Замнач колонии, кругленький, с лисьими глазками розовощекий майор, пожал освобождающимся руки, вручил документы и произнес положенные слова напутствия. В этот день на волю уходили два человека. Один без промедления переступил порог КПП и двинулся в другой мир, с такой любовью называемый свободой. Второй задержался.

– Что будешь делать, сынок?

Вопрос был задан второму в спину. Тот неторопливо обернулся, хотя торопиться ему и нужно было.

Майор, прищурившись, поджав губы, смотрел на него открыто.

Этому второму, покидавшему колонию, едва перевалило за тридцатник, однако морщины и ранняя седина делали его старше лет на пять-семь.

Замнач терпеливо ждал ответа, хотя смутно чувствовал, что такового не получит. А если и получит, то это будет нечто неопределенное, ровным счетом ничего не значащее. Но майор не хотел вот так просто распрощаться с ним. В конце концов в том, что этот человек уходил сейчас, не досидев положенных ему два года, была и заслуга замнача колонии.

– Поедешь к матери? – задал майор новый вопрос, так и не дождавшись ответа на первый.

Но и сейчас круглолицему человеку в форме не суждено было получить ответ.

Освобождающийся смотрел поверх головы майора, в одну точку; казалось, в вонючем прокуренном КПП он обнаружил нечто невидимое, более значимое, чем стоявший напротив собеседник.

– Что молчишь? – не выдержал майор, и лисьи глаза замнача еще больше сузились.

Взгляд человека, к которому майор обращался, не изменил направления, на лице не отразилось никаких эмоций. Однако на этот раз губы разжались:

– У меня осталось мало времени.

Он не кривил душой. Врачи обещали ему самое большое – два месяца. Но он был уверен, что этот максимум ему не протянуть.

– Я знаю, сынок, – голос майора стал помягче. – И не хочу, чтобы ты натворил из-за этого глупостей.

– У меня мало времени, – как некое заклинание повторил он, продолжая сверлить глазами одну точку.

– Езжай к матери, – не без требовательных ноток посоветовал майор и неодобрительно покачал головой. – Она тебя ждет уже восемь лет.

«Точка» неожиданно перестала интересовать его. Глаза медленно переместились на собеседника:

– Сегодня ночью я видел небо. Близко-близко – так, что до него можно было дотронуться рукой. Я пытался это сделать, но...

Он запнулся. Майор растерянно смотрел на него, словно на душевнобольного.

– Мне нужно спешить, – неожиданно закончил он.

– С тобой все в порядке, сынок? – Слова собеседника майору были непонятны; замнач привык к ругани и «затейливым» блатным оборотам своих «подопечных», а заумные с подтекстом выражения его мозг отказывался воспринимать.

– В порядке. Если можно так сказать, – горькая усмешка скользнула у него по лицу.

– Забудь о болезни, мой тебе совет.

– А разве такое возможно? Даже если тебе осталось всего ничего?

Он вновь устремил взгляд поверх головы майора, затем развернулся и двинулся из КПП.

Замнач колонии неодобрительно покачал головой. Но больше останавливать бывшего заключенного не стал.

Оказавшись за красной металлической дверью, он остановился. В тридцати метрах от него, у обочины красовалась темно-красная «Ауди». Из раскрытых задних боковых окон с одной стороны были высунуты женские ноги в туфельках на высоких каблуках, с другой – выглядывала голова смазливой девчонки с сигаретой в зубах. Двое бритоголовых верзил стояли у «Ауди» и обнимали только что «откинувшегося» корефана.

– Мальчики, вы скоро? – подала голос смазливая девчонка, не выпуская из губ сигарету.

– А то, – гаркнул, не оборачиваясь, один из верзил и подмигнул возбужденному встречей «братухе»: – Вишь, сучки, боятся, что замерзнут без работы.

Говоривший подтолкнул отмотавшего срок дружбана к машине.

Через несколько минут «Ауди» взревела мотором, развернулась и устремилась прочь.

Он криво усмехнулся, провожая иномарку взглядом. Его, увы, никто не встречал. Да, собственно, и никто не ждал. Кроме, конечно, матери. Хотя и та вряд ли знала, что он сегодня уже на свободе.

Поддев носком камешек, он двинулся к автобусной остановке.

Сухой летний ветер гнал по немощеной дороге клубы пыли, окурки, обрывки газет и целлофана.

На остановке никого не было. Он знал, что автобус до города придет примерно через час. И здесь что-либо изменить было не в его власти.

Двухэтажное кирпичное здание располагалось у въезда в город. Над входной дверью горела лампа, освещая хмурые лица двоих атлетически сложенных парней, которые стояли лицом друг к другу, курили и о чем-то разговаривали.

Когда из темноты вынырнули три черные, как сама ночь, фигуры, двое у входа в здание лишь успели повернуть головы на донесшийся шорох. Короткая автоматная очередь, заглушенная звукопламенегасителем, отбросила обоих к стене, по которой они осели на крыльцо, разбросав руки и ноги по сторонам. Новая автоматная очередь разнесла на части камеру видеонаблюдения над дверью.

У троих нападавших были приборы ночного видения, наушники и миниатюрные микрофоны. Держа в руках на изготовку короткоствольные автоматы, удлиненные ПБС, тройка подошла к входным дверям.

– Мы у входа, – доложил в микрофон один.

Второй тут же высадил ногой дверь и ринулся внутрь помещения.

– Первый этаж чист, – продолжал докладывать один из нападавших.

В это время со второго этажа, гремя подкованными спецботинками, стали спускаться двое в камуфляжной форме. То, что они бежали, не боясь производить шум, свидетельствовало об их излишней самоуверенности и непрофессионализме.

Автоматные очереди из двух стволов перерезали их тела напополам. Из рук «камуфляжей» выпали пистолеты, а вслед за оружием повалились и тела их хозяев, с грохотом покатились вниз по лестнице и застыли прямо у ног стрелков.

Тройка неторопливо, внимательно окидывая взглядом оперативное пространство, переступила через трупы и двинулась по лестнице наверх.

– Мы на втором этаже.

В самом конце широкого коридора второго этажа тускло горела одна-единственная неоновая лампа.

Они двигались осторожно, стараясь ступать на носки, хотя уже и произвели достаточно шума на первом этаже.

Здесь их уже ждали. Из-за дверей одной из комнат высунулся еще один «камуфляж» с пистолетом. При виде незваных гостей он, не раздумывая, выстрелил. Однако стрелял из рук вон плохо, и пуля, не причинив никому вреда, ушла куда-то в ночь. Вслед за этим раздалась ответная очередь. «Камуфляж» не успел спрятаться. В разные стороны полетели обрывки одежды и капли крови. Тело его рухнуло на пол и застыло.

Двое продолжили движение вперед, держа перед собой автоматы, пальцы напряженно застыли на послушных курках. Третий двигался пятясь, подстраховывая тылы.

В комнате, из которой выскочил незадачливый «камуфляж», находился один человек. С побелевшим от страха лицом он сидел за столом и пытался дозвониться куда-то по сотовому телефону. Пальцы у него дрожали, и он никак не мог нажать на нужные кнопки, отчего попытка позвонить стала для него настоящей пыткой. Он так и не успел набрать номер; в дверном проеме показались ночные визитеры.

Человек в ужасе округлил глаза и под гипнотизирующими зрачками стволов автоматов замахал руками, будто хотел заслониться ими.

– Еще кто есть? – спросил один из ворвавшихся.

Не в силах вымолвить и слова, человек за столом отрицательно замотал головой, продолжая при этом заслонять ладонью свое лицо.

Прозвучал одиночный выстрел. Человека отбросило вместе со стулом к радиатору отопления. Голова ударилась о чугунную секцию, ноги задрались кверху да так и застыли, поддерживаемые сиденьем стула.

– Мы на месте, – проговорил в микрофон появившийся в проеме третий визитер.

У одного из тройки была перекинута через плечо сумка. Этот человек быстро двинулся к сейфу, расположенному в углу помещения.

– Уложишься вовремя? – спросил тот, который постоянно докладывал в микрофон свои действия, когда увидел, что его товарищ внимательно осматривает стальное ребристое колесико сейфа.

– Конечно, – послышалось уверенное в ответ.

Из сумки были извлечены необходимые инструменты: электродрель, сверла, фонендоскоп. Но главным инструментом, конечно, были чуткие пальцы этого человека.

Двое застыли по сторонам от входа в комнату; они поочередно выглядывали в коридор, пока третий колдовал у сейфа.

Если бы снаружи двухэтажного кирпичного здания произошло что-нибудь экстраординарное, им бы тотчас же было сообщено об этом по рации. Однако не следовало исключать и той возможности, что внутри самого здания мог еще кто-то остаться. И хотя по информации, какой они располагали, такого не должно было быть, все же жизнь иногда преподносила невероятные сюрпризы, которые изначально не могли быть предусмотрены самым продуманным планом и которые в самый ответственный момент неожиданно перечеркивали все достигнутые к тому моменту положительные результаты.

До того, как послышался скрежет открываемой дверцы сейфа, прошло ровно двадцать две минуты.

– Мы уложились, – тут же было брошено в эфир.

Говоривший не кривил душой. Они не только уложились, но и сэкономили три минуты.

Человек отошел на шаг от сейфа, словно желая со стороны полюбоваться на плоды своей работы. Один остался у входа в комнату, второй подошел к сейфу и, оглянувшись, деловито бросил:

– Держи сумку.

Говоривший сунул руки внутрь стального чрева – с тем чтобы начать выгребать содержимое. Тот, кто открывал сейф, услужливо придвинул сумку поближе к товарищу.

Через десять минут двое потащили полную, едва застегнувшуюся замком-«молнией» сумку к выходу. Стоявший у двери первым двинулся из комнаты, оглядываясь и водя стволом автомата по сторонам, готовый в любую секунду отразить нападение. Но никаких незапланированных остановок не произошло. Троица благополучно выбралась наружу и устремилась в ночь.

В тридцати метрах от здания их поджидал «БМВ». Едва они подошли к автомобилю, как справа со стороны дороги раздалось урчание моторов приближающихся к ним машин.

– Называется, не ждали, – оглянулся один.

Другой просто ругнулся.

Третий быстро скомандовал:

– Сумку в машину.

Поклажа была брошена на заднее сиденье «БМВ». Тот, кто отдавал приказ, сунул голову в салон и сказал сидевшему за рулем человеку, с которым до этого переговаривался по радио:

– Уезжай. Мы прикроем.

Шум двигателей машин нарастал.

«БМВ» с незажженными фарами плавно тронулся с места и растворился в ночи.

Оставшиеся на месте трое людей переглянулись между собой. И хотя вокруг царила темень, через приборы ночного видения они могли отлично разглядеть решительные лица друг друга. И они могли отчетливо разглядеть врагов.

К ночи ветер перестал, и установилась какая-то тревожная тишина; не было слышно даже шелеста листвы. Природа словно притаилась в ожидании чего-то таинственного. Парило. На небе, затянутом облаками, не было ни луны, ни звездочки. И время как бы застыло перед грозой.

Желтый луч фонаря прорезал темноту, а твердые шаги нарушили установившуюся мертвую тишину. Круглое пятно света уткнулось в разрушенную почти до основания стену здания. Здесь некогда функционировал торфобрикетный завод. Он располагался в нескольких десятках километров от города на довольно обширном пустыре. Ныне предприятие представляло собой сплошь груды бетонных руин, словно после бомбежки.

Он осторожно перебрался через наклоненную пыльную плиту и двинулся дальше, светя себе под ноги.

Ничего не изменилось здесь с тех пор, как он попал за колючую проволоку. Как свалка существовала восемь лет назад, так она и по сей день была. Лишь куски бетона почернели, да слой песка увеличился на обломках некогда работавшего в три смены завода.

Он зацепился за прутья арматуры и зло выругался сквозь зубы. Хрустнула под ногой полусгнившая доска. «Нужно ступать здесь поосторожней, – пронеслось у него в голове. – Так можно и провалиться». Он хорошо знал, что внизу были штольни, на дне которых осталось много всяких железяк, и на железяки эти не хотелось напороться.

Но в одну из штолен ему как раз и необходимо было спуститься. Теперь он искал старые ориентиры, по которым можно было определить цель.

Луч фонаря уткнулся в валун. Как тот попал на территорию бывшего завода, было непонятно.

От валуна он стал считать шаги. На четвертом остановился и посветил вперед. Так и есть! Впереди, примерно в метре перед ним, развернулась пустота.

Штольня. Глубиной около трех метров. По боковой стене тянулась металлическая лестница. Он довольно улыбнулся. Ничего не изменилось. Лишь изменился он. Он был уже не тот, что восемь лет назад. Теперь он умирал. Но прежде чем умереть, ему необходимо было сделать очень многое.

Он спустился на дно штольни. Повернул направо и вновь стал считать шаги. Из земли торчали металлические прутья, и он неторопливо их обходил, не сбиваясь со счета. На «десяти» он остановился.

Пятно света переместилось на правую стену и опустилось к полу. У самого дна штольни часть стены была заложена кирпичами. Он положил фонарь на землю так, чтобы луч падал на кирпичную кладку, сбросил с плеча спортивную сумку, достал из нее ломик.

Отсчитав известное ему количество кирпичей, он вытянулся во весь рост и со всего маху ударил в отмеченное место ломиком. Раз. Второй. От третьего удара кирпич ввалился внутрь, оставив на своем месте черную правильной формы дыру.

Он продолжил работать ломиком. Лишь после того, как со своего места были выбиты еще два кирпича, он остановился. Присев на корточки, сунул руку в образовавшееся отверстие и стал шарить в тайнике. Через несколько секунд достал полиэтиленовый сверток. Развернул его. Взвесил на ладони перетянутую резинкой пачку долларов. Он не стал пересчитывать деньги – хорошо знал, что купюр здесь ровно двести. Итого двадцать тысяч. Тайник был, что банк. В течение восьми лет.

Он бросил пачку на дно сумки, предварительно отделив две банкноты, которые сунул в карман брюк. А затем вновь пошарил в тайнике и достал два предмета в кожаных чехлах и полиэтиленовый мешок. В одном чехле лежал оптический прицел, в другом – ствол. В полиэтиленовом пакете – приклад, магазин и более мелкие детали оружия. Все части были от снайперской винтовки.

Восемь лет назад, прежде чем положить это оружие в тайник, он хорошенько смазал все детали. Но восемь лет есть восемь лет. Правда, убеждаться в сохранности винтовки он не стал. Сейчас было не время. Он сможет привести оружие в порядок в другом месте.

Он сложил все в сумку, застегнул ее и перекинул через плечо. Больше здесь делать было нечего. Он встал во весь рост, поднял фонарик и двинулся в обратный путь.

Выбравшись из штольни, вдруг почувствовал себя нехорошо; голова стала непроизвольно клониться набок, ноги свела судорога, и он понял, что к нему начинает подступать очередной приступ. Рухнув тут же на землю, он ощутил, как под ним хрустнула доска. Рука машинально потянулась к карману рубашки, где лежала баночка с таблетками, расширяющими сосуды мозга.

В этот раз он проглотил две таблетки. И успокоенно закрыл глаза. Боль прошла через три минуты. Он облегченно вздохнул, поднялся на ноги и продолжил свой путь.

На небе по-прежнему не было видно ни звездочки. И по-прежнему парило.

Молния разорвала небо яркой вспышкой, следом раскатисто прогрохотал гром. На землю обрушились сплошные потоки дождя.

Разрезая темноту светом фар, машина мчалась по извилистой мокрой дороге со скоростью не менее ста километров в час. За рулем сидела женщина. Несмотря на то, что на таком участке дороги, с частыми поворотами, к тому же в дождь, ехать с большой скоростью было совсем не безопасно, женщина не снижала скорости и, крепко вцепившись руками в баранку, продолжала жать на педаль газа.

«Дворники» не справлялись с потоками воды. Видимость все уменьшалась. И в какой-то момент женщине пришлось-таки сбросить скорость. Стрелка спидометра достигла отметки «восемьдесят» и продолжала медленно скользить вниз. Женщина в раздражении прикусила губу и, собрав в кулак всю свою волю, вновь надавила на педаль газа.

До очередного поворота оставалось метров сто, когда показавшаяся неожиданно встречная машина ослепила ее фарами. Женщина невольно сощурила глаза, руки дернули руль в сторону. Она ощутила, как в бок машины что-то ударило, и после этого автомобиль перестал повиноваться.

Пробив заграждение из камней, машина на скорости взлетела в воздух, перевернулась и рухнула на крутой склон глубокого кювета вверх колесами, потом, переворачиваясь, с грохотом покатилась вниз.

Перед глазами у женщины все завертелось в невообразимом калейдоскопе. Перепуганная, она уже ничего не понимала. Лишь ощущала страшные удары в лицо, голову, грудь, спину. Сознание, однако, не покидало ее. И она могла чувствовать боль. На миг в мозгу у нее пронеслось, что по лицу ее как будто водят острой бритвой, срезая плоть до кости.

Когда наконец машина прекратила движение и застыла вверх колесами, уткнувшись в дерево, женщина была по-прежнему в сознании. Только боль стала меньше, и появилось ощущение, что ее душа приготовилась покинуть израненное, вмиг налившееся свинцом тело.

Дверца машины сама собой открылась, рука женщины в кровавых подтеках вывалилась наружу и замерла на мокрой земле. Дождь поспешно стал слизывать темно-бурую кровь.

Лицо женщины представляло собой сплошное месиво. Тело удерживалось ремнем безопасности на весу, и капли крови медленно падали вниз на обшивку потолка салона.

Прежде чем потерять сознание, она услышала шаги. Кто-то спускался к ней. И это было последнее, что отметил ее мозг...

– Понимаете, доктор, Они везде. На работе в своем кабинете мне приходится закрываться, потому что Они так и норовят забраться ко мне. Свои бумаги я постоянно держу в сейфе. Но мне кажется, Они уже просмотрели то, что Им надо. Дома я поменял замки. Но я не верю, что это поможет. Их это не остановит. Им нужен я.

– Вы говорили, что у вас работает домохозяйка.

– Работала. Я ее выгнал к чертовой матери.

– Почему?

– Она пыталась меня отравить.

– Каким образом?

– Поджарила для меня яичницу и обильно сдобрила ее цианистым калием.

– Вы что, пробовали?

– Ха... Разве я бы сидел сейчас перед вами?

– Откуда в таком случае вы знаете, что она хотела вас отравить?

– Я чувствую яды по запаху.

– Вроде мы с вами вчера пришли к мнению, что ваши страхи беспочвенны.

– Но сегодня ночью произошло невероятное.

– И что же?

– Они пытались ко мне вломиться.

– К вам в квартиру?

– Нет. Я был в загородном доме. Они хотели пролезть через окно. Но я для Них слишком крут. У меня был «Ремингтон», и я пальнул, не раздумывая.

– Не может быть. Вы стреляли?

– А как же, доктор. Ведь Они охотятся за мной и намереваются меня убить. Но меня так просто не возьмешь.

– Кто-нибудь пострадал?

– А что? У меня такое ощущение, доктор, что вы за Них. Или вы один из Них?

– Вы же знаете, что это не так. Разве я не убедил вас в обратном?

– Вроде бы да. Но кто точно знает?

– Вы знаете точно. Так пострадал кто или нет?

– Нет. Утром я никого не обнаружил за домом. А ночью я не выходил проверять. Я не такой дурак.

– Вы звонили в полицию?

– Зачем?

– Послушайте, давайте следовать нашим договоренностям.

– Я и следовал, доктор, пока Они вчера опять не объявились. Вы ведь говорили, что это не может больше повториться.

– И я по-прежнему это утверждаю. Вы ведь обещали мне, что будете находить всему разумное объяснение.

– А разве это не разумное?

– Нет. Не разумное. Давайте так... Вы готовы придерживаться нашего прежнего плана?

– Да, готов, доктор.

– Тогда вы должны забыть об оружии. И больше никогда его не применять.

– Но, доктор, когда кругом одни враги...

– Вы считаете меня своим врагом?

– Вас – нет.

– Вот видите. Получается, не все так плохо.

– Но... Хотя. Может, вы и правы, доктор. Значит, я все еще смогу спастись?

– Если вы будете слушаться меня.

– Я слушаюсь, доктор.

– Расслабьтесь. И немного успокойтесь.

Психотерапевт, или, как теперь модно называть – психоаналитик, Марк Георгиевич Лаврентьев задумчиво смотрел на своего пациента.

Вице-президент крупнейшей компании Фомин Андрей Викторович лежал на кушетке с закрытыми глазами. Это был человек пятидесяти лет, суховатый, подтянутый, с залысинами и с блеклым лицом с обвислыми щеками.

Еще вчера Лаврентьев считал, что его пациент находится на пути к выздоровлению. Но теперь понимал, что ошибся. У пациента уже довольно ясно вырисовывалась начальная стадия шизофрении. И его следовало просто изолировать.

Фомин попал к психотерапевту два месяца назад. Сам президент компании связался с Лаврентьевым и попросил того об этой услуге. Марк Георгиевич считался одним из лучших психоаналитиков столицы.

Фомин методично, уверенно шел к своей заветной цели – к должности президента компании. Его продвижение было настолько ровным, без каких-либо «крутых виражей», что когда этот «крутой вираж» все же случился, он просто не смог справиться «с управлением». Его, словно машину, занесло, закрутило, перевернуло и стопорнуло. Все было гладко, и вдруг... Президентом компании неожиданно стал другой. Со стороны. Варяг, одним словом. Вмешались люди, которые вкладывали в эту компанию деньги, люди, которые неожиданно сделали поворот на сто восемьдесят градусов, вмиг охладев к нему, хотя до этого относились к нему благосклонно.

Везение, эйфория по поводу прекрасно складывающейся карьеры – и неожиданный удар... Вице-президент, не дотянув совсем немного до вожделенного поста, вдруг увидел Их. Врагов. Оказывается, Они у него были. И Они помешали ему. Эта простая мысль взорвала сознание. Конечно, именно Они помешали ему стать президентом. Он не знал, кто Они конкретно. Но эти Они разом объясняли все превратности его судьбы.

У Фомина началась мания преследования. Он стал запираться на ключ в своем кабинете, сменил секретаршу, все бумаги моментально прятал в сейф, если кто-то пытался с ним встретиться. Он верил, что Они не остановятся на этом. То, что он не стал президентом компании, – только начало. Основная Их цель – убить его. Выведать нужную информацию и убить. Какую нужную – он не знал. Да это уже и не имело значения. Для его заболевшего сознания – не имело.

Он заставил проверить свои телефоны на работе, уверенный в том, что в них установлены «жучки» и что все его телефонные разговоры прослушиваются. Конечно, болезненное состояние неблагоприятно отразилось на работе. Он стал совершать ошибки, путаться в отчетах, а когда ему указывали на это, он объяснял это заговором против него. У него был прекрасный послужной список. Именно поэтому президент компании не стал расставаться с ним, а просто сузил объем его работы, решив дать ему некоторую передышку. Однако этот благородный порыв Фомин воспринял по-своему. Они хотят лишить его работы в компании. Враги хотят «убрать» его из компании.

Через месяц ушла жена, потому как свои страхи он перенес и на дом. Врезал несколько дополнительных замков. Велел жене не приглашать никого в гости и самой никуда не выходить, не подходить к телефону. И ночью, просыпаясь, постоянно поднимал жену и требовал, чтобы она проверила, не открыта ли дверь на балкон, через который Они могли добраться до него, даже несмотря на то, что он жил на шестом этаже. О загородном доме и говорить нечего. Там он вообще не мог спать, прислушивался к малейшему шороху.

Когда президент сказал, что Фомин обязан будет посещать доктора Лаврентьева, тот отнесся к этому как к продолжению заговора. Однако на лечебные сеансы ходил исправно. Даже во всем соглашался с врачом, и Лаврентьев думал, что сумеет подлечить больную психику пациента. Но несколько дней назад понял, что все его старания были напрасны. Пациент ему врал. Фомин соглашался с Лаврентьевым во всем лишь с одной целью – узнать, не принадлежит ли доктор к Ним.

Сомнений у Лаврентьева не осталось. Фомину теперь могли помочь только в психиатрической больнице.

Дверь в кабинет тихонько открылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова секретарши:

– Марк Георгиевич...

Лаврентьев обернулся и нахмурился. Одним из его требований к секретарше было, чтобы ему никто не мешал во время работы с пациентами.

– Очень срочно вас к телефону, – несколько виновато настаивала она.

– Кто? – резко бросил Лаврентьев.

– Катышев.

Брови у психоаналитика сдвинулись к переносице. Катышев был хирургом и заведовал реанимационным отделением одной из столичных больниц. Кроме этого, он был одним из лучших его друзей. И виделись они с ним вчера, а значит, просто так он звонить и настаивать на беседе, зная его привычки, не будет.

– Хорошо. Переключите.

Голова девушки исчезла.

Лаврентьев поднялся со стула, похлопал лежавшего на кушетке Фомина по плечу и мягко произнес:

– Закройте глаза. И постарайтесь ни о чем не думать.

Затем он подошел к своему рабочему столу и поднял трубку телефона.

Новости были неприятными. Лицо психоаналитика побелело, рука задрожала и в какой-то миг едва не выпустила трубку.

Фомин продолжал лежать на кушетке. Как и приказывал доктор – с закрытыми глазами. Ему не было ни до кого дела. Лишь до своей персоны. А в мыслях у него вырисовывались нездоровые планы расправы с Врагами.

Лаврентьев медленно опустил трубку на телефонный аппарат, облизнул пересохшие губы и устало провел ладонью по лбу, как бы пытаясь собраться с мыслями. Несколько минут он стоял, не двигаясь с места, задумчиво, не мигая, глядя в одну точку, а затем подошел к входным дверям, приоткрыл их и позвал секретаршу:

– Алена!

Среднего роста смуглая девушка в джинсах и ситцевой блузке впорхнула в кабинет и лучезарно с едва уловимой грустью сверкнула огромными голубыми глазами.

– Отмени, пожалуйста, все визиты на сегодня. Кому сможешь дозвониться. Кто придет – извинись за меня.

Лаврентьев уже не смотрел на секретаршу. Он подошел к Фомину, который, не меняя положения, продолжал лежать на кушетке:

– Прошу прощения...

Вице-президент открыл глаза.

– Сегодня, к сожалению, мы не сможем продолжить.

Фомин вскинул брови и больше ничем не выразил своего неудовольствия; сел на кушетке, свесив ноги к полу.

– У меня случилось несчастье. Секретарша вас проводит.

Фомин сказал понимающе:

– Они добрались до вас. Я прав?

Лаврентьев болезненно улыбнулся:

– Не будем забегать вперед.

– Не волнуйтесь, доктор, – заговорщицки прошептал пациент. – Я знаю, как с Ними справиться. – И подмигнул.

– Давайте с вами договоримся... – Лаврентьев тяжело вздохнул; меньше всего ему сейчас хотелось думать о сидящем рядом психопате. – Вы мне верите?

– Я думаю, доктор, вы на моей стороне.

– Очень хорошо. Тогда отправляйтесь домой. И никуда не выходите. Ничего не предпринимайте. Я с вами свяжусь, и мы обсудим план наших дальнейших действий. – Психотерапевт обернулся к стоявшей у порога секретарше. – Алена, проводи Андрея Викторовича.

Затем он снял халат, бросил его прямо на стол и двинулся к шкафчику, в котором висела одежда.

В палате реанимации стоял устойчивый запах лекарств. На единственной высокой, широкой койке с закрытыми глазами лежал под капельницей человек, до подбородка накрытый одеялом. И лишь по пышным белокурым волосам можно было догадаться, что это женщина. На лицо было просто ужасно смотреть, на нем не осталось ни одного живого места – открытая сплошная рана. А кислородная маска придавала пациентке еще более удручающий вид.

– Боже мой, – едва пошевелил губами Лаврентьев; он стоял в метре от кровати, не в силах подойти к пострадавшей ближе.

– Сотрясение мозга средней тяжести, многочисленные переломы, ссадины. Она еще довольно легко отделалась, судя по тому, что мне рассказали.

Стоявший за спиной у психотерапевта Катышев устало пожал плечами. Хирургу было под сорок. Худощавый, высокий, с черной как смоль бородой клинышком, в белом халате и высоком колпаке.

– А... а что рассказали? – запинаясь, оглянулся Лаврентьев.

– Ее машина сорвалась со склона и кувыркалась до самого дна обрыва. Можешь себе представить...

– Когда ее привезли?

– Сегодня ночью. Но кто она, мы узнали только утром. Вернее, нам это передали из ГИБДД – установили по документам, которые обнаружили в машине.

– Она будет жить?

– Ты имеешь в виду, будет ли она жить в таком виде?

– И это тоже.

– Сейчас она в коме. Стопроцентной гарантии, конечно, тебе никто не даст, но я думаю, что все будет в порядке.

– В порядке? – Лицо у Лаврентьева скривилось.

– Я вызвал Галкина. Помнишь такого?

– Как же. Хирург-пластик.

– Когда мы поднимем твою супругу на ноги, он займется ее личиком. Медицина сейчас делает большие чудеса. Не переживай. Если Бог поможет ей выкарабкаться, все остальное – мелочи.

Лаврентьев, будто загипнотизированный, смотрел на изуродованное лицо жены. Она была красивой женщиной. До катастрофы. Сможет ли вернуться назад красота? Теперь остались лишь пышные белокурые волосы.

– Пойдем, – Катышев приобнял друга за плечи. – Здесь тебе пока нечего делать.

На пороге Лаврентьев задержал хирурга.

– Ты говорил, у нее сотрясение мозга...

– И не спрашивай. Последствия будут ясны, как только она придет в себя.

Они вышли в широкий коридор. Здесь их уже ждали. Среднего роста, широкоплечий, с грубыми чертами лица человек лет тридцати пяти в форме капитана полиции.

– Следователь ГИБДД Смолячков Иван Афанасьевич.

Проницательный взгляд глубоко посаженных серых глаз капитана остановился на психоаналитике. Казалось, хирург его нисколько не интересовал. А вернее, он уже перестал его интересовать.