Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалеку от впадения в нее Щечитны, 4 сентября 1847 года.
      Странствующий делец Боб Хайли добрался в эти края месяца на три позже. Две недели, которые он прожил в гостях у племени "воронов", выдавая себя за доктора и леча больных противоцинготными настойками, хинином и снотворными каплями, были для него достаточным сроком, чтобы очертить район залегания золота и меди и завязать дружбу с вождем племени. Начало было очень удачным: после нескольких доз хинина сын Инхаглика избавился от лихорадки. Подарки вождю и старшим воинам окончательно расположили "воронов" к Хайли. Оставалось приобрести у них землю, привести сюда специалистов и горнорабочих и широко начать добычу ценных металлов, поставив на самые трудные работы индейцев.
      Из последних донесений своих "наблюдателей" Хайли знал, что Тебеньков все еще подбирал добровольцев для экспедиции. В случае, если бы эта экспедиция русских на Медную состоялась, путь ей должны были преградить индейцы. Боб Хайли не сомневался, что они согласятся на это условие, если получат в награду спирт, оружие и табак.
      И вдруг, как снег на голову, это сообщение о том, что русские уже прошли вверх по реке! Почему же индейцы молчали об этом? Просто не придали походу русских значения? Или настолько уже привыкли к русским? Или имелись еще какие-нибудь причины?
      Всю ночь Боб Хайли не смыкал глаз, и ему чудилось, будто не ветер шумит над ветхой крышей, а кто-то шепчется и смеется за дверью. Утром все эти страхи показались ему глупыми, и он сказал себе еще раз, что принял единственно правильное решение.
      Когда, помывшись и побрившись, Боб Хайли вместе с переводчиками пришел к Инхаглику, в темной, но просторной комнате вождя оказались в сборе все старшие воины племени и шаманы. Никто не посмел бы упрекнуть Инхаглика в болтливости, однако подозрения, высказанные "доктором", показались старому вождю настолько тревожными и важными, что он решил не медля созвать военный совет. С первого взгляда Боб Хайли понял, что здесь ждут именно его. Он поклонился и положил к ногам Инхаглика три небольших свертка.
      - Что можешь ты сказать нам, брат мой? - негромко спросил Инхаглик. Воины хотят послушать тебя, - от них у меня нет секретов. Скажи, неужели твои подозрения оправдались?
      Боб Хайли сделал скорбное лицо и опустил голову.
      - Мне очень жаль, что это случилось. Я до сих пор верил в добрые намерения русских...
      В комнате стало очень тихо, только в костре, разведенном на камнях, шипели и потрескивали дрова. Двенадцать человек пристально смотрели на "доктора".
      - Эти подарки русских нужно немедленно сжечь, - твердо произнес Боб Хайли, и переводчик так же твердо повторил его слова.
      Старый Инхаглик весь подался вперед.
      - Они... отравлены?
      Хайли поморщился и вытер платочком руки.
      - Да. И просто удивительно, что твой сын остался жив. Это потому, что я прибыл вовремя. Я дал ему очень дорогое лекарство, которого, к сожалению, у меня больше нет.
      Индейцы переглянулись, и один из них, - крепкий, плечистый, с длинным шрамом, протянувшимся от виска до подбородка, спросил недоверчиво:
      - Зачем же это русским? Пять дней назад я получил на фактории за горсточку золота много чаю и табаку. Вот, видишь, я курю этот табак?
      - Ты получил его на фактории, - спокойно ответил Хайли. - Но здесь были люди, которые пришли с побережья.
      - Зачем же русским людям с побережья убивать наших людей?
      - Ты можешь спросить у них. Но мне говорили, будто русские хотят здесь поселиться. Они помнят, что на Медной погибло много их промышленников, и они этого не простят. Однако, может быть, мне говорили неправду? Тех русских, которые прошли вверх по реке на байдарах, я никогда не видел, и они не сделали мне зла. Но когда я лечил сына вождя, я понял, что мальчик отравлен. Теперь вам остается сжечь эти продукты и забыть о том, что здесь произошло.
      Воины заговорили наперебой, и по выражению их лиц Боб Хайли понял, что ему не все еще доверяют. С чувством удивления и зависти он подумал о русских промышленниках: как могли эти простые, зачастую неграмотные люди подбирать ключи к сердцам дикарей? Казалось, даже здесь, вдали от океана, многие воины были готовы сражаться за русских.
      Переждав, когда стихли выкрики и шум, Хайли проговорил озабоченно и предостерегающе:
      - Я опасаюсь, как бы не случилось плохое. Пусть никто не трогает этих продуктов. Сожгите их...
      Коренастый крепыш со шрамом на щеке торопливо поднялся с места.
      - Но разве огонь нам скажет, что ты был прав?
      - Тогда отдайте этот сахар собаке. Вы сами увидите, она издохнет...
      Индеец засмеялся:
      - Сахар... собаке? Вы слышите, что говорит доктор: сахар отдать собаке!
      Он наклонился, поднял все три свертка и развернул их, придерживая у груди. Затем набил табаком трубку и закурил.
      - Не смейте!.. Что вы делаете?! Вы умрете!.. - закричал Боб Хайли, стараясь изобразить отчаяние и ужас, и с удивлением подумал о том, что все в этой комедии разыгрывается, будто в знакомой пьесе.
      Индеец отступил на шаг и с удовольствием раскуривал трубку.
      - Хороший табак.
      Потом он взял кусок сахару и сунул его за щеку. Этот горбоносый американец теперь показался ему очень смешным.
      - Ты видишь, доктор, я не умираю. Просто я не верю сказкам и ничего не боюсь...
      Несколько рук одновременно протянулось к свертку с сахаром. Почувствовав себя одураченным, Инхаглик впервые хмуро взглянул на Хайли.
      Яд кураре, добытый где-то в Гвиане или на Амазонке, неспроста высоко ценился в британских владениях в Северной Америке. На него был не малый, хотя и тайный спрос. Кураре действует безотказно, парализуя дыхание, убивая жертву при полном ее сознании. Хайли не мог сомневаться в результатах, он знал, что через две-три минуты хижину вождя наполнят вопли и стоны. Но проходила третья, четвертая минута, а индеец безмятежно жевал сахар и покуривал трубку. Хайли испытал беспокойство: неужели фармацевты могли подсунуть ему вместо кураре какую-нибудь дрянь?
      Нет, фармацевты не обманули "доктора"... Индеец вдруг покачнулся и рухнул прямо в костер, разметав дымящиеся поленья. Инхаглик сам бросился к нему, приподнял, обжигая руки, и вынес на воздух. Индеец смотрел на вождя остановившимися глазами.
      - Доктор... - прошептал он задыхаясь, - доктор сказал... правду...
      Когда Боб Хайли выходил из хижины вождя, ему почтительно уступили дорогу.
      Потапыч - управляющий факторией - по давней привычке вставал до зари. Пока промышленники спали, он успевал растопить печку, приготовить еду. Штурман Серебренников пытался было протестовать против этих забот управляющего и предлагал назначить поочередное дежурство, но хозяйственный и гостеприимный Потапыч считал утреннюю вахту своей обязанностью.
      Как-то - это было на исходе метельного декабря - Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошел по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы.
      Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения "воронов", а куда-то на север, в таежную глушь.
      Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью.
      - А не могло ли случиться, Потапыч, - спросил Серебренников, - что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего?
      - В ночное время, - молвил Потапыч в раздумье, - к фактории никто еще не приходил.
      В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение "воронов". Возвратился он озадаченный и встревоженный.
      - Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? - спросил Серебренников.
      - Нет, - сказал проводник, - они встретили меня очень хорошо... Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору - большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна - несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И еще я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушел. Мне сказали, что это шаман из племени "длинные копья". Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей...
      Серебренников приказал держать оружие наготове.
      Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник.
      В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал:
      "Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, желтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то легкого треска, а над головою образовался блестящий купол".
      Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало "воронов": они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд.
      В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжелые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре.
      В тот же день от селения "воронов" отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов:
      - Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернется на берег океана - они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг.
      Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись...
      Еще через несколько дней в селении "воронов" произошли новые важные события: "доктор" и старый Инхаглик-Черная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню.
      "Доктор" отметил подписание договора торжественно: у него нашлась порядочная бутыль "веселых капель", тех самых "горящих капель", которыми лечил он старого Инхаглика от печали, когда четверо его воинов отравились ядом кураре.
      Завидев эту бутыль, индеец вскричал восторженно:
      - Я готов отдать тебе все земли и по реке Дикой!
      За время знакомства с "доктором" Инхаглик успел настолько пристраститься к спирту, что часто спрашивал с испугом:
      - Как же я буду жить, когда ты уйдешь? Где я возьму эту веселую горящую жидкость?
      - У тебя будет ее очень много, - посмеиваясь, утешал старика Хайли. Ты дашь моему переводчику трех вооруженных проводников, и они приведут сюда моих людей, которые доставят в подарок тебе целую бочку "веселых капель"...
      - Пусть твой переводчик собирается в дорогу! - нетерпеливо кричал Инхаглик. - С ним пойдут мои лучшие воины.
      После заключения договора Боб Хайли послал одного переводчика в сопровождении трех индейцев с письмом в Гудзоновскую меховую компанию. Он требовал, чтобы компания немедленно направила на Медную горнопромышленный отряд.
      Все шло у американца как нельзя лучше: землю он приобрел за бесценок и русскую экспедицию мог считать обезвреженной. Правда, русские могли бы назвать этот "договор" о земле шарлатанством, так как побережье реки Щечитна принадлежало им. Но Боб Хайли теперь имел документ, который, в крайнем случае, позволит ему благополучно уйти. Он мог бы сказать, что не знал, где проходит границы русских владений, свернуть всю вину на индейцев, продавших ему эту землю. Юридическая сторона отныне была у него обеспечена, следовательно, пришла пора наступать. Оставалось только убедить Инхаглика в необходимости перенести селение с Медной на Щечитну, чтобы вернее заставить потом индейцев работать на приисках. Но тут неожиданно для Хайли вождь запротестовал:
      - Как мы будем жить на той земле? Река там совершенно мертва. В ней не водится рыба.
      - Мы поселимся у ее впадения в Медную, и твои люди будут ловить рыбу в Медной. Кроме того, ты не забывай о русских. Они могут прийти. На новом месте ты - новый человек и ничего не знаешь о судьбе их отряда.
      Действительно, все шло у американца отлично. Но нередко случается, что какая-то неучтенная мелочь создает вдруг угрозу самому искусному стратегу. Так случилось и с Бобом Хайли.
      - Я не боюсь русских воинов, - хмелея, выкрикивал старый вождь. - Пусть их будет много, как этих сосен на берегу... Я уйду от них в горы.
      В конце концов Инхаглик согласился переселиться.
      Переселяясь на новые места, вождь племени решил снести поселок. Хайли подумал, что старый индеец прав: хижины были сложены из сухого, обработанного леса, и проще было перенести их на расстояние в каких-нибудь пятнадцать километров, чем строить новые жилища из сырой сосны. Эта подробность, вообще говоря, не занимала Хайли. Ему понадобился только один час, чтобы разбить удобную и просторную брезентовую палатку. Но он совершенно забыл о маленьком темном флакончике из-под кураре. Разбирая хижину, в которой жил американец, какой-то индеец поднял этот флакончик и передал его своему вождю...
      Инхаглик долго рассматривал темную бутылочку, следя, как на дне ее переливается несколько прозрачных капель. Вождя поразило изображение черепа и двух скрещенных костей на этикетке. И еще его озадачило то обстоятельство, что флакончик, аккуратно завернутый в листья, лежал в узкой щели бревенчатой стены.
      Все это показалось Инхаглику подозрительным.
      После долгого раздумья, сомнений и колебаний Инхаглик принял, наконец, решение. Он наполнил флакончик водой, хорошо сполоснул его и перелил потемневшую жидкость в пустую гильзу патрона. Гильзу тщательно закупорил и спрятал на груди. Потом вышел из хижины и приказал позвать молодого воина по имени "Ветер"... Стройный, черноглазый юноша через несколько минут почтительно стоял перед вождем.
      - Тебе дали красивое имя "Ветер", потому что ты самый быстроногий из моих воинов, - сказал Инхаглик. - Сейчас ты должен будешь это имя оправдать. Скажешь своим, что я послал тебя на факторию, где ты пробудешь несколько дней. Но ты на факторию не пойдешь. Ты должен бежать в русское селение на берегу океана и показать русским вот эту маленькую бутылочку. Пусть русские объяснят, какие написаны здесь слова. Я думаю, что человек с фактории не сможет этого сделать.
      Юноша бережно принял флакон.
      - Ты должен мчаться, как ветер, и принести обратно эту маленькую посуду, - строго добавил Инхаглик.
      - Я буду мчаться быстрее ветра, - сказал молодой индеец.
      Около ста километров от фактории до устья реки Тлышитны, что вытекает из озера Плавежного, отряд Серебренникова прошел за восемь дней. В малых селениях индейцев русских встречали гостеприимно: звали путешественников в свои хижины, делились с ними пищей, наперебой рассказывали о дальнейшем пути в верховья реки.
      Не рискуя пробираться к озеру по мелкой, порожистой Тлышитне, Серебренников оставил в устье этой реки трех промышленников, а с остальными ушел к Плавежному пешком. Шесть суток почти непрерывного пути через удушливые болота, через трясины, бурелом и лесную глухомань Аляски были самым трудным участком пути. Только 30 мая измученные путешественники увидели широкий простор Плавежного и далекие заснеженные горы на западе.
      Русские промышленники побывали здесь уже не раз, и потому индейцы встречали отряд Серебренникова особенно сердечно: дарили сушеную рыбу, съедобные коренья, охотно рассказывали все, что знали, о своем крае. Серебренников тоже разделял с ними табак и сухари, дарил ножи и рыболовные крючья. Эти скромные подарки вызывали всеобщий восторг.
      - Мы знаем, - говорили вожди племен, - русские очень добры!
      Индейцы помогли промышленникам построить байдары, и отряд отправился в обход всего озера, чтобы потом спуститься к Медной по Тлышитне.
      Три промышленника, оставшиеся на Медной, через несколько дней рассказывали начальнику отряда с тревогой:
      - Какой-то индеец все время идет за нами. Мы его видели несколько раз. Неужели это они следят все время?
      Серебренников знал, что отряд уже у цели: остались, быть может, какие-то двести километров, и все течение Медной точно определится на карте. Радость близкой победы увлекала и пьянила его, и потому все эти страхи казались ему преувеличенными. Проводники тоже смеялись:
      - Что может он один сделать против нас?
      Все же по ночам по-прежнему выставляли часовых, и начальник всегда следил, чтобы они строго несли свою вахту.
      Еще в течение двадцати дней отряд продвигался вверх, против течения Медной. Заснеженные горы придвинулись вплотную. В глубоких ущельях стояла вековечная ночь. Ледники преграждали течение, и река металась и кипела, упрямо вгрызаясь в гранитные массивы скал.
      Однажды темной туманной ночью, когда даже часовые, стоявшие у носа и у кормы байдары, не могли различить друг друга, а маленький шорох на берегу терялся в шуме и плеске реки, по боевому сигналу - крику ворона - с отмели одновременно поднялись воины Инхаглика. Поднялись и ринулись к байдаре...
      Более двух месяцев старый Инхаглик не имел известий о своем отряде, посланном вслед за русской экспедицией. Только во второй половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население поселка, перенесенного в устье Щечитны, с криками бросилось на берег. Воины сложили перед вождем оружие и одежду русских. Старший среди них рассказал:
      - Нам было очень трудно, потому что с ними дружны племена севера и потому что русские постоянно выставляли часовых. Их часовые были очень зорки. Однако мы выждали темную ночь...
      "Доктор", присутствовавший при торжественной встрече воинов, спросил:
      - Они погибли все до одного?..
      - Да, русские погибли все, - ответил старший воин. - Они не ожидали нападения.
      - Ты говоришь только о русских, - заметил "доктор". - А их проводники?
      Воин взглянул на вождя и проговорил смущенно:
      - Я не знал, как быть с проводниками. Разве мы должны были им тоже мстить? В темноте не разберешь, где русский, где индеец... Один проводник был убит...
      - А второй? - настойчиво допытывался Хайли.
      - Второй ушел... Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и мы напрасно его искали. Очевидно, он успел взять кожаную сумку русского начальника. В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы утром пойти на розыски беглеца, но я не знал, нужно ли мстить и проводникам.
      - Это очень печально, - негромко заметил "доктор".
      - Да, это очень плохо, - согласился Инхаглик.
      Окончательно смущенный суровостью старого вождя, воин сказал убежденно:
      - Один человек без оружия, без продуктов ни за что не уцелеет в том краю. Он умрет. Он утонет в болоте или его растерзают гризли*. Скорее всего он умрет от голода.
      ______________ * Гризли - серый медведь. Распространен в Северной Америке.
      Инхаглик ничего не ответил. Он по-прежнему был задумчив и хмур и нисколько не заинтересовался ни оружием, ни вещами русских. Но "доктор" оживился, даже привстал со скамьи, и снова маленькие прищуренные глазки его засмеялись.
      - У тебя отважные воины, брат мой, и они достойны награды! После победы должно наступить всеобщее торжество... У меня найдутся для этого случая "веселые капли"... Хватит для всех!
      Боб Хайли знал, чем можно расшевелить вождя. И он не ошибся: Инхаглик сразу же повеселел и приказал готовить общий праздничный ужин.
      Проводник Анатолий бежал по берегу Медной весь остаток ночи. Утром, опасаясь преследования, он свернул в горы. В дебрях тайги пробираться было еще труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к груди кожаную сумку Серебренникова...
      Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца, и если бы не эта сумка с заветными бумагами начальника, которые во что бы то ни стало нужно было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошел бы навстречу убийцам.
      В тех местах, через которые бежал индеец, наверное, не бывал еще ни один человек. В непроходимой тайге, в болотистых долинах, на скалистых горных перевалах Анатолий не видел ни тропинки, ни срубленного дерева, ни следов костра. Только птицы да звери населяли этот суровый край.
      Силы изменяли Анатолию. Ему хотелось упасть на гнилую листву и лежать, ни о чем не думая. Но кожаная сумка, которую он все время прижимал к груди, напоминала о долге перед русским начальником. Проводник вспомнил дальнюю дорогу по руслу Медной, борьбу с водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом, знакомую улыбку штурмана и его уверенный веселый голос: "Мы расколдуем эту реку!.."
      Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь напролет и доберется к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев. Он передаст им кожаную сумку и потребует клятвы, добрым именем русского друга потребует слова, что эта сумка будет доставлена на Константиновский редут...
      Он шел до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить в себе, что Плавежное озеро близко, стараясь верить в эту ложь. А утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед ними и понял, что возвратился на то самое место, где был вечером... Значит, за ночь он обошел огромную гору вокруг и не заметил, когда сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал.
      Послышался шорох. Подняв голову, Анатолий увидел неподалеку медведя. Косматый плосколобый гризли железно-серой масти, насторожив короткие уши, пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий медленно поднялся с земли.
      - Ты не тронешь меня, гризли, - сказал он негромко, - правда, не тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!..
      Медведь покачивал тяжелой головой, а индейцу в полубреду казалось, будто зверь выражал ему сочувствие, будто он все понял и потому вскоре скрылся в сосняке.
      Сколько дней и ночей шел проводник на юг, сколько раз падал и терял сознание, - он и сам не мог припомнить. Анатолий питался корой березы и корнями трав, пил воду из черных удушливых болот, спал на голых камнях, не чувствуя холода.
      Глубокой беззвездной ночью он выполз на берег реки Тлышитны. Последние сутки он не мог идти, но, собрав последние силы, упрямо полз. Утром его заметили на берегу индейцы-рыбаки, те самые, что недавно помогали штурману строить байдару. Их испугал Анатолий - полуголый скелет, обтянутый кожей, залитый кровью, сочившейся из израненных рук и лица. И рыбаки изо всех сил стали грести к противоположному берегу.
      Тогда он приподнялся на локте и крикнул:
      - Я - проводник русского начальника...
      Медленно, осторожно, поминутно отгоняя криками "злых духов", индейцы приблизились к Анатолию. Он лежал на галечнике, широко открыв мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди.
      Они узнали проводника и хотели поднять, чтобы перенести в байдару, но он сказал:
      - Не трогайте... Не нужно. Русский начальник и весь отряд погибли, а я доживаю последние минуты. Дайте мне клятву... Поклянитесь, что отнесете эту сумку на берег океана и передадите русским...
      - Клянемся... - негромко сказали рыбаки.
      Он помолчал, собираясь с силами.
      - Хорошо. Теперь возьмите сумку...
      - Кто их убил? Расскажи нам... Кто? - допытывались индейцы.
      Но Анатолий уже не слышал их голосов. Мутные глаза его остановились, в них больше не отражалось солнце...
      Шумное веселье в лагере "воронов" началось на закате. В свете огромных костров, зажженных на берегу, воины плясали и пели, и черные тени их метались по стволам деревьев, стоявших у берега сплошной стеной. Празднество было тем более громким, что уже перед самым вечером старому Инхаглику удалось застрелить неподалеку от селения большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый год.
      Гордый своей удачей, Инхаглик с радостным удивлением осматривал ружье и подробно рассказывал любопытным, как это произошло.
      - Я стреляю из этого ружья в десятый раз... Я не верил, что из такого красивого, как игрушка, ружья можно убить большого оленя. Но когда я прицелился и выстрелил - олень сразу же упал.
      Индейцы слушали изумленно, и каждому хотелось прикоснуться к чудесному ружью. Инхаглик не возражал, - в этот вечер старый вождь был очень добр.
      В самый разгар веселья старший из воинов, тот, что руководил походом мстителей, спросил у вождя:
      - Почему ты, храбрейший из храбрых, не был обрадован нашей победой? Мы сделали то, что ты приказал, однако ты встретил нас молчанием...
      "Доктор", сидевший напротив вождя, ответил за него через переводчика:
      - Это потому, что брат мой, Инхаглик, все время думал о вашей судьбе и пережил, быть может, больше, чем вы пережили.
      Но к удивлению многих старый Инхаглик-Черная Стрела покачал косматой головой и впервые твердо, угрюмо, почти зло возразил "доктору":
      - Нет, это произошло по другой причине, - сказал он.
      Боб Хайли сделал вид, будто не расслышал этих интонаций, и заметил поспешно:
      - Мало ли забот у вождя? Он думал не о том, что уже сделано, - о завтрашнем дне и заботы его и мудрые мысли...
      Хайли взял бутыль и до краев наполнил большую деревянную чашку, стоявшую перед вождем:
      - "Веселые капли" помогут тебе, брат мой, быстро и смело принимать решения...
      Инхаглик улыбнулся:
      - Ты добр... Ты подарил мне красивое ружье и сказал, что даришь на счастье... Твои слова, я думаю, оправдаются.
      Боб Хайли повеселел:
      - Конечно, оправдаются, брат мой! Это ружье даст тебе еще десятки оленей, а если тебе случится встретиться с врагом, он станет перед тобой на колени.
      - Хорошо, - сказал Инхаглик, - если мне случится встретиться с врагом, я заставлю его стать на колени. Но скажи мне, доктор, если смерть так послушна этому ружью, нет ли у тебя лекарства, дающего бессмертие?
      "Доктор" ответил смеясь:
      - Такого лекарства не существует...
      - Но есть ли другое лекарство, призывающее смерть?
      Боб Хайли насторожился:
      - Не знаю... Не слышал.
      - А если на маленькой посуде изображены мертвая голова и кости, что это означает?
      - Где видел ты такую посуду? - спросил американец, бледнея.
      Инхаглик подал ему темный флакончик и заметил, как дрогнула рука "доктора", когда тот принял его. Впрочем, Хайли сразу же овладел собой и засмеялся:
      - Этим лекарством я лечил твоего сына, и оно, как ты знаешь, помогло. Оно дает человеку силу и бесстрашие, но у меня больше нет такого редкого и дорогого лекарства.
      - Я хочу, чтобы ты был сильным и бесстрашным, - сказал Инхаглик. Здесь оставалось несколько капель твоего редкого лекарства, но ты уже проглотил их с олениной.
      Трясясь и еще больше бледнея, Боб Хайли медленно встал из-за стола:
      - Это неправда... Ты не мог этого сделать!
      Большими глотками индеец выпил всю чашку до дна, и глаза его потускнели:
      - Я хотел, чтобы ты был бесстрашным и сильным. Я знаю, что все твои лекарства поддерживают здоровье и не приносят вреда.
      Возможно, что и теперь "доктор" смог бы сохранить спокойствие - у него оставалась все-таки малая надежда на ослабленность яда и на то, что доза была слишком незначительной, не смертельной. Но его выдал переводчик. С криком он бросился к вождю.
      - Ты отравил доктора... Теперь ты не вождь!.. Ты убийца друга!..
      Коротким движением руки Инхаглик отбросил его в сторону и встал, опираясь на ружье.
      - Как ты себя чувствуешь, доктор?
      С огромным усилием Боб Хайли сдержался, чтобы не вскрикнуть; как будто ледяное лезвие бритвы полоснуло его по легким. С горечью он успел подумать о том, что какая-то жалкая стекляшка обрывала и жизнь его и планы. И еще он подумал о Куорлсе: вот ради чьей наживы он сейчас умрет! Конечно же, и Куорлс, и компаньоны только посмеются над Бобом Хайли, над этим неудавшимся миллионером, который отдал им свое богатство... Отдал ли уже? Нет! Пусть сами испытают, чего оно стоит.
      - Я чувствую себя хорошо, - задыхаясь ответил "доктор". - Да... очень... очень хорошо. Но ты должен чувствовать себя плохо, старая глупая ворона... Это ты убил ни в чем неповинных русских... И ты похоронил четверых своих лучших воинов, а потом еще благодарил меня... благодарил! За что же эта благодарность? За "веселые капли" на похоронах? Или за то, что я отобрал вашу землю и собирался прогнать всех вас отсюда? Ты не можешь быть вождем, потому что ты глуп и доверчив, как теленок... Сюда уже идут мои люди... Они прогонят тебя...
      Багровое лицо Инхаглика словно окаменело. Он выслушал "доктора" до последнего слова и, опустив голову, сказал:
      - Ты прав... Я не могу быть вождем. Пусть меня судят мои воины. Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей.
      Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружье.
      - Ты прав и в том, что я доверчив и глуп... Но я никогда не отравлял. Я не настолько подлый... Ты говорил мне, "доктор", что это ружье подарено на счастье? Я думаю - это счастье, убить врага...
      Он вскинул ружье, целясь прямо в лицо Боба Хайли...
      Главному правителю Российско-американской компании Тебенькову, проживавшему последнее время в Константиновском редуте, доложили, что у крыльца его ждет какой-то индеец. Тебеньков разрешил впустить гостя и приказал кликнуть переводчика. В доме правителя в утренний час всегда были в сборе штурманы прибрежных судов, старшины строительных бригад и зверобойных команд.