Действо четвертое

Галкин скорбящих навещает и…

Я не дошел до автобусной остановки, когда мое внимание привлекло занимательное зрелище. У обочины остановилась патрульная «Волга», два долговязых сержанта пытались затолкать в салон какого-то человека.

– Лапы убрали, щенки! Куда вы меня тащите?! Я полковник ВДВ! Я Афганистан прошел, мать вашу!

Упирающимся вопящим мужчиной оказался начальник службы безопасности «Миллениума» Владимир Михайлович Фирсов. Упившийся до потери реальности, меня он не узнавал.

– Куда вы его? – спросил я у патрульных.

– Куда? Ясное дело, в вытрезвитель, – ответили они, отпыхиваясь.

– Может, решим все миром? – предложил я. – Это мой знакомый.

– И что с того? Он нам еще за оскорбление при исполнении ответит. И под статью пойдет. Вон, погон оторвал! Нападение на сотрудника…

– Сколько? – остановил я.

Сержанты отпустили сопротивляющегося. Чтобы не упасть, Фирсов вцепился в распахнутую дверцу. Он дышал тяжело, раздувая ноздри.

– Откуда нам знать, что ты не подставной, – сказал один из сержантов.

– Ваше право. – Я помахал у него перед носом свернутой в трубочку купюрой. – Ну, мне идти дальше или договоримся?

Забыв о Фирсове, парни отошли в сторону, пошептались между собой.

– Платят мизер, и то задерживают, – пробормотал все тот же патрульный. – Ты знаешь что, швырни бумажку под сиденье, будто случайно обронил. И можешь забирать своего десантника.

Что я и сделал незамедлительно.

Но управиться с освобожденным полковником оказалось не так-то просто. Машина уехала, а он повис на моей руке, едва не касаясь земли головой. Короткие ноги завязли в мокром липком снегу, подгибались, не желали ступать ни шагу.

– Дайте выпить, – без конца повторял Фирсов, схаркивая тягучую длинную слюну.

Пришлось посадить его в сугроб, отойти на несколько метров и поймать частника. Прежде чем мой знакомый полностью отключился, он успел назвать адрес. И мы тронулись в путь.

Начальник службы безопасности жил в обычном многоквартирном доме, и не где-нибудь в центре, а за рекой, где начинались рабочие районы. Лифт по закону подлости не работал, подъезд был изрядно загаженный, не иначе как молодежь присмотрела его для своих невинных шалостей: я приметил использованный презерватив и одноразовый шприц, брошенные под лестницей. Последний пролет оказался самым сложным – мне пришлось тащить Фирсова волоком.

Железную дверь открыла маленькая пожилая женщина изможденного вида. На ней был потрепанный домашний халат, опухшие ноги обмотаны шерстяными платками. Большие круглые очки с толстыми линзами придавали ей сходство с нахохлившейся совой.

– Господи, Володя, зачем же ты так? – слезно запричитала женщина-сова, суетясь вокруг нас.

Вместе мы пронесли отставного полковника в комнату и прямо в одежде уложили на разложенный диван. Фирсов оглушительно храпел, разинув рот.

– Спасибо вам, – смущенно проговорила маленькая женщина. – Я уже не знала, что и думать. Сестра позвонила и сказала, что муж в очень плохом состоянии, а ведь раньше он и капли в рот не брал. Сорвался, как только…

И она начала всхлипывать.

– Сестра? – машинально спросил я.

Сняв очки, женщина принялась промокать близорукие глаза несвежим носовым платком.

– Да, Алевтина Семеновна. А что, разве не она попросила вас доставить Володю? Я думала…

– Стало быть, вы Наталья Семеновна? – Я даже опешил от неожиданного открытия.

Получается, у них тут целый семейный подряд. Одна сестра – владелица, другая – главный бухгалтер, ее муж – начальник службы безопасности. И лишь Виктор Евгеньевич Ланенский – человек посторонний, вроде как с улицы. Хотя нет. Друзина говорила что-то о том, будто знает его много лет.

– А кто в таком случае вы? – опомнилась женщина-сова.

– Знакомый вашего мужа, встретил его случайно, – соврал я.

Но это ее не успокоило.

– Вроде бы я всех знаю, а вас вижу впервые.

– Так уж и всех? – вырвалось у меня язвительно.

– Что вы себе позволяете? – процедила Наталья Семеновна, не выглядевшая более ни слабой, ни смущенной, как в первые минуты знакомства. – Попрошу немедленно покинуть мой дом.

Я кивнул, обведя напоследок взглядом просторную переоборудованную квартиру. После гадкого подъезда она выглядела настоящими хоромами. Храпящий на диване человек заплатил слишком большую цену за это внешнее благополучие.

– До свидания, – сказал я и ушел, оставив женщину в еще большем недоумении и тревоге.

Когда я наконец добрался до больницы, приемные часы уже закончились, пришлось довольно долго дергать запертые стеклянные двери, а потом с не меньшим усердием объяснять сварливой, тугой на ухо санитарке, кого именно я хочу увидеть. Сложность состояла в том, что я не знал фамилии Николая.

– Завтра. Все завтра, – не слушая меня, повторяла она.

Я обошел больничный корпус и приметил небольшую дверцу, к счастью оказавшуюся незапертой. Я юркнул внутрь, оставив дверь приоткрытой: худо-бедно серый свет умирающего дня проникал сюда, и я смог двигаться в глубь коридора, не рискуя, что споткнусь и сверну себе шею. Попетляв по бетонным лабиринтам, спустившись куда-то вниз по лестнице, я очутился в новом коридоре, более широком, где пол и стены были выложены белой и голубой плиткой, а свет лился уже из-под потолка. По обе стороны тянулся длинный ряд массивных железных дверей. Мне стало зябко, и не только от холода; кажется, я догадался, куда попал.

Я не особо удивился, когда увидел на лавке в конце коридора маленькую сгорбленную фигурку. Густые русые волосы растрепались и едва не подметали плиточный пол. Я присел рядом с девочкой и убрал шелковистые пряди с ее лица. Настя не пошевелилась. Нос ее распух, глаза были красные от слез.

– Коля теперь здесь, – проговорила она и вдруг ткнулась мне в плечо, разрыдалась.

Я чувствовал, как вздрагивали ее худенькие лопатки и маленькие неразвившиеся груди. Ничуть не стесняясь, она льнула ко мне, ища защиты и поддержки. Сейчас я был для нее и отцом, и старшим братом, и другом в одном лице. Но я не питал иллюзий. Окажись поблизости другой человек, и она так же доверчиво потянулась бы к нему.

– Ты давно находишься здесь? – спросил я.

– Не помню, – всхлипнула Настя. – У меня все смешалось. Приемный покой, операционная, реанимация и вот… морг… А потом будет кладбище…

И она опять заплакала.

– Вы не представляете, как много он значил для меня, – продолжала она, пряча залитое слезами лицо у меня на груди. – Единственный родной человек на всем свете. А узнала я о его существовании только в детдоме. Он с мамкой семь лет прожил, прежде чем она от него отказалась. Гулять ей мешал. Отца к тому времени уже посадили. Потом он вернулся, меня заделал и опять на нары. Мать со мной резину уже не тянула, прямо в роддоме отказалась. Сначала дом малютки, потом, дело ясное, детдом. Там и встретились братик с сестричкой, по фамилии Николины, по отчеству Николаевичи. Отца при побеге менты застрелили, мать денатуратом отравилась, бабки да дедки… о них мы вообще ничего не знаем. Если бы не Коля, я бы умерла там… Другим девчонкам с десяти лет со старшими парнями спать приходилось, и ни с одним за раз, а групповухой, а меня не трогали, потому что мой Коля… шишку держал… Потом он из детдома ушел, комнату в коммуналке получил, на завод токарем устроился и меня из этого ада забрал. Строгий был, сказал, если с кем спать буду – убьет. Какой там спать, дурачок! Я в детдоме такого насмотрелась, что от одного вида мужика противно делается. – Девочка отстраняется от меня. – Вы… вам же не нужно этого?.. В смысле со мной… малолеткой…

Я покачал головой:

– Нет, не нужно, Настя. А кто такой Клоун?

Девочка вся дрожала, в доверчивых глазах застыл непередаваемый страх.

– Пожалуйста, не будем о нем. Это самый страшный человек, которого я когда-либо знала. Ему убить…

К нам приблизился мужчина в замызганном резиновом фартуке. Небритый, помятый, с руками поросшими жестким черным волосом. Лицо усталое и безразличное.

– Шла бы ты домой, крошка, – проговорил он, обращаясь к Насте. – Здесь все равно ничего не высидишь. Братца твоего обработаем в лучшем виде, завтра можешь забирать тело. Одевать сама будешь или приплатишь?

Молча я протянул ему купюру. Мужчина равнодушно кивнул, убирая бумажку в карман. И ушел, насвистывая какой-то идиллический мотивчик.

– Он прав, – сказал я спустя некоторое время. – Больше для Николая мы ничего не сделаем. Ты слишком вымоталась, нужно отдохнуть, а с завтрашнего дня продолжать жить.

– Зачем? – чуть слышно спросила Настя.

Я понял, что сказал банальность. Мне вообще было трудно находиться с ней рядом и под видом утешений что-то выпытывать. Наверное, потому, что за долгое время безразличного бессмысленного существования девочка-подросток затронула меня за живое. Если бы у меня была дочь, она могла бы быть такой. Я зло сплюнул на пол от накативших сентиментальных мыслей.

И вот опять улица, скукожившиеся сугробы, кое-где черная, еще не оттаявшая земля, режущий глаза мусор: пустые сигаретные пачки, обрывки бумаг, собачье дерьмо. Настя стояла в нерешительности, ей было некуда идти. Будь у меня квартира, я бы пригласил девочку к себе. Но в данном случае…

– Тебе негде ночевать? – спросил я.

Настя пожала плечами:

– Не беспокойтесь обо мне. Я вернусь туда… где мы с Колей жили последние три дня.

В ответ я только фыркнул:

– Так я тебя туда и отпустил. Пока не закончится это дело, поживешь у меня в офисе. В твоем распоряжении почти не сломанная раскладушка, а я как-нибудь пристроюсь на столе.

Она выслушала меня с недоверием.

– Мы будем ночевать вместе?

– Тебя это так пугает?

– Но… я вас не знаю… не понимаю, что вы хотите… Когда то же самое предлагали другие парни, это значило только одно. Не просто же так вы за меня хлопочете. Я должна буду трахаться с вами, трахаться, да?

Я и сам не заметил, как она завелась. И не просто завелась, у нее случилась самая настоящая истерика. Она бросилась на меня, стремясь вцепиться в лицо, ругала такими словами, которые знает не каждый работяга, а под занавес обвинила в смерти своего брата. Ее визги привлекали внимание прохожих, но те, вместо того чтобы вмешаться, предпочитали ускорять шаг. Я дал ей пощечину, и Настя обмякла, повиснув у меня на руках.

– Если надо, делайте со мной что хотите, – сломленно прошептала она.

– Угу, – кивнул я. – А хочу я тебя накормить и уложить спать. У меня еще впереди масса дел и свидание с красоткой не в пример тебе.

Я не хотел ее обидеть, да и замечание мое она никак не восприняла.

– Кто же вы, в конце концов, такой? – спросила она без любопытства, убитая горем и слишком уставшая.

– Секретный агент ФСБ. Или ЦРУ. Кому как нравится, – ответил я.

Она пожала плечами и сказала, что действительно ужасно хочет есть. Я вспомнил, что тоже ничего не ел со вчерашнего дня, однако вести Настю в те столовые, где перекусывал я, не решился. Девочке хватит грязи и без этого. Мы остановились в кафе с восточной кухней, благо гонорар, полученный от Ланенского, мне это позволял. Здесь остро пахло кавказскими пряностями, посетителей почти не было, и это мне понравилось больше всего. Но Настя не смогла съесть даже первое блюдо. Зачерпнув ложку густого наваристого харчо, она тут же зажала рот рукой и вылетела из зала. Я нашел ее за кафе. Она держалась за стену и сотрясалась, мучительно исторгая желчь.

– Простите, я не могу есть, – отдышавшись, проговорила Настя. – Тут же перед глазами Коля… мертвый… с распоротым животом. Поехали скорее к вам, я боюсь, мне во всех окружающих мерещится Клоун и его люди.

И мы приехали ко мне в офис, ставший мне с недавних пор родным домом. Обстановка Настю не ужаснула, да и замечала ли она что вокруг?

– Мне кажется, вы честный человек.

– Почему же?

– Вы живете так скромно, но стараетесь помогать другим. Вам действительно так необходимо знать о Клоуне?

– Боюсь, что да. И за меня не переживай, за себя постоять я сумею.

– Я видела, – кивнула Настя. – Сегодня ночью вы справились с теми в иномарке, что я не успела и глазом моргнуть. Клоуна я встречала всего несколько раз, с ним больше общался брат, они познакомились…

Все было бы хорошо, да связался однажды пролетарий Коля с компанией, в народе именуемой дурной, и пристрастился к игре в картишки. Поначалу везло, аж с завода собирался уходить и зарабатывать на прокорм себе и сестре азартными играми. Однажды фортуна отвернулась, за один вечер проиграл столько, сколько за все время не выигрывал, дали срок на возвращение долга ровно сутки. Просто для порядка, потому что все прекрасно понимали, что ни его денег, ни нехитрого имущества не хватит, чтобы полностью расплатиться. А там и проценты набегут…

– Влип ты, Коля, – посочувствовал самый близкий кореш и напарник по игре. Нетрудно было догадаться, что изначально он был заодно с шулерами. – Взять с тебя нечего, гол как сокол, не петушить же тебя прилюдно. Кстати, сестричке твоей сколько? Тринадцать? А что, в самый раз. Пускай отрабатывает за твою безалаберность. Догадываешься как?

Он догадался, кинулся на собеседника, сверкнул выкидным ножом, который уже давно в целях самозащиты носил в кармане. Но руку его перехватили, заломили за спину, сделали вполне профессиональную подсечку, и незадачливый картежник рухнул на землю. Уже лежачего, его жестоко месили ногами, чтобы сломать окончательно. Добравшись до дому, он все выложил Насте, срывая страх на ней. Они похватали кое-какие вещи и пустились в свои первые бега. Обратиться им было совершенно не к кому, ночевали в подвалах и на чердаках, питались тем, что брат умудрялся стырить на городском базаре, а сестра выручить за сданные бутылки и картон. Вечно продолжаться это не могло. Бывший картежник все чаще отбирал у сестры всю наличность и от отчаяния напивался. Легче не становилось, зато в алкогольно-похмельных муках родилось решение о совместном самоубийстве. Настю он им не отдаст. Голодный, пьяный, немытый, он, кажется, говорил за столиком распивочной вслух, потому что вскоре к нему подсел какой-то незнакомый блондин, обладавший самой заурядной, неприметной внешностью, если бы не безобразный багровый рубец, тянущийся от края рта через всю щеку.

– Козлов надо мочить, а не распускать сопли, – жестко проговорил он.

Сложения парень был такого же, как Николай, – длинный и отнюдь не широкоплечий, но в нем угадывалась некая внутренняя сила. Николин хотел отослать советчика куда подальше, однако в последний момент не рискнул. Тот стержень, который он обрел и закалил в детдоме в постоянных битвах за выживание, а потом и за лидерство, здесь, на воле, дал трещину. Там он мог подчинять себе слабых, потому что количество сильных было ограничено, тут же безраздельно правили «быки», «качки», объединившиеся в банды и группировки, и ему оставалось лишь примкнуть к тем или другим, чего он до сих пор не успел сделать. Незнакомец своими манерами не походил ни на уголовника, ни на блатного. И все же они разговорились.

Из этой беседы Коля Николин сделал вывод, что его новому знакомому чихать на законы, понятия и авторитеты, он личность, а не стадное животное, и поэтому привык не подчиняться, но управляться со своими проблемами сам. Нужна только воля и ненависть ко всему миру, а достать оружие для воплощения в жизнь всех замыслов – дело плевое. Разумеется, необходима команда отчаянных парней, которым терять нечего. Трое таких уже есть, не будет ли на примете у Николая кого-то еще? Может, из старых детдомовских корешей, особенно тех, кто всю жизнь подвергался унижениям, озлоблен и готов поквитаться за свое прошлое, самоутвердив себя в настоящем? Из-за стола Коля Николин встал новым человеком. А вскоре в городе стала действовать банда отморозков.

Первым делом, как и обещал блондин, известный им всем лишь по погонялу Клоун, разобрались с кредиторами Коли. Николин не участвовал в расправе, он должен был находиться на людях, чтобы не навести на себя подозрение. Троих парней вывезли в лес, размозжили затылки монтажкой, облили бензином, сожгли и закопали. Потом разобрались с врагом другого парня, и Коля уже присутствовал на казни, однако смалодушничал: когда Клоун шилом выколол своей жертве глаза, а потом ударом кинжала располосовал ему рот, Николина вырвало. Разобравшись в короткий срок с недругами из прошлого, Клоун, до этого проводивший расправы самолично, предложил попробовать себя в новом ремесле другим участникам банды. У тех, кто с ним был изначально, вышло без сучка и задоринки: они ограбили мини-маркет больше не ради выручки, а как бы экзаменуясь – двух продавщиц положили в упор из ТТ, главарь, как обычно, остро отточенным клинком расширил им улыбку. Все это Настя слышала от Николая, который стал совершенно невменяем.

Сам Коля стрелял по живым мишеням дважды, и оба раза какая-то невидимая сила отводила ствол, пули попадали то в руку, то в ногу жертве, ошибки приходилось исправлять Клоуну. «Халтуришь, Колек, – говорил тот после дела, на «разборе полетов». – Еще такая промашка – и я за себя не ручаюсь. Свои же порвут на части. А сбегать не вздумай – найду, отыграюсь прежде на сестре, потом на тебе».

И это были не пустые слова. В силу каких-то причин один из банды вдруг решил завязать. Его убрали свои под чутким руководством Клоуна. Зажмурившись, Коля выстрелил в голову парня, которого сам привел в группировку полгода назад. Нажимая на спуск, Николин думал лишь о том, что этот контрольный выстрел ничего не решает, парень уже мертв от тех беспорядочных ударов кастетами и цепями, которые нанесли ему бывшие дружки.

Второго застрелили менты, третьего – воры на разборке, четвертый выбросился из окна, и осталось неясно, сам ли он это сделал или ему помогли.

В следующем большом деле ключевая роль по устранению свидетелей отводилась как раз Николаю. Теперь я уже знал, что это большое дело – налет на «Миллениум» и что Настин брат предпочел убежать, нежели стать убийцей. Он умер сам, а его сестра оказалась единственной, не считая членов группировки, из знающих Клоуна в лицо. Как я уже понял, предательства он не прощал, и, будучи физически не в силах отомстить Николаю по причине его смерти, обязательно попытается отыграться на его сестре. Более того, она в состоянии опознать его.

– Ни в коем случае никуда отсюда не выходи, – предостерег я, мельком взглянув на часы. До моей следующей встречи оставалось совсем немного.

– Но… – Девочка замялась. – Мне обязательно надо выйти. Туда и обратно…

– Куда же? – нетерпеливо спросил я.

– Домой, в коммуналку. Мы с Колей так торопились, что совсем не подумали о Тимошечке. Я только успела насыпать ему сухого корма и налить в миску воды. Наверняка все это уже кончилось, и он умрет с голода, если я…

– Тимошечка – это…

– Кот. Сибирский. Черный с белым, такой пушистый и ласковый…

Я взвыл точно так же, как это делало ненавистное кошачье племя под окнами моего офиса. Не зная, как отвести беду от людей, я вынужден был спасать от голодной смерти кота. Но время поджимало.

– Хорошо, – отрезал я. – Диктуй адрес и давай ключи. Сегодня же увидишь своего любимца.

В ее голубом взгляде читалась такая признательность, что мне стало неловко за свою резкость. Я поспешно вышел.

Действо пятое

Галкин в любовь играет и…

Престижный высотный дом, в котором поселилась Инга, по всей видимости на средства Ланенского, был возведен на откосе. Из широких окон прекрасно просматривались окрестные дали, великая русская река и мост через нее. Пока картина была печальной, однообразно белой, редкие прогалины выглядели как безобразные черные раны на теле земли, но я уже мысленно перенесся в скорое будущее, когда снег полностью сойдет, ледоход взломает застывшую реку, и она неспешно понесет свои воды вдаль, а откос закудрявится сочной травянистой зеленью.

Я оторопело смотрел на девушку, распахнувшую передо мной дверь. Блондинка в крохотной юбчонке и топике, розовая после купания, почти не накрашенная, отдаленно смахивала на пригласившую меня Ингу, однако, в отличие от той карикатурной куклы, выглядела живой, юной и свежей. Неужели это была ее младшая сестра? Тогда какого черта меня сюда позвали? И лишь когда незнакомка открыла рот, я испустил вздох, облегчения или разочарования, судить не берусь.

– Ты? – рассеянно произнес я.

Так манерно растягивать слова могла лишь она одна.

– А что-о-о, не похо-о-оже? Как я тебе больше нра-а-а-влюсь, брюнеткой или блонди-и-инкой?

– Какая же ты на самом деле?

– Разумеется, натуральная блондинка. А то был парик. Да и сам догадаться бы мог, раз называешься сыщиком. Глаза-то зеленые. Где ты видел у брюнеток зеленые глаза? Это уже… как там…

– Патология?

– Вроде. Дурацкое слово, никогда его не выучу. Ладно, раздевайся, проходи в комнату.

Я разулся, но кожанку не снял – под ней у меня находилась кобура с пистолетом, и мне почему-то не хотелось, чтобы Инга видела мое вооружение.

В комнате лишь два кресла и журнальный столик, чтобы выпить и слегка перекусить, да огромная двуспальная кровать – ее предназначение понятно без лишних комментариев. Инга собственноручно попыталась придать уют любовному гнездышку в соответствии со своим вкусом. На подоконник она поставила вазу с искусственными цветами, на стены повесила фотографии в рамках. На всех была она, любимая, в разных париках и нарядах. Здесь в облегающем вечернем платье с глубоким декольте, здесь в белоснежном брючном костюме, тут в бикини, а тут вовсе обнаженная.

Пока я рассматривал фотографии, Инга угнездилась в одном из кресел, поджав ноги. Сделала она это сознательно. Присев в соседнее кресло, я был вынужден во всей красе наблюдать ее открытое загорелое бедро. Не желая подвергаться действию женских чар, я отвел взгляд и закурил сигарету.

– Пусть тебе это не покажется странным, но я вновь вернусь к разговору о цвете волос. Менеджер «Миллениума» красит волосы или носит цветные линзы?

Инга озадаченно посмотрела на меня:

– А это еще к чему?

– Просто он синеглазый брюнет. Тоже смахивает на патологию.

– Понятия не имею, что он предпочитает. – Вновь та же леность и безразличие в голосе. – Как бы там ни было, ему идет. Девки на него западают. Да и парни, бывает.

Я хотел спросить, не бисексуал ли Владислав Ланенский, но вовремя сообразил, что Инга может не знать такого слова. Поэтому сформулировал свою мысль проще.

– Он что, и с теми и с другими?

– Да нет же, вот пристал… Владик мальчиками не интересуется, как и я, впрочем, девочками. Не пойму, чего ты к нему прицепился?

– Так, между делом. Ты его знаешь давно?

Инга томно зевнула, даже не постаравшись прикрыть ладошкой рот. Правда, без золотых коронок и гнилых зубов.

– Владика? Конечно. Мы с ним иногда развлекаемся, в казино ходим. Владик там зараз уйму бабок оставить может, он только по-крупному играет. Мне даже стремно становится, стою рядом с ним, как нищая. Виктор мне никогда много денег на игру не дает. Жадина… – плаксиво заключила она.

– Ты давно познакомилась с ним?

– С Виктором? Три года назад. Я только школу закончила, учиться жуть надоело. Ну и думаю, как бы развлечься? И вижу рекламу, что конкурс красоты скоро будет. Думаю, сходить, что ли, от скуки, может, победю, контракт какой-нибудь… Модели ж много получают, например, если в Париже моды показывать. А Виктор как раз там организатором был. Я ему сразу приглянулась, он и говорит, будет у тебя первое место, что ж шанс упускать? Мы с ним потрахались прямо за кулисами, я по подиуму походила в бикини и Мисс стала. Контракт, правда, обломился, зато Виктора подцепила. А с ним и Париж, и Майами, и Кипр. По полной оттягивались…

Инга поднялась и, не одергивая юбки, прошла мимо меня, как бы ненароком коснувшись моей руки своим соблазнительным округлым бедром. Действовала она настойчиво и грубо, но я отключил в себе все эмоции. Инкубаторская развращенная красотка, таких в моей практике встречалось предостаточно.

Она вернулась из кухни через минуту с двумя бокалами в одной руке и бутылкой марочного вина в другой.

– Давай выпьем, сыщик, а то ты весь какой-то заторможенный, – произнесла натуральная блондинка. – Да и я немного встряхнусь, с тобой аж в сон клонит.

– Не пью, – ответил я.

– Больной? Может, у тебя что другое тоже не работает? – презрительно прищурилась Инга.

– Здесь все в порядке. Просто случается, что нет настроения.

– Как так? – ужаснулась девушка. – А я вот всегда готова. Как пионерка.

Процесс соблазнения частной ищейки вошел в свою финальную стадию. Она больше не считала нужным скрывать цель, с которой назначила мне свидание у себя на квартире.

– Я больше предпочитаю трудиться языком, – ответил я, делая вид, что включился в игру.

Инга притворно загорелась.

– Языком? Я тоже люблю. Когда кончиком по животу и ниже…

– А я в смысле – говорить. Задавать вопросы и делать выводы. Для чего ты меня позвала?

Щеки красотки покрылись пунцовым румянцем. Она была оскорблена тем, что отвергнута. Да еще с издевкой.

– Ну зачем так спешить? – попыталась она выправить положение. – Давай сначала развлечемся, как следует отдохнем. Станем чуточку ближе…

Я ласково улыбнулся, даже склонился к ее похотливому личику и, рискуя остаться без глаз, произнес беззвучно, одними губами: