День, невзирая на утреннюю встряску, стартовал спокойно. Я извлек из бака разочаровавшегося в жизни кота, отнес в дом, погладил, накормил – то есть, в принципе, подружился с этим взъерошенным отщепенцем. Степан заявил, что в полночь у него свидание с берегиней, и если я не возражаю, он должен привести себя в порядок, то есть выглядеть на все сто. Я пожал плечами. Но когда он гремел тазиками в холодной бане, потом шарил по сусекам, ворча под нос: «Где моя рубашка от Валентино?», то невольно забеспокоился. Уж не хочет ли этот влюбленный идиот довести свои отношения с нематериальным объектом до полного логического маразма? Кто их знает, а вдруг девчонка будет не против? Степан – известный покоритель женских сердец и прочих органов. Я задумался. Можно усыпить бдительность Степана и проследить за его амурными похождениями. Но это будет не по-товарищески. Сам расскажет, если захочет. Угрозы для жизни берегини не представляют – если под их личиной не скрывается, конечно, кто-то другой…

Но все взорвалось и рассыпалось! Около одиннадцати вечера (батарейка в часах пока не села) окрестности Опричинки огласил раскатистый гул. Ночное небо озарилось оранжевым свечением. В отдалении вспыхнула стрельба. Она нарастала, и в окошке, выходящем на север, забились огненные сполохи. Мы сидели в доме. Я раскладывал пасьянс в свете масляной лампы. Степан – помытый, в чистой жилетке из бычьей кожи, весь в предчувствиях «рокового» свидания под луной – отсчитывал минуты и гипнотизировал чучело ястребиной совы, набитое трухой и опилками (его он сам притащил в дом, уверяя, что при жизни сова была ведьмой, а теперь будет оберегом). Когда разразилось «ненастье», я бросил карты и метнулся к оконцу. Давно стемнело, рассмотреть что-то было невозможно. От деревни нашу избушку на краю болота отделял лужок, заросший пыреем, и небольшой березовый околок. Сама деревня из окна не просматривалась. Но в небе над Опричинкой бесился фейерверк. Там все трещало, гремело, отчаянная пальба глушила рев двигателей. Занималась зарница – похоже, горели крестьянские избы.

Я отшатнулся от окна, споткнулся об упавшую табуретку. Степан застыл в нелепой позе плохого танцора, отвесив челюсть до пола, и смотрел на меня расширяющимися глазами.

– Отомри! – рявкнул я. – Ты чего?

– Да вот, стою, весь в ребусах… А делать-то чего, Михаил Андреевич? Ну, стреляют… Может, само рассосется?

– Не рассосется, Степан. Хватай оружие и шустро из дома – как бы в нашу хату не прилетело!

Я метался по горнице. Сорвал со стены охотничью двустволку, сунул горсть патронов в карман, натянул кирзачи, безрукавку из кожи молодого оленя, задумался на мгновение, схватил еще и лук, вырезанный из орешника, тряпочный колчан с ремешком, рассчитанный на дюжину стрел.

– Проблемы с тормозами, боец? – зарычал я на Степана, который стоял как вкопанный, весь такой тоскливый – мол, счастье было так близко…

– Но у меня же свидание, Михаил Андреевич, я должен идти… Это не наша война…

– Зато смерть наша, Степан. Уж поверь моему жизненному опыту.

– Он вам еще жить не мешает – ваш опыт? – в отчаянии вскричал коротышка. – Ладно, я еще успею…

Он тоже начал метаться, впрыгнул в щегольские сапожки, выхватил из сундучка, сплетенного из стеблей тростника, два топорика. Мы вывалились из хаты – а вакханалия в районе Опричинки только разгоралась. Мы перебежали двор и залегли за сортиром, состоящим из трех стен и потолка. Возвести четвертую стену не хватило духу, да я и не хотел – в минуты «отдыха» на очке открывался философский вид на болота, да и запашок не скапливался. Из укрытия просматривались кусочек луга и березняк перед деревней. Вся северная часть неба озарялась сиянием. Грохотал крупнокалиберный авиационный пулемет, чертили небо трассеры, гремели взрывы. Неясные тени носились по небу. И за что такое счастье нашей дыре?

– Красотища, Михаил Андреевич… – зачарованно шептал Степан. – Прямо Новый год…

– Хреновая красотища, приятель. Боюсь, от Опричинки мокрого места не останется…

– А что это значит, Михаил Андреевич, ты не думал?

– Думать, Степа, надо в обстановке, когда условия способствуют, а с этим сейчас проблемы… Но версию могу предложить. Некая персона с группой верных людей пыталась вырваться на вертолете из Каратая. За ними гнались – на тех же «вертушках». Сбили над Опричинкой. Вертолет не упал, совершил аварийную посадку. Тут их и обложили со всех сторон…

Кто-то бежал по лугу со стороны деревни, размахивая руками. Падал, вставал, снова бежал. Я отложил лук и взвел курок двустволки.

– Не стреляй, Михаил Андреевич, – зашипел Степан. – Это Митька, сын Акулины…

Он подбежал поближе, и я его узнал. Балбес «осьмнадцати годков», по уровню развития слегка опередивший трехлетнего ребенка. С его мамашей, розовощекой вдовой Акулиной Лаврентьевной, дамой «особо крупных размеров», у коротышки что-то было. Во всяком случае, он придерживался такого мнения, но никогда не раскрывал подробности. Не проблема, что «любовница» втрое выше и вдесятеро массивнее – был бы человек хороший, и чтобы исключительно «по взаимному согласию». Я никогда не мог понять, как у них это происходит технически… Отрок уже перебежал луг, треснулся лбом о плетень, перелез на нашу территорию и, тоскливо подвывая, закружился по двору.

– Михаил Андреевич! – протяжно изрыгал он. – Михаил Андреевич! Степан! Степан!

Парнишка обладал полным набором дефектов речи, но мы его прекрасно понимали. Я позвал его по имени, но у парня, видимо, уши заложило. Пометавшись, запрыгнул на крыльцо, вломился в избу. Раздался душераздирающий кошачий визг, переходящий в человеческий. Пулей вылетел кошак, за ним – пацан, убедившийся, что в доме никого нет. Он брызгался слезами и ревел благим матом. Мы бросились к нему.

– Что за дела, пацан? – завопил коротышка.

Он взвыл еще громче и начал путано излагать обстоятельства. Взволнованный, потрясенный, парень едва проговаривал слова. Со лба человеческого детеныша сочилась кровь – с плетнем бодался. Из сбивчивого монолога явствовало, что пришел конец света, о необходимости которого долгие годы вещал сельский поп Окакий по кличке Дантист (имелось у батюшки странное хобби – вырывать веревочкой с узелком больные зубы прихожанам). Раскололось небо, и из огнедышащего «козмоса» рухнуло на огород бабки Казимировны небесное тело с пропеллером. Бесовозка – кто бы сомневался. Все посадки в огороде полегли и забор треснул. Полезли из бесовозки бесы, много бесов, но вновь раскололось ночное небо, и закружились в нем другие транспортные средства для перевозки демонов, стали палить по тем, что внизу. А те – по верхним. С вертолетов съезжали на тросах демоны в масках, увешанные оружием. Но те, что шмякнулись в бабкином огороде, лопухами не были. Стреляли залпами, поубивали много атакующих, сбили вертолет, который рухнул на крышу Пантелея Свирищева, и дом, естественно, загорелся. Пламя перекинулось на соседние избы, а ночь ветреная… словом, половина деревни уже пылает, люди разбегаются, бой не стихает. Митька с мамкой выскочили из горящей избы, перебрались через плетень в бурьян, но тут благословенная Акулина Лаврентьевна упала в канаву и сломала ногу. Передвигаться не может, лежит в канаве, взывает к Господу, а сараи у плетня уже горят; если пламя перекинется на бурьян…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.