Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Мир уршада

ModernLib.Net / Научная фантастика / Сертаков Виталий / Мир уршада - Чтение (стр. 1)
Автор: Сертаков Виталий
Жанр: Научная фантастика

 

 


Виталий Сертаков
Мир уршада

1
МАРТА ИВАЧИЧ

      Я первая засекла песчинку, когда у уршада вытекли глаза. Тот, кто оказался сахарной головой, лакал горячее вино в полутемном углу, у самой печи. Он выбрал неудачное место для смерти. Точнее, для распада, ведь сахарные головы не умирают. Они продлеваются в последышах.
      Две песчинки спустя уршад потерял левую кисть, а затем из носа его потекло красное, но по запаху — не кровь. Дым от терпких бухрумских табаков колыхался над биржевым залом, как колышутся миражи над солеными ледниками. Сотни монет звенели на выскобленных столах, щелкали костяные счеты, мальчики в белых черкесках шустро отмечали и стирали на досках цифры. Купцы и менялы теряли зрение в тусклом пламени масляных ламп, их желтые зубы сжимали мундштуки кальянов, их черствые руки потели от неудач. Звон кругляшек, как всегда, застилал их скудные мозги. Я тоже поддерживала иллюзию игры. Три длинных года Хибра я посещаю биржевые недели, а последнее время я одна занимаюсь семейным делом. Делом моего пропавшего супруга. Я никогда не теряю голову в схватках за деньги, поэтому торговля нашей семьи не выходит из берегов, как горные притоки Леопардовой реки, но и не мелеет.
      В моих глазах не плещет азарт. Глаза мои ищут иного, поэтому я замечаю влагу и сушь на чужих клинках.
      Этот уршад распадался не так, как предыдущие, конец которых мне довелось наблюдать. Бытует поверье, что добрый уршад вначале теряет ноги и, уже лежа на земле, распадается на голых бесенят. Еще болтают, что ценные подарки приносит только злой уршад, но на то он и злой. Лучше после него ничего не подбирать, не открывать и не пытаться использовать, не то накличешь беду…
      Пусть себе болтают, пусть трясутся от страха.
      Согласно своду Кижмы, я имела вольное право на то, что останется в подарок от распавшегося. Достаточно протянуть руку, произнести имя владельца и формулу Оберегающего в ночи. В данном случае владельцем оставался мой пропавший муж. Мой благородный супруг, который не мог погибнуть в пути, потому что ему суждено умереть у меня на руках… Мы посчитали, что лучше ему считаться пропавшим, и на ближайшие полгода сохранять свое имя надо мной и нашим семейным делом.
      Но я промолчала, потому что, несмотря на свод законов, слово женщины в горных провинциях Хибра ценится вдвое, а иногда и вчетверо меньше слова любого осла с хвостом между ног.
      Имелась и другая причина молчать. Дело происходило в общественной гебойде, а у гебойды имелся хозяин. Я знала председателя Гор-Гора три хибрских года, его знали все завсегдатаи «нижнего» зала и многие уважаемые граждане из тех, кто никогда сюда не спускался. Когда Гор-Гор запирает ворота «верхней» биржи, и честные торговцы расходятся на ночлег по дворам, по пению вечерней молитвы отпирается нижний зал. Сюда стекаются те, у кого есть причины не выносить свои игры на всеобщее обозрение. Жандармы берут свои десять динариев за ночное благословение.
      Нижняя биржа бурлила, а я следила за уршадом.
      У него отвалилась нижняя челюсть, выпал язык, а тело под меховой курткой стало рыхлым, как перезрелое дрожжевое тесто. Затем сахарная голова взмахнула руками, столкнула на пол кружку с горячим вином, и тогда ее заметили. Конокрады, винные контрабандисты, торговцы опием и рыцари Плаща повскакали с мест. Мои всадники Тонг-Тонг и Хор-Хор тоже поднялись, разворачивая над своей госпожой кольчужные плащи, единственное доступное им оружие под шестиугольными сводами биржи.
      Я не мешала им меня охранять.
      Старший хозяин Гор-Гор ударил молотком в бронзовый таз. Летучий аспид, дремавший у него на плече, приподнял шишковатую голову и зашипел. Эти головастые твари ненавидят звон металла и способны за тысячу локтей предупредить хозяина о шорохе кинжала в ножнах. Торги остановились; от сего момента свод Кижмы карал смертью всякого, кто посмел бы продолжать переговоры кулуарно.
      — Уршад… уршад… откуда он здесь?
      — Оберегающий в ночи, вверяемся тебе…
      — Кто пропустил? Знаете его?
      — Храни нас Всемогущий!
      Лавка под уршадом обуглилась, жара наплывала волнами, пламя в лампах легло, как сорго в поле ложится под ураган. Торгаши и менялы попятились, образуя широкий полукруг. Многие так и не сняли оберегающих масок. Под усами горных пардусов дергались завитые усы владельцев тайных троп и тысяч вьючных лам. Маски приходятся очень кстати, когда мужчины трусят.
      — Право хозяина… — зашептали в рядах. — Распавшийся под властью гебойды…
      Гор-Гор развязал на шее тесемки плаща, скинул лязгнувший пятнистый мех на руки мальчишкам, мягко шагнул в проход. Летучий аспид втянул голову в броню, покрепче обнял горло хозяина. Сынки председателя, поджарые, высоколобые, наглые щенки потянулись следом. Отец прокладывал путь ровно, а глупые сосунки рыскали по сторонам. Я радуюсь, что женщины в Горном Хибре обязаны носить чадру, поэтому молодые ослы лишены возможности заметить мое презрение. Но старый Гор-Гор проницателен и хитер. Он останавливается в первом ряду замерших торговцев и косится в мою сторону. Кажется, он способен различить беззвучный смех сквозь черный шелк. Конечно же, плут сразу отмерил вдоль и поперек и просчитал, кто занимал кресла напротив печи.
      Он догадался, что я заметила первая. Теперь догадка гнетет его, как страх перед неведомой речной заразой. Мужчины часто повторяют, что обожают в женщине тайну, но это вранье. Они обожают загадки, на которые у них есть ответ…
      Крашеный потолок над уршадом почернел, одежда его заполыхала, но никто не двинул пальцем. Ближе десяти локтей от источника жара находиться просто невозможно. Мои доблестные всадники храбрились. Как и многие тут, они впервые видели гибель сахарной куклы.
      — Что с нами будет?
      — Защити нас, святая дева…
      Вот так номер! Хотела бы я знать, кто в горном Хибре осмеливается молиться Мадонне! Но позади давили стеной, дышали и потели, хотя еще страшнее им казалось убежать. В этом весь кошмар их смехотворной мужской гордости. Показать опасности спину означает навсегда потерять лицо…
      Впрочем, не мне их судить. За три долгих хибрских года я проехала с караванами вьючных лам тысячи миль и повидала столько, что разучилась удивляться. Здешние люди ведут себя странно с точки зрения торгутов Великой степи, а степняки покажутся полными идиотами… ну, например, погонщикам упряжек с Кипящих озер Северной дельты. На самом деле, они все одинаковы, но это хорошо известно только священникам и купцам. Не мне их судить…
      Уршад распался. Голова провалилась в ноздреватую кашу, зеленые пузыри на поверхности каши лопались, источая рыбную вонь, а слева сквозь пузырь уже продиралась безглазая голова голого беса…
      — Окна, живей открывайте окна! — кричали позади. Выходит, в нижнем зале не одна я знала, как выпускать бесенят.
      Привязанные в углу сторожевые гиены Гор-Гора исходили слюной, гремели цепями и бессильно царапали кладку, пытаясь освободиться. Кто-то упал на колени, громким шепотом призывая Милостливого. Горели лавки и кресла. Из осевшей буро-зеленой кучи выкатились последыши. Бледно-розовые, почти безволосые, похожие на пигмеев с Плавучих островов, они шустро расползались, угадывая свободу по потокам свежего ветра. Воняло горько-сладко, карамелью и тухлятиной. Толпа расступалась, отважные мужчины запрыгивали на столы, лишь бы ненароком не коснуться беса. Мои смелые мальчики тоже лязгали зубами, но не бросали госпожу. Недаром мой пропавший супруг набирал охрану на детском невольничьем рынке Великой степи. Он отрывал годовалых крепышей от сосков их чернокожих матерей, чтобы они даже не успели выучить язык своей родины. Мои всадники, Тонг-Тонг и Хор-Хор, стоили каждый сотни рабов. Они боялись только тогда, когда боялась их госпожа.
      Еще одна песочная мерка — и от уршада осталось то, что по своду Кижмы принадлежало теперь владельцу гебойды. Лучше бы сахарная голова растеклась на скотном дворе или хотя бы на верхней галерее. Тогда над ним не было бы крыши, и Гор-Гор не получил бы право на подарок.
      Когда я увидела это, то сразу поняла, что подарок должен принадлежать мне.
      Рахмани ждал эту вещь, и мой пропавший муж ждал чего-нибудь в таком духе, и Слепые старцы из склепа рисовали невидимыми перьями на серой паутине нечто похожее. Но сильнее всего ждала эту вещь Мать Красная волчица.
      От председателя ждали знака храбрости. Гор-Гор прошел по дымящимся доскам пола, и подошвы его сапог тоже задымили. Гор-Гор набросил на руку полотенце и вынул из золы алый камень с хрустальным глазом. После чего служки залили водой огонь, настелили ковры и принесли новые кресла. Гор-Гор снова ударил в таз, но торги еще долго не начинались.
      Страх пришел в город Бухрум, и смрад его дыхания теперь не скоро выветрится с улиц. Утром на базарах толпы будут бормотать о притаившихся последышах, и уши станут красными от обилия влившихся в них лживых слов.
      Пользуясь суматохой, я приказала всадникам ждать меня внизу, а сама поднялась по винтовой лестнице к покоям Гор-Гора. Ворота во внутренний двор не заперты, по обычаям гостеприимства, но под лестницей скучают гиены. Они вздрагивают плешивыми мордами, скалятся, сверкая желтыми плошками в темноте. Я негромко рычу в ответ, превращая их сытую стадную смелость в труху. Глупый вожак прыгает и, скуля, отползает в темноту. В его мокром носу застряла отравленная заноза. Он не умрет, но будет мучиться несколько песочных мер. Остальные гиены приседают на полусогнутых лапах. Их наглость борется с трусостью.
      Ненавижу любые стаи.
      Узкая лестница, выточенная из позвонков морской рыбы Валь, а наверху — балкончик без перил, чтобы легче было сбросить врагов или собственных взбунтовавшихся слуг на булыжник двора. В узких окнах внутренней гебойды — треугольники цветного хрусталя, оправленные в бронзу. Молочные стены шестиугольной башни украшены тысячами повторов, начертанных синей краской, которую выжимают из морской травы. В Горном Хибре вера не позволяет мастерам кисти рисовать людей и прочих живых тварей; их синие узоры, даже самые искусные, навевают на меня тоску.
      На балкончике без перил ждали два полуобнаженных, намазанных жиром раба. По обычаю внутренней страже не положено метательное оружие, чтобы не могли повредить господину. Их оружие — перчатки с зашитым металлом и загнутые шипы на ручных и ножных браслетах. За левую лодыжку каждый из них был прикован цепью, а цепи тянулись из дыр в стене. Когда Гор-Гору надо, чтобы гости свободно проходили в его покои, с той стороны крутят ворот, и цепи растаскивают рабов в стороны от высокой узорчатой двери. При виде женщины, даже одетой в чадру, ноздри обритых невольников раздулись, как у племенных быков.
      — Мне немедленно нужно увидеть председателя.
      — Эфенди занят.
      — Передай ему, что Марта, супруга дома Зорана Ивачича, покорно просит председателя принять от нее женскую награду…
      Я говорю с невидимым тонкоголосым человечком, прячущимся за занавешенным окошком в двери. Скорее всего, один из евнухов-ключников, имеющих право на вход в женскую половину. Желтокожие невольники с ворчанием раздевают меня глазами. Синие узоры внутренней башни дробятся в чадном пламени светильников. Под изгибами костяной лестницы ручные гиены точат когти о булыжник. Где-то далеко стучат сухие колотушки ночных жандармов. Шумит растревоженная биржа. Ночь плетет интриги вокруг шести углов гебойды. Наверху, привлеченные теплом и стуком человеческих сердец, бьются о колючую сеть упыри. Плотная сеть тянется от вершины внутренней башни к внешним стенам биржи. Ее часто латают; не все ведь могут, как Гор-Гор, позволить себе носить на шее прирученного головастого аспида, о чьи пластины ломает когти не только упырь, но даже пещерный лев.
      — Председатель примет тебя, супруга Ивачича.
      Здесь подчеркнуто вежливы к моему пропавшему супругу. Настолько подчеркнуто, что я чувствую себя ничтожеством в мире напыщенных ослов. Внутри глаза слезятся от благовоний и переплетения узоров в узких сводах, над которыми работали лучшие мастера кисти. Я ступаю по коврам, сплетенным слепыми мастерицами Арама. Впереди — кольчуга в перекрестии ремней, трясущиеся желтые щеки видны со спины, на поясе — связка ключей. Я угадала, один из евнухов, выходец с островов Тая.
      — Супруга благородного дома Ивачича недовольна ходом торгов? — Гор-Гор еще не успел переодеться. Он все в том же зеленом долгополом архалуке, шароварах и сафьяновых сапогах. Рядом старший сын, ему восьмой год по Хибру, то есть двадцать два по исчислению Великой степи. Мальчик носит оружие, но так и не научился смотреть собеседнику в глаза. Гор-Гор породил гнилое племя. Мне показалось, я снова услышала вой ветра и скрип песка.
      — Я хотела бы предложить высокому председателю особую сделку.
      Позади Гор-Гора появился младший сын, и с ним — старик-звездочет в маске. Это очень плохо. Раз они подняли с постели звездочета, стало быть, есть вероятность, что кто-то знает о подарке уршада лишнее.
      Гор-Гор заколебался, запоздало предложил мне сесть. В нем борется лощеный магистр Кенигсбергского университета и потомственный эфенди. Наконец, он отсылает сыновей и дворцового мага. Мы остаемся вдвоем среди серебряных подушек, клеток с говорунами и пыльных ковров. Я не верю, что нас не подслушивают, поэтому перехожу на прусский диалект. Величественный седой Гор-Гор не может скрыть изумления.
      — Я привела сорок вьючных лам. На каждую нагружено по сорок мер превосходного галийского вина. От имени моего супруга, высокого дома Ивачича, я прошу уступить мне подарок сахарной головы.
      Я намеренно не произнесла слова «уршад», чтобы те, кто пытались подслушивать за шерстяной занавеской, не поняли бы знакомое слово.
      — Я безмерно уважаю дома Ивачича, как честного делового партнера нашей биржи, да продлит Всевышний его дни, — прусский Гор-Гора чище моего, он непринужденно употребляет сложные пассивные обороты. — Однако, вне сомнения, благородной супруге известно, что подарок стоит много дороже…
      Мы оба знаем, что подарок уршада может оказаться опасным обманом, таящим в себе гибель и разорение. Также мы знаем, что такое сорок лам, нагруженных контрабандным вином, предназначенным для утонченных граждан Хибра. На вырученные динарии можно приобрести укрепленную гебойду и три десятка косоглазых невольников.
      — Также я предлагаю высокому дому четырнадцать мер коричневой шиши…
      Гор-Гор вздрагивает. Очевидно, он нервничает, когда во внутренних покоях смело говорят, что привезли на продажу курительную липучку. Качественную коричневую шишу делают в долинах Пехнаджаба, в тысяче миль к северу, и стоит она гораздо дороже вина. Яростный курильщик, пожелай приобрести столько шиши, расстался бы с племенным стадом двугорбых, не меньше двух сотен голов.
      — Признайся, высокая домина, ведь ты заметила распавшегося раньше всех? — не выдержал Гор-Гор.
      — Я хотела сохранить уважение почтенных торговцев к своду законов.
      — Ты поступила мудро, — он улыбнулся, мысленно прокручивая вероятность поражения. — Зачем тебе подарок, высокая домина? Стоит ли сомнительный предмет таких затрат?
      Так я ему и ответила!
      — Мой супруг собирает подарки. Тебе известно, что порой они привлекают даже интерес царственных особ.
      — Это безусловно так, — Гор-Гор задумчиво погладил аспида. — И все же, я не нахожу повода совершить сделку…
      — Означает ли это, что эфенди не дал еще окончательный ответ?
      — Да, мне необходимо подумать.
      В отличие от задумчивого хозяина, мне думать было некогда. За хрустальным глазом алого камня могло биться сердечко, и биение его не вечно. Однажды Рахмани уже позволил сердцу погибнуть…
      Я отстегнула петли чадры и показала Гор-Гору лицо. Мне немножко смешно было наблюдать, как хозяин башни побледнел, уставившись на мой рот, затем его щеки покрылись багровыми пятнами.
      — Больше мне нечем заплатить, высокий дом, — я улыбнулась, стараясь, чтобы улыбка моя выглядела максимально призывно и чарующе. Естественно, я обманывала его; мои люди привели в четыре раза больше лам с самым разным, запрещенным и разрешенным товаром, но играть дальше на повышение не имело смысла. Единственный, хоть и крайне опасный способ приблизиться к подарку — это предложить дому себя.
      Гор-Гор надолго замолчал. Я снова спрятала лицо, а он, наверное, продолжал гадать, откуда мне известно о его учебе в Кенигсберге. Весы качнулись в мою пользу. Теперь настала очередь Гор-Гора опасаться, что сделка не состоится. Председатель угодил в щекотливую ситуацию. Отказать смазливой женщине, пусть даже развратной, достойной столба и камней, все равно недостойно настоящего мужчины. Упустить женщину, знающую подозрительно много, — вдвойне неразумно.
      — Зачем ты поступаешь так? — тихо спросил он. — Твой муж еще не ушел от нас навсегда, да будет к нему милостив Всевышний. Ты еще не вступила в права вдовы…
      Я ликовала. Старый осел, как и все они, думал не головой, а хвостом. Свободная женщина в Бухруме — огромная редкость, а обе жены Гор-Гора несомненно надоели ему.
      Я настояла на письменном договоре в присутствии дипломированного нотариуса султаната, и чтобы сделка завершилась сегодня. Чиновника подняли с постели, когда рябая луна Ухкун уже цепляла отроги Соленых гор. Гор-Гор молча кивал, пока мы составляли бумагу, его сыновья глядели в немом удивлении, звездочет скрежетал зубами. Мои всадники не могли подогнать лам из укрытия, поскольку брачный сезон упырей еще не закончился, бестолковые мыши летают и бросаются на все, что теплее камня. Тогда слуги председателя отправились с моим черным невольником на постоялый двор, разбудили погонщиков, стражников и перетаскали товары в четыре крытые арбы. Верный Тонг-Тонг получил при мне из рук евнуха железный сундучок с алым камнем, и ворота башни захлопнулись до полудня следующего дня. Я осталась внутри, и Гор-Гор своей рукой снял с меня пояс и все остальное…
      Он оказался неплохим любовником и ночью не приставал ко мне с нелепыми вопросами. Следует отметить, его язык знал свое дело не хуже, чем хвост, что нечасто встречается в Горном Хибре. Я старалась всю ночь, чтобы председатель был занят делом, и, когда забрезжили первые лазурные лучи Короны, он спал сном новорожденного котенка. Пока он спал, я передавила ему сосуды методом, которому учила меня Мать волчица, дабы сон моего старательного любовника продлился на пару часов дольше.
      Я не сомневалась, что к завтраку благородного хозяина одолеют подозрения, посему сбежать следовало раньше. У порога спальни дремали двое с кинжалами наголо. Я показала левому стражнику грудь, и пока у мальчишки округлялись глаза, я уколола того, что был позади меня, иглой с кураре. Затем я точно так же уколола второго, подобрала его кинжал и отправилась вниз. Можно было их оставить в живых, но утром их все равно казнят за то, что выпустили меня. Председателя я решила не трогать; кто знает, сколько лет мне еще придется гонять лам в Бухрум? Кроме того, я посчитала, что пусть лучше за мной погонится один он, чем свора его родственников…
      Иглы я прятала в склеенных пуговицах, нашитых на нижней юбке. Подобрала кинжал и сунула в рукав, хотя мне он был не слишком нужен. Внизу, возле глобуса, мне встретился звездочет. Он распахнул беззубую пасть, но я приставила острие ему к горлу. Звездочета я не стала травить ядом, председатель Гор-Гор мог на меня за это обидеться. Я просто положила его лицом вниз, связала и затолкала в темную кладовку. Дом постепенно просыпался, с женской половины доносились звуки перебранки. Два смуглых мальчика натирали воском полы в коридоре. Оба замерли, сверля меня черными ягодами глаз.
      Двери этажом ниже охранял рыцарь Плаща. Это оказалось для меня крайне неприятной неожиданностью, вчера в пышно разукрашенном коридоре никто не маячил. Еще более странным казалось, что преданный Всевышнему председатель нанимал в охрану иноверцев. Рыцарь уставился на меня из щели своей железной маски, но, пока он тянулся к оружию, локтей десять я успела выиграть. Я не стала бросать кинжал, а послала вперед острие клинка. Поймала его жалкий мозг и внушила ему, что стальное жало насквозь проткнуло ему горло. Один из древних приемов, которому учили Матери, но бросать пришлось практически вплотную и, к тому же, не видя глаз соперника. Ренегат умер в полной уверенности, что ему перебили позвоночник. Только склонившись над ним, я поняла, что в коридоре мы не одни. Позади доставал арбалет второй стражник. Такой же твердолобый мужлан, с вышитым на рубахе крестом, деликатно прикрытым грудным доспехом, в тяжелой кастрюле поверх шерстяной шапочки, увешанный оружием.
      Этот накануне курил опий — меня обдало вонью его гнилых зубов и прокуренных легких. Человеку, пребывавшему в тумане грез, тяжело что-то мгновенно внушить. Пока он поднимал арбалет, я метнула кинжал. Хорошо, что я одинаково пользуюсь обеими руками, но плохо, что дерьмовый кинжал только опрокинул рыцаря. Тяжелый кусок металла, но лезвие слабое, и отвратительный баланс. Мне просто повезло, что парни расслабились тут в бездействии, ведь на председателя последний раз нападали лет пятнадцать назад. То есть пять лет назад по исчислению Хибра. Я вырвалась за последний рубеж и разбудила несчастного голого тайца, устроившегося поспать на краю балкончика. Я буквально пробежала по его ногам. Внизу запрыгали гиены, но передняя стенка клетки уже была опущена. Раненый рыцарь Плаща не стал стрелять в захлопнувшуюся дверь и не погнался за мной пешком. Он скулил, точно раненый заяц, хотя лезвие едва ли проткнуло ребра. За воротами я свистнула дважды, до полусмерти напугав утренних торговок, тащившихся со своими волами на базар. Мои всадники Тонг-Тонг и Хор-Хор вихрем вылетели из-за угла, и с ними мой лучший оседланный аргамак.
      Мы плыли над барханами, и казалось, что, кроме нас, все остановилось. Так мчали наши гладкие дьяволы. Серого красавца мне проспорил в прошлом году сын султана, когда не поверил, что я продержусь две мерки песка против арбы его копейщиков. Я продержалась три мерки и убила двоих из них, но это отдельная история…
      Мы остановились один раз передохнуть возле оазиса, где коричневые люди пустыни предлагают шерсть дромадеров и порошки из внутренностей змей. Хор-Хор на языке семьи рассказал мне, что верные люди на ночных торгах продали остальной наш товар, а выручка и ламы уже отправлены вместе с караваном и моей крытой повозкой в Джелильбад.
      Мы погоняли коней, пока впереди сиреневыми клыками не заблестели ближние Соленые горы. Мои слуги устали, я еле держалась в седле. Затем, еще спустя дюжину мер, песок сменился щебнем, земля под нами вздыбилась, все круче уводя вверх, а в бурдюках почти закончилась вода. Мы спешились и упали на камни. Корона скалилась сверху самой убийственной улыбкой. От ее улыбки слюна испарялась, не долетая до земли. Изнемогали даже скорпионы под камнями. Неутомимый Хор-Хор достал подзорную трубу и сообщил, что от погони нас отделяет сорок гязов, то есть примерно восемьдесят мер песка. Это означало, что мы вырвались, потому что слуги Гор-Гора вряд ли сунутся в соляные ущелья. Тонг-Тонг, как и положено рабу дома, предложил мне напиться его кровью, но я отказалась и приказала ему подать мне железный сундучок.
      Я отослала верных слуг в сторону, готовить ловушки для погони, а сама осторожно достала с бархатной подушки алый камень. Он был продолговатый, округлый и с трещиной посредине, совсем не такой, как хранил у себя Рахмани. Камень Рахмани остроугольный и тяжелый, и без хрустального глаза.
      У этого имелся хрустальный глаз, он засветился голубым сиянием, когда я развела в стороны створки камня. Он раскрылся, как моллюск, которых так любят жрать франки, и внутри заиграл огнями второй голубой глаз. Еще там были серебряные письмена, похожие на те, которыми пишут те же франки и пруссаки, но смысла я не разобрала.
      Признаюсь честно — я заплакала от восторга и счастья. Всем известно, что уршады путешествуют за границами тьмы, часто посещают пределы вечной ночи на тверди Зеленой улыбки, потому что Зеленая улыбка всегда стоит к белой Короне одним горячим боком. Такая уж она странная, Зеленая твердь, и люди на ней странные…
      Так вот, ловцы Тьмы, кто прижился на границе вечной ночи и вечного дня, берут безумные деньги за провод на холодный бок. Там дуют вечные ледяные ураганы, громоздятся льды и живут самые свирепые бесы из известных науке. Если повезет не погибнуть, там можно встретить много занятного, но истинной ценностью обладают лишь редкие, крайне редкие Камни пути. Если бы председатель Гор-Гор знал, для чего мне Камень, он бы не отдал его за всех красавиц мира и за весь урожай вина на тверди…
      Я нажала на блестящую закорючку и едва не выронила мою драгоценную ношу в раскаленный песок. Потому что хрустальный глаз воспылал, и заиграла музыка. Я побыстрее спрятала Камень в сундучок. Пока мы не избавились от погони Гор-Гора, добычу следовало особенно беречь.
      В ту минуту я не догадывалась, что разъяренные слуги эфенди — это самая малая проблема на моем пути…

2
ГРАНИЦА ТЬМЫ

      Рахмани Саади приоткрыл левый глаз. В воздухе еле ощутимо пахло стригущим смерчем, но дыхательная маска пока была не нужна. Грани синего льда переливались в зените сводчатого потолка, в клетке ворковали пушистые голуби. Лежавший поперек порога тайский невольник немедленно сел.
      — Я слышу их, хозяин, — сообщил он на языке семьи. — Птица устала, припадает на левую ногу, а седок слишком тяжел. Они будут здесь через девять песочных мер.
      Рахмани удовлетворенно потянулся под теплой кошмой. Хорошо, что старый Ванг-Ванг не теряет чутья. Значит, еще пару сезонов его можно держать в иглу, очень хорошо… Когда личный охранник впервые не проснется при пробуждении хозяина, его следует выгнать на все четыре стороны. Конечно, старику можно посочувствовать, но кто посочувствует хозяину, когда его зарежут во сне?
      Кстати, о сне. Рахмани Саади третью ночь встречал продавца улыбок. Следовало зарезать пару голубей и спросить оракула, что он думает по поводу таких совпадений. Когда что-то встречается во сне трижды, даже такое, не самое опасное существо, как продавец улыбок, следует ждать беды.
      Всадник на эму приближался. Ванг-Ванг был прав: птица стоптала левую пятку, но дорогу знала, шла точно вдоль линии светового телеграфа, по самой границе льдов. Рахмани никого не ждал ближайшие семь ночей. По телеграфу сообщили, что желающие нанять ловца Тьмы для экспедиции соберутся не раньше полнолуния. Естественно, усмехнулся Рахмани, прочитав сполохи телеграфного зеркала, какой дурак выходит на лед, когда нет луны? В полной темноте выходят на льды только безумцы… Ну, пожалуй, не только безумцы.
      Он прикрыл глаза окулярами темно-кофейного цвета и внимательно посмотрел на юг, туда, где белая Корона купалась в радужных сполохах. Полярные радуги играли сегодня брызгами померанца. С болот Северной дельты надвигался стригущий смерч, пока не слишком быстро, и уже было видно, что пройдет стороной. Можно не укрывать скотину, не прятаться самим и не надевать дыхательные маски…
      Телеграфист из Гагена передал, что забиты все постоялые дворы, собирается большая экспедиция. Королевский двор субсидировал академию, нанято целых двадцать упряжек, закуплено оборудование для зимовки. Да, так и передал — «для зимовки». Эти любопытные зазнайки во что бы то ни стало хотели пережить на стороне Тьмы зиму. Они твердо вознамерились найти легендарный парусник, на котором на твердь Зеленой улыбки попали предки Его королевского величества…
      Идиоты, думал Рахмани. Вслух он никогда таких слов не произносил, тем более по адресу высокородных персон. Его величество Георг Второй вбил себе в голову, что рассказы пьяных венгов — правда. Об огромном паруснике, запаянном в глыбу льда. О паруснике, который попал на Зеленую улыбку лет пятьсот назад. А ловец Тьмы им нужен исключительно затем, чтобы в полнолуние вывести их через ледяные фиорды к плато Королевы. Дальше они якобы пойдут сами. Будут оставлять зимовья и костры. Будут искать то, что приносит тьма.
      Рахмани Саади поднялся. По выработанной годами привычке вышел раздетый на снег. Мерку они с Ванг-Вангом жонглировали гирями, затем присоединился повар Хо-Хо, и еще три мерки хозяин отбивался от ударов палок и цепей. Хозяин прикрывался фантомами, однако опытные слуги не отставали. Иногда со стороны могло показаться, что на утоптанной площадке кружатся в пляске огня полторы дюжины полуголых мужчин. Как следует разогревшись, Рахмани растерся снегом, закутался в халат и принял у Хо-Хо утреннюю пиалу с чаем. Не следует втаптывать в пепел традиции предков, даже если ты живешь на другой тверди. Душистый травяной чай бодрит и дает ясность мыслям. Саади успел допить пиалу, глядя сквозь прозрачные стены иглу на скольжение солнечных бликов, когда под башней телеграфа показалась бегущая фигурка страуса с седоком. Страус дважды споткнулся. Саади издалека почуял порох и железо, у седока под камзолом висел пистоль.
      Рахмани вспомнил продавца улыбок. Такие сны не приходят зря.
      — Мой дом — это твой дом, — повел рукой Рахмани, когда раб принял поводья. Рахмани узнал юношу — это был сын придворного астролога. Раз друг прислал сына, значит, слова нельзя доверить телеграфной ветке. Раз слова нельзя доверить зеркалам, значит, гонец принес плохие новости.
      — Благодарю, — склонился всадник. Его свежая кожа блестела, натертая жиром рыбы Валь, а узкие глаза смотрели со смелым почтением. Разогревшийся лохматый страус за его спиной нервно перебирал ногами, не в силах остановиться.
      — Ходят слухи, что на тверди Хибра недавно видели уршада, — улыбнулся всадник, и улыбка его была темнее ночи. — Ходят также слухи, что уршад оставил Камень пути.
      Рахмани ждал. В его сосудах уже вскипела кровь, но внешне он был холоднее снега. Повар Хо-Хо вынес гостю миску дымящегося бульона с мясом. Эму получил ведро с горячей кукурузой. Померанцевые молнии плясали в небе. Стригущий смерч поглотил треть небосклона; спасаясь от него, белыми комочками разлетались полярные совы.
      — Это произошло в Бухруме. Камень живой, — гонец растянул плоские губы. — Его выкрала женщина из дома Ивачичей. Отец сказал, что ты знаешь ее.
      — Посмотри, Хо-Хо, как мельчает мир, — обратился Рахмани к повару, и пожилой таец только кивнул в ответ. Он не улыбнулся, потому что увидел в лице хозяина то, чего не мог и не желал видеть юноша. Всадник жадно обсасывал кости, склонившись над пиалой.
      — Мир измельчал, — повторил Рахмани. — Если гость начинает говорить о деле с конца, а начало беседы проглатывает вместе с уважением к хозяину дома…

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21