Дядя Эвальд. Он на самом деле дядя не мне, а моему папе. А для меня он двоюродный дед. Он говорит, что такие, как Капризуля, они потенциальные убийцы. Это значит, что Капризуля бросится на человека, если случится что-то необычное. Или сильный голод, или если зверя загонят в угол. Чтобы он напал сытый, он должен получить кровавый приказ. Есть люди, которые считают всех зубастых зверей убийцами, но это совсем не так. Любой хищник сторонится человека, даже голодный. У них в крови страх перед людьми. Я говорю о людях, а не о Добрых Соседях.
      У Фэйри со зверями договор. Мама так говорит. Когда я был малышом, я представлял договор в виде длинного растрепанного свитка, покрытого непонятными письменами. И в конце свитка, если развернуть, слева стоят подписи Отцов первых семей, а справа — оттиски звериных лап. Лет до семи я всерьез верил в сказочный договор и горько плакал, когда братья Дрю насмехались над моей верой. Но папа посадил меня на колени и сказал, что я зря горюю. Договор существует, и совсем неважно, что его нет на бумаге.
      Договор существует с тех пор, как появились Фэйри. И самым важным в договоре было то, что и принесло потом гибель. Самыми важными были условия, на которые согласились все, кроме обычных людей.
      Нельзя плодить себе подобных больше, чем это необходимо для поддержания рода.
      Нельзя плодить себе подобных больше, чем это позволяют угодья и водоемы.
      Нельзя плодить себе подобных больше, чем можешь воспитать в честных традициях.
      Обычные сделали вид, что согласились, а затем принялись размножаться. И чем больше их становилось, тем меньше пространства они оставляли другим. Они плодились и бросали своих детей в голоде и болезнях. Они плодились, не задумываясь, хватит ли еды. Что касается воспитания в честных традициях… Дядя Эвальд говорит, что если ненависть к другим расам можно назвать устойчивой традицией, то с воспитанием детей у человечества все в порядке.
      Несоблюдение договора привело к гибели миллионов неразумных, вроде редких птиц и бизонов, а также разумных, о которых уже никто и не вспоминал. Про них теперь придумывают компьютерные игры. И в этих играх Фэйри почти всегда — подлые злодеи. Это так странно, ведь на самом деле все происходило наоборот…
      Дядя Эвальд сказал, что в третьей песне кобальтового Холма упоминается о трех расах разумных. Но песни Холма исполняются на древнем языке горных Фэйри; много слов понятных, но не все. Никто не может до конца понять песен, даже старики. Потому никто пока не может отыскать входы в святые Холмы…
      Капризуля пошел не один. Я не спрашивал папу ни о чем. Он вернулся и уснул до утра, а мама заметила, что я не сплю, и поднялась посидеть со мной. Она потрогала мои уши и увидела, что я опять лежу на животе. Потому что волоски на спине поднялись дыбом и нестерпимо чесались. Мама спела мне несколько песен и сказала, что я очень быстро взрослею. Она была очень грустная в ту ночь, потому что умеет смотреть вперед…
      Следующий день тянулся, как обойный клейстер, как засахарившийся сироп из разбитой банки. Только разбилась не банка, а кое-что поважнее, это точно, и разбилось навсегда. Отец уехал рано, а мне предстояло заниматься с двумя учителями. Я слушал их, точно сквозь шум водопада. Точно сотни тонн воды обрушивались на камни, отгораживая меня от мира. Сквозь водопад доносились звонки телефона. Папу искал Харрисон и другие, спрашивали, куда он делся, а мама отвечала, что он плохо себя чувствует и не может приехать. Они не справлялись без папы. Полиция продолжала поиск, но никто лучше него не мог подсказать, где искать следы. Мама не обманывала, отцу было ужасно плохо. Я знал это, потому что мне было плохо вместе с ним. Вместе с ним я совершил убийство. Спустя три года я могу произнести это слово.
      Еще через пару суток местных мужчин перестали привлекать к прочесыванию леса, потому что нашли два трупа. В одном опознали того самого сумасшедшего маньяка, дважды попадавшегося за нанесение побоев. Голова мужчины лежала в сторонке, но его опознали по отпечаткам пальцев — левая рука сохранилась почти полностью.
      А кем был второй садист, выяснить так и не удалось. Очевидно, он заметил опасность раньше своего дружка и пытался сбежать. Он пробежал почти сотню ярдов и по пути отстреливался, полиция нашла три пули. Если бы ему хватило смелости остановиться и не стрелять на бегу, возможно, он сумел бы получше прицелиться и протянул бы подольше. У него появился бы шанс добраться до дороги…
      Но он не посмел остановиться. Сначала полицейская собака нашла его правую руку, оторванную по локоть. Человек был в таком ужасе, что продолжал убегать без руки, поливая траву кровью, как садовник поливает из шланга свои розочки на клумбах. Наверное, он все-таки попал в своих преследователей, потому что в траве обнаружили не только человеческую кровь.
      Этого парня криминалисты не смогли идентифицировать; кажется, так это называется. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Честно говоря, они не смогли даже по кусочкам собрать его череп. Наверное, он здорово разозлил тех, кто за ним гнался…
      А вечером приехал новый полицейский босс, Робинс. Он приехал один и верхом, чем очень удивил и маму, и меня. Ни за что бы не смог представить его на лошади. Он ведь хищник, настоящий, коварный хищник. Разве можно представить тигра верхом на кобыле?
      — Миссис Луазье! — Робинс приподнял фуражку и вытер потный лоб. — Мне показалось, что ваш супруг не очень-то приветствует чужие автомобили, я прав? Вот и колеи возле дома почти заросли…
      Он был чертовски наблюдателен, этот стареющий охотник. Когда он соскочил на землю, я впервые заметил, что Робине очень маленького роста. Для обычного человека, разумеется. Поэтому его так порадовало, что существует кто-то еще ниже его, на кого он сможет глядеть свысока. Но это уже неважно, важно то, что он говорил. В дом его не приглашали, а он и не напрашивался. Отец вышел и встал у перил рядом с мамой, а Робинс топтался в пыли и глядел на них снизу вверх. Но его это, похоже, совершенно не огорчало, скорее наоборот. Я не сразу сообразил, что же его так радует, особенно в дни, когда вся округа не может оправиться от шока. А потом я понял.
      Он нашел виноватых.
      Не важно в чем, но виноватых. Казалось бы, преступление раскрыто, и он вполне мог переключить внимание на другие проблемы. В городке, на дискотеке, произошла очередная драка, и у кого-то угнали мотоцикл. Но такие люди, как Робинс, — они как клещи. Возможно, для полиции специально отбирают подобных типов. Он не мог спокойно существовать, если не чувствовал, что его боятся. У него болел живот, если окружающие не чувствовали себя преступниками. Я видел, как он ведет себя с подчиненными, — словно они все под подозрением. Он пил чужой страх, как любимый коктейль.
      — Сейчас я здесь как частное лицо, — Робинс указал на свою гражданскую одежду. — Можно сказать, что дело закрыто, и вы оказали нам большую помощь. Однако у меня есть несколько вопросов. Вы не возражаете? — Он улыбнулся, как дикий кот, поймавший мышку.
      — Пожалуйста, — сказала мама и взяла отца за руку.
      — Весьма необычное поведение для медведей, не так ли?
      Мои родители молчали.
      — Теплое время года, полно корма… — Робине огляделся и присел на деревянный чурбан. — Я становлюсь натуралистом. Возможно, это какая-то форма бешенства? Возможно, следует провести облаву?
      — Не думаю, — осторожно сказал папа. — Скорее всего, люди случайно потревожили зверя…
      — Зверя? Вы же видели следы, Луазье! — ухмыльнулся Робинс. — И разбираетесь в повадках животных гораздо лучше, чем любой из моих парней. Я профан, но способен определить. Там было как минимум три взрослых медведя. Откуда они взялись так близко от жилья? У каждой взрослой особи свой ареал обитания, не так ли? Откуда они появились, эти три взрослых зверя на площади менее двадцати квадратных акров, именно в ту ночь? И куда исчезли?
      Папа пожал плечами. Он никогда не обманывал и сейчас предпочел молчать, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего.
      — Медведи исчезают бесследно, уходят по воде, как настоящие партизаны! — воодушевленно продолжал гость. — А ведь каждая особь наперечет, у них даже есть имена и, возможно, какие-нибудь клейма в ушах? Как вы думаете, если запросить ветеринарный авиаотряд или спецов из Лесного попечительного Совета, нам не помогут отыскать столь опасных животных? Что скажете?
      — Вы настаиваете, чтобы мой муж отправился в погоню за медведем? — вступилась за отца мама. — А потом что? Надеть на него наручники и привести к вам на допрос?
      — Прекрасно! — сменил тактику Робинс. — Поболтаем о другом. Я говорил вам, что просмотрел кое-какие бумаги. Слишком увлекся пожарами и чуть было не упустил криминальные сводки. Шесть лет назад группа пьяных студентов приезжает на трех машинах из города и устраивает пикник возле озера. Припоминаете?
      — Из-за них чуть не начался пожар! — горячо отреагировал папа. — Я предупредил их, а затем обратился к вашему предшественнику.
      — О да! Вы все сделали замечательно. Полиции даже не пришлось вмешиваться!
      — На что вы намекаете? Я никому не угрожал.
      — Двое из этих малолетних придурков обратились впоследствии в больницу. Не здесь, далеко отсюда. Обратились с укусами. Они заявили, что на них напала стая волков. — Робинс выразительно замолчал.
      — Что тут удивительного? Горный массив занимает значительную территорию заповедника…
      — Безусловно! — перебил полицейский. — Но вот что любопытно. Они отмахали почти тридцать миль, прежде чем обратились за помощью. Я отыскал врача, дежурившего в указанный день, он до сих пор работает в той больнице. Отыскался и врач, и рентгеновские снимки. Двое парней пострадали серьезнейшим образом, вплоть до раздробленных костей. Почему они не обратились к врачу в ближайшем городке? Какой ужас должны были испытывать люди, чтобы, превозмогая страшную боль и кровотечение, гнать на такое большое расстояние? Или поставим вопрос иначе: кто их гнал?
      — В тот год поголовье волков резко возросло, — заметил отец. — Вы могли бы заметить, сколько было выдано лицензий на отстрел.
      — Я заметил, не сомневайтесь! — отмахнулся Робинс. — А еще я отыскал четверых рабочих, из тех, кто трудился у вас по найму в прошедшие десять лет. Точнее, я поговорил по телефону с тремя десятками сезонников, но эти четверо заинтересовали меня больше всего. Догадываетесь, почему?
      — Понятия не имею, — огрызнулся папа. Он начинал нервничать, а я не знал, о чем идет речь, и психовал больше, чем он.
      — Так я вас просвещу, мистер Луазье! — ядовито прошипел визитер. — Они занимались вырубками и тралением, а впоследствии двое их них принимали участие в оросительных работах и высадке дубовых саженцев. Нанимались к Харрисону, к Уэбли и к вам. И, знаете ли, все четверо отмечали значительную разницу в условиях работы. Даже не в условиях, а в той обстановке, что их окружала.
      — Никто в суд на нас не подавал.
      — Это точно! В суд на вас подавать не за что! Миссис Луазье, я чувствую, что мое присутствие доставляет вам неудобства…
      — В чем вы нас обвиняете? — строго прервала мама.
      — Я не обвиняю, я пытаюсь разобраться. Почему, когда я делаю шаг вперед, вы отодвигаетесь, словно от меня несет чесноком или навозом?
      — Вам показалось…
      — Бросьте, не делайте вид, будто не поняли. Я не увлекаюсь спиритизмом, мне ничего просто так не кажется. Вы намеренно держите дистанцию в шесть футов. Причем это замечал не только я. У вас настолько острая реакция на запахи?
      Мама оказалась в замешательстве, но Робине уже сменил тему. Как фехтовальщик, кольнул и отскочил.
      — По третьей и четвертой дороге ежедневно проходят десятки машин, не говоря уж о государственном шоссе. И очень многие из тех, кто везет свое семейство на отдых, или возвращается домой, любят останавливаться, когда видят знак парковки. Вы понимаете, о чем я.
      Дать детишкам побегать по лесу, организовать костер в разрешенном месте, возможно даже заночевать, поджарить мяса или сосисок на гриле. Почему бы и нет? Так приятно себя ощутить дикарями, хотя бы на один вечер. Для этого надо прожить годы в городе, скажу я вам, чтобы опьянеть от здешнего воздуха и завалиться спать под открытым небом… Ежегодно выделяются деньги для найма дополнительной рабочей силы в помощь лесничествам, иначе вам просто не справиться, это закономерно.
      Те четверо мужчин, о которых я вспомнил… Они в один голос утверждают, что на придорожных стоянках, находящихся на территориях Луазье, никогда не возникало проблем. Или почти никогда. Дрова для костров оставались неиспользованными, грили чистыми, даже мусора не наблюдалось. Уборщикам просто не находилось работы. А на противоположной стороне шоссе все происходило наоборот.
      Один из этих парней поведал мне, что как-то раз проторчал целый день у трассы. Он выкапывал дренажную трубу. И к вечеру парень начал сомневаться в собственном рассудке. До меня он рассказывал об этом только собственной жене, боялся, что никто не поверит. Он католик и к подобным фокусам относится слишком серьезно. Даже машины, что катились по его стороне дороги, разворачивались и съезжали на отдых по встречной полосе! И там, и здесь располагаются одинаковые площадки для установки палаток и одинаковые туалеты. И трава везде зеленая. Но туристов словно что-то отталкивало.
      В конце концов, он не выдержал, бросил лопату и пошел узнать, что происходит. Он не поленился спросить троих отцов семейств, что выгуливали своих детишек на обочине, какого рожна они развернулись. И что вы думаете? Внятного ответа он не получил. Им показалось, что здесь чем-то лучше. Кроме того, им показалось, что с той стороны вообще нет указателей и выездов на стоянки…
      Рабочий вернулся к своей трубе. Он пытался убедить себя, что все это ерунда и не стоит внимания. Но на следующий день вы послали к нему товарища в помощь. И второй тоже обратил внимание, что за целый день ни один человек не вышел на их стороне шоссе. Даже, извиняюсь, чтобы сходить по-маленькому, люди перебегали дорогу…
      И тот случай, с волчьими укусами. Никто из рабочих, что провели у вас три месяца, не мог припомнить даже намека на присутствие в горах волчьей стаи. А они — не столичные хлюпики, эти люди всю жизнь провели на природе.
      Взять Харрисона, вашего соседа. За последние три года он восемнадцать раз обращался за помощью полиции. Скопление машин, незаконные порубки, семь случаев браконьерства, четыре крупных пожара. Неоднократно терявшиеся дети и подвыпившие взрослые. Двое утонули в озере, где категорически запрещено купание. И тонут каждый год. Но только не на вашей стороне.
      Я пытаюсь разобраться и никого не обвиняю. Вы содержите леса в превосходном состоянии. Я выяснил, что вы получали благодарности и поощрения от Лесной комиссии ее величества. Но почему даже законопослушные граждане, не говоря уж о браконьерах, остерегаются заходить в лес?
      Робинс скрестил ноги в высоких кожаных сапогах и склонил голову вбок, точно умный пес, прислушивающийся к словам хозяина. Я чувствовал, как дрожит мамина ладонь, лежавшая внутри большой папиной.
      — Пожалуй, мне пора! — лениво сообщил Робинс, глянув на запястье. Он потрепал по холке жеребца и поставил ногу в стремя. — Если возникнет желание поделиться соображениями, найдете меня в библиотеке.
      Его конь, вскидывая задние ноги, кружился по двору. На прощание от гостя следовало ждать очередную гадкую новость.
      — В библиотеке! — с ухмылкой подтвердил полицейский. — С недавних пор меня привлекает история, в частности, семнадцатый век. Вы не представляете, сколько удивительных совпадений можно встретить, если знать, где их искать. Например, в архивах землепользования, в Глазго. Северная Шотландия, триста лет назад… Потрясающие времена, скажу я вам! Особенно приятно было встретить знакомые фамилии. Эвальды, Лотты, Дрю. Егеря, лесничие, смотрители. Все вперемешку остатки средневекового мракобесия, обвинения в колдовстве и тут же благодарственные грамоты за отличную службу, даже рыцарские титулы. Много интересного, скажу я вам. Впрочем, я только начал разбираться со всем этим наследием. Одно непонятно: как это до сих пор никто не удосужился проверить столь замечательные родословные? И отчего люди, верно служившие короне, вдруг снимались с мест и переселялись целыми семьями? Возможно, их кто-то преследовал? Например, церковь.
      Заслуживают внимания скучные бумаги, подписанные епископом Эдинбургским в начале семнадцатого столетия. Некоторые прихожане категорически отказываются посещать церковь и не допускают туда своих детей. Снова знакомые фамилии. Прямого обвинения в ереси нет, однако и документов той поры сохранилось немного. А взять переписку баронета Грэнди, почтенного эсквайра из Данди, с его кузеном! Вроде бы, полная ерунда. Грэнди рекомендует графу Лэндсиру в качестве распорядителя охоты некоего Эверарда Луазье, ранее занимавшего должность старшего егеря при одном из аристократов… Фамилия в письме не упоминается, только заглавная буква Д. Этот самый Луазье, по словам Грэнди, чуть не лишился головы, поскольку он и его мать были обвинены в колдовстве и спешно переехали в Уэльс.
      Пресловутый Д. славился своими охотами, пока не проявил интерес к старшей дочери указанного Эверарда. Вероятно, дворянин вел себя грубовато, но нравы той поры позволяли аристократии много больше, чем сегодня. Девчонку он похитил силой, но с того дня олени исчезли из его лесов. И не только олени, а вообще вся живность. Очевидно, Грэнди не питал к Д. теплых чувств: он почти со смехом пишет о том, как прелюбодей поплатился за свою минутную страстишку. Гости начали стороной объезжать его замок, соседи перестали общаться. Тогда верили в проклятия и все такое…
      Но данная история имела крайне любопытное и мрачное продолжение. Что-то меня подтолкнуло ознакомиться с документами местного прихода. Представьте, кое-что сохранилось. В частности, упоминание о том, что некто Крисби, викарий, отказался служить панихиду по зверски убитому владельцу замка. Судя по датам, прошло не менее пяти лет с тех пор, как Эверард Луазье и его семья покинули Данди. Ни малейшей прямой связи, но весьма поучительно. Владелец замка, тот самый Д., был похищен и убит самым жестоким образом. Детали не упоминаются, я наткнулся всего лишь на частную корреспонденцию. Пропавшего хозяина искали три дня, а когда нашли, его тело было разорвано на куски и развешено на ветках. Неплохо, да?
      Я допускаю, что автор письма половину присочинил, но вполне могу понять несчастного викария. Парню не пришлась по душе идея иметь дело с нечистой силой…
      Я не верю в проклятия, миссис Луазье, — Робинс подчеркнуто обращался только к маме, отца он словно перестал замечать. Наверное, он мстил маме за то, что она неделю от него пряталась. — Вы ведь родом из южной Франции, не так ли? Мне почему-то кажется, что можно обнаружить также много занятного, если проследить родословную по вашей девичьей фамилии…
      — Чего вы добиваетесь? — глухо спросил отец.
      Лицо Робинса стало жестким, словно на нем затвердел слой глины.
      — Я всего лишь отвечаю за свою работу, сэр. Если на моем участке внезапно появляются животные-убийцы, которых здесь не должно быть, которые подлежат строгому учету, то это тоже часть моей работы. Если, вопреки всем прогнозам, появляется агрессивная волчья стая, это тоже мое дело. Если уровень мелкой преступности отличается в разы, в зависимости от стороны дороги, это также меня интересует. И пока я не разберусь, будьте уверены, не успокоюсь. Если не разберусь сам, то привлеку специалистов.
      Всего хорошего, мистер Луазье! Мое почтение, миссис!
      После того как стук копыт затих за поворотом, папа обнял маму и прижал к себе.
      — Филипп, он не уймется. Он похож на гиену.
      — Только не вини себя, милая…
      — Нет, это я виновата. Это я втянула тебя! Но я не ожидала, что так кончится.
      — Мы сделали то, что должны были сделать. Дед и остальные наши считают так же.
      — Да, они поддержали, но…
      — Договор не нарушен.
      — Я всего лишь хотела спасти девочку. Выносить приговоры мы не имели права!
      — А если бы они сбежали? И продолжали бы убивать?
      — Филипп, я боюсь. Неужели нам придется уехать?
      — Если он докопается, что дети здоровы. Кроме того, если он додумается привезти сюда антрополога.
      Но я надеюсь, что у него есть дела поважнее!
      Папа обнял маму, и вместе они вернулись в гостиную. Мама заговорила о моих сестрах, но я чувствовал, что она нарочно пытается сменить тему.
      Потому что все мы знали, что Робинс вернется.

      Вместо Робинса две недели спустя прикатил Марти Джойс, один из констеблей, тот самый, что учился с Робинсом в академии. Родители были с ним знакомы, не так чтобы близко, но иногда виделись по делам.
      Потому что, как ни крути, но иногда папа нуждался в помощи полиции. Например, как-то раз на подъеме в гору перевернулась машина, и пришлось вызывать специальную бригаду с газовыми баллонами, чтобы вытащить людей.
      Это произошло зимней ночью на третьей дороге, и зажатые металлом люди наверняка погибли бы, если б не папа. Я тогда был совсем маленьким, а сестры помнят.
      Теперь им кажется, что они тоже услышали. Я уверен, что они хвастаются, ведь женщины не слышат так далеко. А вот папа услышал сразу и проснулся глубокой ночью. Выла метель, и в трех футах от собственной двери можно было заблудиться.
      Эти, что возвращались в Ньюпорт, они как раз заблудились, иначе какого черта их понесло на третью дорогу вместо автомагистрали? Вероятно, они решили срезать путь, а вместо этого со всего маху навернулись в кювет. Везде было мягко от снега, но только не в том кювете. Там, как назло, сложили несколько бетонных опор для нового виадука. Одним словом, эта парочка, муж и жена, крепко застряли и вдобавок переломали себе кучу костей.
      К утру они бы замерзли, но папа их услышал и послал кого-то из сильных птиц проверить. А потом он выкатил джип с цепями на колесах и поехал напрямик через гору. А маме сказал позвонить в полицию.
      В ту ночь дежурил Марти Джойс. Когда составляли протокол, он записал, будто папа случайно нашел перевернувшийся «форд». Ехал мимо и увидел. Но все дело в том, что Марти Джойс оказался у перевернувшейся машины даже раньше, чем мой отец. Потому что от участка туда гораздо ближе и они ехали по дороге. И еще потому, что мама очень точно назвала ему координаты места.
      Иначе бы они просто не нашли. Мама вспоминает, что в ту ночь выпала двухмесячная норма снега, а метель заносила следы за минуту. У нас ведь вообще не так часты подобные снегопады, так что все запомнили.
      Когда папа подъехал, Марти Джойс и другие как раз спускались с дороги в кювет, а бетонные опоры торчали из снега, точно рога буйвола, утонувшего в болоте. Кто-то из полицейских расставлял на дороге фонари ограждения, хотя их тут же валило ветром, а еще один махал фонариком водителю тягача. Тягач уже ехал и тащил за собой кран. На кране светились габаритные огни, и весь он смотрелся, как последний замерзающий бронтозавр. А незадачливый «форд» давно засыпало; он угодил в сугроб, и пурге осталось лишь слегка заровнять сверху.
      Мартин Джойс посмотрел на папу, но ничего не спросил. Он не спросил, каким образом можно заметить упавшую машину, которую почти не разглядеть даже вплотную? И не спросил, чем занимался отец в час ночи в лесу. А главное, он не спросил, каким образом человек сообщает о месте происшествия, если сам туда не успел добраться…
      Возможно, Марти был слишком занят спасением пострадавших. Но, кроме того, в отличие от Робинса он не искал виноватых.
      Он не охотился на людей. У него не было хватки.
      И после того случая они с папой сталкивались несколько раз и останавливались поболтать, не более того. И Марти Джойс никогда не задавал вопросов.