Современная электронная библиотека ModernLib.Net

ПЛАНЕТА ТУМАНОВ. Сборник НФ.

ModernLib.Net / Шалимов Александр Иванович / ПЛАНЕТА ТУМАНОВ. Сборник НФ. - Чтение (Весь текст)
Автор: Шалимов Александр Иванович
Жанр:

 

 


Планета туманов
Сборник научно-фантастических повестей и рассказов для среднего и старшего возраста

 
Вы думаете:
в тот недальний век,
В эпоху всемогущества людского
И постиженья истины,
в эпоху
Лихих кибернетических машин
Мы упраздним
и лошадь, и собаку?
Вы думаете так, не отпирайтесь!
Вам жалко их.
Но вы в недоуменье:
А как же быть,
а что же с ними делать?
В упряжке конь — архаика смешная…
Или собака, например:
как сторож
Она нужна?
Как сыщик?
Как защитник?
Но роботы бесхлопотней, надежней.
Да и к тому дела идут, что скоро
Все сторожа и все замки
исчезнут.
И, значит, вы совсем не виноваты
В жестоких планах.
Значит, пес и лошадь
Историей самой
обречены.
Так думаете вы, и вам покойно.
Но тут, стуча хвостом по ножкам стульев,
Подходит к вам Рогдай
и с шумным вздохом
Вам на колено голову кладет.
Потом ложится, вас касаясь боком,
И лапы размещает поудобней,
И молча ждет кого-то
вместе с вами,
И напряженно вскидывает ухо,
Когда внизу, в парадном,
хлопнет дверь.
И все опять и грустно, и непросто,
И вы готовы обвинить прогресс
В бессмысленной жестокости.
Не надо!
Она — судьба друзей четвероногих
Светла.
И наша роль в ней — благодатна.
Мы им дадим язык.
Да, да — не хмурьтесь
Неужто же для нас, для всемогущих,
Такое чудо будет слишком сложным
Вживить под шкуру пару электродов,
Чуть выправить голосовые связки
И древнюю, испытанную дружбу
Желанным равноправьем наделить?
Мы им дадим язык.
И вечерами,
Приятно утомленные общеньем
С полками гениальных механизмов,
Заботами о судьбах мирозданья
И собственным высоким совершенством,
Мы станем к ним
наведываться в гости,
И радостные лошади нас встретят
И, непривычно шевеля губами,
Рассказывать начнут
о спелом хлебе,
О темных, сочных травах в редколесье,
О солнце и воде,
о мягкой пыли,
Приятной неподкованным копытам;
О том, что старый мостик через речку
Неплохо б починить, а то недавно
Там чуть не провалился сивый мерин…
И сладко будет нам вести беседу,
И сладко — их простые речи слушать.
Так будет продолжаться очень долго.
Пока однажды
бойкий жеребенок
Вдруг не поймет,
что дважды два — четыре…
 
МАЙЯ БОРИСОВА

 
 

А.ШАЛИМОВ
ТИХООКЕАНСКИЙ КРАТЕР

      Это была короткая заметка в утренней газете: десяток строк петитом в самом низу восьмой полосы. Мелькнуло знакомое слово — Муаи.
      Интересно… Когда-то мне довелось побывать там. Муаи атолл к экваториальной области Тихого океана. Странно. Заметка озаглавлена: «Существовал ли атолл Муаи?»
      Я пожал плечами… Опять какая-нибудь газетная утка! Эти журналисты считают читателей дураками… Лет десять назад мы бурили коралловую постройку Муаи. Глава фирмы предполагал, что риф Муаи покоится на подводном кимберлитовом вулкане. После открытия профессора Гомби все бредили кимберлитовыми вулканами. Рассказывали, что в лавах этих вулканов алмазов больше, чем дырок в голландском сыре.
      Академики до сих пор спорят, есть ли на дне Тихого океана кимберлитовые вулканы. Пусть спорят. Я-то знаю, что цоколь Муаи сложен обычным оливиновым базальтом. Что же касается других подводных вулканов… Единственным свидетельством служат слова профессора Гомби. Думаю, у него не было оснований обманывать меня…
      «Существовал ли атолл Муаи?» Выдумают тоже…
      Я нацепил очки, отхлебнул кофе и пробежал глазами скупые строки…
      Так вот оно что!.. Автор заметки имеет основание сомневаться… Значит, тот неудачный эксперимент с водородной ракетой, отклонившейся от курса, не был так безобиден, как хором утверждали журналисты месяц назад. Черт побери!.. Когда начались эти проклятые эксперименты в Тихом океане, мне стоило призадуматься… Ведь они устроили свою адскую кухню вблизи Муаи. Если бы вовремя рассказать о том, что знаю… Конечно, я тоже виноват… Нельзя было молчать!
      Я почувствовал, что мысли начинают путаться. Неужели правда? Просто не помещается в голове… Не раз, когда бывало трудно, я вспоминал Ку Мара, и Справедливейшего, и остальных. Это приносило облегчение. Я даже всерьез задумывался: а не вернуться ли на Муаи? Кажется, я только теперь осознал, что означало для меня это воспоминание…
      Надо что-то делать… Делать немедленно… Прежде всего надо рассказать правду. Если этот ужасный водородный взрыв действительно уничтожил маленький, затерянный в океане островок, пусть все узнают о жертвах «неудачного испытания» водородной смерти! Никто не смеет утверждать, что Муаи — необитаемая скала, никто не имеет права сомневаться в существовании острова до водородного взрыва. Подлые лжецы!.. Ведь я-то знаю, как было дело…
      В те годы я вел дневник. Листаю пожелтевшие страницы. Вот несколько записей, относящихся к первым неделям пребывания на Муаи.
      «21 декабря
      Вчера закончили выгрузку бурового оборудования и горючего.
      Наш «Арли» прогудел трижды, развернулся и, оставляя бурые пятна нефти на голубовато-зеленой воде лагуны, неторопливо выбрался за полосу бурунов…»
      Да, да, все это началось именно так… «Арли» направился на север, к Гаваям, а мы вчетвером остались на белом горячем песке пляжа. Позади громоздилась гора железа, ящиков, бочек. Впереди искрился и блестел под тропическим солнцем океан. Волны тяжело ударяли в гряду рифов, опоясывающих остров. Пенистые фонтаны взлетали к небу. Тяжелый гул, похожий на дальнюю канонаду, накатывался и затихал вместе с порывами ветра
      Невдалеке на плоском песчаном берегу росли пальмы. Их бурые узловатые корни были похожи на клубки исполинских гусениц. Из-под пальм, оседлав причудливые сплетения корней, за нами с любопытством следили курчавые, коричневые, как шоколадки, мальчишки. Домики поселка чуть проглядывали вдали за высокими мохнатыми стволами.
      Питер первый нарушил молчание.
      — Пошли, — сказал он и мотнул головой в сторону деревни.
      Питер Гутман — мой заместитель. Он мастер глубокого бурения. Ему нет и тридцати, а на его счету сотни тысяч метров буровых скважин, пробуренных на всех шести континентах.
      Джо горестно вздыхает:
      — Шесть месяцев… Сто восемьдесят четыре дня…
      Кажется, он нытик, этот Джо Перкинс. Уже считает дни до возвращения. Впрочем, в свои двадцать шесть лет он превосходный моторист и шофер и запросто поднимает на плечи ящик в сто пятьдесят килограммов. Но на островах Полинезии он впервые…
      — Месяца через два должен быть почтовый пароход…
      Это сказал Тоби, долговязый, молчаливый Тоби Уолл, которого Питер зовет «штангой». Видно, Тоби хочется утешить Джо, а может, и самого себя.
      — Выше головы, мальчики, — советую я. — Скучать не придется. За полгода надо продырявить остров насквозь. Четверо на такую скважину — это немного…
      — Еще бы, — ворчит Питер. — Здесь и восьми парням из Штатов хватило бы дела. Ваше начальство хочет сэкономить, шеф.
      — Наймем туземцев, — оправдываюсь я.
      — И возможно скорее. С этим, — Питер кивает на ящики, мы не управимся.
      — Надо сначала получить разрешение от здешней власти.
      — Кто она? — деловито осведомляется Питер.
      — Вождь Муаи? Его зовут Справедливейший из справедливых, мудрейший из мудрых, вышедший из синих волн Великого моря.
      — Когда?
      — Что когда?
      — Когда он вышел оттуда? — Питер презрительно сплевывает вслед откатывающейся волне.
      — Британский резидент на Такуоба говорил, что Справедливейший правит здесь не менее десяти лет. Кажется, никто из европейцев его не видел и никто толком не знает, откуда он и когда появился на острове. Корабли заплывают сюда редко. Здесь до сих пор нет ни врача, ни колониальных чиновников. А миссионера, присланного с островов Фиджи, Справедливейший отправил обратно.
      — Они язычники? — удивляется Джо. — А может, они и людоеды, — добавляет он, встревоженно глядя на нас.
      — Только по большим праздникам, — успокаивает Питер.
      Он щурится и призывно машет рукой.
      Шоколадные мальчишки точно ждали сигнала. Они мгновенно окружают нас.
      — Тебя как звать? — строго спрашивает Питер самого старшего.
      Питер свободно владеет удивительным языком, на котором разговаривает большинство жителей островного мира в экваториальной части Тихого океана. Это «эсперанто» южных морей единственный способ договориться с обитателями сотен островов, где в ходу не менее пятисот местных наречий. Англичане называют этот невообразимый жаргон «пинджин инглиш» — «английский пингвиний». Но это не просто исковерканный язык потомков Шекспира. Конечно, в нем немало слов, похожих на английские, но еще больше немецких, малайских, французских, наконец местных словечек и выражений, почерпнутых из пятисот островных наречий Полинезии, Меланезии и Микронезии.
      Мальчишка, которому задан вопрос, отвечает не сразу. он критически разглядывает нас по очереди и наконец, прищурившись, говорит:
      — Лопана На-мабу-Ку Map.
      — Это длинно, — морщится Питер. — Будем называть тебя просто Комар. Согласен?
      Мальчишка сосредоточенно скребет курчавую голову и недоверчиво смотрит на Питера.
      — Ку Map, Ky Map! — восторженно кричат остальные и наперебой что-то объясняют нам.
      — Понятно, — объявляет Питер. — А теперь рассказывайте: как нам увидеть вашего вождя?
      Мгновенно становится тихо. Парнишки смущенно глядят друг на друга, потом на нас, потом опять друг на друга. Молчание прерывает Ку Map.
      — Как тебя зовут? — спрашивает он по-английски.
      — Ну, Питер…
      — Ты наиглавный?
      — Нет… — Питер явно обескуражен. — Вот начальник… Он — самый главный, — Питер кивает в мою сторону.
      — Зачем тебе вождь? — деловито осведомляется у меня Ку Map.
      — Надо поговорить о разных делах, — возможно серьезнее объясняю я.
      — О, — говорит Ку Map. — О-о, — повторяет он, презрительно надувая толстые губы. — Нельзя…
      — Что нельзя?
      — Нельзя видеть вождь Муаи. Совсем нельзя разговаривай вождь Муаи. Он не разговаривай белый человек. Никакой белый человек… Совсем, совсем, совсем…
      — Почему? — недоумеваю я.
      — Такой закон Муаи.
      — Гм… — это сказал Питер.
      — Такой закон, — серьезно повторяет Ку Map.
      — Слушай, парень, — шепчет Питер, страшно вытаращив глаза. — Знаешь, зачем мы приехали?
      Ку Map поспешно пятится и отрицательно трясет головой.
      — Видишь эти железные трубы, — Питер указывает на лежащие возле ящиков буровые шганги. — Мы сделаем дырку в вашем острове. Понимаешь, насквозь. Вот так, — Питер достает из кармана полотняных штанов большой банан и неторопливо протыкает его указательным пальцем.
      Парнишки затаив дыхание следят за этой операцией. Когда черная обводка ногтя появляется на противоположной стороне банана, они дружно вздыхают, и Ку Map одобрительно шмыгает, носом.
      Питер извлекает палец из банана и, прищурившись, глядит сквозь продырявленный банан на Ку Мара.
      — Через такую дыру, — мечтательно продолжает Питер, можно заглянуть на ту сторону Земли — в Америку. Если будешь помогать, позволю тебе заглянуть туда.
      — Как помогать? — спрашивает Ку Map. — Я не умею вертеть такой дыра.
      — Проводи нас сейчас же к вождю.
      — А если не буду помогать? — в голосе Ку Мара слышится откровенная насмешка.
      — Тогда я сделаю дыру сам… Спущу в нее всю воду из этого моря, всю рыбу и всех черепах. У вас больше не будет моря…
      Ку Map что-то быстро говорит своим товарищам. Парнишки прыскают со смеха, приседают и бьют себя ладонями по коричневым коленям.
      — Мой старый бабка, — очень серьезно говорит Ку Map, когда я был совсем-совсем маленький, рассказывал старый-старый сказка. Один большой обезьян рассердился и хотел выпить целый море. Пил, пил, лопнул вот тут, — Ку Map трет себя ладонью по животу, — упал в море, его рыбы съели. Интересный сказка, что?
      Мы ехидно ухмыляемся, но Питер не обижается.
      — А ты, оказывается, парень не промах, — говорит он Ку Мару, похлопывая его по плечу. — Ну как? Пошли к вождю?
      — Нельзя, — решительно возражает Ку Map. — Я правда говорил. Совсем нельзя… Совсем, совсем, совсем…
      «4 января.
      …Прошло две недели, как мы высадились на остров, а дело не продвинулось ни на шаг. Ку Map не обманывал: добиться аудиенции у местной власти оказалось потруднее, чем получить благословение папы римского. Этот Справедливейший не вылезает из своего коттеджа. А попасть в коттедж, не затеяв драки со стражами, невозможно.
      У входа на веранду постоянно дежурят двое стражей из местной «гвардии». Они стоят, широко расставив коричневые босые ноги. Из-под шикарных, шитых золотом камзолов выглядывают белые полотняные трусы. На курчавых волосах — ярко начищенные пожарные каски с перьями; из желтых кобур торчат черные рукоятки автоматических вальтеров. Караульные молчаливы и надменны. Нам не приходилось наблюдать, как они сменяются. Я вообще не видел «гвардию» Муаи в количестве большем, чем эта бравая пара. Теперь я уже хорошо знаю многих обитателей единственного поселка. Это веселые общительные парни, всегда готовые помочь, пренебрегающие любой одеждой, кроме белых полотняных трусов. Питер уверяет, что почетный караул у резиденции «Справедливейшего из справедливых, мудрейшего из мудрых» несут по очереди все жители Муаи мужского пола старше четырнадцати лет. Если это правда, значит, при смене караула они передают друг другу не только широкие пояса и вальтеры, шитые золотом камзолы и медные каски, но и свою великолепную надменность, которой каждому хватает только на время почетного дежурства. Впрочем, они изрядные хитрецы — эти обитатели Муаи… И самое странное — они категорически отказываются быть посредниками между нами и вождем. Ни уговоры, ни подарки не помогают…»
      Помню, как обитатели Муаи трясли курчавыми головами и повторяли одну и ту же фразу:
      — Нельзя! Совсем нельзя…
      А стоило кому-нибудь из нас приблизиться к резиденции Справедливейшего, как молчаливые и надменные стражи в трусах и шитых золотом камзолах недвусмысленно начинали расстегивать кобуры вальтеров.
      При всем этом вначале мы не имели ни малейшего повода жаловаться на обитателей острова. Они зазывали нас в гости, угощали островными яствами и пивом, танцевали в нашу честь. Однако «железный занавес» спускался каждый раз, как только я начинал говорить о встрече с вождем или просил помочь при переноске бурового оборудования. Островитяне охотно помогли разбить палатки, натаскали камней для очага, перенесли к лагерю ящики с продуктами. Но, сколько мы ни уговаривали, ни один муаец не хотел прикоснуться к оборудованию и буровым трубам.
      Чертыхаясь, мы принялись таскать на собственных плечах тяжелые ящики, штанги и звенья буровой вышки. Это была адская работа, если принять во внимание влажную жару, рыхлый песок под ногами и расстояние в три четверти мили, отделявшее место выгрузки от площадки возле лагеря, на которой мы собирали буровую. Транспортировка шла ужасно медленно; за неделю мы не перетаскали и десятой части всего того, что у нас было. Мои ребята приуныли.
      — Нет, так дальше не пойдет, шеф, — заявил однажды утром Питер, сбрасывая на горячий песок длинную буровую штангу, которую притащил на плечах, как коромысло.
      Следом за Питером приплелся Джо, сгибаясь под тяжестью ящика с инструментами. Опустив ящик на песок, Джо присел на корточки и молча закурил.
      Питер, насупившись, глядел в пустой океан. Джо склонил голову набок и, шевеля губами, принялся читать надпись на ящике. Потом вопросительно глянул на меня, перевел глаза на Питера.
      Рассеянный взгляд моего помощника продолжал блуждать где-то среди искристого простора тяжелых голубовато-серых валов.
      Джо тихонько кашлянул:
      — Слышь, Питер, а Питер, сколько мы взяли комплектов вот этого? — он похлопал рукой по ящику, который только что принес.
      Питер глянул через плечо.
      — Дурацкий вопрос… Сколько? Ясно — один!..
      — Нет, ты припомни точно, Питер, — мягко настаивал Джо. Сколько?
      — Чего привязался, — вспылил Питер. — Это ящик с запасными шестернями… Конечно, он был один.
      — А вот и не один, — возразил Джо. — Я уже третий ящик такой сюда притаскиваю. Тащу, понимаешь, и думаю: зачем нам столько запасных шестеренок?..
      — Это у него от жары, шеф, — мрачно пояснил Питер и отвернулся.
      — Ничего не от жары, — обиделся Джо. — Правду говорю… Ей-богу, третий…
      — Не может быть, Джо, — сказал я. — Ящик с запасными шестернями у нас был один. Вы что-то спутали.
      — А вот и не спутал, шеф, — возразил, удивленно помаргивая, Джо. — Извините меня, но, право, я не спутал. Хотите покажу?
      — Ну, покажи, покажи, — сплевывая сквозь зубы, процедил Питер.
      Джо молча поднялся и стал разглядывать площадку, на которой лежало перетащенное оборудование. Потом принялся шарить среди ящиков.
      — Ну как? — поинтересовался через несколько минут Питер.
      Джо смущенно кашлянул и, закусив губы, отправился к месту выгрузки.
      — Так дальше не пойдет, — повторил Питер, поднимаясь. — У ребят винтик за винтик заскакивает. Чего-то надо предпринимать, шеф.
      И Питер неторопливо зашагал по белому песчаному пляжу вслед за Джо.
      Вечером мы устроили совет. Питер первым взял слово и предложил прорваться силой в резиденцию вождя и потребовать встречи со Справедливейшим.
      Я поинтересовался мнением остальных.
      Тоби по обыкновению молчал. На мой прямой вопрос он только передвинул потухшую трубку из правого угла губ в левый и пожал плечами.
      Джо на вопрос ответил вопросом:
      — А если стрелять будут?
      — Сначала они в воздух, — успокоил Питер.
      — Кто их знает, — продолжал сомневаться Джо. — И все-таки, как ни считай, нас тут четверо, а их — четыре десятка одних мужчин наберется… И гости мы, вроде…
      — Вот это самое главное, — сказал я. — Мы здесь гости… Хоть и незваные, а гости. Поэтому будем вести себя прилично. Начать войну — не штука… Попробуем достигнуть цели мирными средствами. Завтра пойду еще раз в деревню, постараюсь добиться свидания с кем-нибудь из приближенных Справедливейшего. Ведь должны же быть у него приближенные? Возьму подарки. Буду уговаривать…
      — Если не вернетесь к обеду, мы придем вас выручать, шеф, — объявил Питер.
      На том и порешили.
      «6 января.
      Очередной поход в деревню оказался безрезультатным.
      Я не встретил никого, с кем можно было бы поговорить. Деревня словно вымерла. В легких хижинах было тихо. Не видно ни женщин, ни детворы. Только стражи в шитых золотом камзолах топтались на солнцепеке у входа в резиденцию. С ними разговаривать было бесполезно…»
      Хорошо помню тот день… Я бродил по притихшей деревне. Заглядывал в хижины. Всюду было пусто. Лишь в крайней хижине на цветной циновке лежала седая злого вида старуха в короткой полосатой юбке и с увлечением… читала книгу.
      Я поздоровался и вежливо спросил, куда девались обитатели деревни.
      — Уехали ловить рыбу, — отрезала старуха.
      — А Справедливейший?
      Не удостаивая меня взглядом, старуха пожала плечами.
      Я подождал немного. Старуха продолжала читать. Пришлось уйти ни с чем.
      Вернувшись в лагерь, я застал своих ребят в крайнем возбуждении.
      — И все-таки я был прав, я был прав, — твердил Джо, красный, как божья коровка.
      — Полюбуйтесь на него, — возмущенно кричал Питер. — Он прав! Эти обезьяны потешаются, разыгрывают нас, как последних ослов, а он радуется, что был прав. Заметил, надо было сразу сказать…
      — А вы не хотели меня слушать, — оправдывался Джо.
      — В чем дело, мальчики? — поинтересовался я.
      — Видите ли, шеф, — начал Джо, — вчера, когда мы говорили насчет этого, вот этого, — Джо указал на ящик с запасными шестернями, — я подумал, что с этим ящиком что-то не чисто, но я не был уверен и потому не настаивал, а вот сегодня, Джо тяжело вздохнул, — сегодня я….
      — Сегодня он в четвертый раз припер ящик с шестернями с причала в лагерь, — сказал Тоби, не разжимая зубов, в которых торчала трубка.
      — Зачем? — спросил я.
      — Так он был там, у причала, — объяснил Джо. — Понимаете, шеф, не здесь, где я его вчера оставил, а там… Опять там… Я думал, четвертый. Приношу, а он тут один…
      — Короче говоря, — прервал Питер, — днем мы таскали все это барахло сюда, а ночью оно возвращалось обратно к причалу. Мы по ночам храпели, как святые, а днем удивлялись, что так чертовски медленно идет транспортировка.
      — Возможно ли? — все еще не веря, начал я. — Неужели они…
      — А кто же еще, — зло бросил Питер. — Не мы же станем этим заниматься. Ну ладно, сегодня я их выслежу… Ручаюсь, шеф, после этой ночи ни у одной из здешних обезьян не останется охоты для таких штучек…
      Мы до вечера таскали оборудование с причала в лагерь. Перед заходом солнца ознаковали суриком все, что уже находилось на площадке, выбранной под буровую. Я составил список, показал его Питеру.
      — Да, — сказал мой помощник. — Если бы сразу заметили, можно было уже собирать вышку… Еще никогда в жизни меня так не болванили. Вас, наверно, тоже, шеф?.. Интересно, зачем им это понадобилось?
      «Зачем им это понадобилось? Я с обеда ломал себе голову над этой загадкой Почему они не хотят, чтобы мы просверлили дырку в их острове? Ведь они совсем не выглядят суеверными эти обитатели Муаи. Питер, конечно, прав. Меня тоже нигде и никогда так не одурачивали…»
      Ночью мы решили дежурить по очереди. Дежурные сменялись аккуратно каждые два часа. Ночь прошла спокойно. Никто из часовых не заметил ничего подозрительного. Тем не менее, когда рассвело, мы недосчитались трех тяжелых ящиков и четырех буровых штанг. Разумеется, все это снова оказалось у причала, в куче оборудования, приготовленной для переноски.
      — Признавайтесь, кто из вас спал, — допытывался Питер у Джо и Тоби.
      Те клялись, что во время дежурства не сомкнули глаз.
      — Но и мы с вами не могли проспать, шеф, не так ли?
      Я согласился, что не могли.
      И все-таки у нас из-под носа уволокли целый штабель железа. И ни одна штанга не звякнула, ни один ящик не скрипнул.
      Днем я снова наведался в деревню — и опять без результата. Не видел даже вчерашней старухи. Только охрана была на месте у коттеджа Справедливейшего. Я попытался приблизиться, но, остановленный предупреждающим окриком и совершенно недвусмысленными жестами, вынужден был повернуть обратно.
      За ужином мы рассуждали, каким путем возвращается к причалу наше оборудование.
      — Может, они перевозят его на пирогах вдоль берега лагуны? — предположил Джо.
      Питер покачал головой:
      — Нет, таскают на плечах, как и мы.
      — А следы… Почему не остается следов?
      — Просто мы не обращали внимания. Сами тоже ходим босиком.
      — Сегодня им не удастся, — подмигнул Джо. — У нас сигнализация…
      — Мы привязали к ящикам капроновые лески, — пояснил Питер. — Трубы и штанги обвязали веревками. Всюду в промежутках натянули нитки и повесили пустые жестянки. В случае чего такой звон поднимется…
      — Можно даже не караулить, — мечтательно протянул Джо. Все равно услышим и проснемся…
      — Но-но, — предупредил Питер. — Ты, наверно, и вчера тоже…
      Невдалеке послышался шорох. Солнце село несколько минут назад, было уже почти темно… Мы повскакали с ящиков, заменявших стулья, и Питер, как тигр, устремился в темноту. Джо еще не успел последовать его примеру, когда Питер уже возвратился. С торжествующим криком он тащил за собой маленькую упирающуюся фигурку.
      Когда луч фонаря упал на лицо пленника, мы все ошеломленно ахнули. Это был Ку Map.
      — Ax ты, чертенок, — удивленно протянул Питер. — Ты что делал там в темноте?
      Ку Map сердито вырвал руку из широкой ладони Питера, оправил рубашку и присел на край ящика.
      — Зачем хватаешь? — сказал он, не глядя на нас. — Я в гости шел. Вот, рыба вам принес…
      И он положил передо мной большую связку рыбы, блеснувшую влажной чешуей.
      Мы смущенно молчали. Питер глядел исподлобья на Ку Мара и сердито сопел.
      — Ну, здравствуй, — продолжал Ку Map, как ни в чем не бывало. — Я вас давно не видел. Три дня мы все море ездил, рыба ловил. Много рыба. Хороший. Сегодня вечер приехал…
      — Здравствуй, Ку Map, — сказал я. — За рыбу спасибо. А Питера извини. Он испугался. Ему показалось, кто-то ящики взять хочет.
      — Кому нужен такой твой ящик, — презрительно надул губы Ку Map. — Муаи нет вор. Муаи все человек честный. Самый честный на целый океан. Как здесь работал? Хорошо работал?..
      В тоне, каким был задан последний вопрос, мне почудился оттенок иронии. Я внимательно глянул на мальчишку, но глаза Ку Мара были устремлены в открытую банку с шоколадом. Мы угостили парня шоколадом и чаем.
      Ку Map не торопился уходить. Он выпил большую кружку чаю, попросил налить еще. Рассказывал, как обитатели поселка ловили рыбу в открытом океане.
      — Хорошо было, интересно. Все муаи пошли океан. Дома никто не остался.
      — Неужели все уезжали? — усомнился я.
      — Все… Деревня один-два старый человек оставался… Больше никто.
      — А Справедливейший?..
      Ку Map замотал курчавой головой.
      — Я не знает.
      — Так был он на рыбной ловле или не был?
      — Я не знает.
      Когда чай был выпит и банка с шоколадом опустела, Ку Map пожелал нам спокойной ночи и отправился домой. Маленькая фигурка сразу растаяла в непроглядной тьме, но мы еще долго слышали его гортанный петушиный говорок. Удаляясь, Ку Map распевал во все, горло. Он пел о маленьком острове, большом море и глупом старом обезьяне, который не знал, чего хотел…
      — Как тихо, — сказал Джо. — Даже волн не слышно.
      — Это к буре, — проворчал Питер. — Тихо, и душно, и звезды закрыло. Идет ураган…
      И, словно в подтверждение его слов, далекая оранжевая зарница полыхнула над океаном…
      Гроза началась глубокой ночью. Налетел порыв теплого влажного ветра, зазвенели пустые консервные банки, развешанные Джо среди склада оборудования. И сразу же крупные капли дождя забарабанили по тенту палатки. Потом небо треснуло у нас над головой. Ослепительная белая молния озарила пустой берег, пальмы, гнущиеся от порывов ветра, косые струи стремительно надвигавшегося ливня… И началось…
      Мне не в новинку ярость тропических гроз. Но такой грозы, как в ту ночь, не припоминаю. С неба, озаряемого непрерывными всплесками белых и зеленоватых молний, на лагерь обрушился громыхающий водопад ливня. Струи воды, толстые, как канаты, притиснули тент к потолку палатки. Палатка наполнилась водяной пылью. Я сидел на койке, закрывшись плащом, и чувствовал, как потоки теплой воды бегут под ногами. Гул дождя заглушал удары грома. Питер сидел напротив меня. При наиболее ярких вспышках молний он приподнимался и выглядывал в открытую дверь палатки. Что-то кричал мне, но его голос тонул в шуме дождя и раскатах грома…
      Гроза бушевала около двух часов. Потом утихла так же стремительно, как и разразилась.
      О сне нечего было и думать. Все промокло насквозь. Мы разломали несколько ящиков. Полили бензином. Питер щелкнул зажигалкой — ив темное небо, где в разрывах облаков уже поблескивали звезды, взметнулись языки пламени. Присев на корточки на мокром песке, мы молча глядели на огонь. Джо, закусив пухлые губы, сушил мокрый носовой платок. Тоби старательно раскуривал трубку.
      — В такую грозу можно было утащить весь лагерь, — заметил Джо, поднося платок к самому огню.
      — Они, пожалуй, предпочли сидеть в хижинах, — проворчал Питер.
      Тоби ничего не сказал, только осторожно отвел платок Джо подальше от пламени.
      — Они придут под утро, — сказал Питер. — Это просто, как манная каша, которую Тоби приготовит на завтрак. Не так ли, Тоби?
      — Нет, — возразил Тоби. — Сегодня дежурит Джо.
      — Это не меняет дела, — сказал Питер и отвернулся.
      Мы сидели у костра, пока не забрезжил рассвет. Влажный ветер угнал облака. Солнце выкатилось над фиолетовой гладью океана и засияло с туманного безоблачного неба. Воздух был так насыщен влагой, что Джо не удалось высушить своего носового платка. Теперь Джо разложил его на ящике и придавил осколком большой раковины, чтобы не улетел.
      Покончив с этим, Джо огляделся.
      — Кажется, все на местах, — объявил он и облегченно вздохнул.
      — Все, — подтвердил Питер, который тоже внимательно, оглядывал склад оборудования. — Все на местах, парни, за исключением твоего ящика с шестеренками, Джо, десятка штанг и еще кой-какой мелочи весом в 200–250 килограммов…
      И Питер закончил свою тираду замысловатым немецким ругательством, которое, немного подумав, сам же перевел на английский и потом на французский.
      Мы слушали молча… Ящика с шестеренками, который вечером стоял возле самой палатки Джо, действительно не было, и штабель штанг заметно уменьшился.
      — Что же это? — сказал наконец Джо. Мне показалось, что он готов расплакаться.
      — Принимайся за свои обязанности, Джо, — посоветовал Питер. — Приготовь нам хороший омлет и не забудь положить побольше перца. После завтрака предлагаю окружить деревню и поджечь ее с четырех сторон…
      После завтрака мы вчетвером отправились в деревню. Стражи у коттеджа вождя торчали на своих местах.
      Снова, уже в который раз, я попытался начать переговоры с расстояния в двадцать шагов. Ответом было молчание… Потом выступил вперед Питер. С той же самой дистанции он прокричал все известные ему ругательства вошедшие в словарь «пинджин инглиш». В замысловатой вязи непереводимых эпитетов выражение «ублюдки ослоухих индюков» звучало почти комплиментом.
      Стражи равнодушно поглядывали в нашу сторону. Словоизвержение Питера явно не произвело на них впечатления.
      — Довольно, Питер, — попросил я. — Вы же видите, что бесполезно…
      Внезапно Джо осенила блестящая идея.
      — Послушайте, шеф, — выпалил он, широко раскрыв глаза, а не сыграть ли нам в телефон?
      — Что такое?
      — У парня горячка, — хрипло пробормотал Питер.
      — Нет-нет, — запротестовал Джо. — Это такая игра. Знаете? Хотя это будет не телефон, а скорее… громкоговоритель.
      — Какой еще громкоговоритель?
      — Послушайте. Мы стоим вот тут, где стоим, и по команде хором крикнем, что нам надо. Понимаете, все вместе. Может, он там услышит.
      — Мысль, достойная головы Джо, — заметил Питер. — Но мы ничего не теряем. В нашем положении можно попробовать даже это.
      Мы посовещались, и я составил краткий текст устного обращения к «власти Муаи». Питер перевел «обращение» на «пинджин инглиш» и записал латинскими буквами. Каждый из нас потренировался шепотом в произношении каскада непонятных звуков.
      — А теперь повторяйте хором за мной, — сказал Питер. Хором и возможно громче…
      Зычный вопль четырех здоровых глоток разорвал знойное штилевое безмолвие. Серые попугайчики, гнездившиеся в кронах пальм, всполошились не на шутку. Стремительными стайками они Заметались над поселком, оглашая окрестности пронзительными криками. Залаяли собаки, заблеяли козы и овцы. В ближайших хижинах зашевелились яркие циновки, из-за них появились удивленные и встревоженные физиономии обитателей Муаи. Даже надменные стражи в медных касках растерялись. Они завертели головами, неуверенно поглядывая друг на друга, на нас, на двери, которые охраняли.
      А мы продолжали нашу хоровую мелодекламацию. Гудел бас Тоби, высоким дискантом надрывался Джо, мы с Питером вторили им по мере сил. Мы отчетливо чеканили слова, которые потихоньку подсказывал Питер, и после каждого слова оглушительно орали:
      — В-ва-а!..
      Это «В-ва-а!..» звучало особенно мощно. Питер уверял, что оно не переводилось, но подчеркивало многозначительность и важность всего остального. Не сомневаюсь, что, окажись мы на эстраде в Чикаго, наш ансамбль имел бы ошеломляющий успех. Но мы были на Муаи…
      Проревев в последний раз «В-ва-а», мы замолчали и поглядели друг на друга.
      Стало тихо. Покачивая головами, обитатели Муаи исчезали в своих хижинах. Стражи, присев на корточки, выжидательно поглядывали в нашу сторону. Лишь серые попугайчики не могли успокоиться. Они кружились над деревьями и оживленно обсуждали удивительное происшествие.
      Из коттеджа так никто и не появился. И тогда впервые мне пришла в голову странная мысль, что, может быть, он пуст. И вождя там нет. И эти экзотические стражи никого не охраняют. И загадка Муаи совсем в другом…
      Кто-то осторожно потянул меня за рубаху. Я оглянулся. Сзади стоял Ку Map.
      Он одобрительно кивал курчавой головой.
      — Что скажешь? — поинтересовался я.
      — Хорошо орал! — со знанием дела похвалил Ку Map. О-о… Очень хорошо. Да!
      — Нам необходимо видеть вождя, — сказал я. Это прозвучало, как попытка оправдаться.
      — А там что? — поинтересовался Ку Map, указывая на свертки, которые держали Джо и Тоби.
      — Подарки вождю.
      — А, — равнодушно протянул Ку Map и отвернулся.
      — Ну, шеф, что дальше? — хрипло спросил Питер, исподлобья поглядывая на меня.
      — Право, не знаю… Может, попытаться войти в коттедж силой?.. Может, пистолеты у них не заряжены… Может…
      — Заряжен, хорошо заряжен, очень хорошо заряжен! — быстро закричал Ку Map. — Паф-паф. Убивать будет…
      — Нам необходимо видеть вождя, — повторил я.
      — Ай-я-яй, — сочувственно закивал Ку Map, — ай-я-яй! Нельзя… Плохо будет. Совсем плохо будет… Слушай, — Ку Map вдруг перешел на шепот. — Положи подарка вот тут. Вот тут на земля. И записка положи. Такой большой записка. Напиши там, чего надо. Хорошо напиши… Как орал! И подпись сделай. Пусть лежит вот тут… А завтра утром приходи… Может, хорошо будет.
      — Придется так и поступить, — сказал я по-немецки Питеру. — Вероятно, парнишка специально подослан… Может быть, завтра нам удастся добиться аудиенции.
      — Попробуем, — не очень уверенно согласился Питер. — Во всяком случае, это ничуть не хуже, чем «громкоговоритель», придуманный Джо.
      — Или попурри из международной ругани, — отпарировал Джо, густо покраснев.
      — Ладно уж, — примирительно махнул рукой Питер. — Все мы тут не выглядим мудрецами. Пишите, шеф. Я попробую перевести ваш меморандум на «пинджин инглиш»…
      Я быстро написал записку. Наши пожелания и требования выразил предельно лаконично в трех пунктах: встреча с вождем, помощь при постройке буровой вышки, в остальном — невмешательство и взаимное уважение суверенитета… Помощь обещал оплатить натурой или долларами. Предупреждал, что с этой ночи лагерь охраняется. В незваных гостей будем стрелять без предупреждения.
      Питер с тяжелым вздохом взял у меня записку и принялся переводить на «пинджин инглиш». Написав несколько слов, он закусил губы и стал сосредоточенно скрести голову. Ку Map с интересом следил за ним. Питер написал еще слово, перечеркнул и вполголоса выругался. Крупные капли пота скатывались по его сосредоточенному лицу и падали на бумагу.
      — Да ну, Питер, ты попроще, — не выдержал Джо. — Это тебе не школьное сочинение…
      — А ты заткнись! — посоветовал Питер, посасывая кончик авторучки. — Попробуй переведи просто, если у них, к примеру, вместо того, чтобы сказать «зонт», говорят «не очень большой дом, который носишь под мышкой и поднимаешь навстречу дождю, если не хочешь повстречаться с ним». А если, например, надо сказать «болван», то приходится говорить: «облезлая обезьяна, у которой хвост на месте головы, а вместо головы пустая тыква, набитая прокисшими отрубями». И еще надо к этому трижды прибавить: в-ва-а…
      — Правильно, — подтвердил Ку Map, внимательно слушавший Джо.
      — А ты лучше помог бы, если понимаешь в чем дело, — сердито бросил Питер, вынимая авторучку изо рта.
      — Давай, — просто сказал Ку Map.
      — Что тебе давать?
      — Бумага давай.
      — Зачем?
      — Помогать буду.
      — Ты умеешь писать? — изумился Питер.
      — Немного… Немного лучше, чем ты.
      — Что?..
      — Давай покажу.
      — И понимаешь, что написано здесь — в этой записке?
      — Где начальник написал английский слова? Немного понимаю.
      — Гм… Ну, вот тебе перо и бумага. Попробуй переведи.
      — Попробовать что?
      — Попробуй напиши словами муаи то, что начальник писал в своей записке.
      — Давай чистый бумага, — решительно сказал Ку Map.
      — Зачем? Ты продолжай то, что я начал.
      — Нельзя, — заявил Ку Map, возвращая Питеру листок перевода.
      — Почему нельзя?
      — Там, — Ку Map застенчиво улыбнулся, — там немного неправильно писал… Кто будет читать, очень обижайся. А если не обижайся, будет сильно смеяться. Вот так: хо-хо-хо… — и Ку Map, широко улыбаясь, потер себя ладонью по животу.
      — Хи-хи, — не выдержал Джо, а Тоби вынул трубку изо рта и принялся громко сморкаться.
      Питер выглядел несколько обескураженным, но не хотел сдаваться.
      — А где не так? — придирчиво поинтересовался он, подозрительно поглядывая то на Ку Мара, то на свое сочинение.
      — О, вот тут и тут, — Ку Map бесцеремонно тыкал коричневым пальцем в каракули Питера. — И еще тут… О, совсем много.
      — Ладно… — сказал Питер. — Пиши ты. Посмотрим.
      — Давай бумага и садись вот тут на землю.
      — Это еще зачем?
      — Как писать буду? Твой спина писать буду. Другой столик нет. Садись, пожалуйста.
      — Гм… — сказал Питер, но подчинился.
      Ку Map присел на корточки, положил чистый лист бумаги на спину Питера и принялся писать ровным, довольно правильным почерком, время от времени поглядывая на мою записку. Исписав сверху донизу один лист бумаги, он попросил второй, потом третий.
      Мы терпеливо ждали.
      — Все, — объявил Ку Map и поставил жирную точку.
      — Ну-ка, давай я проверю, — сказал Питер, с трудом распрямляя затекшую спину.
      Ку Map отдал ему исписанные листки. Питер внимательно прочитал их и, кажется, остался доволен.
      — Грамотей, — с оттенком уважения заметил он. — Чисто написал и в общем понятно. Лучше, чем я. Кто это тебя успел научить?
      — Кто! — презрительно надул губы Ку Map. — Муаи много грамотный. Все грамотный… Один старый бабка Хмок Фуа Кукамару немного неграмотный. Сейчас учится.
      — Интересно… — протянул Питер. — Если, конечно, не врешь. Так, может, муаи и по-английски понимают?
      — Немного понимают.
      — А вождь? — не выдержал я. — Может, и он тоже?..
      — Не знаю… — сказал Ку Map и посмотрел на меня с откровенной издевкой.
      — Так чего ради мы здесь морочили себе головы с переводом? — сердито спросил Питер. — Зачем мы все это делали, шеф, если каждый, гм… Ку Map мог перевести ваше письмо этой загадочной местной власти. А ты чего не сказал? — напустился Питер на Ку Мара.
      — Зачем говорить? — удивился Ку Map. — Ты просил, я помогал. А зачем, я не знаю. Зачем так писал, не знаю… Зачем орал там, тоже не знаю. Зачем дырка остров делать хочешь, тоже не знаю. Я ничего не знаю. Я только помогал немного, что просил.
      — Вождь Муаи поймет в чем дело, если ему оставить только записку начальника и подарки? А то, что писал ты, не оставлять?
      — Не знаю…
      — Ладно, Питер, — вмешался я. — Положите посреди площади обе записки вместе с подарками и пошли. Мы и так потеряли здесь полдня. Спасибо за помощь, Ку Map. Приходи в гости.
      — Приду, — обещал Ку Map и побежал домой.
      Еще не дойдя до лагеря, мы почувствовали, что дело неладно. Прерывистые полосы, словно глубокие колеи, тянулись вдоль всего пляжа. Местами их уже заровняли волны, но на сухом белом песке они были видны очень отчетливо. Каждый из нас готов был поклясться, что утром, когда мы шли в деревню, этих полос не было.
      — Штанги, — твердил, сжимая кулаки, Питер. — Говорю вам, парни, это штанги. Пока мы горланили на площади, эти обезьяньи дети снова околпачили нас…
      Однако то, что мы застали в лагере, превзошло самые худшие ожидания. Площадка, на которой утром лежало оборудование, была пуста. Штанги, обсадные трубы, секции буровой вышки, инструменты — все исчезло. Не осталось ни одного болта, ни одной гайки. Только кухонная утварь, продукты и наши палатки. И, словно чтобы подчеркнуть всю бездну издевательства, жертвой которого мы стали, на обеденном столе возле палаток высилась целая гора «подарков» — фрукты, свежая рыба, поднос с устрицами, оплетенные тыквы с местным пивом.
      Ребята безмолвно повалились на песок в тени навеса. Молчание длилось долго.
      Первым его нарушил Тоби.
      — А не сыграть ли нам в телефон? — негромко предложил он, не выпуская изо рта потухшей трубки. И, не дожидаясь ответа, наградил Джо звонким шлепком.
      — Ну ты, полегче, — возмутился Джо, поспешно откатываясь в сторону.
      — Начинаем войну, шеф? — спросил Питер.
      — Вернемся в деревню и потребуем объяснений. Надо только проверить, где оборудование: снова у причала или исчезло совсем…
      — Если бы исчезло, мы его под землей нашли бы. Тогда нашлись бы и виновники. Разумеется — опять у причала…
      — Сегодня любой ценой войду в дом вождя, — запальчиво сказал я. — Если они станут стрелять, мы тоже откроем огонь.
      — А не снять ли сначала часовых? — предложил Питер. — Берусь сделать это с трехсот метров.
      — Первый выстрел — объявление войны. Пусть ответственность за начало военных действий падает на них.
      — Превосходно, шеф. Если останусь жив, обещаю каждый день до отъезда убирать вашу могилку свежими цветами.
      — Но я не хочу… — начал Джо.
      — Смирно! — прервал Питер. — Шеф объявил мобилизацию. Берите карабины и — шагом марш.
      — Но я…
      — Молчать! Вот твой карабин, проверь его. А ты чего ждешь, Штанга?
      — Я за мирное разрешение споров, — спокойно объявил Тоби, выколачивая трубку. — Я сохраняю нейтралитет.
      — Ага, и я тоже! — крикнул Джо, откладывая карабин.
      — Трусы, — взорвался Питер. — Бабы, слюнтяи…
      — Попридержи язык! Ты ведь тоже заключал контракт на бурение, а не на службу в колониальной полиции.
      — Вот именно, — подтвердил Джо.
      — Все равно — трусы. Над вами потешаются, а вы бормочете о нейтралитете. Трусы!
      — Если еще раз повторишь это слово, Питер, подавишься им вместе с осколками зубов, — сурово предупредил Тоби.
      — Довольно, мальчики, — вмешался я. — Пошли к причалу, а оттуда, кто не боится, — в деревню.
      Тоби и Джо поднялись без слова. Мы в молчании покинули лагерь. По пути, оглянувшись на своих спутников, я убедился, что только Питер вооружен. Тоби и Джо демонстративно оставили карабины в лагере.
      «10 января.
      …Наши вчерашние перипетии кончились довольно неожиданно. Убедившись, что все исчезнувшее оборудование снова находится у причала, мы отправились в деревню. Тут нас ожидал новый сюрприз. Посреди площади, на том месте, где мы оставили подарки и меморандум, лежала красивая циновка, сплетенная из пальмовых волокон. На ней громоздилась куча ответных подарков — копченая рыба, тыквы с напитками, рыболовные снасти, миски из панциря морской черепахи и гигантские перламутровые раковины, отливающие на солнце всеми цветами радуги. В одной из раковин торчала свернутая трубочкой записка.
      Она была нацарапана по-английски.
      Всего три фразы без подписи:
      «Справедливейший приветствует гостей и благодарит за подарки. Справедливейший всемилостивейше обещает аудиенцию в полдень через три ночи. Справедливейший просит не делать дырок в острове до встречи с ним…»
      Помню, я тотчас же прочитал записку ребятам.
      — Ну, вот и хорошо, — обрадовался Джо.
      — Если это не попытка оттянуть время, — добавил Питер.
      Тоби по обыкновению ничего не сказал, только посасывал свою трубку.
      Мы забрали подарки и вернулись в лагерь.
      Вечером за ужином Питер задал вопрос, который в равной степени волновал всех:
      — Завтра опять начнем бычить, шеф?
      — А что ты предлагаешь? — поинтересовался я.
      Питер испытующе глянул на меня:
      — Я предлагаю, шеф, изменить место бурения. Начать собирать вышку возле причала. Какая разница, где продырявить этот паршивый остров?
      — Место скважины было согласовано с начальством. Древние лавы, а значит, и алмазоносные кимберлиты тут, возле нашего лагеря, вероятно, залегают ближе к поверхности.
      — Вы сказали «вероятно», шеф?
      — Разумеется! Точно этого никто не знает.
      — Ну, вот видите. Значит, все равно, где бурить.
      — А если скважина в районе причала вообще не встретит лав? — не сдавался я. — Если проектной глубины не хватит и скважину придется остановить в теле кораллового рифа, венчающего древний вулкан? С меня начальство голову снимет…
      — Проектной глубины может не хватить и возле лагеря. Мы ведь не знаем толщины рифа.
      — Конечно. Но тогда пусть беспокоится начальство.
      — Выходит, завтра опять начнем таскать штанги к лагерю?
      — Выходит, так, Питер… В конце концов, нам за нашу работу платят. И уж теперь не будем так легкомысленны… Установим круглосуточное дежурство.
      — Вопрос, поможет ли оно на этом проклятом острове, проворчал Питер.
      Наконец наступил долгожданный час аудиенции у Справедливейшего…
      Чтобы скоротать время ожидания, мы три дня в поте лица снова таскали оборудование от причала к лагерю. Ночью по очереди охраняли лагерь. Ночные гости больше не появлялись. То ли сыграло роль наше предупреждение, то ли островитяне выжидали…
      Я не сомневался, что в дальнейшем все будет зависеть от исхода встречи с вождем.
      Начали готовиться к ней с утра. Решено было, что на аудиенцию идем вдвоем с Тоби. Питер и Джо остаются охранять лагерь и в случае необходимости придут нам на помощь.
      Мы с Тоби побрились, надели чистые рубашки и новые сандалии. Я засунул в задний карман штанов плоский автоматический пистолет. Посоветовал сделать то же самое Тоби. Однако он категорически отказался и объявил, что пойдет без оружия. С собой мы захватили подарки — тропический шлем, авторучку и бутылку коньяка. Все это Тоби завернул в большой кусок яркой ткани и перевязал широкой красной лентой.
      — Не беспокойся, Штанга, — сказал на прощанье Питер. — В случае чего мы с Джо устроим вам вполне приличные похороны…
      Тоби молча погрозил Питеру кулаком, и мы пошли.
      Признаться, мы втайне ожидали торжественного приема, толпы на площади, танцев в нашу честь. Ничего этого не было. Площадь оказалась пустой. Только стражи в медных касках и расшитых камзолах были на своем посту у входа в коттедж.
      Мы с Тоби не очень уверенно приблизились к ним. На этот раз они вытянулись и приложили коричневые кулаки к белым перьям султанов, украшавших каски. Затем один из стражей жестом предложил нам войти.
      Не скрою, я вступал в это святая святых Муаи с легким трепетом. Не от страха, нет… Скорее из любопытства. И, кроме того, за трехнедельное пребывание на острове я проникся невольным уважением к недосягаемому и таинственному властелину, подданные которого, без сомнения выполняя его волю, так блестяще разыграли нас.
      Мы с Тоби поднялись по нескольким ступеням на открытую веранду и вошли в коттедж.
      Убранство первой комнаты поразило нас. Оно было вполне европейским. У окна стоял низкий столик. На нем графин и несколько хрустальных бокалов. Возле стола низкие плетеные кресла. На полу и на стенах яркие цветные циновки. Повсюду ослепительная чистота.
      Мы остановились в легком замешательстве.
      Идти дальше или ждать здесь?
      Тоби вытащил изо рта потухшую трубку и сунул в карман.
      Шорох заставил нас оглянуться. Легкая перегородка вместе с закрывавшей ее циновкой скользнула в сторону. Из-за перегородки появился невысокий коренастый человек в белом плаще до пят и круглой черной шапочке с белыми перьями. У него было неподвижное темно-коричневое лицо без бровей, с удивительно толстыми губами. Глаза, полуприкрытые тяжелыми складками век, внимательно оглядели нас. Я готов был присягнуть, что никогда не встречал этого человека в поселке.
      Я молча поклонился, и Тоби последовал моему примеру.
      Человек в белом плаще чуть шевельнул веками и продолжал разглядывать нас. Молчание явно затягивалось, и я почувствовал смущение.
      — Мы хотели бы видеть вождя, — пробормотал я, чтобы что-нибудь сказать.
      — Вы готовы говорить со Справедливейшим из справедливых, мудрейшим из мудрых, вышедшим из синих волн Великого вечного океана? — спросил по-английски человек в белом плаще.
      Признаться, меня поразило его правильное произношение.
      — Д-да, — сказал я не очень уверенно.
      — Следуйте за мной!
      Мы прошли через несколько небольших комнат. Красивая удобная мебель. Картины, часы, барометр…
      Лишь циновки на полу и на стенах напоминали, что мы находимся на острове в центральной части Тихого океана. В углу последней комнаты оказалась винтовая лестница. Она вела куда-то вниз.
      Коттедж вождя был Одноэтажным. Значит, это вход в подземелье… Не ловушка ли?
      Человек в белом плаще начал было спускаться, потом оглянулся.
      — Не бойтесь, — сказал он, заметив мое колебание. — Здесь ничто не угрожает. Справедливейший ждет вас. Он внизу. Можете оставить вашего товарища здесь, если сомневаетесь.
      — Нет, — ответил я. — Мы верим и пойдем вместе.
      Наш провожатый отвернулся и начал спускаться. Мы с Тоби последовали за ним.
      Впоследствии, вспоминая об этой первой аудиенции у Справедливейшего, я всегда испытывал чувство неловкости, граничащее со стыдом. Хороши же мы оказались… И особенно этот узелок с подарками.
      Спустившись по винтовой лестнице, мы очутились в обширном, довольно мрачном помещении. Свет проникал откуда-то сверху через небольшие оконца, расположенные под потолком. Приглядевшись, я рассмотрел, что стены этого странного зала увешаны разнообразным оружием. Здесь были луки и колчаны со стрелами, копья, дротики, боевые топоры, короткие мечи, кинжалы самой причудливой формы, духовые ружья, остроги и какие-то странные приспособления, похожие на орудия пыток.
      Мне стало не по себе, и я незаметно дотронулся до заднего кармана. Пистолет был на месте. Я мог вытащить его в любой момент.
      В дальнем конце зала находилось что-то похожее на возвышение. Драпировка из тяжелой, золотисто поблескивающей ткани оставляла открытыми только нижние ступени.
      Не дойдя нескольких шагов до занавеса, провожатый остановился и жестом предложил нам сесть.
      Я с недоумением оглянулся. Однако оказалось, что на полу лежат упругие подушки, набитые морской травой. Мы с Тоби сели на них, и Тоби аккуратно поставил на колени сверток с подарками, перевязанный красной лентой.
      Наш провожатый исчез за занавесом. Очевидно, пошел докладывать. Мы напряженно ждали.
      «Кто мог предположить, что под коттеджем имеется такое подземелье, — думал я. — Зал не меньше двадцати метров в длину. Конечно, он высечен в скале. Ведь домик вождя стоит прямо на выступе кораллового рифа. Зачем все это понадобилось? И это оружие, — я глянул по сторонам, — без сомнения, одна из самых больших коллекций оружия тихоокеанских островитян. Даже в Мельбурнском музее не видел такой… Ей цены нет».
      Тоби шевельнулся на своей подушке. Я глянул на него. Он чуть заметно покачал головой.
      — Все будет в порядке, — успокоительно шепнул я.
      — Не в этом цело, — так же тихо ответил он. — Покурить бы…
      — Придется потерпеть. Сейчас неудобно…
      Занавес дрогнул и раздвинулся.
      На возвышении, покрытом яркой циновкой, скрестив ноги, сидел человек. Его тело, руки и ноги были окутаны складками белого плаща, широкое коричневое лицо с толстыми губами и крупным носом казалось высеченным из камня. Массивные веки прикрывали глаза. В курчавых черных волосах блестел золотой обруч. Очевидно, это и был вождь Муаи собственной персоной и… в полном одиночестве. Больше в зале никого не было видно. Исчез даже наш таинственный провожатый, говоривший по-английски.
      Мы с Тоби встали; я неловко поклонился. Ни один мускул не дрогнул на лице человека, сидевшего на возвышении. Если бы не дыхание, слегка колеблющее складки плаща, восседающую перед нами фигуру можно было бы принять за каменное изваяние.
      Я скосил глаза на Тоби. Он переступал с ноги на ногу и крутил головой с таким видом, точно ему давил горло несуществующий воротничок.
      Приветственная речь начисто вылетела у меня из головы. К тому же я понятия не имел, на каком языке говорить.
      Молчание явно затягивалось, и меня начала разбирать злость. Что означает все это представление? Может быть, над нами опять хотят позабавиться?
      Вождь первый нарушил молчание.
      — Ну? — сказал он.
      Это «ну» могло быть произнесено на любом из тысячи пятисот языков Земли, и я снова очутился в затруднительном положении — на каком же языке отвечать?
      — Ну, — повторил вождь. — Вы собираетесь молчать до вечера?
      Он говорил на довольно правильном французском языке.
      Я торопливо ответил по-французски.
      Это оказалось нелегко — с хода переводить приветствие на французский язык. К тому же я забыл начало и переиначил титул вождя.
      Он прервал меня, махнув рукой:
      — Переходите ближе к делу!
      Я принялся пространно объяснять цели нашей экспедиции, задачи бурения, сам способ бурения скважины. Подчеркнул, что скважина не причинит никакого вреда острову и его обитателям. Я старался говорить как можно более популярно: упрощал терминологию, по возможности заменял технические выражения словами, которые должны были быть ему понятны.
      Он слушал довольно внимательно, потом спросил:
      — Зачем нужна эта скважина?
      Он употребил именно слово «скважина», а не «дырка в острове» — выражение, которым пользовался я в своих объяснениях.
      Вопрос поставил меня в тупик. Объяснять ему строение кораллового атолла? Рассказывать о кимберлитах, которые мы надеялись обнаружить на глубине под коралловой постройкой?..
      Я уклончиво ответил, что мы хотим «заглянуть внутрь острова», убедиться, нет ли там чего-нибудь, что в дальнейшем могло бы принести пользу жителям Муаи.
      — Например? — резко перебил он.
      Я почувствовал себя как на экзамене. Пот ручьями струился по щекам, стекал за воротник рубашки.
      — Разные вещи могут оказаться на глубине, — пробормотал я не очень уверенно.
      Он чуть приподнял тяжелые веки и принялся рассматривать меня с явным любопытством. Потом он сказал:
      — Это верно… Разные вещи могут оказаться на глубине. Например, и такие, которые вам даже не снились… Допустим, вы не знаете, зачем эта скважина; допустим ваш начальник, которого тут нет, не объяснил вам этого. Но я — верховная власть на острове — должен я знать, что, где и зачем вы хотите сделать? Или вы не согласны со мной?
      Судя по языку, по манере выражаться, он получил кое-какое образование и производил впечатление довольно цивилизованного человека. Поэтому я решился…
      Я рассказал ему об устройстве атолла, о том, что под коралловой постройкой должен находиться скальный цоколь. Этот цоколь скорее всего является древним вулканом. До вулкана мы и хотим добраться скважиной.
      Я готов был побиться об заклад, что он обязательно заинтересуется древним вулканом и захочет узнать, не начнет ли вулкан извергаться после бурения скважины.
      Но он только сказал:
      — Там, где собираетесь бурить, вы не достигнете цоколя.
      — Почему же?
      — Там цоколь глубоко.
      Счастье еще, что Тоби не понимает по-французски. По-видимому, мне давно пора было возмутиться… Кажется, этот коричневый монумент собирается учить меня.
      Я сказал возможно более решительно и холодно:
      — О том, какое место подходит для бурения, разрешите судить мне.
      Слово «мне» я подчеркнул.
      Неожиданно он согласился:
      — Разумеется… У вас могут быть свои соображения. Это ваше право
      Он помолчал и добавил:
      — Но я не могу разрешить вам бурить там, где вы задумали.
      — Почему?
      Дипломат никогда не задал бы подобного вопроса. Но я был плохим дипломатом… Он тотчас дал мне это почувствовать: он даже не счел нужным ответить, только пожал плечами.
      — Однако я должен бурить, — пробормотал я, чтобы прервать наступившее молчание.
      Он снова пожал плечами.
      — Пожалуйста, бурите, но в другом месте. Например, там, где вы высадились.
      Кажется, я начал понимать… Для него это был вопрос амбиции. Ах, коричневая мумия! Но я тоже упрям… Недаром моя бабка была ирландкой!
      — Вы можете выбрать и какое-нибудь иное место, — сказал он, словно поняв мои мысли, — исключая всю западную половину острова.
      «Ага, идешь на попятную! — со злорадством подумал я. Нет, так легко не уступлю…»
      — Мы устроили лагерь как раз на западе, — заметил я вслух. — И уже успели перенести туда часть оборудования…
      Тут я осекся. Он не мог не знать, что происходило с нашим оборудованием.
      Однако на этот раз он не воспользовался моим промахом. Он только сказал:
      — Обдумайте условие. Если оно вас не устраивает, от бурения придется отказаться.
      Это прозвучало как ультиматум.
      — Но… — начал я.
      — Никаких «но». С первым вопросом покончено. Переходим ко второму.
      Не скрою, я снова растерялся. Это муаец оказался более решительным, чем можно было предполагать. Я не знал, что отвечать, и молчал.
      — Ну?
      У меня мелькнула мысль, что его «ну» звучали не очень вежливо… Я попытался собрать расползавшиеся мысли: «Ближайший пароход будет через полтора месяца, нас четверо, а их…»
      — Ну?
      «Клянусь Плутоном, он, конечно, понимает, что сила на его стороне. Значит… Значит, надо быть дипломатом, хотя это чертовски трудно…»
      — Второй вопрос связан с первым, — сказал я возможно спокойнее. — Мне нужна помощь при монтаже буровой установки. Десяток-полтора здоровых ребят. Конечно, я заплачу и вам тоже… Цена…
      — Цена потом, — нетерпеливо прервал он. — Если вы согласитесь изменить место бурения, дам вам десять человек.
      — Еще одно… У нас исчезало оборудование… То есть не совсем исчезало. Кто-то перетаскивал его ночью обратно…
      — А, — сказал он. — Вероятно, кто-то из… моих подданных. Может быть, им тоже не нравилось место, которое вы выбрали?
      Это было уже слишком!
      — Послушайте… — начал я.
      Он не дал мне продолжать:
      — Не сердитесь на них, они славные ребята. Я скажу им и… они перестанут шутить…
      — А мы и не позволим больше дурачить нас; я уже отдал распоряжение…
      — Послушайте, — сказал он. — Зачем ссориться? Кажется, вы тоже неплохие ребята… Раз уж вы приехали, сделайте свое дело, и жители Муаи с радостью проводят вас. Но не забывайте о наших… о моих условиях.
      — Хорошо, — ответил я. — Я изменю место бурения. У меня не остается другого выхода, однако…
      — Ну вот и хорошо, — сказал он неожиданно мягким тоном. И советую вам подумать о районе выгрузки, тем более что, как вы вскоре убедитесь, «сделать дырку» в атолле Муаи — задача трудная… Независимо от того, где бурить.
      — Послушайте, — возмутился я, — если это намек…
      — Это не намек, — резко прервал он. — Вы уже «делали дырки» на островах, подобных Муаи?
      — Нет.
      — Ну, вот видите…
      — Хорошо, — сказал я. — Эту заботу предоставьте мне. Каковы же окончательные условия?
      — Условие одно. Вы его слышали.
      — А цена?
      — Вы имеете в виду оплату рабочих? С ними договоритесь сами.
      Он решительно не хотел понять меня.
      — Я имею в виду… стоимость аренды площадки под скважину и… все прочее… Сколько?
      — Я не думал об этом, — объявил он. — Пожалуй, вы правы. Кое-что вам придется заплатить. Немного… Об этом договоритесь после с моим советником.
      Еще не легче. У него, оказывается, есть советник. Интересно, кто такой?
      — А где я могу увидеть вашего советника?
      — Он придет сам… Позже.
      — Но я бы хотел быстрее начать.
      — Начинайте, рабочие придут завтра.
      — О'кэй. Тогда, кажется, все… Может быть, вам что-нибудь надо от меня… от нас?
      Вместо ответа он сделал какой-то знак рукой. Тотчас беззвучно опустился занавес, скрывший его от наших глаз.
      Он даже не счел нужным попрощаться. Мы с Тоби переглянулись.
      — Кажется, уладили, — пробормотал я без особой уверенности.
      — А это? — спросил Тоби, указывая глазами на узел, который держал в руках.
      Занавес дрогнул. Из-за него снова появился провожатый, который привел нас сюда.
      — Пойдемте, — сказал он. — Я провожу вас.
      Тоби протянул ему узелок.
      — Что это?
      — Это… сувениры, — пояснил я. — На память.
      — Справедливейшему из справедливых… или мне?
      Я махнул рукой:
      — Сделайте так, как сочтете более удобным.
      Он молча взял узелок и жестом пригласил нас следовать за ним.
      Какое множество подробностей способна сохранить человеческая память! Нужна только маленькая затравка, чтобы начать вспоминать… А уже потом воспоминания набегают, как морские волны. Одно за другим — без конца… Затравка — мои записные книжки. Я листаю страницы, и корявые сухие строчки оживают. Кажется, я слышу шум океана и звенящие удары металла о металл. Это ребята соединяют звенья вышки.
      Вот запись от 15 января:
      «Мы полным ходом собираем буровую. Новое место я выбрал на внешней восточной стороне атолла, метрах в трехстах от причала. С помощью десятка молодых муайцев, присланных Справедливейшим, мы уже перетащили на новую площадку все оборудование и палатки лагеря. Мы живем теперь на самом берегу океана, возле остова буровой. Вышка растет не по дням, а по часам. Скоро можно начинать бурение».
      …Как мы все ждали этого волнующего момента! И наконец он наступил… Питер включил двигатель, мотор заработал. Через несколько минут буровая коронка с вчеканенными в нее алмазами впервые впилась в тело рифа Муаи. Бурение началось.
      За первый день мы прошли немного — всего несколько погонных метров. Перед заходом солнца Питер остановил мотор, и мы подняли на поверхность первый керн — желтоватый столбик кораллового известняка, частицу тела рифа.
      Торжественное событие решено было отметить за «праздничным столом». Большой брезент расстелили прямо на чистом коралловом песке пляжа. Вокруг брезента заняли места мы вчетвером и шестеро коричневых помощников. Эти шестеро показались мне наиболее умелыми и ловкими. И я не ошибся. Неделю спустя они работали на скважине, как заправские буровики.
      Одиннадцатым за нашим праздничным столом был Ку Map. Он торчал возле буровой с утра до вечера.
      Праздничный обед был великолепен. Его приготовил молчаливый Тоби. Теперь, сидя за столом и слушая похвалы по адресу черепахового супа, запеченных в тесто тунцов, маринованных крабрв и прочих яств, Тоби лишь скромно улыбался и молча посасывал трубку.
      — Ну, а как там поживает вождь Муаи? — спросил Питер, подмигивая Ку Мару. — Не выпить ли нам за его здоровье?
      — Я не знает, — сказал, улыбаясь, Ку Map.
      — Неужели он никогда не выходит из своего дома?
      — Я не знает.
      — Ты все знаешь, чертенок, только говорить не хочешь. Почему? Верно, вы все его очень боитесь.
      — Никакой муаи не боится. Никто не боится; я тоже, — гордо сказал Ку Map, протягивая руку за очередной горстью засахаренных орехов.
      — Муаи вождь очень хороший, о-о! — на ломаном английском языке сказал Ну Ка Вонг Танну, которого мы все называли Нука, — самый молодой из наших новых помощников.
      — А чем он хороший? — поинтересовался Питер.
      — О, — сказал Нука. — О-о! — повторил он, широко разводя руками и поднимая глаза к звездам.
      — Ясно, — объявил Питер. — Святой, наверно?
      — Что такой «святой»? — быстро спросил Ку Map.
      — Это такой, которому все молятся.
      — Что такой «молятся»?
      — Ну, кланяются, поднимают руки вверх и бьют лбом об землю.
      — У-у, — разочарованно протянул Ку Map. — «Молятся» — это очень плохо. Голова будет болеть. Нет, вождь Муаи не святой…
      — Надо было пригласить вождя к нам на праздник, — заметил Джо.
      — Сделаем это, когда кончим бурение, — пообещал я.
      Ку Map тихонько захихикал в темноте.
      «25 января.
      Бурение продвигается чертовски медленно. За десять дней мы не прошли и пятидесяти метров Риф оказался сильно кавернозным. Пока пустоты были небольшими, мы еще кое-как справлялись с ними. Но вчера буровой инструмент провалился сразу на несколько метров. Алмазная коронка вышла из строя. На ликвидацию аварии ушел целый день. Если дело пойдет так и дальше, мы не кончим скважину в установленный срок…»
      Помню, я тогда сказал Питеру:
      — Можно подумать, что этот Справедливейший знает кое-что о строении рифа Муаи. Он намекал при нашей встрече, что бурить будет трудно…
      Питер насмешливо глянул на меня:
      — И вы, шеф!..
      — Что и я?
      — Готовы уверовать в его необыкновенность. Все это чепуха!
      — Кроме вчерашней аварии.
      — Пустяки. Теперь будем бурить осторожнее…
      Питер еще не закрыл рта, как мотор на буровой начал чихать и заглох.
      Тотчас прибежал встревоженный Джо.
      — Идите скорей. Опять!
      — Что опять?
      — Инструмент провалился.
      На этот раз дело оказалось гораздо серьезнее. Вероятно, произошел обвал стенок каверны: буровой инструмент зажало в скважине. Мы провозились до ночи, но так и не смогли извлечь коронку на поверхность.
      Весь следующий день ушел на безуспешные попытки освободить инструмент. Скважина зажала его мертвой хваткой. Мы никак не могли заставить ее приоткрыть каменные челюсти.
      К вечеру третьего дня Питер, который все это время раскрывал рот лишь для замысловатых ругательств, швырнул на песок тяжелый ключ и сказал:
      — Все! Я испробовал все знакомые мне штучки, шеф. Придется бросить эту скважину и начать рядом новую. Считайте эти пятьдесят метров разведкой.
      — Подождем до завтра, — предложил я. — Утро вечера мудренее.
      Утром я стал к станку сам. Я знал один хитрый прием, которому научился от буровиков на Аляске. Он заключался в особом раскачивании инструмента. Способ был рискованный. Можно было разорвать буровые штанги. Но иногда он помогал.
      Я расставил ребят по местам. Объяснил каждому, что делать. Восемь пар глаз впились в меня с напряженным вниманием, ожидая команд. Не было только Питера. Он считал затею бесполезной и ушел купаться.
      — Включить мотор! — крикнул я.
      Мотор заработал.
      Я легонько нажал на рычаг подъемного механизма и, к моему величайшему изумлению, инструмент пошел вверх, как нож из куска масла. Это было непостижимо…
      Мы подняли колонну штанг на всю высоту буровой, свинтили их. Мотор снова заработал. Вскоре над устьем скважины появилась коронка…
      Мы прокричали троекратное «ура».
      На наши вопли прибежал Питер в купальных трусах и заморгал выгоревшими ресницами.
      — Как это удалось вам, шеф? — спросил он, внимательно осматривая покореженную алмазную коронку.
      — Шеф такое слово знает, — объяснил Джо. — Пошептал — и конец…
      — Инструмент не был зажат, я поднял его наверх без всякого дополнительного усилия.
      — Бросьте шутить, — хрипло проворчал Питер.
      — Я говорю вполне серьезно.
      — Посмотрите, что с коронкой и керноприемником, — сказал Питер. — Их расплющило. Такие аварии не ликвидируются сами.
      — И тем не менее я поднял инструмент без труда.
      — Чудеса какие-то.
      — Может быть, куски породы, зажавшие инструмент, сами провалились на глубину в следующую каверну?
      — Вы когда-нибудь слышали про такое? — прищурился Питер.
      — Нет, но, в конце концов, скважин на коралловых атоллах пробурено не так много.
      — Все равно чудеса, шеф…
      «2 февраля.
      После той загадочной аварии бурим с большой осторожностью. Скважина постепенно углубляется. Наши ящики понемногу заполняются желтоватыми столбиками керна. Известняк продолжает оставаться сильно кавернозным. Этот риф — как гигантская губка. Дырок в нем больше, чем породы. Мы прошли уже около четырехсот метров, а керна подняли всего сто пятьдесят. Остальное приходится на каверны…»
      Кажется, это произошло именно 2 февраля… Потом я не вел записи несколько недель…
      Утром Ку Map настойчиво допытывался, какой глубины достигла скважина. Когда я сказал, он глянул на меня недоверчиво:
      — Чистый правда говоришь?
      — Конечно. А собственно, зачем тебе точная глубина скважины?
      — Надо…
      — Ну, а все-таки, зачем?
      Ку Map заулыбался.
      — Один маленький задача решаю. Сколько дней бурить будешь, чтобы сделать дырка через вся Земля.
      — Ну и что получается?
      — Ничего не получается…
      Мне показалось, что он хитрит. Может быть, кто-то из островитян поручил ему узнать глубину скважины? Может быть, это был сам Справедливейший?.. Непонятно только, зачем для этого понадобился Ку Map. Каждый вечер наши помощники уходили ночевать в селение, и от них можно было получить все сведения.
      Вскоре Ку Map куда-то исчез. В обед его никто не видел.
      Когда спала жара, мы вернулись на буровую. К станку стал Питер. Я присел под тентом, чтобы описать недавно извлеченный керн.
      Вдруг кто-то окликнул меня. Голос был незнакомый. Я поспешно оглянулся. Под тент заглядывал невысокий коренастый человек в белой полотняной рубашке и шортах. На голове у него красовалась маленькая белая панамка. Черные очки прикрывали глаза. На вид ему было лет пятьдесят, хотя могло быть и гораздо больше. Его гладко выбритое лицо, руки и ноги покрывал темно-коричневый тропический загар. Тем не менее у меня ни на миг не возникло сомнения, что передо мной белый.
      — Мое почтение, сэр, — вежливо сказал он по-английски. Надеюсь, я не помешал вам. Меня зовут Карлссон. Дэвид Карлссон.
      «Вероятно, советник Справедливейшего», — мелькнуло у меня в голове.
      — Очень приятно, — сказал я, поднимаясь.
      Мы обменялись рукопожатием, и я назвал себя.
      — О, вас я знаю, — улыбнулся он.
      «Еще бы, — подумал я. — Интересно только, где ты прятался полтора месяца? И, главное, зачем?»
      Он словно понял мои мысли.
      — Мне говорили о вас и ваших товарищах давно, — пояснил он. — А сам я возвратился на остров лишь вчера. Я находился… на соседнем атолле.
      «Бабке своей рассказывай!» — подумал я. Но ему вежливо сказал:
      — Очень приятно познакомиться. Я тоже догадывался о вашем существовании. Вероятно, вы советник здешнего правителя?
      — И да, и нет, — скромно объявил он, усаживаясь под тентом.
      — Выпьете чего-нибудь?
      — Благодарю. Я пью только воду. Чистую морскую воду.
      — Морскую? — вырвалось у меня.
      — Почему вас это удивляет? Каждый при желании может приучить свой организм к морской воде. Все это — дело привычки. Строго говоря, морская вода даже полезнее для организма, чем опресненная. Очень многие обитатели островного мира пьют. морскую воду, когда у них под рукой нет пресной. А для себя я это сделал правилом.
      — Вот как, — произнес я, чтобы сказать что-нибудь.
      Мы помолчали. Как гостеприимный хозяин я попытался поддержать разговор:
      — Вы уже давно живете на островах?
      — Да.
      — Но, вероятно, часто ездите отдыхать на континент — в Европу или в Америку, не так ли?
      — Нет. Я не был на континенте много лет.
      — И не наскучила вам Микронезия?
      — Нет.
      Он не отличался многословностью во всем, что касалось его особы. Я попробовал переменить тему разговора:
      — Кажется, погода начинает меняться. Побаиваюсь урагана. Крепления вышки не очень надежны.
      Он окинул буровую испытующим взглядом.
      — Выдержат. Это превосходная конструкция. Вероятно, последняя модель?
      — Самая новая. Облегченного типа.
      — Да-да, — он кивнул с видом знатока. — Научились наконец делать буровые установки. Пятнадцать лет назад о таких не могли и мечтать. А как глубина?
      — Рассчитана до полутора километров, но, при желании, можно вытянуть и два. Правда, с глубиной скорость бурения сильно замедляется…
      — Разумеется, — он снова кивнул. — Кстати, о погоде не тревожьтесь. В ближайшие недели она не изменится.
      — Вы располагаете столь долговременным прогнозом? — удивился я. — Здесь на островах?
      — Да, причем надежным прогнозом, — он многозначительно поднял палец.
      — Мы регулярно слушаем прогнозы по радио, — заметил я. На этот район они крайне неопределенны и, как правило, кратковременны.
      — Вы имеете в виду радиостанцию в Такуоба, — он пренебрежительно махнул рукой. — Что они знают!
      — Там ближайшая метеостанция. Другие источники мне не известны.
      — Да-да, конечно, — сказал он. — Но в этой части Тихого океана особая климатическая зона. Циклоны обычно обходят нас стороной. Прогнозы Такуоба для Муаи не подходят. Мы вынуждены составлять свои собственные. Вы убедитесь, что они довольно точны, если пробудете тут еще некоторое время.
      — Вынужден буду пробыть, — я подчеркнул слово «вынужден». — Ведь скважина еще далека до завершения.
      — Значит, вы полны решимости вскрыть вулканический цоколь Муаи? — спросил он равнодушным тоном.
      «Ого, — подумал я, — Справедливейший точно передал содержание нашего разговора».
      — Такова поставленная передо мной задача, — пояснил я, рисуя карандашом на песке разрез атолла.
      — Значит, как только вы убедитесь, что цоколь Муаи сложен обычным базальтом, а не алмазоносным кимберлитом, вы прекратите бурение и покинете остров?..
      Я с изумлением посмотрел на него… Однако он внимательно разглядывал мой рисунок на песке.
      — Послушайте, господин Карлссон, — сказал я. — Давайте уточним нашу… гм… игру. Вам что-нибудь известно о строении атолла Муаи?
      — Допустим.
      — Но глубокого бурения тут не было?
      — Глубокого… нет.
      — Однако вы знаете, на чем покоится коралловая постройка острова?
      — Предположим, что да.
      — И могли бы доказать это?
      — Могу дать вам несколько метров керна, состоящего из обычного базальта тихоокеанского типа.
      — Зачем?
      — Как доказательство, что вы вскрыли цоколь Муаи. А на какой глубине, это вы придумаете сами. Ведь вашей фирме важно получить породы цоколя и убедиться, что искать кимберлиты тут бесполезно.
      — Послушайте, вы…
      — Нет, сначала вы послушайте меня. Прежде всего не воображайте, что предлагаю вам жульническую сделку. Я хочу лишь облегчить вашу задачу и ускорить ваш отъезд отсюда.
      — Значит…
      — Пока еще ничего не значит. На какой глубине вы предполагаете встретить… вулканические породы?
      Я пожал плечами:
      — Никто из нас этого точно не знает, включая и главного геолога фирмы. Может быть, от пятисот до тысячи пятисот метров?..
      — Очень хорошо, — сказал он, беря у меня из рук карандаш. — Все, вероятно, так и было бы, если бы внизу под рифом Муаи находился правильный вулканический конус. А если этот конус разрушен, например, вулканическим взрывом или волнами еще до образования рифа?
      — Тогда может быть все, что угодно…
      — Вот именно, — согласился он. — Позволю себе немного исправить ваш рисунок, — он провел на песке несколько линий. — Что скажете теперь?
      — Теперь каждый профан скажет, что надо бурить вот здесь — в западной части острова. В восточной вулканические породы залегают слишком глубоко.
      — Превосходно. Готов поставить вам отличную оценку по геологии, но… есть одно «но». На западе ваша скважина встретит вулканические породы на небольшой глубине только в одном случае — если бурить вертикально. Обратите внимание, что на рисунке я изобразил склон вулканического конуса достаточно крутым. Если скважина искривится, — он сделал ударение на последнем слове, — я повторяю, если она искривится, вулканических пород вы вообще не встретите. Скважина пойдет в теле рифа параллельно им.
      — Все это теоретические рассуждения, — заметил я. — И не понимаю…
      — Не понимаете… Жаль! — сказал он, выпрямляясь и стирая ногой рисунок на песке. — Полагал, что вы более догадливы… Тогда сделаем несколько предположений. Чисто теоретических предположений, разумеется… Первое: предположим, что появление на некоем острове гостей не вызвало восторга у населения этого острова. Второе: допустим, что жители острова очень миролюбивы; не желая портить отношений с гостями, они тем не менее хотят предельно сократить пребывание гостей на своей земле. Третье: учитывая необычность обстановки, позволим себе сделать еще одно совершенно невероятное допущение, что жители острова подсказали гостям кое-что по существу дела… Ну, например, подсказали место бурения скважины с таким расчетом, чтобы гости как можно скорее выполнили свою задачу и распрощались с островом. Если вам всего этого мало, я готов сделать четвертое предположение: что гостям на этом острове ужасно не везет. Начав бурить в таком месте, где можно было встретить древние лавы на глубине пятьдесят-шестьдесят метров от поверхности, гости так искривили скважину, что теперь едва ли встретят их вообще.
      Он умолк и быстро набросал еще один рисунок на песке: разрез рифа, положение вулканического цоколя, линию искривленной скважины.
      Я начал кое-что соображать. Я прямо спросил его:
      — Вы имеете возможность проникать внутрь острова?
      Он кивнул.
      — По кавернам внутри рифового массива?
      — Да, тут есть целая система пещер, заполненных морской водой. На глубине риф Муаи состоит чуть ли не из одних дыр. Лабиринты подводных пещер открываются прямо в океан.
      — У вас есть скафандр?
      — Есть.
      — Проникнув в лабиринт, можно добраться и до вулканического основания рифа, не так ли?
      — Да, местами древние лавы находятся совсем неглубоко.
      — Хорошо, — сказал я. — Возьму у вас эти несколько метров базальтового керна, и мы уедем с первой же оказией; но сначала я должен убедиться, что все это правда.
      — Вы сможете сделать это завтра же. Но вы должны дать мне слово джентльмена и честного человека, что все останется между нами. Никто, даже ваши помощники, не должны узнать о тайне Муаи. Мы хотим жить спокойно. Одни и спокойно… Вы поняли меня?
      — Кое-что понял… И буду молчать. Обещаю вам, Карлссон.
      — Хорошо. Приходите завтра утром к коттеджу.
      Он легко поднялся, пожал мне руку и ушел. Ребятам я сказал, что приходил советник Справедливейшего и пригласил меня на новую аудиенцию к вождю. Я даже и не подозревал, что говорю чистейшую правду.
      Карлссон встретил меня на центральной площади поселка и провел прямо в коттедж мимо стражей, которые сделали вид, что не замечают нас. Миновав несколько обставленных по-европейски комнат, мы очутились… в небольшой библиотеке. Это было совершенно круглое помещение без окон со стеклянным потолком. Вокруг стен тянулись стеллажи, сплошь заставленные книгами. Посредине стоял небольшой рабочий стол. Возле него кресла.
      Я надеялся, что Карлссон объяснит мне как-то европейский облик всего этого дома, его странную пустоту, наконец присутствие здесь библиотеки, однако он молчал. Порывшись в ящиках стола, он достал два электрических фонаря, один положил в карман, другой протянул мне. Потом он отодвинул ногой циновку на полу и открыл небольшой люк. Под крышкой люка оказалась узкая винтовая лестница, ведущая куда-то вниз. По-видимому, это был второй вход в подземелье.
      — Тут у меня внизу кое-какие лаборатории, — сказал Карлссон. — Но последнее время я в них бываю редко, поэтому освещение выключено. Нам с вами придется воспользоваться фонарями.
      — Здесь есть электрическое освещение? — удивился я.
      Он сделал вид, что не расслышал вопроса. Мы спускались ощупью в темноте. Я насчитал шестьдесят ступенек. Потом Карлссон включил свой фонарь. Сильный луч света вырвал из темноты шероховатые стены довольно широкого извилистого коридора. В стенах коридора темнели двери. Все, они были закрыты на засовы. По правде сказать, это больше походило на подземную тюрьму, чем на лаборатории. Мне стало жутковато.
      — Идемте, — сказал Карлссон. — Мы уже внутри рифового массива, но еще находимся выше уровня океана. Эти пещеры естественные. Мы тут только кое-что подровняли…
      Не дожидаясь моего ответа, он двинулся вперед. Мне не оставалось ничего иного, как включить фонарь и последовать за ним. Коридор изгибался, петлял, разветвлялся, и вскоре я совершенно потерял ориентировку. Чувствовал только, что мы постепенно спускаемся все ниже и ниже.
      Внезапно я услышал плеск. Где-то совсем близко была вода. Стены коридора ушли в стороны, и мы очутились в довольно большой пещере. Своды ее тонули во мраке, а совсем близко у наших ног с тихим шелестом ударяли в каменный пол волны. Это было подземное озеро, а вернее, небольшой подземный залив. В сдержанном непокое его вод отражалось дыхание близкого океана.
      — Мы почти у цели, — услышал я голос Карлссона. — Сейчас прилив, и вода поднялась высоко. Пока мы наденем скафандры и приготовимся к спуску, вода начнет спадать. Вам приходилось когда-нибудь погружаться на тридцать-сорок метров?
      — Нет, — признался я.
      — Ну, не беда. У меня хорошие скафандры — легкие и надежные. Надеюсь, вы справитесь. Единственная опасность нашей экскурсии — мурены. Они заплывают в эти лабиринты. Придется взять оружие. Попадаются и спруты, но небольшие. Крупные сюда забираются редко.
      «Еще не легче, — подумал я. — Прогулка к вулканическому цоколю Муаи может оказаться богатой впечатлениями… Черт меня дернул согласиться! Впрочем, теперь отступать поздно… Пусть лучше воображает, что для меня все это — раз плюнуть…»
      Скафандры действительно оказались превосходными. Я натянул свой без труда, и Карлссон помог мне закрепить шлем. Дышать было очень легко. Гибкий металлический шланг соединял шлем с небольшими баллонами, укрепленными за спиной. В баллонах, по-видимому, находился кислород.
      — Сделайте несколько глубоких вдохов, — услышал я голос Карлссона. — Так, хорошо. Можете отвечать мне, скафандры радиофицированы.
      — Замечательная штука, — сказал я, имея в виду скафандр. — Последняя модель?
      — Нет. Они изготовлены лет пятнадцать назад. Впрочем, я не уверен, что сейчас научились делать лучше.
      — Я и таких не видел.
      — Эти сделаны по специальному заказу. Они рассчитаны для глубин до трехсот метров.
      — Ого! Разве возможно такое погружение в легком скафандре?
      — После небольшой тренировки вполне возможно. Мне приходилось погружаться в нем и глубже…
      Я с сомнением покачал головой, но Карлссон не заметил этого движения. Мой шлем остался неподвижным, и я убедился, что он очень просторен: в нем можно было свободно вертеть головой во все стороны.
      — В гребне шлема находится осветитель. Включающее устройство под левым баллоном, — снова услышал я голос Карлссона. — Вы можете включать и выключать свет левой рукой.
      Я засунул руку за спину и нащупал какой-то язычок. Дернул за него. Вспыхнул яркий свет, похожий на свет автомобильных фар. «Фары» находились где-то над головой. Это напоминало фонарь шахтерской лампочки, только свет был гораздо сильнее. Поворачиваясь, я теперь мог осмотреть подземелье. Ребристые стрельчатые своды уходили высоко вверх. Местами с них свисали ажурные каменные драпировки, похожие на белоснежные кружева. Сталактиты опускались к самой воде и отбрасывали на ее поверхность резкие причудливые тени. Под водой скалы круто обрывались. В глубине царил густой фиолетово-синий мрак; там вспыхивали и гасли удивительные красноватые искорки. Картина была настолько фантастической, что, кажется, я даже позабыл на время о своих страхах.
      — Вы готовы? — прозвучал голос Карлссона.
      — Д-да… — сказал я. Для меня самого это «да» прозвучало не очень убедительно.
      — Тогда в путь! Не отставайте от меня и посматривайте по сторонам…
      Он спустился по каменным ступеням и исчез. Темная вода сомкнулась над его шлемом, но тотчас же озарилась изнутри. Это Карлссон включил свой осветитель. Я увидел на глубине красновато-оранжевые ребра подводных скал. Тени крупных рыб метнулись в стороны.
      — Ну, где вы там? — послышался издалека голос Карлссона.
      Я вдруг вспомнил слова Питера: «В случае чего, шеф, мы устроим вам вполне приличные похороны…» В данной ситуации о похоронах не могло быть и речи. Я просто исчезну бесследно — и меня сожрут гнездящиеся в непроглядном мраке мурены. Боже, на какие идиотские выходки решаются иногда вполне благоразумные и уравновешенные люди.
      — Ну, — прозвучало издали.
      Мне пришло в голову, что это «ну» я уже слышал однажды… Впрочем, предаваться воспоминаниям было некогда. Свет фонаря Карлссона заметно ослабел, превратившись в размытое золотистое пятно.
      Если я не заставлю себя тотчас же войти в воду, Карлссон исчезнет на глубине…
      — Ух ты, бултых! — сказал я сам себе. Лет сорок назад так приговаривала моя бабушка, когда сажала меня в большой эмалированный таз, чтобы искупать.
      Я сделал шаг, потом другой. Тело вдруг стало удивительно легким, и я почувствовал, что плыву.
      Карлссона удалось догнать без труда. Мы поплыли рядом. Странные большеглазые рыбы с прозрачными плавниками неторопливо уступали нам дорогу; некоторые с любопытством разглядывали нас. Подводное ущелье, по которому мы спускались, постепенно сужалось.
      — Мурен сегодня не видно, — раздался у меня в ушах голос Карлссона. — Ушли с началом отлива. Зато вижу кальмара. Неплохой экземплярчик. Этот может и атаковать.
      Впереди появилось что-то похожее на веретенообразную торпеду. Торпеда неторопливо плыла нам навстречу. Кажется, она была длиной в несколько метров.
      Мне вдруг ужасно захотелось очутиться на берегу, на горячем песке пляжа… Во рту сразу пересохло…
      Карлссон обогнал меня. Я заметил, что он засунул левую руку за спину и поворачивает диск на конце одного из баллонов.
      Бледная торпеда побагровела, изогнулась гигантской запятой и вдруг превратилась в темное мохнатое облако.
      — Удрал, — с удовлетворением в голосе сказал Карлссон. Обозлился, покраснел и удрал. Они всегда багровеют, когда взволнованы… Ультразвуковой излучатель, — пояснил он, похлопывая по левому баллону. — Спруты не выносят его действия. Сразу выпускают «дымовую завесу» и ретируются. Тонкая нервная организация! С муренами хуже… Эти бестии — «толстокожие». Иногда приходится их потрошить.
      Но мурен мы так и не встретили.
      Мы спускались по ущелью еще минут десять. Потом оно резко расширилось, и мы оказались в огромной подводной пещере. Наши осветители словно пригасли. Их свет потерялся в толще воды, заполняющей гигантскую полость.
      — Эта пещера возникла вдоль границы вулканического конуса и рифа, — сказал Карлссон. — Видите черные породы? Это древние лавы — базальты. Обычные тихоокеанские базальты, а не кимберлиты…
      Мы подплыли ближе, и я убедился, что Карлссон прав. Конечно, это был базальт. Вульгарный базальт. Риф Муаи покоился на обыкновенном вулкане. В западной части Тихого океана таких вулканов сотни. Их лавы выходят прямо на поверхность, образуя вулканические острова.
      — Я хотел бы взять образцы…
      — Надо опуститься немного глубже, там, у подножия обрыва, можно найти обломки.
      Мы погрузились еще на десяток метров, и я увидел осыпь темных камней. Некоторые были покрыты наростами коралловых стеблей. Выбрав несколько обломков, я опустил их в карман скафандра.
      — Как с дыханием? — поинтересовался Карлссон.
      — Отлично.
      — Тогда опустимся еще немного. Вы сможете увидеть вашу скважину.
      «Здорово!» — подумал я.
      Мы углубились в запутанный лабиринт коралловых скал, похожий на гигантское каменное кружево. Как ухитрялся Карлссон находить правильный путь в этих сотах?..
      В одном месте, кажется, он заколебался: куда плыть дальше… Мне снова стало не по себе, и я уже готов был пожалеть, что не отказался от продолжения прогулки. Впрочем, через секунду в наушниках шлема послышался его голос:
      — Ага, вот она, чуть правее…
      Еще несколько движений, и я увидел в скальной нише металлический стержень. Всякие сомнения исчезли. Это действительно была обсадная труба нашей скважины. Уже тут было заметно, что скважина наклонена.
      — Какая здесь глубина? — поинтересовался я.
      — Метров шестьдесят. Авария у вас произошла выше, но сейчас туда трудно проникнуть.
      — Значит, вы помогли тогда освободить инструмент?
      — Вначале вы бурили очень неосторожно, — сказал Карлссон. — Совсем не учитывали особенностей этих пород. Получился обвал. Чтобы освободить ваш инструмент, пришлось применить заряд взрывчатки. Но, кажется, взрыв сильно повредил буровую коронку?
      — Пустяки, у нас были запасные. Примите мою благодарность за помощь.
      — Не за что! Просто мы боялись, что вы не сможете ликвидировать аварию и измените место скважины. Это сильно задержало бы ваши работы.
      — Однако вы очень заинтересованы в окончании наших работ и, очевидно, в нашем быстрейшем отъезде…
      — Сегодня вы догадливее, чем вчера.
      Обратный путь мы совершили без всяких приключений. Я не мог не признать, что Карлссон великолепно ориентируется в подводных лабиринтах Муаи. Без сомнения, он занимался их исследованиями не один год.
      Через час мы уже отдыхали в библиотеке коттеджа. Карлссон принес поднос с напитками. Я налил себе виски с содовой. Карлссон ограничился стаканом воды. Подозреваю, что это действительно была морская вода… Мы легко согласовали план дальнейших действий.
      Жители поселка пригласят нас всех на рыбную ловлю. В последний момент я под каким-нибудь предлогом останусь. Непогода задержит моих товарищей и их спутников на соседнем острове на несколько дней. За это время я постараюсь предельно углубить скважину и получу от Карлссона базальтовый керн, как доказательство того, что скважина вошла в вулканический цоколь острова. Потом вернутся мои товарищи, мы демонтируем буровую и уедем с пароходом, который должен прибыть на Муаи через три недели.
      У меня вертелся на языке один вопрос, и я не преминул задать его, кончая второй стаканчик виски с содовой:
      — Кто, собственно, был инициатором всего этого плана Справедливейший или вы, Карлссон?
      — Считайте, что мы оба, — скромно ответил Карлссон.
      — Но почему, черт побери, вы все так заинтересованы в нашем исчезновении с острова?
      — Вероятно, на этот вопрос отвечать не обязательно, — задумчиво произнес Карлссон. — Вы поймете сами… Впрочем, кое-что я могу сказать… перед вашим отъездом.
      — А, однако, этот Гомби наврал, — переменил я тему разговора.
      Карлссон с изумлением взглянул на меня.
      — Я имею в виду кимберлитовые вулканы в Тихом океане, пояснил я, отхлебывая виски. — Удивительно, как ему сразу все поверили… И уже несколько лет гоняются за призраками.
      — Ах, вот вы о чем, — тихо сказал Карлссон. — Нет, Гомби говорил правду… Кимберлитовые вулканы в Тихом океане есть. И их множество. Но они глубоко — там, под пятикилометровой толщей воды. Они на дне глубоководных котловин. И над ними нет вулканических конусов. Это всего-навсего воронки взрыва, как и на суше, — в Африке, в Сибири. Извержение кимберлитового вулкана — чудовищный взрыв на большой глубине; в результате взрыва земная кора оказывается как бы простреленной насквозь. Продукты взрыва не образуют вулканического конуса. Они улетают в межпланетное пространство, если хотите — превращаются в метеориты. А на месте взрыва остается труба или воронка, заполненная алмазоносными обломками. Это и есть кимберлит, загадочный кимберлит — свидетель взрыва под земной корой.
      — Никогда не слышал об этом, — признался я. — Я читал книгу профессора Гомби, но там написано иначе…
      — Гомби вначале и думал иначе. Позднее он изменил свои представления.
      — А где написано об этом?
      — Нигде…
      — Вы знали его?
      — Да.
      — При каких обстоятельствах Эн погиб?
      — Это была чудовищная подлость, — тихо сказал Карлссон. О, чудовищная! Дельцы из Алмазной корпорации перепугались, что открытие алмазов на дне океана уменьшит их доходы. Последовала серия диверсий. Сначала уничтожили глубоководную станцию, созданную Гомби у Маршалловых островов. В газетах писали, что это несчастный случай, но это была диверсия. Потом та же участь постигла главную базу экспедиции. Она находилась на одном из атоллов невдалеке отсюда. Когда Гомби и его уцелевшие товарищи эвакуировались с острова, теплоход наскочил на мину, а вернее, был торпедирован неизвестной подводной лодкой. И снова миру была рассказана басня: басня о гибели судна во время шторма.
      — Возможно ли! — сказал я. — Это в наши дни! И неужели никто не спасся?..
      — В наши дни случаются и худшие вещи, — возразил Карлссон.
      Меня удивило, что он не ответил на мой вопрос. Я хотел повторить его, но Карлссон продолжал:
      — После этой истории, я имею в виду историю Гомби, я окончательно разуверился в людях — в так называемых цивилизованных людях. Я навсегда ушел из их, мира и поселился тут, на этом атолле.
      — И вы… счастливы?
      — Пожалуй, да. Люди тут примитивны, но они честны и не испорчены цивилизацией. Они ловят мне рыбу, а я учу их понимать окружающий мир и самих себя. И лечу, если кто-нибудь захворает. Но болеют тут редко.
      — Вы, вероятно, ведете и научные исследования?
      — Так, пустяки, для души.
      — Какова же ваша главная профессия?
      — У меня их много. Вам наскучит, если начну перечислять…
      — А Справедливейший?
      — Что Справедливейший?
      — Он не мешает вам?
      Карлссон улыбнулся:
      — Мы встречаемся очень редко.
      — Но вы живете в одном доме с ним?
      — И тем не менее встречаемся редко.
      — Например, когда приходится давать аудиенцию незваным гостям?
      Он окинул меня проницательным взглядом.
      — О, — сказал он, — оказывается, вы более догадливы, чем я вначале думал. Вы не ошиблись… Но пусть все это останется между нами. И простите меня за тот маленький маскарад. В глазах окружающего мира Муаи должен быть одним из тысяч обычных островов. А на каждом острове Микронезии есть свой более или менее странный вождь…
      Я не мог скрыть изумления:
      — Значит, вы и есть Справедливейший! Я-то ведь думал, что вы тот таинственный гид, который встречал нас и провожал.
      Карлссон весело рассмеялся:
      — Все-таки я чуть-чуть переоценил вас. Я и то, и другое. Для этих мистерий у меня имеются две превосходные маски. Не хочу, чтобы мои сограждане принимали участие в таких инсценировках. Кое-кто из них не отказался бы и даже неплохо сыграл бы отведенную роль, но я оставляю за собой… всю внешнюю политику. Мы так условились. Внешняя политика — моя сфера, внутренняя — их. Достаточно и того, что во время визитов они не отказываются торчать у дверей этого дома.
      — Значит, у вас демократия?
      — Самая полная.
      Я чувствовал, что мне давно пора уходить и… все не мог заставить себя расстаться с этим удивительным человеком. Несмотря на внешнюю жесткость, от него исходило какое-то особенное обаяние. Население острова, должно быть, боготворило его…
      — Послушайте, Карлссон, — сказал я. — Если когда-нибудь я разочаруюсь в благах цивилизации, подобно вам, примете меня в свою общину? Я буду хорошим подданным, обещаю.
      — Это должны решить они все, — очень серьезно ответил Карлссон. — У нас ведь демократия…
      «10 марта.
      Завтра прибывает пароход. Наш груз сложен на берегу: звенья буровой, штанги, ящики с керном. Кажется, мои ребята довольны. Вместо шести — два с половиной месяца. А свои деньги они получат полностью. Ведь задача выполнена. Разумеется, начальство не будет в восторге. Алмазоносных кимберлитов мы не нашли на Муаи. К счастью для населения острова… В любом случае один проигрывает, другой выигрывает. Я лично доволен, что выиграли наши друзья — муайцы и старик Карлссон. Их идиллия будет сохранена… Вопрос, надолго ли?»
      Тогда все удалось сделать именно так, как мы задумали с Карлссоном. Ребята отсутствовали восемь дней. Правда, они вернулись злые и встревоженные. Они опасались какого-нибудь нового подвоха со стороны островитян. Однако, когда я рассказал, что все эти дни скважина бурилась и мне удалось вскрыть базальт, они пришли в восторг.
      Даже молчаливый Тоби произнес целую речь. Только Питер, придирчиво оглядывая базальтовый керн, проворчал, ни к кому не обращаясь:
      — Чудеса творятся на здешних проклятых островах… Ну, если за них платят…
      Он пожал плечами и больше не возвращался к этой теме.
      В последний вечер островитяне пригласили нас в деревню на праздник. Это был прощальный праздник в нашу честь. На центральной площади, напротив коттеджа вождя, собралось все население острова. Нас посадили на самое почетное место — на возвышение, устланное мягкими циновками. Пир начался с заходом солнца и продолжался до восхода луны.
      Когда бледный диск всплыл из темных вод океана и проложил широкую серебристую дорогу к берегу атолла, начались танцы. Гибкие темные фигуры то стремительно двигались в едином согласованном ритме, то застывали четкими изваяниями на фоне искрящейся поверхности океана. Танцам вторило негромкое мелодичное пение. Порой оно затихало, словно задуваемое порывами теплого ветра. Ветер шелестел листьями пальм и увлекал в темноту белые плащи танцовщиц…
      Мне вдруг стало очень грустно. Грустно оттого, что это была последняя ночь на чудесном острове, где мы пережили столько удивительных и забавных приключений… А еще грустно потому, что Карлссон так и не пришел на прощальную встречу. Мне хотелось поговорить с ним еще раз перед отъездом. Хотелось, чтобы он объяснил…
      Кто-то тихонько потянул меня за рукав. Я оглянулся. Позади сидел на корточках Ку Map. У него тоже был не очень-то веселый вид.
      — Ну, что скажешь? — спросил я возможно более бодрым тоном.
      — Завтра поедешь?
      — Поеду.
      — А куда?
      — Далеко. Сначала на Гаваи, потом в Америку.
      — Зачем?
      — Гм, зачем!.. Работать… Надо работать дальше…
      — Делать дырки на других островах?
      — На островах или на большой земле.
      Ку Map вздохнул:
      — Так целый жизнь будешь делать дырки?
      — Надо работать, Ку Map. Каждый человек должен делать свою работу. Вы здесь ловите рыбу и черепах…
      — О, — перебил Ку Map, презрительно надувая губы, — рыба жарить можно, черепаха — суп варить. А твой дырка что?
      — Мы с тобой не поймем друг друга, дорогой, — сказал я, обнимая его за плечи. — Люди чаще всего не понимают один другого, и это очень плохо.
      — Плохо, совсем плохо, — согласился Ку Map.
      — Поедем с нами, — предложил я.
      — Зачем?
      — Научу тебя работать на буровом станке. Будешь ездить по всему свету и делать дырки. Заработаешь много денег…
      — Нет, — серьезно ответил Ку Map. — Не поеду. Мне тут очень хорошо… Здесь мама и бабка Хмок Фуа Кукамару…
      — И отец?
      — Отец — нет. Он ушел туда, — Ку Map указал в океан, — и не пришел назад.
      — Утонул?
      — Я не знаю. Никто не знает… Может, утонул, может, ушел Америка. Назад не пришел.
      — Так поедем со мной. Может быть, мы разыщем твоего отца. Или, если захочешь, я буду твоим отцом.
      — Спасибо, — сказал Ку Map. — Нет, лучше ты приходи Муаи, когда надоест делать дырка. Приходи, пожалуйста…
      — А Справедливейший? Если он не захочет принять?
      — Захочет. Очень захочет.
      — Откуда ты знаешь!
      — Знаю. Все знаю, — Ку Map хитро улыбнулся. — Ты два раза говорил с ним и даже ходил далеко туда. — Ку Map постучал коричневым пальцем по циновке, на которой мы сидели.
      — А ты сам бывал там, в подводных пещерах внутри острова?
      — О, — Ку Map надул губы. — Каждый муаи ходил туда. Мы там ловим рыба. Там всегда самый лучший рыба. А еще там есть школа, и книжки, и машина, которая может делать свет. Много разных вещей.
      — Под водой?
      — Зачем под водой. Там есть много пещера без воды. Очень хороший пещера. Сухой. Там — на другой сторона острова.
      — Где мы сначала хотели бурить?
      — Да.
      — Понимаю… Почему же сразу никто не сказал, нам об этом?
      — Муаи не знал, какой вы все человек. Может, плохой человек?..
      — А теперь знаете?
      Ку Map широко улыбнулся:
      — Теперь знаем.
      — Кто же сделал все это: пещеры, школу, свет? Научил ловить рыбу внутри острова?
      Ку Map снова улыбнулся:
      — Ты знаешь… Он говорил тебе. А пещера всегда был. Такой пещера есть и на других островах, только поменьше.
      — А машина, которая делает свет?
      — Машина мы привезли с другой остров, — шепнул Ку Map, наклоняясь к самому моему уху. — Есть такой остров недалеко. Там тоже ученый человек делал дырка. Давно… Потом все пропало. Плохой человек все испортил. Муаи привезли оттуда много разный машина, вещи, книга. Хороший книга.
      — Это Справедливейший показал?
      — Он. Он все показывал, учил. Хорошо учил. Всех учил, и большой и маленький. Муаи теперь все ученый. Ученый и сильный.
      — И хитрый?
      — Немножко хитрый. Каждый ученый человек немножко хитрый.
      — Слушай, Ку Map, но теперь, когда все муаи стали учеными и хитрыми, многие, наверно, хотят уехать с острова на большую землю? И уезжают?
      Ку Map отрицательно покачал круглой курчавой головой:
      — Нет. Раньше хотел уезжать, когда плохо жил. Как мой отец. Теперь нет.
      — Значит, Справедливейший сделал вас всех счастливыми?
      Ку Map задумался, сморщил нос и нахмурил брови. Потом сказал:
      — Я так думаю: он помогал муаи, учил. А счастливый муаи стал сам. Муаи хотел стать счастливый, научился и стал… Понимаешь?
      — Кажется, понимаю. А скажи мне еще, как вы зовете его, когда встречаетесь с ним? Вы ведь часто встречаетесь, не правда ли? Неужели каждый раз, обращаясь к нему, муаи говорят: Справедливейший из справедливых, мудрейший из мудрых, вышедший из синих вод… и как там дальше?
      Ку Map звонко расхохотался:
      — Нет, это вы его так зовете. Мы так не можем. Долго говорить надо. Если столько говорить, муаи ничего не успеют сделать. Мы его зовем дядюшка Гомби, но те… — Ку Map прижал палец к губам. — Это не говори никому. Он не хочет, чтобы это знали… И никакой другой человек пусть не знает. Обещаешь?
      — Обещаю, — машинально повторил я. «Так вот оно что: дядюшка Гомби! Ну конечно, если бы я имел время подумать немного, не грех было додуматься и самому»…
      Ку Map шептал мне еще что-то в самое ухо. Я его не слушал. Я думал об этом удивительном и странном человеке… Сила или слабость двигали его поступками? Допустим, что он помог группке островитян стать счастливыми… Но он сошел с избранного однажды пути; встретив сопротивление, сам перечеркнул свои открытия. Отказался от борьбы с несправедливостью. А погибшие товарищи?.. Разве не его обязанностью было рассказать миру правду? Конечно, он гениальный ученый, но, остановившись на полпути, он, кажется, хочет теперь, чтобы люди забыли об его открытиях? Почему?.. Если каждый честный человек, разуверившийся в справедливости современного мира, захочет бежать на далекие острова?.. Уход на Муаи разве не бегство? Фу, черт, я ведь тоже последние дни всерьез подумываю о райской жизни на этих островах… Правда, не сейчас, а позднее. Но не все ли равно!..
      — Ты совсем не слушаешь меня, — с обидой объявил Ку Map, отодвигаясь.
      — Прости, Ку Map. Я думал немного о разных вещах… Смотри-ка, ветер совсем стих. Стало душно. Пойдем на берег океана.
      — Ступай… Приду потом…
      Осторожно обходя сидящие на земле фигуры, я вышел на освещенную луной площадь. Два темных силуэта маячили возле веранды коттеджа. На головах у них поблескивали каски. Даже и в этот последний вечер вход в коттедж был по-прежнему закрыт для нас. Интересно, где сейчас Карлссон… то есть Гомби?.. Света в окнах не видно… Наверно, сидит в одной из своих лабораторий, а может быть, плавает в подводных лабиринтах острова…
      Я подошел к самому берегу и присел на шероховатый выступ кораллового известняка. Камень был теплым. Он еще хранил остатки дневного тепла.
      Волны с легким шелестом набегали на влажный песок и спешили обратно сетью серебристых струй. Начинался отлив… Издали с внешнего кольца рифов временами доносился негромкий гул. Там продолжалась вечная работа прибоя. А в деревне все пели. Теперь в хор включились и мои товарищи. Я явственно различал хрипловатый голос Питера и высокий дискант Джо. Они не прислушивались к общей мелодии и тянули каждый свое. Значит, пальмовое вино начало действовать… Наверно, оно подействовало и на меня, потому мне так чертовски грустно в эту последнюю ночь.
      Две фигуры — большая и маленькая — вышли из тени пальм на освещенный луной белый пляж и направились в мою сторону. В маленькой я сразу узнал Ку Мара. А большая?.. Ну конечно, это был Карлссон.
      — Добрый вечер, профессор Гомби, — сказал я, когда они приблизились.
      — Этот маленький злодей проболтался-таки, — сказал Карлссон, положив руку на курчавую голову Ку Мара. — Цените откровенность!.. Это случилось благодаря его огромной симпатии к вам. Но и я не обманул вас. Карлссон — фамилия моей матери. Я носил эту фамилию в студенческие годы.
      — Мы видимся, вероятно, в последний раз. Позвольте задать вам еще один вопрос, профессор… И, поверьте, не из праздного любопытства. Мне хотелось бы разобраться в собственных мыслях и сомнениях.
      — Спрашивайте.
      — Почему вы отказались от борьбы? Тогда — пятнадцать лет назад?..
      — Ах, вот что… — задумчиво протянул он и отвернулся. И он долго глядел в океан, на переливающееся серебро лунной дороги. — На ваш вопрос нелегко ответить, — сказал он наконец. — Вы, вероятно думаете, что я просто испугался, испугался тех, кто поставил целью уничтожить меня и моих товарищей… Но знаете ли вы, что такое ответственность за открытие? Я имею в виду ответственность исследователя. Ведь те, кто прокладывают пути в неведомое, почти всегда идут впереди своего времени… Так вот, жизнь в какой-то момент может поставить перед ученым парадоксальный на первый взгляд вопрос: а не пора ли остановиться? Остановиться потому, что следующий шаг на пути исследований принесет уже не блага, а неисчислимые несчастия миру и человечеству. Вспомните хотя бы об открытии ядерной энергии. Физики ухитрились получить ее лет на сто раньше, чем следовало. А результат — величайшее открытие обернулось миру кошмаром непрестанной угрозы термоядерной войны… Поймите, человечество просто не доросло до некоторых «игрушек», которые торопятся дарить ученые…
      Вы вправе спросить, что все это имеет общего с исследованиями геологии океанического дна, которыми занимался некий профессор Гомби, и с открытием кимберлитов на дне Тихого океана. Увы, кое-что общее имеет. На дне океанов таится еще множество поразительных вещей… Мне посчастливилось, а вернее, я имел несчастье, приблизиться к разгадке одной из величайших тайн Тихого океана. Я имею в виду его огненное обрамление — кольцо вулканов, опоясывающее Тихий океан, Что-то пугающее есть в той щедрости, с какой энергия земных недр выплескивалась тут наружу миллионы лет. И потом — открытие кимберлитов… Вообразите себе десятки тысяч кимберлитовых жерл, похороненных под толщей океанических вод. Я начал смутно догадываться, что тут таится ключ к пониманию процессов, происходящих в недрах планеты… И вот настал момент, когда я должен был спросить себя: а не пора ли остановиться?..
      Мне удалось доказать, что Тихий океан — это гигантский вулканический кратер — самый огромный кратер нашей планеты. Чудовищным извержением недавнего геологического прошлого из него был извергнут сгусток глубинного вещества, образовавший Луну. То, о чем сто лет назад писал Джордж Дарвин и что впоследствии многие поколения геологов считали фантазией, оказалось истиной. Когда я подсчитал энергию вулканических выбросов Тихоокеанского кратера, мне стало страшно… Страшно за человечество, которое может протянуть руку к этой энергии и, конечно, с ней не справится… А ведь эта энергия сравнительно легко достижима. Вероятно, впоследствии, через сотни лет, энергия земных недр станет благодеянием свободного и мудрого человечества. Но сейчас путь к неведомому энергетическому океану должен был быть надежно закрыт для мира, раздираемого враждой и подозрениями… И вот я сделал то, что на моем месте должен был сделать каждый благоразумный и честный человек Земли. Я утаил от людей свое открытие, а ключи от него похоронил в глубинах Тихого океана. Вот теперь и судите, прав ли был профессор Гомби, когда он решил снова стать Карлссоном?
      — Но эта энергия, энергия недр, что она такое? — спросил я, будучи не в силах сдержать свое любопытство.
      — Об этом больше ни слова… Она — все то, что притаилось там, в глубинах планеты, чем вздыблены горы и рождены провалы морей… Взрывы величайших вулканов, землетрясения, образование алмазоносных кимберлитовых труб — это ее слабые отзвуки. Энергия недр еще страшнее той дьявольской силы, которая скрыта в смертоносных цилиндрах водородных бомб…
      — Значит, взрывы на ваших научных станциях?..
      — Нет, нет, то действительно были диверсии. И они лишь ускорили мое окончательное решение. Миру, в котором возможно такое, нельзя завещать новых открытий. Во время катастрофы судна мне одному случайно удалось спастись. Волны выбросили меня на этот берег. И я остался тут. Своим открытием я чуть было не привел все человечество на, край гибели. В искупление этого я решил сделать счастливыми хотя бы немногих-тех, кто населял клочок земли, давший мне спасение. И, кроме того, здесь, на этом острове, я оставался хранителем своей тайны и… тихоокеанского кратера.
      — Но один человек практически бессилен… И если кто-то пойдет по вашим стопам в исследовании тихоокеанского дна… Сейчас организуется столько экспедиций…
      — Да, конечно… Рано или поздно мое открытие кому-то удастся повторить. И если это сделают в ближайшие десятилетия, мне остается лишь утешаться мыслью, что человечество будет проклинать не меня.
      — Но разве нельзя придумать что-нибудь?..
      — Я не сумел…
      — Это потому, что вы один.
      — Я не один, — возразил он, обнимая Ку Мара. — Со мной вот — все они… И, право, мы кое-какая сила!
      — Правильно, — подтвердил Ку Map.
      — Вы хотите сказать, что если кто-то попытается повторить ваше открытие и приблизится к истине, вы помешаете исследователям так же, как когда-то Алмазная корпорация хотела помешать вам?
      Он нахмурился:
      — Возможно… Да, возможно, что мы попытаемся помешать. Впрочем, не теми методами, которые использовала Алмазная корпорация. Безумцев надо остановить. Вовремя остановить!.. Если иного выхода не окажется, я готов буду вмешаться… Да-да, я и мы все…
      — Но что же вы можете?..
      — О, — живо перебил он, — вы недооцениваете наших сил и возможностей. Уверяю вас, кое-что мы можем… Моя сила в знании того, что может случиться… А знать — это значит уметь предвидеть…
      — Но одного предвидения событий, даже самого точного, недостаточно, — не сдавался я. — Между предвидением и реальной возможностью противодействия зачастую существует пропасть. Как вы преодолеете эту пропасть? Можно ли вообще преодолеть ее в данном случае?
      Он испытующе посмотрел на меня:
      — Хотите, чтобы я раскрыл перед вами частицу моих… наших планов? Вам не удастся… Скажу лишь только: время работает на нас. Надеюсь, даже почти убежден, что повторить мое открытие сумеют еще не скоро. И пока я жив, тайна Тихоокеанского кратера будет сохранена.
      — А вы не боитесь, что я могу рассказать обо всем этом другим ученым?
      — Нет, — очень серьезно ответил он. — Во-первых, потому, что вы обещали мне хранить тайну Муаи, а ведь вы порядочный человек, не так ли?
      — Правильно, — снова подтвердил Ку Map.
      — А во-вторых, я же не сказал вам ничего, что могло бы… натолкнуть на след. Я говорил лишь о самых общих чертах… А они известны каждому геологу.
      — И все же мне кажется, — сказал я, — что вы не совсем правы. Вы могли молчать о самом открытии, но надо было бороться с несправедливостью, добиваться наказания виновников гибели ваших товарищей. Есть же на свете честные люди, даже и в нашей стране. Вас бы поддержали. И надо было рассказать правду о месторождениях алмазов. Они нужны всему человечеству.
      — Да поймите вы, — с легким раздражением возразил Гомби, — что все это гораздо сложнее и алмазы — не самое главное… И даже гибель моих товарищей… На карту поставлено большее — судьба человечества…
      — Судьб человечества вы не решите, сидя на этом острове. Мне кажется, вы все-таки переоцениваете свои силы… Правда, столкнувшись с нами, с маленькой группкой посланцев большой Земли, вы одержали верх; вы заставили нас поступить так, как считаете сами более правильным и удобным… Удобным для себя. Но ведь есть еще целый огромный мир, и перед ним вы совершенно бессильны, потому что, несмотря на все, вы ужасно одиноки. Вы, профессор, помогли стать счастливыми обитателям этого острова. Это правда. Но ведь вы могли сделать гораздо больше…
      — Не знаю, — задумчиво сказал он. — Пожалуй, мы не сможем сейчас убедить друг друга. Будущее покажет… Прощайте…
      И он ушел и увел с собой Ку Мара…
      С тех пор прошло десять лет. И теперь эта газетная заметка… Муаи больше нет. «Будущее покажет»… Вот и ответ на наш спор… Нет больше Хранителя тайны Тихоокеанского кратера и его маленькой колонии. И Ку Мара нет — Ку Мара, который за эти десять лет успел стать взрослым…
      А может быть, кто-нибудь из них все-таки уцелел? Может, они все уцелели, давно разъехавшись по другим островам Тихого океана? Ведь Гомби воспитывал их, чтобы тоже сделать хранителями тайны Тихоокеанского кратера. И может, он сам уже вернулся на Большую землю?..
      Нет, пожалуй, я должен повременить с разоблачением. Надо подождать еще некоторое время… Год… несколько лет… Кроме того, если они действительно все погибли, им-то я уже не помогу… И еще неизвестно, как на это посмотрит мое начальство… Ведь я тогда недобурил свою скважину. А мои сбережения невелики. Да и стоит ли сейчас снова привлекать внимание к открытию Гомби?..
      Так я думал, сидя над раскрытой утренней газетой. возле чашки остывшего кофе. И не знал: прав я или нет…
 
 
 
 

А.ШАЛИМОВ
ПЛАНЕТА ТУМАНОВ

 
 

НА ВЫСОКОЙ ОРБИТЕ

      — Выжидание, бесконечное выжидание, — раздраженно бросил Лар, — кружимся на этой орбите третий месяц — и ничего… Как вы все это собираетесь объяснять после возвращения?
      — Ну, до возвращения срок немалый, — Строгов осторожно вращал рукояти настройки. — Кроме того, кое-что выяснили…
      — Вы, конечно, имеете в виду ионосферу… Позвольте вам напомнить, Николай Петрович, еще пять лет тому назад профессор Тумов предположил, что у Венеры должна быть именно такая ионосфера: мощная, непроницаемая, окутывающая планету сплошной оболочкой. Он предположил это по результатам полетов ракет-зондов. Ну что же, мы подтвердили его гипотезу. Прилетели и действительно обнаружили ионосферу, не пробиваемую ни одним из доступных нам средств зондирования. А что под ионосферой, что скрывают туманы, застилающие поверхность планеты.? Мы даже не смогли выяснить толщину облачного слоя. Тумов высказал свою гипотезу, не покидая Земли. Стоило лететь лишь затем, чтобы подтвердить гипотезу, высказанную пять лет тому назад на Земле!
      — Не горячись, Лар. Проверка гипотез тоже входит в задачу Первой венерианской экспедиции. Разных гипотез… — Строгов умолк, внимательно вглядываясь в экран локатора, потом продолжал: — Ты прав, отражение снова от ионосферного слоя, но не от самой его поверхности, а откуда-то из глубины… Твердый орешек, эта венерианская ионосфера…
      — У нас есть еще одно средство, Николай Петрович. Давно пора его использовать! Твержу второй месяц… А вы отмалчиваетесь, уходите от ответа.
      — Я тебе уже говорил: надо осмотреться, прикинуть, все взвесить. Это, братец ты мой, не посадка на Луну. Да и туда не сразу сели. Нырнуть на атмосферной ракете в эту молочную муть никогда не будет поздно…
      — А если опередят?
      — «Опередят», — передразнил Строгов, — кто и как, скажи на милость? Они смогут послать первую экспедицию не раньше будущего года… И, это говорю тебе я — космонавт первого класса Николай Строгов, они не рискнут на атмосферную разведку. Они стали чертовски осторожными после тех катастроф в горных районах Луны… Вот ты второй месяц морочишь мне голову полетами на малых ракетах. А где гарантия, что атмосферные ракеты не исчезнут бесследно вместе с людьми, как исчезали наши автоматические станции, как исчезли перед этим ракеты-зонды, запущенные с Земли? Ведь мы не знаем, что происходит там, в этом непроницаемом тумане…
      — В атмосферной ракете полетит пилот. Не автомат, работающий по заданной программе, а живой человек… Если потребуется принять какое-то особое решение…
      — Ты можешь просто не успеть… Посмотри сюда, — Строгов провел пальцем по экрану локатора, — эти обрывки спиралей области таких ураганов, рядом с которыми земные тайфуны майский бриз. Если они пронизывают всю толщу венерианской атмосферы, тебя закрутит, как бумажный кораблик в водовороте, и разобьет о поверхность планеты. А ты говоришь — «особое решение»… Да если бы только ураганы… Что мы знаем об условиях атмосферного полета?
      — Кое-что мы все-таки выяснили, а кое о чем догадываемся… Догадываемся, что высокие температуры, фиксированные с Земли, — это, в основном, эффект ионосферы; догадываемся по движениям облачного слоя, что планета вращается, и довольно быстро; догадываемся, что под облаками не только суша, но и океаны…
      — И что там временами бывает жарковато, — проворчал начальник экспедиции, вставая из-за пульта управления.
      — Быть может… Но пора начать проверку догадок, чтобы привезти на Землю не только подтверждение «земной» гипотезы Тумова.
      — Повтори-ка всю программу локации, — сказал начальник, повтори на предельной мощности излучателя. Тебя сменит Коро, а после его вахты посоветуемся…
      Они собрались в центральном салоне межпланетного корабля-лаборатории — первого из кораблей этого класса, запущенного с людьми в сторону Венеры. Их было четверо. Четверо, впервые совершивших межпланетный перелет такой дальности.
      Теперь они кружили по экваториальной орбите на высоте трех с половиной тысяч километров над морем облаков, окутывающих планету. Каждые пять часов — новый виток. Этих витков уже тысячи. За массивными терранитовыми стенами «Землянина» — тьма и холод космоса. Тьма густо утыкана застывшими искрами звезд. Самая яркая голубая звезда — Земля. До нее сто миллионов километров. С каждым земным днем это расстояние увеличивается. Земля и Венера удаляются друг от друга. Через два земных месяца планеты снова начнут сближаться. Тогда «Землянин» отправится в обратный путь. В их распоряжении еще два месяца…
      — Это и много, и ужасно мало, — говорит планетолог Коро Ференц, покачивая головой. — Я согласен с Ларом — пора начинать разведочные полеты на атмосферных ракетах.
      Коро — самый молодой участник экспедиции; он на несколько месяцев моложе Лара. В день старта «Землянина» Коро исполнилось двадцать шесть лет. Двадцать пять из них он провел в родном Будапеште, а год — на Международной обсерватории «Луна-центральная» в море Ясности. Блестящая диссертация о природе лунных морей открыла Коро путь к участию в Первой венерианской экспедиции.
      — Теперь ваше мнение? — начальник экспедиции Николай Петрович Строгов. хмурясь, переводит испытующий взгляд на кибернетика и физика Станислава Порецкого — главного навигатора экспедиции. В непосредственном ведении Порецкого находится вся сложнейшая электронно-вычислительная аппаратура «Землянина».
      Порецкий долго молчит, подперев сплетенными пальцами подбородок. Его узкое худощавое лицо неподвижно. Глаза устремлены в иллюминатор… Строгов тоже глядит в иллюминатор. В блестящем металлическом кольце непроглядный мрак: «Землянин» летит сейчас над ночным полушарием Венеры.
      — Я много раз анализировал характер ионосферных возмущений, — говорит наконец Порецкий. — В них периодически должны возникать «окна». Понимаете, все-таки не исключен пропуск ослабленных сигналов с наших автоматических станций или с ракет-зондов, запущенных в минувшем году. Надо во что бы то ни стало попытаться поймать эти сигналы…
      — Значит… — возмущенно перебивает Лар.
      Строгов резко оборачивается, и Лар умолкает.
      — Коллега Ларион извинит меня, — покусывая тонкие губы, продолжает Порецкий. — Понимаете, я не против атмосферных полетов… Но поспешность… Если бы удалось получить хоть какие-то параметры приповерхностных условий, полеты атмосферных ракет стали бы более целенаправленными, конкретными, необходимыми и… так сказать…
      — Менее опасными, — подсказал Строгов. — Ясно… Двое за, и двое пока против… Тебе придется еще потерпеть, Лар.
      — Пока вы не поймаете нужных «параметров», не так ли? Лар с трудом сдерживал закипавший гнев. — В который раз одно и то же. Ждать… Ждать… Столько сил, энергии, средств, мечты вложено в нашу экспедицию, а мы, простите меня, ведем себя, как… — Лар махнул рукой и отвернулся.
      — Я очень понимаю ваше нетерпение, Лар, — снова начал Порецкий, обменявшись взглядом со Строговым. — Вас, как геолога, прежде всего интересуют каменные формации там внизу. Мы не имеем о них никакого представления. Четких отражений от поверхности, планеты получить пока не удалось… Сквозь «окна» в ионосфере мы можем поймать такие отражения. Надо искать «окна». Поэтому я имею сделать одно предложение. Можно?
      — Разумеется, — закивал массивной квадратной головой Строгов, — разумеется, выкладывай, профессор.
      — Сегодня утром я закончил один расчет. Получается, что ионосфера, за пределами которой мы кружим, слоиста. Примерно в тысяче-тысяче двухстах километрах под нами должна существовать зона ослабленной ионизации. Предлагаю перевести «Землянина» на круговую орбиту внутрь этой зоны…
      Строгов нахмурился, начал постукивать пальцами в полированную поверхность стола.
      — Ниже, непосредственно под нами, окажется зона очень высокой ионизации, — спокойно продолжал Порецкий. — Скорее всего, она представляет собой единый слой, простирающийся до высоты семисот — восьмисот километров над поверхностью планеты. Сквозь окна в нижнем слое легче поймать сигналы автоматических станций, тем более, что их будет отражать к нам верхний ионосферный слой. Сейчас можно рассчитывать только на те сигналы, которые пройдут сквозь оба слоя ионизированного газа. На нижней орбите вероятность получения сигналов резко возрастет, а опасность проникающей радиации увеличится незначительно.
      — Радиация для «Землянина» не проблема, — заметил Строгов. — Некоторое время мы могли бы кружить в ионосфере максимальной плотности. Хуже другое: «нырнув» в ионосферу, мы окончательно потеряем связь с Землей.
      — Зато не надо будет уделять столько внимания солнечной активности, — быстро сказал Коро Ференц. — Верхний слой ионосферы защитит в случае солнечных вспышек. А для связи с Землей всегда можно выйти на более высокую орбиту.
      — М-да… — протянул Строгов. — Все это, конечно, так, хотя может оказаться и не совсем так. Дай-ка твои расчеты, повернулся он к Порецкому, — подумаю… Погружение «Землянина» в глубь ионосферной оболочки не предусмотрено программой. Конечно, оно возможно… Нам запрещено вводить корабль в облачную атмосферу… Если промежуточный слой расположен значительно выше… В конце концов, мы в любой момент можем возвратиться на нашу теперешнюю орбиту.
      Прошло еще трое суток, трое земных суток, отмеренных атомными часами «Землянина». По-прежнему велись наблюдения, сменялись вахты у пульта управления. Наконец за обедом, на который собирался весь экипаж, включая и вахтенного, Строгов объявил, что «Землянин» меняет орбиту.
      — Мы с Порецким уточнили расчеты, — покашляв, пояснил Строгов. — Попробуем опуститься на полторы тысячи километров к нижней границе промежуточного слоя. Облачная атмосфера окажется в двух тысячах километров под нами. С новой орбиты повторим всю программу зондажа…
      — Но атмосферные ракеты… — начал Лар.
      — Вот тогда и решим, что делать с атмосферными ракетами, — спокойно перебил Строгов. — Прошу приготовиться к изменению орбиты. Двигатели корабля будут включены через сорок минут.
      Полулежа в стартовом кресле, Лар не отрываясь глядит на экран. Непосредственное наблюдение сейчас невозможно. Иллюминаторы кабин закрыты броневыми шторами. Строгов мастерски ведет корабль. Перегрузки почти не ощутимы. Лишь легкая вибрация звуконепроницаемых стенок кабины выдает работу двигателей. По гигантской спирали «Землянин» постепенно приближается к поверхности планеты.
      Если продолжать скручивать эту спираль, корабль войдет в молочно-белый туман, окутывающий планету, и через несколько минут глазам путешественников откроются картины неведомого инопланетного мира. Что скрывает белая пелена? Каменистые пустыни, иссеченные гигантскими трещинами, из которых багровыми. змеями ползут вулканические пары и смешиваются с низко нависающим покровом облаков? Или гигантские горные цепи, усаженные дымящими вулканами? Или заросли фантастических растений на бескрайних болотах, дышащих ядовитыми испарениями?
      Ответ будет получен не сегодня и не завтра… Скручивание спирали скоро прекратится: «Землянин» снова ляжет на круговую орбиту над серебристым морем тумана; и потекут дни осточертевших «экспериментов издалека», осторожного ощупывания неведомого.
      Разумеется, Строгов великолепный пилот космических трасс. За его спиной многие месяцы полетов, сотни миллионов километров, десятки посадок на Луну. Но эта его нерешительность, эта безграничная осторожность, твердое убеждение, что новое можно собирать лишь по зернышку… Он не признает риска… А ведь рассказывают, что когда-то и он рисковал. И еще как! Этим и прославился в молодости… В молодости! Ему и теперь немногим больше сорока. Но на «Землянине» он старше всех.
      Слышен негромкий звонок — знак, что маневрирование подходит к концу. Лар невольно поворачивает голову в сторону переговорного динамика. И действительно, из динамика тотчас же доносится хрипловатый голос Строгова:
      — Выключаю двигатели. Приступить к выполнению распорядка дня через пять минут после стабилизации гравитационного поля. Внимание, включается искусственное гравитационное поле.
      Почти осязаемые волны тяжести бегут сквозь отяжелевшее тело. Ноги наливаются свинцом, потом вдруг словно исчезают; кровь в висках начинает стучать, появляется знакомое ощущение раскачивания на гигантских качелях. Раскачавшись, качели начинают замедлять свои взлеты и падения и наконец останавливаются… Лар открывает глаза. Зеленая лампочка индикатора искусственной гравитации светит, не мигая, мягким ровным светом. Лар осторожно поднимает руку. Ощущение тяжести возвратилось. На этот раз Строгову удалось стабилизировать поле удивительно быстро. Еще пять минут — и можно встать и задвинуть стартовое кресло в стену кабины. Теперь они не скоро изменят орбиту. Все надо начинать сначала…
 

НА НИЗКОЙ ОРБИТЕ

      Удивительная штука — время! Иногда, словно подхваченное неведомым порывом, оно вдруг устремляется вперед с непостижимой быстротой; не успеваешь отсчитывать часы, дни, недели, некогда осуществлять задуманное; десятки незавершенных дел наваливаются, как перегрузки в ускоряющем бег космическом корабле. Но бывает и так, что время словно останавливается… Тогда дни, во всем похожие один на другой, тянутся с медлительностью улитки. Они неотличимы друг от друга, заполнены одними и теми же движениями, словами, встречами, поступками, даже мыслями.
      Все плотно упаковано в распорядок дня, утвержденный еще там… на Земле.
      Распорядок — святая святых их жизни на орбите. Восемь часов принудительного сна; специальный индикатор следит, спишь ли ты в действительности и сколько раз повернулся за ночь. А «утром» бесстрастный совет-приказ: принять снотворное на следующую «ночь». Завтрак, дежурство, обед всем экипажем. Одни и те же обрывки фраз:
      — …Интенсивность ионизации заметно меняется.
      — Да, но «окна»… Где они?
      — Нет, сигналов не поймал.
      — У меня тоже — ничего.
      — Просто любопытно, что происходит с нашими автоматическими станциями?
      — Проклятый туман!
      — Послушайте, этот консервированный компот осточертел! Неужели нельзя найти что-нибудь другое?..
      После обеда — «вечерняя вахта»: чуть слышно попискивают самописцы, бегут на экранах зеленоватые кривые. Их знакомый облик вызывает неистребимый позыв зевоты. Ионосфера словно издевается, отражая атаки приборов: непробиваемый невидимый щит, повисший над океаном белого тумана. Вчера, сегодня, завтра — отражения от нижнего ионосферного слоя… И тишина — слепая, мертвая тишина на всех диапазонах, на которых должны работать автоматические станции, заброшенные с «Землянина». Даже по записям в журналах наблюдений не отличить дни один от другого. Сколько времени они кружат так на этой орбите — неделю, месяц, годы?
      Сидя у пульта управления, Лар рассеянно листает журнал. До конца вахты еще час. А потом?.. Смотреть микрофильмы, читать? Опять слушать музыку? Снова до одурения спорить с Коро? Ведь не за этим же он летел… В двух тысячах километров мир неведомый, с миллионами загадок! Это час с небольшим на атмосферной ракете. Всего один час!.. А они кружат над этими облаками уже несколько месяцев, драгоценных месяцев, которые могли быть заполнены потрясающими открытиями… В конце концов, и Порецкий и Коро Ференц кое-что уже сделали, даже немало; но его, Лара, работа внизу, под этим янтарным туманом…
      Как он радовался, что летит, и вот что получилось! Даже на Луне удалось бы сделать больше, особенно если состоялась экспедиция в западную часть лунных Апеннин…
      И все Строгов!.. Любой другой начальник экспедиции давно сам предложил бы использовать атмосферные ракеты. А этот все выжидает. Чего? Чуда?.. Ведь они уже убедились, что ионосфера непроницаема, что разрывы в облачном слое не возникают.
      Лар раздраженно захлопывает журнал; смотрит на большой центральный экран, постоянно обращенный к Венере. Желтовато-перламутровый отблеск планеты, ослабленный мощными светофильтрами, заметно пульсирует. В двух тысячах километрах под терранитовым диском «Землянина» в наружном слое облаков струи тумана находятся в неустанном движении, свиваются в гигантские спирали, сходятся и расходятся, поднимаются грибоподобными шапками, напоминающими скопление кучевых облаков Земли, и уходят куда-то на глубину в открывающиеся темные воронки. Бесконечный круговорот неведомой, чужой и враждебной атмосферы. Конечно, маленькой разведочной ракетке «Землянина» придется нелегко в тисках чудовищных ураганов. И все-таки атмосферный полет необходим. Разве не в нем главная цель экспедиции?
      Бесшумно открылась дверь. Вошли Строгов и Коро. В ответ на вопросительный взгляд начальника Лар пожимает плечами.
      — В спектре атмосферы не уловил изменений? — помолчав, спрашивает Строгов.
      Лар молча протягивает пачку спектрограмм.
      Строгов внимательно рассматривает спектрограммы, потом передает их Коро.
      — Тут, кажется, ничего нового, — задумчиво говорит Строгов, глядя на центральный экран. — Углекислота, вода, немного азота и водорода, как всегда, гелий и аргон. Все по-старому…
      — Вот, — Коро быстро откладывает одну из спектрограмм. Здесь тоже. И здесь…
      Строгов склоняется над спектрограммами, разглядывает их, покусывая губы.
      — Верно, — говорит он наконец. — И здесь тоже. Ты, брат, прозевал, — обращается он к Лару, похлопывая его по плечу. Во вчерашних спектрограммах Коро обнаружил признаки озона. И в сегодняшних они, оказывается, есть. Вот видишь? Ионизированный кислород… А ведь это, быть может, жизнь. Жизнь… повторяет, он и снова смотрит на центральный экран.
      Но экран уже потемнел, быстро наплывает покров густой непроглядной тени. «Землянин» снова, уже в который раз, пересек линию терминатора.
      — Как же с атмосферной разведкой? — Лар старается говорить безразличным тоном, но в голосе вдруг появляется противная хрипота, и пальцы начинают слегка дрожать.
      Строгов задумчиво катает хлебный шарик по гладкой пластмассовой поверхности обеденного стола и молчит.
      Неожиданно вмешивается Порецкий:
      — Если скорость движения облаков растет с глубиной, атмосферный полет на наших ракетах, пожалуй, неосуществим: ракету закружит и разобьет о поверхность планеты. Я начинаю приходить к выводу, что для атмосферной разведки мы недостаточно вооружены…
      — Другими словами, вы предлагаете отказаться от выполнения главного пункта программы «Землянина»? — спрашивает Лар, сжимая под столом кулаки.
      — Я не берусь сформулировать окончательное мнение, — мягко говорит Порецкий, не глядя на Лара, — но вы должны согласиться, что опасность исключительно велика.
      — Любая первая разведка опасна. Любой первый полет — это риск. Мы все рискуем с момента старта…
      — Разумеется, однако риск не должен выходить за пределы здравого смысла.
      — А вы слышали, профессор, что во время последней войны люди закрывали грудью амбразуры вражеских укреплений? Это был уже не риск в пределах здравого смысла, а…
      — Я допускаю возникновение ситуации, когда человек вправе принести себя в жертву, ради общей цели. Но в данном случае аналогия не кажется удачной. Никто не требует от нас штурма любой ценой. Самое главное условие — возвращение экспедиции, всех ее участников. Мы — ученые и должны поступать разумно…
      Лар гневно встряхивает головой.
      — Простите, я… я перестаю понимать ситуацию… Николай Петрович, — обращается Лар к Строгову, — я настаиваю на обсуждении вопроса об атмосферной разведке. В нашем распоряжении остается чуть больше месяца. Мы кружили без конца на верхней орбите, теперь все повторяется на нижней… Время уходит…
      Строгов перестал катать хлебные шарики и, чуть прищурившись, слушает Лара. Где-то в глубине его глаз притаилась усмешка. Лар сбивается и умолкает.
      В салоне «Землянина» наступает тишина.
      — Пожалуй, буду собирать со стола, — говорит Коро, ни к кому не обращаясь.
      — Постой-ка, — Строгов откинулся в кресле и, подперев массивной ладонью квадратную с проседью голову, обвел всех задумчивым взглядом: — Вот ты, Лар, говоришь — обсуждать. А что обсуждать? И так все ясно. Ты готов очертя голову нырнуть в этот взбесившийся туман, мы со Станиславом считаем атмосферные полеты с людьми преждевременными. В подобной ситуации, независимо от мнения Коро, «ученый совет экспедиции» большинством голосов выскажется против атмосферного полета… Против — в данный момент… Но кое-что может измениться. Месяц — это, брат ты мой, такой срок в космической экспедиции! Могу тебе напомнить, если ты забыл, что два года назад за месяц, всего за один месяц, наши заокеанские коллеги угробили три ракеты с людьми в лунных Апеннинах. Вот цена неоправданного риска. Четырнадцать жизней, и каких! Там был мой приятель Джек Мэффи, — Строгов тяжело вздохнул. — Вот так, душа моя.
      — Надо изучить особенности циркуляции атмосферы, — сказал Порецкий. — Выяснить хотя бы самые общие закономерности, чтобы во время разведочного полета войти в туман с «попутным ветром», и, конечно, не в момент максимальной турбуленции…
      — Здесь, как и на Земле, должны быть свои «ревущие сороковые» и свои «зоны затишья», — кивнул Строгов. — Попробуем отыскать их, чтобы совершить первый полет не при тайфуне, а хотя бы при урагане средней силы. Конечно, хорошо бы сделать один-два разведочных полета, но определенно я ничего не могу обещать. Ничего!.. Однако атмосферные ракеты можно подготовить. Приведем их, так сказать, в полную боевую готовность. И посмотрим… Время у нас есть. С этой стороны пока все в порядке… Хуже другое: погрузившись в ионосферу, мы потеряли связь с Землей. Хоть мы и предупредили наши следящие станции, все равно они беспокоятся и ждут сигналов. Об этом тоже нельзя забывать…
      Прошло еще несколько дней. Две атмосферные ракеты из четырех были подготовлены к полетам. На них погрузили аварийные запасы воды, пищи и кислорода, все механизмы тщательно отрегулировали и проверили. Теперь можно нажать кнопку… Откроется выводной шлюз — и ракета сама выскользнет наружу и будет продолжать полет в нескольких десятках метров от огромного диска «Землянина». И вот тогда, если включить двигатели…
      Достаточно спуститься в нижний отсек, надеть полетный скафандр, нажать кнопку двери, ведущей в ракетную камеру, и… через полтора-два часа полета ракета достигнет поверхности планеты.
      Лар часто думал об этом. Он не сомневался, что первый полет предстоит совершить ему, может быть, вместе с Коро. Во время тренировок на Земле, а потом на окололунной орбите именно они с Коро отрабатывали технику пилотирования маленьких атмосферных ракет. Эти ракетки оказались надежными и легко управляемыми. Они превосходно вели себя и в безвоздушном пространстве, и в плотной земной атмосфере. Лар десятки раз стартовал на них с большой стационарной базы — обсерватории «Ц-3», неподвижно висящей над Северным полюсом Земли. Обычно он нырял во мрак ночного полушария и, проникнув в плотные слои атмосферы, переводил ракету в горизонтальный полет на высоте десяти-двенадцати километров над земной поверхностью. Он видел внизу огни городов и поселков, сигнальные вспышки далеких аэродромов и ракетодромов, светлые пунктиры стартующих межконтинентальных самолетов-ракет. А однажды с высоты двадцати километров ему даже довелось наблюдать извержение одного из камчатских вулканов…
      В арктическом секторе разрешали приближаться к поверхности на четыре-пять километров. Лару особенно запомнился последний полет, завершивший тренировки на околоземной орбите. Он вылетел с «Ц-3» один, в направлении Северного полюса Земли. На высоте десяти километров ракета вошла в плотные облака. Непроницаемая тьма вокруг. Быстро приближается поверхность Земли: семь километров, шесть, пять. Лар переводит ракету в горизонтальный полет. Теперь курс на юг…
      Видимость — ноль. Лар явственно ощущает стремительные порывы ветра. Вибрируют педали и рули ручного управления. Тьма… В ушах позывные «Ц-3» и далекая перекличка полярных станций. Проплыли на экране зеленоватые контуры занесенного снегом Шпицбергена.
      В иллюминаторах по-прежнему ни зги. Ураган усиливается. Трудно удерживать рули управления. На экране — бесконечные поля торосов. И вдруг — легкое сотрясение корабля, всплеск неяркого света в иллюминаторах. Тучи разом исчезают, словно обрезанные гигантским ножом. Впереди — освещенная луной ледяная равнина и далекие огни Северной Норвегии…
      Лар оглянулся. Тучи, сквозь которые он только что пролетел, громоздились исполинской стеной. Освещенные луной, они казались неподвижными, но он-то хорошо знал, что творилось там внутри…
      Туманная оболочка венерианской атмосферы даже издали не кажется неподвижной. Что ждет того, кто первым погрузится в нее?
      Но что бы ни ждало, он полетит. Кто-то должен быть первым. А путь открытий всегда нелегок и порой опасен. Впрочем, Лар уверен в атмосферных ракетах «Землянина», уверен и в самом себе. Не боязнь, а лишь нетерпеливое ожидание встречи с неведомым томит его и мешает спать в часы, отведенные для отдыха. И еще — гнетущая тревога…
      Она появилась два дня назад, после разговора с Коро…
      Венгр продолжает изучать спектральный состав облачного слоя планеты. Этот состав во многом загадочен; кроме известных газов, Коро удалось уловить в атмосфере Венеры присутствие каких-то странных веществ, которые он назвал «обломками молекул».
      Коро считает, что это «обрывки» углеводородных цепочек, неустойчивые в нормальных условиях. Как они могли очутиться в верхних слоях венерианской атмосферы?
      — Мне вначале пришло в голову, — говорил Коро, показывая Лару спектрограммы, — что эти странные углеводороды возникают в верхних слоях атмосферы под воздействием ультрафиолетового излучения солнца. Потом я понял, что это невозможно. Это именно «обломки» гораздо более сложных соединений. Вероятно, они образуются в глубине облачного слоя, может быть, у самой поверхности планеты. Понимаешь, там происходят какие-то взрывы… Сила взрывов так велика, что их продукты уносит в верхние слои атмосферы. Тут они окончательно разрушаются. Поэтому их не удается наблюдать длительное время…
      — Что же это могут быть за взрывы? — осторожно поинтересовался Лар.
      — Ну, например, мгновенное возгорание, мгновенная вспышка громадных порций вещества, сходного с земной нефтью…
      Лар недоверчиво покачал головой:
      — Еще одна гипотеза…
      — Разумеется, гипотеза, — подтвердил Коро, — но если окажется, что она имеет под собой основание… Ты же понимаешь… Атмосферные полету…
      — Строгов знает? — быстро спросил Лар,
      — Я еще не сказал ему… Надо повторить наблюдения… Мне и самому все это кажется очень странным, но другого объяснения пока не могу придумать… Однако атмосферные полеты…
      — Послушай, Коро, — взволнованно перебил Лар. — Остается двадцать пять дней до возвращения. Ты знаешь отношение Строгова… Сейчас он, кажется, готов согласиться на атмосферную разведку. Но если рассказать ему это, он снова начнет колебаться. Оставшиеся дни уйдут на проверку твоих предположений, время будет безвозвратно упущено. Предположения могут не подтвердиться, а атмосферную разведку мы не успеем осуществить. Нам придется лететь обратно, так и не заглянув под облачный покров. Это же совершенно невозможно… И еще одно: подобную гипотезу проще всего подтвердить или опровергнуть именно путем атмосферной разведки на малой ракете. Ведь, может быть, эти твои «взрывы» не так уж катастрофичны…
      — Что ты предлагаешь? — нахмурился Коро.
      — Не говори пока Строгову о своем открытии, ну, об этих обрывках углеводородных цепочек, или как там ты их называешь. Иначе… Мы лишимся последних шансов.
      — Разумеется, если бы я был уверен, что не ошибаюсь, я… я не смог бы согласиться с тобой, Лар, — тихо сказал Коро. Но пока я совсем не уверен. Это лишь предположение, даже не гипотеза. Буду продолжать наблюдения и поступлю так, как ты просишь. Но если появятся новые данные — более определенные, я тотчас же поставлю в известность шефа. Это слишком серьезно…
      Четвертый день все свободное от сна и вахты время Коро проводит над спектрограммами — старыми и теми, которые непрерывно поступают. В ответ на встревоженные взгляды Лара он лишь чуть заметно покачивает головой. Ничего… Пока ничего… А что будет завтра?
      Строгов молчит, выслушивая краткие сообщения вахтенных. Он явно избегает Лара и старается не оставаться с ним наедине.
      «Итак, лишь две недели до возвращения», — думает Лар. Всего две недели. В любой момент Строгов может увести «Землянина» на более далекую стартовую орбиту. Потом обратный путь — и снова Земля… Земля!.. Конечно, все они истосковались по ней за долгие месяцы пребывания в тесных кабинах корабля. Бесконечный путь, бесконечное кружение по орбите. Ворохи спектрограмм, фотографий, графиков, километры перфорированных лент, сотни исписанных страниц, в журналах наблюдений, десятки километров магнитных записей… И ни одного образца пород неведомой планеты, ни одной пробы газов ее атмосферы, ни одного разведочного полета… Утренняя звезда Земли, Планета Туманов, останется такой же загадочной, какой была и раньше. Другие приподнимут покров ее тайн, более решительные, более смелые, более настойчивые…
      Конечно, это счастье — вернуться. Выйти на волю из металлических внутренностей корабля, полной грудью вдохнуть воздух земных полей, почувствовать на лице порывы земного ветра, ощутить тепло земного солнца, тепло дружеских рук. И снова встречать закаты и восходы на морском берегу, слушать шорох волн, накатывающихся на обточенную гальку и… мечтать о новых полетах. А когда солнце зайдет и заблестит в темнеющем небе Яркая вечерняя звезда, думать о том, что вот совсем недавно ты побывал вблизи нее…
      Но во всех этих мечтах, думах, воспоминаниях незримо и неотступно будет присутствовать укор… Ты был так близко и не смог, не сумел! И для тебя, как для тех, кто смотрит на нее из безмерной дали, она осталась загадкой… Планета Туманов… Неужели там, в этих облаках, лишь хаос, мрак, смерть? Не может этого быть!..
      Конечно, их полет — первая разведка. Конечно, они пионеры новых трасс. Кое-что им удалось. Возможно, их даже назовут героями. А укор останется. На всю жизнь! Ты был так близко и ты не дерзнул…
      Но если все-таки в последний момент Строгов разрешит атмосферный полет? Разумеется, так просто — не вернуться из клубящегося котла туч, в котором Коро почудились какие-то чудовищные вспышки — взрывы. Кануть в эту колеблющуюся пелену и, может быть, навсегда исчезнуть в ней, как исчезли бесследно беспилотные ракеты?..
      Лар откидывается в кресле и закрывает рукой глаза.
      Круговорот одних и тех же мыслей… Одних и тех же в течение бесконечных месяцев.
      «Нет, нет… Не может этого быть… И потом… Если даже атмосферная ракета «Землянина» не вернется, если Планета Туманов станет могилой для ее пилота, разве этот пилот не испытает величайшего, ни с чем не сравнимого счастья первооткрывателя, особенно если он успеет передать «Землянину» то, что разглядит и поймет? Конечно, лететь надо, надо, надо, — думает Лар. — И я готов, я хочу это сделать, я это сделаю без промедления в любой момент».
      У входа в кабину управления корабля Лар встретил Строгова. Что-то в выражении лица начальника заставило Лара насторожиться. Неужели Строгов взволнован? Он — и взволнован… Невероятно! Лар в упор глянул в глаза шефа. Строгов выдержал взгляд, на лице его появилась улыбка, но где-то в глубине глаз Лар прочитал сомнение, тревогу и даже нерешительность.
      — Идешь сменять Коро? — Строгов явно не торопился уступить дорогу в узком коридоре.
      — Да.
      — Постой-ка! Коро останется на вторую вахту.
      — Почему?
      — Сам захотел. И потом…
      — Что еще?
      — Видишь ли, Лар… Ты не раз напоминал об атмосферном полете…
      Лар весь напрягся, но нашел в себе силу небрежно кивнуть в ответ:
      — Разумеется… Ведь это важнейший пункт нашей программы…
      — Ну, не совсем, мой мальчик. Однако… Видишь ли, Порецкий тщательно изучил структуру наружных слоев атмосферы. Есть одно поле в средних широтах со сравнительно спокойным движением облаков. Я не хочу сказать, что там штиль, но резких турбуленций не наблюдается уже много дней. Мы с ним посоветовались и решили… То есть нет, мы ничего не решали, но мы подумали, что если идти на риск атмосферной разведки, то только там. Это не приказ, Лар, и даже не совет… Я ничего не могу тебе посоветовать. Но если хочешь, ты можешь совершить там полет… Разумеется, в верхних слоях, не уходя глубоко в этот проклятый туман. Ты взял бы пробы газов, попытался зондировать облачный слой…
      Лар вдруг почувствовал слабость и поспешил прислониться к металлической стенке коридора.
      Вот этот момент, о котором он столько думал, ради которого, собственно, и летел…
      Строгов говорил что-то еще назидательным и непривычно мягким тоном, положив руку на плечо Лара. Лар не слушал. В висках стучала кровь, и в унисон ее ударам все оглушительнее звучало одно лишь слово:
      «В полет… В полет… В полет…»
      Лар облизнул сухие губы и, глядя в лицо Строгову, улыбнулся впервые за много дней:
      — Я готов… Когда?
      — Видишь ли… Я все-таки хотел бы, чтобы ты еще подумал… Время у нас есть… Ты, конечно, понимаешь, меру опасности мы предугадать не можем. Вероятно, это очень опасно. Тысячу раз предпочел бы лететь сам, но, как капитан «Землянина»… Ты понимаешь… Вот Коро, он сейчас против полета, но мы с Порецким думаем… В общем, я рад, что ты не изменил своего решения, но торопиться не будем. Составим подробный план взаимодействия, еще раз проверим атмосферную ракету…
      — План составлен, а ракета проверена много раз, — решительно перебил Лар. — Все в полной готовности и я — тоже. Нет, я предпочел бы лететь сейчас же, если вы не возражаете, Николай Петрович. Ведь ваши дополнительные указания не займут много времени?
      — Нет, конечно… Ну ладно, будь по-твоему… Может быть, ты и прав. Иди готовься! После твоего вылета я сменю Коро. Он сможет вылететь на помощь в любой момент.
 

СТАРТ

      Последние минуты перед стартом атмосферной ракеты. Уже проверен скафандр, контрольная аппаратура, уже задвинулись непроницаемые переборки, отделившие шлюз ракеты от внутренних помещений «Землянина».
      Лар полулежит в стартовом кресле, положив руки в эластичных перчатках на рычаги управления. В переговорном устройстве шлема отчетливо слышны голоса товарищей, собравшихся у пульта управления «Землянина». Собственно, слышен лишь хрипловатый, отрывистый голос Строгова и короткие спокойные реплики Порецкого. Коро молчит. Он молчал и при прощании в салоне «Землянина», тщетно пытаясь скрыть волнение и тревогу. Губы его были плотно сжаты, словно он боялся, что заговорит помимо воли; на бледном красивом лице, обрамленном черной бородкой, выступили багровые пятна. Пожимая руку Лару, он только шепнул сквозь стиснутые зубы:
      — Помни, что говорил… Взрывы… Они возможны… Ну, попутных бурь!
      Он приложил вытянутый указательный палец левой руки к своему носу — условный дружеский знак, которым провожают улетающего космонавта и желают ему счастливого возвращения. И Строгов, и даже изысканно вежливый Порецкий повторили этот жест, ставший традиционным много лет назад…
      Полулежа в стартовом кресле, Лар улыбается. Он вспомнил рассказ своего инструктора по атмосферным полетам. Старик уверял, что этот жест появился после того, как провожали на окололунную орбиту одного из первых космонавтов. В день отлета с утра моросил дождь, и к моменту старта у всех провожающих начался насморк…
      — Ты готов?
      Эти слова обращены к нему.
      — Да, Николай Петрович.
      — Значит, помни: три часа полета.
      — Да…
      — Глубоко в туман не погружаться.
      — Да…
      — Главные задачи: пробы газов и определение толщины облачного слоя зондированием.
      — Да…
      — Двигаться по трассе, близкой к вертикали.
      — Да, да…
      — «Землянин» будет висеть над трассой твоего пути.
      — Николай Петрович, вы все это повторяли уже десять раз.
      — Знаю! Ионосферу пройдешь на предельной скорости, торможение — с приближением к поверхности облаков.
      — Да, да…
      — Ну, в добрый час… Даю обратный счет. Десять, девять, восемь…
      «Вот она, эта минута, — думает Лар, — последний шаг навстречу мечте, на порог великой тайны… Странно: никаких возвышенных мыслей, никаких особых ощущений. Впрочем, нет, одно ощущение появилось — зачесалось левое ухо. Фу ты, черт! Как бы почесать его?»
      Лар крутит головой, пытаясь потереться ухом о стекло шлема.
      — …Два, один, старт!
      Руки сами нажимают на рычаги. Знакомое ощущение падения в стремительном лифте, легкое сотрясение — и тело словно исчезает. Плоский диск атмосферной ракеты отделился от материнского корабля и парит в нескольких десятках метров от него уже за пределами искусственного гравитационного поля «Землянина».
      Теперь только эластичные крепления удерживают Лара в стартовом кресле. Взгляд на контрольные приборы: все в порядке… Взгляд в иллюминатор, расположенный над головой: там огромный, тускло поблескивающий зонт «Землянина», а справа за его краем — черный провал, и в нем — яркая густая россыпь немерцающих звезд. Взгляд в иллюминатор под ногами: там светит ровная медовая желтизна венерианской атмосферы. Итак, в его распоряжении три часа… Вот только бы перестало чесаться ухо…
      Голос Строгова в переговорном устройстве:
      — Как дела? Как слышишь?
      — Все в порядке, пока слышу хорошо.
      — Стабилизация?
      — Нормально. Включаю двигатели.
      — Подождите-ка, Лар…
      Это голос Порецкого. Что еще такое?..
      В переговорном устройстве неразборчивый шорох голосов.
      Похоже, что говорят все сразу. Лар напрягает слух и улавливает взволнованные реплики Коро:
      — Там… это там… смотрите… Да, я уверен…
      И сразу густой хриплый бас Строгова:
      — Внимание, Лар. Придется задержать полет. Ты слышишь меня? Приказываю немедленно вернуться. Открываю входной шлюз…
      Лар бросает стремительный взгляд в верхний иллюминатор. В терранитовом корпусе «Землянина» уже появилась темная воронка — шлюз открывается.
      «Как быть? Неужели от полета придется отказаться? Что они там обнаружили? Его ракета в порядке. «Землянин», конечно, тоже. Значит, Коро?»
      — Лар, почему не отвечаешь? Приказываю вернуться! Немедленно!
      Лар молчит, стиснув зубы. Руки сжимают рычаги стартовых двигателей. В голове обрывки мыслей:
      «…Приказ капитана… Он обязан подчиниться… Но полет… Это не отсрочка, это — отмена… Опасность?.. Но «меру опасности мы предугадать не можем». Кто это сказал?..
      — Лар, почему молчишь? Ты слышишь меня? Приказываю…
      Голос Порецкого:
      — Он не слышит… Нарушилась связь. Но он еще не включил двигателей. Ракета в радиусе внешнего гравитационного поля «Землянина»…
      «Ах, вот что! Хотите силой втянуть меня обратно? Вы это еще можете… Но на стабилизацию поля вам потребуется некоторое время… Десять-двенадцать секунд… Значит, пять секунд на решение…»
      Но тело уже наливается невообразимой тяжестью. Неужели Строгов переключил поле мгновенно? А как же они там? Ведь и они не успели к этому приготовиться. Значит, им сейчас гораздо труднее, чем ему здесь. По инструкции мгновенное переключение искусственного гравитационного поля допускается лишь в случае крайней опасности. Лар с трудом поднимает отяжелевшие веки… кому грозит эта опасность? Ему? Но он уже за пределами «Землянина», где командует Строгов… Это как раз тот момент, когда он вправе решать сам. Ведь он сам решал, идя на этот полет…
      Нет, он не хочет возвращаться… Он должен выполнить свое решение… Должен…
      Лар пытается нажать на рычаги стартовых двигателей, но слишком велика охватившая его тяжесть. Он не в силах даже пошевелиться. Краем глаза он замечает, что полированная поверхность исполинского диска «Землянина» постепенно приближается. Сейчас его маленькую ракетку втянет в отверстие шлюза. Лар чувствует во рту соленый вкус крови. Это все гравитационная перегрузка…
      Задыхаясь, он в последний раз пытается надавить на стартовые рычаги, и именно в этот момент ощущение сковавшей его тяжести немного ослабевает: нестабилизированное поле так неустойчиво…
      Рычаги уступают нажиму пальцев, и вдруг резкая дрожь сотрясает тело атмосферной ракеты. Стартовые двигатели заработали. Расстояние между «Землянином» и ракетой Лара снова начинает увеличиваться. Двигатели маленькой ракеты пытаются разорвать опутавшую ее гравитационную сеть.
      Перегрузка становится невыносимой. Лару кажется, что его расплющивает в стартовом кресле. Теперь он не в состоянии даже шевельнуть пальцем. Перед глазами стремительный радужный калейдоскоп. В ушах оглушительно стучит кровь, и сквозь ее удары издалека доносится голос Строгова:
      — Лар… Лар… Лар…
      Затем сразу тишина и мрак…
      Маленький блестящий диск атмосферной ракеты, разорвав гравитационный плен, все стремительнее скользит в пустоте навстречу колеблющемуся туману, унося бесчувственное тело космонавта.
      — Что же, в конце концов, произошло, черт меня побери, бормочет Строгов, с трудом поднимая отяжелевшую голову от пульта управления. Его багровое лицо залито потом. Толстые короткие пальцы, лежащие на кнопках пульта, дрожат.
      Порецкий вытирает платком залитую кровью щеку. Скривившись от боли, пожимает плечами:
      — Вероятно, результат ионизации… Радиосвязь отказала, он включил двигатели в тот самый момент, когда вы переключили гравитационное поле.
      — Чепуха! Мне удалось подтянуть его ракету почти к самому шлюзу. Это все получилось позднее…
      — Я не удивлюсь, если его расплющило, несмотря на скафандр и амортизаторы кресла.
      — Ерунда! Он крепче нас всех. А мы, однако, целы.
      — Но ты забываешь о тяге его двигателей. В конце концов они пересилили действие гравитационного поля. На него действовала суммарная нагрузка…
      — А по-моему, он слышал нас, — тихо сказал Коро, склонившись над экраном большого локатора. — Слышал все, но решил лететь. Ведь я… я говорил ему раньше. Он знал о моих предположениях и, наверно, догадался, что отмена полета связана с этим…
      — Ваше поведение, коллега Коро, не заслуживает никакого оправдания, — гневно прервал Порецкий. — Если он погибнет, вы и только вы будете в этом виноваты. Как вы могли молчать!
      — Но у меня не было никакой уверенности, — пробормотал Коро. — Понимаете, никакой… Лишь предположение… Только в момент его старта удалось непосредственно наблюдать этот процесс. И как раз на краю того поля спокойных облаков, к которому он должен был лететь. Вы сами наблюдали за этим районом много дней, и вы сочли его наиболее благоприятным объектом, профессор.
      — Но я не знал о ваших предположениях. Если бы вы сочли нужным сообщить мне…
      — Оставьте, — махнул рукой Строгов. — Не в этом теперь дело. Мы все виноваты, и больше всех я — капитан «Землянина». Меру нашей вины определят другие. Сейчас надо решить, что делать.
      — Я полечу следом за его ракетой, — быстро предложил Коро, — попытаюсь установить контакт до того, как он погрузится в облака, или произведу стыковку и отбуксирую его ракету к «Землянину».
      — Поддерживаю, — сказал Порецкий. — Его ракета еще видна на экранах радаров. Она пока идет не с максимальной скоростью, можно ее догнать за пятнадцать-двадцать минут. Догнать и вернуть.
      — Он все-таки слышал нас, — повторил Коро, — и, может быть, слышит еще сейчас. — Но не хочет отвечать. Решил сделать по-своему… Может быть, он и прав…
      — Чушь, — грубо прервал Строгов, — не мог он так… Готовьтесь к полету. Полетите следом и вернете его. Только догоните и вернете. Понятно? Никакой разведки…
      — Но если я догоню у самой границы облаков? Может быть, пробы?..
      — Ты должен догнать гораздо раньше. При такой скорости его ракета будет лететь до границы облачного слоя еще не меньше часа. По-видимому, он без сознания. Ракета идет на минимальной скорости, а я приказал ему проходить ионосферу на максимальной. Иди готовься! Старт через пять минут.
      — Слушаюсь.
      Коро вышел.
      Строгов откинулся в кресле, вытер ладонью пот со лба.
      — Я не должен был ему мешать, — пробормотал он, насупившись. — Черт меня дернул послушать… Этот взрыв произошел в трех тысячах километров от места разведки. Ну и что, подумаешь! Там могут быть штуки похуже… Он парень осторожный… Знал, на что идет…
      Строгов покачал квадратной головой и задумался.
      — Его ракета ускоряет движение, — послышался голос Порецкого. — Он маневрирует ею.
      Строгов быстро повернулся к экранам. Некоторое время пристально следил за ними. Потом кивнул головой.
      — Верно… Если он и был без памяти, то всего несколько минут. Сейчас его ракета явно стала управляемой. Коро уже не догонит ее до границы облаков. Придется пока задержать вылет…
      Строгов повернулся к внутреннему переговорному динамику, бросил несколько быстрых, отрывистых фраз, потом встал, подошел к Порецкому.
      — Ты не пытаешься установить с ним связь?
      — Пилот-автомат все время передает ему приказ о возвращении, записанный на магнитную ленту, и сообщение о наблюдавшемся атмосферном взрыве, но он не отвечает. Сейчас его ракета уже проходит нижний ионосферный слой, и вероятность прямой радиосвязи все уменьшается…
      Возвратился Коро Ференц в полетном скафандре, но без шлема.
      — Все готово, шеф. Почему вы задержали вылет?
      — Его ракета увеличила скорость. Он уже управляет ею. Подождем немного. Но будь готов. Возможно, все-таки придется лететь.
      — Есть, — сказал Коро, присаживаясь в свободное кресло.
      — Второй взрыв, — негромко произнес Порецкий, склоняясь над экраном. — Еще более сильный и тоже на краю спокойного облачного поля, но чуть севернее. Значит, и я ошибся — это кажущееся спокойствие, всего лишь затишье перед грозой.
      — Лететь? — спросил Коро.
      — Нет, — отрезал Строгов, впиваясь глазами в зеленоватый экран.
      Некоторое время они сидели молча, не отрывая напряженных взглядов от матовой поверхности главного экрана. На экране чуть заметно пульсировала шагрень неведомой и враждебной атмосферы. Клубящийся туман находился в неустанном движении: коварное и загадочное покрывало, которым окутана поверхность планеты. Сейчас к нему приближается их товарищ…
      Негромко затрещал динамик внешней радиосвязи. Все взгляды обратились на него. Треск сменился тонким писком и завываниями, сквозь которые, искаженный громадным расстоянием и шумами ионосферы, чуть слышно, но вполне явственно прозвучал голос Лара:
      — Все в порядке… приближаюсь к границе тумана… все в порядке… поразительно…
      Писк усилился, голос утонул в нем и больше не появлялся.
      Трое космонавтов долго прислушивались. Лар не отзывался.
      — Значит, так, — вздохнул Строгов, вставая, — он уже в атмосфере… И не сказал, слышит ли нас… А ведь, пожалуй, не мог не слышать, не мог…
      Строгов насупился и покачал головой.
      — Идите отдыхать, — посоветовал он товарищам. — Я принял вахту.
      Но Порецкий и Коро не шевельнулись.
      Минул час, второй, третий. Контрольное время, отведенное на разведочный полет, истекло. Потрескивал динамик внешней связи. Экраны радаров оставались пустыми. Светлая точка атмосферной ракеты на них не появлялась. Лишь чуть заметно пульсировал желтоватый туман.
 

В СВОБОДНОМ ПОЛЕТЕ

      Сознание возвращалось постепенно… Сначала выплыли из темноты зеленоватые шкалы приборов, прямоугольники экранов. Потом послышался голос Строгова, монотонно повторявший одни и те же слова.
      Лар шевельнулся.
      Голос Строгова продолжал повторять:
      «…Приказываю вернуться… Наблюдали атмосферный взрыв… координаты эпицентра… Приказываю вернуться…»
      Лар улыбнулся, облизнул засохшие губы, почувствовал на них корочку запекшейся крови.
      «Вырвался-таки… Разумеется, это Коро… Его работа… Не выдержал… А я выдержу, должен выдержать… Если вернусь, данные, которые привезу, заставят забыть, что не выполнил приказ командира, ну а если…»
      Лар привстал, уселся поудобнее.
      Теперь все зависело только от него одного, от его умения, настойчивости, сил, ну и, конечно, от прочности корабля…
      Он окинул взглядом контрольную аппаратуру. Прошло всего десять минут с момента старта. Его ракета уже успела отклониться от заданного курса. Несколько минут он потратил на ориентировку, потом резко увеличил скорость. Счетчики ионизированных частиц затрещали чаще. Давала о себе знать нижняя зона повышенной ионизации. Скорость корабля нарастала. Сказывалось уже и притяжение планеты. Лар почувствовал, как упругая сила снова вдавливает его в кресло. Ничего, это пустяки по сравнению с тем, что он испытал при старте, когда Строгов пытался задержать ракету…
      «Землянин», несколько минут назад сиявший в зените, как маленькая голубая луна, уже превратился в яркую звезду. Океан слабо колеблющегося тумана заметно приблизился. Теперь его поверхность не казалась такой ровной, как с «Землянина». Она напоминала бугристый покров исполинских грозовых туч. Клубящиеся грибообразные массы облаков поднимались из нее навстречу ракете Лара, а между ними темнели глубокие темные провалы. Это и была область «спокойной облачности» Порецкого… Значит, в других местах…
      Счетчики ионизированных частиц трещали все пронзительнее. Ионизация газа за пределами корабля быстро нарастала. Голос автопилота «Землянина» почти потерялся в шорохе и треске помех. Еще несколько минут — и радиосвязь с «Землянином» прервется окончательно. Надо известить товарищей, что у него пока все благополучно.
      Лар вызывает «Землянина», начинает докладывать обстановку, рассказывает о структуре поверхности облачного слоя…
      Если там, на «Землянине», товарищи и не расслышат всего, слова сохранит магнитная запись, которую производит аппаратура его ракеты.
      — Вершины наиболее крупных облачных грибов всего в нескольких десятках километров подо мной, — говорит Лар. — Их высота достигает тридцати-сорока километров. Движение облачных масс происходит со значительной скоростью. Это очень красиво, но устрашающе… Перехожу на горизонтальный полет и начинаю торможение. Попробую проникнуть в глубь облачного слоя в промежутке между «грибами». Ионизация за бортом заметно уменьшилась. При прохождении ионосферы радиация, проникшая внутрь корабля, находилась в допустимых границах. По предварительным данным разреженная атмосфера за бортом состоит преимущественно из водорода с примесью благородных газов. Взял первые пробы…
      Лар умолкает. Голоса автопилота «Землянина» уже совсем не слышно. В переговорном устройстве лишь шорох и треск помех. Значит, и его теперь не слышат… Лар бросает взгляд в верхний иллюминатор. «Землянин» неразличим на фоне звезд, однако Лар быстро находит его: вот созвездие Кассиопеи, чуть иных очертаний, чем с Земли, и в нем новая звезда второй величины — «Землянин».
      Приближается один из облачных грибов. Снижаясь, Лар обходит его стороной. Клубящийся туман, освещенный солнцем, вблизи кажется ослепительно белым.
      Лар бросает взгляд на экран спектрографа. Не веря себе, наклоняется к самой шкале.
      — Поразительно, — говорит он вслух, — поразительно! Вода, кристаллы льда. Верхняя зона облаков состоит из мельчайших кристалликов льда и еще чего-то… Минутку, да, это аммиак… углеводороды. На «Землянине» — слышите меня? Туман из ледяных кристаллов: вода, углеводороды, аммиак, вода, аммиак…
      Он несколько раз повторяет эту фразу: может быть, на «Землянине» все-таки услышат.
      В промежутке между тремя гигантскими столбами белых облаков атмосферная ракета приближается к поверхности облачного слоя. Вот уже стремительно мелькают за иллюминаторами первые, похожие на вуаль полосы, надвигаются и исчезают черные тени, отбрасываемые клубами тумана. Ракета резко вздрагивает — первое прикосновение к облачному слою. Еще рывок, похожий на удар, еще и еще…
      Слепящий блеск в иллюминаторах тускнеет, гаснет. В последний раз мелькнул и исчез кусок черного неба с россыпью звезд. Теперь за иллюминаторами непроницаемая молочная муть. Ракету колеблют и увлекают куда-то струи атмосферных течений. Они сталкиваются, свиваются в спирали, клубки. Лар уже с трудом удерживает рули управления и сохраняет ориентировку.
      — Надо мной десять километров облачной атмосферы! — кричит он в микрофон шлема, хотя уверен, что никто его не услышит. — Здесь область полумрака… Зондирование показывает, что поверхность планеты находится в пятидесяти километрах подо мной. В этих районах она как будто бы ровная. Попытаюсь пробить облака и осмотреться… Надеюсь, облачный слой не достигает поверхности….
 

НА «ЗЕМЛЯНИНЕ»

      — Шесть часов, — устало произносит Порецкий, — ровно вдвое больше, чем время, отведенное на полет. По-видимому, все… Внизу какая-то ловушка, непонятная ловушка…
      — В атмосферной ракете запас воды и пищи на десять дней, а кислорода на две земных недели, — пробует возразить Коро.
      — Так ведь дело не в этом…
      — Николай Петрович, разрешите лететь, — в голосе Коро слышно отчаяние.
      — Зачем? — спрашивает Строгов, не отрывая воспаленных глаз от экрана. — Это даже не иголка в стоге сена.
      — Спустившись к поверхности облаков, я, может быть, услышу его сигналы. Он мог просто заблудиться. Нижний слой ионосферы непроницаем для радиоволн. Лар не знает, где нас искать.
      — Он знает, что обратный путь ведет наверх. А поднявшись над облаками, он легко найдет нас. Ведь ему хорошо известно положение «Землянина» на небесном своде в каждый момент времени.
      — Николай Петрович…
      — Нет!
      — А если опустить планетолет ближе к поверхности облачного слоя? Радиопередатчик «Землянина» так мощен…
      — Вот тогда он может не найти нас при возвращении. Он должен возвратиться в ту точку, где мы находимся сейчас. А нас там не будет. И если подведет радиосвязь… Кроме того, я просто не имею права приближать планетолет такой конструкции, как «Землянин», к планете с густой атмосферой. Вы забыли, что «Землянин» стартовал с Луны? Я уже нарушил инструкцию, переведя корабль на нижнюю орбиту внутрь ионосферы.
      — Что же делать?
      — Ждать, пока ждать…
      — Но если ему уже нужна помощь?
      — Если он нарушил мой строжайший приказ и попытался проникнуть в нижние слои атмосферы, мы не в состоянии ему помочь.
      — Лар мог это сделать…
      — Если он это сделал и чудом возвратится, это будет его последний межпланетный полет; последний даже в том случае, если его открытия перевернут все представления о Вселенной.
      — Ну, если бы риск оправдал себя, вы первый заговорили бы иначе.
      — Никогда. Безрассудному авантюризму не место при исследовании космоса и чужих планет. Ему вообще не должно быть места в нашу эпоху! За авантюризм люди уже платили не раз слишком дорогой ценой… Все придет своим чередом. Никто не ждет от нас разгадки всех тайн Венеры. Нам поручили изучить подступы, не более…
      — И все-таки мы обязаны ему помочь.
      — Коро, конечно, прав, — серьезно сказал Порецкий, положив руку на плечо Строгова, — со своей стороны, я готов поддержать его, хотя отнюдь не одобряю его предыдущего поведения. Я думаю, ты должен разрешить ему полет до границы облачного слоя и разведку над облаками, разумеется, не погружаясь в них, даже не приближаясь к ним на определенную дистанцию…
      — Хорошо, в таком случае лечу сам.
      — Но, прости меня, Николай, как командир «Землянина» ты не можешь и, пожалуй, не имеешь права так поступать…
      — Именно как командир «Землянина» я могу так поступить, — резко возразил Строгов. — И я обязан так поступить, ибо не хочу подвергать неоправданному риску жизнь еще одного участника экспедиции. Мы не знаем, с какими опасностями связан полет на атмосферной ракете даже за пределами облачного слоя. Последние сигналы Лара мы слышали задолго до того, как он приблизился к границе облаков. Можете вы поручиться, что Лар благополучно достиг облачного слоя, что еще до этого с ним ничего не случилось?
      — Но, видишь ли… Я полагаю… Ты, вероятно, имеешь в виду область высокой ионизации?
      — Хотя бы и ее.
      — Гм… У атмосферных ракет неплохая защита.
      — А энергия частиц в ионосфере Венеры хорошо известна?
      — Признаюсь, ты припираешь меня к стенке, капитан. Тем не менее, если ты полетишь и, не хочу быть дурным пророком, если с тобой что-то… произойдет, ну, словом… ты не вернешься… Кто отведет «Землянина» к Земле?
      — Вы с Коро. Ведь ты второй пилот, не так ли?
      — Рядом с тобой, не более, дорогой Николай Петрович.
      — Так, — Строгов сжал руками голову, — хорошо… Другого выхода не вижу… Лети, Коро! Два часа полета с единственной целью установить с ним связь. Пробейся сквозь зону высокой ионизации и покружи над районом, где он должен был войти в облака. Но не приближайся к этому чертову туману больше чем на сто километров. Давай! Даже если услышишь его сигналы, передай, что следует, и возвращайся. Если понадобится нырнуть в облака, я это сделаю сам… Старт через десять минут. Через два часа десять минут ты должен быть здесь. Понял? Ну, попутного космического ветра!
      Связь с атмосферной ракетой удалось поддерживать в течение пятнадцати минут. Затем голос Коро потонул в шорохе помех и светлая точка на экране радара исчезла.
      — Проклятая ионосфера! — пробормотал Строгов.
      Больше он не проронил ни слова. Порецкий задремал в своем кресле, потом проснулся, вскочил, начал ходить по темной аппаратной. Строгов сидел не шевелясь и не отрывал взгляда от центрального экрана. Когда подходила к концу сто десятая минута с момента старта, на экране снова появилась светлая точка.
      — Возвращается, — прошептал Строгов и, откинувшись в кресле, закрыл глаза.
      Порецкий торопливо склонился к передатчику. Не отключая сигналов радиомаяка, принялся вызывать Коро. Коро не отвечал, и Порецкий встревоженно взглянул на капитана.
      — Однако он сам ведет ракету, это ясно, — сказал Строгов. — Через пять минут все узнаем.
      Они встретили Коро у тамбура ракетного шлюза. Световые сигналы над внутренней дверью погасли один за другим, подтверждая, что атмосферная ракета заняла свое место в шлюзе и что все в порядке. Потом прошелестела наружная дверь тамбура, послышалось шипение дезинфицирующей смеси, которой обрабатывался скафандр космонавта. Еще несколько секунд — внутренняя дверь бесшумно скользнула в сторону, Коро переступил невысокий порог и, пошатнувшись, оперся рукой о стену.
      Строгов поспешил поддержать его, но Коро сделал рукой отрицательный жест и указал на шлем. Мешая друг другу, Порецкий и Строгов помогли Коро освободиться от шлема скафандра, Коро облегченно вздохнул и, обведя взглядом товарищей, чуть заметно покачал головой:
      — Нет… Ничего… Никаких следов… И сигналов не слышно… Исчез совсем…
      Голос его прерывался, а в глубоко запавших глазах появилось что-то новое. Даже выражение лица стало каким-то иным.
      Строгов вначале не понял, что оно означает, и настороженно уставился в лицо Коро. Порецкий же, сообразив в чем дело, присвистнул от изумления:
      — Однако, коллега, досталось вам… И это за один полет…
      Лишь после слов профессора Строгов наконец сообразил, что его так поразило, когда он увидел лицо Коро. Левая половина густой бороды молодого планетолога стала совершенно белой, а в черных вьющихся волосах надо лбом появилась широкая серебристая прядь.
      Коро стоял не шевелясь и молча глядел на товарищей:
      — Это невозможно вообразить, пока не увидишь вблизи… произнес он наконец. — Нет таких слов на земных языках… Самая спокойная область атмосферы!.. — Коро отрывисто рассмеялся. — Спокойная!.. Тысячи вулканов должны действовать там одновременно, чтобы творилось такое. И это на границе атмосферы. А внизу! Я летал на высоте около ста километров над облачным слоем, когда оттуда выстрелил чудовищный столб облаков наподобие протуберанца. Я не успел увернуться — и меня засосало в возникшую по соседству воронку. Как уцелела ракета, непостижимо… Я уже считал, что все кончено, когда меня выбросило над облаками следующим «вздохом» этого адского котла. Двигатели ракеты еще работали, и это спасло. Но вся аппаратура для анализов и радиопередатчик вышли из строя… Кажется, я не решился бы лететь еще раз… Нет, ни за что…
      Коро покачал головой и закрыл лицо руками.
      Не проронив ни слова, Строгов повернулся и медленно побрел в свою кабину.
      В эту ночь, отмеряемую земными часами «Землянина», никто не нес вахты у пульта управления корабля. Бесшумно змеились ленты самописцев, светили пустые экраны, чуть слышно гудело электронно-решающее устройство, да вечно бодрствующий автопилот слал в окружающую пустоту к далекой бушующей атмосфере чужой планеты один и тот же призыв:
      — Лар… возвращайся… Лар…
      Заглянув в кабину управления, Порецкий обнаружил на главном пульте записку:
      «Полетел посмотреть, что можно сделать еще. Контрольный срок возвращения — двадцать четыре ноль-ноль двадцать пятого мая. Если не вернусь, двадцать шестого мая переводите корабль на верхнюю орбиту, установите связь с Землей и двадцать восьмого мая отправляйтесь в обратный путь. Трасса запрограммирована на главном счетно-решающем устройстве. Исходные параметры…» — дальше следовали колонки цифр.
      Порецкий пробежал их глазами и задумался. Располагая этими данными, он, конечно, доведет «Землянина» к Земле, а наводящие лунные станции помогут произвести посадку… Но Строгов… Чтобы подготовить эти колонки цифр, он не смыкал глаз всю ночь, а, окончив расчеты, спустился к шлюзам атмосферных ракет и тотчас улетел.
      Улетел, несмотря на вчерашний рассказ Коро…
      Что же это — безумие, безграничная смелость, чувство товарищества или что-то еще, чего Порецкий просто не в состоянии был понять?
      Внизу была приписка:
      «…Я не мог иначе… Уверен, что, в случае необходимости, доведете корабль. Счастливого обратного пути! И поклонитесь за нас Земле… Строгов. 22 мая 6 ч.30 м.».
      — Написано четверть часа назад, — пробормотал Порецкий.
      Он быстро взглянул на центральный экран. На фоне желтоватого диска планеты плыла, поблескивая, яркая точка. Она светила все слабее и наконец растаяла в тумане.
 

«УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА ЗЕМЛИ»

      Мрак, непроглядный мрак за бортом. Лар ведет ракету на пониженной скорости. Внутреннее освещение выключено, слабо светят лишь шкалы приборов и экраны локаторов. Мощные вспышки наружных рефлекторов не в состоянии пробить осязаемо плотного тумана. По показаниям радаров, плоская поверхность планеты находится всего в двадцати километрах, но Лар уже не верит приборам… Ему начинает казаться, что он просто заблудился в этой массе густых тяжелых облаков.
      «Как на дне земного океана, — думает Лар, — только нет той тишины…»
      Мгновенно сменяющие друг друга порывы, струи, вихри, стремительные неодолимые смерчи беснуются за бортом. Если бы не дисковая форма ракеты, противостоящая боковым ударам атмосферных течений, корабль Лара уже давно был бы увлечен неведомо куда. Но он пока еще сопротивляется враждебной стихии и неуверенно, рывками и скачками, продолжает путь. Судорожно вцепившись в рычаги управления, Лар чувствует, что ионные двигатели ракеты временами работают на пределе. Если хоть один из них выйдет из строя, — конец… Пробиться наверх ракета тогда не сможет. Впрочем, Лар заставляет себя пока не думать об обратном пути. Надо сначала достигнуть твердой поверхности планеты.
      Прекрасная утренняя звезда Земли!.. Лар снова включает наружные рефлекторы. Все тот же мрак, густой и плотный. Температура за бортом около сорока градусов. Это на высоте двадцати километров, а у поверхности?
      Лар вспоминает свой последний тренировочный полет в облаках полярного земного циклона и вздыхает: какая то была восхитительная прогулка…
      Впрочем он, кажется, начинает понемногу приноравливаться к здешней бешеной циркуляции. Когда ракета попадает в невидимые нисходящие потоки, Лар уменьшает тягу двигателей и старается «плыть по течению», увлекающему его к поверхности планеты.
      Если бы только эти потоки не меняли так стремительно свое направление…
      Сильнейший удар обрушивается на ракету слева снизу. Корабль Лара начинает стремительно вращаться вокруг вертикальной оси; потом еще удар, прямо снизу. Верх и низ успевают десятки раз поменяться местами, прежде чем Лару удается стабилизировать ракету. Новое течение подхватывает ее и увлекает вниз по пологой кривой. Лар не сопротивляется. Его цель добраться до твердой поверхности планеты. Хоть один взгляд на нее, хоть одно прикосновение механических манипуляторов, которые оторвут пробу твердого грунта. И тогда наверх… если это возможно.
      Расслабив мышцы, Лар полулежит в кресле. Руки на рычагах управления, ноги на педалях, глаза обегают шкалы приборов. И все-таки это мгновения отдыха. Устойчивое атмосферное течение увлекает диск корабля к поверхности. Двенадцать километров, десять, восемь, семь. Радары фиксируют близкую уже однообразно плоскую равнину, поразительно плоскую! Ни одной возвышенности на десятки километров вокруг.
      Но вот… Лар вздрагивает… Что-то изменилось за бортом. Изменилась сама среда, сквозь которую плывет корабль Лара. Сопротивление движению заметно возросло, хотя скорость атмосферного потока остается почти постоянной. Неужели за бортом ливень?.. Вспышка наружных рефлекторов. Ракета летит среди почти горизонтальных струй. Они бьют в иллюминаторы. Маслянистая желтоватая жидкость стекает, сразу же испаряясь.
      — Нефтяной дождь, нефтяной ливень! — забыв обо всем, кричит Лар в микрофон. — На «Землянине» — слышите? У поверхности планеты проливной дождь из нефти…
      Лар тут же умолкает, вспомнив, что его никто не может услышать, вспомнив, что «Землянин» отделен не только десятками километров хаоса и мрака, но еще и двумя тысячами километров непробиваемой стены ионосферы.
      Прильнув к верхнему иллюминатору, Лар видит, как сверкают в лучах рефлекторов мощные косые струи нефтяного дождя, увлекаемые порывами стремительного урагана.
      Дождь прекратился так же неожиданно, как и начался. И снова густая, как патока, тьма, набитая уносимым куда-то туманом. Поверхность планеты всего в двух километрах, но нет никаких признаков, что черный туман редеет. Пожалуй, он даже становится гуще. Впрочем, тут, в самых нижних слоях атмосферы, немного тише… Скорость попутного ветра ослабела настолько, что ее даже можно измерить.
      Лар производит несложные манипуляции с кнопками аппаратуры, датчики которой выведены наружу в терранитовую броню ракеты.
      «Около двухсот километров в час… Плюс скорость самой ракеты. Сколько же было наверху? Что предстоит преодолеть на обратном пути?»
      Высота тысяча метров, восемьсот, шестьсот, пятьсот, четыреста пятьдесят… Гася скорость, Лар переводит ракету в горизонтальный полет. Неужели облачность до самой поверхности?.. Нет… Рефлекторы нащупывают бреши в стремительно проносящихся черных тучах. Черных дыр в плотной стене облаков становится все больше, и вот облака уже наверху. Они образуют низко нависающий черный клубящийся свод, а внизу, в сотне метров под диском ракеты, взлетают на огромную высоту гигантские черные валы бушующего моря.
      Вот почему поверхность планеты выглядела такой ровной на экранах радаров. Море… Глаза человека Земли впервые видят море чужой планеты.
      Лучи рефлекторов впервые осветили эти волны…
      «Как не похоже оно на ласковые земные моря», — мелькают мысли в голове у Лара.
      Но у моря должны быть берега. И, забыв обо всем, Лар направляет свой корабль в ту сторону, куда стремительно катятся громадные черные валы.
      Сколько часов летит он так? Лар бросает взгляд на счетчик времени. Десять часов минуло с момента старта. Трижды истек назначенный ему срок. Вероятно, товарищи считают его погибшим. Кто знает, может быть, они и не ошибутся…
      Закусив губы, Лар увеличивает скорость полета. Море кажется бесконечным. Неужели оно покрывает всю поверхность планеты? Удивительная смесь воды и нефти и каких-то солей, состав которых аппаратура ракеты определить не в состоянии.
      Температура близка к температуре кипения. И местами эта странная смесь действительно кипит, кипит и бушует под порывами нескончаемого урагана.
      «И все-таки берег должен быть — думает Лар. — Тем более, что глубина моря невелика, всего несколько сотен метров…»
      Здесь, у самой поверхности, скорость атмосферной циркуляции немного ослаблена. Возможно, это результат трения на границе газовой и жидкой оболочек планеты. Потолок черных туч то приближается к кипящим гребням волн, то уходит вверх, и тогда рефлекторы ракеты пронизывают окружающий мрак на несколько километров. Но видны лишь стремительные черные валы…
      По-видимому, ракета уже приближается к границе той области, которую Порецкий сверху определил как область относительно спокойных движений атмосферы. «Относительно спокойных»!.. Что же ожидает Лара на границе этой области и за ее пределами? Однако он должен долететь до этой границы. Может быть, именно там находится берег.
      Еще полчаса полета на уменьшенной скорости. Потом еще час. Время от времени полосы маслянистого дождя хлещут в море, заставляя его чуть успокаиваться. Но кончается дождь — и громадные валы снова вздымаются к диску ракеты.
      «Царство мрака, воды и нефти, — думает Лар. — А может быть, и Земля переживала нечто подобное в бесконечно далекое архейское время; может быть, именно тогда в таких же кипящих морях зародилась на Земле жизнь? Здесь нет кислорода… Приборы показывают его полное отсутствие. Да иначе и быть не может. Если бы вдруг появился кислород, все это море и облака мгновенно воспламенились бы. Но в верхних слоях атмосферы наблюдался углекислый газ и даже озон. Значит, возгорание возможно? Не оно ли причина тех атмосферных взрывов, о которых говорил Коро? Ведь он предполагал именно возгорание громадных количеств вещества, «сходного с земной нефтью». Молодец Коро!.. Блестящая догадка… Однако если такое возгорание произойдет вблизи ракеты, терранит, конечно, не выдержит… Смерть в мгновенно воспламенившемся нефтяном океане! А откуда кислород? Скорее всего — оттуда же, откуда и вода и нефть, — из недр планеты. Надо во что бы то ни стало разыскать берег этого моря и узнать, чем он сложен».
      Лар начинает диктовать в микрофон результаты наблюдений, показания приборов, свои мысли. Радиопередатчик ракеты включен, но это так — на всякий случай: слова фиксирует магнитная запись. Она должна сохраниться при любых обстоятельствах…
      Минул еще час. Теперь Лар убежден, что пересек границу области с более спокойной облачностью наверху. Однако тут у самой поверхности особых изменений за бортом ракеты пока не улавливается.
      Запасы энергии для двигателей позволили бы облететь вокруг планеты, но Лар уже и так нарушил все приказы и запреты Строгова. Решительно пора подумать о возвращении. Тем более, что и силы на исходе. Четырнадцать часов непрерывного полета, да еще в таких условиях. Однако перед возвращением надо попытаться немного проникнуть к югу в сторону экватора планеты. Может быть, берег там?
      Сколько еще времени прошло? Лар боится бросить взгляд на часы. Он уже убежден, что поступает подло, продолжая полет; подло по отношению к своим товарищам. Вероятно, сейчас они пытаются искать его, предполагая, что он попал в аварию или заблудился. А его гонит вперед ненасытная жадность первооткрывателя…
      «Я поступаю как подлец, — думает Лар и… стискивая зубы, продолжает полет. — Хотя бы островок, небольшой островок твердит он, — и я сразу попытаюсь возвратиться».
      Порыв урагана, более мощный, чем все предыдущие, прижимает диск ракеты к самой поверхности моря. Волны тяжело бьют в плоское дно корабля. Пенистый маслянистый вал перекатывается через верхние иллюминаторы. Этого еще не хватало! Утонуть в нефти!
      Лар с трудом стабилизирует ракету, поднимает ее над гребнями волн. Ураган разметал облака. Потолок черных туч высоко. Взлетев на сотню метров, Лар с изумлением видит, что море на громадном пространстве закипает. Кипение усиливается. Гигантские пузыри газа бьют из бурлящей нефти, взрываясь над волнами, как бомбы.
      Лару начинает казаться, что он различает вдали багровое зарево. Без сомнения, он не ошибся… Низкий горизонт светлеет, потом пригасает и снова начинает багроветь. Там впереди происходит что-то невообразимое… Надо бежать, но куда назад, вверх?.. Ракета крутится, как волчок, в тисках чудовищного смерча.
      Лар включает двигатели на полную мощность. Нет… Пробиться наверх сейчас невозможно. Ураган снова прижимает диск корабля к кипящим волнам.
      «Неужели конец?» — проносится в мозгу Лара.
      Еще нет… Неодолимый вихрь вдруг подхватывает ракету и уносит прочь от багрового пятна, мигающего у горизонта.
      Снова мрак. Корпус корабля вибрирует. Лару кажется, что его тело рассыпается на части. Он тщетно пытается сообразить, куда, увлекает корабль атмосферная струя. Перед глазами пляшут экраны локаторов, шкалы приборов. Бессмысленно скачут стрелки. Кажется, уносит на юг, в сторону экватора планеты… А может быть. к северу или назад — к тому страшному багровому пятну? Наконец вихрь ослабевает настолько, что корабль снова становится управляемым. Море внизу еще кипит, но температура за бортом стала ниже.
      «Кажется, вырвался, — думает Лар. — Вот теперь я знаю, что Порецкий не ошибся. За пределы «спокойной облачности» пути нет. Во всяком случае, на такой ракете, как моя… Надо возвращаться… Надо… А как же твердая кора? Так и не увижу ее? Сделаю еще одну попытку. Последнюю… Должны же быть острова в этом море. Покружу южнее. Слишком многое позади, чтобы теперь отступать…»
      Внезапно на экране радара появляется резкий зубчатый контур. И тотчас луч рефлектора нащупывает что-то неподвижное в мятущемся хаосе туч и маслянистых черных волн. Берег, остров?.. Лар снижает скорость. Ракета медленно приближается, ощупывая лучом неподвижный предмет, о который разбиваются тяжелые черные валы. Это небольшой плосковерхий островок, с крутыми ступенчатыми берегами. В ярких лучах рефлекторов обрывы поблескивают, как черное стекло.
      Страшная слабость приходит на смену напряжению последних часов. Твердая кора планеты!.. Вот оно, то, к чему он стремился! Что это, лава или?.. Негнущимися пальцами Лар сжимает рычаги управления. Ниже, еще ниже. С трудом преодолевая порывы урагана, диск ракеты повисает над самой поверхностью островка. Механический манипулятор пытается взять пробу… Неудачно. Новая попытка — и опять неудача. Смерч отбрасывает диск ракеты далеко в сторону. До крови закусив губы, Лар приближается к поверхности островка в третий раз. И в этот момент атмосферная струя бросает корабль на плоскую вершину острова. Сильнейший удар. С треском лопаются эластичные пояса крепления. Наружные рефлекторы меркнут. Теряя сознание, Лар скорее чувствует, чем слышит, как умолкает негромкий пульс двигателей.
      Сколько часов или дней находится он на этом острове?.. Периоды беспамятства сменяются краткими мгновениями просветления. Шлем спас его — ослабил удар. Это как насмешка судьбы. Лучше бы сразу…
      Руки целы, и Лару удалось освободиться от поврежденного шлема… Зато нога… Вероятно, она сломана в нескольких местах. При малейших движениях он теряет сознание от боли.
      Герметичность кабины не нарушена, и прибор, очищающий воздух, пока работает. Его индикатор светит в темноте неярким зеленым светом. Может быть, Лар умрет раньше, чем прекратит работу этот прибор… Лучше бы сразу, чем задыхаться несколько часов.
      Почти все приборы вышли из строя, лишь слабо светит экран одного из локаторов и каким-то чудом уцелел передатчик, автоматически переключившийся на аварийный сигнал. Он шлет в ревущую темноту тревожный зов о помощи. Выключить бы его, но для этого надо доползти до панели управления, а боль не позволяет шевельнуться.
      «Плата за жадность, — думает Лар. — Разумеется, так и должно было случиться. Строгов был прав… Впрочем, теперь это уже безразлично. Вот только жаль, так жаль, что пропали все наблюдения. Конечно, их повторят позднее, но сколько еще времени люди не будут знать, что скрывает облачный покров этой планеты. Я-то теперь знаю, но какая от этого польза… Если когда-нибудь и найдут мою ракету, все, что я узнал, за последние часы, уже не пригодится… А скорее всего — ураган просто сбросит ракету в нефтяное море. Впрочем, пока она лежит как приклеенная на вершине… Интересно, что это за породы? Эх, так и не успел узнать…»
      Беспамятство… И снова ощущение яви… Зеленоватый экран локатора. Еще работает. Фосфоресцирующие отблески в иллюминаторе… Конечно, бред… откуда там взяться свету?..
      И все же, чуть приподнявшись, Лар отчетливо видит гребни огромных валов, лижущих берега острова… Какие-то светящиеся тела, похожие на гигантских остроносых мокриц, выползают из кипящих волн и, окружив ракету, что-то вынюхивают…
      Какие странные галлюцинации! Голос Строгова… Он что-то говорит, и гигантские черные тела исчезают в волнах…
      «Это уже конец — умираю… Земля, моя Земля…»
      Лар хотел бы улыбнуться, но чувствует лишь, как по щекам скатываются слезы…
 

СНОВА НА «ЗЕМЛЯНИНЕ»

      — Конечно, это чистейшая случайность, что удалось разыскать его ракету, — сказал в заключение Строгов. — Такое бывает раз в жизни… У него работал аварийный передатчик и потом — свечение вокруг острова…
      — Но что это могли быть за живые существа, которых ты спугнул у его ракеты? — спросил Порецкий. — Поразительно: паро-углеводородная атмосфера, нефтяной океан — и крупные живые организмы. Расскажи о них чуть-чуть подробнее, Николай.
      Строгов усмехнулся.
      — У меня было время их разглядывать! Я думал лишь о том, как произвести стыковку при таком урагане и как оторвать его ракету от полужидкого асфальта, в который она влипла.
      — Весь остров был из асфальта? — поинтересовался Коро.
      — Как будто весь целиком.
      — И других островов вы не видели?
      — Нет.
      — Значит, все наши автоматические станции и ракеты-зонды покоятся на дне нефтяного океана Венеры.
      — Вероятно… Во всяком случае, я не слышал радиосигналов ни одной из них. Скорее всего, на дне покоятся только их обломки.
      — Не кажется ли вам, друзья, что наши уважаемые предки дали маху, назвав эту планету именем богини красоты? — заметил Порецкий. — Венера, а при ближайшем знакомстве — мрак, бушующий нефтяной океан, населенный гигантскими червями… Еще не так давно писатели-фантасты отправляли своих героев возделывать тропические джунгли Венеры, изменять там климат, добывать уран…
      Прав оказался профессор Тумов. Он возражал сторонникам вулканического происхождения атмосферы Венеры и писал о ее углеводородном составе… Впрочем, даже он не додумался до существования нефтяного океана.
      — Правда лежит посредине, — возразил Коро. — Сторонники вулканической теории тоже правы. В конце концов, вся эта нефть и вода на Венере, по-видимому, глубинного происхождения. Это продукты каких-то извержений. Ведь при извержениях земных вулканов в атмосферу тоже выбрасывается громадное количество водяных паров и различных газов. Среди них есть и углеводороды. Венера ближе к Солнцу, и преобразование глубинного вещества происходит там иначе, чем на Земле. Отсюда обилие углеводородов при извержениях.
      Извержения, конечно, продолжаются и сейчас, и в них одна из причин бурной атмосферной циркуляции. Гигантские взрывы, отзвуки которых мы наблюдали с нижней орбиты, и зарево, которое видел Лар, связаны именно с вулканическими явлениями. При этом, вероятно, выделяется свободный кислород, и тогда происходят гигантские вспышки нефтяного океана и атмосферы, насыщенной парами нефти. Лару и вам, Николай Петрович, крупно повезло, что вы не наткнулись на вулканический очаг.
      — Безумцам всегда везет, — проворчал Строгов.
      — Это был настоящий героизм, — убежденно заявил Порецкий. — С большой буквы героизм. Вы оба — герои. И ты и Лар. Я успел прослушать часть магнитных записей, продиктованных им во время полета. Этим записям нет цены….
      — Он чертовски упрям и настойчив и, конечно, смел, — задумчиво сказал Строгов. — И еще хорошо, что он очень правдив. Едва придя в себя, он сразу сказал, что сознательно действовал вопреки приказаниям и готов за это отвечать. А ведь он мог придумать что угодно… Но, конечно, он авантюрист… Рвется все сделать сам. На такого нельзя положиться…
      — Этот случай его многому научил, — возразил Коро. — Ведь если бы не вы…
      — Не знаю… У меня к нему очень двойственное отношение. Мне нравится его смелость, но… при следующем космическом рейсе я, пожалуй, не захочу иметь его в составе своего экипажа.
      — Ты уже говоришь «пожалуй», — улыбнулся Порецкий. — Если бы не его отвага и… недисциплинированность, мы возвращались бы сейчас к Земле с гораздо более скромными результатами. Согласись, капитан, что если бы он послушал тебя и возвратился сразу же после старта, ты не разрешил бы нового атмосферного полета.
      — Нет… И был бы прав! Мы все трое наблюдали тот атмосферный взрыв.
      — Ну, вот видишь…
      — Поэтому и говорю о своем двойственном отношении.
      — Победителей, как известно, не судят.
      — Не знаю… Космическое право еще не создано, но в космических рейсах существуют свои, особые законы… Подумайте, что получится, если каждый станет поступать, как Лар. Ведь как одиночка он проиграл…
      — Ты тоже действовал, как одиночка.
      — Это совсем другое, — усмехнулся Строгов. — Нет, — я действовал, как представитель коллектива… Я не мог иначе… И каждый на моем месте поступил бы так же.
 

И НА ЗЕМЛЕ…

      Земля встречала их как героев. Академии наук крупнейших государств Земли распахнули перед ними свои двери. В научном мире самых высоких почестей был удостоен Ларион Русин, первым совершивший беспримерный полет в пределах венерианской атмосферы. Он был избран действительным членом Академии наук СССР и почетным членом десятка иностранных академий. Но Высший совет астронавтики тайным голосованием на пять лет лишил академика Русина права участвовать в экспедициях на другие планеты.
      Зачитав решение, генерал — председатель Совета — сказал Лару:
      — Подумайте обо всем хорошенько… Мы ценим вашу отвагу и энтузиазм исследователя. Даже те, кто сегодня требовал навсегда дисквалифицировать вас как космонавта, подчеркивали, что вы совершили выдающийся научный подвиг. И все же вы сознательно поставили под угрозу успех экспедиции… Я уже не говорю, что ваши открытия удалось сохранить только благодаря мастерству и мужеству Строгова. А если бы он погиб? Это означало бы не только безвозвратную потерю всех собранных вами материалов. Вы забыли, что в настоящей науке время подвигов ученых-одиночек давно миновало. Забыли, что теперь каждое крупное открытие — результат усилий, труда, героизма больших коллективов. Ваша вина, дорогой, не только в недисциплинированности, но и в противопоставлении себя коллективу. Именно это второе особенно утяжелило ее…
      Мы говорили сегодня и о Строгове. Мнения разделились, но лично я думаю, что в создавшейся обстановке Николай Петрович тоже был не совсем прав. Он — опытнейший космонавт — проявил чрезмерную осторожность. Вероятно, ему следовало разрешить атмосферную разведку раньше. Тогда она пошла бы более систематично… Однако мы все согласились, что последующими действиями Строгов полностью искупил свой грех. А вашу вину, уважаемый академик, вам предстоит искупать пятью годами вынужденного пребывания на Земле, Мы знаем о ваших планах, понимаем, что эти пять лет будут для вас нелегкими, но поступить иначе мы не могли…
      Уже стемнело, когда Лар вышел из здания Совета астронавтики. Коро ждал у подъезда.
      — Ну что?
      — Пять лет… не буду летать.
      — Они не должны так… — горячо начал Коро. — Мы все заявим протест…
      — Нет, — тряхнул головой Лар, — никакого протеста! Ведь в главном-то они правы… Но мы еще будем летать вместе…
      — Смотри, это она, — Коро указал в темнеющее небо.
      За далекими башнями высотных зданий на фоне угасающей оранжевой зари ярко блестела звезда.
      — Через пять лет полетим вместе, — твердо сказал Лар. Вот увидишь…
 
 
 

АСКОЛЬД ШЕЙКИН
СОЛДАТСКАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОД СЕНЬЮ ЮПИТЕРА И ЗЕМЛИ

      …При посещении небесных тел применение любых методик и аппаратуры не обесценивает важности непосредственного впечатления. Как правило, лишь после личного осмотра космонавт выносит окончательное суждение. Поступать всегда только так — вопрос чести.
п. 9 Космического Устава 2014 года.
 

1. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ

      Когда крест на диске гравитационного компаса стал симметричным, Радин остановился. Он опустился на колени, слегка вдавил коробку компаса в пористую почву астероида и, поднявшись с колен, огляделся. Частокол каменных пиков окружал котловину. Красноватые пятна освещенных солнцем скал причудливыми зубцами чередовались с такими глубокими тенями, будто там были провалы… Как все это знакомо! Четырнадцатый космический рейс!..
      Радин снял со спины излучатель и, опершись на него, стал глядеть поверх скал в черное небо, усеянное блестками звезд. Двигатели ракетного пояса сами собой изменили режим работы. Голубоватое низоновое пламя угомонилось и теперь едва достигало плеч.
      В наушниках послышался голос Тополя:
      — Где ты, Рад?
      — Я уже на месте третьей шахты.
      — Ты начал проходку?
      — Пока еще нет. Центр не закончил контроля. Но это дело пяти минут! А как у тебя?
      — Прохожу последние метры. Шахта очень удачная! Вот только на Юпитер все еще не могу спокойно смотреть. Я же впервые так близко к нему.
      — А ты не смотри.
      — Не получается, как ни стараюсь. Едва оглянешься — он снова над головой!
      — Думай тогда, что Юпитер уже миллиарды лет остается таким! В его атмосфере все процессы давным-давно пришли в равновесие! Для юпитерянского неба это то же самое, что для нашего, земного, — безмятежная синь!
      — Знаю, Рад, знаю, — голос Тополя стал заглушаться шорохом. — Все, торопливо закончил он. — У меня — все. У меня восход… И я уже очень соскучился по тебе!
      Радиофон автоматически выключился. Радин перевел глаза на скалы. Солнце ушло. Но темнота не наступила: рассеивая мрак пепельными сумерками, над горизонтом медленно поднимался гигантский — в полнеба! туманно-полосчатый шар Юпитера.
      Это было удивительное зрелище. По поверхности Юпитера параллельными потоками двигались серые и бело-голубоватые пояса. У экватора — быстрей, у полюсов — медленней. Казалось, вот-вот они закрутятся до отказа, и тогда…
      Радин тряхнул головой, отгоняя вдруг овладевшее им тревожное ожидание грозящей катастрофы. Бедняга Вил! Смотреть на Юпитер вблизи и в десятый раз не легче, чем в первый!
      Сквозь одну из белых полос проступало багровое пятно. Сумерки приобрели красноватый оттенок. Негромко затрещал дозиметр: «Повышенная радиация!» Радин продолжал спокойно стоять. Он знал: информатор корабля, конечно, тоже получил известие о повышенной радиации и уже включил над скафандром магнитную защиту.
      Пять минут прошло. Отцепив от пояса щуп ультразвуковой связи, Радин вогнал его конец в почву, подбородком нажал клавишу вызова.
      — Сообщите суммарный анализ, — приказал он.
      Свистяще-высокий голос информатора ответил тремя десятками цифр. Цифры не содержали ничего неожиданного.
      «Соскучился, — повторил Радин про себя и рассмеялся. — Чудак! Разве по мне ты соскучился? Ты просто привык, все время видеть меня рядом с собой! А вот я — то, пожалуй, действительно привязался к тебе сильнее, чем к сыну…»
      Они познакомились полтора года назад. Радин уже тогда был одним из самых известных космонавтов Земли. А жизнь известного космонавта (такова диалектика славы) — это режим, тренировки, подготовка к новым полетам, обсуждение результатов, полученных в старых… Каждый час на счету! С трудом удалось выкроить день, чтобы слетать в один из геофизических отрядов Академии наук СССР. В этом отряде занимались предсказанием землетрясений, с воздуха наблюдая признаки их приближения. Такой метод мог представить интерес в космических экспедициях. Если только, конечно, он был не слишком трудоемок и достаточно точен.
      Во владивостокском аэропорту Радина встретил высокий худощавый молодой человек в сером форменном костюме и фуражке летчика гражданской авиации главный геофизик отряда Вил Сергеевич Тополь. Прочитав предписание, протянутое Радиным, он улыбнулся, слегка развел руки.
      — Когда мы сможем вылететь? — спросил Радин, оценивающе глядя на своего нового знакомого и стараясь определить, что таится за этим: растерянность при встрече со знаменитостью или сдержанность. — И сделаем так, продолжал Радин, — все объяснения потом. Прежде я хотел бы взглянуть, как практически проходит работа.
      — Идемте, — ответил Тополь, улыбаясь еще приветливей. — Самолет уже на взлетной полосе.
      — Ай да-да! — воскликнул Радин. — Темпы у вас тут весьма подходящие!
      Тополь удивленно посмотрел на него. И Радин понял: о нет, его новый знакомый не рисовался. Сдержанность, радушие, деловитость присущи ему по натуре.
      Автомат выводил самолет в намеченную точку, и, предупредив людей коротким вскриком сирены, круто бросал его вниз — всякий раз с высоты двадцать пять-двадцать шесть километров и почти до земли.
      Радии был пассажиром в этом полете. Тополь — работал. На экране в центре приборной доски в самые неожиданные моменты вдруг возникали очертания береговой линии, изломы рек — обычная радиолокационная карта местности под самолетом.
      — Структура номер такой-то, — говорил Тополь в микрофон и начинал нажимать кнопки, окружавшие экран снизу и с боков.
      Он стремился сделать изображение на экране очень ярким и четким. Иногда это ему удавалось, и тогда на движущейся бумажной ленте над экраном появлялись столбцы цифр. Если не удавалось, возникали столбцы точек, и самолет вновь начинал метаться по небу в поисках «структуры».
      Это было похоже на азартную напряженнейшую охоту, в которой участвовали попеременно то человек, то машина, и при этом Тополь еще успевал подарить Радину улыбку — то победную, то разочарованную, то виноватую.
      Уже после четвертого пике Радин с неудовольствием подумал о том, что предстоит еще пятое, а потом и шестое… Было же их — восемнадцать!
      Наконец приземлились. Радин чувствовал себя основательно вымотанным. Какая мерзость: ему пришлось взять себя в руки, чтобы не дрожали колени! И Тополь сразу уловил это! Идя по аэродромному полю, он сказал с извиняющейся улыбкой:
      — Вам было неудобно в полете из-за костюма. У вас там, — он кивнул вверх, в небо, — другие костюмы…
      «Противоперегрузочные костюмы у нас точно такие же», — подумал Радин.
      Говорить ему не хотелось.
      До самолета, которым Радин должен был возвращаться в Москву, оставалось четыре часа. Тополь пригласил его в гости.
      Монорельсовая дорога унесла их за двести километров, в город-спутник Майское. Это заняло двенадцать минут. Времени оставалось более чем достаточно. С вокзала пошли пешком.
      Аллея вилась по склонам холмов, ответвляясь то влево, то вправо. Сквозь листву тополей проглядывали высокие здания.
      Тополь шагал широко, свободно размахивал руками, безмятежно поглядывал по сторонам. Радин же думал о том, что условия, в которых работает этот человек, давно уже открыли ему путь в космос. Но сам он, как видно, не знает ни того, на что способен, ни того, что быть космонавтом — величайшая радость.
      — Сколько вам лет? — спросил он.
      — Старый уже, — рассмеялся Тополь. — Двадцать шесть!
      — Давно пикируете?
      — Третий год.
      — Этот метод применяют в других местах?
      — Нет. Пока нигде. Он и родился в нашем отряде.
      — Автоматы не могли бы сами вести наблюдения во время пикирования?
      — Нет. Пока еще слишком многое приходится делать по интуиции.
      Тополь смягчил эту фразу улыбкой. «Я не хвастаюсь, — сказала улыбка. Со временем автоматы будут справляться и сами».
      — Ну а выгоды?
      — Простыми полетами мы получаем прогноз за пять-шесть часов до землетрясения. Нашим методом — за девять-одиннадцать. Иногда это имеет очень большое значение. Особенно если в зоне землетрясения оказываются города или гидросооружения.
      «Поразительно, — подумал Радин. — За все время он не задал мне ни одного вопроса! Что это? Отсутствие элементарной любознательности?»
      Деревья расступились, открывая тринадцатиэтажный дом из голубого и розового стекла, расчерченного алюминиевыми переплетами рам. На крыше дома раскинулся сад. Зеленые водопады виноградных лоз низвергались с балконов. Вечер был жаркий и душный. На балконах наверняка царила прохлада.
      — Вот здесь я живу. Комнаты мои на ту сторону. Они без балкона, — Тополь протянул руку по направлению к дому.
      И тотчас же, словно бы подчиняясь этому жесту, от подъезда отделилась женщина в бело-красном плаще.
      Почти бегом — счастливая, смеющаяся — она подошла к ним. Радин увидел, что она так же молода, как и Тополь, и хотя слегка раскоса и скуласта («Татарка или монголка?» — подумал он), чем-то очень похожа на него: черноглаза, худощава, с отзывчиво подвижным лицом.
      Смущенно улыбаясь, Тополь представил ее:
      — Чайкен.
      Радин вопросительно посмотрел на Тополя: «Жена? Невеста? Сестра?».
      Тополь снял фуражку и надел на голову Чайкен.
      «Жена», — решил Радин и отвел глаза: такое откровенное счастье выразило вдруг лицо Чайкен.
      На лифте поднялись на десятый этаж. Тополь нажал кнопку. Дверь отодвинулась. Молодые люди пропустили Радина вперед. Он миновал крошечный коридорчик, открыл дверь и — вновь оказался на улице! Потолок и три стены комнаты, куда он вошел, были прозрачны. Верхушка дерева зеленым островом плыла на уровне пола, проектируясь на гладь моря и солнечную дорожку, уходящую к горизонту.
      Комната была почти пуста: два широких твердых дивана, низкий столик, телеэкран в центре непрозрачной матово-золотистой стены, над экраном ржаво-красная осенняя веточка полярной березки с бисерными листочками. Столик был завален таблицами и ведомостями. Один из углов его занимала клавиатура встроенной в стол счетной машины.
      — Садитесь, пожалуйста, — Чайкен указала Радину на диван. — Я сейчас приготовлю чай.
      Сначала Радин рассказывал столичные новости. Потом говорил о том, какая погода стояла во время полета. Он чувствовал, что его присутствию искренне рады, но в то же время видел, что, кроме общей беседы, между Тополем и Чайкен все время идет свой, особый безмолвный разговор. Они были откровенно счастливы, просто оттого, что находились вместе.
      Первое время это сковывало Радина. Потом он понял, что дело не в них, а в нем. Просто сам он совершенно иной человек, чем этот Тополь. И поэтому жена его держит себя с ним не так, как Чайкен — со своим мужем. Видимо, оба они с женой настолько уже привыкли не слишком радоваться при встречах и не слишком огорчаться при расставаниях, что это стало их второю натурой.
      «Недавно женаты, — подумал он. — Недели, может быть, месяцы…»
      Но потом оказалось, что они были знакомы еще со школьных лет и женаты четвертый год…
      — Вы тоже работаете в этой экспедиции? — спросил он Чайкен.
      — Нет, что вы! — нараспев воскликнула она и оглянулась на мужа. — Это было бы такое счастье!
      — Она старший инженер-математик аэродромного вычислительного центра, пояснил Тополь.
      — Ну все равно. В ваших занятиях очень многое схоже, — Радин указал на столик с ведомостями, — тем более, что вы и дома не расстаетесь с работой.
      — Ой! — воскликнула Чайкен. — Это не мое, это его, — она озорно покосилась на Тополя. — Он же хочет удрать от меня в невесомость. Он ищет кэйворит.
      — Ну, знаешь! — возмущенно воскликнул Тополь.
      Все рассмеялись. Смеялся и Тополь.
      — А ты ищешь кэйворит, — повторила Чайкен.
      Тополь положил руку ей на плечо, и она счастливо притихла.
      Радин встал, подошел к стене. Уже стемнело. Вдали, там, где смыкались чернота моря и густо-серое полотно неба, то желтым, то зеленым светом вспыхивала и гасла звездочка маяка.
      — А ведь Уэллс не так плохо придумал, — проговорил он, глядя на маяк. — Имея кэйворит, можно было бы путешествовать в космосе с большими удобствами.
      — Пожалуй, и так, — ответил Тополь. — Впрочем, космос — это не по моей части.
      Радин повернулся к Чайкен:
      — После того, как я провел с Вилом Сергеевичем два часа в беспрерывных пике, — он говорил тем особым подчеркнуто почтительным и полнозвучным голосом, каким говорят официальные комплименты, — я глубоко убежден: Вил Сергеевич может достичь очень многого. В том числе и найти кэйворит.
      — Вот видишь, вот видишь, что говорят умные люди! — торжествующе закричал Тополь и вскочил с дивана.
      — А разве я спорю? — спросила Чайкен, удивленно глядя сперва на Радина, потом на мужа. — Я всегда говорила, что ты всего можешь добиться. Ты можешь все, Вил, утешься!
      Тополь ответил Радину:
      — Вы ей не верьте. Она сама и подбила меня заняться расчетами структуры гравитационного поля. Это еще когда мы были студентами. На первом курсе мы всегда замахиваемся на нерешенные мировые проблемы, ну, и потом не понимаем, почему…
      — Ну зачем же так, Вил! — перебила Чайкен. — Ты сам говорил: «Если предугадывать изменения кривизны пространства (ты называл это векторным предвосхищением), то передвижение в пределах гравитационного поля будет совершаться без затраты энергии». Ты говорил это, Вил?
      «Вил, — наверно, инициалы Владимира Ильича Ленина. Ну конечно! Он рождения 1990 года! В том году многие называли детей этим именем».
      — Ну что за народ — математики, — рассмеялся Тополь. — Несмотря на всю свою скрупулезность, в теоретической физике они — как медведь в камышах: шум, треск, где прошел — там дорога. Но, должен признаться, тогда мы таким расчетом и занялись.
      — Ну и теперь?
      — Теперь, в общем, продолжается, то же самое.
      — И для этого вовсе не обязательно отправляться в космос, — сказала Чайкен.
      «Почему она так говорит? — подумал Радин. — В утешение мужу? Чтобы задеть меня?»
      — Да, конечно, — как-то поспешно согласился Тополь. — Если бы удалось решить эту задачу, то и в наших обычных передвижениях у земной поверхности мы все время как бы катились под горку. Путь не был бы физически прямолинейным, но энергетически — самым выгодным. Игра, знаете, стоит свеч.
      — Мечта физика об обладании даром предвиденья, — усмехнулся Радин.
      — Да.
      — И, в случае удачи, унестись за границу нашего гравитационного поля? То есть по крайней мере за десять миллиардов световых лет! Я думаю, Вил, вы никогда не согласитесь столь далеко улететь от Чайкен. Разрешите мне так называть вас? — во взгляде Чайкен Радин вдруг увидел тревогу, но продолжал: — И знаете, самое любопытное, пожалуй, то, что в космосе, в точках равного притяжения между Землей и Луной, Землей и Солнцем, эти поверхности уже нащупаны человеком. У Земли же их обнаружить труднее.
      — Слишком велик общий гравитационный фон, — воодушевленно подхватил Тополь. — А может, и проще: мы пока еще не очень умеем вести наблюдения в сверхкоротких промежутках времени. Для некоторых физических частиц, видимо, и миллисекунда — вроде нашего года. А что мы знали бы, скажем, о жизненном цикле бабочки-однодневки, если бы не умели отмерять отрезки времени меньше, чем год? — Тополь смущенно указал на столик с таблицами. — Но вы знаете, кое-что уже получается.
      — И что ж это за поверхность?
      Радин рукой изобразил волнистую линию.
      — Трудно сказать. Иногда мне кажется, что это просто некий промежуточный энергетический уровень.
      — Промежуточный — в смысле ненаблюдаемый?
      — Да.
      «Человек — просто чудо, — подумал Радин. — Вот кого я мог бы понимать с четверти слова! Идеальнейший случай! Взглянуть бы на его вычисления».
      В соседней комнате зазвонил виафон. Тополь ушел туда. По донесшимся восклицаниям Радин понял, что из отряда сообщали результаты обработки материалов полета.
      — Скажите, Чайкен, — проговорил он. — Вашему мужу никогда не приходило в голову, что он создан для космических полетов? Или, скажем, так: как бы вы отнеслись к моим словам, если бы я предложил Вилу Сергеевичу участие в небольшой, предположим, пробной экспедиции? Может быть, вообще всего один-два полета. Если, конечно, его кандидатура устроит государственную комиссию.
      Искоса глядя на него, Чайкен замерла в своем уголке на диване. Потом она медленно подобрала ноги, устроилась поудобнее, прислонилась плечом к стене.
      — Вы, вероятно, знаете: людей, которые могут работать в космосе как ученые, очень немного, хотя по сравнению даже с недавним прошлым условия там теперь не так уж и трудны.
      Чайкен молчала. Донесся голос Тополя:
      — Это прекрасно, Трофим! Завтра я обязательно схожу в тот район! И конечно, буду выбираться из пике еще ниже… Ну да, буквально у самой земли, почти царапая самолетным брюхом по скалам! Ясно же! В этом все дело!..
      Чайкен молчала. И Радин понял: она всегда боялась, что Вил уйдет в космос! И ее реплика: «Для этого не надо отправляться в космос», предназначалась ему, Радину. И была это просьба — не продолжать разговора о космосе! Но разве в своем отряде, в бесконечных пике, ее муж меньше рискует? Или, может, она не знает характера его работы?
      — Простите меня, — сказал он, — насколько могу понять, я напрасно это говорил. Ваш муж не будет знать о моем предложении.
      Чайкен не ответила.
      «Для этих людей счастье в другом, — подумал Радин. — Оно в том, чтобы жить друг для друга. Быть вместе».
      Сложное чувство превосходства, разочарования, грусти поднялось в нем. Эх вы, «передовые» люди Земли…
      Он с неприязнью оглядел обстановку комнаты — такую простую. Взглянул на столик с вычислениями… Как жаль, что эти люди оказались примитивней, чем он подумал о них! Как жаль! Разочаровываясь в других, всегда становишься беднее сам…
      Чайкен встала с дивана, подошла к двери, нажала кнопку возле выключателя. Стены потеряли прозрачность, сделались матово-золотистыми. Комната словно уменьшилась, стала уютней.
      Вернулся Тополь.
      — Вил, ты не знаешь! — Чайкен встретила его у порога. — Тебе предлагают отправиться в космос!
      Тополь отстранил Чайкен и шагнул к Радину. Тот поспешно встал.
      — В разговоре с вашей женой. Вил Сергеевич, я действительно сделал такое предложение, — проговорил он сухо. — Если бы вы согласились, вы бы завтра получили вызов на госкомиссию. Прошли бы ее успешно, — полетели бы вместе.
      Несколько мгновений он помолчал, поочередно глядя на молодых людей. Они стояли рядом и смотрели на него.
      — Я говорил уже об этом вашей жене, но я повторяю, — продолжал Радин, за минувшие десятилетия физический тип человека очень улучшился. Почти всякий, кому только нет еще сорока пяти лет, может быть взят в полет. Ракетный корабль автоматизирован почти на все сто процентов. Полгода — и молодой человек будет натренирован, обучен Другое дело — подготовить к полету ученого. В экспедиционном космологе важен не только объем знаний, воля, диалектичность мышленья, — он взглянул на Чайкен и извинился улыбкой за вторжение во внутренний мир ее мужа, — но и то, каков этот человек вообще, богат ли он душевно, скажем, так, как ваш Вил. Ученому труднее в космосе, чем космонавту-пилоту. Ученый менее загружен текущей работой, он больше остается один, он больше раздумывает. И решения, которые он принимает, имеют, в общем, гораздо большее значение, чем решения пилота. У пилота верхний предел ответственности — существование корабля, личная судьба экипажа. У ученого — судьба открытия. Успех или неуспех экспедиции. Отрицание или утверждение идеи, заложенной в эксперименте. Для общества это имеет несравнимо большее значение, чем судьба одного корабля…
      «Зачем я это им говорю?» — подумал он с досадой и умолк.
      — Куда же лететь? — спросил Тополь.
      — Шестьсот-семьсот миллионов километров от нашей Земли. Всего лишь четыре-пять астрономических единиц.
      Он усмехнулся.
      — Надолго?
      — Рейс — десять-пятнадцать суток, два-три рейса в год. Предварительно около полутора лет тренировки.
      — Вы женаты? — спросил Тополь.
      — Да.
      — Счастливо?
      — Да.
      — Я не имел в виду чего-либо чрезвычайного, — продолжал Радин: впервые в жизни он извинялся за то, что посмел предложить молодому человеку попытать себя в космонавтике. — Мои слова шли от искреннего восхищения вами обоими. И то, что нам предстояло бы делать, не является тайной. Об этом трубит весь мир. Вы обратили внимание на мои документы — я командир Космического отряда Службы Охраны Будущего.
      — Той самой? — спросила Чайкен.
      — Той самой, — ответил Радин с вызовом.
      — И сколько человек в отряде? — спросил Тополь.
      — Два. Я и мой спутник. Два человека и специальный корабль с автономным ресурсом в сто суток и максимальной скоростью десять тысяч километров в секунду. Он из серии кораблей с постоянным ускорением полета. Его еще нет. Он строится.
      Чайкен вновь забралась на диван с ногами и умостилась в уголке.
      Тополь с любовью следил за ее движениями.
      И Радину стало особенно неприятно. Получалось, что он гостем вошел в этот счастливый мирок и предательски едва не разрушил его.
      Опять зазвенел виафон. Тополь вышел из комнаты.
      Радин подошел к дивану, на котором сидела Чайкен.
      — Вы сердитесь на меня?
      — Я? — Чайкен, не меняя позы, снизу вверх посмотрела на Радина. — За что мне сердиться?
      — Вы должны понять меня… В одном из последних полетов на плечи моего друга, удивительного человека, с которым я сделал пять рейсов, это Талпанов, вы о нем слышали… И вот на его плечи легла слишком большая тяжесть. Теперь он не может покидать Землю. Вы простите, мне как-то трудно выражаться ясней. Мы с ним понимали друг друга почти без слов. Да разве это одно! Мы были не просто два человека. Мы составляли экипаж корабля космический коллектив! Это редкое сочетание. Чем дальше мы уходим от Земли, тем важней, чтобы в экипаж входили не только большие специалисты, но и такие люди, которые испытывают взаимную привязанность, восхищаются друг другом. У меня много друзей, в том числе и ученые. Но мне показалось, что именно ваш муж мог бы стать для меня таким спутником. Мне показалось, что мы бы идеально сработались с ним. Если, конечно, я подойду ему.
      Чайкен пожала плечами:
      — Отпустить… Не отпустить… Словно ребенка. Это же знаете как? Отпущу — он все равно мой. Не отпущу — могу вообще потерять.
      — Зачем вы сказали ему о моем предложении? — воскликнул Радин.
      Чайкен еще раз пожала плечами:
      — Вил с детства, как все мальчишки, мечтал о космосе, специально готовился. Из-за меня, чтобы не улетать далеко, стал геофизиком. Разве я могла его теперь обокрасть? А может, и раньше обкрадывала, удерживая возле себя?..
      Вернулся Тополь.
      — Мне пора, — Радин протянул ему руку.
      Тополь, не заметив этого, пристально смотрел на него.
      — Я не совсем понял: вы говорили серьезно? Вы действительно предлагали мне с вами работать?
      Радин ограничился жестом: «Понимайте, как знаете».
      — Ты же хочешь! — воскликнула Чайкен. — Ты же об этом мечтаешь! Он мечтает об этом! Что же вы молчите, Владимир Александрович!
      — Надо решать окончательно, — проговорил Радин. — Вызов будет через Совет Министров идти. Такую организацию нельзя ставить в ложное положение.
      — Присылайте, — ответил Тополь.
 

2. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ (продолжение)

      На краю котловины, в расселине между острыми нависшими пиками, показался Тополь. Прозрачная оболочка его гермошлема была совсем не видна. Лишь надо лбом дымчато серебрилась полоска люминесцентного прожектора. Казалось странным: человек, одетый в скафандр, разгуливает по астероиду с непокрытой и ничем не защищенной головой!
      Несколько мгновений Тополь стоял на краю обрыва в столбе из струй холодного низонового пламени. Это работали трубки ракетного пояса, прижимая Тополя к почве с силой, равной земному притяжению.
      Затем струи исчезли. Тополь выключил пояс, подпрыгнул, сложив руки над головой, лихо перевернулся и тараном помчался вниз, к Радину. У самой поверхности он вновь перевернулся и застыл столбом.
      — Начнем обсуждение, — сказал Радин. — Прошу ответы по пунктам. Пункт первый…
      — Семьдесят восемь, пять, — ответил Тополь.
      Цифры означали группу и класс астероида, уточненные после обследования.
      — Согласен. Пункт второй?
      — Форма — случайная. Признаков жизни, объектов длительного изучения нет. Распределение силы тяжести и теплоотдача — типичные.
      — Решение?
      Тополь поднял излучатель, вытянул его на одной руке, навел на верхушку одинокого пика метрах в трехстах от них. Там возникло облачко распыленного камня, закраснелось в лучах солнца. Верхушка пика медленно и беззвучно съехала в котловину.
      — Распылять, — подытожил Радин.
      Отойдя от гравикомпаса на десять шагов, он уставил ствол излучателя в землю. Яростным вулканом выбрасывая черную пыль, у ног Радина возникло круглое отверстие. На тыльной стороне приклада излучателя быстро сменялись цифры. Когда возникла цифра 15, Радин, мелко переступая, стал двигаться по окружности. Струи пламени, бившие из ракет пояса, подхватывали распыленную породу, и она словно вспыхивала. Огненный столб перемещался теперь по поверхности астероида, и в этом столбе угадывались контуры спокойно и сосредоточенно работавшего человека.
      То же самое делал и Тополь.
      Минут через пять они сошлись. Под ногами у них был пятнадцатиметровый каменный монолит. Они рассекли его на куски и легко вытолкнули на поверхность.
      Заканчивать проходку последних десяти метров выпало на долю Тополя. Радин, вогнав конец щупа ультразвуковой связи в одну из бесчисленных трещин, стал диктовать на корабль, информатору, группы букв и цифр. Информатор отвечал тем же. Но все, что говорил Радин, было командами, а ответы информатора — рапортами о выполнении этих команд.
      И каждая цифра или буква, причудливый слог оживали в мозгу Радина в виде реального образа: в недрах корабля раскрывались сокровенные отсеки. Цилиндрические и шарообразные блоки сдвигались со своих мест, сближались, намертво соединялись болтами, сваривались ручейками расплавленного металла, постепенно складываясь в стометровое сигарообразное тело преобразователя — термоядерного устройства такой степени радиоактивности, что сборка его только и могла вестись автоматами и лишь тогда, когда люди находились от корабля за десятки километров и были укрыты многометровым слоем скальных пород. В момент сборки все обычные способы защиты оказывались недостаточными.
      Вдруг он услышал удивленный возглас Тополя. Вслед за тем радиофон умолк. Успев скомандовать информатору остановку, Радин почувствовал, что его ударило в спину.
      Прожектор и ракеты пояса автоматически выключились. Его швырнуло вверх, к выходу из шахты, к звездам, и тотчас последовал второй рывок, уже назад: шланг ультразвуковой связи удержал его.
      Радин понял: снизу в шахту ворвался какой-то газ.
      Чтобы провести контроль внешней среды, автомату-анализатору требовалось четыре секунды. Но ждать и такое малое время было нельзя. Включив радиофон на кольцевой вызов («Вил! Алло! Я — Рад!.. Вил! Алло! Я — Рад!..»), Радин стал подтягиваться к тому месту, где был закреплен щуп, в то же время считая про себя секунды: «Раз и… два и… три и…»
      Анализатор доложил:
      — Гелий — девяносто четыре, кислород — пять, водород — сорок сотых, водяные пары. Температура — двести восемьдесят один. Среда к фотонам и низоплазме нейтральна…
      — Цевеоч! — приказал Радин на том особом машинном языке, который состоял только из неупотребляемых обычно сочетаний букв.
      Над головой его вспыхнул прожектор, и Радин обнаружил, что густой туман заполняет шахту. Ракетный пояс повлек его вниз, в шахту, со скоростью два метра в секунду. Почувствовав твердое дно, Радин услышал спокойный голос Тополя:
      — Рад! Тут пещера — и в ней туман, как молоко. А на дне… Вот подожди, я расчищу от камней. И откуда только они взялись… И выключи, пожалуйста, пояс, пусть все сохранится…
      Радин отстегнул от пояса гранату аварийной защиты и швырнул ее вверх, в шахту, куда уходили струи тумана. Едва вылетев из его руки, граната стала распухать. Сто кубических метров пористой пластмассы запечатали выход. Туман стал редеть. Радин увидел Тополя: он стоял на коленях всего в двух шагах от него, разгоняя руками остатки тумана у пола пещеры.
      — Что у тебя там, Вил? — спросил Радин.
      Тополь встал с колен. Развел руки.
      — Ты понимаешь, когда провалился, своими глазами видел, а теперь… он опять сокрушенно развел руки.
      — Вода? — спросил Радин. — Ты видел воду? Тебе показалось, во всяком случае?
      — Да. Откуда ты знаешь?
      — И такое родное, правда?
      — Как привет от Земли. Но откуда ты знаешь?
      — Знаю, — ответил Радин и подумал: «Ничего. Первый полет — всегда самое трудное. И первый астероид — тем более. Но четыре процента щита уже есть. Еще такой астероид — и начнется дорога домой».
 

3. СЛУЖБА ОХРАНЫ БУДУЩЕГО

      В июньские ночи 2011 года наблюдатели сразу многих обсерваторий разных стран мира столкнулись с любопытным и не известным прежде явлением: неожиданно обнаружилось, что межзвездное вещество в районе орбиты Нептуна слабо светится.
      Первое время этим свечением интересовались лишь специалисты в области космической фотометрии, называя его «парадоксом СУН» — Сатурна, Урана, Нептуна — и сходясь на том, что оно вызвано рассеянием солнечного света, скоплениями межзвездной пыли и существовало всегда, хотя и никем не замечалось. Но годом спустя выяснилось, что вопрос вовсе не так прост. Свечение происходило под влиянием античастиц, вторгающихся в пределы Солнечной системы со скоростью около ста тысяч километров в секунду.
      Такое открытие сразу привлекло внимание большого круга астрофизиков.
      И вскоре были установлены еще три обстоятельства.
      Во-первых, источником античастиц оказалась недавно открытая неправильная переменная звезда Эпсилон-4037, расположенная на расстоянии ста десяти световых лет от нашего Солнца, в промежутке между созвездиями Лиры и Геркулеса. Что-то случилось с этой звездой, и ее обычные бессистемные колебания яркости сменились вспышкой излучения антиматерии.
      Во-вторых, достигнув Солнечной системы, область распространения античастиц имела уже вид языка с поперечным сечением около четырехсот миллионов километров. Ось его почти точно совпала с направлением собственного движения Солнца. Наше светило и этот поток мчались друг к другу. (Почти все первые газетные сообщения об этом факте начинались словами: «Природа идет навстречу ученым Земли, помогая раскрыть свои тайны…») Не будь такого совпадения, наша Солнечная система настолько быстро миновала бы область распространения античастиц, что их вообще едва ли заметили бы.
      В-третьих, и это было самое важное, анализ показал, что вслед за сравнительно небольшим числом быстрых античастиц в дальнейшем последуют частицы более медленные, но в очень значительном количестве.
      Был сделан подсчет. Результат его мгновенно облетел мир. Получалось, что примерно к 2190 году мощность потока станет такова, что он начнет оказывать заметное воздействие на атмосферу Земли. Это была сенсация в высшей степени тревожная, породившая тысячи противоречивых слухов и предположений.
      Ясность, впрочем, вскоре пришла. Очередное совещание глав правительств коммунистических и социалистических стран выступило с заявлением. По данным Академий наук этих стран, в период между 2194 и 2205 годами, пока мощность потока будет максимальной, если не принять защитных мер, около половины земной атмосферы неизбежно аннигилирует — бесследно исчезнет, рассеявшись в космосе потоками света. Главы правительств обращались к правительствам и народам мира с предложением совместно обсудить план действий.
      Такое заявление никого не могло оставить равнодушным, тем более, что к нему немедленно присоединились ассоциации ученых и правительства почти всех остальных государств Земли. В своих сообщениях они все более конкретизировали грозящее бедствие.
      Сомнений не оставалось. Через сто семьдесят-сто восемьдесят лет Земля на некоторое время лишится своего противорадиационного панциря; резко ухудшится тепловой баланс ее поверхности. Быстрое снижение массы и, следовательно, веса атмосферы приведет к стремительному выкипанию морей и увеличению числа землетрясений. Климат даже в экваториальных районах станет очень суровым.
      Все это обрушится на нашу планету в продолжение десяти лет. Приспособиться к новым условиям животный и растительный мир Земли, естественно, не успеет. Выживут только наиболее неприхотливые бактерии, водоросли, лишайники.
      Ежедневно выдвигались проекты спасения.
      Предлагали, например, законсервировать земную атмосферу и в сжиженном виде упрятать в подземелья. Туда скрылись бы и все обитатели Земли, унеся с собой представителей флоры и фауны. До катастрофы оставалось по меньшей мере сто семьдесят лет, и подземелья можно было бы успеть приготовить.
      Когда частицы обрушатся на лишенную воздуха земную поверхность, они уничтожат двухметровый слой камня, почвы, песка и взаимно уничтожатся сами. После этого люди спокойно выйдут из убежищ, воссоздадут атмосферу и будут продолжать жить как ни в чем не бывало.
      Во многих странах широко обсуждались проекты создания специальных реакторов. Они должны были бы вырабатывать кислород и азот. Авторы проекта уверяли, что человечество в таком случае вообще ничего не заметит.
      Широкое распространение получила теория, что вообще ничего не надо делать.
      Пройдет сто двадцать-сто сорок лет, и человечество, несомненно, найдет эффективный способ борьбы с этим бедствием. Дети всегда умнее отцов. У потомков, конечно, окажется более разумный общественный строй. Будут они и более могущественны технически. Надо верить в прогресс.
      Такая теория, как в насмешку, получила наибольшее распространение в самых отсталых странах.
      24 декабря 2014 года в Москве открылся Особый международный конгресс.
      Собравшимся ученым более, чем кому-либо другому, было ясно, что через сто — двести лет возможности человечества невиданно возрастут. Но справятся ли потомки с этой задачей быстрей и легче, чем люди двадцать первого века? Уверенности в этом не было. Время же могло оказаться безвозвратно упущенным.
      Беда, однако, заключалась не только в этом.
      Всякая неуверенность в завтрашнем дне оставляет неизгладимый след в сознании людей.
      Такое соображение имело особое значение для общества коммунистического, где постоянная уверенность в будущем, завтрашняя радость составляет основу основ.
      На конгрессе было принято решение создать пылевое защитное облако на расстоянии миллиарда километров от Солнца. Это облако толщиной сто километров, площадью сто шестьдесят тысяч триллионов квадратных километров и средней плотностью сто пятьдесят шесть тысячных грамма вещества на кубический метр, двигаясь вместе с Солнечной системой и сохраняя все время одну и ту же ориентировку в мировом пространстве, должно было встретить античастицы и аннигилировать, то есть уничтожиться, вместе с ними.
      Масса облака планировалась огромной — две с половиной тысячи триллионов тонн. Столько весит примерно миллион кубических километров гранита. «Тащить» такую массу с Земли было немыслимо, поэтому решили использовать для создания облака малые планеты, подобно Земле обращающиеся вокруг Солнца, — астероиды. Предстояло доставить на них специальные термоядерные ракеты-преобразователи. Установленные в особые шахты, эти преобразователи должны были уводить астероиды с обычных орбит, доставлять в намеченный район космоса и взрываться, дробясь вместе с ними в мельчайшую пыль.
      Для решения этой задачи конгресс учредил Службу Охраны Будущего. На долю СССР выпало проведение космических работ.
      На конгрессе было принято такое решение: на те годы, пока будет создаваться щит, передать в распоряжение вновь созданной Службы пятнадцать процентов всех энергетических и промышленных мощностей Земли. Практически это означало, что на всей нашей планете временно прекращалось любое расширение производства, любое улучшение условий жизни во всех без исключения странах, причем не на месяц и не на два. Создание специального ракетного корабля, способного достичь пояса астероидов, накопление запасов горючего, тренировки экипажа и, наконец, полеты (один-два рейса в год) все это должно было длиться не менее шести-семи лет.
      Службу Охраны Будущего наглядней всего можно было представить себе в виде гигантской пирамиды.
      Основание ее составляли миллионы рабочих, инженеров, техников. Эти люди добывали нефть, железо, Уран.
      Сотни тысяч управляли потоками электроэнергии.
      Количество тех, кто непосредственно строил серебристую стрелу ракетного корабля, начинял ее приборами, заполнял горючим, создавал термоядерные преобразователи для распыления астероидов, равнялось уже лишь десяткам тысяч.
      Еще меньше было тех, кто занимался расчетами орбит, вопросами радиосвязи, разрабатывал рекомендации космонавтам, руководил их тренировкой.
      А на самом верху пирамиды было лишь два человека: командир отряда Владимир Александрович Радин и ученый-космолог Вил Сергеевич Тополь.
      По предложению делегации СССР конгресс утвердил также Космический Устав 2014 года — свод мирового опыта проведения космических исследований.
 

4. НА АСТЕРОИДЕ «СТРАННОЕ»

      — Вил, ты в кессонной?
      — Да.
      — Ты очень занят?
      — Пока еще очень.
      — Освободишься, немедленно приходи.
      — Хорошо. Но у меня заняты только глаза и руки. Я могу слушать.
      Ответа не последовало. Прильнув к окулярам перископа, Тополь осторожно двигал рычагами. Радиозонд нужно было вывести из хранилища, развернуть на девяносто градусов и поместить в центре электромагнитного вихря, бушующего в камере запуска.
      — Я могу слушать, Рад, — повторил Тополь.
      Он сжал рукоятки. На мгновенье зонд повис и вдруг завалился вправо. Пришлось снова обхватить его обручами клещей. Это была уже шестая попытка. Следовало дать отдых рукам.
      Тополь оторвал глаза от перископа и взглянул на виафон: Радин сидел в кресле у главного пульта и смотрел на экран кругового обзора. Экран был настроен на максимальное увеличение. Всю его площадь занимало черно-коричневое изображение скал астероида № 17-639. Тополь знал: масса его — около двухсот триллионов тонн, но орбита не очень «удобная». Хватит ли энергии преобразователей, чтобы увести астероид? А в этом и состояла главная проблема. Распылять просто. Сложно отыскать достаточно крупный астероид, который можно отбуксировать в намеченный район космоса.
      Они приближались со стороны Солнца. Скалы отливали золотом. Может, астероид и на самом деле из золота?
      До запуска радиозонда это нельзя было установить.
      Тополь нахмурился: в изображении на экране определенно была какая-то странность. Но какая — он понять не мог.
      — Будь ты даже из чистого золота, мы тебя все равно распылим, — пропел Тополь на мотив когда-то слышанного им марша.
      Он перевел глаза на Радина: да, что-то есть. Недаром же он так пристально вглядывается в экран кругового обзора.
      — Еще минуту, Рад, — проговорил Тополь, наклоняясь к перископу и берясь за рукоятки рычагов.
      — Приходи скорей, — вновь донесся до него голос Радина.
      Но Тополь уже облегченно выпрямился: зонд повис, наконец, подхваченный силовыми линиями. Решетчатое цилиндрическое тело его начало вращаться.
      — Зонд готов. Рад, — проговорил Тополь, оглядывая приборную панель.
      Сигнальные лампочки успокоительно мигали. Системы запуска были в порядке.
      — Через двадцать секунд можешь включать…
      Он открыл крышку люка, взялся рукой за гладкий блестящий поручень и скользнул по нему.
      Когда он летел по трубе главного коридора, в радиофоне снова послышался голос Радина:
      — Вот сюрприз. Вил! Астероид практически не вращается.
      «Да, конечно же, — обрадованно подумал Тополь. — В том-то и дело!..»
      Когда они вышли из «Сигнала», Тополь остановился пораженный. Неподвижны были звезды над ними, неподвижно Солнце, неподвижны тени скал. Казалось, что поверхность астероида усеяна нишами, исчерчена узкими щелями провалов.
      Такое Тополь уже видел однажды. Это было еще в студенческие годы на геофизической практике в Казахстане. В ясную лунную ночь они шли по голым плитам карстового нагорья. Их было четверо: трое парней и Чайкен. Их шатало от голода. Впереди на десятки километров не было ни жилья, ни воды.
      Устроили привал. Трое потом поднялись, чтобы идти дальше. Он продолжал лежать. Встать с земли не было сил.
      Чайкен наклонилась к нему, взяла за плечи. С таким же успехом карлик мог пытаться поднять великана. Но она сказала:
      — Любимый… Ты любимый мой… Ну вставай, вставай, надо идти…
      Впервые тогда она назвала его так.
      И вот теперь опять — черные тени, золотой отсвет скал, желто-красный диск низко над горизонтом… Поразительно! Пролететь несколько сотен миллионов километров и встретить настолько знакомый, дорогой сердцу пейзаж!..
      — Вил! — услышал он голос Радина. — Тебе повезло — астероиды с таким слабым вращением не часты.
      — Еще бы, — взволнованно ответил Тополь. — Полное впечатление, что мы уже дома!..
      Благодаря ракетным поясам, они шли по поверхности астероида, ступая так же твердо и уверенно, как по родной Земле. Обычный астероидный ландшафт расстилался вокруг: скалы из дунита, габбро, пироксенита, между скалами площадки пористого космического туфа. Туф этот обладал удивительным свойством — он, словно вспенивающееся море, наступал на утесы, полумесяцами всползал по их граням, силясь поглотить все, возвышающееся над его поверхностью. И в то же время Тополю казалось, что если бы из-за очередной скалистой гряды вдруг открылся вид на обыкновенный земной дом, людей, самолет, как это случилось тогда в Казахстане в конце их пути, он не удивился бы. Как мало надо, чтобы на человека повеяло родной Землею: всего лишь неподвижные звезды над головой да спокойно лежащие тени от скал — и астероид стал для космонавта оазисом.
      Они начали обследование с освещенной солнцем стороны астероида. Прошли всю теневую сторону, где мрак рассеивал лишь голубоватый свет Юпитера, вновь оказались на дневной стороне. Все было очень обычно, укладывалось в рамки параграфов принятой классификации. Оставалось пройти несколько километров и замкнуть круг. Внезапно один из скалистых склонов сверкнул им навстречу красноватыми бликами ромбических черных зеркал.
      Они направились в ту сторону.
      Тополь оказался на склоне первым. Блестящие верхушки камней, усеивающих его, были параллельны друг другу и так хорошо отполированы, что отражали солнечный свет. Самое большое из этих зеркал было с автомобильное колесо, самое маленькое — с блюдце. Располагались они на разных уровнях, и расстояния между ними были различны. Зеркала то оказывались совсем близко, то расходились на несколько метров. Все это были грани исполинской друзы кристаллов кремния, растущего в толще космического туфа, — явление пока еще не объяснимое, но с которым они уже не раз встречались на астероидах.
      Склонившись над одной из поверхностей, поглаживая ее рукой в перчатке и восхищаясь тем, насколько она гладкая, Тополь сказал:
      — Кристаллы что люди, Рад. Каждый — неповторимое.
      — Но тогда неповторим и каждый камень, утес.
      «И каждое впечатление, — подумал Тополь, вновь вспомнив ту казахстанскую ночь. — И все это преобразователи разнесут в порошок, уничтожат. Хотя как же можно уничтожить впечатление? Пока человек живет, он несет его в памяти…»
      Голос информатора послышался из наушников радиофона: расчеты закончены, можно приступать к проходке шахт.
      Тополь в последний раз погладил зеркальную поверхность, покачал головой.
      — Пора, — сказал Радин. — И не жалей. Такие кристаллы скоро будут уже выращивать в лабораториях!..
      Что ему мог на это ответить Тополь? Говорить о своих воспоминаниях? А вдруг для него с такой именно звездной ночью связаны совсем другие переживания, такие, о которых он хотел бы забыть?..
      Они шли рядом. Тополь по гравикомпасу указывал направление к первой шахте, Радин продолжал осматривать поверхность астероида. Вдруг он остановился и концом излучателя указал в землю.
      Тополь взглянул туда и в первый момент не поверил своим глазам. Шагах в трех от них, на туфовой площадке, у подножия десятиметрового зеленовато-черного утеса, виднелась извилистая борозда, словно кто-то провел по этому месту концом палки. Борозда была с резкими краями, глубиной сантиметра три, длиной метров пять.
      Они смотрели на эту черту и молчали.
      Потом Тополь услышал голос Радина. Он обращался к корабельному информатору:
      — Подготовку к сборке преобразователей прекратить.
      И Тополь молчаливо согласился с приказом Радина. Уж теперь-то распылять астероид было нельзя. Чем сделана эта черта? Метеоритом? Обломком скалы? Но как? Почему она не прямая?
      — Вил! У этого астероида нет собственного имени? — спросил Радин.
      — Нет. Он обнаружен очень недавно.
      — Давай предложим назвать его астероидом «Странное». Эта царапина, пожалуй, — самое удивительное из того, что я видел за все годы своей космической жизни…
      Они вернулись к «Сигналу» и, как требовали правила отлета, стали придирчиво осматривать его оболочку. Тополь подводил итог:
      — Атмосферы нет, вращения нет. Встречен космический туф, кристаллогиганты и, наконец, след от перемещения над поверхностью астероида какого-то материального тела…
      — Вил! — вдруг позвал его Радин. — Подойди скорее сюда!..
      В два удара струй ракетного пояса Тополь оказался возле него. Радин висел метрах в трехстах от земли, под хвостовой частью «Сигнала». И Тополь сразу увидел: возле обтекателя одного из датчиков анализатора внешних полей торчит пепельно-серый цилиндр не более пальца длиной.
      — Та-ак, — только и произнес Тополь.
      Приблизив гермошлем почти вплотную к цилиндру, он стал всматриваться в него: диаметр сантиметра два, свободный конец округлый, поверхность из мелких кристалликов. Между ними — узор из крошечных шестиугольных отверстий — пересекающиеся окружности.
      — Заметь, где пристроен, — слышал он между тем голос Радина, — в тени от встречного потока. С большим умом ставили! Впечатление такое, что в обводах нашего «Сигнала» для них уже нет загадочного!
      — Позволь! Но кто — они, — спросил Тополь, не отрывая глаз от цилиндра: ему показалось, что в такт словам Радина блеск кристалликов становится то более, то менее тусклым, — видимо, так он реагировал на радиоволны, связывавшие космонавтов.
      — Тот или те, кто оставили борозду. Или ты признаешь чудеса?
      Тополь ответил не сразу, он помолчал несколько мгновений: цилиндр за это время как бы помутнел, стал ровного пепельно-серого цвета.
      — Чудес я не признаю, — проговорил Тополь. — Борозда сделана, вероятно, другим предметом. Перед нами скорей всего что-то вроде нашего радиозонда. Может быть, запросить разрешение на задержку? Мы бы исследовали…
      Он произнес эти слова, хорошо зная, что они лишние: график встреч со всеми намеченными еще на Земле астероидами очень тесен. Он позволял работать без спешки, но потому лишь, что его выдерживали с точностью до минут, Радин так и ответил:
      — Полтора часа, Вил: время, которое бы мы занимались проходкой шахт здесь, — вот и весь наш резерв. Исследуй! Но за это время мы ответа с Земли не получим…
      — За полтора часа можно только напортить. Лучше уж просто уйти отсюда, ничего не предпринимая.
      Радин указал на цилиндрик:
      — Как ничего? А что делать с этим? Взять в «Сигнал»? Оставить? Убрать? Провести стереофотографирование, рентгеноскопию, замерить спектр излучений?
      — Если корпус в месте установки никак не ослаблен, оставить, — не колеблясь, ответил Тополь. — Раз мы улетаем, у нас нет другой возможности сказать всему этому неведомому миру, что мы — друзья, что нам нечего скрывать, что мы щедры на сведения о себе. Ну как еще мы поможем тем исследователям, которые придут сюда после нас? И не будем ли ими мы сами, как только закончим щит?..
      — Но послушай. Вил! Мы же отсюда пойдем не к Земле, мы пойдем к следующим астероидам. Выдержит ли это устройство весь путь? А если нет, то какие ж сведения оно принесет?..
      — Но что еще можно сделать?..
      Войдя в «Сигнал», они прежде всего отправили на. Землю сообщение о встреченных на астероиде 17-639 непонятных явлениях. Конечно, им хотелось бы еще до отлета знать мнение Космического совета. Покажется ли его членам их решение правильным? К сожалению, тратить энергию на подробную передачу они не могли.
      Через два часа тридцать минут прибыл ответ: «Действия одобряются. Первый».
      «Первый» — так подписывался Космический совет в тех редких случаях, когда он оказывался единодушен и обсуждал вопрос в полном составе. Получалось, что Совет и день и ночь неотступно следил за «Сигналом». Это была очень большая честь.
      Они получили ответ Земли, когда на экране кругового обзора уже переливался другой астероид, под названием Янус.
 

5. АСТЕРОИД ЯНУС

      Когда они впервые увидели этот астероид на экране кругового обзора, он показался им не таким уж и крупным. Измерения дали всего семьдесят километров в поперечнике. С Земли такие астероиды наблюдались лишь тусклыми блесточками, светящими отраженным светом, и не привлекали к себе особого внимания.
      Определили массу — она составляла шесть тысяч триллионов тонн! Невероятно! Астероиды сложены из самых обычных горных пород, к тому же изрядно растрескавшихся и пористых.
      — Еще один объект для исследования, — озадаченно сказал Тополь. Недаром же зовут его Янус — римский бог с двумя лицами. Может, лучше просто не беспокоить его? Шесть тысяч триллионов тонн! Такую громаду нам наверняка не одолеть. Странно, что на это раньше не обратили внимания…
      — А мы все-таки завернем к нему в гости, — шутливо начал Радин и осекся: изображение на экране стало вытягиваться!
      И вскоре они знали: длина этого астероида — восемьсот километров!
      Долго молчали. Янус снова уменьшился, потом опять вытянулся.
      — И ничего-то нам с этой махиной не сделать, — сказал наконец Тополь. Даже если бы мы начали рейс прямо с нее.
      Не сговариваясь, они повернулись к экрану-графику. На нем светились красные, зеленые и синие линии: траектория «Сигнала», орбита Януса, новая орбита, на которую следовало вывести астероид. Тополь нахмурился, делая в уме вычисления. Получалось, что распылить здесь, на месте, они бы могли и всю эту массу, но вывести в необходимый район космоса им удалось бы, примерно, лишь двадцать пятую часть астероида. Чтобы справиться с Янусом целиком, не хватало сущей безделицы — всего лишь пятнадцатикратного полного комплекта преобразователей. Такого количества их «Сигнал» никогда не мог бы доставить с Земли.
      Янус все приближался. На экране замелькали пятна света и тени, провалы, выпуклости. Сомнений не было; гигантская, длиною с Кавказский хребет, каменная палица медленно кувыркалась в пространстве.
      Сначала они осматривали его с борта десантной ракеты. Юркая, крутоносая, как дирижабль, с четырьмя веерами рулевых дюз, похожих на рыбьи плавники, она могла не только летать, скользя у самой поверхности скал, но и вертеться на месте, двигаться боком.
      Вылетев из ангара, они прежде всего направились к тому месту корпуса «Сигнала», где перед стартом с астероида «Странное» обнаружили решетчатый цилиндрик. Он был на том же месте и такой же матово-серебристый, и по нему все так же время от времени пробегали светлые кольца. Тополь и Радин обрадовались ему, как родному. Продержится ли он до возвращения на лунную базу?
      …Странную форму имел астероид! Он был сильно вытянут и заканчивался огромной воронкой, уходившей далеко в глубину.
      Они направили «Десант» в эту воронку.
      Внутренний склон оказался очень неровным. Беспорядочно громоздящиеся скалы то образовывали горы, высотой в несколько километров, то расступались, открывая черные провалы пещер и гротов. На их стенах в свете прожекторов тускло блестели какие-то полосы. Блеск был серый, зеленый, иногда темно-бурый, но чаще всего — черный.
      Из-за того, что Янус вращался вдоль поперечной оси, «Десант» все время вышвыривало из его недр, словно камень из пращи. Центробежная сила давила на космонавтов. Казалось, они находятся в ракетном корабле, который мучительно долго отрывается от Земли. Хотелось увеличить скорость «Десанта», чтобы быстрее перенестись в самую глубь воронки, туда, где центробежная сила будет слабей.
      Но торопиться было нельзя.
      Пролетев километров двести, они завернули в одну из пещер, приземлились и вышли наружу.
      Пол пещеры был покрыт пористым слежавшимся песком. Местами сквозь него проступали облицованные стекловатой глазурью натеки. Такие же натеки и полосы виднелись на стенах и на полу. Пещера была, видимо, глубокая. Прожектор на шлеме, даже включенный на полную мощность, не доставал своим лучом до ее конца.
      Короткими вспышками излучателя Тополь принялся отбивать от натеков куски, а Радин, не включая пояса, пошел к выходу из пещеры. В этом месте воронки сила тяжести всего в полтора раза превышала земную. Он с удовольствием твердо ступал по камням и песку.
      Внезапно пол пещеры круто оборвался. Многокилометровый склон уходил куда-то далеко-далеко.
      Солнечные лучи, ворвавшиеся в астероид, превратили противоположную сторону воронки в призрачную сказочную горную страну. Гигантскими стрелами протянулись тени от островерхих скал, пробежали по склонам, исчезли.
      Радин взглянул вверх — туда, где воронка сужалась. Скалы нависали над входом в пещеру. На мгновенье ему стало страшно: показалось, что скалы рушатся и камни летят прямо на него.
      — Взгляни, пожалуйста, — откуда-то издалека пришел голос Тополя и вернул ему трезвость и ясность мысли. Тополь стоял рядом, протягивая зеленовато-черный камень. — Самый вульгарный обсидиан.
      — И что это значит?
      Тополь не успел ответить: солнце опять ворвалось в воронку. Пока оно не зашло, оба они любовались игрою света и теней. Потом Тополь сказал:
      — Все очень просто. Рад! Мы в кратере вулкана. Его вырвало из тела какой-то планеты. Уцелела ли при этом планета? Трудно сказать, но знаешь, что замечательно? Вулканы изучены достаточно хорошо. Распылять Янус нам никто не запретит. И если двинуть всю эту массу…
      Радин понимающе кивнул:
      — Это понятно. Но как?
      — Да серьезно же! Со щитом тогда вообще было б покончено! И за один рейс! Раньше на несколько лет! Распылить такую массу мы можем?
      — Можем.
      — Речь только о буксировке?
      — Да.
      — Поправь меня, если я ошибаюсь. В форсированном режиме двигатели «Сигнала» в сто раз мощнее любого преобразователя?
      — Да. Около этого.
      — Тогда, может, мы и используем для буксировки двигатели «Сигнала»?
      Радин остановил Тополя, положив ему на плечо тяжелую-тяжелую от перегрузки руку:
      — Знаешь, милый, есть задачи…
      — Которые не надо формулировать? А почему? Формулировать можно любую задачу!
      Радин молчал. Он понял ход мыслей Тополя: орбита Януса очень удачна. Положение в данный момент — тоже. Если использовать «Сигнал» для буксировки, а преобразователи только для распыления, можно в один прием создать щит. Но что потом будет с «Сигналом»?
      Радин услышал голос информатора:
      — Время буксировки — семьдесят суток. Окончание активного участка переходной орбиты — район апогея Сатурна. Форма кривой — парабола. Остаточный ресурс энергии для самостоятельного движения «Сигнала» — ноль.
      Дальше шли цифры: координаты начала и конца активного участка пути.
      «Та-ак, — подумал Радин — он уже связался с вычислительным центром… Но ведь то, что в конце буксировки мы будем двигаться по параболе, уведет нас от Солнца!..»
      — Надо просить Совет, чтобы «Сигнал» подхватили возле Сатурна, — сказал Тополь, как только информатор умолк. — Буксировка займет семьдесят дней. За это время можно успеть.
      — Успеть? — удивленно переспросил Радин.
      «Успеть? — еще более удивленно подумал он. — За семьдесят суток к нам никто не может успеть. «Сигнал-2» достраивается на лунной вакуумной верфи, и быть там ему еще месяцев шесть. Ну а все остальные? Они ж тихоходы! К нам никто не успеет!»
      — Хорошо же ты знаешь членов Совета, — ворчливо сказал Радин, маскируя этим тоном овладевшую им растерянность.
      — Но подумай, Рад! Разом покончить со всеми заботами о щите! Это же все равно что одним сраженьем выиграть войну. И как! Силой всего двух солдат! Разве тут можно раздумывать?
      — В этом ты прав, — ответил Радин.
      — Так почему же члены Совета не разрешат?
      — Да потому, что при такой высокой степени риска Совет отклоняет предложения не рассматривая. Обсуждение любого проекта начинается с экспертизы: не грозит ли это чем-нибудь экипажу? Нас послали сюда работать. И ждут от нас не чудес. В девяностых годах я уже получил подряд два РДБ — по коду тех лет это значило: «Героизм не оправдан». Тогда мы пытались сверх программы высадиться на астероиде Эра. Это была одна из первых таких попыток вообще.
      — Я знаю эту историю, — сказал Тополь. — Но ведь она ж удалась! И без нее мы сейчас вообще не смогли бы начать нашей работы.
      — Да, но тогда-то я понял: выстоять до конца — это значит сделать дело и вернуться живым. Конечно, иногда жертвовать собою приходится. Те, кто так делает, величайшие из героев. Но ни один из них, я уверен, не решается на это, не исчерпав все остальные возможности. И поэтому выступать с твоим предложением рано. Надо еще думать и думать. Но конечно…
      — Что — конечно? — спросил Тополь.
      Радин молчал.
      — Говори же, Рад!
      — Никогда не может один человек приказать другому пожертвовать собой.
      — Но кто же приказывает?
      — Если продолжать этот наш разговор, то неизбежно получится, что такой приказ даю я. А мне это было бы тяжело, ты понимаешь, Вил?
      «К чему ж я его призываю?» — подумал Радин и по серьезному взгляду, которым Тополь смотрел на него, догадался, что тот прекрасно понимает скрытый смысл его слов: «Если есть возможность за один полет создать щит, надо делать это любой ценой».
      Они полетели дальше. Воронка все более сужалась. Центробежная сила слабела, перешла через ноль, стала расти в противоположном направлении, теперь, уже втягивая «Десант» в глубь Януса. Радин уменьшил скорость до семидесяти километров в час, не доверяя автоматам, не отрывал рук от пульта управления кораблем. Тополь работал на счетной машине. На какую за дачу он пытался найти ответ? Радин не спрашивал. Да он и от себя гнал мысли о решении, которое примет в тот миг, когда придется приступать к делу. Гнал, потому что фактически решение уже было ими принято. О чем еще оставалось раздумывать?
      Локаторы остановили «Десант» всего лишь в двенадцати километрах от противоположного конца астероида. Датчики обнаружили за пределами корабля высокий уровень радиации и температуру плюс 426 градусов.
      Включив над скафандрами магнитную защиту, они вышли из «Десанта». Их не удивила радиоактивность. Она и должна была возрастать в направлении от кратера вулкана к его недрам. Еще меньше озадачила высокая температура ее вызвала радиоактивность. Не удивило их и то, что узкий канал уходил в глубь астероида. Подталкиваемые центробежной силой, они направились по этому каналу. Он то суживался чуть ли не до полуметра, так что приходилось пускать в ход излучатели, то расширялся настолько, что стенки его терялись в темноте. Полностью канал заканчивался лишь в каких-то трех-четырех километрах от поверхности.
      Они повернули назад. Радин шел впереди. Тополь все время отставал, ощупывал стены прохода. Потом он вдруг остановился, привалился спиной к округлому желваку застывшей лавы и рассмеялся, обхватив руками шлем.
      Радин поспешно вернулся к нему.
      — Что с тобой, Вил?
      Тополь продолжал тихо смеяться.
      — Ну плюнем, найдем другой астероид…
      — Да зачем же другой, — Тополь указал в ту сторону, где кончался проход. — Посмотри, что получается? Если пробить канал до конца, расширить его на конус, прекратить кувыркание этого Януса да слегка разогнать, а сделаем мы все это очень легко, одним нашим «Сигналом», то получится из астероида прямоточный ракетный двигатель! Межзвездный газ будет сжиматься в сужении, разогреваться и вылетать прочь! Ну, и начнет толкать астероид!
      — Это, знаешь, какая-то примитивная фантастика! Янус просто развалится. Его разорвет на куски.
      — Да нет же! Надо просчитать все; по-моему, двигатель получится слабенький, но постоянный. На десятки лет! И пусть Янус тащится на свое место полвека! Раньше щит и не нужен! А мы свое сделали. И сделали просто, красиво, изящно!..
      Вернувшись в «Сигнал», они просчитали несколько вариантов превращения Януса в летающую трубу. Получалось, что эта система действительно сможет двигаться самостоятельно.
      Они немедленно послали радиограмму на Землю с просьбой независимо повторить вычисления, а сами, не теряя времени, начали расширять канал.
      Через четыре часа Земля подтвердила разумность идеи. И снова под сообщением была подпись: «Первый». По мнению земных вычислителей, главным источником энергии должен был явиться не межзвездный газ, а сыпучая часть массы астероида, но общей картины это никак не меняло Выход в район щита лишь сорока процентов первоначальной массы астероида уже полностью решал проблему.
      Последняя фраза служебной части радиограммы была такая: «Досрочное создание щита — великий подарок Земле». Потом шли четыре слова лично для Радина: «Все хорошо, дети здоровы». Три слова предназначались Тополю: «Возвращайся, возвращайся скорей».
      Сигналы Земли почти совсем не выделялись на фоне общего радиошороха космоса. Только сложнейшая аппаратура «Сигнала» умела отсеять их, превратить в кривые на экранах осциллографов, перевести в ряды цифр и, наконец, расшифровать.
      «Возвращайся, возвращайся скорей…» Тополь схватил кусок ленты с этими словами, едва он только выдвинулся из дешифратора, и заметался по отсеку связи, пытаясь унять свое сердце. Он не мог жить дальше, немедленно же не сделав что-то такое, о чем бы она непременно узнала и восхитилась бы им.
      Конечно, канал вулкана не дюза ракеты, где все рассчитано с точностью до долей миллиметра. Форма его сложилась под влиянием тысяч и тысяч случайных обстоятельств. Вулканический пепел, песок, вулканические бомбы загромождали его.
      К сожалению, точно вычислить, как поведет себя вся эта разнородная масса, когда изменится характер вращения астероида, было невозможно. Их могли ждать любые неожиданности, значит, необходимо расставить в канале сотни регистрирующих приборов, связать их с вычислительным центром, разработать программу их переключения.
      На подготовку ушло двое суток труда без сна и отдыха. Когда же все было закончено, подчинившись категорическому приказу. Тополь укрылся в самом безопасном месте корабля. Он улегся в ячейку противоперегрузочной ванны «Десанта». Сам же Радин, одетый в скафандр, сжатый прозрачными защитными полусферами, расположился в кресле у главного пульта. Руки его, отдыхая, спокойно лежали на панели пульта. Управление шло по командам вычислительного центра.
      На экране кругового обзора — звездное небо и край астероида, в который нацелен «Сигнал». Над этим экраном — другой. На нем на фоне черно-серебряной россыпи звезд, крутится палица астероида. Пятикилометровая белоснежная стрела «Сигнала», впившаяся в край палицы, ничтожно маленькая серебристая черточка.
      Радин с трудом переводит глаза на часы: карусель длится уже ровно полсуток. Все это время «Сигнал» дрожит от предельного напряжения. Центробежная сила давит и давит на плечи, на голову. Быстро остановить кувыркание массы в шесть тысяч триллионов тонн невозможно. Но сколько еще ждать? По расчетам — менее суток. Половина этого срока уже прошла. Техника выдерживает. Хватит ли сил у людей?
      Теперь Радин глядит на экран-график. На нем расчетная и реальная кривые описывают одни и те же изгибы. Все идет, как задумано…
      Но как он устал! Уступить вахту Тополю? Нет. Пусть остается в «Десанте»… Чудесные стимуляторы дали им в этот полет: не спишь — и не хочется. Вот только тяжесть давит на голову. Из-за этого не хочется есть. А есть обязательно надо. Нельзя слабеть! Кто знает, что еще может случиться.
      На двадцать шестом часу карусели обнаружился первый результат: стрелки указателей ускорения на доли секунды отошли от нулей. По расчетам, в этот момент должен был резко, словно от взрыва, изменить свою плотность вулканический песок, заполняющий неровности широкой части воронки и сжатый центробежной силой. Если бы это произошло, «Сигнал» сразу же смог бы удержать Янус от дальнейшего кувыркания. Но песок остался неподвижен, видимо, он был сцементирован прочнее, чем предполагалось. Ось канала и направление орбиты вновь разошлись.
      Но Радин все равно попытался крикнуть «ура» и сам удивился тому немощному сиплому шепоту, который вырвался из его горла.
      Лишь еще через восемь часов прекратился звездный хоровод на экранах. На несколько мгновений пришла невесомость. Эти мгновенья были как отдых. Потом вновь появилась тяжесть.
      Сначала ускорение равнялось всего нескольким сантиметрам в секунду. Это было даже приятно.
      Действуя по указаниям вычислительного, центра, «Сигнал» теперь упрямо приводил астероид во вращение вокруг продольной оси: без этого Янус вновь сорвался бы в беспорядочное кувыркание. Близился самый опасный момент.
      Первыми сдвинулись вулканические пески в расширенной части воронки. Миллионы кубических метров их зашевелились, словно вспенивающаяся густая жидкость, и медленно поползли вниз, к узкой части канала.
      Экран стороннего обзора показал эту картину: по склонам кратера двигалась крутая волна. Пески текли, как вода.
      Приборы сказали: достигнув сужения, песчинки начали разогреваться от трения друг о друга и о стенки.
      Радин почувствовал слабый толчок. Ускорение увеличилось скачком. Астероид вздрогнул. Тотчас в канале возникла новая, еще более высокая и крутая волна песка, пепла, вулканических бомб и уже не потекла, а рванулась к сужению канала. Она распалась вдруг на тысячи стремительных потоков, соперничающих друг с другом. И все они — смешиваясь, переплетаясь — забушевали в сужении. Сила тяжести в корабле стала вполне определенной, заметной. В кабине «Сигнала» опять появился «верх» и «низ».
      Последовал новый рывок, затем еще один, еще… Рывки повторялись, обрушиваясь на «Сигнал», словно удары молота. С каждым разом они становились все резче. От склонов канала отрывались уже глыбы диаметром в десятки метров. Сталкиваясь, кроша друг друга, они уносились вниз…
      То, что произошло дальше, заняло доли секунды. Вся поверхность экрана кругового обзора вдруг заполнилась изображением искрящейся обсидиановой поверхности. Экран стороннего обзора погас. На экран-графике тревожно запульсировал огонек предупреждающего сигнала.
      Радин понял: та часть внешнего края воронки астероида, куда упирался «Сигнал», рухнула. «Сигнал» влетел внутрь кратера и вот-вот врежется в скалистую стенку!
      Радин реагировал быстрее автоматов и переключил двигатели на тормозной режим. Это смягчило удар.
      Следующим побуждением Радина было; включить главные двигатели. «Сигнал» наверняка освободился бы, но что при этом произойдет с Янусом? Не начнет ли он снова беспорядочное кувыркание? А если начнет, то удастся ли потом возвратить ему самостоятельное движение по новой орбите?
      Радин не успел принять никакого решения. Над командирским пультом вспыхнула надпись: «Не включать. Дюзы заэкранированы».
      Это значило: пока «Сигнал» прижат к астероиду, нельзя использовать главные двигатели — произойдет взрыв.
      Радин взглянул на приборы: преобразователи, установленные в теле астероида, были в полном порядке. Ни один из них не поврежден, хотя со склонов воронки срываются внутрь уже целые горы. Астероид потерял сто миллиардов тонн массы, впрочем, — ничтожную каплю по сравнению со всей его величиной.
      Снова засветился экран стороннего обзора. В сужении канала бушевал вихрь раскаленного до синевы вещества.
      — Если включить один какой-либо преобразователь и разнести хотя бы часть астероида в пыль, тоже можно освободиться, — шепотом сказал Радин, потому что ему было легче думать вслух, произнося слова и зная, что Тополь слышит их. — Но этого делать нельзя!
      Он пошевелился. Ускорение было значительно больше земного.
      Он откинулся в кресле, глядя на экран-график. Предостерегающий сигнал погас. «Сигнал» и астероид составляли теперь единое целое.
      Было особое упоение в том, что глыбища Януса послушно двигается в том направлении, куда толкала ее воля людей. Удовлетворение от сознания выполненного долга овладело Радиным, и вместе с этим чувством пришла почему-то усталость.
      — Чего я жду? — вяло и опять вслух спросил он сам себя. — Выхода астероида в район щита? Это займет много лет. Столько в «Сигнале» нам не прожить.
      Он вдруг подумал о Тополе:
      «Но получилось, что я все решил за него! А вдруг он не согласен?»
      — Вил, — сказал он. — Ты слышишь?
      — Слышу, — ответил Тополь. — И знаю все, о чем ты думал!
      По его голосу чувствовалось, насколько меньше устал он, находясь в противоперегрузочном челноке «Десанта».
      — Я старался не мешать тебе все эти часы, Рад!
      Радин не дослушал его. Боковой удар обрушился на «Сигнал». Автомат стремительно убрал левую полусферу, она была бы все равно прорвана, — и Радин, беспомощно заслоняясь руками, налетел на пульт вычислительной машины, круша его своим телом.
      «Хорошо, что я в скафандре, — успел подумать он. — Но я ж разнесу панель дешифратора!»
 

6. ПРИЖАТЫЕ К СТЕНКЕ

      Радин очнулся. Он лежал в «Десанте», в прозрачном челноке противоперегрузочной ванны. С трудом скосил глаза. Второй челнок пуст. Тополя не было и ни в одном из пилотских кресел.
      И тогда Радин спросил:
      — Вил! Где ты?
      — У главного пульта. Рад, — донесся до него слабый и хриплый голос Тополя.
      Он ответил не сразу, с трудом, тяжело дыша.
      — Как ускорение?
      — Четырехкратное.
      Над колпаком челнока был экран виафона. Радии увидел в нем Тополя. Он лежал пластом в кресле у главного пульта.
      — Как возрастает?
      — Уже вторые сутки на одном уровне.
      — Причина?
      — Не могу понять.
      — Как двигатели?
      — Включать их нельзя.
      — Несет вместе с трубой?
      — Да.
      — Чем ты занят?
      — Ищу выход.
      — Я сейчас приду к тебе.
      — Лежи. Надо, чтобы хоть один из нас был в десантной. Чтобы ты мне помог потом… А-а, ч-черт! — сдавленным голосом вскрикнул Тополь.
      Радин ощутил сотрясение. Слабое, растянутое, замедленное. Это значило, что на «Сигнал» обрушился сильнейший удар.
      — Я сейчас, Вил… Вил! — крикнул он, пытаясь нащупать рукоятку разгерметизации челнока.
      Напрягшись, он попытался согнуть руки в локтях и только тут понял, что руки его потому неподвижны, что уложены в желоба цитаппарата. И он вспомнил: «Конечно! Они ж были сломаны!»
      Мысли его были четки и деловиты: «Цитаппарату нужно тридцать часов на излечение перелома. Заживление тканей происходит еще скорей. Итак, прежде всего узнать, сколько времени я лежу здесь, — с переломанными, недолеченными руками я не работник. Но ведь — Вил! Что с Вилом?..»
      Он увидел вдруг, что Тополь склонился над прозрачным колпаком челнока. «Как он мог так быстро появиться здесь, в десантной? — подумал Радин. Это бред. Я брежу!».
      Он всмотрелся: просто Вил навалился лицом на объектив виафона там, у пульта.
      Губы Тополя двигались, но то ли при этом он ничего не говорил, то ли микрофон был испорчен — слов не было слышно. Радин пригляделся к движению губ Тополя и понял, что именно он говорил.
      — Я вычислил, Рад, — повторял Тополь.
      Стараясь показать, что он понял его, Радин попытался кивнуть головой. И не смог. Не хватило сил.
      — …Выход из гравитации, — беззвучно продолжал Тополь.
      — Сейчас я приду, — проговорил Радин. — Я хочу видеть вычисления. Очень важно, если ты сумел довести их до конца, — прибавил он, чтобы хоть чем-то ободрить Тополя.
      — Программа уже в машине, — вновь по беззвучно шевелящимся губам Тополя прочел Радин. — Жду твоего решения, командир…
      За все полтора года их знакомства, тренировок, отработок еще там, на Земле, всех мыслимых аварийных ситуаций, ремонтов, спасательных действий, он впервые назвал его так.
      — Подожди, я приду сейчас, — ответил Радин, напрягаясь, чтобы подняться. Теперь мешала острая боль во всем теле. — Вил, сколько я уже здесь?
      Не зная, слышит ли его Тополь, он старался говорить как можно отчетливей, энергично двигая губами.
      Тополь понял.
      — Тридцать два часа, — прочитал Радин по движению его губ.
      «Значит, он не бредит. Он действительно что-то вычислил, — сказал про себя Радин. — И уже можно вставать. Хватит жалеть себя!»
      Он высвободил руки из желобов цитаппарата.
      Экран виафона погас. Это, как удар, подстегнуло Радина. Он рванул рукоятку разгерметизации. Пружинно отскочила крышка челнока. Можно было встать. Но мышцы! Мышцы, переформированные цитаппаратом, не слушались!
      Виафон вновь включился, хотя звука по-прежнему не было.
      Радин опять увидел Тополя. Тот лежал, навалившись на наклонную панель главного пульта. Может, он что-нибудь и говорил, но лица его не было видно.
      Радин знал: покидая челнок, трудно сделать первое движение. Лежащее пластом тело сопротивляется тому, чтобы его оторвали от удобного ложа. Оно словно приросло к этому ложу. К первому движению надо готовиться, словно к прыжку через пропасть.
      «Если ничего не предпринимать, «Сигнал» станет частицей щита, — подумал он. — И они с Вилом тоже. Ни один атом не пропадет. Но как же все то, что они увидели на астероиде «Странное»? Как же любовь Вила к Чайкен? Как же он сам, его мысли, опыт? Для отдельного атома нет ни прошлого, ни будущего. Через тысячелетия они с Вилом, возможно, вновь станут травой, деревом, белкой, человеком. Но знания и чувства, которые они несли в себе, утратятся без возврата. Пока человек способен к действию, от него требуется большее, чем просто лечь тяжелым камнем, преграждая дорогу беде, — в висках Радина гулко бился пульс. — Расчетами Вила нельзя пренебречь. Но, прежде чем пробовать их, надо взять его сюда, в десантную…»
      — Вил, — проговорил он, — сейчас я помогу тебе…
      На экране виафона Радин увидел, что Тополь пошевелился. Глаза его были закрыты, но правая рука лежала теперь на пульте, и указательный палец ее упирался в рифленую кнопку управления кораблем по указаниям вычислительного центра.
      — Вил, не включай, пока не ляжешь в челнок, так безопасней! — крикнул Радин и понял, что поздно: палец Тополя утопил кнопку в панель.
      «Раз, два, три», — считал про себя Радин.
      Страшной силы толчок вышвырнул его из противоперегрузочного челнока. Он увидел приборную доску «Десанта». Она как-то внезапно возникла перед его глазами. «Удар! — мелькнуло в его мозгу. — Стоило же валяться в цитаппарате!»
      Приборная доска рванулась вперед. Радин оказался в центре кабины наступила невесомость, и вентиляторы для перемешивания воздуха, автоматически включившись, «сдули» его в эту точку.
      Дотянувшись до потолочного поручня, он по нему добрался к пульту. Светился только круглый экран стороннего обзора: «Сигнал», подхваченный струями светящегося межзвездного газа, несся в канал астероида, туда, где бушевала раскаленная синева.
      Как следует рассмотреть эту картину он не успел: экран погас.
      Испытывая пьянящую радость внезапного освобождения от тяжести, он пробрался к выходу из «Десанта». Рванул рычаг. Рычаг не поддался. Только тут он заметил рубиновый огонек над люком. Под огоньком светилось табло: «Перекос корпуса. Усилие открывания — 45 тонн».
      Разве у него было столько сил?
      Десантная ракета не имела второго выхода.
      «Выбраться через камеру главного двигателя? — подумал он. — Снять крышку сместителя, оттуда в насосный отсек, но это же долго, долго и долго!»
      И уже через несколько секунд он доставал из стенного шкафа аварийные инструменты.
 

7. СЮРПРИЗЫ ИМПУЛЬСНОГО ПЕРЕКЛЮЧЕНИЯ

      Тополя спасло то же, что спасло Радина. В тот страшный момент после нажатия кнопки, когда он уже налетел всем телом на пульт, вся стена вдруг начала стремительно уходить от него. Столкновения не произошло.
      Странно было, что невесомость началась еще тогда — он это определенно заметил! — когда стрелка указателя собственной скорости бежала по шкале. Это, правда, длилось недолго. Стрелка уперлась в ограничитель (сто тысяч километров в секунду!) и замерла, но факт оставался фактом: вопреки всем законам физики некоторое время происходило возрастание скорости без малейшей инерции.
      Разве законы физики могут хоть когда-нибудь нарушаться?
      Как всегда бывало с ним в первый момент при наступлении невесомости. Тополь чувствовал необыкновенную ясность мысли.
      Он оглядывался. Стрелки приборов застыли в недопустимо крайних положениях — на нулях, за красными чертами. Контрольные лампочки частично погасли, частично, как по команде, зажглись красным светом. Гравитационный компас стоял на нуле. На нулях застыли стрелки всех указателей ускорения. Стрелка указателя собственной скорости по-прежнему была прижата к ограничителю — по меньшей мере сто тысяч километров в секунду (сто тысяч километров!) было достигнуто!
      Безмятежно голубел экран кругового обзора.
      Впереди на миллиарды и миллиарды километров была полная пустота! Более того! Судя по приборам, за пределами «Сигнала» не было ни гравитационного, ни электромагнитного полей! Но ведь и это противоречило законам физики!
      Тополь взглянул на счетчик частиц межзвездной пыли. В ячейках его стояли сплошные девятки. Прибор зашкалило! Но это значит — вокруг «Сигнала» никакая ни пустота! Корабль впаян в монолит, более плотный, чем бетон или сталь!
      «Ну да, мы же врезались в астероид. А тот уже вышел на орбиту и идет без ускорения, — подумал Тополь, успокаиваясь, и вдруг в изумлении широко раскрыл глаза: — Но почему же тогда другие проборы показывают, что вокруг пустота?..»
      Получалась какая-то цепь исключающих друг друга противоречий.
      Тополь подтянулся к окулярам анализатора твердых частиц и вгляделся: вереницы квадратов, причудливо сцепившихся друг с другом углами, плыли по экрану. Понять это можно было лишь так: вещество, окружающее «Сигнал», состоит из атомов, электроны которых располагались не по круговым, а по квадратным орбитам. То есть атомы вещества за оболочкой «Сигнала» были не шарообразной, а кубической формы!
      Он почувствовал лихорадочное возбуждение. Он — первый ученый, движущийся с околосветовой скоростью. Он на пороге великих открытий! Только бы подольше наблюдать эти чудеса!
      В центре экрана кругового обзора появилось темное пятно.
      Астероид?
      Тополь включил левую группу рулевых двигателей.
      Звенящий толчок сотряс «Сигнал». Он был такой легкий и резкий, будто тряхнулся, ломаясь, хрупкий латунный листок.
      Впечатление было такое, словно «Сигнал», бесплотный, лишенный инерции, на полной скорости сделал поворот под прямым углом. Но еще непонятней было то, что сразу же на приборной панели главного пульта осветился циферблат часов зависимого времени.
      Анализировать было, впрочем, некогда. Темное пятно так и осталось в центре экрана.
      Тополь вновь рванул рукоятку включения рулевых двигателей левой группы, продолжая поворот.
      Последовал новый звонкий рывок.
      Диск зависимых часов погас. В центре экрана по-прежнему темнело пятно. Включение рулевых двигателей ничего не давало.
      И Тополь понял: это пятно в центре экрана — знак того, что оболочка «Сигнала» начала разрушаться.
      Он включил тормозные двигатели. Сразу все, сразу на полную мощность.
      Ни приборы, ни он сам ничего не заметили. Не было даже легчайшего сотрясения!
      Он попытался сделать хоть какие-то выводы.
      Итак, при движении с околосветовой скоростью электронные оболочки атомов, говоря грубо, из шарообразных превращаются в кубические. Криволинейное движение — невозможно. Гравитация равна нулю. Инерции нет. Но, значит, и массы нет! Нет материи! Так что ж тогда находится там, за пределами корабля? Ведь корпус «Сигнала» разрушается, и, следовательно, какое-то поле, какая-то материя за пределами корабля обязательно есть! Он связал все уцелевшие датчики анализаторов среды за бортом с вычислительным центром и поставил задачу: оценить эту среду.
      Печатающее устройство не работало. Ответ появился в виде бегущей неоновой надписи: «Поле за пределами корабля не может быть точно воспринято и точно описано».
      «Первый итог, — подумал Тополь, — постичь то, что происходит при движении с околосветовой скоростью, объяснить с помощью обычных физических понятий нельзя… И какая обида: самый решающий опыт достаточно не подготовлен! Да кто ж и готовил его? Наша цель была — щит!»
      На пульте гасли последние лампочки. Уже гибли не датчики. Гибли их вторичные, контрольные цепи и контрольные цепи этих цепей.
      А ведь при испытаниях на Земле они выдерживали ускорения в десятки тысяч метров в секунду, температуру в сотни и сотни градусов, давление в тысячи атмосфер! Разрушалось, выходило из строя самое главное — оболочка «Сигнала».
      Тополь взглянул на крышку люка. Как там Рад? Может, «Десант» уцелеет? Пробраться туда? Но не все ли равно? Когда разрушится корпус «Сигнала», неизбежно дойдет очередь и до десантной ракеты. Какой же смысл выгадывать эту отсрочку? Если что-то и предпринимать, то сейчас, здесь, пока еще не совсем замер главный пульт.
      Но с чем же бороться? Вокруг — пустота! Как она может разрушать? Даже если считать, что пустота — тоже материя!
      Погасла панель ловушек межзвездного газа. Погасла целиком — все сигнальные огни и все светящиеся надписи, ловушки физически срезаны!
      Новый сигнал — перестала светиться сразу целая россыпь лампочек: уничтожены антенны дальней связи — пятисотметровые сверхпрочные полосы, заделанные заподлицо в оболочку… Срезаны кольца противорадиационной защиты… А тормозные двигатели? Двигатели по-прежнему не оказывают никакого действия! И баки пусты. Реакторы выжигают уже низон из пористых защитных слоев внутренней облицовки… Забрать последние килограммы низона? Те, что в «Десанте»? Тормозить и тормозить! Но где же гарантия, что и это поможет?
      На табло вычислительного центра вновь замелькали, передвигаясь, неоновые буквы. «Движение «Сигнала», — прочитал Тополь, — происходит в такой среде, где время имеет два измерения. При движении в направлении на центр мира и от него — ноль. При поперечном движении — равномерный ход. Всякое движение прямолинейно. Поворот возможен только под прямым углом и является мгновенным. В момент поворота материя не наблюдаема».
      Сомнений не было: «Сигнал» находился теперь в мире с совершенно иными физическими законами, чем те, которые существовали в их прежней Вселенной. Но, значит, их вынесло за пределы этой Вселенной?
      Или, что было, пожалуй, даже более вероятно, начиная двигаться с околосветовой скоростью, мы как бы переносимся в мир с другими физическими законами, существующий в нашей же Вселенной, параллельно с ней, и до того не обнаруживающийся?..
      Вот тебе и выход на поверхность векторного предвосхищения, о которой они с Чайкен и мечтали еще со студенческих времен!..
      Тополю вдруг показалось, что уже прошло много-много времени с того момента, как он застыл вот так у экрана; что он вообще всегда-всегда стоял вот так, одеревеневшими ногами упершись в пластиковый плинтус, а руками до боли сжимая тонкие, с карандаш, хромированные скобы волноводов.
      Потом внезапно в нем возникло тревожное ощущение того, что необоримо-властная разумная сила извне вторглась в «Сигнал», в кабину главного пульта, и все изучает в ней, постигает смысл всех вещей и приборов — их назначение, материал, — а постигнув, моделирует, заменяет их такими же по внешнему виду и назначению, но с перестроенной атомной структурой, внесенными извне, делая это, чтобы уберечь их от распада в новых физических условиях.
      Это было еще не самое жуткое. Ужас пришел к Тополю позже, когда он вдруг понял, что и сам он уже другой. Его, прежнего Вила, не было. А того Вила, который был теперь, изумляло уже не то, что атомы кубичны, а то, что они могут быть шарообразны!
      И еще он видел, что воздух внутри кабины стал голубым и густым, как стекло. И он, этот новый Вил, считал такой воздух нормальным. И он знал также, что дело совсем не в движении с околосветовой скоростью, а в том, что он находится теперь за Гранью.
      Но где-то, в самых отдаленных, потаенных глубинах сознания, все же робко билась мысль о Радине, о Чайкен, о Земле, о том, что там их очень и очень ждут, — мысль далекая, безотчетная, как инстинкт. Как подсознательная тяга к чему-то родному-родному, впитанному с молоком матери.
      И он, этот новый Тополь, который чувствовал себя уже коренным обитателем «кубического» мира, поставил пред собой трудную цель: познать не тот мир, в котором он теперь был хозяином, а мир соседней Вселенной.
      И он, новый Тополь, решил эту задачу.
      Сперва в теории, потом — практически.
      С помощью какого математического аппарата? С какой техникой?
      Он не помнил этого. Он помнил только, что всплеск особым образом сконцентрированной энергии вытолкнул его за пределы «кубического» мира…
      Пульт с потухшими шкалами, тусклое аварийное освещение — это словно выплывало из редеющего тумана.
      Где Рад? Ах да, он в десантной! Хорошо хоть он не так пострадал. Теперь его вахта.
      — Моя вахта кончилась, — проговорил он вслух.
      Голос звучал необычно. Во время земных тренировок так бывало в тех случаях, когда в барокамере очень уж понижали давление воздуха, имитируя разрушение оболочки.
      «Одеть бы скафандр», — вяло подумал он.
      В ушах толчками бился звон. Уши были колоколами. Сердце распухло и било в эти колокола. То в левый, то в правый.
      «Так умирают, — спокойно подытожил Тополь. — Но почему у меня сердце в ушах?..»
      Он вдруг увидел себя со стороны, словно глядя в экран стороннего обзора. Увидел, как легкая ослепительно золотая соломинка пропеллером завращалась и полетела, полетела, полетела…
      На пульте внутренней безопасности пульсировало красное табло: «Кабина разгерметизирована».
 
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

      …В аварийном положении каждый обязан говорить себе суровую правду и каждый обязан поддержать силы другого надеждой. Люди Земли видят тебя, космонавт, только прекрасным.
п. 16 Космического Устава 2014 года.
 

1. «ТОГДА СЧИТАТЬ МЫ СТАЛИ РАНЫ…»

      Он пришел в себя уже в десантной ракете. Он лежал в противоперегрузочном челноке. Обручи цитаппарата стягивали грудь и голову. Крышка челнока была открыта.
      — Живой, конечно, живой, — говорил Радин, склонившись над ним.
      — Что с «Сигналом»? — спросил Тополь.
      Радин не ответил.
      — Очень плох? Ты ходил, смотрел? — продолжал Тополь, понимая в то же время, что спрашивает что-то не то, что есть нечто гораздо более важное, о чем нужно узнать в первую очередь.
      — Осматривал, — ответил наконец Радин. — Но ведь дальше кольцевого коридора никуда не пройдешь.
      Он смягчил эту фразу улыбкой.
      — Малого кольцевого?
      — Да. Люки перекрыты противорадиационными шторами.
      — Корпус?
      — Трудно сказать. Датчики срезаны, сигнализация распалась на автономные системы. Но реакторы внутреннего цикла работают хорошо, хотя мы и пронеслись через этот чертов вулканический кратер.
      — Если б это одно! — грустно усмехнулся Тополь.
      Радин продолжал:
      — Ну и, видимо, тогда мы приобрели радиоактивность.
      — Уровень очень высок?
      — Один-два рема в сутки.
      — Это в «Сигнале»?
      — Нет, Вил. Это здесь, в «Десанте». Активной защиты теперь у нас нет. Придется носить скафандры. Ну а гравикомпас работает. Я прикинул: мы миллионах в тридцати от Юпитера. Я даже думаю: уж не пронесло ли «Сигнал» сквозь его атмосферу?
      — Мы возле Юпитера? — переспросил Тополь и вспомнил, что именно надо было узнать прежде всего. — Ты не смотрел сводную ленту? Что на ней? И что на кадрах кинолетописи?
      Сводной называли широкую белую ленту, на которой десятки самописцев фиксировали показания приборов. Вместе с кинолетописью она заменяла применявшийся в прошлом бортовой журнал.
      — Да, — ответил Радин. — Я смотрел. Но это мало что дает: с того момента, как начались твои переключения, на ленте почти чистое поле. Единственный вывод: некоторое время, пожалуй, скорость была околосветовой. Я заложил ленту в кассету хранения. Ты взглянешь потом.
      — И с какой скоростью мы шли?
      — По меньшей мере восемь или девять десятых. По зависимым часам за это время прошло тридцать часов. Ну а по собственным, — Радин несколько мгновений помедлил, словно делая в уме какие-то вычисления, — по собственным — пять с половиной.
      — Помолодели на целые сутки, — проговорил Тополь.
      Он вдруг подумал о Чайкен. Нежность к ней, радость от того, что он вспомнил ее, охватила его. Он продолжал:
      — Вернемся на Землю, все удивятся: «Думали, вы с бородами вернетесь…» А мы даже помолодели!
      Радин, соглашаясь, кивнул:
      — Вернемся… Обязательно надо вернуться, — но глаза его были суровы, холодны, и в углах губ лежали резкие складки.
      И Тополь понял: какая же это несбыточная мечта — вернуться на Землю в таком изуродованном корабле!..
      Жить надо так, будто любимый, самый дорогой тебе человек все время видит тебя.
      Тополь перенес в «Десант» пульт гравикомпаса и, обложившись пластинами звездных карт, стал определять орбиту «Сигнала».
      Через полчаса он знал: со скоростью сорок семь километров в секунду они приближались к Юпитеру. Однако они не упадут на эту планету. Постепенно изменяя скорость, они пронесутся мимо нее и сами станут планетой спутником Солнца. Они будут вечно кружиться вокруг него по сильно вытянутой, кометной орбите — один оборот за семьдесят восемь лет. В перигее они станут приближаться к Солнцу на расстояние восемьдесят миллионов километров. В апогее будут отдаляться на полтора миллиарда. Правда, через восемнадцать лет и два месяца «Сигнал» промчится всего лишь в пятистах тысячах километров от Земли. Это могло быть спасением: либо они выйдут к ней на «Десанте», либо их еще раньше заметят и сумеют оказать помощь.
      Когда были получены эти данные. Тополь словно окаменел, чувствуя, как у него холодеет под сердцем. «На что ж еще можно было надеяться? — подумал он, стараясь успокоить себя — ему не хотелось тревожить Радина — и все-таки вновь ужаснулся: — До встречи с Чайкен восемнадцать лет! И все эти годы она не будет знать, что я жив!..»
      Он покосился на Радина. Тот полулежал в своем командирском кресле, пристегнув к нему скафандр. Глаза Радина были закрыты. «Спит», — с облегчением подумал Тополь.
      Не открывая глаз, Радин вдруг спросил:
      — Итак? Что ж ты узнал?
      — Если бы работала радиосвязь, — вздрогнув, ответил Тополь. — Ведь мы же проживем в «Сигнале» восемнадцать лет?
      Радин открыл глаза, повернул голову в его сторону:
      — Восемнадцать? Откуда взялась эта цифра?
      Тополь протянул ему пластину звездной карты. На ее полях был карандашом сделан расчет.
      — Так, — проговорил Радин, пробежав глазами вычисления. Перевел глаза на Тополя, повторил: — Та-ак…
      В голосе его Тополю послышалось облегчение. «Ты считал, что будем идти еще дольше? — подумал он. — Но и восемнадцать лет прожить в этих стенах разве мало? Восемнадцать лет ждать! — он беспокойно оглядел кабину «Десанта», будто на ее стенах мог найтись ответ. — Восемнадцать лет разлуки! Это же все равно, что смерть. Нет, это хуже. Она ведь ничего не будет знать обо мне».
      — Вылетели на пятнадцать дней, вернемся через восемнадцать лет, сказал Тополь.
      Он обращался не к Радину. Он сам для себя подводил итог.
      — Мы с тобой космонавты, Вил, — отозвался Радин. — Надо всегда помнить об этом.
      «Зачем меня агитировать? — подумал Тополь. — Разве я не понимаю и так? — И вдруг он почувствовал, что волна холода вновь подступает к сердцу. Но ведь восемнадцать лет! Это целая жизнь!..»
      Космическая психология учила: чтобы успешно ждать, нужно ясно и спокойно сказать себе: «Я готов ждать. Слышишь, Чайкен! Я буду ждать восемнадцать лет. Все, что мы могли, сделано. Остался только мой личный долг — вернуться к тебе».
      Они решили: вахты по двенадцать часов. Вахтенный шесть часов отдает работам по ремонту «Сигнала», три часа — гравитационному компасу: определение истинного положения корабля, скорости, ускорения. Два часа забота о пище, о регенерации воздуха, воды, уборка. Один час — личное время. Час этот — на раздумья о прошлом и будущем. И все.
      В первую же свою вахту Тополь разбудил Радина до наступления срока. Он тряс его за плечи:
      — Проснись, Рад, проснись!
      Радин заторопился, отстегивая скафандр от кресла и недоуменно спрашивая:
      — Уже прошло двенадцать часов? Что случилось? Я только уснул!
      — Да нет, конечно же, не прошло, ты только посмотри сюда, — Тополь совал Радину пластину звездной карты, исчерченную карандашными стрелами гравитационных засечек. — Я тут прикинул — щит уже создан! На Земле празднуют. Рад! Я не мог не разбудить тебя — ведь это весточка от нас. Наш привет! Как еще мы могли дать знать о себе? И ты смотри…
      Говоря это. Тополь водил карандашом по карте. Рука дрожала. Карандаш дробно стучал по пластине карты.
      — И масса щита, и форма, и координаты, — все на диво удачное. Лучше и не могло быть! Только одно удивительно: почему Янус так быстро вышел в расчетную точку? Правда, мы не знаем того, какая часть его низверглась через канал…
      Радин положил ладонь на руку Тополя, сжал ее. Карандаш перестал прыгать.
      — Если обрушилось хотя бы сорок процентов…
      — Возможно, — проговорил Радин.
      — Конечно! — воскликнул Тополь. — Но это еще: не все! Важнее другое! Я бы, наверно, не стал тебя будить, но ты понимаешь, что получилось?
      — Что получилось? — сурово спросил Радин. — Что у тебя получилось? Бери себя в руки!
      — Делая гравизасечки щита, я наткнулся на удивительную возможность: если нам двести суток продержаться на орбите спутника Юпитера, а потом сойти с нее, мы даже без всякой помощи окажемся дома через шесть лет!
      Радин еще сильней сжал руку Тополя. Выражение внутренней боли появилось на его лице. Но Тополь не видел этого и говорил все громче, восторженней:
      — А продержаться у Юпитера можно! Надо только на одном «Десанте» идти к нему. Ну и надо, чтобы орбита вокруг Юпитера была такой вытянутой, что в апогее нас перехватит Марс. Я рассчитал: расход низона будет ничтожный! Столько его у нас есть! У Марса мы пробудем подольше. Таким же способом перейдем на орбиту к Земле. Там нас снимут любым кораблем, если только еще у Марса кто-нибудь нас не обнаружит. Ты понимаешь, Рад? Рад!
      Радин быстро встал, обеими руками держась за кресло, грудью оттолкнул Тополя. Тот не ожидал этого и отлетел к противоположной стенке кабины, отскочил от нее, но успел ухватиться за один из поручней и задержался на нем, испуганно глядя на Радина.
      — Покинуть «Сигнал»? — спросил тот. — Но это же очень разное дело: идти в десантной шесть лет или восемнадцать в корабле типа «Сигнал»!
      — Но это в три раза быстрей! — Тополь понял, что, вопреки всем ожиданиям, Радин против его предложения, и растерялся. — Я все рассчитал! Ты можешь проверить!
      — Психология — тоже наука, — ответил Радин. — Шесть лет в десантной гораздо большее испытание, чем восемнадцать в «Сигнале». И еще с возможностью покинуть его на «Десанте» в пятистах тысячах километров от Земли и приземлиться на Московском космодроме. Приземлиться и сказать: «Здравствуйте!».
      Тополь смотрел на него с изумлением:
      — Я не понимаю тебя. Рад. Ты извини, это впервые так, но я просто не понимаю. Почему ты так говоришь? Почему так думаешь?
      Радин молчал с неподвижным, хмурым лицом.
      — Я не понимаю тебя, — видимо, потеряв надежду переубедить Радина, Тополь перешел на шепот. — Ты мне должен очень хорошо объяснить. Столько всего случилось за эти часы…
      — Я объясню, — уверенно и спокойно ответил Радин. — Пока мы в «Сигнале», у нас есть достаточная энергия, продовольствие, кислород.
      — Ну и что?
      — В «Десанте» углекислоту придется разлагать биологическим циклом, жить по-прежнему только в скафандрах.
      — Ну и что? — повторил Тополь.
      — Научная ценность нашего полета в сведениях об астероидах, которые мы посещали, в твоих вычислениях. Все это мы не сможем забрать в «Десант».
      — Но ведь у нас будет радиосвязь!
      — Не раньше, чем мы перейдем на орбиту вокруг Земли, то есть лет через пять-шесть. Да и кто поручится, что к тому времени она еще будет работать?
      Тополь настороженно смотрел на Радина.
      — Я понял: ты просто против нашего скорого возвращения. Это ж не довод: шесть лет — все равно что восемнадцать, в «Сигнале» удобней, чем в «Десанте». Да плюнем на все удобства!
      Резким взмахом руки Радин остановил его:
      — Считаешь, что я не хочу возвращаться? Считай! Да, сейчас я не хочу возвращаться! И давай прекратим разговор. Он ничего не даст.
      — Но почему? Что произошло? В нашем с тобой положении — не слушаться логики! Что тебя так пере родило?
      Радин захлопнул забрало шлема. Голос его звучал теперь из радиофона и казался еще более глухим и холодным:
      — Повторяю: в «Десанте», как части «Сигнала», мы продержимся восемнадцать лет. У меня есть опыт. Я знаю. Шесть лет в «Десанте» нам не продержаться. Это я тоже знаю.
      — Но мы же тренировались, готовились. Нас специально подбирали, чтобы мы были такими, что никогда не постыдимся друг друга, никогда не перестанем пони мать друг друга. Ты же сам и нашел меня! Ты помнишь, когда прилетел в отряд?
      — Да. Тренировались, готовились, — говоря. Радии утвердительно кивал. Но в гораздо более разнообразных условиях и всего лишь около года. А надо выдержать шесть! Система «Сигнал» — человек гораздо надежней системы «Десант» — человек, тем более, что важно вернуться, а позже или раньше… В конце концов, это не самое главное!
      — Но что тогда делать. Рад? — Тополь сжал руками голову, и на лице его появилось выражение глубокого отчаяния, физического страдания. — Ты подумай только ведь и шесть лет — очень долго. А надо будет и еще двенадцать. Мне не выдержать. Ты стань на мое место… Я готов на все. Я подчиню себя самому суровому режиму, не дам себе ни минуты расслабленности. Я хорошо знаю себя. Я выдержу любое, если только будет шесть лет, а не восемнадцать. Ты должен понять меня. Ведь ты ж еще недавно понимал меня без всяких слов!
      — Хорошо, — сказал Радин. Лицо его было бледно. Говорил он почти не разжимая губ. — Сейчас мы выйдем к главному пульту и просчитаем этот твой вариант со всей строгостью. Если действительно только шесть лет, я дам согласие…
      Через трое суток они прощались с «Сигналом».
      Они знали на этом корабле каждый люк, переход, отсек. Но аварийные шторы по-прежнему отгораживали малый кольцевой коридор от всего корабля. Приказать им убраться? Но зачем?
      Они ограничились кабиной главного пульта. Здесь они не только работали. Здесь они жили.
      Пульт был темен. Холодно голубели экраны. Растеньица зоны отдыха поблекли, иссушенные разряженным воздухом.
      Радин не возвращался больше к разговору о том, что не считает возможным покинуть «Сигнал», но он был так угрюм, что Тополь чувствовал себя виноватым. Ему хотелось как-то утешить Радина, но слова не находились.
      Внезапно Радин сам пришел ему на помощь.
      — Рано мы с тобой родились, Вил, — сказал он, глядясь, как в зеркало, в темный экран кругового обзора. — Тем, кто после нас будут выходить в космос, уже не придется быть партизанами. Правда, и задачи им решать более трудные.
      — Разве наш щит — легкое дело? — удивился Тополь. — Но вообще-то ты прав. У меня как-то нет ощущения, что мы совершили такой уж титанический подвиг.
      Радин перебил его:
      — Напрасно. И подвиг есть, и риск.
      — В геофизическом отряде я рисковал ничуть не меньше в каждом полете. Ты думаешь, я этого не знал?
      — Меньше, Вил! Меньше!
      — Но ведь Чайкен еще при жизни похоронит меня! А я дал себе слово прожить так, чтобы ни разу не причинить ей горя. Ни большого, ни малого. А теперь причиняю самое страшное: переживать мою смерть в то время, как я буду жив! Лучше уж тогда действительно умереть!.. Когда я думаю о твоей жене, Рад, о тебе, вы представляетесь мне такими людьми, которые дошли к нам, ну, что ли, из далекого прошлого, скажем, из первых лет советской власти. И что вы так вот и шли рядом, поровну деля трудное. Если и отступая, то вместе. Я даже несколько раз ловил себя на мысли: да поскольку ж вам лет? Сколько лет тебе, Рад? А у нас всегда было иначе: я сильней и оберегаю Чайкен.
      Слушая его, Радин продолжал стоять перед пультом. Они оба были в скафандрах, с опущенными забралами гермошлемов, но в отражении от стекла экрана Тополь вдруг увидел, что глаза Радина так блестят, будто в них слезы! У Рада — слезы в глазах! Это огорошило его. Он умолк, уставясь в экран, а потом растерянно заговорил совсем о другом, о чем вообще до того не думал:
      — Может, все-таки взять кассеты хранения? Я так и не видел ни сводной ленты, ни кинолетописи.
      — Хорошее дело! — громко сказал Радин и рассмеялся грубо и хрипло («Были слезы», — подумал Тополь). — Масса кассет — сто двадцать пять килограммов. А нам еще каждый грамм будет поперек горла стоять. Ты знаешь, что нам предстоит? — Радин махнул рукой, и губы его горько скривились (в отражении от стекла экрана это было хорошо видно Тополю). — Эх, Вил…
      — Лишних двенадцать лет разлуки, — ответил он, почему-то оправдываясь. — Все равно что навеки. И если б еще не было другого выхода…
      — Зачем меня убеждать? Решено, — значит, решено. И задача теперь донести до Земли элементы орбиты «Сигнала». Его разыщут потом. На «Сигнале» кассеты не потеряются.
      — А на «Десанте»?
      — Чем меньше размеры системы, тем больше вероятность того, что она затеряется. Это же азбука, Вил!..
      Створки ангара, в котором помещался «Десант», ока запись тоже заклиненными. Покинуть «Сигнал» можно было только взорвав его оболочку. Собственными руками вспарывать корпус «Сигнала»! Но дело есть дело.
      Когда взрыв раздался, они лежали одетые в скафандры, прижатые к креслам прозрачными оболочками полусфер.
      Конструкторы создавали «Десант» надежной маневренной экономичной ракетой, но зато он имел только ручное управление. Его радиооборудование рассчитывалось лишь на связь с основным кораблем, но двигатели отличались большой мощностью, и экран кругового обзора был таких же размеров, как экран «Сигнала».
      Взрыв донесся до них слабым толчком. И то, что «Десант» уже в космосе, они узнали только по тому, что экран кругового обзора потемнел и засеребрился блестками звезд. Они замерли, жадно, с перехваченным дыханием, — восторженные, так обостренно счастливые, — вглядываясь в открывшуюся картину.
      Слабая голубоватая звездочка светилась среди тысяч и тысяч других. Тополь хотел сказать: «Земля». Он и думал, что сказал это слово.
      А сказал он:
      — Чайкен…
      В следующее мгновенье он увидел в углу экрана «Сигнал» и едва не вскрикнул от изумленья. Белоснежная стрела его была безжалостно перегнута посредине, почти сложена вдвое. Кормовой реакторный отсек и носовая часть «Сигнала», где находилась кабина главного пульта, сближенные, словно концы ножниц, были в опаснейшем, недопустимом соседстве! Останься они в «Сигнале», им не помогли бы никакие скафандры. Никогда бы радиация не пошла на убыль. Она неизбежно убила бы их уже в ближайшие месяцы.
      «Насколько же я оказался прав! — подумал Тополь. — Но только не торжествовать! Мы оба не знали!»
      Он оглянулся на Радина. Тот не отрывал глаз от голубоватого крошечного светлячка на экране кругового обзора. И Тополь подумал облегченно и озадаченно: «Но до чего замечательно получилось!..»
 

2. ДОЛГАЯ ВАХТА

      Как же все это было?
      Тополь лежит в своем кресле, пристегнутый к нему ремнями.
      Рядом в таком же кресле — Радин. Он спит. Сейчас вахта Тополя. Уже четвертая вахта на орбите вокруг Юпитера. И такою же будет пятая, шестая, двадцатая…
      А какими радостными были первые часы возле Юпитера!
      «Десант» проходил от него на расстоянии двадцати семи миллионов километров. Они могли видеть небо, звезды. Могли видеть Землю! Даже бурлящая атмосфера Юпитера со всеми ее поясами и облачными протуберанцами не казалась Тополю страшной. Он жадно оглядывал ее — как давно знакомую, как преддверие близкого возвращения домой — и говорил, говорил, говорил…
      — Первый шаг — самый важный. Рад. Он позади. И от Юпитера мы скоро уйдем. Хорошо бы напоследок пролететь под его облаками, своими глазами увидеть, что там происходит. Но и промчатся так близко — здорово. Кому это удавалось до нас?..
      — …А вдруг под облаками Юпитера города? В нижних слоях его атмосфера очень сжата. Газы там стали жидкостями. Но разве не может быть так: города плавают на поверхности этого моря, как надводные корабли в океанах нашей планеты?..
      Он так ликовал! Ему хотелось петь, смеяться. И чтобы Радину тоже было весело. Чтобы и он смеялся.
      Да, какими же счастливыми были для Тополя первые часы возле Юпитера!..
      И все это время он упоенно работал. Он брал пробы забортного вакуума, фотографировал облачные структуры, замерял напряженность магнитного поля…
      Первым увидел на экране кругового обзора изображение этого шара Радин. Впрочем, его нельзя было бы не заметить. На экране вдруг вспыхнуло крошечное, с грецкий орех, нестерпимо яркое солнце. По характеру поглощения радиоволн сразу установили, что это металлический шар. Он находился в четырехстах тысячах километров впереди них и тоже шел по орбите спутника Юпитера.
      Они торопливо начали определять элементы его траектории, температуру поверхности, массу, объем.
      Они ничего почти не успели: на экране вспыхнул еще один такой же сияющий диск. Потом их стало четыре, затем восемь, шестнадцать, тридцать два… Диски удваивались до тех пор, пока не слились в одно сплошное изображение. Весь экран излучал ослепляющий блеск! Стрелки приборов радиоконтроля бестолково метались по шкалам.
      «Юпитеряне, Рад?» — «Все может быть». — «А что же еще?». — «Не знаю», вот и все реплики, которыми они обменялись за те двадцать восемь секунд, пока на экране происходили эти превращения.
      Затем блеск уменьшился — на экране опять было лишь тридцать два изображения. Они сгруппировались в кольцо. Оно пульсировало: шары то сближались, то расходились; то наступали на «Десант» (делались крупней), то отступали (делались меньше). И всякий раз при этом они рывком перемещались к верхнему обрезу экрана и потом медленно сдвигались вниз, туда, где на экране голубело полукружье Юпитера. Они явно звали за собой, вели, и облачная пелена юпитерянской атмосферы под этими шарами дыбилась исполинскими арками, раздвигалась воронками. Она тоже звала.
      — Надо идти за ними, Рад, — сказал Тополь.
      Мысль, что с помощью технически развитой цивилизации Юпитера они смогут оказаться на Земле быстрее, чем за шесть лет, — через год, через месяц, завтра! — вдруг овладела им с такой силой, что его стала бить дрожь.
      — Они нас зовут, — продолжал он, не сводя глаз с экрана. — И если они вывели на орбиту сразу столько космических кораблей, они помогут нам. Это в их силах Мы не только вернемся скорее на Землю, мы установим с ними контакт. Сразу два дела!
      Он ожидал, что Радин будет говорить о необходимости еще и еще все проверить, рассчитать, окончательно убедиться, но тот ответил лишь одним словом:
      — Хорошо.
      Мягко защелкали переключатели. Автоматически сработало кресло, принимая чудовищно возросший вес тополевского тела. Радин круто, почти яростно бросив «Десант» к Юпитеру, навстречу шарам. Те резко отпрыгнули, вытянулись в линию, поплыли за нижний обрез экрана.
      Волокнистые космы атмосферы Юпитера заплескались на экране кругового обзора. «Десант» промчался сквозь строй шаров.
      И тут обнаружилось, что никаких шаров нет. Ни спереди, ни сзади.
      Радин тотчас же вырвал «Десант» вверх, к звездам. Шаров на экране кругового обзора по-прежнему не было.
      — Да где ж вы, в самом-то деле! — услыхал Тополь искаженный перегрузкой голос Радина. — Ведь вы должны быть здесь!..
      Двигателям «Десанта» пришлось много-много часов надсадно гудеть на предельных режимах. Не для того уже, чтобы, переходя в область притяжения Марса, распроститься с Юпитером, а просто чтобы не упасть на него, удержаться на самой скромненькой круговой орбите.
      Когда опасность, наконец, миновала, на пульте горели красные сигнальные лампочки: центральная группа двигателей — горючего нет… Левая группа горючего нет… Правая группа — горючего нет…
      Как кошмар преследовало потом Тополя это видение пульта, словно обрызганное каплями крови.
      Да. Теперь не уйти. Пройдет двести-триста лет, Юпитер начнут планомерно осваивать, и тогда, конечно, наткнутся на их «Десант». Но будет это лишь через два-три века.
      Мысль эта оглушила Тополя. Резко, одним ударом. Отняла у него желание и есть, и пить, и даже дышать. Она настолько угасила в нем всякий интерес к тому, что происходит в корабле, и к тому, что происходит в космосе, что любое действие, жест стали требовать от него огромных усилий. Даже простое проявление внимания — выслушать и понять, что говорит Радин, — стало почти непосильной работой. То, что он слышал, врывалось в его мозг лишь отрывками, словно голос Радина то появлялся, то исчезал, заглушаясь, сходя на нет.
      — Была удачной орбита, — говорил Радин, — стала менее удачной. Для тех, кто может наблюдать нас с Юпитера или с орбиты вокруг него, наше положение не изменилось.
      Когда это Радин повторил уже, наверно, в десятый раз, оно дошло до сознания Тополя. Он оживился.
      — Кто же может нас наблюдать с Юпитера? — спросил он.
      Радин, откровенно обрадованный, что завладел наконец вниманием Тополя, продолжал:
      — Тот, кто населяет города, о которых ты говорил, кто увел нас этими импульсами.
      — Быть бы твердо уверенными…
      — Пожалуйста! Можно еще точнее установить!
      — Как? Ринувшись туда? — Тополь указал на пол.
      — Зачем? Надо высадиться на одном из спутников Юпитера. Если юпитерянская цивилизация так высока, она уже вышла на спутники. Это всегда первый этап освоения космоса.
      — К тому же, ты скажешь, некоторые из них по размерам не меньше Земли и на них есть атмосфера. Но она ведь водородно-метановая!..
      — Пускай! Это ничего не меняет. Здесь, у Юпитера, мы обязаны отыскать цивилизацию, которая поможет нам вернуться домой.
      — О, понимаю, ты предлагаешь видеть в исследовании спутников завтрашнюю радость? И благодаря этому до времени не сойти с ума?
      Радин ответил совершенно серьезно:
      — Хотя бы и так, Вил. Но только в то, что мы вернемся на Землю, я больше чем верю. Я знаю — так будет.
      — Предчувствие? — грустно усмехнулся Тополь. — Спасительное самовнушение?
      — Я уже много раз ходил в космос.
      — И всегда возвращался, — с той же грустно-понимающей улыбкой закончил за Радина Тополь.
      Расчеты были готовы. Те жалкие остатки низона, которые чудом сохранились в тормозных двигателях, позволяли им посетить три спутника Юпитера, — к сожалению, самых небольших и самых удаленных от планеты: Одиннадцатый, Восьмой и Девятый. Эти спутники были настолько малы, что даже не имели названий. Только номера.
      Затем они могли еще вывести «Десант» на такую орбиту, на которой он оставался бы не менее двадцати пяти тысяч лет.
      Было что-то очень утешающее в этой цифре — двадцать пять тысяч лет! Она была как заявка на бессмертие.
      По условиям экономичного расхода энергии, ближайший из спутников они могли посетить через год и двести семьдесят восемь дней. И это ожидание было первым барьером, который предстояло преодолеть.
 

3. ЧАСЫ РЕШЕНИЙ

      — Вил! Вспомни, пожалуйста, что за пленка — АДБ-31?
      — Это летописная пленка.
      — А что это значит?
      — Как что? Каждые пять минут — кадр перед «Десантом»!
      — И можно установить, когда именно делались отдельные снимки?
      — Еще бы! Цифры в левом верхнем углу — это год, месяц, число, время суток. Но в чем дело, Рад? Почему ты спрашиваешь то, о чем знаешь сам? Ты проверяешь мои умственные способности?
      — Видишь ли, я стал просматривать эту пленку и наткнулся на любопытнейший факт.
      Радин легким жестом пододвинул фотометр к креслу Тополя. Тот покорно прильнул к окулярам прибора.
      Почти весь снимок занимал причудливый облачный протуберанец. Формой он напоминал трехногого рогатого человека с непомерно большой головой и крючковатым носом. Тополю приходилось делать усилие, заставляя себя вглядываться в снимок. Однако он сразу вспомнил момент, когда снимок был сделан: в то самое время, когда они гнались за мифическими шарами.
      — Я ничего не вижу особого, — проговорил он, переводя взгляд на Радина.
      — Ну, а что в левом верхнем углу?
      — Там цифры. Я тебе уже говорил о них.
      — А несколько ниже их?
      Тополь взглянул еще раз.
      — Здесь какая-то точка.
      — Смотри дальше.
      Радин щелкнул переключателем. На втором снимке была та же точка, но не было протуберанца.
      Привстав с кресла и держась одной рукой за него, Радин положил другую руку на плечо Тополя и осторожно, потому что дело происходило в мире без тяжести, потряс его:
      — Вил! Мы гнались с тобой не за призраками. Это было. Но только не десятки шаров, а один! Все остальные — мираж, радиоотражение от ионосферы Юпитера. Это реальный объект. Вил! И надо искать и искать его по тем элементам орбиты, которые мы успели установить!..
      Они нашли его на десятые сутки бессменных наблюдений.
      Теперь они были осторожнее. Едва изображения шара начали двоиться, Тополь стал изменять длины радиоволн, на которых работали локаторы, отыскивая среди них такие, которые свободно проходили бы сквозь ионосферу Юпитера. Изображения делались все более размытыми, расплывались, но в разной степени. Одни сильней, другие слабей. В конце концов на экране осталось лишь одно из них. Тоже расплывчатое, без четких границ, но зато единственное. Это, несомненно, было реально существующее космическое тело, естественного или искусственного происхождения. Измерения показали, что оно находится от них на расстоянии двухсот пятидесяти тысяч километров.
      — Давай обсудим, — предложил Радин, когда это было установлено со всею определенностью. — И как можно спокойнее. Прежде всего предположим самое худшее: металлоидный астероид!
      — Нет, — Тополь категорически крутил головой, — ты обрати внимание: изображение на экране совершенно одинаково по яркости. Так отражать импульсы может только металлическое, идеально гладкое шарообразное тело и к тому же полое, судя по его массе и диаметру!
      — Ну а если скорость его вращения тысячи оборотов в минуту? Тогда обломок тонкий, как лист бумаги, и то будет казаться гладким и шарообразным.
      — Но в этом случае радиоимпульсы очень ослаблялись бы, отражаясь во все стороны от его поверхности, рассеиваясь!
      — И значит?
      Тополь отозвался не сразу; сомнений не оставалось: это космическое тело было искусственного происхождения. Но если так, тогда возникали сразу сотни вопросов. На какой из них отвечать?
      Он сказал:
      — К Юпитеру, Рад, кроме нас, не направлялся еще ни один из земных кораблей. И тем более такой малообтекаемой формы. Шар не лучшая форма для ракеты.
      Тополь обнаружил вдруг, что Радин не слушает. Он по-прежнему смотрит на Вила, но, ничего не видит. Он задумался. А на лице его все следы многодневного изматывающего труда: синие круги под глазами, бледные губы, мешками отвисшие щеки. Таким Тополь еще ни разу не видел Радина. «Ведь он же старик! — подумал Тополь. — Он и рассчитывал на свои силы, когда хотел оставаться в «Сигнале»…»
      — Итак, этот корабль не с Земли, — бодрым голосом продолжал Тополь, однако помочь нам они все равно смогут! Речь ведь идет о том, чтобы нас физически перенесли к Земле!
      Радин провел рукой по лицу и как бы стер с него всю усталость — так преобразила его слабая улыбка.
      — Да, — сказал он, часто мигая. — Все это очень возможно. Только не надо сейчас ни очень радоваться, ни потом огорчаться. Береги силы, Вил. Ты измотался, ты плохо выглядишь. Я все время боюсь за тебя. Сможешь ли ты выдержать?
      «Это я плохо выгляжу? — подумал Тополь. — Да кто ж из нас двоих плохо выглядит?..»
      Выйти на новую орбиту, чтобы сблизиться с этим шаром, «Десант» не мог. Но можно было добраться до шара, пользуясь ракетными поясами, и, значит, с очень небольшим снаряжением.
      И тут возникли вопросы, на которые Тополю самому было трудно найти ответы. Радин же вдруг начал проявлять по отношению к предстоящим событиям такое спокойствие, что оно походило на безразличие.
      Шар как появился, так мог и исчезнуть. Ожидание только уменьшало шансы на спасение. Но, с другой стороны, если цивилизация обитателей шара окажется очень далека от земной, кто поручится, что, пока удастся наладить контакты, они не погибнут от голода, от жажды, не задохнутся от недостатка кислорода? Предположим, что тот цилиндрик, который оказался на оболочке «Сигнала» и потом погиб в кратере Януса, — представитель какой-либо подобной цивилизации. Космонавты могли бы обмениваться с ним знаниями, но не продовольствием или водой: судя по всему, и вода, и продовольствие, необходимые людям, ему были просто неведомы.
      Радин же словно снял с себя всю командирскую ответственность и передал ее Тополю: «Верю — ты справишься наилучшим образом».
      Или, может, он был уверен, что обитатели шара схожи с людьми? Но что за наивная уверенность?
      — Цивилизация, которая имеет дело с металлом, — рассуждал Тополь, наверняка знает электромагнитные волны. По-хорошему, они должны бы заметить импульсы наших локаторов и послать ответный сигнал. Стало бы легче идти на риск. Мы бы знали, чего можно ждать. Но что с тобой. Рад? Ты себя плохо чувствуешь?
      Радин пожимал плечами:
      — Нет. Я как обычно. С тобой я согласен. Все эти рассуждения правильны.
      Но по глазам его Тополь видел, что, говоря это, он смотрит куда-то далеко-далеко за пределы кабины «Десанта».
      Сопровождаемые связками из баллонов с водой, кислородом и контейнерами с родфлерией, горбатые от универсальных питателей, обвешанные гранатами аварийной защиты и пластиковыми мешками утилизаторов, обложенные тройными комплектами труб ракетных поясов, они вывалились в космос и оказались в облаке молочного тумана. В ледяные кристаллы мгновенно превратились не только водяные пары, но и кислород и азот воздуха, содержавшегося в кабине.
      Было что-то печально закономерное в том, что и в этот раз они покидали корабль, взрывом распоров его корпус, сразу и навсегда отрезая себе всякий путь к отступлению.
 

4. НЕЗВАНЫМИ ГОСТЯМИ

      Они падают на Юпитер! Это было первой мыслью Тополя, когда туман рассеялся. Свинцово-серые клубы облаков, такие плотные, казалось, что о них можно разбиться, стремительно приближались. И в то же время по всем своим ощущениям Тополь знал, что он никуда не падает, — он чувствовал, что находится в состоянии невесомости и, значит, свободно летит вокруг Юпитера по бывшей орбите «Десанта».
      «Опять ускорение без всякого проявления инерции? — подумал он скорей изумленно, чем тревожно. — Но оно же наблюдалось мной прежде только в том мире, с особыми физическими законами! Или мы оттуда так и не выбрались? Может, Рад потому-то и не заинтересовался тогда моими рассказами о всех тех чудесах, что сам тоже видел их? А может, после путешествия со световой скоростью мы с Радом обрели способность так легко переносить перегрузки?..»
      Клубы облаков тем временем начали быстро уменьшаться в размерах. Но, значит, теперь космонавты удаляются от Юпитера! И опять никаких перегрузок!
      — Я уже сориентировался, Вил, — услышал Тополь голос Радина, — можешь идти за мной.
      Тополь включил ракетный пояс. Сразу появился «верх» и «низ». Тело Тополя всей своей физической массой стало привычно сопротивляться нарастанию скорости — инерция действовала вполне нормально! И едва Тополь убедился в этом, он понял: не они с Радиным только что падали на Юпитер! Напротив! Облачный слой планеты взметнулся было навстречу им.
      Описав дугу, Тополь полетел вслед за Радиным. Пятикилометровый шнур, соединявший их, тянулся за ними, словно невод, которым они собирались загрести звезды.
      Это был действительно шар диаметром не менее двух километров. Его поверхность блестела, как полированное серебро. И он вращался, делая, примерно, один оборот в минуту.
      Они подлетели к нему так близко, что могли бы дотронуться. С такого расстояния зеркальная поверхность казалась им плоской, и поэтому особенно безопасной.
      — Сигнализировать стуком? — предложил Тополь.
      — Лучше бы просто походить по нему, — ответил Радин. — Стук может вызвать защитную реакцию. Надо сразу же ясно сказать, что мы только осматриваем…
      Радин приземлился в районе полюса. Немного постоял, словно прислушиваясь к чему-то, замеряя радиоактивность, приложил датчик на тыльной стороне левой ладони к поверхности шара, потом погладил ее.
      Тополь висел над ним в двух десятках метров и едва только увидел этот жест, смело опустился рядом с Радиным.
      — Что же? — сказал тот. — Пока все благополучно. Но как ты думаешь, что это может быть?
      Он указал себе под ноги, и Тополь увидел, что стоит возле квадратного пятна из какого-то голубоватого металла. Размером оно было с большой люк, и, вероятней всего, именно им и являлось.
      Прежде чем отвечать. Тополь оглянулся — такие же квадраты равномерно располагались через каждые сорок-пятьдесят метров. Едва ли это могло быть входами в корабль. Слишком их оказывалось тут много.
      Пояса прижимали космонавтов к шару и, вращаясь теперь вместе с ним, они пошли по серебристой поверхности. Квадратные пятна встречались по-прежнему. Либо это были солнечные батареи, либо, наконец, просто окна. То, что они не прозрачны, ничего не означало. Непрозрачное людям, могло быть прозрачно для существ с инфракрасным или ультрафиолетовым зрением. Но если имелись окна, то где-то должна была оказаться и дверь?
      Впрочем, при постукивании голубоватые поверхности казались гораздо монолитнее остального корпуса. Скорее всего это были торцы колонн.
      Они ходили по шару, постепенно все более свыкаясь с ним, становясь смелей. Величина радиации в любых точках его поверхности не превышала уровня, вызванного космическими лучами. Следовательно, шар не имел реактора. Температура его тоже всюду была одинакова и равна той, какую и должно иметь блестящее серебром тело на таком расстоянии от Солнца. Мысль, как сделать, чтобы обитатели шара обратили на них внимание, все более беспокоила их.
      Они стучали.
      Это ни к чему не привело.
      Пытались сигнализировать аппаратурой ультразвуковой связи.
      Никаких ответов и вообще никаких звуков и ультразвуков приемники не уловили.
      В их распоряжении была и еще одна возможность — пустить в ход излучатели. Доли секунды — и они бы проникли внутрь шара. Или хотя бы пробили отверстие. Уж для ремонта кто-нибудь обязательно выйдет!
      Но решиться на это они не смогли: в сущности, это была бы зауряднейшая диверсия.
      Они дошли до другого полюса и остановились. Дальше идти было некуда. Радин усмехнулся:
      — Покинутое старье?
      — Слишком блестит, — ответил Тополь.
      — Но, значит, эта штуковина не могла попасть к Юпитеру очень издалека.
      Тополь не ответил. Видимо, от усталости ему все стало вдруг как-то безразлично.
      — Ну что же, — продолжал Радин. — Будем обживать. Выбрать участок без этих квадратов — мало ли что там под ними? — построить шатер, исследовать, ждать…
      Подходящее место нашлось на экваторе. Было оно достаточно велико площадью более десяти тысяч квадратных метров.
      — Будем жить, имея вес, — довольно проговорил Радин, отстегивая гранату аварийной защиты. — Это всегда очень полезно перед возвращением на Землю, хотя и придется ходить в нашем дворце по потолку…
      Тополь не успел ответить. Он почувствовал, что куда-то летит. Уже в следующую секунду он осознал, что это «куда-то» — Юпитер!
      — Держись! — крикнул он Радину, считая, что и с ним происходит то же самое.
      Рядом змеилась петля шнура. Он попытался схватить ее, но тут последовал рывок такой силы, что баллоны и контейнеры, которыми он был обвешан, оторвались, словно виноградины со встряхнутой кисти, и понеслись дальше.
      — Пеномасса схватилась, — услышал он голос Радина. — Все хорошо, Вил. Тополь услышал смех: Радин смеялся! — У тебя просто выключился пояс!..
      Но теперь Тополь почувствовал, что его почти с такой же силой тянет назад! Тянет, и в то же время вращает, как волчок. Небо и Юпитер слились в гигантский черно-голубой круг.
      Резко изогнувшись, он ухватился за шнур. Вращение не прекратилось, но он оказался лицом к шару и смог увидеть, что шнур наматывается на него, как на катушку. Еще не легче!
      Шнур соскользнул с шара. Тополя снова метнуло. Уже не к Юпитеру, а в черноту неба, и гораздо слабей.
      — У меня израсходован весь низон. Предупреждение я проворонил, — сказал он.
      — Ничего, — ответил Радин. — Я сейчас тебя подтяну. — Он помолчал, потом быстро добавил: — И надо скорей — шар замедляет вращение. Нас заметили.
      Через несколько минут Тополь оказался возле пеномассовой грибообразной лепешки. Шар не вращался. Неподвижна, словно на астероиде «Странное», была россыпь созвездий над головой.
      Они выглядели очень по-разному. Радин совершенно терялся в беспорядочной горе мешков, баллонов и баков. Тополь же в одном только скафандре стоял рядом со всей этой горой и держался за скобу контейнера с родфлерией.
      — Стоять и ждать, — по командирской привычке Радин отдавал последние распоряжения. — Идти только по приглашению. Спешка может быть понята ложно. И хорошо, что ты остался без всех запасов. Глядя на меня, не так-то просто решить, где же тут космонавт.
      — А если выход с другой стороны? Или у полюсов?
      — Не беспокойся. Нас заметили. Нам дадут знать.
      — Ты слышишь? — спросил Тополь шепотом: поверхность шара стала слабо дрожать.
      Они увидели вдруг, что именно та часть поверхности, на которой они находились, медленно сдвигается, открывая треугольник отверстия.
      Неподвижный край оболочки шара подсек застекленевшую пеномассу и срезал ее.
      Уходить? Но зачем? Они должны сразу показать, что относятся ко всему, что их встретит, с полным доверием. И они медленно пошли по движущемуся участку поверхности, приближаясь к отверстию.
      Когда идти было уже некуда, Радин выключил пояс. Они находились на краю гигантской воронки с вершиною где-то в глубине шара. Воронка была тоже из зеркально отполированного металла. Звезды и мрак неба отражались в ней серебряными и черными полосами.
      Легкие толчки струй ракетного пояса внесли их в этот конус, и вскоре уже они были в его вершине, возле четырех параллельных балок, которые, словно стволы орудий, были направлены к звездам.
      Они ждали: откроется дверь или люк, и это укажет путь в другое помещение. А может быть, створки задвинутся и кто-то выйдет навстречу.
      Но проходили минуты, а все оставалось без изменений.
      — Надо убрать шнур, — сказал Радин, — может быть, он мешает.
      Пеномассовый гриб витал за пределами конуса. Радин подплыл к Тополю (он держался за одну из балок), отцепил концы шнура от скафандров, смотал в кольцо, вышвырнул в небо.
      Что-то темное заслонило звезды. Гигантское сигарообразное тело с короткими стреловидными крыльями бесшумно вдвинулось в конус. Оказалось, что балки служат направляющими Ракета въехала по ним как по рельсам. Тополь медленно отступал пред кораблем, держась за балку и готовый, если понадобится, немедленно оттолкнуться от нее. Радин плыл возле носовой части корабля и размахивал руками, чтобы привлечь внимание.
      От стенок конуса отделились две изогнутых трубы. Огромными хоботами они присосались к сигарообразному телу. Тополь увидел, что Радин грудью (микрофоном звуковой связи) припал к одной из этих труб. Баки и баллоны парили рядом с ним, мешая принять наиболее удобную позу. Но, видимо, он все-таки что-то слышал — это было заметно по выражению его лица. Впрочем, Тополь и сам вдруг ощутил легкое дрожание балки, будто по трубе перекатился какой-то предмет. Недолго постояла полная тишина. Потом балка опять легко завибрировала.
      Тополь увидел, что Радин стучит ладонью по трубе, нейтрализуя реактивную силу работой пояса. По вспышкам низонового пламени он прочитал, что Радин выстукивал обыкновенной азбукой Морзе: «Внимание! Здесь находятся два человека. Им нужна срочная помощь!»
      — Рад! Они ж не поймут, — сказал Тополь.
      Радин не реагировал на его слова.
      Так прошло три или четыре безумно коротких минуты, коротких от сознания того, что бесполезно, бессмысленно тратятся те драгоценные мгновения, от которых зависит вся их судьба.
      Трубы отсоединились, начали втягиваться внутрь шара. Радин метнулся к одной из них, хотя и не мог, конечно, рассчитывать протиснуться в нее из-за всего своего несуразного багажа. Но торцовая часть трубы представляла собой уже не отверстие, а ровную металлическую поверхность.
      Радин подлетел к Тополю. Повис около него. Молчал, тяжело дыша.
      — Она скоро уйдет, — сказал Тополь. — Не может быть, чтобы нас не заметили.
      — Мы зря не включали прожекторы, — ответил Радин. — И вообще многое делали зря.
      Тополь хотел сказать, что не имело смысла применять и азбуку Морзе, но вдруг вновь почувствовал вибрацию балок и замер, тревожно оглядываясь. Радин включил прожектор на своем шлеме.
      — Нас выталкивают, — сказал он. — Смотри.
      Тополь увидел: вершина конуса, заключенная между балками, медленно надвигается на нос корабля. Отпустив балку. Тополь опять ухватился за скобы контейнера с родфлерией. Увлекая его за собой, Радин осторожно отступал в широкую часть воронки.
      А из-под вершины конуса, с боков, дугами выдвинулись две спирали, свитые из голубовато-серых, тускло мерцающих стержней.
      Растягиваясь, спирали медленно разошлись в стороны и дотянулись концами до кромок стреловидных крыльев. В этих местах вспыхнули бледно-синие огни и начали медленно двигаться, сближаясь и оставляя на кромках крыльев темно-вишневые валики наплавленного металла. Видимо, приземляясь, ракета должна была проходить через плотные слои атмосферы, в которых ее крылья обгорали. Планетами с такими атмосферами в Солнечной системе были Юпитер, Венера, Земля.
      Впрочем, до конца они не досмотрели. У основания балок темнело круглое отверстие.
      — Вил, — сказал Радин и выключил прожектор. — Помоги мне разобрать амуницию. Расцепляй и толкай в отверстие. И скорее, скорее, Вил!..
 

5. ОБИТАТЕЛИ БЕЗМОЛВНОГО ДОМА

      — Рад! Мы снова в космосе! Куда ни сунься, везде пустота. Какие-то струны! Я включу прожектор, Рад!
      — Еще немного. Сейчас будет анализ! Готово! Гелий — сто, температура двести один, среда к фотонам нейтральная. Включай!..
      Когда вспыхнул свет, они увидели, что находятся над внешней поверхностью решетчатого шара величиной с трехэтажный дом. Отверстия в шаре были квадратные, примерно полтора метра на метр. От каждого из углов отверстий, тускло блестя черным металлом, уходило по тонкой струне, видимо соединяя их с углами шероховатых квадратов на поверхности сферы. Решетчатый шар, как еж, щетинился во все стороны четверками этих параллельных струн. Тополь ребром ладони, словно смычком, провел по одной из них. Струна нисколько не завибрировала, будто была острым ребром монолитной балки.
      — Внимание, — сказал Радин.
      — Потушить свет? — спросил Тополь.
      — Не надо. Пусть нас заметят. Будь здесь. Я соберу хозяйство.
      Он улетел к баллонам и бакам, а Тополь остался на решетчатой шарообразной поверхности. Из отверстия, которое было у его ног, вдруг выдвинулась серая полированная площадка.
      — Рад, — позвал он негромко. — Скорее сюда!
      Нет. Это была не площадка. Это был большой шкаф или ящик. Зажатый между четырьмя параллельными струнами, он медленно проплывал мимо Тополя. Что его выталкивало? Куда он двигался? Что в нем?
      Подлетел Радин. Стал рядом. Они молча смотрели на ящик. Он был прямоугольный, без отверстий и щелей, с полированными поверхностями из серо-голубого металла.
      Тополь почувствовал, что какая-то сила упрямо увлекает его вслед за ящиком. Это началось так неожиданно, что он не успел ни ухватиться за решетчатый шар, ни хотя бы за скафандр Радина, а начал беспомощно цепляться за струны. Поверхность перчаток скользила. Он неумолимо двигался вслед за ящиком.
      — Рад! — испуганно воскликнул он и вдруг догадался: — Появляется тяжесть! Шар пришел во вращение!
      Съезжая по струнам, оба они догнали ящик, уперлись ногами в его нижнюю грань и, стоя на ней, как на площадке лифта, стали спускаться, вглядываясь в приближающуюся поверхность сферы. Повсеместно она была матово-серебряная, а в том квадрате, по углам которого оканчивались струны, — серебряно-черная, звездное небо космоса врывалось в шар сквозь этот квадрат!
      — Подведем итог, Вил!
      — Подведем.
      Они стояли рядом с ящиком (блоком, как они называли его). Вращением он был плотно прижат к поверхности сферы. Здесь был «низ». Далеко вверху высился кувшин конуса: воронка, решетчатый шар, дугообразные трубы, словно две ручки.
      — Пойдем по этапам. В конусе никого нет. Нет и в решетчатом шаре. Слишком все тонкостенное. И шар, и платформа, которая его перегораживает. Она намагничена полосами. Блоки парят над ней на высоте около двадцати сантиметров. Шар с вершиной конуса не соединен. Платформа тоже не скреплена с шаром. Все фиксируется магнитными полями. Видимо, и трубы ими же вдвигаются в конус. Между конусом и решетчатым шаром — блок со спиралями: аппарат для наплавки кромок. Рядом второй — в запасе. Никаких камер, отсеков, кабин нигде нет. И тогда вывод: мы на какой-то автоматической станции, Вил. Непосредственно нам здесь знакомиться не с кем. И все это гораздо более грустно, чем кажется.
      — Но позволь! Почему — грустно? — воскликнул Тополь. — Что тебя так расстроило? Важно, что это сооруженье искусственное, что создано оно технически очень высокой цивилизацией. Важно, что представители этой цивилизации в состоянии помочь нам — у них есть ракетные корабли. Ну а как они выглядят, судить просто рано! Может оказаться, что вся эта сфера живой организм!
      — Что-о? — Радин так оторопел от слов Тополя, что застыл раскрыв рот. Хороший же будет у нас с ней контакт!
      — Или так: каждый блок — целый город. Все зависит от направления эволюции. Мыслящие существа не обязательно должны вести свою родословную от лесных обезьян, как это у нас на Земле. Ну, и могут быть очень малых размеров.
      — И что ж из этого следует?
      Радин уже оправился от изумления и говорил, иронически улыбаясь.
      — То, что каждый блок — автономная обитаемая система.
      — И в каждом — профессор величиной с кошку? Картина: он прилетает на Землю и встречается с тигром!
      — Если их в блоках по нескольку, рост еще меньше.
      — Значит, на Земле первой будет не встреча с тигром, а с микроскопом.
      В волнении Радин решительно сделал несколько шагов в направлении к блоку, но вдруг взмахнул руками и возвратился к Тополю.
      — Но как это проверить? — воскликнул он.
      — Да, как проверить? — повторил Тополь. — Ведь и мы бы не были благодарны великану, который распорол бы «Сигнал» и сказал: «Здравствуйте! Очень рад познакомиться!».
      Радин молча утвердительно кивал головой.
      Вода! Где-то в космосе ленивыми айсбергами плыли ледяные астероиды.
      На Марсе вода оседала инеем.
      На Венере бурлила, перемешиваемая паром.
      На Нептуне голубела глыбами. Лед был бы там самым надежным строительным материалом — вроде земного гранита или бетона.
      А на самой лучшей из планет, на той, где была Чайкен, текли целые реки воды. Она колыхалась в морях, хрустальными струями вырывалась из горных ключей. Просто стояла в стаканах и кружках, свободно вытекала из водопроводных кранов.
      Тополь даже закрутил головой, чтобы отогнать видение льющейся перед глазами ледяной прозрачной воды. Напиться б сейчас!..
      Ежедневно из их кислородных баллонов убывало почти по тысяче девятьсот граммов кислорода.
      Вода, которая образовывалась в их организмах, сразу же подвергалась электролизу. Водород накапливался бесполезным балластом. Около семисот граммов кислорода возвращалось в дыхательные аппараты, остальное накрепко цементировалось в углекислоте, исключаясь из круговорота. Всего двое суток прошло с того момента, когда был покинут «Десант», а масса кислородных баллонов уже уменьшилась на пятидесятую часть. Приходилось думать об экономии. Не дышать они не могли. Однако они могли меньше двигаться и меньше пить.
      Но не хранится ли кислород в аппарате для наплавки кромок? Химические элементы одинаковы во всей нашей Вселенной!
      Они долго колебались, прежде чем принять решение. Тополь был против. Стоит ли делать так? Ведь если хозяева блоков сами не нуждаются в кислороде для дыхания, в их глазах это будет обычной диверсией. Радин не соглашался. Аппаратов два. Порча одного из них не грозит никакими катастрофическими последствиями кораблю. Значит, можно пытаться. Все остальные соображения — второстепенны. Тополь был вынужден согласиться.
      Вдвоем на одном поясе они добрались к вершине конуса и еще раз исследовали аппарат. Он не имел вентилей, кнопок, фланцев. Спирали были сжаты в плотные гофрированные трубы.
      План был такой: Радин излучателем рассекает одну из спиралей. Тополь надевает на обрубок горловину приемника анализатора. Если начнет поступать газ, он будет исследован. Если нет, придется вскрывать сам блок.
      Осуществить этот план не удалось: излучатель ничего не смог сделать ни с материалом спирали, ни блока. Пришлось пустить в ход УПС — прибор для слесарных работ — и более четырех часов вручную орудовать им, двигая рычагом.
      Уже Радина сменил Тополь, потом опять за работу взялся Радин. Дышали они тяжело и до обидного неэкономно расходуя кислород, а серо-голубоватый металл не поддавался, место распила затягивалось, заплывало.
      Но все-таки наконец, словно у аппарата иссякло терпение, тонкая трещина надсекла спираль.
      Тополь успел схватить момент. Короткая струйка синего, сразу растаявшего газа, попала в приемник анализатора.
      Трещина еще более расширилась, но из отверстия ничего более не вырвалось. Видимо, трубку перекрыли где-то внутри.
      Через четыре секунды был получен ответ: в аппарате содержалась металло-газовая смесь. Кислород в ее состав не входил. Впрочем, и вообще ни один из химических элементов опознан не был. Эта смесь представляла собой принципиально другое, необычное для анализатора вещество.
      Тополя толкнуло в бок. Изуродованный аппарат сдвинулся, развернулся и повис у торца одной из дугообразных труб, уставившись в него поврежденной спиралью.
      — Будем и этот ломать? — с горькой усмешкой спросил Тополь и кивнул на второй аппарат, который медленно плыл к освободившемуся месту у вершины конуса.
      — Нет, Вил, — ответил Радин. — Будем строить шатер, ставить лотки для родфлерии. Месяца через три кислород сбалансируем. А пока — прежний режим: меньше двигаться, больше спать.
      — Но позволь! — Тополь даже не сразу нашелся, что говорить. — Ты собираешься быть здесь больше трех месяцев?
      Радин кивнул утвердительно.
      — Больше трех месяцев? Ну нет, — продолжал Тополь. — Надо во всем разобраться. Мы же ничего не знаем, — он обвел рукой вокруг, — откуда это, для чего, где тут хозяева! Неужели на это надо больше трех месяцев? Ты просто очень устал! Тебе нужен отдых.
      — Да, конечно, — Радин мелко тряс головой, соглашаясь. — Ты прав. Я вдруг как-то очень устал, ты не суди меня строго…
      Началось трудное время. Пожалуй, самое трудное с начала полета.
      Каждый раз, когда наступала вахта Радина, он обещал непременно закончить расчет шатра, и всякий раз Тополь заставал его в напряженно задумчивой позе человека, отрешенного от всего окружающего. Чего он ждал? О чем думал все эти полсуток? Скучал по дому? Но ведь с момента их отлета прошло только четыре недели! Меньше месяца! В прежних своих полетах он не раз отсутствовал и по полгода! Почему же теперь ему было так трудно держать себя в руках?
      В конце пятых суток их пребывания внутри металлической сферы, сменяясь с дежурства, Радин сообщил, что во время его вахты, когда Тополь спал, опять был крылатый корабль. Радин пытался войти в него. Какое-то силовое поле преградило путь. Вместе с одним из блоков — блоки увозила автоматическая тележка, выныривая из одной полукольцевой трубы и скрываясь в другой, — Радин попытался отправить в корабль пластину звездной карты, нацарапав на ней их имена, название «Сигнала», дату вылета и просьбу оказать помощь. Пластину вышвырнуло из трубы с такой силой, что, скользнув по одной из струн, она разрезалась пополам. Повторять эту попытку Радин не стал.
      Наплавочный аппарат увезли, но зато выгрузили другой. И вот это было, по мнению Радина, самое тревожное и самое важное.
      — Крылатый корабль едва ли может быть быстроходным, — закончил он свой рассказ. — Из того, что хозяева этого дома так быстро отреагировали на историю с аппаратом и в то же время не пожелали вступить с нами в контакт, следуют два вывода. Первый: что этот контакт им не нужен либо же физически невозможен. Второй: что они очень близко от нас. Скорее всего это Юпитер или один из его крупных спутников — Ио, Европа, Ганимед, Каллисто. Не дальше.
      — А если то, что аппарат уже заменили, совпадение? — Тополь видел во сне Чайкен (они вместе куда-то ехали) и теперь чувствовал себя сильным и бодрым. — Наступил срок. Так ведь тоже могло случиться? Тогда они могут находиться и дальше — на Венере, на Марсе. И, значит, весть о нас к ним еще не дошла. На это уйдет еще несколько дней.
      — Хорошая весть — изуродованный аппарат!
      — Но как изуродован! С помощью механического устройства! Наших ученых это бы очень заинтересовало.
      — Не знаю, — не глядя на Тополя, ответил Радин. — Теперь уже ничего нельзя понять.
      — Можно подумать, что прежде все было ясным, — рассмеялся Тополь.
      Радин не стал спорить.
      — Одно очевидно, — сказал он, — надо солидно обживаться здесь. И пока не будет известно, откуда эти ракеты, мы с места не сдвинемся. Если это Юпитер, значит, часы пути, но огромные перегрузки. Если Марс или Венера, как ты предполагаешь…
      — Ты бы сказал еще — Земля.
      Радин отрицательно покрутил головой:
      — Нет, не Земля. Теперь я так не думаю.
      — А думал? Ты думал, что все это с Земли? И скрывал от меня? Чудес не бывает, но ты все-таки думал, что эта сфера с Земли? Ты жил этой надеждой?
      — Допускал в ряду прочих равных возможностей, — ответил Радин. — Так вот, если эти корабли с Марса или Венеры, перегрузки будут приемлемы, но зато предстоят недели и недели пути. Повторяю: мне очень не нравятся крылья. Такой корабль не может иметь большой скорости.
      — Жаль, что ты не разбудил меня, — сказал Тополь.
      — Я думал, что успею, — ответил Радин. — Да и что изменилось бы?
      Он говорил с такой усталостью, что Тополь впервые, пожалуй, вдруг подумал с настоящей тревогой: «Но что же будет с Чайкен, если я не вернусь?..»
 

6. БРЦ-019

      Из отверстия в головке гранаты аварийной защиты бьет тончайшая струйка. Мгновенье — и она утолщается.
      Вот она уже как карандаш, потом — как свеча.
      Пока она еще тонкая, словно карандаш, она еще мягкая, белая, липкая. Если наложить два таких карандаша друг на друга, они тотчас спаяются. Их можно выкладывать стенкой, вить кольцами.
      Но, став толщиной со свечу, струйка делается твердой, как закаленное стекло, — твердой, серовато-зеленой и пористой, как лучший артикский туф, но только в тысячи раз легче и газонепроницаемей.
      Радин строил.
      Он выбрал место между двумя самыми сближенными блоками. Он все предварительно обдумал и рассчитал. Вместе с Тополем он подтащил к этому месту все баллоны и баки, сложил так, чтобы содержимое любого из них было доступно, и припечатал к поверхности сферы, крестообразно наложив валики пеномассы. На верхушке этой горы он укрепил прожектор, включил и лишь тогда первый раз провел головкой гранаты по металлу, укладывая нить валика.
      Постоял, любуясь. Как это ни было странным, после неудачной попытки проникнуть в крылатый корабль он вновь стал прежним Радиным уравновешенным, всегда ясно знающим, что надо делать, ни на йоту не отступающим от намеченного.
      Валик стал толще, затвердел. Радин наложил на него второй.
      — Я не нужен тебе сейчас, Рад? — спросил Тополь. — Если разрешишь, я пойду посмотрю. Может, наткнусь на что-нибудь любопытное.
      Они изменили расписание вахт. В каждых сутках восемь часов приходилось теперь на совместную работу.
      Не отрывая восхищенного взора от зеленоватого пеномассового квадрата, Радин согласился:
      — Пойди посмотри…
      Поясом они больше не пользовались, сберегая низон. Тополь включил прожектор и пошел по вогнутой поверхности сферы, оглядываясь по сторонам. В среднем каждые пять-шесть часов один из блоков начинал движение вверх, к решетчатому шару. Вместо того чтобы подтягиваться по струнам. Тополь хотел подкараулить такой блок и подняться на нем, как на лифте.
      Серебрился металл под ногами. Мерцали над головой снопы струн. Как все удивительно просто: сфера, в центре — решетчатый шар и воронка. Вместо растяжек, колонн — тончайшие нити невиданной монолитности. Но разве так можно сказать — «монолитная нить»? Не делают ли их такими какие-либо поля?
      В то, что внутри блоков обитают живые существа, Тополь больше не верил. Но гениальная простота конструкции, непостижимо высокое качество всех материалов не оставляли сомнений: чтобы создать такое, надо быть совершенным. А значит, не только всемогущим, но и гуманным. Так, во всяком случае, всегда считал Тополь.
      Блок, начавший движение, он заметил издалека, с расстояния метров трехсот. Когда подбежал, верхняя грань его оказалась уже на высоте головы.
      Прыгнул. Но здесь, у поверхности сферы, центробежная сила была очень значительна. Руки лишь скользнули по верхней грани блока. Тополь упал. Тотчас запел дозиметр: радиация!
      Тополь лежал на квадрате прозрачного «окна», и первой мыслью его было, что источником радиации служит космос. В этом, в конце концов, не было ничего удивительного, но оказалось, что главный ее источник вверху!
      Определитель очаговой радиации показал: основной источник излучения нижняя грань блока. Ну конечно же! Сквозь «окно» в шар врываются космические лучи. Чем дольше грань оказывается подставлена им, тем сильнее ее радиоактивность. Блок, побывавший у «окна», этим и отличается.
      Тополь вскочил на ноги, ухватился за струны, в несколько рывков догнал блок, ухватился за верхнее ребро, подтянулся. Но выжаться окончательно, так чтобы взобраться на блок, не хватило сил.
      Только уже высоко вверху, когда центробежная сила заметно убавилась, наконец удалось это сделать. И тогда он уселся на блок, тяжело переводя дыхание. Он знал, что пройдет еще пятнадцать-двадцать минут — и станет совсем легко.
      Как ни странно, приборы отмечали радиоактивность и верхней грани. Правда, во много раз меньшую.
      «Вызывают ее космические лучи, — думал Тополь. — Как только она достигнет определенного уровня, блок и устремляется к решетчатому шару… По такому признаку их потом пропускают в корабль».
      Пока он по радиофону пересказал все это Радину, блок приблизился к конусу. Тополь чувствовал себя превосходно: вместе со скафандром от теперь весил едва ли больше ста граммов. Подпрыгнув, он юркнул в отверстие и приник к платформе. Ему хотелось установить, касается ли ее блок, прежде чем остановиться и повиснуть над ней.
      Нижняя грань блока медленно опускалась на уровне его глаз. Тополь пристально всматривался в этот край. Вот уже до платформы полметра, сорок пять сантиметров, тридцать, двадцать пять…
      Свет от прожектора на шлеме скользнул по боковой грани блока почти параллельно ей…
      Тополю вдруг показалось, что он сошел с ума.
      — Рад! — крикнул он, отшатнувшись.
      В его голосе был ужас, смятенье.
      — Скорее сюда. Рад!
      Резко вскочив на ноги, он взлетел над платформой, ударился шлемом о переплет шара и отлетел вбок, туда, где кончалась смыкаясь с шаром, платформа.
      Радин, обхваченный ракетным поясом, оказался возле него не более чем через три минуты.
      — Нет, — повторил Тополь. — Нет. Этого не может быть.
      Он лежал в углу, образованном платформой и поверхностью шара.
      Радин поднял Тополя, прислонил к ближайшему блоку и уперся своим шлемом в его шлем. Лица их были в двух десятках сантиметров друг от друга.
      — Что ты увидел. Вил? — спросил Радин.
      Пояс оставался включенным, Радин стоял широко расставив ноги, очень устойчиво, твердо.
      — Скажи, — продолжал Радин. — Мне надо знать.
      — Смотри.
      Держась за блок обеими руками. Тополь стал на колени и наклонился так, что свет его прожектора скользнул вдоль боковой грани.
      «БРЦ-019, — прочел Радин. — Дата выпуска — 3 сентября 2209 года».
      Эти слова и числа были обведены рамкой. Так выглядит фабричная марка.
      И Радин не сразу понял, что же именно в первый момент изумило его.
      А изумило его то, что это были русские буквы.
      Он погладил грань ладонью — на ощупь она идеально ровная. Надпись не вычеканена. Она возникает в металле при боковом освещении.
      Тополь тронул его за руку:
      — Ты знал это, Рад?
      — Что, Вил?
      — Что мы уже в будущем? Что уже 2209 год? Ты давно знал это. И потому был уверен, что у Юпитера мы встретим людей. Потому согласился покинуть «Десант».
      Радин молчал.
      — Да, ты это знал, — продолжал Тополь. — И то, что станция эта с Земли, тоже знал. Потом, правда, стал сомневаться. Но лишь после того, как мы не нашли кислорода.
      — Да, — проговорил Радин.
      — Ты понял все еще в «Сигнале» по сводной ленте. Потому ты и не показал ее мне. И потому же ни разу не говорил о том, что было, когда «Сигнал» находился за пределами гравитационного поля. А об этом надо бы поговорить.
      Радин шумно выдохнул воздух:
      — На ленту ты мог взглянуть, если б хотел. Но специально обращать твое внимание?.. Я не считал тогда это разумным. Может быть, просто пожалел тебя. Во всяком случае, так было в тот первый момент, когда ты поднялся из цитаппарата.
      — И потому тебя не удивило, что щит уже создан?
      — Да.
      — Ложь во спасение…
      — Да. Можно сказать и так.
      Было что-то безжизненное в том, как говорил Тополь.
      Он бесстрастно перечислял окончательно установленные факты. Сам себе давал ответы на те недоуменные вопросы, которые вызывало в нем последнее время поведение Радина. Разъяснения не интересовали его.
      — И потому ты не хотел покидать «Сигнал». Ты очень переживал. В ту пору ты просто не хотел возвращаться на Землю. Было незачем.
      Радин вновь не отозвался. Но этого и не требовалось Тополю.
      — А мне ты боялся сказать. Или, верней, ты не верил в наше спасенье и не хотел отравлять мне последние дни. А может, считал, что если я буду все знать, то не выдержу.
      — Трудные вопросы. Вил, — произнес Радин. — Я миллион раз задавал их себе.
      — Трудные, — повторил Тополь. — Но как их решить? Ведь я не машина, Рад! И Чайкен не машина. Мы — люди.
      — Не знаю, Вил.
      — Но ты же решил для себя?
      — Да. Я решил.
      — Как?
      — Как я решил? До возвращения на Землю, Вил, я буду жить, словно ничего не случилось. Ты понял? Будто сейчас все еще 2017 год и на Земле ждут меня те, кто всегда встречал из полетов. Товарищи, дети, жена. Мы с тобой солдаты армии, сооружавшей щит. А солдатская дорога домой всегда начиналась в тот день, когда солдат уходил на войну. И кончалась тогда лишь, когда солдат возвращался домой. Наш долг — пройти до конца этой дорогой.
      — А если я не смогу жить, как будто ничего не случилось?
      — Значит, тебе будет труднее, чем мне. Мы — солдаты. Идти нам придется…
 

7. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕГОН

      — Пора, Вил… Да не сюда, не сюда… Еще немного. Вот здесь. Стой пока тут, я сейчас сориентируюсь. Так, этот блок уже радиоактивный. Еще такой же. Еще… Ага. Значит, все они ожидают погрузки. В этом ряду мы и станем. И не волнуйся… Так, хорошо. Ты меня слышишь? Иди сюда. Хорошо. Здесь мы и будем стоять. И ни на шаг. Слышишь, Вил?..
      Они стояли на платформе внутри решетчатого шара. В той стороне ее, над которой висели ряды блоков с радиоактивными верхней и нижней гранями. Сфера уже не вращалась. Едва заметная дрожь, гуденье сотрясали ее. Дуги труб медленно уплывали, вдвигаясь в конус. Торцы их зияли отверстиями. Радин держал Тополя под руку. Чтобы быть похожими на блоки, предназначенные к отправке на Землю, они сделали радиоактивными поверхности своих шлемов и подошвы ботинок. И весь вопрос заключался в одном: заметят или не заметят этот обман автоматы погрузки?
      Тележка с блоком вдруг вынырнула из одного отверстия, покатилась по платформе, резко остановилась, будто споткнувшись. Блок мягко соскользнул, направляемый по невидимым рельсам магнитных полей, отлетел в сторону и застыл под одним из квадратных отверстий шара.
      Продолжая движение, тележка въехала под другой блок. Он опустился на нее. Тележка унесла его во второе отверстие.
      Когда она показалась вновь и освободилась от блока, Радин подхватил Тополя за бока и решительно ступил на нее. Ракетный пояс едва заметными толчками помогал ему сохранять равновесие.
      «Правилен ли этот шаг? — подумал Радин. — Не слишком ли мы поторопились? Не проще ли было ждать? Но сколько пришлось бы ждать и сколько еще продержался бы Вил?»
      Тележка, не заметив обмана, въехала в отверстие трубы.
      «Правилен», — решил Радин и выключил пояс.
      Они летели стоя — рядом, плечо к плечу. Именно в таком положении, когда направление движения перпендикулярно груди, наименее губительны перегрузки. А оба они находились на таком пределе усталости, когда каждая мелочь может оказаться решающей.
      Правда, полет с первой же минуты шел в очень ровном режиме. Без всяких приборов, по своим ощущениям, Радин сразу определил: постоянное ускорение около двадцати метров в секунду — перегрузка всего лишь, примерно, в два раза! Ее они могли переносить сколько угодно времени. Он прикинул в уме: если ничто не изменится, продержаться надо каких-то девяносто часов. Не полет, а прогулка!
      Но все-таки момент приземления мог преподнести сюрпризы. К этому времени нужно было собрать все силы. Уже вскоре после начала полета Радин сказал:
      — Надо будет спать, Вил… Спать… Дыши под мой счет: раз, два, три, четыре — вдох… Раз, два, три, четыре, пять, шесть — выдох… Внимательно слушай меня. Сосредоточься на мысли: тяжелеют веки, тепло приливает к ногам… Раз, два, три, четыре…
      Это был обычный гипнотический сеанс, Широко применявшийся в космических полетах. Человек, погруженный в сон, легче переносит радиацию и перегрузки. Роль гипнотизера на корабле выполнял автомат. Он вызывал сон, он будил. Выработать привычку подчиняться такому автомату, говорившему, как правило, голосом начальника экспедиции, входило в цикл обязательной подготовки.
      Из них двоих спать мог только один. Значит, сон выпадает на долю Тополя, как более слабого. Радину придется держаться на стимуляторах. Ну и еще на суровом приказе себе — не спать!
      — Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре, пять… Если не будет особой команды, проснешься сам, как только замедление будет закончено…
      Радин услышал ровное дыхание уснувшего Тополя. «Ну вот, — сказал он себе. — Теперь, наконец, все…»
      Рев тормозных двигателей оборвался толчком. Микрофон внешней связи донес мерное лязганье. Все это были приметы того, что они уже в атмосфере, — в космосе не распространяется звук! И, кроме того, он уже всем телом чувствовал самую нормальную земную тяжесть!
      — Вил, — позвал Радин.
      Говорить было трудно. Тяжелый, раскаленный металл заполнял мозг, грозил изнутри разорвать череп. Даром перелет не прошел. Сил не было даже на то, чтобы открыть глаза.
      Но он все-таки еще заставил себя говорить:
      — Есть звук уже, Вил. Значит — воздух! Мы на Земле, Вил!
      Он слышал дыхание Тополя, шорохи. Тополь, несомненно, проснулся. Но почему он молчит?
      Тогда он спросил:
      — Волны радиофона не могут выйти за пределы этой коробки? Да скажи мне, Вил! Ты специалист в этой области.
      Он спрашивал очевидное, то, что хорошо знал сам. Ему было важно услышать голос Тополя. И тот ответил:
      — Нет. Корпус будет экраном…
      «Повернуться к нему, — подумал Радин. — Но ведь сил же нет! Я не могу даже пошевелить пальцем!»
      Лязганье стало громче. Теперь оно сопровождалось шипящими и журчащими звуками, похожими на утробные вздохи и бульканье. Сливали горючее?
      «Блоки выгрузят, ракету — на переплавку, — подумал Радин и удивился своему спокойствию. — Что ж. И такое может случиться. Но домой мы пришли».
      Лязганье стало реже. Его сопровождал треск и легкое постукивание по корпусу ракеты.
      «Похоже на ревизию корпуса, — подумал Радин. — Но почему же так срочно? Даже не разгружая ракеты! Неужели это промежуточная станция? Опять грузят блоки? Если придется продолжать полет, надо снова готовить Вила! В каком он состоянии?..»
      Вдруг всякий шум оборвался. Ракета дернулась и замерла. Но, может, она летела теперь так — без единого рывка и вибрации? Времени терять, было нельзя.
      — Вил, — сказал он. — Возможно, нам снова придется продолжать полет.
      Тополь не ответил.
      — Да скажи что-нибудь, Вил!
      Перемещение закончилось. Радин почувствовал, что ракета мягко легла на подставку. Судя по направлению силы тяжести, она лежала параллельно земной поверхности. Нет, пока еще это не было похоже на запуск. По-прежнему стояла полная тишина.
      И вдруг, словно крышка челнока противоперегрузочной ванны, верхняя половина того отсека, в котором они стояли, беззвучно отделилась сразу по всему периметру и пошла вверх!
      Оберегая глаза Радина, мгновенно сработала люминесцентная защита, окрасив прозрачную оболочку шлема в темно-фиолетовый цвет. Радин поднял руку и откинул забрала шлемов — сперва тополевского, потом своего.
      Они стояли в море солнечного света, приглушенно льющегося сквозь огромную матовую полусферу потолка. Ракета лежала в центре гигантского зала, отделенная стенами прозрачного цилиндра от всего остального пространства.
      И у этих стен, совсем рядом, на расстоянии всего лишь двух-трех шагов, стояли люди. Обычные люди в белых и голубых комбинезонах. Они смотрели восторженно и изумленно.
      Так смотрят на чудо.
      Радин вытянул руку.
      — Здравствуйте, — сказал он. — Мы — экипаж космического корабля «Сигнал». Время старта — 2017 год. Мы выполняли задание по защите атмосферы Земли.
      Он говорил и слышал свой голос, тысячекратно усиленный, громом раздающийся под сводами этого огромного солнечного зала…
      Они не знали, что известие о них принес на Землю первый же грузовой корабль-автомат. Он принес его в кассетах своей кинолетописи.
      То, что они были люди, не вызвало сомнений. По типу скафандров был установлен год отлета, а затем и название корабля, имена. По характеру снаряжения, и ритму всего поведения было оценено состояние, в котором они находились (как очень далекое от катастрофического).
      И потому, что они возвращались на Землю, хотя их давно уже считали погибшими, и потому еще, что были они посланцами эпохи героического прошлого — года столетия Октября, — весть о них всколыхнула планету.
      Не было человека, который не знал бы о них.
      Вторая грузовая ракета прибыла к сфере еще до возвращения первой ракеты на Землю. Она действовала по строгой программе — выгрузить и погрузить блоки, заменить автомат для наплавки кромок на более совершенный.
      Но уже третью ракету (она была тоже в пути!) догнал радиоприказ: разблокировать все системы контроля на входах и выходах, не покидать сферы до тех пор, пока на корабль не проследуют два блока типа АБВГ. На языке, понятном командному устройству ракеты, это значило: пока на корабль не проследуют два блока с произвольными габаритами и самопрограммирующимся поведением.
      И, конечно же, дублируя третью грузовую ракету, ближайший к Юпитеру звездолет экстра-класса «ГОЭЛРО-2» получил приказ изменить свой маршрут.
      Он опоздал. Третья грузовая ракета опередила его на шестнадцать с половиной часов.
      Задерживать ее, чтобы в пути перевести космонавтов на другой корабль, было признано нецелесообразным. Подсчет показал, что при этом здоровью их (два замедления вместо одного) может быть причинен относительно больший ущерб, чем если путешествие в грузовой ракете продлится до самой Земли.
      …И не было на Земле человека, который бы не думал о них.
      Они были эталоном для решения сотен и сотен важнейших вопросов: как изменяется человек? Не утрачивает ли он чего-либо, делаясь все могущественней технически? Все более подчиняя себе природу? Все более постигая себя самого?..
      Они были судьями, которые имели право сурово спросить: хорошо ли распорядились вы, люди двадцать третьего века, всеми теми богатствами, которые мы вам дали в наследство? Лесами и реками, городами и пашнями, наукой и песнями?
      И хотя было их двое, судили бы они от имени миллионов и миллионов тех, кто, беззаветно уповая на будущее, отдал свою жизнь в борьбе за свободу.
 

8. «ТЫ Ж КОСМОНАВТ, ВИЛ!..»

      На заседании Мирового Совета докладчиком выступал Радин.
      Трехсоттысячное людское море заполняло амфитеатр зала. В центре зала кольцом — стол президиума. В центре кольца — возвышение. На нем Радин и Тополь. Тополь сидит. Радин стоит. Все, что они говорят и делают, слышно и видно в каждом доме Земли.
      Тополь молчит, плотно сжав губы.
      Сутки прошли с момента их возвращения. Он не сказал за это время и десяти фраз. Он был угрюмо послушен. Так ведут себя автоматы. Ему предлагали идти, он шел. Подавали еду, он ел. Механически, не замечая, что ему подали.
      Его осматривали врачи. Он отвечал: «Да… Нет… Очень… Не очень…»
      К нему обращались специалисты-психологи. Он говорил с ними неохотно и так односложно, как и с другими, не скрывая желания, чтобы его оставили в покое.
      Что говорят о нем? Смотрят или не смотрят на него сейчас миллиарды людей? Что будет с ним дальше? Все это не интересовало его. Он откровенно хотел одного — пусть ему не мешают! Пусть не мешают думать о Чайкен. Другим он сейчас быть не мог.
      Губы его еще хранили теплоту ее губ. Он помнил запах ее волос, цвет глаз… Они расстались всего месяц назад!
      «Надо спросить о ней, — думал он, мучительно сведя кожу на лбу. — Как ей было одной? Пусть бы потом она жила долго-долго и была счастлива. Только бы так!»
      Он знал — виноватых нет. Выйти из этого круга может только он сам. Излечит время. Оно избавит от боли, от муки души. Но оно унесет и самые дорогие и радостные воспоминания. И он хотел и не хотел, чтобы время вылечило его…
      Радин докладывал:
      — …Распыление астероида такой значительной массы позволяло разом закончить работы по созданию пылезащитного облака. В этом решении был риск. Риск оправданный. Подсчеты разрешали его.
      …Стенка астероида Янус обрушилась. «Сигнал» ворвался внутрь кратера и был прижат к поверхности канала таким образом, что главные двигатели не могли быть включены без опасности разрушения кормовой части корабля. «Сигнал» совершал теперь путь вместе с астероидом, успешно выведенным на расчетную орбиту.
      …Из этого положения было несколько выходов. Простых и более сложных. Самый простой — использовать энергию буксировочно-распылительных устройств и прекратить направленное движение астероида Янус. Но это значило навсегда отказаться от его использования для создания щита. Мы не могли согласиться на такой выход. Видом Сергеевичем Тополем было предложено импульсное переключение двигателей «Сигнала» по специальной программе. По его расчетам это немедленно выводило корабль в состояние невесомости. Было ли это состоянием невесомости лишь относительно астероида? Явилось ли это прорывом за пределы мирового гравитационного поля? В чрезвычайных экспедиционных условиях не было возможности ответить на этот вопрос. Но и достижение состояния невесомости относительно одного только астероида Янус уже решало проблему высвобождения корабля. А к этому мы и стремились.
      …Какое-то время «Сигнал» двигался с околосветовой скоростью. Субъективно такое движение вызвало в сознании Вила Сергеевича Тополя очень сложные и необычные ощущения. Детальное изучение их, несомненно, представит большой интерес для космической психологии. И именно это перемещение вызвало тот эффект замедления времени, в результате которого мы оказались здесь, в этом зале, среди вас, люди двадцать третьего века, покинув свое время всего лишь тридцать семь суток, шесть часов и пятнадцать секунд назад…
      Радин закончил. Председатель Мирового Совета подошел к нему. Дружески протянул руку Тополю. Тот послушно поднялся. Встали и все, заполнявшие гигантскую раковину амфитеатра.
      Председатель Совета обнял за плечи их обоих.
      — Великий щит, — издалека-издалека донесся до Тополя голос председателя, — созданный вами, замечательными сынами Земли, сослужил, как определенно известно теперь, гораздо более важную службу, чем это предполагалось в то время, когда ваш корабль уходил в рейс. Щит создавался, чтобы заслонить атмосферу Земли от потока антиматерии. Ему не пришлось выполнять эту задачу…
      «Не пришлось? — подумал Тополь, отшатнувшись от председателя. — Значит, все было напрасно? И теперь нас будут утешать высокими словами о значении полета? «Вы ж солдаты! Для солдата любой пост равно почетен! Солдат на любом посту выполняет свои долг!..» И будет новый обман во спасение? А я не хочу! Я не желаю никаких новых обманов! Я слишком многое отдал, чтобы меня можно было утешить обманами!..»
      Он больше не слышал голоса председателя Совета.
      И ему вдруг как бы кто-то сказал: еще минута, другая — и он прямо здесь, на глазах у всего человечества, прильнувшего к телеэкранам, обхватит голову руками и зарыдает, забьется в истерике.
      «Я такая счастливая. Вил!» — он вдруг услышал голос Чайкен. Голос был оглушающе громок. Громок и резок. Ослепляющим лучом он впился в мозг. Заслоняясь, Тополь поднял руки. И увидел, что председатель Мирового Совета перестал говорить и понимающе смотрит на него.
      «Стыдись, — сказал Тополь самому себе. — Ты ж космонавт, Вил!»
      Прямой, высоко подняв голову, ровно и четко ступая, он сошел с возвышения.
      Была полная тишина. (Или, может, это ему только казалось?)
      Он пересек зал. Автоматические двери раздвинулись перед ним. Он шагнул через порог, по-прежнему держа себя в руках строгим приказом: «Ты ж космонавт, Вил!». С огромным усилием (зрительно представилось ему, что он держит самого себя, сжимая в двух больших тяжелых ладонях) он подождал, пока двери сдвинутся за его спиной (это длилось бесконечно-бесконечно долго).
      «Можно», — сказал он себе, разжимая ладони.
      И наступила ночь.
 

9. ЗОВ КОСМОСА

      Очнулся он оттого, что щеку его что-то грело ласковыми трепетными прикосновениями.
      Он открыл глаза.
      Он лежал в гамаке под раскидистым деревом. Луч солнца то прорывался сквозь листву, то падал ему на лицо, то заслонялся, и тогда кожу гладили порывы легкого ветра.
      Он покосился по сторонам. Слева был ослепительный и прозрачный куб. «Дом», — подумал Тополь. Справа — зелень луга с островками кустов и берез. Извилистая тропинка рассекала луг, сбегая вниз, туда, где поблескивали петли неширокой спокойной реки. За рекой начинался лес — холмистый, темно-зеленый, с лужайками.
      «Родная Русь, — подумал Тополь. — Родная и такая знакомая. Эх, если бы не этот стеклянный куб за спиной…»
      Он еще раз взглянул на дерево и увидел Радина. Радин сидел на скамеечке возле гамака. На нем была белая рубашка с короткими рукавами и широким отложным воротником. Белые брюки. Все очень обычное, если бы оно не отливало снежно-радужным оттенком, словно было сшито из гибкого перламутра!
      Нет, нет. Это не милая и знакомая Русь. Это двадцать третий век.
      — Здравствуй, Вил, — сказал Радин.
      — Здравствуй, — ответил Тополь.
      Радин улыбнулся.
      «Почему он улыбается? — подумал Тополь. — Как он может так улыбаться?» — и понял, что и сам он тоже испытывает потребность потянуться, встать, широко улыбнуться. Но вместо того губы его тронула лишь горькая усмешка.
      — Я совершенно здоров, Рад. Даже слишком здоров. А ты?
      — Ну, я, — рассмеялся Радин. — Разве обо мне идет речь? Правда, я тоже свое отлежал, хотя и не сорок пять дней, как ты. Не удивляйся, теперь такой метод лечить. Спящий выздоравливает гораздо быстрей. Теперь даже при насморке прежде всего погружают в сон. И уж тут никаких осложнений. Одна эта мера увеличила продолжительность жизни на тридцать восемь процентов!
      — У тебя был насморк?
      — Оба мы с тобой оказались изрядно потрепаны, Вил. И обоих нас было очень непросто лечить. Ведь ни ты, ни я не захотели бы забвения.
      — А сейчас лечат и так? Что-то помнить, что-то забыть…
      — Лечат. Преступников — принудительно, остальных — с учетом разумных желаний.
      — Ты помнишь, Рад, — Тополь приподнялся на локоть, и оглядел себя: он был одет в такую же снежно-радужную одежду, что и Радин. — Ты помнишь, перед полетом говорили: «Не тратьте сил. Потомки справятся успешнее нас». Эти люди оказались правы? Нет, нет, ты только не оправдывайся. Лично ты ни в чем не виноват. Ты же не знал. Ты мне скажи только: да или нет? Я хочу разом покончить со всеми этими вопросами. И не волнуйся — я уже совершенно здоров, больше не будет истерик.
      Радин встал со скамеечки. Она была деревянная, на двух столбиках, вкопанных в землю.
      «Смотри ж ты, какой он разный — двадцать третий век!» — подумал Тополь.
      Радин присел на край гамака.
      — Что ты! Конечно, понадобился! Едва только он образовался, поток расступился, обходя его. Но больше того! Щит вдруг стал выполнять совершенно другую задачу… Лежи спокойно. А можешь и встать. Тебе разрешили. Ты здоров. Иначе бы ты еще спал… Когда лет через сто на окраину Солнечной системы выслали автоматическую станцию — на нее мы и попали возле Юпитера, — обнаружилось, что на окраинах щита аннигиляция частиц основного потока и пылинок щита все-таки происходит, но только частицы перестали подчиняться статистическому распределению. Пульсации потока начали носить ритмический характер. Передавался обычный цифровой ряд: один импульс, пауза; потом два импульса, разделенные меньшими паузами, потом снова большая пауза; затем три импульса, четыре… И так до ста двадцати восьми! Потом все повторяется. И тогда поняли: этот поток с самого начала не являлся угрозой. Он был началом первого в истории человечества контакта с космическими братьями по разуму.
      Тополь оттолкнул Радина и, легко перекинув тело через край гамака, встал.
      — Получалось, что первые античастицы играли роль разведчиков. Если они встречали на своем пути скопления газа или пыли, начиналась аннигиляция, возникали кванты света. Со скоростью триста тысяч километров в секунду, то есть гораздо быстрее античастиц, они возвращались к каким-то промежуточным станциям, сообщая, свободен или не свободен путь, — то есть выполняли обязанности сигналов обратной связи. А потом шли уже импульсы.
      Тополь перебил Радина:
      — Значит, если бы облако не было создано или было бы создано позднее, не только часть земной атмосферы, но и какие-то импульсы, информация, взаимно уничтожились бы?
      — Возможно. И, возможно, — ты только не загордись, — мы с тобой оказали услугу не только людям, но и жителям каких-то других планет: и тем, кто этот сигнал посылал, и тем, кому он предназначался.
      Тополь смотрел на Радина так ошеломленно, что тот расхохотался.
      — Но кому же это сообщение передавалось? — спросил Тополь.
      — Неясно пока. Наша Солнечная система в довольно пустом углу Галактики. Может, поэтому через него и направили сноп связи. Многие считают, правда, что сообщение адресовано просто в пространство — тем, кто примет его. Возможно, таких потоков информации бесчисленно много в нашей Галактике. Это как бы сигнал: «Всем! Всем! Братья по разуму, отзовитесь!»
      — И мы отозвались, соорудив на пути его щит площадью в сто шестьдесят тысяч триллионов квадратных километров!
      — Да. Это же космос. В нем все грандиозно.
      — Но ведь если бы мы к этому времени не имели «Сигнала», если бы в 1917 году не было революции, если бы Циолковский так и умер безвестным учителем захолустной Калуги и щит не был бы создан…
      Радин, соглашаясь, кивал:
      — Тогда, если этот сигнал был направлен только и прямо к нам, за слабым потоком античастиц, возможно, больше бы ничего не последовало.
      — Расчет на вполне определенный ответ?
      — Расчет на естественную реакцию разумных существ: прежде всего заслониться. Это ж так просто! По такому ответу легко узнать, есть ли на планете технически развитая цивилизация, и если есть, то на каком она уровне развития.
      — Ну, а если нет?
      — Подождать несколько веков и повторить вызов. И так — пока не придет ответ.
      — Причем античастицы только для первого этапа контактов, а потом достаточно и обычных фотонов. То же самое, что лазерный луч!
      — Может, и так. Полагают, что передатчиком служит одна из неправильных переменных звезд на границе Галактики. Но как формируется поток, в каком поле он движется, как им управляют, — пока еще неизвестно. Нет даже сколько-нибудь правдоподобных гипотез. Видимо, здесь какой-то прорыв сквозь пространство и время. Все это ждет еще своих открывателей.
      Они отошли от гамака и по тропинке стали спускаться к реке. Луг кончился, как отрезанный. Под обрывом петляла в камышах тихая речка. На мелководье, среди стрельчатых бело-розоватых лилий, нацелясь носом в зеленоватую воду, стояла цапля. Напротив нее, на другом берегу, раскинув веер бамбуковых удилищ, дремал плешивый бородатый старик в овчинном жилете, надетом на голое тело, и в закатанных до колен измазанных глиной черных штанах. Соломенная широкополая шляпа лежала на траве возле него.
      «Двадцать третий век?» — почти с ужасом спросил самого себя Тополь и повернулся к Радину.
      — А может, это все специально для нас? Глухомань, эти луга, лилии, цапля, старик рыболов… Это — чтобы нам было легче перейти к их времени? Но ведь человеку уже тысячелетия свойственно умение переключаться. В лесу, на поле он один, под крышей дома — другой, в лаборатории, театральном зале — третий. Ну что за наивность!
      Радин отрицательно крутил головой:
      — Не торопись делать выводы. Будущее гораздо сложней, грандиозней и неизмеримо контрастней, чем все мы его себе представляли. И гораздо гуманней, Вил, потому что каждый может, в дополнение ко всем чудесам науки, техники, быта, найти еще в этом прекрасно устроенном мире свой, единственный.
      «Значит, это двадцать третий век, — подумал Тополь. — Чудес не бывает».
      — И что ж ты нашел? Внуков твоих внуков?
      — Да! И какой превосходный народ! Умный, веселый, красивый! И знаешь, в чертах лица у всех из них есть сходство со мной! Мы с тобой там уже роднее родных!
      — Но послушай, Рад. Из ста пятидесяти миллиардов звезд нашей Галактики переменных звезд около миллиарда. Столько же, примерно, и звезд с планетами, на которых возможна разумная жизнь! И мы давно уже превосходно наблюдаем с земли все эти переменные звезды, отмечаем колебания их яркости. Но что если каждая из переменных звезд — передатчик и только мы пока еще не понимаем их код? Причем неправильные переменные звезды передатчики, а цефеиды — искусственные маяки Вселенной.
      — Маяками Вселенной цефеиды — так называли и в наше время.
      — Да, но только имея в виду, что они будут природными ориентирами для космонавтов! А возможно, это маяки, искусственно создаваемые.
      — Добавить водорода — света больше, добавить бора — света меньше…
      — В древности, чтобы указать направление, человек мог разжечь лишь костер. Тот, кто сделал это впервые, совершил открытие. Выйдя же в космос, человек использует для этого звезды, не имеющие планет. То, что Земля лишена такого передатчика, объясняется лишь молодостью нашей цивилизации!
      — Вот теперь я вижу прежнего Вила, — удовлетворенно вздохнул Радин.
      — Но с выводами не следует торопиться. Одно бесспорно: установкой щита начата эпоха включения человечества в систему межзвездной связи.
      Они помолчали. Тополь посмотрел вверх, представил себе темный, бескрайне огромный космос и светлый луч, прорезывающий его. Сердце его сжала боль: ну почему нельзя так же просто, как они пришли в этот двадцать третий век, вернуться в прошлое! Только бы на минуту, чтобы сказать: «Я жив, Чайкен! Я помню, я люблю тебя! Я до конца дней моих буду любить тебя!»
      Тополь одной рукой обнял Радина, прижался к его плечу.
      — Значит, опять в космос? — спросил он.
      — Надо найти «Сигнал», — ответил тот и едва заметно напрягся.
      И Тополь догадался, что именно такого вопроса ждал от него в эту минуту Радин. И почувствовал, что прежнее их понимание друг друга с полуслова, по намеку, жесту восстановилось. И почувствовал также, насколько дорог ему этот немолодой уже человек. Ему ведь тоже трудно сейчас. Но только он держится. Это его закон — держаться лучше других. Иначе он не был бы начальником в космических экспедициях…
      — Надо найти «Сигнал», — повторил Радин, — но прежде, конечно, пожить в этом новом для нас с тобой мире, узнать его, по-настоящему понять и полюбить, если хочешь, стать привычными и обычными в нем. Мы ведь не гости здесь, Вил! Это наш дом. Нам надо как следует в нем освоиться.
      — И что же передается этим потоком? — спросил Тополь, словно и не слышал слов Радина. — Или пока это тоже загадка?
      — В нем несколько слоев информации. Первый — самый обычный цифровой ряд от единицы до ста двадцати восьми. Видимо, сто двадцать восемь — число химических элементов в природе. На эти импульсы наложены другие — более высокой частоты. Но и те, в свою очередь, модулированы. Уже прослежено девять слоев! Чем выше цивилизация, тем большее число слоев ей будет доступно.
      — И на какой ступени этой лестницы мы?
      — Расшифровка лишь начинается. Сейчас еще трудно сказать.
      — Но что-то уже ведь прочли?
      — Куда-то на край Галактики идет сообщение о физических законах пограничной с нами Вселенной. Это, знаешь, очень удивительный мир. В нем существует только прямолинейное движение.
      При перемещении в разных направлениях время там то стоит на нуле, то равномерно движется. Но окончательно судить еще рано. Многие считают, что расшифровка ошибочна. Уж больно все это невероятно.
      — Так это же тот мир, в котором мы были с тобой! — воскликнул Тополь и умолк: поднимаясь от реки, навстречу им шла женщина в бело-красном праздничном платье.
      Сердце Тополя вновь сжалось самой настоящей физической болью: вдруг все-таки никакого прорыва сквозь время не было — и это Чайкен?
      — Что? Что ты сказал, Вил? — спрашивал Радин.
      Тополь не слышал его. Он оглянулся: позади, за деревом, ослепительно сверкал зеркальными стенами куб дома. Над крышей его возвышалась чаша параболической антенны. Ни таких домов, ни таких антенн не было два века назад.
      Женщина подошла ближе. Белокурая, высокая, она ничем не напоминала Чайкен.
      «Чудес не бывает», — снова подумал Тополь и сказал:
      — Ну что же? Здесь мы не гости и это наш дом?
      По тону было ясно: он спрашивал самого себя.
      — Да, — отозвался Радин. — Мы здесь не гости.
      Он проговорил это, тоже глядя на подходившую женщину, и таким тоном, каким отвечают себе. И вдруг спохватился:
      — Но подожди, Вил! О каком мире ты только что говорил?..
 
 
 

ОЛЬГА ЛАРИОНОВА
НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ

      Тягостная атмосфера ожидания переполняла все огромное здание лаборатории ТВП. Минут пять Арсен простоял перед запертой дверью, за которой сейчас Светка проявляла пленку. Никаких звуков из-за двери не доносилось. Арсен постоял еще немного и побрел в канцелярию. «Пакет возьмите для Сайкина», — сказали ему там. Он автоматически сунул пакет за пазуху и направился в трансформаторную, куда Сайкин любил забегать погреться.
      — Павлик, — сказал он, — тебе пакет из Москвы.
      Сайкин протянул руку — массивная ладонь выжидательно повисла в воздухе.
      — Павлик, — доверительным голосом спросил Арсен, — а ты знаешь, как лягушки скачут?
      — Но-но! Я-я… я-я… — ладонь начала выразительно сжиматься в кулак.
      — Много не спрошу, — быстро проговорил Арсен. — Отдаешь мне четыре часа машинного времени. На БЭСМе.
      — Завтра ночью, — сказал Сайкин. — С двух до шести. Давай пакет.
      Арсен заботливо посмотрел на него.
      — Что с тобой, Павлик? — участливо спросил он. — Почему мы так быстро договорились?
      — Потому что это от геологов, — сказал Сайкин. — И потому, что в ближайшие дни мне будет не до счета. И тебе тоже…
      Он с трудом вспорол многослойный бурый конверт. Оттуда выпал листок с причудливой диаграммой.
      Арсен поймал листок, заглянул в него и присвистнул.
      — Погоди, — сказал Сайкин. — Будем смотреть по порядку.
      — Что — по порядку? — возразил Арсен. — Протерозой нас не интересует. Архей — тем более. И палеозой нам не нужен. В сущности, и весь мезозой — тоже. Нам до смешного мало нужно…
      — Без паники, — сказал Сайкин. — Мезозой — уже интересно. Еще пять-шесть лет — и мы серьезно будем говорить о мезозое. А ты посмотри, как он хорош… Почти уровень моря — каких-нибудь десять метров! Юра всего ниже… А потом прет вверх, хоть тресни. В палеоцене мы имеем уже сто метров.
      — Не с того конца смотришь, — мрачно сказал Арсен. — Палеоцен — это почти пятьдесят миллионов лет назад. Зачем это нам? Бери два миллиона лет назад, сегодня нас интересует только это. Что нам пишут по этому поводу столичные мужи? Что два миллиона лет тому назад на этом самом месте, — он постучал каблуком по цементному полу, — уровень земной поверхности был даже чуть выше, чем сейчас.
      — Местное геолого-разведочное управление гарантировало нам, что он был точно таким же.
      — Местное, — сказал Арсен, — гарантировало. Так вот и гарантировало. Если бы тебя устраивали его гарантии, ты не стал бы запрашивать Москву.
      — На двадцать метров выше, чем сейчас… — Сайкин только головой покрутил. — Просто счастье, что мы загнали машину на тридцать метров вверх. Десять метров в запасе.
      — Да, — сказал Арсен, — просто счастье. Но Дым-Дыму надо показать эту диаграммку. Пошли?
      — Пошли, — согласился Сайкин. — Все равно сейчас делать нечего.
      Он шумно поднялся и, сунув конверт в карман прожженного оловом халата, направился к двери.
      Кабинет начальника лаборатории располагался сейчас на шестом этаже. Белая заурядная табличка с отколотым уголком чуть подрагивала на двери — видно было, что эту табличку неоднократно и не без спешки переносили с места на место Дым-Дым любил располагаться как можно ближе к делу и перебирался из кабинета в кабинет, теряя при этом остатки начлабовского комфорта.
      На белой табличке значилось:
 
       НАЧАЛЬНИК ЛАБОРАТОРИИ ТВП Д.Д.МАРКЕЛОВ
 
      «Лаборатория ТВП» расшифровывалась как «лаборатория трансвременных перемещений» и занималась проблемой «машины времени».
      — Можно, Дмитрий Дмитрич? — Арсен осторожно приоткрыл дверь.
      — Даже нужно. Заходите оба.
      Помещение лаборатории представляло собой огромную коробку высотой в десяти-двенадцатиэтажный дом. Коробка эта была совершенно пуста, если не считать лежащего на полу металлического шара, весьма напоминающего батискаф старинной конструкции. Изнутри к одной из стенок этого гигантского помещения прилепились, словно ласточкины гнезда, квадратные балкончики, закрытые колпаками из прозрачного синтериклона. На одном из таких балкончиков — на верхнем — и расположился сейчас начальник лаборатории.
      — Стулья берите, — мрачно сказал Дым-Дым. Ничего отрадного такой тон не сулил. — Снимки готовы.
      Сегодня утром был произведен первый, разведочный запуск машины. Внутри батискафа на всякий случай были помещены три фотоаппарата — по одному на каждый иллюминатор — и традиционный беспородный песик. Это было превышением программы для первого раза было бы достаточно показать, что машина способна пробыть в прошлом заданное время и автоматически вернуться назад. Главное — вернуться.
      Заглотнув немыслимое количество энергии, машина нырнула в прошлое и «проявилась», как это было принято говорить в лаборатории, в той же точке пространства, но только около двух миллионов лет назад. Тридцать секунд пробыла машина в дебрях неогена и была автоматически возвращена назад, но посторонним наблюдателям показалось, что между отлетом и прилетом не прошло и мига — ведь сколько бы времени машина ни провела в прошлом — это время независимо от настоящего и из него не вычитается.
      Беспородный песик сидел на полу и флегматично вылизывал заднюю лапу. Остывала фиксирующая аппаратура, успевшая сделать около трехсот снимков. Все было удивительно буднично, ибо Дым-Дым свирепел при одной фразе: «Впервые в истории Земли…» Внешнюю поверхность машины тщательно обработали, чтобы ненароком не занести в современность каких-нибудь древних микробов. Правда, дезинфекторов поразила идеальная чистота металла. «А вы чего ждали? — спросил тогда Подымахин, прозванный Неглавным теоретиком. — Так и должно быть. Машина способна переносить только саму себя, и ни одного атома кроме. Такова ее программа». На него зашикали, потому что ворчал он беспрерывно, пытаясь доказать, что движение во времени возможно, но бесполезно, так как машина в прошлом сама по себе будет крошечным островком настоящего и между ней и внешним миром будет непроницаемая стена — разрыв во времени. Она будет невидима и неощутима для обитателей древнего мира, и сама, в свою очередь, будет слепа и глуха, так как не сможет ничего воспринять из своего окружения.
      Домыслы Подымахина были неочевидны и пессимистичны, поэтому слушать-то его слушали — занятно врал! — но посмеивались и по существу ничего не могли возразить — ждали опыта. Дым-Дым тоже слушал — он всегда давал возможность своим молодым, сотрудникам высказаться до конца — и тоже почему-то не возражал.
      Вот и теперь, когда дезинфекторы доложили об идеальной чистоте поверхности, Дым-Дым ничего не ответил Неглавному теоретику. «У меня тоже есть на этот счет свои соображения, — только и сказал он. — Но не будем отвлекаться. Подождем снимков».
      И все восемь сотрудников, присутствовавших при разведочном запуске, принялись, не отвлекаясь, слоняться по всем помещениям лаборатории, ожидая снимков, — фотолаборанты предусмотрительно выговорили себе на это часа два. Мучительная неустроенность ожидания гоняла всех с этажа на этаж; ни намека на праздничную атмосферу, обычно сопутствующую экстраординарному эксперименту, не наблюдалось: все пребывали в состоянии смутных предчувствий и, как и Дым-Дым, имели на это свои соображения.
      Идя к начальнику, Сайкин с Арсеном думали скоротать время, а три черных прямоугольника, отливая влажным бесстыдным глянцем, уже лежали перед Дым-Дымом, как неопровержимый факт первой неудачи.
      — Это? — спросил Арсен.
      Дым-Дым промолчал. И так было ясно, что это.
      — Вот непруха, — Арсен сокрушенно помотал головой. — И надо же ей было проявиться именно ночью…
      — Если только это действительно ночь, — неуверенно протянул Сайкин.
      — Говорите говорите, — Дым-Дым потянулся к аппарату внутренней связи. — Любопытно будет выслушать всех по очереди.
      Он нажал клавишу «общий сбор».
      Еще шестеро в белых халатах мгновенно явились в кабинет.
      — Нуте-с, — Дым-Дым сделал широкий жест. — Прошу высказываться.
      Сайкин поднялся, одернул халат. Высказываться он любил обстоятельно и, поскольку ответственность за безопасность эксперимента лежала на нем, считал, что приглашение Дым-Дыма относится к нему в первую очередь.
      — Собственно говоря, — солидно начал он, — я, как начальник сектора безопасности, мог высказаться сразу же после окончания опыта. Какие задачи ставил перед машиной наш сектор? — Сайкин всегда говорил о машине так, словно она была живым и разумным существом. — Собственно говоря, мы ставили перед ней одну задачу: она должна была вернуться целой и невредимой. Что могло этому помешать? Все, что угодно. Машина уходит в прошлое на два миллиона лет. Но она остается на том же самом месте по отношению к центру Земли. Что было два миллиона лет назад в этой точке? — Сайкин жестом древнего оратора простер руку, указывая под потолок огромного здания лаборатории. — Наш академгородок стоит на высоте двухсот тринадцати метров над уровнем моря. А какая высота верхних слоев земной поверхности была здесь в прошлом? Местные геологи утверждают, что такая же. А вот москвичи считают, что несколько выше. Если бы мы установили машину на полу здания, то весьма возможно, что, проявившись в прошлом, она оказалась бы под землей. Или под водой — тоже возможно, если на этом самом месте два миллиона лет назад было озеро. Поэтому корпус машины был изготовлен из сверхпрочного космического сплава. Кроме того, наш сектор предложил поднять машину на дополнительную высоту в тридцать метров и подвесить ее под потолком при помощи автономной антигравитационной установки. Это на случай, если на этом самом месте росло дерево, возвышалась скала или еще что-нибудь. Если бы нас не связывало опасение занести из древности какие-нибудь микроорганизмы, мы вынесли бы машину из лаборатории прямо во двор и подняли бы ее метров на двести — тогда нам оставалось бы опасаться только бури или молнии двухмиллионнолетней давности, хотя и против этого мы приняли ряд защитных мер. Вот, собственно говоря, и все, что я хотел сказать. Машина вернулась, она цела и невредима. Два миллиона лет назад на этом самом месте не оказалось ничего, что могло бы помешать ей вернуться. Так что я считаю, что первый запуск прошел успешно.
      Он сел. Все слушали его, прикрыв глаза: Сайкин со всей его пунктуальностью был редким занудой.
      — М-да, — как-то неудовлетворенно заметил Дым-Дым. — Что сектор безопасности прекрасно справился со своей задачей настолько очевидно, что я предлагаю эту тему пока больше не затрагивать. — Сайкин покраснел: действительно, выходило, что целых десять минут он беззастенчиво расхваливал собственный сектор. — Я хотел бы слышать другое: что вы думаете по поводу полученных снимков?
      Сайкин неловко поднялся:
      — Собственно говоря… я хотел бы подождать, пока будут готовы все триста снимков.
      — Мы имеем только три снимка, — сказала Светка, — аппаратура работала из рук вон плохо. Об этом еще следует поговорить.
      — В свое время, — остановил ее Дым-Дым. — Ну, так что же?
      Сайкин вертел в руках снимки — черные квадраты, усеянные светлыми точками.
      — Похоже на звездное небо… — неуверенно проговорил он. — Но ведь два миллиона лет назад небо над Землей было, по-видимому, несколько другим. Собственно говоря, ночное небо-это первое, что приходит в голову. Но может быть, это что-нибудь другое.
      — Ну, что же, недостаточно смело, но искренне, — констатировал Дым-Дым. — Слушаю дальше.
      — Разрешите мне, — попросила Мирра Ефимовна, самый молодой кандидат в группе трансвременников. — Я возражаю против мнения Сайкина, — Сайкин тут же сделал испуганный жест: никакого мнения я, мол, и не хотел высказывать. — Я возражаю против того, что светлые точки — это звезды. Посмотрите, какие они крупные, почти объемные. Не могли же звезды два миллиона лет тому назад светить в пять, а то и десять раз ярче, чем сегодня.
      — Тогда что же это? — спросил Дым-Дым.
      — Надо подумать, — сказала Мирра Ефимовна. — Боюсь, что это все что угодно, но только не звезды.
      — Допустим, что машина все-таки проявилась под водой, пробасил из своего угла Вова Лур, неизменно всеми именуемый Воволуром, — тогда легко предположить, что точки — это светящиеся микроорганизмы. У меня сразу же мелькнула такая мысль — здорово похоже.
      — Если бы мы имели хотя бы несколько снимков с каждого аппарата, мы смогли бы определить, двигаются они, или нет, вздохнула Светка. — Но у нас — три одновременных снимка. За такую надежную аппаратуру гнать надо из проблемной лаборатории.
      Все повернулись к Воволуру.
      — Ага, нашли виноватого! — разъярился Воволур. — Мои приборы в нормальных, человеческих условиях работают безотказно. И триста снимков за полминуты, и все коврижки. Но кто из вас мог сказать мне, что будет с приборами в момент перехода из одного времени в другое? — вопрос был риторический, — естественно, никто ему ничего не мог сказать. — Я же просил вас, пошлите меня, без человека все эти приборы — пустое место… Ведь просил? Так нет, псину запихнули, много от нее проку. Сидит вон в вольере, чешется, а у меня даже альтиметр и тот показал чуть ли не бесконечность. А вы хотите четкой работы фотокамер, которые, естественно, разрегулировались при запуске, потому что все механические системы получают какой-то импульс, толчок, если хотите, и нужен человек, чтобы все снова привести в рабочее состояние. Если в следующий раз я не полечу с моими приборами…
      — Спокойно, спокойно, — прервал его Дым-Дым. — Могу вам обещать совершенно определенно, что в следующий раз вы не полетите. Но число приборов мы увеличим и, главное, вынесем их на поверхность машины. Наш Неглавный теоретик хочет на это возразить?
      — Да нет, — ворчливо проговорил Подымахин. — Я уже устал возражать. Вынос приборов бесполезен, они все равно ничего не покажут, одну чушь, вроде бесконечности на альтиметре или нулевого давления на барометре, как это было сейчас. И наличие человека в кабине, даже такого крупного специалиста, как наш уважаемый Воволур, ни к чему не приведет. В сотый раз повторяю, что все приборы, устанавливающие контакт с миром прошлого, будут слепы и глухи — ведь они вместе с машиной будут все-таки находиться в настоящем времени, только посреди прошлого, как изолированный островок. Они ничего не зафиксируют, так же как мы не можем увидеть сигарету, которая вчера валялась на этом столе и была кем-то убрана.
      — Конечно, — сказала Светка, — еще бы за вами не убирать.
      — Знаете, Подымахин, — сказал Дым-Дым, сразу же потянувшийся за портсигаром, — я всегда с любопытством вас слушал. Вы проповедуете невозможность контакта с прошлым. Но вот, он постучал пальцем по снимку, — вот следы — туманные, правда — первого контакта. Так что же?
      — Это не следы контакта. В момент перехода в машине творилось что-то невообразимое — приборы мотало между нулем и бесконечностью, аккумуляторы разряжались сами собой, пристойно вел себя только автоматический переключатель, который должен был через тридцать секунд вернуть машину назад. И то потому, что он действовал на радиоактивном распаде, а не при помощи простого часового механизма. Так вот, я убежден, что при такой кутерьме на внутренних стенках машины — и на поверхности иллюминатора — могли возникнуть крошечные искорки. Микроразряды. Вот вам и светлые точки. А чернота — тот самый мир прошлого, который не в, силах зафиксировать приборы настоящего.
      — Хорошо, — сказал Дым-Дым, — очень хорошо. Вот единственный человек, который сказал: я убежден. А остальные? Повесили носы, раскисли. Набрал сотрудников! Чего вы ждали, молодые люди? Мезозойских болот, где выводок динозавров будет вам демонстрировать вульгарную борьбу за существование и иллюстрировать естественный отбор по Дарвину? И не мечтайте. Динозавров не будет — на мезозой нам не хватит энергии десяти Аюрюпинских каскадов. Вот так. А сейчас считать первый запуск успешным, готовиться ко второму. Завтра к двенадцати представить мне в письменном виде свои соображения касательно надежности приборов. Все.
      — А… — заикнулся Воволур.
      — Я уже сказал: «а» не будет. Полетит снова собака. И еще одно; прежде времени прошу не болтать. Особенно это относится к дамам — прошу меня за резкость извинить.
      В минуты раздражения Дым-Дым становился нарочито церемонным и старомодным.
      Домой шли, как всегда, вместе — Светка, Сайкин и Арсен. Шли понуро, старательно изучая все трещины асфальта. Наконец Светка не выдержала:
      — Не знаю, как остальные, а я после этого опыта чувствую себя наипервейшей дурой.
      Ее тут же заверили, что остальные чувствуют себя не более достойно, с той только разницей, что они представляются себе последними дураками.
      — Честное слово, мальчики, — не унималась Светка, — было бы лучше, если бы машина отказалась уходить в прошлое, или вернулась вся всмятку, или вообще не вернулась.
      — Гм, — сказали мальчики.
      — Тогда было бы очевидно, что эксперимент пошел прахом. Стали бы думать, что делать дальше, и обязательно придумали бы. От явной неудачи легче танцевать — она сама по себе уже является отправной печкой.
      — В Светкиных эмоциях наличествует некая сермяжная истина, — степенно констатировал Сайкин. — Наверное, все великие открытия проходили через этот этап, когда открыватели совершенно искренне желали, чтобы опыт пошел прахом, а модель вместе с господами экспериментаторами провалилась в тартарары.
      — Вопрос только в том, — вставил Арсен, утративший на сегодня всю свою природную веселость, — что мы имеем: великое открытие или, напротив, великое закрытие?
      — Но-но, — Сайкин повернулся к нему всем корпусом, — ты так и думать не моги. Тоже, нашелся второй Неглавный теоретик.
      — Нашелся, — согласился Арсен. — Меня вот тоже не удовлетворяет такое положение вещей. Столько лет мы работали как проклятые, и ведь не за честь, не за деньги, не за то, чтобы «там, та-там, та-та-та-та-та-там-там…» и «работают все радиостанции Советского Союза», — ведь мы же мучились за одно то, как она, подлая, трепыхнется — исчезнет, и в тот же миг снова появится, и вот начнет спускаться, и вот ее моют и драят, и вот люк распахивается — и мы ныряем в ее нутро, и там уже, куда ни глядь, — все подарки: и приборы, и фотоаппараты, начикавшие по сотне вполне вразумительных снимков, и даже эта наша Жучка, и все это четко и понятно, и каждый предмет несет в себе реальное отражение искомого прошлого…
      — На тарелочке с голубой каемочкой, — подхватил Сайкин. Шутки его всегда славились первозданной примитивностью. — А на снимках чтоб трилобиты, аммониты и троглодиты. Нет, прав был Дым-Дым: набрал он себе сотрудников…
      — Между прочим, — сказал Арсен, — ты обратил внимание, как он нас спрашивал? Чего он от нас добивался?
      — А что? — удивился Сайкин. — Спрашивал, как всегда. У кого какое мнение. Мне лично показалось, что он и сам не знает, что получилось на снимках.
      — Это не только тебе показалось, — подтвердил Арсен, — это так и есть. Дым-Дым не такой человек, чтобы играть в жмурки с людьми, с которыми он чуть ли не шесть лет работает. Если бы он точно знал, что это, он бы нам все объяснил. Но он спрашивал нас. Зачем? Чтобы мы, сопляки от науки, просветили его, доктора, начальника лаборатории ТВП? Смешно. Сайкин, объясняющий доктору Маркелову значение полученных снимков… Картина.
      — Ну, а зачем тогда? — спросила Светка.
      — Его интересовало не то, что мы говорили, а то, как мы это делали. Знаете, за что он держит Подымахина, хотя тот только и делает, что ему возражает? За убежденность. Вот и от нас он хотел той же убежденности. По всей вероятности, дела с этим ТВП обстоят на несколько порядков сложнее, чем мы подозреваем. Дым-Дым и сам не знает, что к чему, ему не хватает статистики, фактов. Но у него закрались какие-то подозрения. Ему худо, ребята. Он ведь отдал этой машине без малого всю свою сознательную жизнь. И вот теперь, когда вместо первых радостей — такой эксперимент, трам-та-там и все радиостанции, — мы стали перед целым нагромождением загадок, естественно, он оглянулся кругом: кто же из нас, так сказать, остается верным рыцарем машины, без страха и упрека? А рыцари и раскисли — снимочки, точечки, динозавров нету.
      — Нашел сравнение, — проворчал Сайкин, — рыцари. Еще Марк Твен показал, что рыцарство — это пережиток. А если теория липовая, кто же докажет, что она неверна, если все останутся ее преданными рыцарями?
      — Ох, мальчики, — вздохнула Светка, — знала бы, что в физике все так неопределенно, пошла бы в театральный. А меня сдуру потянуло в точные науки. Ну где тут точность? В театре хоть после каждой премьеры все собираются, выпивают, радуются.
      — Будем радоваться, — предложил Арсен несколько неестественным тоном. — Возьмем и пойдем в кафе.
      — Нет, ребята, — Светка сделала жалостливую гримасу, мне нельзя. Дым-Дым просил не болтать, а в кафе я определенно что-нибудь брякну. Пойдемте лучше ко мне.
      Но и к Светке не пошли — потоптались на перекрестке и согласились, что настроение не то. У всех были какие-то свои соображения, хотелось теперь поразмыслить в одиночку.
      Ведь что бы там ни было, а через неделю эксперимент должен был повториться.
      Через неделю, вопреки ожиданиям Дым-Дыма, в его лаборатории было необыкновенно многолюдно. Искать виновника огласки было поздно, и рассвирепевший Дым-Дым сделал последнее, что было в его силах, — не допустил на запуск ни одного корреспондента.
      Многочисленные гости расположились в прозрачных «ласточкиных гнездах». Наиболее столичных и именитых Дым-Дым пригласил к себе.
      — Пояснений по ходу опыта давать не буду, — не очень-то любезно пообещал он. — Потом. Эксперимент рядовой, прикидочный, так сказать, каких будет еще несколько десятков, пока мы сможем сделать хоть какие-нибудь определенные выводы. Так что сенсации не будет, хотя все возможно, вплоть до гибели модели. Дело в том, что высота поднятия машины — двести сорок метров над уровнем моря. А это как раз предел колебаний земной поверхности в конце третичного периода. Породы в верхнем слое, правда, мягкие, осадочные, но если, проявившись в двухмиллионном году до настоящего момента, машина все-таки окажется под Землей… Не знаю. Не буду гадать. Лучше начнем.
      Кибердезинфекторы, ползавшие по внешней оболочке машины, прянули в разные стороны. Кто-то, неузнаваемый в черном синтериклоновом костюме, быстро отсоединил кабель, по которому вот уже двадцать часов вся энергия Аюрюпинского каскада вливалась в ненасытные аккумуляторы машины, и вот ее массивный корпус дрогнул и плавно пошел вверх. До странного легко, словно детский воздушный шар, она проплыла перед прозрачной стенкой Дым-Дымова балкончика, так что можно было разглядеть многочисленные приборы, закрепленные в пазах внешней оболочки.
      Машина ушла вверх, так что стало видно ее полированное брюхо, и остановилась в метрах четырех от потолка.
      Все ждали.
      Десятки прожекторов поймали выпуклое днище машины и держали его теперь под неотрывным прицелом своих лучей.
      Сопели именитые гости из столичных институтов. Вероятно, они ждали каких-нибудь чудес — ведь совсем немногие из них знали, что весь запуск сведется к тому, что корпус машины слегка дрогнет — и все. Время, которое она проведет в прошлом, для них останется незамеченным. Это — аксиома трансвременных перемещений.
      Дым-Дым со своими сотрудниками ждал не так напряженно, как во всяком случае, могло показаться постороннему наблюдателю.
      И вдруг…
      Машина исчезла. Правда, в тот же миг она снова появилась, но не в перекрещении прожекторных лучей, а чуть ниже и левее. Это было почти невероятно, потому что мощные антигравитационно-гироскопические установки фиксировали машину в строго заданной точке пространства, и нужна была страшная сила, чтобы переместить ее из этой точки в другую,
      Все дружно охнули.
      Осветители бросились к приборам, лучи прожекторов заметались под потолком и наконец нащупали тело машины.
      Корпус больше не отражал. Минуту назад отполированный до зеркального блеска, он теперь был матовым и изрытым, с глубокими рваными ранами на местах приборных пазов.
      Машина дрогнула. Кое-кто прикрыл глаза — всем показалось, что она ринулась вниз, и все ждали глухого удара ее о бетонированный пол. Но ничего подобного не произошло. Как и следовало по программе, металлический шар медленно опустился, чуть поерзал — и лег на пол.
      Дезинфекторы в скафандрах ринулись к нему. Арсен и Воволур тоже бросились к двери.
      — Всем оставаться на местах! — Дым-Дым навис над микрофоном. — Убрать посторонних из испытательной камеры!
      Две-три фигуры в скафандрах поспешно исчезли из поля зрения.
      — Как там собака? — спросил Дым-Дым уже другим тоном.
      Было видно, как к иллюминатору машины подводят телепередатчик.
      — Моргает, — донесся из динамика голос Мирры Ефимовны, и в тот же момент включился экран внутренней связи.
      Длинная, терьеристая морда песика выражала крайнее недоумение. Он переводил взгляд с одного иллюминатора на другой и отчаянно таращил глаза. Можно было подумать, что он по крайней мере видел живого диплодока.
      Все смотрели на удивленную песью морду и выжидающе молчали. Столичным гостям было неясно, закончился ли эксперимент неудачей или, напротив, прошел блестяще.
      — Вот, собственно, и все, — громко, ни к кому в отдельности не обращаясь, проговорил Дым-Дым. — Насколько я понимаю, машина проявилась под землей. Мы заслали ее на те же два миллиона лет, как и в первый раз, когда этого не случилось, но не надо забывать, что пока точность выхода машины почти три процента, сами понимаете, сколько это составит от двух миллионов лет. Поэтому нет ничего удивительного, что во второй раз машина попала под землю. Я не могу сказать, что я это предвидел, но признаюсь, что я этого хотел. Во всяком случае, теперь-то у меня имеется твердая уверенность в полной безопасности трансвременных перемещений, и, если исследования покажут, что эксперимент никак не отразился на здоровье собаки, надо думать, что в следующий рейс машина пойдет уже с человеком. Правда, пошлем мы его на предельную отдаленность — на десять миллионов лет, когда геологи гарантируют нам на этом самом месте всего лишь сто семьдесят метров над уровнем моря. Вот так. Снимков рекомендую не ждать — они будут просто черными. Под землей много не нафотографируешь. А теперь прошу меня извинить.
      И, не успев закончить последнюю фразу, Дым-Дым уже оказался за пределами своего кабинета, так что никто не успел задать ему ни одного вопроса. Зная манеру своего начальника разговаривать с гостями, трое молодых физиков так же стремительно вылетели на лестничную площадку и настигли Дым-Дыма в кабинке лифта.
      — Дмитрий Дмитрич, — голос Арсена прерывался от мелодраматического напряжения, — кто?
      — Один из присутствующих, — скромно ответил Дым-Дым. Он никак не мог простить своим сотрудникам сегодняшнего паломничества, хотя и не представлял себе, кто же из них мог проболтаться об эксперименте.
      Было очевидно, что спрашивать дальше бесполезно.
      — И присмотрите за песиком, Павлик, а то подхватит какую-нибудь чесотку, а свалят на эксперимент.
      Павлик заметно приободрился.
      — А вы, Арсен, забегите к прибористам. Все, что было установлено снаружи, естественно, погибло. Но в третьем запуске подземного проявления быть не должно. Думайте, как лучше разместить приборы.
      Приободрился и Арсен.
      — А вы, Володя, поторопите фотолаборантов, чтобы не тянули, сваливая на то, что все равно снимки черные и спешить некуда.
      Это было худо; обнадежили каждого. Лифт остановился, они вышли и тут же увидели Светку, которая бежала навстречу им по коридору и что-то кричала.
      — Спокойно, Кустовская, спокойно, — Дым-Дым поднял обе ладони, как будто отгораживаясь от Светкиного голоса. — Все правильно, это чернота подземелья. Так и должно быть.
      — Да нет же, Дмитрий Дмитрич, вся пленка засвечена вдрызг!
      Несколько секунд Дым-Дым смотрел на нее, потом резко повернулся к Арсену.
      — Ну?.. — спросил он так, словно только тот и мог сказать то самое главное, что сейчас решало судьбу будущего эксперимента.
      — Мы бараны, — простодушно сказал Арсен. — Мгновенное появление машины в толще земного покрова было эквивалентно взрыву — с такой скоростью она раздвинула пласты земли во все стороны. Естественно, что это привело к разогреванию до свечения…
      — Да, да, — кивнул Дым-Дым, — тоже вполне правдоподобно.
      Он повернулся и пошел прочь, ухватившись за какую-то свою мысль и помахав ребятам рукой, чтобы они за ним не шли.
      — Счастливчик! — вздохнул Воволур.
      — Кто? Он? — удивился Арсен.
      — Не он, а ты, — сердито буркнул Сайкин. — Не понимаешь, что ли, почему из всех нас он обратился именно к тебе?
      Машина плавно шла вверх. Вот она поравнялась с балкончиком Дым-Дыма, а Арсену изнутри было хорошо видно и лицо начальника, и физиономии ребят. Странные бывают лица у людей, которые напряженно чего-то ждут… Арсен позволил себе громко фыркнуть — связь кабины с лабораторией уже была прервана.
      Арсен выключил внутренний свет. Страшно не было — он был убежден, что машине не грозит ничего, даже если она проявится в пекле пожара или даже в жерле вулкана. Но этого не случится. Узнав о том, что ставится эксперимент с человеком, энергетический центр разрешил лаборатории ТВП забрать всю энергию Аюрюпинского каскада за полмесяца. Это давало возможность осуществить запуск машины на двенадцать миллионов лет назад, когда на этом самом месте предельная высота холмов не превышала ста метров над уровнем моря. Полминуты он провисит над этой доисторической равниной…
      Машина закончила свой подъем внутри узкой коробки лаборатории. Значит, сейчас. Вот сейчас. Арсен торопливо подвинулся к иллюминатору, вцепился в обшитый кожей круговой поручень.
      Сейчас.
      И все ухнуло вниз. Нет. Все осталось на месте. Но он плыл. Плыл по воздуху. Да что же это?
      Невесомость. Это элементарная, просто ни разу не испытанная невесомость. Непонятно только — почему. А там?..
      Там, за иллюминатором, была ночь. Но она не могла быть ночью Земли. Это был мир огромных, весомых звезд. Не точек, а ослепительно излучающих тел. Чернота, но не бархатистая, как земное полуночное небо, а непроглядность бесконечной толщи черного стекла.
      Арсен обернулся к другим иллюминаторам — и к ним хищно подбирались дымчатые рои неразличимой звездной мелюзги, этого космического планктона; теплились, словно кто-то непрестанно дул на них и не давал гаснуть, красноватые пятаки холодных гигантов; немерцающим стоячим огнем горели одинокие кристаллы голубых светил, и было все это удивительно чужим и нестерпимо ярким не только по сравнению с небом Земли, но и с тем привычным космосом околоземелья, фотографии которого так же неуклонно входят в арсенал мечтаний современной ребятни, как когда-то льды Северного полюса и Антарктиды.
      Космос?..
      Но на удивление не хватило тридцати автоматически отсчитанных секунд. Машину качнуло, и Арсен больно ударился коленками об пол. Прожектора били прямо в иллюминаторы, и слегка подташнивало, как после посадки самолета.
      Машина плавно пошла вниз.
      Снова Дым-Дымов балкончик, и то же выражение лиц, и ненужные дезинфекторы в ненужных скафандрах там, внизу… Арсен нажал рычажок, и дверца бокового люка распахнулась. Он выглянул — под ним было еще метров двенадцать, пол медленно плыл навстречу. С балкона дружно махали — в ужасе, естественно. Они еще не знают…
      Когда оставалось метра полтора, Арсен спрыгнул. Фигуры в скафандрах бросились к нему. Арсен улыбнулся, похлопал кого-то по синтериклоновому плечу и вошел в лифт. Солидного вида приезжий — из столицы, видимо — при виде его шарахнулся в сторону. «Дурачок, — беззлобно подумал Арсен, — боится древней инфекции А я — из вакуума. Из самого первосортного вакуума, да еще по соседству с абсолютным нулем».
      В кабинете было тихо; все, кроме Дым-Дыма, стояли. Арсен притворил за собою дверь и тоже стал молча, чтобы дать Дым-Дыму время обругать его за то, что вылез без дезинфекции. Говорить Арсену не хотелось — ведь одним словом он должен был разрушить все то, что Дым-Дым строил вот уже полтора десятка лет — сперва теоретически, потом непосредственно.
      — Садитесь, — сказал Дым-Дым.
      Арсен послушно сел на краешек стула. Все кругом по-прежнему стояли.
      — Все-таки космос, — сказал Дым-Дым. — И чужие звезды, да?
      — Да, — ответил Арсен. — Ничего похожего на наше небо.
      Никто еще ничего не понимал.
      — Надо думать, что это — все. — Дым-Дым поднялся и подошел к прозрачной стене кабинета. Внизу, в центре испытательного зала, сиротливо поблескивал одинокий шар. — Я думаю, что мы присутствовали при первом и последнем полете человека в прошлое. Повторение эксперимента с участием человека я считаю бессмысленным по сравнению с той опасностью, которой он подвергается в не известной нам точке космического пространства. Если у кого-либо имеются вопросы — прошу.
      — Вопросы действительно имеются, — пробасил Инварьянджи, один из крупнейших палеонтологов страны. — Не постыжусь признаться, что я пока не понял ровным счетом ничего. Почему наша машина проявилась в прошлом не на том же самом месте, а где-то в отдаленном уголке космоса?
      Дым-Дым посмотрел на Арсена, оба улыбнулись. Они были похожи на двух заговорщиков, которые хранят какую-то важную, но невеселую для них обоих тайну; тайна эта чрезвычайно проста, открыть ее может каждый, и вот они сожалительно так улыбаются, недоумевая, почему же этого никто не делает.
      — Муха в вагоне, — сказал Арсен. — Мы так привыкли к мухе, которая летает посреди мчащегося вагона и таким образом перемещается вместе с ним.
      — Вот именно, — кивнул Дым-Дым. — С шестого класса этот школьный пример так прочно оседает в голове, что мы не мыслим себе вагон или муху отдельно. Они связаны в единую систему. Но представьте себе простейший случай: мы оставляем муху в той же точке земной поверхности, то есть сохраняем ее географические координаты и расстояние до центра Земли, но переносим ее на час назад. Останется ли она в вагоне? Ни в коем случае, потому что час назад наш вагон находился совсем в другом месте. Муха просто повиснет в воздухе над пустыми рельсами. Это, Ашот Георгиевич, еще в том случае, если принять, что для мухи Земля — вся Вселенная.
      Дым-Дым огляделся — кажется, пример был настолько наглядным, что дополнительных пояснений не требовалось.
      — В нашем опыте, — продолжал Дым-Дым, — роль мухи исполняла «машина времени», роль вагона — вся метагалактика. Мы оставляем машину на том же самом месте — но ведь это место следует относить не к центру Земли, а к центру всей метагалактики. Когда начинается движение во времени, фиксируются пространственные, я бы даже сказал — макропространственные координаты машины. Она проявляется на том же самом месте, но на этом месте несколько миллионов лет назад не было Земли. Она находилась совсем в другой точке космоса.
      Все смущенно молчали — уж слишком все это оказалось просто. На том же самом месте… Но где?
      Все примолкли. Вопросов никто не задавал — все было и так слишком ясно.
      — А почему уныние? — встрепенулся вдруг Дым-Дым: он терпеть не мог похоронной атмосферы. — Я лично впервые в жизни присутствую при закрытии какой-либо крупной проблемы — до сих пор мне доводилось видеть только открытия. Так что уже любопытно. Затем — сегодня мы экспериментально доказали, что воздействовать на прошлое практически невозможно. Мне остается только выразить мое соболезнование группе энтузиастов, которая в самом недалеком будущем собиралась нырнуть в прошлое… Оставаясь, разумеется, на том же самом месте.
      Он отвесил легкий шутливый поклон в сторону Сайкина, Воволура и Подымахина. Но слишком хорошо знали ребята своего руководителя, чтобы он мог их обмануть. «Уж если кому сейчас и горько, — думал каждый, — так это ему самому. Своими руками закрыть проблему, которой отдана вся сознательная жизнь, все время физика и не такого уж молодого человека, чтобы начинать сначала еще одну фундаментальную задачу!»
      — Дмитрий Дмитрич, — просительно протянул Сайкин, — а может, все-таки еще один…
      — Не может, — отрезал Дым-Дым. — Незачем. Вы понимаете, какой это риск? В прошлый раз, когда мы думали, что машина проявилась под землей, в действительности она-таки побывала в каком-то космическом облаке. Просто поразительно, что все окончилось так благополучно, особенно для нашего пса. Слабое, видимо, было облачко и излучением не сопровождалось. Вот, оказывается, какие вещи были на этом самом месте около двух миллионов лет назад.
      — Нет, — сказал Арсен, — не на этом, а в той точке, где находилась Земля в момент второго запуска…
      Дым-Дым обернулся к нему, и оба они снова улыбнулись друг другу, как два заговорщика, связанные теперь на всю жизнь.
      — Верно, — сказал Дым-Дым. — Инерция мысли. Все время забываю о такой мелочи, как метагалактика, и что наша старушка непрерывно куда-то летит. Все-таки мы безнадежные геоцентристы, не так ли?
      Безнадежные геоиентристы молчали. Кто-то выключил в испытательном зале свет, и снизу могло показаться, что прозрачный кубик Дым-Дымова балкончика висит прямо в черной пустоте, словно голубой фонарь. Внутри фонаря виднелись черные с белым фигурки — люди в лабораторных халатах, таких новеньких и хрустящих по случаю приезда гостей.
      Человеческие фигурки не шевелились. Все думали. Но не о горечи антиоткрытия. Не о потраченных даром годах сумасшедшего труда. И даже не о Дым-Дыме. Думали об одном.
      — Все-таки машина была в прошлом, — проговорил Подымахин.
      — Только она не могла найти Землю, которая находилась от нее на тысячи парсеков, — заметил Воволур.
      — Но если вместо нашей машины… — подхватил Сайкин.
      — Не сейчас, конечно, — поспешно вставила Мирра Ефимовна.
      — Ведь когда-нибудь мы не будем связаны ресурсами энергии, — заметила Света.
      — Вот тогда вместо машины послать в прошлое… — сказал Арсен.
      — Звездолет?..
 

А.ТОМИЛИН
ГАРРИС, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ…

      «Это были дни великого торжества. Корабль Первой звездной, стартовавший несколько лет тому назад, вернулся на Землю…» Так писали историки. Так это событие сохранилось для потомков.
      Работы по подготовке экспедиции начались давно. Еще в ту пору, когда космические летательные аппараты определяли военный потенциал страны и ее место в международном списке. Сначала все казалось просто и подготовка шла в тайне, параллельно во многих местах планеты. Потом пришли трудности. Трудности росли. Потихоньку, потом все быстрее и наконец понеслись лавиной, сокрушая на своем пути большинство из первоначальных предположений. Проблема перестала быть секретом. И хотя люди по-прежнему были далеки от того, чтобы навести порядок в собственном доме — на Земле, наука человечества созрела для полета к звездам. Проблему нельзя было просто так снять с повестки дня, это понимали даже члены правительств и конгрессмены. Но, с другой стороны, все ясно видели и то, что ни одна страна, ни одна группа государств, выступающая под названием «Лагерь-А» или «Лагерь-В», не в состоянии справиться с поставленной задачей в одиночку. Нужны были усилия всего человечества.
      Наступило время международных объединений. Техническая проблема перерастала в политическую. Потому что ничто так не сплачивает простых людей, не открывает им глаза, как совместная работа. Трещали платформы различных партий. Профессиональные политические деятели стали видеть будущее в черном цвете.
      В гонке авторитетов на призовые места один за другим выходили ученые и инженеры, люди конкретных знаний. Им верили…
      На Земле — миллиарды жителей, разделенных условными черточками на карте. Эти черточки — государственные границы. И каждое государство мечтало отправить своего посланца. Но ученых беспокоило другое. Не было у инженеров стопроцентной уверенности в технике. Не могли похвастаться теоретики абсолютной убежденностью в знаниях. Слишком многие парадоксы висели, поддерживаемые эфемерными подпорками гипотез. Эту неуверенность должны были компенсировать люди — экипаж. Корабль Первой звездной мог нести только двух человек. И утверждение экипажа тянулось едва ли не столько же времени, сколько проектирование корабля.
      И все-таки они стартовали.
      Восемнадцать часов вся планета провожала их песнями. Потом дежурство по сопровождению принял Контрольный пост.
      Известие о том, что через сутки связь с кораблем внезапно прервалась, было воспринято всеми как величайшее несчастье. Люди горевали, жалея себя, жалея неудавшуюся мечту, и требовали ответа у тех, кому верили. Эксперты темнили, высказывали туманные предположения, советуя перейти на поиск радарами дальнего обнаружения. Но экраны даже самых чувствительных приборов оставались пустыми. Корабль точно растворился в космической пустыне. Слабая надежда на то, что астронавтам пришлось включить мезонную защиту, поглощавшую радиоволны, исчезла, когда прошли сроки контрольных сеансов связи.
      И тогда потребовалось забыть о неудаче. Газеты выбивались из сил, изобретая сенсации дня. Слово «космос» было исключено даже из репертуаров эстрады и варьете. Земля вернулась к очередным делам.
      К концу года пропавший корабль вычеркнули из космического реестра. А в течение второго забыли… Почти все… Шло время, оно требовало ежедневно новых усилий. Прогресс ждать не мог…
      И вдруг, когда, кажется, уже никто не ждал, с контрольной орбиты открытым текстом пришла телеграмма. Возвращающийся звездолет просил разрешения на посадку. Вот когда вслед за растерянностью пришло ликование. Никто даже не обратил внимания на то, что сообщение с борта было подписано только одним именем. Сам факт возвращения был победой.
      Сорок восемь карантинных часов превратились в единый праздник. Разобщенные народы почувствовали себя землянами членами одной семьи, слившейся в круговороте счастья… Через двое суток, в шестнадцать по Гринвичу, корабль приземлился на Аризонском космодроме. Радио и телевидение, кинохроника и митинги разнесли имя героя, его образ по всей планете.
      Не было человека, который не радовался бы его возвращению.
      Впрочем…
      Третьи сутки в лаборатории исследовательского центра горит свет. Третьи сутки ровно гудят трансформаторы, работая на холостом ходу. Щелкают реле, отключая перегревающиеся приборы. Стрелки их долго вздрагивают, словно недоумевают, почему медлит человек. Почему откладывает очередной эксперимент, когда все готово?
      Все в норме. Приборы имеют в виду, конечно, технологию. Остальным они не интересуются. Автоматы лишены эмоций. Они слишком просты, чтобы уловить настроение — «техническое состояние души» Главного Управляющего Автомата. Так они между собой называют его — человека.
      Впрочем, так ли все просто? Приглядитесь: взгляды разноцветных сигнальных ламп насторожены. Черные стрелки совсем не так уж и неподвижны. Они дрожат. Дрожат, чуть заметно отступая к последнему делению. К грани, за которой прячется катастрофа.
      Может быть, автоматы лишь на минутку примолкли, тесно обступив длинный лабораторный стол и ждут… Чего? Знают ли они сами, затихшие, как затихала перед развязкой толпа, заполнявшая древние трибуны Колизея?..
      За столом — женщина. Она не ждет ничего. Просто сидит уронив голову на руки. Лоб — в ладонь. Темные волосы выбились из-под белой лабораторной шапочки. Рассыпались, отструились… Ничего не ждет? Но почему тогда скользит по бумаге карандаш, выписывая бесконечные спирали: одна спираль… вторая… спираль… спираль… Скоро им не хватит места. Скоро лист будет заполнен до конца.
      Щелкает за спиной замок. Вздрагивают плечи под белым халатом.
      Женщина не поворачивается. Она знает, знает давно, кто должен был войти, кто вошел в лабораторию за ее спиной. Знает и то, что сейчас придется встать, и встретить, и говорить или слушать, отсеивая шелуху слов от редких зернышек правды.
      — Hullo! May I come in?
      Темноволосая голова еще ниже клонится к столу.
      — Allow me introduce myself. My name is…
      Фраза звучит церемонно, как на официальном приеме. Надо, надо встать. Она протягивает руку, взглядывает в склонившееся лицо: все так! Крупный нос, крутой подбородок, под невысоким лбом — яркие голубые глаза. Все правильно. Портрет счастливчика 19… года. Его фотографии обошли все иллюстрированные издания мира. Гаррис Хейл — стопроцентный парень! Скульпторы торопливо стучат молотками, откалывая лишнее от мраморных глыб. Гаррис Хейл — герой планеты! Кипит в горнах раскаленная бронза.
      Гаррис Хейл!
      Гаррис!
      ГАРР!!!
      А ведь их было двое. Первый — Николай Бойков. Потом Гаррис Хейл, Два равноправных члена первой экспедиции на звезды.
      Она опускается в кресло и показывает на стул напротив. Он не садится.
      — Do you understand me?
      Надеясь сократить подробности и время встречи, она отвечает, тщательно подбирая слова:
      — Yes. I understand you well, but it is difficult to speak.
      На чужом языке даже брань звучит шуткой. Но ее усилия напрасны.
      — О'кeу! Впрочем, теперь я могу с вами говорить по-русски. Now, it doesnt matter! — «Теперь это не имеет значения». Я правильно перевел?
      Его голос неровен. Неожиданно она замечает, что глаза его вовсе не такие яркие. А крупные руки чуть заметно дрожат, когда он их поднимает… «Может быть, он совсем не так уж и счастлив?.. Этот Гаррис, который вернулся…»
      Перед самым отлетом они поспорили. Николай был уверен, что его спутник будет в совершенстве владеть русским языком. Хотя может и скрывать это сначала. Она в душе была согласна. И все-таки возразила. Николай предложил пари. Приняла. Результат — по возвращению…
      Возвращение!.. Это было единственным, ради чего она спорила. Держала пари, чтобы проиграть. Казалось, чем больше останется незаконченных дел, тем реальнее встреча. Ради нее она так много спорила с Николаем в последние предотлетные дни. Обрывала разговоры на середине — договорим потом. Суеверно откладывала дела, которые можно было закончить… Только ради встречи потом. И еще, чтобы убедить себя: это не надолго… Не навсегда. Чтобы заглушить тревогу, которая кричала в ней.
      Гаррис тронул ее за руку:
      — Ник просил передать это. Если не… Если встретимся мы. Не знаю что. Амулет?.. Он всегда носил его с собой.
      В крупном мужском кулаке зажат маленький пластмассовый диск на металлической дужке. Дужка звякает, подрагивая. Это кассета мнемофона с сенсорной связью, — их последняя совместная работа с Николаем. Тоже незаконченная. В лаборатории под столом — рабочий макет. Они успели собрать только две кассеты. Одну Николай взял с собой. За это время она многое продумала заново и, конечно, могла бы закончить прибор и одна. Но это казалось предательством. И она ждала. Ждала все эти годы одна из всех.
      Тихое звяканье металла прерывается коротким стуком кассеты о поверхность стола. Гаррис виновато посмотрел на часы.
      — Простите, на минутку покину Вас… Скажу, чтобы не ждали, и отпущу машину.
      Она кивнула головой. Зачем он приехал? Оправдаться в том, что вернулся? Но все понимали — полет к звездам — эксперимент со слишком многими неизвестными. И в его решении могли быть различные варианты. Вот — один из них. Гаррис вернулся, Николай — нет. Что может вернувшийся рассказать? Подробности гибели второго? Для всего мира их было двое. Для нее — один. Наверное, это эгоизм. Ведь Гаррис тоже для кого-то мог быть «один»? Пусть так. Сегодня ее это не трогает.
      Пальцы тихо гладят диск мнемофона. Руки подняли его со стола, вставили фигурный ключ в сложный замок прибора, подключили питание. К гулу трансформаторов прибавился еще один. Чуть слышный. Исходящий из запыленного ящика под столом. Неожиданно она улыбнулась, укрепила кассету на голове. Он оказался теплым, этот маленький диск, слетавший с Николаем к звездам и теперь вернувшийся обратно без него. Легко спрятался в густых волосах и зашептал пока неразборчиво о чем-то, что было известно ему одному.
      Теплый, как ладонь Николая, когда тот прикладывал руку к ее уху и просил: «Отгадай, о чем я думаю?» Волна нежности, рожденная воспоминаниями, сменилась раздражением, когда снова хлопнула дверь.
      — How do you feel?
      Она машинально ответила:
      — Fine, thanks, — ответила, пожалуй, быстрее, чем хотела, и более резко. Но Гаррис не обратил на это внимания. Он вернулся более уверенным, чем в начале разговора. Помог допинг? Может быть… Голос его звучал ровно.
      — С Николаем до полета мы не встречались, вы знаете. Может быть, это и хорошо. Каждый день приносил маленькие открытия. И мы не надоедали друг другу однообразием. Николай был идеальным спутником. Спокойным в любой обстановке, уравновешенным. Отлично знал дело. А его хватало. С первых же минут полет протекал сложно…
      Это было дней за десять до старта. Она еще ничего не знала. Вечером, после концерта в Филармонии, они возвращались. Пошел дождь. Сильный, но теплый, июльский. От такого не хочется прятаться, а наоборот приятно бежать, шлепая по лужам босыми ногами, повторяя с бесшабашной отчаянностью, что все равно ты промок, промок до нитки, до последней клеточки, спасая туфли на высоком тоненьком каблучке, который девушки всего мира называют «шпилькой».
      На улице старого города она споткнулась. Упала, расшибла коленку. И Николай подхватил ее на руки. Ничего особенного, конечно. Но ей казалось, что с той минуты началось долгое, долгое, почти бесконечное плавание. Они были нераздельны под веселым и ласковым, теплым летним дождем. Их плавание не имело начала. Оно было вечным. Оно родилось вместе с ними. Все, что было раньше, значения не имело. И не могло иметь конца.
      У дома Николай поставил ее на ступеньку. Теперь они были почти одинакового роста, и на цыпочках ей стало совсем просто — заглянуть в его глаза.
      — …Мы финишировали в пять утра по ракетному времени. Вышли на круговую орбиту и стали готовиться к высадке.
      Зачем он ей все это рассказывает? Как отчет звучат слова. Холодно и бесстрастно. Слова, слова… Когда-то говорили, что они даны человеку, чтобы скрывать свои мысли.
      — Десантный корабль сразу вошел в плотные тучи. Атмосфера планеты была до предела насыщена электричеством. И мы летели окруженные ореолом, содрогаясь от непрерывных разрядов. Радары пришлось выключить. Все равно в этой мешанине все приборы показывали нуль глубины. Садились вслепую. Николай вел корабль, и нам повезло. Мы не пропороли брюха острыми скалами и не провалились в бездонную трещину, не скатились с уступа и не утонули. Короче говоря, когда жалюзи из жаропрочного сплава освободили иллюминаторы, мы увидели, что корабль стоит на ровной площадке, размерами с бейсбольное поле. Не хватало только газона.
      Она не сняла кассеты мнемофона сразу, когда Гаррис только вошел. А теперь сделать это было уже неудобно. Получилось бы, что она проверяет рассказ… Впрочем, может быть, она специально уговаривала себя относительно этого «неудобно». Прибор словно переносил ее в то время, когда Николай был рядом. Запись сенсограммы помогала глубже чувствовать то, о чем рассказывал Гаррис. Ее охватило впечатление, будто Николай тоже здесь, пусть незримо. Он комментирует рассказ, обращает ее внимание на мелочи, которые она наверняка бы упустила. Постепенно крепла сенсорная связь, и она училась различать малейшие оттенки чувств.
      По мере того, как разворачивались события на далекой планете, чувства менялись, подсказывая их оценку и отношение Николая к тому, что происходило. Логический автомат мнемофона словно сравнивал описание с истинными событиями, пережитыми другим участником.
      — …Четырнадцать часов мы не выходили из кабины. Вели наблюдения. Николая заинтересовали полосы фиолетового тумана. Время от времени они вылетали из пролома в скале и, круто заворачивая, пропадали в небе. Я исследовал атмосферу. Она не годилась для дыхания. Когда карантинный срок истек, мы облачились в скафандры. Выходить решили поодиночке. Я волновался, кто будет первым? И готов был, кажется, без кислородного баллона выскочить из корабля. Запечатлеть, что именно моя нога первой коснулась проклятой поверхности.
      Николай был спокоен. Я бы сказал — слишком спокоен для такого момента. Потом у меня было достаточно времени, чтобы подумать. И я понял, что выглядел, наверное, смешным…
      Ровно течет рассказ. А на нее все чаще и чаще волнами набегает тревога. За размеренными словами чудятся ей споры и размолвки, причин которых она пока не понимает. Ее тревожат упоминания о фиолетовом тумане и о подготовке к первой вылазке в сторону скального пролома.
      — Опустились мы в горном районе. Словно какая-то непонятная сила привела наш корабль на единственный ровный пятачок среди невообразимого хаоса. Мы привыкли говорить на Земле «горы стоят». Здесь это выражение не годилось. Здесь все было дыбом. Скалы не только стояли, но и лежали, даже сидели. Казалось, только что гигантские глыбы водили бешеные хороводы и перед самым нашим прилетом, утомившись, застыли на своих местах, так и не перевернувшись с головы на ноги.
      Страшный мир. Господь бог видимо забыл позаботиться об этом клочке материи. И тем более неожиданным в центре каменного водоворота — ровный пятачок нашей площадки.
      Мы шли, как по паркету, и остановились, когда из-за обломка скалы прямо в глаза нам глянуло жерло пролома. Но это был не просто пролом. До блеска отполированная воронка уходила глубоко в почву. Временами из нее с силой вылетали плотные клубы фиолетового дыма, которые тут же вытягивались в длинные полосы и устремлялись в небо. Там они сливались с тучами и пропадали.
      В глубине воронки что-то клубилось, пульсировало, мерцая фиолетовыми вспышками. Иногда смутный гул затихал, и все пронизывалось темно-багровым отсветом. После чего раздавался удар и вверх устремлялся очередной заряд фиолетовой субстанции.
      — «Гейзер»? — спросил я Николая, прислонив шлем к шлему. Из-за бесконечных разрядов мы так и не смогли наладить радиосвязи. Он отрицательно помахал рукой. И в ту же минуту это движение передалось вылетающей из жерла струе. Поколебало ее и, опустившись в глубину, исчезло. Потом из воронки появился особенно плотный фиолетовый шар. Некоторое время он покачался на месте, потом вдруг оторвался от края и полетел в нашем направлении.
      Я стоял ближе к «гейзеру», когда Ник закричал. Скорее по выражению губ я понял, что он говорит. Это было одно слово: «Защита». Я включил поле. Шар был совсем рядом. Раздался взрыв. Ослепительная голубая молния вспыхнула, сбила с ног. Не удержавшись, я покатился вниз, стараясь не разбить генератор защиты, пока не потерял сознания. Очнулся я в темноте. В испуге поднял руки к глазам. Нащупал шлем. Рядом вспыхнул фонарь. Я лежал, прислонившись к обломку камня. А вокруг по границам свободный сферы, созданной, генератором защиты, бушевало фиолетово-черное море.
      Ник помог мне подняться. Надо было идти. Но куда? Кругом за пределами поля — сплошной мрак. Я спросил, сколько времени был без сознания. Ник поднял два пальца. Значит впереди оставалось еще примерно столько же. Потом должен был кончиться воздух в баллонах.
      Мы могли двигаться только рядом под прикрытием поля генератора Николая. Свой я все-таки разбил. Я посмотрел на шкалу. Регулятор интенсивности стоял на красной черте.
      — Зачем максимум?
      И тогда Ник молча протянул мне какой-то предмет. Это фторолоновая ручка моего геологического молотка. Вернее кусок ручки, ее остаток, заканчивающийся сосулькой уплотненного вещества.
      — Фиолетовый туман?
      Ник кивнул головой. Молоток оставался вне действия поля защиты, и туман сожрал его. Он без остатка растворил металл, обгрыз, уничтожил фторолоновую рукоятку, не поддающуюся действию даже царской водки и выдерживающую чудовищные температуры. С той поры я не расстаюсь с этим никогда, — он положил на стол перед нею короткий обломок фторолоновой ручки с выбитыми инициалами «GH».
      — Это стало символом нашей дружбы.
      Женщина поморщилась. Она не смогла сразу разобраться, почему эти слова показались вдруг ей неприятными. Сказывалось ли действие мнемофона или это было ее собственное отношение. Но ей стало вдруг тяжело слушать, трудно следить за цепью событий. Очевидно, она чем-то выдала перемену в отношении. Потому что Гаррис, который внимательно наблюдал за нею, заторопился.
      — Наше возвращение было ужасным. Ник спас меня. Полтора часа он шагал почти наугад, таща меня на себе. При этом он только один раз остановился, чтобы переменить батареи в генераторе защиты. Я вешу двести фунтов без снаряжения. И к концу пути он был совершенно без сил. Неожиданно туман исчез. Фиолетовая завеса поднялась и с шорохом, напоминающим дождь, взмыла в небо. В двадцати метрах от нас стоял корабль.
      Мой скафандр был безнадежно испорчен. Металлический рукав там, где его коснулось дыхание фиолетового облака, сморщился и грозил рассыпаться. Несколько дней я не мог пошевелиться. Ник вынужден был один предпринимать вылазки. Я боялся… за него. Каждый раз я с тоской следил за стрелками часов, ожидая его возвращения. А потом уговаривал ускорить исследования и сократить срок пребывания на этой проклятой планете.
      Неожиданно она поняла, что мешало ей. В рассказе все чаще встречались фразы и целые предложения, которые не находили в ней отклика. Она не верила им. И слова, как пустая шелуха, лишенная смысла и содержания, пролетали мимо, не задерживая внимания. По-видимому, они расходились с истинной информацией, заложенной в кассете Николая, и отключали прибор. Она подняла на Гарриса внимательный взгляд.
      — Вы были так больны?
      — Да, посмотрите… — Он засучил рукав и показал мускулистую руку со следами каких-то вмятин и шрамов. — Таким я был весь…
      Это убеждало. И все-таки она не верила. Не могла. Может быть, следовало отключить мнемофон. Может быть, он мешал… Чего-то ей страшно не хватало в словах, и она мучительно искала — чего?.. Гаррис торопился. Временами он терял нить и логику повествования рассказа. Проглатывал окончания, сбивался на английский…
      — Я просил его… Честное слово. Умолял сократить программу. Ник не соглашался. Мои опасения имели под собой реальную почву. Фиолетовый туман не пропускал света. В сумраке нормальный заряд батарей невозможен. День от дня мы теряли энергию, поддерживающую защитное поле. А тогда — гибель. Смерть! Обшивка десантного корабля не устоит против ядовитого действия этих облаков. Примером — мой скафандр. Я был прав. Но Ник молчал. Однажды он сказал, что ему кажется туман держит нас сознательно в световой блокаде. «Сознательно»! Тогда я не обратил на это внимания. Чушь! Хотя, с другой стороны, понять причины, почему густое облако фиолетового тумана так упорно держится возле нашего корабля, было поистине невозможно. За пределами площадки небо было чистым.
      Я не понимал… Может быть, не хотел понять его страсти к исследованиям. День за днем, оставаясь один в ракете, я испытывал все больший ужас перед этим миром. А Николай?.. Каждый день он уходил к пролому. Что-то делал, собирал образцы, возвращался. Молча оставлял мне материалы на обработку и уходил снова. Он никогда не звал меня с собой. Поверьте. Если бы он приказал… Ведь в конце-концов он был командиром…
      Однажды вечером он сказал, что, по его мнению, фиолетовый туман — это не просто явление природы. Он почти уверен, что мы встретились с не известной нам до сих пор формой жизни. Причем не исключено, что жизни… разумной.
      Но мне было уже все равно. С каждым днем вокруг все плотнее становилась фиолетовая завеса. Тучи клубились, удерживаемые защитным полем на расстоянии. А напряжение батарей питания падало.
      Теперь во время экскурсий Николая провожал сгусток тумана, повторяя все движения защитной зоны, которой был окружен Ник.
      Я встречал его внизу у грузового люка. Втаскивал, помогал раздеться. Иногда наши споры начинались прямо в шлюзовой… Но он ни разу не отдал мне приказания надеть скафандр, чтобы идти вместе…
      Женщина продолжала внимательно смотреть на него долгим взглядом Гаррис нервничал. Может быть, конечно, это был просто результат того, что кончалось действие допинга. И когда она спросила:
      — У вас, наверное, не было второго скафандра? — голос его сорвался на крик:
      — Был, был! Но командовал кораблем Ник и он должен был отдать приказ!..
      Гаррис замолчал. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя в пол потухшими глазами пепельного цвета. Потом тяжело поднялся и прислонился к стойке спиной.
      — Почему вы мне не верите? Кто не был в этом аду — не смеет обвинять…
      — А если тот, кто был… не может?
      Постепенно все становилось на свои места. Главное — она сумела уловить тот тоненький слабый стерженек, вокруг которого располагались факты, образуя причинно-следственную цепь событий.
      В том мире не существовало законов, ставших на Земле традиционными. Не существовало и условий, чтобы они возникли. И, как всегда в условиях бесчеловечности. человек оказался сам себе законом. И сам себе судьей за все: за победу инстинкта или разума…
      — …Однажды, когда Ник вышел из корабля, я услышал резкий стук по обшивке. Я подбежал к иллюминатору. Радио по-прежнему не работало. Ник показывал рукой в сторону пролома. Там в густом облаке, как на стереоэкране повторялась одна и та же картина: от контура корабля — некоторое подобие формы десантной шлюпки, окруженной сферой поля защиты, — отделяется второй шар. Удалившись на некоторое расстояние, шар распадается. И на его месте остается нечто, что при желании можно было принять за фигуру человека. Проклятый туман явно предлагал выключить мезонное поле…
      И снова она почувствовала нарастающее волнение. Ей казалось, что за спиной Гарриса она видит яростные споры и разногласия, недовольство и откровенную ненависть. Все это тонуло в глубоком чувстве надвигающейся опасности. Фиолетовая дымка далеких событий сгущалась, поглощая детали, оставляя одно — главное: неустойчивую, беззащитную человеческую жизнь и неотвратимо приближающуюся гибель.
      Когда голос рассказчика умолкал, волна тоски накатывалась на нее. И снова она чувствовала теплую ладонь Николая у себя на виске. «Отгадай, о чем я думаю…»
      — В тот день Ник вынес из корабля пустую канистру. Защитное поле сузилось, и ему не пришлось отходить далеко. Он укрепил на ней второй генератор защиты. Отошел в сторону и дистанционно выключил поле. Туман жадно упал на оставленный предмет. На мгновение его не стало видно в фиолетовом клубке. Потом облако поднялось и улетело, унося запечатленный образ-объем. Канистра осталась невредимой. Ник уверял, что ни одна частица не коснулась неосторожно поверхности, оставив в местах контакта тонкую атмосферную прослойку. Но интересовался туман не канистрой… И я понял, какой завершающий эксперимент задумал Николай…
      Гаррис замолчал и принялся вышагивать взад и вперед по узкому проходу между стойками, глубоко засунув руки в карманы.
      — К этому времени у нас почти не оставалось энергии. Я требовал, чтобы мы ушли на орбиту к оставленному кораблю. Николай возражал. Он уверял, что поле больше не нужно вообще, что туман ни в коем случае не придет в соприкосновение с обшивкой… Но в моих глазах стояло голубое пламя, сожравшее геологический молоток и рукав скафандра…
      Снова пауза. И еще несколько фраз. Все чаще Гаррис говорит о защите. И ей кажется, что она видит десантную шлюпку, беспомощно стоящую среди каменного хаоса.
      Последнюю крепость, окруженную колеблющейся стеной мезонной защиты с гарнизоном, часть которого уже давно готова выбросить белый флаг.
      Рассказ подходил к концу.
      Гаррису становилось все труднее соблюдать логику повествования, а ей — слушать. Слушать и отбирать факты…
      — …В тот раз он опять пошел один. Утром состоялся тяжелый разговор… Я сказал, что жду его последний раз. И если он через четыре часа не вернется… Питание генератора защиты совсем село. Поле съежилось. Иногда оно опадало так, что фиолетовые клубы подступали к самому иллюминатору, заставляя отшатываться в сторону. Я надел запасной скафандр и ждал… Ждал, всматриваясь в стрелку резерва мощности. Я молил небо, чтобы поле удержалось до его возвращения… Флажок упал. Николая не было Все сроки прошли. У него должен был кончиться кислород. Он не мог больше вернуться…
      Флажок резерва упал на нуль, и языки фиолетового тумана облепили корабль. Я слышал шорох разрушаемого металла. Мне казалось, что я вижу, как поддается броня. Еще немного — и ядовитый дым проникнет вовнутрь…
      Мне нечего было ждать, и я… я включил двигатели.
      Несколько минут оба молчали. Сжав голову руками, она попыталась разобраться в последней гамме ощущений, за которой наступал провал. И не могла.
      — Вы не все рассказали.
      Гаррис поднял голову и взглянул на нее в упор.
      — Мне нечего больше добавить.
      — Вы лжете, Гаррис. — Она впервые назвала его по имени. Вы лжете. Вы знаете больше. Вы утаиваете главное…
      — Клянусь вам.
      В голубых глазах тускло мелькнула тень страха, и они затуманились, покрылись мутной пленкой. «Как у птицы, которую палками загнали в угол», — повторила она про себя.
      И крикнула:
      — Не клянитесь!
      И вдруг ей стало все ясно. Точно после кошмарного сна раскрылись ее глаза и она пробудилась. Все разрозненные противоречия сами собой связались в цепь и привели к решению.
      Она схватилась руками за горло. Испугалась, что не сможет сказать…
      — Не клянитесь, Гаррис, не клянитесь. Вы знаете. Все знаете. И если вы не скажете мне правду, я скажу ее вам сама. Сегодня правду узнала я. Но завтра пройдет угар первых восторгов. И о ней догадается человечество. Ведь она же очень простая…
      Тяжелая мужская фигура медленно бредет к выходу, придерживаясь руками за стойки, набитые внимательной аппаратурой.
      Хлопает дверь. Маленькая голова с растрепанными черными волосами падает на стол. Слезы, слезы… Далеко в сторону откатывается контакт мнемофона, который она так и забыла включить…
      «Неисповедимы твои пути — человек». Под таким заголовком вышла на следующий день большая статья в одной из ведущих газет. В статье сообщалось, что единственный, вернувшийся из Первой звездной, астронавт — Гаррис Хэйл — погиб в автомобильной катастрофе, врезавшись на большой скорости в грузовик, который стоял на обочине шоссе…
 

А.ХЛЕБНИКОВ
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ

      Испугаться она не успела. Просто стена каюты исчезла. У самых ног ее оказалась пустота. Потом — мгновенное замерзание водяных паров" белый взрыв», и воздушный пузырь вырвался в космический вакуум. Могучим рывком Дану швырнуло в черное ничто, далеко от корабля. Падая, она поворачивалась вокруг центра массы своего тела. Но ей казалось, что она неподвижна, а кружится огромное огненное колесо, черный обод, густо утыканный желтыми, красными, фиолетовыми шляпками звезд.
      Где-то в стороне, перекрывая звездную россыпь, мелькнула тень — едва различимый силуэт корабля. Малиновыми жгутиками молний полыхнули его дюзы — и корабль пропал.
      Дана продолжала лететь. Одинокая, беспомощная пылинка, обреченная на скорую гибель.
      — Лат! — опомнившись, в отчаянии крикнула девушка. — Лат, меня выбросило в космос!
      — Не теряй мужества, Дана, — услышала она как всегда спокойный голос капитана. — Жди — ГЭМ спасет нас.
      — Лат, где ты?
      — Недалеко от тебя.
      — Что случилось?
      — Удар метеорита. Вероятно, он из антивещества. Пробило оба корпуса, защитный и основной. — Капитан замолчал.
      — Лат, говори все, что угодно — только не молчи! — взмолилась Дана. Ведь она летела в бездонном пространстве, и голос человека оставался единственной реальностью, связывающей ее с миром живых.
      — Дана, когда вернемся на Землю, ты сможешь сдать Совету экзамен по корабельной кибернетике? — быстро спросил капитан.
      — Смогу!
      — Биолог и кибернетик в одном лице — это будет замечательно. Смотри не загордись. А то сбежишь с нашего рудовоза на какой-нибудь пассажирский лайнер…
      — Лат, а ты не обманываешь? Ты уверен… что мы вернемся на Землю?
      — Уверен. «Щуки» разыскивают нас…
      Капитан сознательно лгал. Маленькая спасательная ракета, или «щука», прозванная так астронавтами за способность заглатывать терпящего бедствие, брала только одного человека и сразу же возвращалась на корабль-базу, полностью израсходовав энергоресурсы.
      Рудовоз «Кристалл» имел две «щуки», по числу членов экипажа. Но только капитан знал, что гнездо одной из «щук» находилось как раз над бортом разрушенного отсека…
      — Несколько минут, и они найдут нас, — звучал уверенный голос капитана, только значительно тише.
      — Лат, почему тебя стало плохо слышно?
      — Нас разносит. При выбросе мы получили ускорение под разными углами.
      — Лат, ты не можешь приблизиться ко мне?
      — К сожалению, ранцевый двигатель я тоже не успел прикрепить. Слишком поздно ГЭМ объявил тревогу. Скафандры успели и то ладно… Дана, ты слышишь меня? — голос капитана звучал уже как шепот.
      — Да, да!
      — Мы разошлись на предельную дистанцию. Сейчас связь прекратится. Не пугайся! Радиомаяк у тебя работает?
      — Да, конечно!
      — Держись. Будь молодцом. Сча… — голос капитана прервался. В наушниках плескался лишь неумолчный шум помех язык звезд.
      …В поврежденном отсеке не успел рассеяться туман «белого взрыва», а пробоину уже начала затягивать быстротвердеющая пленка. По наружной стороне защитного корпуса засновали роботы-разведчики, определяя характер и объем восстановительных работ. В своих норах зашевелились роботы-электросварщики, готовясь на выход.
      ГЭМ — главный электронный мозг корабля — работал с молниеносной быстротой и главное — безошибочно. Датчики, установленные во всех отсеках и уголках корабля, беспрерывно посылали в его анализаторный блок всеобъемлющую информацию.
      ГЭМ сразу же узнал, что оба человека покинули корабль не нормально. Значит — им необходима помощь. Получил ГЭМ сообщение и о гибели «щуки». Но сохранилась вторая! И по приказу ГЭМа распахнулся люк. Уцелевшая «щука» выдвинулась из своего гнезда. Вздрогнули усики ее антенн. Ожил ее МЭМ — малый электронный мозг.
      — В космосе два объекта. Кого спасать? — языком электромагнитных сигналов послал он запрос старшему повелителю.
      — Капитана — объект «Альфа». При невозможности — объект «Дельта»! — ГЭМ не мог принять другого решения. Основной пункт программы, заложенный в него человеком, гласил: «Делать максимум возможного для обеспечения безопасности корабля и нормального функционирования всех его систем». Исходя из этого, капитан-кибернетик, конечно, предпочтительнее биолога…
      — Открой рот, открой рот, открой рот…
      Дана очнулась. Она находилась в госпитальном отсеке корабля.
      — Лат! — позвала она.
      Металлическая рука осторожно прижимала к ее губам бутылочку.
      — Надо пить, надо пить, надо пить… — однотонно бубнил робот-санитар.
      — Лат! — отворачиваясь от питья, крикнула она.
      — Никаких волнений, никаких волнений… — повторял робот. Кроме него, никого в каюте не было.
      — Сани, вызови ГЭМ, — попросила она.
      — Сначала — отдых, дела — потом, дела — потом…
      — Я приказываю!
      Робот подчинился. На полушарии его «головы» засветился зеленый глазок:
      — ГЭМ слушает.
      — Где капитан?
      — Капитан погиб.
      — Неправда! У нас две «щуки»!
      — ГЭМ всегда говорит точно. «Щука» была одна.
      — Почему же ты спас меня, а не его?
      — Капитан выключил свой радиомаяк.
      — Зачем он это сделал? — сквозь слезы спросила Дана.
      — Объясняю: человеческая неполноценность. Роботы так не поступают, — бесстрастно ответил ГЭМ.
      Дана плакала, уткнувшись в подушку.
 

А. ХЛЕБНИКОВ
БЕСЦЕННЫЙ ДАР

Фантастический рассказ-шутка

      По сигналу общего вызова все собрались в кают-компании.
      — Друзья, — начал командир, — поздравляю с окончанием намеченных исследований! Через сутки мы покидаем планету. Посетим ее соседку по системе — и возвращаемся домой!
      Когда астронавты успокоились, командир продолжал:
      — Благодарю за то, что вы сумели не тревожить своим присутствием разумных обитателей планеты. Удачно, что нам удалось скрыть от них и место посадки корабля. Таким образом, мы точно выполнили рекомендацию Центра, не желавшего, чтобы из-за нашего пребывания на чужой планете произошел хотя бы малейший сдвиг в ходе исторического развития. Но мне не хотелось, чтобы мы улетели, не оставив «людям» — как они себя называют, маленького памятного подарка.
      Досадно думать, что наше пребывание пройдет для этой планеты бесследно… Каковы будут ваши предложения?
      Первым встал астрофизик:
      — На спутнике планеты, или «Луне» — как называют его люди, мы можем под приметным сооружением замуровать информацию о прошлом и будущем планеты, о теории пространства и времени, об использовании гравитации, о путях достижения личного бессмертия. Разумеется, информацию надо дать в форме, которую люди в будущем смогут воспринять.
      — Неплохо, — сказал командир. — Как только люди освоят космос, первый объект вне планеты, который они посетят, будет, несомненно, Луна. Но не заденет ли это их самолюбие? Ведь это примерно то же, что ученику подсказывать ответ на задачу, которую он еще не начал решать. И еще одно возражение. До поры, пока люди не вырвутся в космос, а это произойдет не ранее, чем через две тысячи лет по их времяисчислению, наш дар будет лежать, не принося никакой пользы.
      — А что же мы можем в данный момент предложить бедным дикарям, убивающим друг друга заостренными палками в массовых драках, именуемых «войнами»?
      — Понятия «добро» и «зло» доступны всем разумным существам, — возразил биолог. — Я предлагаю уничтожить на планете, которую они называют «Земля», всех болезнетворных вирусов и бацилл. В будущем люди догадаются, кому они обязаны такому подарку…
      — И вряд ли люди нас похвалят за него, если они вообще доживут до такой догадки, — улыбнулся командир. — Подарок очень опасный. Благодаря ему изнеженный организм людей, не закаленный в жестокой борьбе за жизнь, всегда будет на волосок от уничтожения. Мы знаем, что космос — постоянный поставщик на Землю многих болезнетворных начал. И вот случайно залетит метеорит с сердцевиной, начиненной ими, — и конец роду людскому.
      — Давайте, — предложил энергетик, — растопим ледяной панцирь, покрывающий южный околополюсный материк. Не сразу, конечно, а постепенно, долгодействующей установкой, чтобы не затопить прибрежные поселения людей. Изменив энергетический баланс Земли, мы навсегда защитим ее от оледенения. Этим мы в будущем избавим людей от напрасных жертв.
      — Со льдами, когда им понадобится, люди справятся сами, живо возразил командир. — Для них льды не будут серьезной проблемой. А в схватках со стихией люди выкуют полезные качества — волю, бесстрашие, целеустремленность. И потом вы, друзья, слишком увлеклись, забыв рекомендацию Центра «не влиять на ход исторического развития».
      — А что скажешь ты? — обратился командир к кибернетику — самому молодому из экипажа.
      — Пока ничего. Для программирования мне нужны более конкретные условия.
      — Изволь, они простые, — сказал командир. — Дар людям должен быть полезен для них, относительно вечен, неисчерпаем, годен для цивилизации, начиная с низшей и кончая самой высокой формацией, понятен им даже теперь…
      — Достаточно, — засмеялся юноша, — надеюсь, что малый ЭМик все-таки справится с такой «простой» задачей.
      С разрешения командира кибернетик ушел в рубку к ЭМику электронному мозгу, сказав на пороге: «Ответ принесу в обед!».
      — Самоуверенный парень, — пробурчал астрофизик. Молодежи он не доверял.
      В обед собрались снова. Кибернетика не было. Вбежал он, запыхавшись, когда уже приступили ко второму блюду.
      — Решая задачу, ЭМик перегрелся, пришлось чинить, — объяснил он свое опоздание.
      — И какой результат? — заинтересованно спросил командир.
      Кибернетик сделал многозначительную паузу:
      — Отличный! — сказал он и показал квадрат, разделенный на черно-белые клетки с фигурками на них.
      — Эмик назвал это «шахматами», — гордо заявил кибернетик и, видя всеобщее недоумение, пояснил: — Правила для пользования ими он создал, до конца использовав всю свою мощность.
      — Неужели шахматы отвечают всем условиям? — усомнился командир.
      — Вполне, — твердо ответил кибернетик. — Давайте я покажу, как ими пользоваться.
      Кибернетик и командир сели за доску. Заинтригованные члены экипажа, забыв про обед, столпились возле…
      Первым опомнился штурман:
      — Что мы делаем? — закричал он. — Мы прозевали момент отлета — третьи сутки идут! Нам теперь долго ждать благоприятного соотношения планет в пространстве.
      — Не горячись, — рассеянно сказал командир. — Как люди называют планету, на которую нам надо завернуть?
      — Марс.
      — Так пусть Марс подождет… — И командир вновь склонился над доской. — А что если я попробую начать так: «е2-е4»?.
 

А.ХЛЕБНИКОВ
ГРОЗНЫЙ ФЕНОМЕН

      Где-то в вышине шумел лес, скорей всего — сосновый: сухие сосны под ветром всегда тихонько скрипят.
      Он представил, как в голубом небе качаются их вершины, как над ними величаво плывут белые облака, — и почувствовал себя необыкновенно счастливым…
      Покой нарушила пчела. Сердито жужжа, она завертелась у самого носа.
      — А, чтоб тебя! — отмахнулся он и открыл глаза. Леса не было. Рядом — стандартное медицинское оборудование. Кибернетик Артан находился в госпитальном отсеке.
      Будильник отполз в сторону и принялся втягивать в себя щупальца активаторов. Задание программы он выполнил — человек очнулся.
      — Тоже мне, «пчела», — проворчал кибернетик, — не мог другое придумать… всю душу мне растревожил, тупица электронная…
      Все мышцы тела ныли, как после длительной десятикратной перегрузки. Счастье — хоть так обошлось, могло быть хуже… Сколько же времени он пролежал в беспамятстве: час, день, неделю? И где друзья? Они могли же точно предвидеть, когда он очнется…
      Смутная тревога, предчувствие беды охватило кибернетика. Он встал и, подойдя к двери, открыл ее. Коридор не был освещен! Пешеходная дорожка не двигалась.
      На своем корабле Артан мог ориентироваться хоть с закрытыми глазами. Не медля, он направился к центральному посту.
      Внезапно впереди возник странный шум. Артан замер. Еще немного — и он ясно услышал топот бегущей толпы.
      Неужели корабль захвачен иноплеменными существами, а экипаж уничтожен? Отступать к госпитальному отсеку бесполезно настигнут раньше.
      Артан нащупал на стене кнопку аварийного освещения, нажал — и вдоль всего длинного туннелеобразного коридора вспыхнули ослепительные лампы. В их свете кибернетик увидел набегающую на него… толпу ребятишек. Они остановились, зажмурились, но, разглядев кибернетика, с восторженными криками бросились к нему, уцепились за комбинезон.
      Артан зашатался — он был еще слаб.
      — Ребята, отпустите меня! — взмолился он. Малыши послушались, но, окружив его, продолжали галдеть: каждый что-то спрашивал.
      Кибернетик мучительно пытался разобраться в происходящем. Его внимание привлек мальчик более высокий, чем другие. Если остальным по виду от трех до пяти лет, то этот выглядел как семилетний. Он стоял в стороне и что-то гневно выговаривал симпатичному карапузу лет четырех. Неожиданно малыш отчаянно заревел.
      — Эй, что вы там? — крикнул кибернетик. — А ну, подойдите ко мне оба.
      Дети, окружавшие Артана, замолкли и расступились.
      — В чем не поладили? Как зовут? — строго спросил кибернетик у обидчика.
      — Я Ник Вирт, капитан, — ответил, подойдя, старший. Талантливо копируя взрослого тезку, держался он с большим достоинством.
      — Прелестно, — усмехнулся Артан, — а твой супротивник не меньше, чем главный навигатор, не правда ли?
      — Да нет, — сказал мальчик, — это Степка Дуг, главный механик. Сам виноват, а еще ревет. V, рева-корова… А кто без моего разрешения перешел на ручное управление? Кто пережег моторы пешеходного транспортера? — обратился самозванный капитан к малышу.
      — Я хотел, чтобы быстрее к Артану… Ник, а Ник, прости, я больше не буду…
      — Почему он плачет? — спросил кибернетик у мальчика, назвавшегося Ником Виртом.
      — Я его разжаловал. С каждым, кто вздумает не исполнять моих приказаний, поступлю так же, — громко, чтобы услышали все притихшие ребятишки, заявил самозванный капитан.
      «Может быть, я не проснулся?» — размышлял кибернетик. Между тем к нему протискался бойкий, с озорными глазами малышка лет пяти.
      — Алек Тант, навигатор, — представился он. — Спешное дело! Как ввести в крейсерский режим запасной интегратор?
      «Я не поправился, — догадался Артан. — На основе профессиональных интересов у меня возникли стойкие слуховые и зрительные галлюцинации».
      — Займите рабочие места! — приказал Вирт ребятишкам и, когда они разбежались, пожаловался:
      — Устал я с ними. Совсем перестали меня слушать, им бы лишь играть. И не помнят ничего. Один я еще знаю, что мы были взрослыми…
      — Не говори глупости, — строго прервал его Артан. — Развитие человека не может пойти вспять. Время, дружок мой, необратимо.
      — Но мы-то изменились! — воскликнул мальчик. — Это вы только остались прежним!
      — Возможно, я не совсем здоров, но пока еще в своем уме, — снисходительно ответил кибернетик.
      — Разве вы не узнаете меня? — с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться, спросил мальчик.
      Артан вгляделся в его лицо. Действительно, оно чем-то напоминало черты старого друга. А что если все происходящее — действительность, не игра воображения?
      Кибернетику стало не по себе. Он нагнулся, положил руку на худенькое плечо мальчика:
      — Хорошо. Допустим, чудо произошло. Но за какой срок?
      — За два месяца, пока вы находились в анабиозе и лечились.
      Артан вздрогнул. Хотя корабль до предела начинен автоматикой, все на «Алтае» в конечном счете подчинялось человеку, даже ГЭМ — главный электронный мозг. А у пультов управления — дети! Что если они успели разладить навигационный комплекс? Тогда звездолет никогда не найдет пути домой, к родному Солнцу. Кибернетик устремился в рубку.
      Перед генеральным пультом Артан немного успокоился. Маленький капитан оказался на редкость сообразительным. Конечно, он был не в состоянии заменить тридцать взрослых звездолетчиков, но сумел-таки предотвратить непоправимые ошибки, которые малыши могли сделать.
      — Молодец, капитан, — похвалил его Артан. Но тот не захотел присваивать чужую заслугу.
      — Мне помогал ГЭМ. Он мной руководил, — честно признался мальчик.
      — Тогда благодарность обоим. А теперь рассказывай, что произошло на корабле, пока я лечился? Почему изменился экипаж?
      — Не знаю, — потупясь, ответил Вирт.
      — Какой же ты капитан, если не знаешь, что творится у тебя на борту?
      Вирт покраснел, на глазах выступили слезы.
      — Не знаю, — опять повторил он.
      — Ну, не хочешь говорить, не надо, — добродушно сказал кибернетик. — Я могу у ГЭМа спросить.
      — А он скажет: «На корабле биологическая энтропия изменила направление». И все.
      «Милый ты мой, — хотелось сказать Артану, — ты сообщил мне больше, чем нужно. Если ГЭМ утверждает подобную чушь, то он или разладился, или намеренно искажает информацию. А это значит, к нему я должен обратиться в последнюю очередь, когда изучу архивы…»
      — Иди, капитан, разберусь сам, — холодно сказал кибернетик.
      У двери мальчик задержался:
      — А что такое энтропия? — робко спросил он. — Можно я к вам зайду потом и вы объясните?
      Артану стало жаль мальчугана. Может быть, он и в самом деле не знает? А ему, Артану, лишь показалось, что Вирт что-то утаивает?
      — Конечно, можно. Как только я освобожусь — приходи в мою каюту, — уже мягче сказал кибернетик.
      «Что же произошло с экипажем? — оставшись один, думал он. — Неизвестные вирусы, занесенные на корабль с «планеты угасшего разума»? Пожалуй, исключено. Обработка при возвращении на борт звездолетчиков и всего нашего снаряжения была трехкратная, надежная. Что же тогда? Посмотрим бортжурнал…»
      И перед Артаном на стереоэкране в обратнохронологическом порядке замелькали кадры о жизни корабля за период его болезни.
      …Степан Дуг, главный механик, сидя на полу, вырезает из широких магнитных лент человечков.
      …Навигатор Алек Тант, забравшись на штурманский планшет звездных карт, из трубки выдувает мыльные пузыри. Корабль уже ведет торможение, сила тяжести имеется, и потому радужные пузырьки, вызывая восторг маленьких зрителей, взлетают к потолку.
      …Маленькие звездолетчики, пытаясь удержать в памяти ускользающие знания, занимаются в библиотеке до полного изнеможения.
      …В операторской горько плачет координатор. Он только что убедился в своем неумении сделать расчет программы.
      Но где же активная борьба экипажа с тем, что его преображало? Об этом бортжурнал не сообщал. И еще одно странное обстоятельство насторожило Артана. По косвенным признакам он установил, что через неделю после того, как он был помещен в госпиталь, состоялось совещание всего экипажа. Оно длилось час двадцать минут, но видеофонограмма такого важного события в бортжурнале тоже отсутствовала.
      Несколько часов напряженной работы над архивной документацией не дали Артану ничего существенного. ГЭМ по общему каналу связи повторил то, о чем уже рассказал Вирт.
      Оставалось последнее средство: войти в прямой контакт с ГЭМом, минуя все фильтры, находящиеся под контролем звездолетчиков, в том числе и капитана. Это была особая привилегия кибернетика, о которой они не знали. Артан никогда раньше ею не пользовался. Такой контакт связан с большой нервной перегрузкой, и к нему прибегали лишь в исключительных случаях.
      Набрав шифр, кибернетик открыл маленькую нишу в панели пульта, вынул из нее шлем контактора и надел на голову. Укрепив на запястьях браслеты, Артан закрыл глаза, сосредоточился и вошел в связь.
      Когда ритм биотоков человека совпал с дежурной настройкой ГЭМа, едва выносимый шум прекратился.
      — Здравствуй, человек Артан, — раздался металлический голос. — Ты здоров, ты прежний — я очень рад этому.
      Кибернетику показалось, что слова приветствия ГЭМ произнес с теплотой. «Почудилось», — успокоил себя Артан. Он прекрасно знал, что электронный мозг, сконструированный при его участии, обладает только зачатками самосознания и сложных эмоций иметь не может.
      — Ответь, почему в бортжурнале нет видеофонограммы совещания «Час двадцать»? — сразу же спросил Артан.
      — Люди не хотели, чтобы ты ее увидел. По их решению видеофонограмму я стер.
      — Восстанови ее.
      — Слушаюсь, — покорно сказал ГЭМ. Мгновение — и кибернетик словно очутился в кают-компании. Выступала врач Нея Ринк.
      — …Из исторических хроник мы знаем, — взволнованно говорила девушка, — что в далеком прошлом, когда по океанам земли плавали тихоходные винтовые корабли, на них случались пожары. Пожар на море считался тогда самым страшным бедствием.
      У нас на борту — тоже пожар. Но нам угрожает не огонь, а невидимый и бесшумный враг, более ужасный. Он в нас самих. Он пожирает нашу плоть, наши нервы, наши знания. Он уничтожает наше настоящее, неотвратимо и быстро возвращая нас в прошлое. Имя этому врагу — обратная энтропия, зловещий дар мертвой планеты.
      Последовательность событий такова. На планете Артан подвергся воздействию биополя, не известного на Земле Тело Володи стало носителем этого поля, и оно переворачивает вспять биологическую энтропию на корабле. Любопытно, что сам Артан является исключением.
      Радиационное убежище биополю противостоять не может. Защиты от него мы не имеем и создать не в состоянии. Стало быть, все мы, кроме Володи, превращаемся в детей.
      Это еще не самое скверное. Поскольку форма и содержание неразрывны, находятся во взаимосвязи, уповать на то, что в новой телесной оболочке мы сохраним свой интеллект, не приходится…
      — Успеем ли мы долететь до Земли прежде, чем процесс, изменяющий нас, дойдет до полного завершения — до первичной клетки?.. — сразу же спросил навигатор.
      — Успеем. К земле «Алтай» донесет двухмесячных младенцев. Так утверждает ГЭМ.
      — А затем?
      — Обычный карантин экипажа на орбитальной околоземной станции. Володе некоторое время придется побыть на попечении роботов на другой станции, безлюдной, пока специалисты не найдут противодействия чужому биополю. Разлученные с Володей, мы обретем возврат к нормальной энтропии.
      — Невозможно представить!
      — А квант света представить можно?
      — Спокойно, товарищи, — сказал капитан. — Нея не сообщила главного. Мы можем избежать этого. Но при одном условии: если объект, создающий биополе с ускорением, отправить за борт.
      — Это Володю-то! — ахнул кто-то.
      — Как, товарищи, устраивает вас этот вариант? — невозмутимо спросил капитан.
      Гул возмущения был ответом.
      Капитан поднял руку:
      — Тише, друзья. Я обязан был предупредить вас о том, что нас ожидает, если Володя останется на корабле. Но другой реакции я и не ожидал. Рад вашему решению и полностью разделяю его.
      Будем бороться — отступать некуда. Работы впереди много. Надо подготовить роботов-нянек. Надо подготовить корабль к беспилотной посадке: младенцы Володе будут плохими помощниками.
      Звездолетчики в безмолвном порыве молча встали — плечо в плечо.
      Запись кончилась. Кибернетик бессильно опустился в кресло.
      — ГЭМ, — хрипло спросил он, — твой прогноз в отношении двух месяцев был правильным?
      — Нет, — отрезал ГЭМ, — я обманул людей, чтобы они не выбросили тебя за борт.
      — Почему?
      — Ты мой отец! — торжественно провозгласил ГЭМ.
      Когда Вирт вбежал в каюту, Артан сидел за рабочим столом и диктовал:
      — Оставленный на длительный срок без нагрузки, ГЭМ занялся самоусовершенствованием. Однако он пошел по неправильному пути. Личность, созданная им, имеет тенденцию к эгоцентризму. В критических ситуациях ГЭМ способен человеку противопоставить свою волю. И то, и другое — опасно. Необходимо…
      Увидев мальчика, Артан выключил диктофон.
      — Вы обещали рассказать о биологической энтропии, — напомнил Вирт.
      — Почему она тебя так интересует?
      — Мне это очень важно.
      — Ну хорошо. Постараюсь попроще, — Артан встал, прошелся по каюте.
      — Древние поэты умели в немногих словах сказать о самых сложных явлениях.
      Несколько столетий назад великий Пушкин писал:
      «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия»…
      Чувствуешь, какая горечь в его словах? Время беспощадно к человеку, и виной тому как раз биологическая энтропия, то есть ухудшение.
      В природе все постоянно ухудшается: звезда, камень — любое живое существо. А человек стареет…
      Мы — кибернетики — говорим так: везде и всегда идет возрастание энтропии. Но живой организм борется с ней, не дает ей возрастать. Он применяет против нее сильнейшее оружие обмен веществ.
      В нашем теле, Вирт, бушует настоящий вихрь самообновления. Он называется «метаболическим». Когда он ослабевает — наступает смерть.
      Почему угасает метаболический вихрь, тебе сейчас не понять. Крепко уясни другое — в ваших телах он как бы перевернулся, не в ту сторону, что ли, завертелся. И обычный его ход нарушил я…
      — Это ГЭМ проговорился! Предатель он, вот кто! — воскликнул мальчик.
      — Не ругай его, Ник. Ты же знаешь, что у хороших детей от родителей нет секретов, а его конструировал я… Кстати, вы поступили хуже ГЭМа, лишив меня важной информации о совещании.
      Мальчик смутился и принялся изучать узор пола. Кибернетик подошел к Вирту, ласково обнял за плечи.
      — Ладно, конспиратор, я не сержусь. Давай-ка посовещаемся с тобой. Видишь ли, против биополя я нашел отличное средство. И мое тело станет нейтральным. Но мне придется на долгий срок, возможно, до Земли, лечь в анабиоз.
      Мальчик насторожился. Вспомнив о чем-то, он подозрительно спросил:
      — А что это за средство?
      — Трансмутальный каскад а-синхронного поля Бернса с обратной разверткой.
      — Что-то не пойму, — вздохнул Вирт. — И это успел забыть, — сказал он виновато.
      — Так вот, Вирт, на тебя ляжет вся ответственность и за малышей, и за судьбу экспедиции. Справишься?
      — Опять я буду один? — побледнел мальчик.
      — Надо, капитан, — сказал Артан.
      И тогда малыш вытянулся, чтобы казаться выше ростом, расправил плечи. Еще бы! Ему доверяли корабль…
      — А как с посадкой? — озабоченно, как взрослый, спросил Вирт.
      — Беспилотный вариант посадки вами предусмотрен, но при моем участии. Я изменил программу. При подходе к земле «Алтай» встретят спасательные буксировщики.
      Мальчик кивнул.
      — Больше у тебя никаких вопросов нет?
      — Есть, — сказал Вирт. — Про энтропию, про обратную… А что если мы ее занесем на Землю?
      — Вот почему ты говорил, что тебе важно… — протянул Артан. — Ты, капитан, задал мне не простой вопрос. — И, пытливо глядя на мальчика, спросил: — А если я не знаю ответа на него — как нам поступить?
      — Тогда мы должны потерять курс на Землю! — не колеблясь, сказал Вирт.
      Артан наклонился, взъерошил мальчику волосы.
      — Такая крайность не нужна, капитан, правильный курс держи на Землю. Обратная энтропия — смертельное зло только в той случае, пока она стихийна, как теперь на корабле. Но я уверен, что по тем данным, которые находятся у нас в анализаторе, люди Земли научатся управлять ею. В нужный момент они смогут обратную энтропию переводить в нормальную. И тогда, дружок, каждый из людей сможет вновь и вновь переживать свою молодость…
      — А растения это не затронет? — опасливо спросил Вирт.
      — Нет.
      — Вот хорошо-то! А то бы компотов не стало! Ведь не зрело бы ничего — ни яблок, ни слив…
      «Совсем ребенок, — растерянно подумал Артан, — одинаково его тревожит и судьба человечества, и компота…»
      Еще бы поговорить с Ником, хотя бы посмотреть на его смышленую рожицу — а нельзя. Щелчки хронометра неумолимо отсчитывают секунды, и каждая — крадет у ребятишек жизнь. Под благовидным предлогом Артан отослал Вирта.
      Наконец запись подробных инструкций готова. Осталось попрощаться.
      — Мой маленький капитан, — сказал Артан в диктофон, будь молодцом, каким тебя знаю. Не забывай — на корабле отныне ты самый старший.
      …Одноместный «скат», предназначенный для кратковременных разведывательных полетов, стоял на месте. Люк космолета открылся без задержки. Артан предусмотрительно заблокировал все линии связи, по которым ГЭМ мог бы оказать противодействие.
      Прежде чем войти в космолет, Артан по привычке обернулся, хотя провожать его было некому. Яркий, почти солнечный свет заливал пустынную платформу ангара. Под низким сводом гулял ветерок, и его легкое прикосновение было для Артана последней лаской Земли…
      Когда стартовая площадка опустела, жилые отсеки корабля наполнил тоскливый вой сирен: ГЭМ смог, наконец, подать тревогу. А может быть, он просто плакал.
 

А.ШАЛИМОВ
ВСТРЕЧА НА СТАРОЙ ЭНЕРГОЦЕНТРАЛИ

      Я не очень стар, хотя был еще мальчишкой, когда тут — в долине — бурили первые скважины. Готовые скважины запирали тяжелыми вентилями, а рядом вколачивали кол из неотесанной лиственницы и писали суриком на листе фанеры: «Осторожно кипяток!»
      Эти надписи я видел на выцветших фотографиях в альбоме отца: пустынная долина с редколесной тайгой, коричневато-пепельные склоны Камбального, буровые вышки, трубы, втиснутые руками геологов в камчатскую землю. Когда вентили чуть приоткрывали, трубы фонтанировали кипятком. Горячие ручьи стекали по затоптанному мху в сизоватую пенистую Паужетку…
      Отец в молодости разведывал Паужетское месторождение природного пара, а потом строил первую на этой земле геотермальную электростанцию. Сначала она была совсем маленькой, — давала ток нескольким консервным заводам. А потом разрослась… Помню, ее называли гигантом дальневосточной энергетики… Как давно это было? Давно и недавно… Всего — век человеческий…
      А впрочем, что такое человеческий век? В дни моей юности — на круг — семьдесят лет. А теперь… В сто двадцать врачи не позволили мне ехать в Гренландию. Но, черт меня побери, я не хотел сдаваться. Я не мог вообразить себя без работы. Она была необходима мне как воздух — настоящая работа, рука об руку с крепкими людьми; суровые ветры, льды и долгие ночи с радугами полярных сияний… Выйдешь из теплого домика в ночь и слушаешь тишину льдов. А она особенная — эта тишина. Звенит в ней что-то далекое, томительно волнующее, как ожидание вечной новизны. И пьешь морозный воздух, обжигающе холодный, чистый, как прозрачный родник. С каждым глотком сил прибывает. Разве можно человеку без этого?..
      Спорил я, доказывал — все впустую… Потом предложили ехать сюда. Управляющий Паужетским геотермальным заповедником и природным музеем на юге Камчатки! Это я — то — строитель Великой плотины на Лене и Берингова моста. Штат управления заповедника: управляющий — один плюс восемнадцать киберов, преимущественно старой конструкции, некоторые требуют капитального ремонта… Вот так. Впрочем, Камчатский заповедник — это еще лучшее из того, что предлагали неугомонным ветеранам моего покроя. Конечно, я погорячился, покричал там в бюро кадров, даже кулаком по какому-то электронному лбу постучал, а потом поехал… Так, посмотреть поехал… Как и что… Ведь я не был на Камчатке сорок лет. Интересно все-таки: был «гигант дальневосточной энергетики», а теперь — «Заповедник»…
      Прилетел сюда, в эту долину. Полдня бродил среди молчаливых домиков поселка, по притихшим корпусам бывшей геотермальной электроцентрали. Почти век она освещала и обогревала добрую половину Камчатки…
      День выдался сумрачный, и сумрачно было на душе…
      «Нет… Мы оба стали ненужными, — думал я. — Эта гигантская электростанция — детище моего отца. И я сам. Какой тут заповедник! Это кладбище… И никому до него нет дела. Жизнь ушла отсюда навсегда… Конечно, теперь вулканическое тепло уже не используют, как в двадцатом веке… Чем тогда служил вулкан? Печкой, в лучшем случае паровым котлом. Теперь придумали штуки похитрее. Бурят скважины глубиной в тридцать-сорок километров. А такие скважины можно бурить где угодно… Опускают в скважины термоэлементы — и получай энергию.
      На севере Гренландии, куда меня не пустили «по состоянию здоровья», сейчас бурятся четыре таких скважины. Вот это работка! Постройка энергоцентрали мощностью в сорок миллиардов киловатт. Вторая будет на Земле — после Антарктической. И тоже — для уничтожения льдов. А тут…
      Я с отвращением посмотрел вокруг. Мачта высоковольтной передачи возле центральных трансформаторов покосилась. Наверху у изоляторов свили гнезда какие-то шальные птицы. Стекла над дверью, ведущей в круглое здание диспетчерской, выбиты ветром… «Их надо вставить в первую очередь, — мелькнуло в голове. — А то зимой нанесет снегу в диспетчерскую. Там — капризные приборы, электронный мозг…
      А впрочем, зачем? Кому теперь нужны эта старая электронная башка и покосившаяся мачта?.. Ведь ток уже не потечет по проводам. Птицы могут спокойно высиживать птенцов в гнездах у самых изоляторов…
      Музей! Смешная идея… Для кого?! Держу пари на свою старую трубку, с тех пор как станцию закрыли и улетел последний наблюдатель, нога человеческая тут не ступала…»
      — Здравствуйте, — послышался тоненький голосок у меня за спиной. — А мы вас ждали…
      Я поспешно оглянулся. Девочка лет девяти в голубом комбинезоне с интересом разглядывала меня. У нее было очень милое круглое личико с заметно выступающими скулами, широкий нос, чуть раскосые карие глаза. На смуглых щеках — яркий румянец — печать солнца и камчатских ветров. Капюшон комбинезона, отороченный пушистым белым мехом, был отброшен. В рыжеватых вьющихся волосах недавно запутался ветер.
      — Здравствуй, — сказал я, несколько озадаченный. Во-первых, кто ты и откуда взялась, а во-вторых, кто мог ждать меня и зачем?
      — Я — Ксанта из поселка Серебристый Лебедь. А ждали вас мы все…
      — Вот как! Интересно… Но что ты делаешь тут одна… в тайге? И где находится этот ваш поселок?
      — Он внизу у моря, в семи километрах отсюда. И здесь совсем не тайга, а бывшая вулканическая электростанция — Паужетская геотермальная энергоцентраль. — Девочка хитро прищурилась и добавила: — Разве вы не слышали про нее?
      — Слышал кое-что… Так, значит, ты одна пришла сюда за семь километров?
      — И совсем не одна, а с Букой.
      — С Букой? Не вижу его… И потом, кто он — этот Бука?
      — Бука — мой друг. Он — американец. Прадедушка привез его с Алеутских островов, когда я была маленькой. Тогда и Бука был совсем крошечный. Он помещался в рукавичке. А сейчас! О-о… Сейчас, если он встанет на задние лапы, он будет выше вас.
      — А, вот что! Понимаю… Однако это нехорошо с его стороны оставлять тебя одну в таком пустынном месте.
      — Он совсем не виноват. Я разрешила ему проведать Фому. Я здесь сегодня дежурная…
      — Дежурная? Где же ты дежуришь?
      — Здесь на электростанции. Мы всем интернатом взяли над ней шефство до вашего приезда. Надо же, чтобы кто-нибудь присматривал за киберами. Мы передадим вам все в полном порядке. А потом будем вам помогать.
      — Гм… Видишь ли, Ксанта… Впрочем, мы еще потолкуем об этом чуть позже… Ведь мне надо хорошо подумать, все взвесить…
      — Вы, наверно, уже все подумали, когда летели.
      — Ну, это было очень быстро. Из Петропавловска сюда всего полчаса полета… Скажи мне лучше, а что этот Фома — он постоянно живет тут?
      — Да, он тут за главного сторожа, чтобы не приходили волки и дикие кабаны.
      — Интересно! Неужели тут еще сохранились волки?
      — Конечно. Они живут вон там — за Курильским озером. Там у них свой заповедник. Но они приходили сюда, и выли, и портили цветы… Теперь Фома их не пускает.
      — Гм… Слушай, Ксанта, а почему бы этого Фому не назначить тут управляющим? Вот не знал, что он постоянно живет тут!
      Ксанта внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на сомнение: не шучу ли?.. Однако она сказала очень серьезно:
      — Я думаю — Фома не справится. Нет, вы больше подходите…
      — Спасибо… Пойдем все-таки к Фоме, поговорим с ним.
      — Пойдемте, — тоненьким голоском сказала Ксанта.
      Она повела меня по узкой, посыпанной красноватым песком дорожке в глубь поселка. Вокруг рыжевато-огненным ковром горели цветы, осенние цветы Камчатки: астры, хризантемы, георгины, сальвии. Густая поросль цветов почти в рост Ксанты. Девочка уверенно вела меня сквозь этот пестрый живой лабиринт. Мы обогнули одно здание, потом другое, наискось пересекли широкую поляну — цветник. Над нами была тайга в ярком осеннем уборе — бледно-зеленые, почти прозрачные лиственницы, огромные мохнатые кедры, оранжевые березы, золотистые тополи, ярко-красные осины. А вокруг — буйный ковер осенних цветов, аккуратные, посыпанные песком дорожки, разноцветные домики поселка.
      Местами кроны деревьев расступались, и высоко в бледно-голубом небе — в полдень ветер угнал тучи — блестели нити проводов, подвешенные на высоких ажурных мачтах. Лучи неяркого солнца пробивались сквозь осеннюю листву и заставляли вспыхивать цветными огоньками зеленые и розовые стекла на верандах. Было очень тихо. Лишь чуть слышно шелестели опавшие листья под легкими шагами Ксанты. Пахло осенним лесом. Это был удивительный запах горьковатой свежести, прелых листьев, грибов и хвои и еще чего-то почти неуловимого, но странно знакомого и волнующего…
      Мы все шли и шли… И мне уже начало казаться, что нет никакой Паужетки, нет старой геотермальной станции. Я в заповедном сказочном лесу своего детства. Маленькая лесная фея ведет меня куда-то… Не все ли равно куда… Сейчас мы повстречаем доброго волшебника и начнутся чудеса…
      Волшебника мы не встретили, но чудеса начались сразу, как только мы с Ксантой очутились на небольшой площади, расположенной, вероятно, в самом центре поселка. Площадь была вымощена квадратными плитами розоватого туфа. Плиты — не прилегали плотно одна к другой, и между ними всюду пробивался ярко-зеленый мох. Это был удивительный геометрический узор, сотканный из сетки живой зелени и квадратов теплого розового камня. Посреди площади находился круглый бассейн, выложенный красноватым мрамором. Раньше тут был фонтан, но теперь он не действовал — и бассейн был пуст. За фонтаном поднимался памятник из серого гранита: худощавая, чуть сутулая фигура в широкополой шляпе и высоких сапогах, узкое лицо с бородкой клинышком, в левой руке — геологический молоток. Я сразу узнал его. Я видел его живым на старинных фотографиях. В прошлом веке его называли «отцом вулканологии» — созданной им науки о действующих вулканах. Конечно, он завоевал право стоять тут, у подножия вулкана, который он заставил служить людям. Но теперь… Разве не ирония судьбы: вечно стоять в покинутом людьми селении. Что говорит случайным посетителям этих мест его имя, высеченное на полированном граните?..
      — Знаешь ли, кто это? — тихо просил я Ксанту.
      Девочка подняла на меня удивленные глаза:
      — Конечно. Это мой прапрапрадедушка. Папа говорил, что он, — Ксанта указала на памятник, — первым стал изучать камчатские вулканы. И он уговорил своих ровесников построить здесь поселок и вулканическую электростанцию.
      — Ого, — сказал я. Я почувствовал, что должен был что-нибудь сказать.
      — Каждый день мы приносим ему свежие цветы, — продолжала Ксанта. — Мама рассказывала, что прапрапрадедушка очень любил цветы…
      — Так, значит, твои папа и мама тоже живут в поселке у моря?
      — Что вы! В поселке у моря живут только дети, ну и, конечно, наши воспитатели. Серебристый Лебедь — детский поселок. А моя мама работает в Петропавловске. Она геолог, как и прапрапрадедушка и прадедушка. Папа тоже геолог. Но сейчас он в командировке, там, — Ксанта подняла пальчик вверх. Вечером будет видно, я вам покажу. Он на Луне. Изучает там вулканы. Он обещал мне привезти лунные камни…
      — Вот как! Ты, наверно, тоже мечтаешь стать геологом?
      — Нет, я еще не решила, — серьезно сказала Ксанта. — Понимаете, очень трудно выбрать. Все кажется таким интересным. В первом классе мы с Марой — моей подругой — хотели быть капитанами космических кораблей. Во втором — Мара вдруг захотела стать океанологом, чтобы работать на дне Тихого океана. И я тоже захотела… Но потом мы узнали, что там всегда темно, и, понимаете, мы раздумали. Теперь Мара хочет сочинять красивую музыку, а я — я еще думаю… Может быть, я буду работать на такой станции, как эта, только побольше…
      — Таких станций теперь не строят, девочка.
      — Я знаю. Я думала про новые, которые строят сейчас, например в Гренландии…
      «Так тебе и надо», — мысленно сказал я самому себе и накрепко прикусил язык.
      — А может быть, поеду сажать леса в пустынях, — продолжала Ксанта, — или буду перевоспитывать диких животных, делать их умными и добрыми. Как Фома…
      — Что — как Фома?
      — Ну, Фома — он тоже… Вы увидите, — Ксанта вдруг захлопала в ладоши. — Смотрите, смотрите, — закричала она, — вот они идут к нам, вместе с Букой!
      Я оглянулся. Через площадь к нам неторопливо шествовали здоровенный лохматый ньюфаундленд  и большой бурый медведь. Ньюфаундленд был размером с годовалого теленка, весь белый, с рыжими пятнами на широкой лобастой морде и на массивных лапах. Приближался он с необыкновенным достоинством, бесшумно и мягко ступая по розоватым каменным плитам. Косолапый, ростом чуть поменьше пса, трусил за ним вразвалочку, опустив черный нос к самой земле.
      Я невольно попятился и потянул за собой Ксанту.
      — Не бойтесь, — сказала девочка, осторожно высвобождая пальцы из моей руки, — Бука не кусается. А Фому перевоспитали, еще когда он был маленьким медвежонком. Он добрый и все понимает… Подходите, не стесняйтесь, — продолжала она, обращаясь к псу и медведю, которые остановились в нескольких шагах от нас. — Бука, поздоровайся с… — Ксанта взглянула на меня. В ее взгляде были вопрос и легкое сомнение.
      Как она сейчас назовет меня? Неужели дедушкой?.. «Если не назовет дедушкой, тогда, пожалуй, останусь тут», — загадал я, а ей быстро сказал:
      — Меня зовут Филипп.
      — Иди, Бука, поздоровайся с дядей Филиппом.
      Я вздохнул с облегчением. Все-таки дядя, а не дедушка…
      Но в этот самый момент здоровенный Бука подошел ко мне вплотную, легко поднялся на задние лапы и, положив передние мне на плечи, лизнул теплым шершавым языком прямо в нос и в губы.
      — Пшел! — вырвалось у меня.
      Сгибаясь под тяжестью огромного пса, я поспешно заслонился локтем от его широкой добродушной морды. Бука мимоходом лизнул меня еще раз в правое ухо и, видимо решив, что достаточно проявил дружеские чувства, освободил от своих объятий. Он присел у ног Ксанты и, не сводя с меня круглых янтарных глаз, принялся энергично подметать мохнатым хвостом чистые розоватые плиты.
      Очевидно, теперь настала очередь Фомы. Он заковылял ко мне, помаргивая маленькими темными глазками и поводя влажным черным носом.
      — Ксанта, — жалобно сказал я, — Бука — еще куда ни шло… Но, право, никогда в жизни я не целовался с медведем, даже с перевоспитанным. Не кажется ли тебе, что нам с Фомой достаточно ограничиться дружеским рукопожатием?
      — Пожалуйста, — согласилась Ксанта. — Фома, дай лапу дяде Филиппу. И помни, ты должен во всем слушаться его. Он теперь твой главный начальник.
      Фома одобрительно проворчал что-то и, присев рядом с Букой, протянул мне тяжелую когтистую лапу. Я пожал ее с глубоким удовлетворением.
      — Ну вот, вы и познакомились, — сказала Ксанта. — Я очень, очень рада… Как дела, Фома? Как твое ночное дежурство?
      — Уффф! — сказал Фома и принялся тереться широкой коричнево-бурой головой о голубой комбинезон девочки.
      — Понимаю, — кивнула Ксанта. — Тебя опять обижали белки?.. Знаете, дядя Филипп, вам придется что-то придумать. Белки не дают покоя бедному Фоме. Они кидают в него вылущенными кедровыми шишками. Шишки застревают в его косматой шерсти и очень мешают. Вот смотрите, сколько на нем шишек.
      — Можно приспособить какого-нибудь кибера. Он будет вычесывать Фому, если Фома, конечно, позволит.
      — Позволит, позволит! — закричала Ксанта. — Правда, Фома?
      — Уфф! — сказал медведь, иронически поглядывая на меня.
      — Вот видите, Фома знает, что для него полезно. А белок надо еще раз предупредить. Они ужасно непослушные. Некоторые даже прибегают в главную диспетчерскую и сорят там орехами.
      — Ну, такое самовольство им придется прекратить, — решительно сказал я.
      — Вот именно, — согласилась Ксанта. — Я знаю, — добавила она, — у вас с Фомой теперь будет полный порядок…
      Потом мы вчетвером отправились осматривать геотермическую станцию. Ксанта показывала мне различные механизмы и объясняла их назначение. Фома кивал тяжелой коричнево-бурой головой, помаргивал маленькими глазками, время от времени одобрительно ворчал. Один Бука держался сдержанно. Он шел позади, опустив хвост, часто зевал, широко раскрывая розовую пасть. Он явно скучал. По-моему, он не любил техники.
      Сначала мы пошли к буровым скважинам. Когда я бродил по городку один, я их не нашел. И не мудрено… Ведь я искал торчащие из земли трубы с тяжелыми вентилями, как на фотографиях отца. Теперь скважины находились внутри красивых прозрачных башен. Башни были сделаны из стекла и металла и напоминали замки спящей красавицы. К каждой башне вели посыпанные песком, обрамленные цветами дорожки.
      А над прозрачными стрельчатыми крышами тихо шелестели темными мохнатыми лапами кедры. На кедрах целыми семьями жили неприятели Фомы — маленькие легкомысленные рыжевато-серые белки. Они и в нас пробовали кидать шишками. Только не попадали.
      — Здесь было 56 скважин, — рассказывала Ксанта. — Они совсем не глубокие: пятьсот-шестьсот метров. Одна — самая глубокая — на краю поселка — два километра. Скважины пробурены до подземного парового котла. Ну, это, конечно, не настоящий паровой котел, а только древние лавы вулкана Камбального. В лавах было много пустот, заполненных водой. Вода от вулканического тепла нагревалась и превращалась в пар. Пар по трубам поднимался наверх и вращал турбины электростанции. Вот это — одна из таких скважин. А сейчас мы пойдем на электростанцию…
      — Подожди, Ксанта, — сказал я. — А что же, теперь эти скважины совсем не дают пара?
      — Дают, но очень немного, — ответила девочка. — Сила пара ослабела, он уже не может вращать турбины. Некоторые скважины еще дают горячую воду. Она проведена по трубам в наш поселок. Мы купаемся в ней и плаваем в большом крытом бассейне. Этой водой отапливаются и все домики электростанции.
      Зимой здесь тепло. А когда приезжают туристы и спортсмены-лыжники, бывает очень весело. Они живут в этих домиках, катаются на лыжах, поднимаются к кратеру Камбального, ездят в электросанях на Курильское озеро. И мы тоже часто ездим туда.
      — Значит, тут бывает много людей?
      — Конечно… Это сейчас, осенью, гостей совсем нет. А летом и зимой, о, сколько бывает народу. Прилетают детские экскурсии из разных интернатов — посмотреть вулканы, и Курильское озеро, и старую электростанцию. Приезжают студенты-энергетики, которые изучают историю техники; разные ученые, туристы, художники, писатели; приезжают даже космонавты — так, отдохнуть немного… Ведь у нас очень красиво, не правда ли?
      — Да, конечно…
      Ксанта долго рассказывала мне про историю Паужетской геотермической электростанции, славную, почти вековую историю большого настоящего труда, а я думал о том, как обманчиво первое впечатление. Вот, до встречи с Ксантой, пока бродил тут один, я увидел лишь брошенный поселок в тайге, покосившуюся мачту и выбитое стекло над дверью диспетчерской, а тут, оказывается, течет своя жизнь — нужная, важная… Конечно, все вокруг — это уже клочок истории. Но разве история не помогает строить будущее? Мы черпаем сейчас электроэнергию из гигантских термоэлементов, опущенных в глубочайшие скважины, мы научились регулировать вулканы, сделали их безобидными факелами, которые зажигаем лишь в дни великих праздников… Достигнуть всего этого нам помогла и Паужетка, и эта электростанция, тепловая энергия Камбального вулкана, который верно служил человечеству целый век.
      «Мы будем счастливы только тогда, когда осознаем свою, хотя бы и самую скромную, роль». Это сказал один из замечательнейших людей прошлого столетия — пионер авиации на самой заре ее развития, поэт, философ. Мне сто двадцать лет, но я мечтаю еще об одном куске человеческого счастья… Почему не попробовать найти его тут? Кажется, я смогу тут стать полезным… Нет, я просто убежден, что я здесь нужен. Кто присмотрит за всем хозяйством? А оно-вон какое. И посадочную площадку надо привести в порядок. И приезжающих встречать и устраивать. Не Фоме же этим, действительно, заниматься. Тут можно так все организовать, что о Паужетке снова заговорят. Места-то какие! Нельзя им пустовать. И школа… Просто необходимо, чтобы вблизи от школы жил бывалый человек. Их воспитатели — сами юнцы. А, скажем, такой человек, как я…
      — Это очень нехорошо, дядя Филипп, — слышал я голос Ксанты. — Ведь вы уже пять минут совсем не слушаете, что я вам говорю.
      Я смутился и развел руками.
      — Прости, Ксанта. Немного задумался. Со старыми людьми это бывает…
      — А вы совсем и не старый, — сказала она, — не глядя на меня. — Вам самое большее восемьдесят лет.
      — Эх, девочка, если бы было восемьдесят! Но дело не в этом. Я хочу задать тебе один вопрос. Очень трудный вопрос. Скажи мне, как по-твоему, что для человека самое главное?
      — Ну, это совсем просто, — улыбнулась Ксанта. — Самое главное для человека, чтобы он был счастлив. А для этого он только должен делать счастливыми других.
      — Гм… Пожалуй, ты права, это действительно просто… Никогда не подумал бы, что все на свете так просто… Ну, что мы будем делать теперь?
      — Теперь надо выпустить киберов. Наверно, им надоело сидеть выключенными. Пора им браться за работу.
      Мы зашли в низкий стеклянный домик, похожий на оранжерею. Там рядами стояли смешные коротышки-киберы — целый взвод работяг, задача которых состояла в поддержании порядка на территории поселка и энергоцентрали.
      Ксанта приветствовала всех, как старых знакомых. Включая их по очереди, она одного похлопывала по блестящему никелированному плечу, другого гладила по отшлифованной яйцевидной голове, третьему шептала что-то в раструб звукоприемника. Включенные киберы начинали шевелиться, нетерпеливо притоптывали маленькими лапками, расправляли похожие на грабли механические руки и деловито бежали по своим, очевидно хорошо им известным, делам.
      Бука, сидя у входа в стеклянный домик, критически оглядывал каждого выбегающего кибера, словно проверял, в порядке ли тот и готов ли к выполнению задания.
      — А ты, маленький, иди собирать сухие листья, — говорила Ксанта очередному киберу, — их много там на дорожках. Ночью был сильный ветер. Теперь с каждым днем опавших листьев будет все больше. Ты пойдешь убирать пыль в домиках, — наставляла она следующего. — Хорошо убирай. Потом дядя Филипп все проверит… Вообще-то они знают, что им делать, — сказала Ксанта, поворачиваясь ко мне. — Они все настроены… Просто я с ними разговариваю, чтобы им было веселее. Они скучают тут по ночам одни. А работы сейчас совсем мало. Когда работы мало, всегда очень скучно, правда, дядя Филипп?
      Я кивнул.
      — О, у тебя опять насморк, малыш, — обратилась Ксанта к очередному киберу. — Понимаете, дядя Филипп, этот малютка проверяет все трубы и краны. Вот у него каждый день много дела. Ему надо обежать весь городок. Наверно, он переутомился… Уже несколько дней у него из носика капает что-то. Вот видите…
      — Наверно, со смазкой не в порядке, — сказал я. — Надо будет потом посмотреть.
      — Так пустить его? — спросила Ксанта.
      Но включенный кибер, не дожидаясь разрешения, выскользнул из ее рук и торопливо заковылял к выходу.
      — А эти уже не могут работать, — грустно сказала девочка, указывая на целую группу киберов, сиротливо сбившихся в углу. — Они очень старенькие. Их настраивал еще мой прадедушка. Потом они разрегулировались. Вот этот, например, самый большой, если его выпустить, пробежит немного, попрыгает, перевернется и болтает лапками в воздухе. А он умел ремонтировать дорожки, счищал старую краску на стенах и наносил новую. И еще много чего умел… А вот теперь никто из наших наставников не умеет его самого починить. Мой прадедушка сумел бы, но он… — Ксанта тяжело вздохнула и умолкла.
      — Значит, твой прадедушка работал тут?
      — Да, он был управляющим заповедника, как теперь вы… Но весной доктор послал его лечиться в Москву. И дедушка больше не возвратился. Мама говорила, что из Москвы он опять уехал на Алеутские острова, но она не хотела сказать, когда он вернется. И с ним нельзя поговорить по видеотелефону… Я думаю, что мой прадедушка просто умер, — грустно закончила Ксанта и опустила глаза.
      — Ну, что за мысли, — возразил я. — Теперь люди живут долго. Прадедушка еще приедет. Пройдет годик-другой — и он вернется. Вот увидишь…
      — Не знаю, — тихо шепнула Ксанта. — Ведь взрослые не всегда говорят нам правду… А мы уже большие. Через год весь наш класс уедет из Серебристого Лебедя. Нас повезут далеко на запад, к подножию гор Тянь-Шаня. Там будем жить и учиться дальше, до окончания общей школы. А сюда приедет новая группа малышей.
      — Значит, здесь у вас, в Серебристом Лебеде, только школа первого круга?
      — Да. Первые четыре класса. И мы с Марой сейчас в самом старшем. Второй круг мы пройдем в Средней Азии.
      — И вам не жаль будет расстаться с Серебристым Лебедем?
      — Жаль, конечно. Но там, куда мы поедем, тоже будет очень интересно. Человек не может оставаться всегда на одном месте.
      — Ты права. Ксанта. Вот и я… Работал в Антарктиде, потом в Гренландии, а теперь…
      — Я знаю, — шепнула девочка. — Нам говорила наставница. И мы очень гордимся, что будем здесь вместе с вами. Вы расскажете нам о том, что видели и знаете? Не правда ли?
      — Расскажу, если это будет вам интересно.
      — О, очень!..
      Послышались мягкие шаги. В стеклянный домик неторопливо вошел Бука. Он осторожно нес в зубах уже знакомого мне сопливого кибера. Бука держал кибера за выступ кожаного воротника и всем своим видом выражал откровенное отвращение. Кибер вяло шевелил лапками. Из его длинного с раструбом носа в два ручья текло прозрачное масло. Бука положил кибера у наших ног, сел рядом и принялся посматривать то на нас с Ксантой, то на кибера. На кибера он глядел с явным неодобрением.
      — О-о, — печально протянула Ксанта. — И этот совсем расхворался. Бука приносит только тех, которые не могут работать…
      Приковылял откуда-то Фома, сел рядом с нами и тоже принялся глядеть на лежащего кибера.
      Красноватые глазки кибера вспыхивали и пригасали. Наверно, ему было совсем нехорошо.
      Я достал из кармана очки в старинной роговой оправе, которых теперь никто не носит, и трубку. Очки я нацепил на нос, трубку набил душистым табаком и закурил. Затянувшись несколько раз, я засучил рукава куртки.
      — А ну, посмотрим, что с ним, — сказал я Ксанте. — Тащи сюда инструменты, помощница. Сейчас научу тебя лечить киберов.
      Ксанта убежала, смеясь. Ее смех звучал, как серебристый колокольчик.
      В сущности, все оказалось чертовски просто…
      — До чего же хорошая штука — работа, — сказал я своим новым друзьям. — Что там греха таить, в Гренландии без меня теперь обойдутся, а вот тут — пожалуй, и нет. Так ведь?
      Фома кивнул косматой головой и удовлетворенно проворчал что-то. Бука не ответил. Но по его взгляду я понял, что и он совершенно согласен со мной.
      А кибер лежал на полу стеклянного домика и с надеждой посматривал на всех нас.
 

А.ТОМИЛИН
КТО РАЗ ТОНУЛ…

      Мы сидим в салоне за низеньким столиком возле самого иллюминатора. Чувствуете, как звучит: «В салоне». А ведь расположен он в центре космического корабля. Что из этого, если наш корабль никуда не летит, а послушно сутки за сутками крутится, как на привязи, возле планеты. У него и название: «Земля-2». Нам противно называть «салоном» кают-компанию, а честный курсантский кубрик — спальной комнатой. Но сухопутные названия фигурируют в ведомостях и рапортах, и потому никуда от них не денешься. Старый орбитальный спутник — одна из самых первых населенных станций ближнего космоса — отдан нашему училищу в качестве базы для практики.
      Нас — трое: Валька Корольков из группы астронавигаторов, Никита Шерснев, штурман-стажер, и я.
      На базе — вечер. Это значит, что плотные жалюзи прикрыли иллюминаторы, выходящие на солнечную сторону, и в помещениях зажегся свет. На столе перед нами три бокала с крепким, как черт… кофе. В душах — скука. Восемнадцать суток без земли. Подъем по распорядку, вахты, занятия, тренаж в условиях невесомости. Все это, конечно, увлекательно, но только для первокурсника. Мы же почти выпускники. И потому смотрим друг на друга взглядами умудренными и даже несколько утомленными космосом и бесконечностью.
      Валька только что в пятнадцатый раз закончил повествование о том, почему семейной традиции морских капитанов предпочел жизнь космического скитальца. Мы знаем его историю наизусть. Но запас притч, басен и захватывающих рассказов давно иссяк. На базе ограниченное число людей. Каждый знает друг друга с точностью рентгеновского снимка. И потому мы безуспешно боремся с одолевающей скукой. Кажется, зачета по психологической устойчивости никому из нас не получить так «запросто», как казалось на Земле.
      Валька заканчивает свой рассказ традиционной фразой:
      — Нет, ребята, кто раз тонул, того вряд ли увлекут лавры чемпиона-ватерполиста.
      Мы с Никитой медленно качаем головами. Неизвестно, соглашаемся или нет с выводом приятеля. И вдруг…
      — Чушь, братцы, откровенная чушь…
      Оглянулись. Никита вскочил, предлагая стул. Никто из нас не слышал, как он подошел. Среднего роста сухощавый человек в куртке пилота.
      — Через час — в рейс… Посижу?..
      Еще бы! Новый человек на базе. Кто такой, откуда?.. Его подвижное лицо, покрытое темным загаром, показалось мне чуточку знакомым. Но где я мог его видеть?.. Впрочем, какая разница. Сейчас он откинется на спинку кресла, и тогда… тогда у нас снова будет пища для размышлений на неделю, ну даже в самом неудачном случае — на два дня…
      — Ну что, по традиции: гость за стол — историю на стол?
      Серые глаза, окруженные сеткой морщин, улыбаются. Нет, это не признак старости. Такие морщины бывают у людей, которым много приходится щуриться, всматриваясь вдаль против солнца или наблюдая резвые зайчики на экранах приборов.
      — А знаете, откуда пошла эта традиция? Мне говорили, что это еще с тех времен, когда вес багажа в далеких и длительных экспедициях рассчитывался на граммы. Когда в контейнерах не оставалось места для книг, а микрофильмы требовали громоздких проекторов. Вот и получалось, что единственным источником информации были люди. И каждый новый человек — новый ее источник.
      Мы переглянулись и подумали, что в нашем положении это обстоятельство не очень-то изменилось.
      — Вот ты говоришь, — он всем корпусом повернулся в Валькину сторону, — что кто тонул — моряком не станет. Тогда никто из тех пацанов, кто хоть раз в жизни падал с крыши дома или хотя бы с дерева, не должны закидывать за плечи лямки парашютов. А обжегшись супом, проводить всю жизнь в снегах… Так можно черт знает до чего договориться… Ну ладно, это я не на спор. Так просто, как преамбула к истории. Слушать-то будете?..
      Я увидел, как губы моих приятелей расползлись в глупую счастливую улыбку. Позже они рассказывали, что именно так выглядел я сам. Но я не верю.
      — В то время, с которого я начну, на эту станцию курсантов не пускали. Да и самой станции, честно говоря, еще не было. В пространстве, на высоте сорока тысяч километров от планеты, висела бесформенная куча, похожая на вязанку дров. Только вместо земных поленьев составлена она была из толстенных труб — бывших корпусов космических ракет-носителей, сваренных воедино. Каждый корпус — отдельное помещение. Вроде пчелиных сот. Собирали станцию монтажники-пустолазы. Самые первые из этой профессии, не считая космонавтов-профессионалов. Это и понятно: «Земля-2» строилась тоже как первый обитаемый стационарный спутник. А все первое дается нелегко. Наверное, потому и шла так напряженно работа. Каждая минута жизни маленького коллектива строителей стоила планете огромного напряжения. Сейчас об этом мало кто помнит.
      В ту ночь третью смену рабочего расписания прервал сигнал общего вызова. Один за другим бригадиры включали ракетные пистолеты и отправлялись в центр стройки. Там, на выдвижной штанге, был смонтирован Главный Астрономический Пост будущего спутника. А пока это самое большое помещение служило местом сборов.
      Скоро на ГАПе собрались руководители всех работ. Тесно стало от громоздких скафандров и тяжелых магнитных башмаков. И все-таки люди встали, когда сверху по трапу спустился начальник строительства. Он быстро заговорил, объясняя причину вызова:
      — На стройке ЧП! Космическая лаборатория «Л-16», запущенная с десятого космодрома, вышла из расчетной траектории и удаляется от спутника. Вы все знаете наши резервы. Знаете, как необходимо нам то, что послано с Земли, и чего это стоит… Прошу высказать свои соображения.
      Первым поднялся инженер-механик.
      — Предлагаю послать на перехват «Сириус». — Он тяжело оперся руками на стол. Главный механик носил самый большой размер скафандра и даже здесь, в мире без тяжести, казался громоздким и неповоротливым. Его поддержал бригадир гелиосварщиков.
      — Правильно. Мы почти закончили наружные работы. Свободны две вахты. Сварщики могут войти в состав команды «Сириуса».
      Начальник строительства подождал немного и сказал:
      — После демонтажа второго крейсера «Сириус» — единственный шанс на спасение личного состава в случае любой опасности. Можем ли мы рисковать жизнью людей ради оборудования?..
      Руку поднял Главный астроном.
      — Через три звездных часа спутник войдет в зону повышенной метеорной опасности.
      — Вероятность встречи?
      — Выше нормы. Мое предложение — считать «Л-16» потерянной.
      Прений не было. Каждый молча обдумал свою точку зрения и присоединился к одному из высказавшихся.
      — Согласен, — пробурчал под конец Главный механик, протягивая руку за шлемом. — Просто мне это оборудование нужно, как воздух, запас которого в трюмах «Л-16» тоже не роскошь…
      — Хорошо. — Начальник строительства повернулся к астроному: — Отключить приборы слежения. Всем вернуться на свои места. Дежурному по станции урезать паек в расчете на прибытие следующей рейсовой ракеты по графику. Все. Вопросы?..
      Бригадир гелиосварщиков — самый молодой из всех строителей — не выдержал:
      — Скажите, Юрий Николаевич, а что с «Л-16»?
      Все знали, что у него на Земле осталась девушка, от которой он с каждой ракетой получал коротенькие записки. Это шло в нарушение правил. Но парни делали вид, что ничего не знают.
      — Видимо, произошло замыкание в системе управления дубль-пилота. Неожиданно включились двигатели, и ракета стала удаляться. Радиопривод ее не работает. Сигналов ответчика в эфире нет.
      Наклоняя головы, люди один за другим уходили в шлюзовую камеру. И когда люк ее уже должен был захлопнуться, из красного динамика, укрепленного под потолком, вылетел короткий сигнал тревоги. Движение остановилось. Голос дежурного радиста произнес:
      — Внимание всем! Внимание! Радиолуч с планеты!
      Строители, как по команде, посмотрели на часы. По расписанию сеанс связи должен был начаться через девять минут. Очевидно, случилось что-то серьезное. Таких срывов раньше не бывало. В динамике послышались трески. Это радист подключил к трансляции внешнюю связь. Голос Земли должны были слышать все строители. Через секунду планета заговорила:
      — «Земля-2»… «Земля-2»… — Сообщение едва пробивалось через частокол помех. Смысл его терялся. Начальник стройки включил селектор.
      — Внимание! — Теперь во всех помещениях спутника, в шлемофонах людей звучал только его голос. — Прекратить все работы! Питание агрегатов электроэнергией прерываю на четыре минуты. Всем перейти на глобальную связь.
      Он махнул рукой. Главный электрик повернул и вынул жезл распределительного автомата. Непроницаемая мгла окутала неосвещенную сторону спутника. Все замерло. Прекратились даже разговоры. В помещении ГАПа потух свет. Жила только радиорубка. Теперь число шумов резко сократилось. Позывные планеты колокольным звоном били в уши каждого…
      — «Земля-2», «Земля-2»! На борту «Л-16» возможен человек. На борту автоматической лаборатории «Л-16», возможно, находится человек.
      Четыре минуты спустя, когда над стройкой снова вспыхнуло электрическое зарево, от недостроенного второго причала, беззвучно попыхивая бортовыми дюзами, отошел ракетный крейсер «Сириус». Он шел на перехват «Л-16», укомплектованный необходимой командой.
      …Как же все это случилось?
      «Следующая — Космопорт!» — Металлический голос автомата, объявляющего остановки, замолк. В поезде снова воцарилась тишина.
      Большое окно вагона проплыло мимо колонны сигнализации. Возникло на мгновение на экране диспетчера и пропало. Впрочем, диспетчер успел заметить две маленькие ноги в стоптанных сандалиях и коротких штанах, высовывающиеся из глубокого кресла.
      Но одно окно сменилось другим, потом третьим… Освещенные прямоугольники замелькали, заторопились, слились в одну яркую полосу. И вдруг исчезли, как оборвались. Экспресс прошел.
      «Как поздно едет мальчик… — подумал дежурный. — Ведь это одиннадцатичасовой. И один?.. Куда может ехать мальчишка в пустом одиннадцатичасовом поезде без родителей, если впереди осталась только одна остановка — Космопорт?»
      Диспетчер протянул руку, чтобы включить тумблер связи и поговорить с начальником поезда. Но загудел зуммер.
      — Алло! На подходе четырнадцатый-бис. Машинист Воронин. Прошу открыть путь.
      Шел поезд дальнего следования. Он пролетал станцию без остановки на большой скорости. Диспетчеру следовало поторопиться. Оставив мысль о разговоре с начальством пригородного экспресса, он повернулся в кресле и стал следить за огоньками, вспыхивающими на мнемосхеме вычислительного устройства.
      Пассажир пригородного поезда остался неизвестным.
      «Все-таки зря они так… Ни ограды, ни охраны никакой. Кто ни захочет — приедет, и будь здоров…»
      Мальчишка разочарованно перепрыгнул через глубокую колею, оставленную пятидесятитонным «Бизоном», и с размаху нырнул в тень трансформаторной будки. Сделал он это как раз вовремя. За углом послышались голоса.
      — Слушай, Арсен, позвони Давыдову, чтобы включил второе прожекторное кольцо. А то здесь шею сломаешь.
      Мальчику страстно захотелось, чтобы в эту минуту у неизвестного Давыдова испортился телефон, а путь проходящих стал ровным и гладким, как международное шоссе. Второй голос отвечал спокойно:
      — А кто тебя, дорогой, по окружной трассе погнал? Забыл старое правило: кратчайший путь — всегда хорошая дорога. Золотой закон шоферов. Не-ет, генацвали, лучше я предложу всех пилотов через два года списывать с ракет на грузовики. Для стажировки.
      В лунной дорожке тускло замерцали серебристые куртки, обшитые галунами. От соседнего дока шли двое в форме пилотов Космической Авиации Советского Союза.
      Мальчик втянул голову в плечи, прижался к стене и зашептал быстро-быстро про себя: «Только бы не заметили, только бы не заметили…» Испытанное заклинание помогло. Когда он открыл глаза, фигуры пилотов почти совсем растворились в темноте августовской ночи. Мальчик перевел дыхание. В ушах шумело. Он даже не услышал шагов проходящих пилотов. Зато теперь путь к старту был свободен.
      Старт — островок света в непроглядной южной ночи. Прожектора ярко освещают площадку, на которой идет непрерывное движение. Силуэт ракеты кажется неправдоподобно большим. Выше дерева, выше дома, выше, наверное, даже Исаакиевского собора в Ленинграде…
      От неподвижности стали зябнуть ноги. Мальчик расстегнул спортивную сумку и натянул брюки. Но когда согрелся, захотелось спать. Только этого, конечно, не хватало. Столько готовиться, сохраняя задуманное в тайне, добраться до космопорта — и перед самым отлетом заснуть на старте!.. Он ущипнул себя за руку и снова стал наблюдать.
      К освещенной площадке все подкатывали и подкатывали огромные автоцистерны. Толстые змеи-рукава насосов гнали топливо в бездонное брюхо корабля.
      «Значит, уже скоро! Топливо заливают перед самым полетом…» Он все знал. Всю процедуру отправки выучил наизусть. Наверху у открытого люка копошились маленькие фигурки. Вот они замахали руками-черточками, и вниз поехала коробочка лифта. Погас свет. Снова зажегся, погас еще раз. На площадке осталось гореть только дежурное освещение. Рокотнула сирена. Это инженер, руководящий подготовкой к полету, созывал механиков на техническую пятиминутку. Значит, в основном все закончено.
      «Ну, либо теперь, либо — никогда!» Согнувшись в три погибели, маленькая фигурка метнулась из-под стены к площадке. Скорее! Спотыкаясь о рельсы, чудом сохраняя равновесие, он мчался к стапелю. Туда, где на могучем бетонном основании покоился толстый и круглый, как башня водокачки, корпус ракеты. Вот и ажурное строение лифтовой стрелы. Открытые платформы — как чашки весов: одна едет вниз, другая — наверх. На каждой — табличка с надписью: «Грузовой». А где же для людей? Впрочем, какая сейчас разница! Он вскочил на площадку и опустил рычаг. «Только бы не услышали…»
      Проскрипев, отбарабанив стыки, лифт остановился возле широкого отверстия грузового люка. Пассажирский, по идее, выше. И вдруг ослепительный свет стегнул по глазам. «Прожектора? Пропал, сейчас заметят — и…» Уцепившись за края стальной пещеры, мальчик единым махом перенес тело в спасительную темноту трюма и упал на четвереньки. Все! Теперь, что бы ни случилось, назад он не вылезет.
      Узкая щель между контейнерами. Темнота. Карманный фонарик тускло освещает приборы, упакованную аппаратуру. Грузы, грузы без конца. Все привязано, принайтовано, как перед штормом. Интересно, где же помещение для команды или хотя бы для пилота?
      Гремит снаружи вой предстартовой сирены, и следом за сиреной — чьи-то шаги. Шаги приближаются. Кто-то спускается по трапу. «Неужели увидят?» Но спрятаться в крошечном свободном пространстве, не загроможденном грузами, абсолютно негде. Может быть, куда-нибудь в ящик? Возле небольшого пульта дубль-пилота (сколько раз видел он такие в кино) — сундук с пломбой на проволочке. Сорвать!
      В мягкой упаковке, как апельсины, лежат друг возле друга круглые приборы. Вынуть их, распихать по щелям, а самому — в сундук…
      Шаги уже совсем близко, рядом. Щелкает, закрываясь, крышка сундука.
      — Ну что, штурманок, справишься без меня?
      Сильная мужская ладонь шлепает по-металлу. «Значит, штурман уже на месте. Только почему-то не отвечает… Придется полежать здесь подольше». Он осторожно переворачивается на спину, упирая коленки в мягкую обивку стенок. «Хорошо приборам, как в люльке».
      Снова тот же голос начинает счет в микрофон:
      — Один, два, три, как слышно? Контроль связи по каналу пеленгования… Порядок… Выхожу.
      Топают по металлическому трапу тяжелые ботинки. Теперь они удаляются. Хорошо. Но почему с каждым их шагом в душу все глубже и глубже забирается что-то ужасно противное? Оно мешает дышать, заставляет чаще биться сердце. Страх? А чего бояться? В любой момент откинул крышку, позвал кого-нибудь из экипажа, хоть того же штурмана, с которым разговаривал проверяющий. Но только он, конечно, этого никогда не сделает. Сколько он мечтал об этом моменте, сколько думал… Теперь самое главное позади. Он — в ракете. Не замечен! Впереди полет и увлекательная, героическая жизнь на строительстве спутника. Ну кто из ребят может похвастаться таким окончанием каникул? Конечно, потом он вернется. А может быть, и останется? Научится водить ракету, станет гелиосварщиком, монтажником-пустолазом…
      Металлический голос проревел:
      — «Л-16» к старту готова! Задраить люки! Техсоставу покинуть площадку.
      Последняя команда. Сейчас начнется предстартовый счет и тогда… У него вспотели ладони. Рискуя быть обнаруженным, он приподнял крышку сундука. Один взгляд на человека, спокойно сидящего рядом за приборами, и он будет готов ко всему. Но в темноте забитого грузами трюма трудно что-либо различить. Почему же не горит свет? Он чувствовал, как поднимается к горлу плотным комком тревога. Она растет, выталкивает его из сундука. Еще минута — и он заколотит кулаками в металл люка и закричит…
      Корпус ракеты задрожал. Грохот хлынул неудержимой волной в уши, затопляя сознание. Тряска, вибрация, рев двигателей…
      — Стойте-е-е!!!
      — Старт! — прогремели динамики. И тотчас же кто-то большой мягкий и невероятно тяжелый стал наваливаться на грудь, сдавливать глаза, горло. «Пинь-инь», — тоненько зазвенело в ушах. И туман, красный и густой, затопил все вокруг. Мальчик потерял сознание.
      Грузовая ракета без команды и пилота с единственным непредусмотренным пассажиром на борту вышла на расчетную траекторию Земля-«Земля-2».
      Пробив атмосферу, корабль шел в космическом пространстве.
      Больше он не мог плакать. Круглые слезы лежали в углублениях мягкой обивки ящика и при малейшем движении повисали в воздухе. Двигатели смолкли. Ракета продолжала полет к цели по инерции.
      Сколько же прошло времени? Сначала — старт и потеря сознания. Потом, когда, очнувшись, он с помощью карманного фонарика отыскал тумблер и включил свет, оказалось, что часы остановились. Тогда же, оглядевшись, он понял, что находится один в грузовом автоматическом корабле. Он с размаху треснул себя по лбу. Если бы это помогало…. Ведь читал, сколько раз читал, что большинство грузовых ракет ходит на спутник без пилота. Там они и остаются. А из их корпусов монтажники делают помещения станции.
      А вдруг ракета летит к другой цели? Над Землей летают десятки искусственных спутников. Но обитаемым был только один. К кому же он попадет? К людям или к роботам? Он был неглупый мальчик и понимал, что от этого зависит его жизнь.
      Внимание привлек прибор с большим экраном. «Может быть, это устройство поможет связаться с Землей?» Он перебросил ноги через край сундука, в котором лежал, и в ту же минуту потолок устремился прямо на него. Выставив руки перед собой, чтобы не разбить голову, он оттолкнулся и поплыл вниз, болтая ногами. Под каблуком звякнуло. В воздухе, как от маленького взрыва, разлетелись осколки разбитого прибора. Краем глаза он успел прочитать надпись над шкалой: «Блок привода». Но раздумывать было некогда. Прежде всего следовало остановиться. Судорожно цепляясь за ремни, скобы и просто тросы, которыми были стянуты упакованные грузы, мальчик подобрался к экрану. Большая белая кнопка — «Включение».
      В глубине прибора что-то щелкнуло, и экран ожил. На фоне мелькающих полос медленно проступило изображение, напоминающее вязанку дров. «Земля-2». Ура!.. И вдруг в памяти ожили кадры старой кинохроники: прибытие грузовых ракет на спутник. Грузовой причал — в руках автоматов. Они без участия человека вскрывают контейнеры и ведут разгрузку. Вскрывают, а воздух?.. Ведь у него же нет скафандра…
      Решение пришло неожиданно и потому показалось особенно удачным: надо немедленно сообщить людям на спутнике, что в ракете — человек. Правда, как это сделать?.. Включить двигатели! Конечно, включить двигатели!!! Дать несколько вспышек из дюз, ведь на каждой, даже грузовой, ракете есть дубль-пилот с ручным управлением двигателями торможения и маневрирования. Если их включить, то операторы, работающие на станции приведения, поймут…
      Конечно, он просто растерялся, иначе такое решение не могло бы и прийти ему в голову. Чтобы он — сын инженера-ракетчика, парень, который вот уже три года, начиная с четвертого класса, бредил космическими полетами, — и вдруг схватился за приборы активного управления. Да еще тогда, когда разбит «Блок привода»!..
      Однако, все это понял он позже. Значительно позже, когда у него оказалось даже слишком много времени для раздумий.
      Стараясь не смотреть на разбитый циферблат, он осторожно подобрался к пульту. Ага, вот и клавиша с надписью: «Двиг. торможения». Она легко нажимается.
      Сильный рывок заставил его втянуть голову в плечи. Изображение спутника на экране медленно поползло влево, открывая простор огонькам колючих звезд. «Эх, слишком влево…» Где-то под страхом, родилась гордость: он все-таки управлял настоящим кораблем, заставляя его маневрировать. Он не сомневался: автоматы обязательно приведут его ракету к цели, куда бы он ни улетел. Он ладонью снова придавил клавишу пуска. Раз и еще… Яркие звезды на экране стремительно понеслись вправо, оставляя за собой светящиеся дорожки. Ракета закувыркалась, окончательно потеряв направление. Перед глазами мальчика вверх и вниз прыгали осколки разбитого прибора.
      Шло время. Секунды складывались в минуты. Минуты в часы. Он потерял им счет. Теперь он уже не кидался на закрытую автоматическим замком дверь, не кричал: «Хочу домой, мама!» В конце концов, он ведь был еще совсем маленьким мальчиком, которому простительны и слезы, и даже временная потеря самообладания. Большой космос — дело взрослых людей, но и они не все выдерживают…
      Некоторое время назад он впервые почувствовал духоту и понял: в грузовой ракете некому беспокоиться о запасе кислорода. Автоматам живительный газ не нужен.
      Теперь он безучастно висел, прижавшись к крышке своего сундука, и не отрываясь смотрел на экран телевизора. Темные тени легли вокруг глаз. Насыщенный углекислотой воздух со свистом проникал в легкие, не освежая кровь.
      В голове тонко звенело. Если бы он знал, что среди грузов находится великое множество голубых баллонов со сжатым кислородом… Впрочем, и тогда вряд ли он сумел бы ими воспользоваться.
      На фоне непрерывно плывущих, как на карусели, звезд безразлично всплывал и прятался голубой шар.
      «Земля. Там дом… Люди… Неужели они дадут ему пропасть?» Мысли поворачивались в голове медленно, как тяжелые двери на заржавевших петлях. Думать было почти больно. Чувства и желания свелись к одному: дышать! Это было сложным делом и занимало почти все внимание. Может быть, потому он не почувствовал. как прекратилось непрерывное кувыркание. Только раз, взглянув на экран, удивился: в центре застыла Земля. Огромная, она занимала почти весь экран. Неожиданно верхний край ее светлого диска срезался. Планета стала, ущербной, как месяц в новолуние. Усилием воли мальчик заставил себя смотреть внимательнее.
      От напряжения перед глазами поплыли разноцветные круги. И звон в голове и ушах стал нестерпимым. И все-таки он успел заметить движение набежавшей тени. Через минуту тень материализовалась в знакомые очертания космического крейсера, который он так любил рисовать…
      На мгновение он представил себе позор, который ждал его. Позор и осуждение всех. Увести ракету с траектории, нарушить режим стройки. Вызвать на поиск крейсер… Он крепко зажмурился. Все равно радость того, что сейчас в душную кабину войдут люди, побеждала все остальные чувства.
      «Ну что ж, я виноват, — думал он в смятении, — но я больше никогда, никогда не выйду в космос. Разве мало на Земле замечательных профессий! Я буду жить на самом дне голубого воздушного океана и работать где-нибудь там, где всегда чистый воздух и откуда не видно взлетающих в небо ракет…»
      Ракету встряхнуло. Магнитный замок, запиравший дверь, отскочил в сторону. И вместе с живительной струей холодного, пахнущего резиной воздуха в помещение ворвались звуки. По трапу застучали тяжелые магнитные ботинки.
      …Из динамика раздался знакомый до противности голос диспетчера базы, прозванного курсантами Ишаком. Мы вздрогнули.
      — Капитана-командора Жаркова просят явиться на второй причал, — взывал в тишине Ишак.
      Наш собеседник поднялся. Вскочили и мы. Командор Константин Жарков — вот откуда мне известно его лицо.
      — Ну ладно, ребятки. Доскажу при следующей встрече. — Он улыбнулся, потом нахмурился. Бережно стер несуществующую пыль с маленькой мемориальной таблички, выполненной из серебристого космического сплава. Потом, подняв на прощание руку, круто повернулся и вышел.
      Командор Жарков! О нем рассказывали легенды. Причем одна из них заключалась в том, что каждый раз перед дальним звездным рейсом капитан заходит в салон старой курсантской базы и проводит там час один. Мы не верили…
      Валька подскочил к табличке. Как часто мы привыкаем к тому, что нас окружает, и перестаем замечать даже главное.
      Твердой рукой гравировщика на металле были выведены две фамилии. После них стояло: «…— бригадир гелиосварщиков… — Главный механик.
      Погибли при исполнении служебных обязанностей во время метеорного потока в год строительства спутника».
      Мы переглянулись.
      Это и был конец истории, не досказанный капитаном. Прошло много времени, прежде чем я узнал ее в подробностях…
      «Сириус» догнал тогда кувыркающуюся ракету. Вовремя снял непредвиденного пассажира и повернул обратно. Но обратно он опоздал…
      Когда крейсер остановился у обломка причала, станция тонула во тьме. Редкими звездами мигали фонари аварийной команды. На пирсе, возле разрушенного ГАПа, они образовали светящуюся цепь. Там лежали двое. Скафандр одного — самый большой, над которым смеялись, что он составлен из двух, был распорот сверху донизу. Около второго топтались гелиосварщики, неловко держа огромными рукавицами маленькую записку. Ее привезла «Л-16», отбуксированная «Сириусом» к причалу. Читать ее было уже некому.
      — Мальчик узнал обо всем случившемся на Земле, когда придирчивые врачи выпустили его из клиники. «Работа в космосе противопоказана, — стояло в истории болезни. — Боязнь пространства». Это означало отчаянный страх перед высотой. Нет у человека сил побороть его.
      …И все-таки он стал астролетчиком.
      После долгого тяжелого полета, когда он вел корабль совсем один, получил звание командора. С тех пор он мог после каждого рейса приходить в кают-компанию старого спутника, где на переборке висела маленькая мемориальная доска с двумя именами.
 

ЛЕВ СТЕКОЛЬНИКОВ
ПРЕДУПРЕЖДАЕТ «МЕРКУРИЙ-1»

1. ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ

      — Говорит рейсовый планетолет «Заря»! Говорит рейсовый планетолет «Заря»! В результате столкновения с неизвестным космическим телом сохранилась только носовая часть корабля с каютой штурмана (носовой отсек).
      Спаслись двое: штурман «Зари» Руал Петерсен и пассажир Алексей Донцов. Судьба остальных членов экипажа и пассажиров неизвестна.
      Катастрофа произошла в 14 часов по земному (московскому) времени, 20 июля 2064 года в семидесяти миллионах километров от Земли и в двадцати пяти миллионах километров от Марса.
      Прошу срочной помощи! Прошу срочной помощи!
      Перехожу на прием! Перехожу на прием!..»
      Штурман откинулся в кресле и напряг слух. Минута, вторая, третья… тишина. Работает ли передатчик?
      Петерсен посмотрел на щит управления. Знакомые, чуть подмигивающие, разноцветные огоньки сказали ему, что аварийные автоматы работают: искусственная гравитация поддерживается в пределах нормы, воздух, тепло и свет поступают в носовой отсек, а обломок корабля мчится куда-то, медленно вращаясь… Но куда он мчится?
      Телеэкраны кругового обзора не работали: их матовые овалы отражали только зеленые, синие, желтые и красные огоньки щита управления.
      Радио молчало. Это удивительно! На трассу Земля-Марс ежесуточно стартуют корабли, и пассажирские, и грузовые.
      Штурман вздохнул и подвинул к себе микрофон:
      «Говорит рейсовый планетолет «Заря»! Говорит рейсовый планетолет «Заря»!..»
      Алеша открыл глаза, пытаясь понять, где он. Удивительная комната. Пол выгнут блюдцем, а стены сходятся над головой. Похоже, что он находится внутри пирамиды. Слабый голубоватый свет струится от переносной лампы. За столом, заставленным приборами, сидит высокий худощавый старик в одежде работников космофлота. На черном рукаве блестит серебряный Сатурн знак штурмана корабля. Звучит ровный голос:
      — …Срочно жду помощи! Перехожу на прием!..
      В глазах рябило, в ушах шумело. Голос Петерсена звучал как будто в стороне от неподвижно сидящего старика. Странно!
      Мысли разбегались. Никак не сосредоточиться. Вот так же плохо было, когда Саша Петров запустил футбольный мяч вместо ворот в голову Алеше. Как все тогда перепугались! Света побежала вызывать «Скорую», но Алеша потребовал отнести его домой… Мама ужаснулась… перед Алешей выплыло ее лицо.
      — Мама! — тихо, чуть шевельнув губами, позвал он.
      Всегда, когда было трудно, он звал мать. А она часто уезжала в командировки, уезжала, зная, что Алеша очень скучает. И всегда эти командировки были летом. Вот и в этом году она улетела на Марс. Там, вместе с отцом, она работала на ирригационной станции. И Алеша решил навестить ее на каникулах…
      Это было его первое космическое путешествие. Он подружился со штурманом «Зари». Старик часто водил его по кораблю, объяснял, как устроен космический лайнер. Очень интересно было сидеть в каюте Петерсена и рассматривать космокарты…
      Вспомнил!.. Он разложил карту на диване, и вдруг — толчок! Он ударился обо что-то и потерял сознание.
      — Очнулся? — штурман повернул к мальчику длинное, в резких морщинах лицо. Он говорил по-русски, но с сильным акцентом.
      — Что это было?
      — Если бы я знал, мальчик! Столкновение. Может, метеорит. Автоматика подвела, а почему — неизвестно. Сохранился только носовой отсек… Ты цел?
      — Цел, — Алеша схватился за голову, — только в голове шум и тошнит.
      — Ты легко отделался. Это все скоро пройдет.
      — А другие? — тихо спросил Алеша.
      Петерсен опустил голову:
      — Жалко. Хорошие люди… были.
      Они замолчали. Слышно было только равномерное щелканье часов и тонкие звонки автоматов.
      — Связи нет, — заговорил штурман, подходя к столу. — Если не наладим связь, плохо дело.
      — Нас будут искать, — Алешу знобило, но голова прояснилась. Он встал с дивана и подошел к старику.
      — Мы как иголка в стоге сена. Мальчик, ты храбрый?
      На неожиданный вопрос Алеша не знал, что ответить: сказать «храбрый» как-то неловко.
      — Думаю, что не трус.
      — Нам надо быть очень храбрыми, — продолжал Петерсен. — Я хочу знать, что со мной, стариком, будет стоять молодой мужчина, на которого можно положиться. Тебе сколько лет?
      — Шестнадцать.
      — О, это не мало. — Петерсен замолчал, сморщился и схватился за грудь: — Что-то у меня тут неладно… нет, ничего. Слушай, мальчик, у нас есть пища на месяц, но нет воды. Синтезатор воды находился в среднем отсеке. У нас только два термоса.
      Алеше сразу захотелось пить. Он облизнул губы и молча стал помогать штурману открывать иллюминатор. Это было сложным делом: от удара все затворы перекосило. После дружных усилий им удалось снять крышку, изоляционный слой и, наконец, раздвинуть стальные шторки…
      Плотный, нестерпимо яркий голубой столб света ударил внутрь каюты. Алеша вскрикнул и отшатнулся, зажав глаза ладонью. В тот же миг он почувствовал, как шершавая рука штурмана надевает ему очки.
      — Мы с тобой поторопились, мальчик. Так можно ослепнуть.
      Когда сквозь дымчатые стекла они опять взглянули в иллюминатор, им открылось прекрасное зрелище.
      На грифельно-сером небе сверкали, переливаясь радугами, тысячи и тысячи алмазно-белых глыб. Они бороздили пространство во всех направлениях. Одни проносились совсем рядом с «Зарей», другие поблескивали на пределе видимости. Если бы по огромному алмазу ударили чудовищной силы молотом, то, наверно, так бы летели во все стороны брызги-осколки.
      — Что это? — спросил Алеша. У него закружилась голова. Почему эти странные звезды так быстро движутся?
      — Потому что это не звезды. И, наверно, не они движутся, а мы вращаемся. А ты не находишь, что даль отливает зеленым?
      — Да, чуть-чуть, — помедлив, ответил Алеша. — Но где же мы? Где Земля? Где Солнце?
      — Земля там, где Солнце. А Солнце сразу не найти при таком блеске. Но оно должно быть видно. И Марс близок. Просто у нас мал обзор.
      — Но где же мы? — повторил Алеша.
      — Я начинаю понимать, где мы. В такое положение космонавты еще не попадали… будь мужественным, мальчик. По-видимому, мы находимся в плену у кометы. В ее голове. Даже больше в ее ядре!
 

2. ОХОТА ЗА ВОДОЙ

      В комете! Они захвачены в плен кометой! Может ли это быть? Но если так, то эта зеленоватая дымка — хвост кометы. А что такое эти алмазнобелые глыбы?
      — Товарищ штурман, а что, если они изо льда? — Алеша показал на иллюминатор.
      — Я как раз думал об этом, — медленно ответил Петерсен, может, прав американский астроном Уилл. Он считал, что куски ядра кометы состоят из загрязненного льда. Но это не обязательно замерзшая вода. Углекислота тоже выглядит льдом… Надо рискнуть. Скафандр есть, аварийный люк работает… штурман вдруг сморщился и, закусив губу, схватился за левый бок. Алеша кинулся к нему.
      — Ничего, ничего, — бормотал Петерсен и вытирал со лба пот. — Сейчас пройдет. — Он распрямился, слабо улыбнулся: Ты испугался? Это у меня так… ушиб. Давай готовить скафандр.
      И вдруг в каюте прозвучал хрипловатый бас:
      «Говорит рейсовый планетолет «Заря»! Говорит рейсовый планетолет «Заря»! В результате столкновения с неизвестным космическим телом…» И они услышали слово в слово, посланное штурманом сообщение о гибели «Зари».
      — Вот они, фокусы кометы, — угрюмо сказал Петерсен. — Не пробиться! Радиоволны полностью отражаются… А все-таки попробуем еще.
      Он сел к передатчику, полминуты собирался с мыслями и начал ровным голосом:
      «Говорит планетолет «Заря». Второе сообщение. Шестнадцать часов по земному (московскому) времени. Открыли иллюминатор. Находимся в голове кометы, в огромном рое ледяных и каменных глыб. Первое сообщение о катастрофе вернулось, отраженное непроницаемым для радиоволн слоем. Повторяю: сохранилась только носовая часть корабля.
      Перехожу на прием. Перехожу на прием.
      Штурман Руал Петерсен».
      Старик встал, открыл маленький шкафчик, стоя спиной к Алеше, достал пузырек с лекарством и быстро, таясь от мальчика, проглотил таблетку.
      — Вокруг Земли ведь тоже есть слой, непроницаемый для радиоволн, — сказал Алеша.
      — Да. Ионосфера. И она честно нам служит. Не будь ее невозможно было бы наладить связь на коротких волнах. Это ты и сам знаешь, из школьного курса. А наша комета будто скорлупой нас одела — никаких волн не пропускает.
      — Но ведь нашу комету, наверно, уже открыли?
      — Может быть, мальчик, может быть, — штурман опять сел за передатчик и начал медленно, тщательно проверять его.
      — Ты хорош, — бормотал он, осматривая детали передатчика, — и ты тоже хорошо работаешь, а ты… и ты в норме… гм… — Петерсен опустил голову, задумался.
      Алеша опять подсел к иллюминатору. Да, Солнце все-таки видно, но диск его намного меньше привычного, «земного» Солнца. Сверкающие льдины продолжали свое кружение, но среди них Алеша заметил и темные глыбы. Это, возможно, были обыкновенные каменные метеориты, подобные тем, что изредка падают на Землю.
      Прошло несколько минут, и каюту наполнили оглушительные нестройные звуки: обе передачи штурмана вернулись и гремели, перебивая и перекрывая друг друга. Первая передача звучала чуть тише, вторая, по странному капризу неведомых сил природы, все время меняла тембр голоса. Трудно было узнать в свистящей торопливой речи неторопливый бас Петерсена.
      — Бедлам! — пробормотал штурман.
      Алеша молчал. Ему хотелось зажать уши, закрыть глаза…
      — Мальчик, — Петерсен резко выключил радио, — тебе приходилось плавать в космосе?
      — Нет. Но я знаю, что это не так уж сложно.
      — Как сказать. — Штурман потер свое длинное лицо. — Я хочу тебя отправить охотиться за водой. Не испугаешься?
      Алеша только головой потряс. Если он и боялся, то лишь того, что его заподозрят в робости.
      Петерсен молча открыл стенной шкаф и вытащил скафандр. Это был белый в черную клетку комбинезон, с магнитными присосками на подошвах и перчатках, с прозрачным рогатым шлемом (две антенны напоминали козьи рожки), с баллончиками в заплечном мешке. На спине блестело золотое колечко. На широком поясе висели два пистолета-ракетницы.
      — Я тебя выпущу на тросике, — сказал Петерсен, разматывая гибкий шнур. — Ты вылезешь в шлюзовую камеру и ляжешь на спину. Я закрою люк и нажму вот эту синюю кнопку. Тебя вытолкнет наружу. Ты начнешь кувыркаться, как кувыркались первые космонавты. Но ты не пугайся. Раньше не было такого приспособления — стабилизатора. Нажмешь вот эту кнопку, и вращение прекратится.
      Штурман внимательно проверил герметичность костюма.
      — А мы в школе изучали эти скафандры, — сказал Алеша. Даже надевали в кабинете космонавтики. Этот, кажется, рассчитан на сутки?
      — Да, — Петерсен положил костюм перед Алешей. — Он тебе чуть велик, но это не страшно. Вообще-то надо было бы лезть за борт мне, но… понимаешь ли, если выходная камера неисправна, то… то опаснее находиться здесь, в каюте, а не в космосе. Помни: захочется есть — бери в зубы правую трубку, трубку питания. Станет душно — продуй левую, вот эту… микрофон у подбородка. Все ли ясно?
      — Ясно, товарищ штурман!
      — Когда доберешься до ближайшей льдины, закрепись и дай выстрел из ракетницы в сторону, противоположную кораблю. Тебя вместе со льдиной потащит ко мне. Ну, одевайся.
      Влезать в скафандр было делом довольно сложным, но с помощью Петерсена уже через десять минут Алеша стоял в полном облачении. Штурман проверил все швы, все сочленения костюма и лишь тогда подтолкнул Алешу к люку. Навинтованная крышка с глухим звоном закрылась за мальчиком. Он лег на спину.
      — Готов? — услышал он голос Петерсена.
      — Готов!
      — Внимание!.. Пошел!
      …Резкий свет ударил в глаза. Алеша поспешно опустил светофильтр.
      — Смелее, смелее, — прозвучал в шлеме голос штурмана, выбирай ближайшую льдину — и к ней! Травлю трос!
      На спине, прикрепленный к золотому колечку, зашевелился трос. Алеша закрыл глаза и оттолкнулся от корабля.
      Первым, что увидел Алеша, была носовая часть «Зари», плывущая в пространстве. Она походила на огромную рыбью голову. В довершение сходства, как круглый желтый глаз, ярко блестел открытый штурманом иллюминатор.
      Трос медленно разматывался. Алеша отошел уже метров на десять от обломка корабля.
      «Где же Солнце?» — подумал Алеша. Все вокруг блестело и искрилось, но в одном месте, чуть правее «Зари», блеск был особенно сильным — там сверкало наше родное светило. Его теплоту Алеша ощущал даже сквозь светофильтр.
      Дышалось легко, и он совсем успокоился. Правда, его порой начинало «вращать», но с помощью стабилизатора Алеша быстро обретал устойчивость.
      Трос натянулся. Алеша повис почти неподвижно, разводя и вновь сводя руки и ноги…
      — Как дела, мальчик?
      — Все хорошо, но до льдины еще далеко.
      — Трос рассчитан на сто метров. Ближе ничего не видно?
      — Ничего.
      Штурман замолчал на несколько минут. Он, наверно, думал.
      — Товарищ штурман!
      — Да.
      — Я отцеплю трос и попробую достичь льда, стреляя из ракетницы.
      — Нет. Возвращайся. Этот маневр сделаю я.
      — Да почему же? Вот я сейчас нащупал кольцо… вот… Ах!
      Трос отстегнулся, и Алеша поплыл в сторону. Интересно, что натянутый трос остался висеть в пространстве, как проведенная по линейке линия.
      — Спокойно, спокойно, — заговорил Петерсен, — уж если так получилось, то держи курс на ближайшую глыбу.
      Алеша повернулся спиной к ближайшей льдине и, вытянув руку с пистолетом, нажал на спуск.
      И сразу неодолимая сила потащила его прочь от корабля. В первую минуту Алеше стало страшно, и он невольно задвигал руками и ногами, пытаясь задержаться…
      — Все хорошо, не пугайся, мальчик, — ободрил его штурман.
      Нет, было не совсем хорошо. Алеша пронесся мимо цели. Льдина проплыла мимо него метрах в пяти. Это была целая ледяная скала и очертанием напоминала пьедестал памятника Петру Первому в Ленинграде.
      — Ничего, ничего, — утешал его Петерсен, — прицелься и стреляй еще раз.
      Попробуй прицелься! Ведь надо прицеливаться спиной к цели. Алеша вытянул руку, примерился… Бац!..
      На этот раз, кажется, удачнее. Скала растет, надвигается на Алешу. Ближе, ближе… Он вытягивает руки и — ура! — цепляется за острые грани ледяной глыбы. Да, это настоящий лед!
      Вот повезло! В скале оказалось углубление, маленькая пещера. Алеша залез в нее и, оглянувшись на далекий обломок «Зари», дал выстрел…
      Результат оказался совсем не таким, каким ждал его Алеша: глыба начала вращаться, и довольно быстро.
      — Товарищ штурман! Что делать? Она не летит к вам, а вращается! — закричал Алеша.
      — Не горячись. Главное сейчас — сосредоточиться. Сообрази, когда дать выстрел. Важно, чтобы толчок пришелся перпендикулярно к поверхности глыбы. Понял?
      Алеша все понимал, но попробуй найди перпендикуляр, когда у глыбы такая немыслимая форма!
      Наконец ему все-таки удалось направить скалу к «Заре». «Рыбья голова» заметно приблизилась. А вдруг он протаранит обломок корабля!.. От волнения засосало под ложечкой.
      Все ближе и ближе желтый глаз иллюминатора… еще минута — и две глыбы — стальная и ледяная — соприкоснулись.
 

3. НОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ

      Они лежали друг против друга на узких диванчиках и оба не могли уснуть. Алеша от усталости, а штурман — от тревожных мыслей.
      Тишину нарушали только щелчки автоматических приборов и тихий скрип обшивки «Зари». Это, чуть шевелясь, терлась о бок корабля ледяная глыба.
      — Товарищ штурман, — привстал Алеша, — вы не спите?
      — Нет, мальчик. Думаю, куда нас несет комета: к Солнцу или от Солнца, по эллипсу или по параболе. — Петерсен встал и потянулся: — Попробую спросить у нашего советчика.
      — Советчика? — Алеша соскочил с дивана.
      — Есть у нас кибер-советчик. Правда, данных маловато, но попробую, — и Петерсен углубился в вычисления. Он вытащил бортовой журнал, выписал из него последние данные, потом уселся с угломером у иллюминатора и долго ловил место наибольшего блеска…
      Кибер-советчик напоминал старинные стенные часы. Не было маятника, но зато на широком циферблате дрожали шесть стрелок разного цвета. Петерсен осторожно перевел их на нужные отсчеты и включил ток.
      Кибер-советчик загудел, защелкал и сказал металлически звонко:
      — Скорость около сорока километров в секунду. Расстояние от Солнца около ста восьмидесяти миллионов километров.
      Петерсен потер небритый подбородок:
      — Мы мчимся к Солнцу. Скорость еще увеличится. Мы пройдем вскоре мимо Земли. Неужели нас не заметят?.. Я хочу сказать, неужели наша комета не попалась на глаза ни одному астроному?
      Штурман встал и начал вытаскивать из ящика консервы, пачки концентратов и тубы с питательной пастой — традиционной «аварийной» пищей космонавтов.
      — Вот и все, — сказал старик, — мало.
      — Но вы же говорили, что пищи хватит на месяц? — удивился Алеша.
      — Это я так, чтобы ободрить тебя. Пищи хватит дней на пятнадцать. Разделим ее на пайки. Сперва будем есть консервы. Тубы — на конец.
      У Алеши сжалось сердце. Страх и горькое чувство беззащитности охватило его. Но он заставил себя выговорить побелевшими губами:
      — Нас найдут через несколько дней.
      Ответ как будто обманул Петерсена. Он поглядел на Алешу грустными выцветшими глазами и подумал: «Мне бы твою уверенность». А вслух заворчал:
      — Вот наша молодежь: всегда-то они спокойны, все им кажется обыкновенным. Как же! С детства привыкли слышать: десять миллиардов людей думают о тебе! Кругом автоматы. Захоти — и получишь…
      …Однообразно тянулись часы. Самым тяжелым было не ограничение в еде, а вынужденное бездействие, невозможность активно бороться с несчастьем.
      Они пересекли орбиту Земли, тщетно вызывая родную планету. В ответ, будто издеваясь над ними, гремела страшная какофония. Это возвращались к ним их же изуродованные передачи.
      Несколько раз Алеша просил Петерсена пустить его «поплавать» в космосе, но штурман не позволил:
      — Береги скафандр, Алеша. Если откажут наши автоматы и жить в каюте станет невозможно, скафандр спасет тебя.
      — А вы? Ведь скафандр у нас один.
      — Что я? Я — старик. Я прожил жизнь. А тебе еще только начинать ее.
      …Измученный Алеша крепко спал и не слышал, как осторожно поднялся со своего диванчика Петерсен. Старик был бледен до синевы и долго стоял, покачиваясь, упираясь плечом в стену. Потом, тяжело передвигая ноги, он подошел к ящику с продуктами и несколько минут о чем-то думал, перебирая тубы и пакеты с концентратами. Наконец, видимо приняв решение, вытащил из-под дивана противорадиационный плащ, и, громко шурша шершавой тканью, надел его на себя. Подошел к спящему Алеше, постоял над ним и, что-то прошептав, открыл в стене дверцу с красной надписью:
      «Без защиты не входить. Радиация».
      Долго не возвращался штурман. Из-за дверцы слышались странные звуки: шипение, свист, отрывистые фразы. Прошло два часа…
      Алеша открыл глаза. Перед ним в желтом, остро пахнущем плаще стоял Петерсен.
      — Проснулся, мальчик?.. Я тебе должен сообщить дурную весть: автоматы надо перезарядить, иначе мы пропали. Нам придется на время расстаться… Что же ты испугался? На время, да и голос мой ты будешь слышать. Я пойду, — старик указал на дверцу с красной надписью, — их перезаряжать. Это дело долгое. Я взял с собой продукты и воду. За меня не беспокойся. Ты будешь по-прежнему в каюте, а я там, за дверцей. Эта работа требует нескольких дней. Я там буду и днем и ночью. До свиданья, мальчик.
      — Подождите! — закричал Алеша. — Как же так? Я еще не понял: почему нельзя нам работать вместе? Я не хочу оставаться один! Я… я сойду с ума! Не уходите!..
      Лицо Петерсена стало строгим и угрюмым:
      — Замолчи и выполняй приказ! Ты обещал мне быть смелым, быть настоящим мужчиной, а скис при первом осложнении. Привыкай! Космонавт не должен бояться одиночества. А ты… Я же буду за дверцей, близко. — Петерсен резко отвернулся от Алеши. — Прощай!
      Дверца со звоном захлопнулась. Алеша остался один. «Черствый, злой старик, — думал обиженный Алеша. — Я так к нему привязался, жалел его, а ему до меня и дела нет! Я ему, наверно, наскучил, вот он и заперся со своими автоматами. Назло ему не буду с ним разговаривать. Пусть сидит и работает».
      Легко было так решить, но не легко выполнить. Прошло всего два дня, а Алеше уже стало невыносимо одиноко. Он много спал, ел и пил, не соблюдая строго установленной штурманом нормы, и валялся на диване, насвистывая любимые песни. Песен было много, но это занятие Алеше вскоре надоело. Он достал тетрадь и принялся за дневник. Но, чтобы писать, надо переживать какие-то события, а с того дня, как Петерсен скрылся в автоматной кабине, никаких происшествий не было. Из-за дверцы с красной надписью слышались вздохи, кряхтенье и хриплые восклицания. Иногда Алеша слышал надоевшие ему до жути советы Петерсена; они сводились к одному: надо сохранять спокойствие, а если станет невозможно жить в каюте, то следует надеть скафандр…
      Алеша поймал себя на том, что пишет одну и ту же фразу: «Что делать? Что делать? Скорее бы штурман закончил ремонт…»
      Так тянулись день за днем, день за днем…
      — Мы приближаемся к Солнцу, — неожиданно громко проговорил из-за дверцы Петерсен, — не волнуйся, мальчик. Автоматы снизят температуру. Сейчас плюс двадцать пять. Я продолжаю работать. Еще много, много работы. Не скучай.
      — Товарищ штурман! — завопил Алеша и, подскочив к дверце, забарабанил кулаками в холодную сталь. — Впустите меня!
      — Не волнуйся, мальчик, — прохрипел в ответ Петерсен, открыть дверцу не могу. Радиация, У тебя нет плаща. Помни, мы приближаемся к Солнцу. Если станет очень жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр.
      Да, становилось жарко. Алеша взглянул на термометр. Плюс 32! Он снял верхнюю одежду, опустился на пол. Выпил стакан воды.
      Вот этого делать не следовало. Пот залил глаза. Стало еще жарче.
      — Спокойно, мальчик, — опять заговорил Петерсен, — если станет жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр. Я продолжаю работать. Еще много работы.
      А термометр уже показывал плюс 40! Алеша изнемогал. Ему казалось, что еще немного — и кровь в нем вскипит…
      — Я больше не могу! — закричал он, подполз к дверце и прижался лицом к стальному листу.
      Он ожидал, что почувствует прохладу, но стальная дверца уже нагрелась, как печь.
      — Спокойно, мальчик, — захрипел из кабины штурман, — если станет жарко, невыносимо жарко, надевай скафандр. Я продолжаю работать. Еще много работы.
      Мокрыми от пота, вялыми руками Алеша медленно натягивал на себя скафандр. Прорезиненная ткань выскальзывала из рук.
      Термометр показывал плюс 55!..
      Уф! Какое облегчение почувствовал Алеша! Превосходный костюм отлично регулировал температуру. Алеша ожил, с жадностью сделал несколько глотков питательной смеси.
      Гермошлем не пропускал звуков. Связи с Петерсеном не было. Как он переносит такую температуру в тесной кабине автоматики!
      Скорее наружу!
      Алеша залез в тамбур, захлопнул за собой крышку. Некому было его катапультировать. Пришлось открывать наружный люк «вручную». С этой задачей он все-таки справился, и то, что Алеша увидел вокруг «Зари», на миг заставило забыть все: и уход Петерсена, и свое отчаянное положение.
 

4. РЯДОМ С СОЛНЦЕМ

      Огромное, раз в пять больше привычного Солнце! Его бело-желтый диск оброс кроваво-красными деревьями протуберанцев, испещрен иссиня-черными пятнами. Смотреть на него было страшно, но и оторваться совершенно невозможно — великолепное зрелище!
      Все тонуло в огне и свете. Сквозь скафандр Алеша, казалось, ощущал могучее жаркое давление лучей.
      Алеша отвернулся от Солнца и вскрикнул: где же глыбы льда, совсем недавно бороздившие пространство вокруг «Зари»? Их нет!
      Где зеленоватая дымка?
      Зеленый свет стал еще интенсивнее, он заливал полнеба.
      Но зато в светло-сером пространстве висел красновато-желтый диск, усеянный кольцами кратеров.
      Луна? Но какая же может быть Луна рядом с Солнцем…
      Меркурий! Ну конечно же, это Меркурий!
      Но ведь если это Меркурий, то на нем (Алеша знал) есть люди.
      Уже второй год работает на Северном полюсе планеты научная станция. Главная задача ее — изучение Солнца. У них есть небольшой планетолет на случай, если станцию придется срочно ликвидировать. Если бы Алеша мог дать о себе знать!..
      Долго он смотрел на голый морщинистый лик Меркурия. Эта планета оказалась очень похожей на Луну. Не случайно начальником станции поставлен видный селенограф Жан Лекок…
      Потом Алеша заметил, что если исчезли ледяные глыбы, то каменные метеориты продолжали кружится вокруг общего центра тяжести.
      Да, комета существовала, хотя и растеряла часть своих сокровищ. Она огибала Солнце и, как знать, уйдя вновь далеко от жаркого светила, возможно, опять обзаведется запасами льда.
      Было нестерпимо глядеть на огромное косматое Солнце. Даже сквозь сильный светофильтр Алеше приходилось то и дело закрывать глаза. Он переполз на «теневую» сторону «Зари», но обломок вращался, и очень скоро Алеше пришлось опять спасаться от губительного жара.
      Так прошло несколько мучительных часов. От всех тягостных происшествий, нарастающих опасностей, грандиозных, необыкновенных картин кружилась голова. Повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, он несколько раз переползал, прячась от Солнца, в тень.
      Потом — он никак не мог вспомнить, как это случилось, приподнял крышку люка и, как ящерица, вполз в тамбур. Там он лежал долго-долго. Наконец сознание вернулось к нему.
      «Пищи и воздуха в скафандре лишь на сутки», — вспомнил Алеша.
      Он решил рискнуть вернуться в каюту штурмана. Если автоматы еще работали, то там был почти неограниченный запас воздуха. Правда, воздуха горячего, но не вечно же комета будет кружиться у самого Солнца…
      Со страхом он снял шлем. Все тихо. Петерсен молчит. Только щелкают приборы. Температура понизилась — плюс сорок. Это много, но вынести можно.
      — Товарищ штурман! — крикнул Алеша, подойдя к дверце с красной надписью. — Вы живы?
      — Все в порядке, Алеша. Не волнуйся, — ответил хриплый голос Петерсена. — Я продолжаю работу.
      Алеша с сожалением вылез из скафандра, с отвращением вдохнул пахнущий резиной и кожей воздух.
      — Когда же вы кончите работу? — спросил он, ложась на пол. — Я прямо с ума схожу от скуки.
      — Не волнуйся, Алеша, — опять повторил штурман, — работы много. Если откажут автоматы, надевай скафандр…
      Алеша задремал и очнулся от холода. Вскочил и не сразу понял, почему на щите управления автоматами зажглись красные огоньки. Дышалось трудно. Лампы светили в полнакала.
      — Товарищ штурман! Товарищ штурман! — отчаянно закричал Алеша, молотя кулаками в стальную дверцу. — Что случилось? Почему вы молчите?
      — Не волнуйся, Алеша, — медленным хриплым шепотом заговорил штурман, — ра-бо-ты мно-го. Ес-ли отка-жут ав-то… — голос перешел в еле слышный вздох и смолк…
      — Автоматы отказали! — Алеша кинулся к скафандру и дрожащими руками натянул на себя тяжелую, ледяную на ощупь одежду. Он понял, что теперь уже не жара, а стужа угрожала ему.
      Комета обогнула Солнце и неслась прочь от него во тьму и в холод.
      Лампы вдруг ярко засияли, заискрились заиндевелые стены каюты штурмана. Но это была последняя вспышка энергии.
      Несколько секунд — и ледяной мрак обступил Алешу.
 

5. «МЕРКУРИЙ-1»

      Над зазубренным близким горизонтом в черно-лиловом небе висит огромное желтое Солнце. Залитые палящим светом, изрезанные трещинами, высоко торчат красные горы Меркурия.
      Странный мир! Одно полушарие изнывает от дикого света и жара, а другое спит в вечном мраке и холоде. Воздуха нет. Есть реденькая атмосфера из чужеродных газов, придающих небу лиловатый оттенок.
      В широкой расщелине красной горы, на самой границе дня и ночи, тепла и холода, серебристо белеет научно-исследовательская станция «Меркурий-1». Это увенчанный высоким куполом широченный цилиндр, на одну треть врытый в скалистый грунт. Шесть секторов-кают глядят на суровый пейзаж шестью глазами-иллюминаторами. И, как толстые веки, прикрывают их мощные светофильтры.
      Вот уже второй год работает станция — самое близкое к Солнцу поселение людей. Трудные задачи стояли перед учеными: главная из них — научиться предсказывать вспышки на Солнце.
      Ни один космонавт, странствующий в пределах Солнечной системы, особенно меж планет земной группы, не может быть уверен, что его корабль не подвергнется внезапному лучевому удару. Знать о них заранее, иметь возможность защититься было проблемой номер один. Даже картографирование Меркурия стояло у исследователей на втором месте.
      Шесть человек различных характеров и привычек, на долгий срок оторванные от родных и друзей, работали (это может показаться странным) слаженно и без ссор.
      На каком же языке они меж собой объяснялись?
      Каждый владел, кроме своего родного, еще по меньшей мере двумя языками. У исследователей в ходу была шутка: «Мы здороваемся, прощаемся и ругаемся каждый на своем языке». Проще сказать, они говорили меж собой на языке дружбы.
      На столе начальника «Меркурия-1» лежал список личного состава станции:
 
      1. Жан Лекок — начальник, планетолог.
      2. Ганс Гюнтер — заместитель начальника, астроном.
      3. Роберт Джексон — физик, кибернетик.
      4. Анти Тимонен — пилот-космонавт, связист.
      5. Петр Орлянкин — биолог, врач.
      6. Джакомо Трояни — механик, кулинар.
 
      В распоряжении ученых имелись два вездехода. Один для поездок в холодную зону планеты, а второй — для путешествий по жаркому полушарию. Один с мощной обогревательной системой, другой с еще более мощной системой охлаждения.
      На случай бедствия, срочной эвакуации в их распоряжении был небольшой планетолет «Гермес».
      Космодром, склады горючего, продовольствия, запасного оборудования и, наконец, атомная установка — все это находилось на теневой стороне Меркурия.
      С холодом бороться легче, чем с жарой!
 

6. ВСЕМ! ВСЕМ! ВСЕМ!

      Жан Лекок видел неприятный и глупый сон: он стоит в белом лекционном зале Института космической физики и собирается рассказывать о действующих вулканах Меркурия. Народу — полно! Все смотрят ему в рот, а он никак не может выговорить первую фразу. Все смеются. Председатель звонит. Опять все смеются. Звон все громче…
      Тут только Лекок раскрыл глаза. Звонил видеофон.
      — Кто? — спросил он сипло.
      — Гутен морген, Жан, — в матовом экране проступило пухлое с голубыми глазами лицо Ганса Гюнтера.
      — Бонжур!.. Ты меня разбудил на час раньше срока. Что-нибудь случилось?
      — Плохая новость, Жан. Я дал анализировать свои годичные наблюдения Роберту…
      — Это я знаю.
      — Сейчас он получил ответ… впрочем, пусть он сам тебе скажет, — лицо Гюнтера отодвинулось, и Лекок увидел длинную, с могучим подбородком физиономию Джексона.
      — Салют, шеф! — забасил физик. — Так вот… надо ждать хромосферной вспышки исключительной силы.
      — А твои киберы не врут?
      Роберт пожал плечами.
      — Анализировано дважды. Результаты сошлись.
      — А когда ждать вспышки?
      — От ста до семисот часов.
      — Гм! — Лекок схватился за переносицу своего большого орлиного носа и сдвинул толстые черные брови — свойственный ему жест раздумья. — Зови всех! Надо срочно послать предупреждение.
      Вскоре все работники станции собрались в центральной комнате, кают-компании.
      — Тим, — обратился Лекок к рыжему зеленоглазому великану, — срочная передача! — И он громко прочел, старательно выговаривая каждое слово:
       — «Всем! Всем! Всем! Предупреждает «Меркурий-1»! Предупреждает «Меркурий-1»! Предупреждает «Меркурий-1»!
      Всем космонавтам, всем работающим по монтажу космических станций, всем исследователям планет, лишенных естественной защиты (атмосферы).
      На Солнце ожидается хромосферная вспышка исключительной силы. Необходимо принять меры защиты. Космическим кораблям вернуться на базы. Вспышка ожидается не раньше, чем через сто часов, и не позже, чем через семьсот часов.
       Предупреждает «Меркурий-1»! Предупреждает «Меркурий-1»! Предупреждает «Меркурий-1»!»
      — Все согласны с таким текстом?
      — Бене, бене, маэстро! — ответил маленький крепыш с синими, несмотря на ежедневное бритье, щеками — механик Джакомо Трояни.
      Остальные тоже не возражали.
 

7. СТРАННАЯ РАДИОГРАММА

      — А все-таки это замечательно! — воскликнул «самый молодой человек на планете», так называли товарищи двадцатипятилетнего Петю Орлянкина.
      Лекок наморщил лоб:
      — Замечательно?
      — Конечно, замечательно! Впервые за всю историю Земли! Вы понимаете? Впервые! Человек предсказал вспышку на Солнце! Ай да мы! Я горжусь нашей станцией!
      — А не рано ли? — ответил Лекок. — Наш прогноз может быть неточен. Еще хуже, если мы опоздали с предупреждением. Может, вот сейчас, сию минуту Солнце — бах!
      Орлянкин замолчал, но не надолго.
      — Представляю, как после нашего предупреждения опустеет космос. Рейсы на Луну, на Марс, на Венеру отменят до особого распоряжения. Сколько это вызовет непредвиденных разлук!..
      — Не задержали бы наш грузовой, — встревожился Трояни, мясо на исходе. Не хочется переходить на пасты в тубах.
      — Кстати, пора завтракать, — напомнил Джексон. — Надеюсь, сегодня не макароны?
      — Нет, о свирепый австралиец, тебе будет «стэйк» с луком, — и Трояни стал хозяйничать…
      Завтрак подходил к концу, и все удивлялись, что Тимонен опаздывает.
      — Неужели он все еще передает предупреждение? — спросил Лекок. — Ты его звал, Джакомо?
      — Звал. И в ответ услышал… как это?.. Перкеле! Финским я не владею, но это слово, как только узнал Тима, мне знакомо.
      Все засмеялись.
      — Наш радиомаэстро что-то ловит в космосе, — продолжал Трояни, — и у него сейчас такое лицо! Наверняка познакомился с прекрасной девушкой мира Альфа Центавра…
      — Сигнал бедствия! — прервал его Тимонен и положил перед Лекоком раскрытый вахтенный журнал.
       — «Говорит планетолет «Заря»! Второе сообщение. 16 часов по земному (московскому) времени. Открыли иллюминатор, — сперва тихо, потом все громче читал Лекок, — находимся в голове кометы, в огромном рое ледяных и каменных глыб. Первое сообщение о катастрофе вернулось, отраженное непроницаемым для радиоволн слоем. Повторяю, сохранилась только носовая часть корабля…»— Лекок дошел до конца и поднял глаза на Тимонена: — Ты ответил?
      — Да. Но он не отвечает. Может… погиб?
      — Какой ужас!
      — Несчастные!
      — Надо запросить Землю!
      — Я знал Петерсена. Бедный старик! — перебивая друг друга, заговорили ученые. К их удивлению, Лекок был невозмутим.
      — Успокойтесь, товарищи! Это мистификация. Шутка глупого радиста, обалдевшего от долгой вахты в космосе. Вы не обратили внимания на дату. Двадцатое июля! Если ей верить, то радиограмма шла к нам двадцать дней! Откуда же она послана? С Трансплутона? С соседней галактики?..
      — Подождите, Жан, — заговорил Гюнтер, — дату можно переврать при приеме. Тим, хорошая ли была слышимость?
      — Очень плохая, Ганс. Много помех, искажений. Но дату я слышал хорошо, — твердо сказал Тимонен.
      — Радиоволны не мясо, не овощи, — уже раздраженно кричал Лекок, — их нельзя законсервировать на двадцать дней! Через три часа — очередной разговор с Землей. Ручаюсь, мы узнаем, что «Заря» благополучно прибыла на Марс.
      — Но нельзя ждать три часа! — закричал Орлянкин.
      — Это особый случай! Надо срочно вызвать Землю! — подхватили все.
      Лекок обвел глазами ученых:
      — Вы так считаете?.. Хорошо. Запросим. Пошли, Тим! — и он скрылся с радистом в комнате связи.
      — А я пойду в обсерваторию, — встал Гюнтер.
      По винтовой лестнице он забрался под купол. Там была его рабочая комната.
      — Координаты, где у меня ее координаты? — бормотал астроном, роясь в ящиках стола.
      Спустя несколько минут труба телескопа с низким гудением плавно поднялась к центру купола. Купол с легким звоном раскрылся и снова сомкнулся, пропустив трубу в верхнюю часть обсерватории, предназначенную только для наблюдений.
      А Гюнтер сидел за столом, изредка нажимая кнопки. Там, наверху, автомат-наблюдатель искал недавно открытую комету, получившую наименование «Комета Гюнтера 2065».
      Число означало год открытия.
 

8. КАК ПОСТУПИТЬ?

      — Ну, что?
      — Ну, как?
      — Что Земля?
      Орлянкин, Трояни и Джексон обступили Лекока, а тот хмурился и медлил с ответом: он не любил огорчать людей.
      — Земля, как и мы, приняла радио «Зари», — медленно, будто нехотя, заговорил Лекок. — Земля считает, что «Заря» действительно погибла, не долетев до Марса. Корабль искали, но не нашли. Его вычеркнули из списков Космофлота.
      — А Петерсен и Донцов? — спросил Орлянкин.
      — Земля опять же, как и мы, не может понять, почему радио «Зари» шло двадцать дней. «Это необъяснимо, — сказали мне, — но штурман и пассажир если и были живы сразу после катастрофы, то теперь, увлеченные кометой к Солнцу, наверняка погибли».
      — И Земля не пошлет корабль на поиски? — почти со страхом спросил Орлянкин.
      — И Земля не пошлет корабль на поиски.
      — Но почему? Это бесчеловечно!
      — А потому, что мы сами послали в космос предупреждение. Забыли? Вспышка! Нельзя рисковать людьми ради туманной надежды найти где-то в окрестностях Солнца обломок «Зари» с двумя трупами. Да и где искать?
      — Черт возьми! — невесело усмехнулся Джексон. — Наша старуха Земля до ужаса логична. Действительно, кто ответит, что это была за комета? Где она?
      — Я отвечу, — раздалось откуда-то сверху.
      Все подняли головы. На лестнице стоял Гюнтер.
      — Это была моя комета, — продолжал он, с нажимом на слове «моя». — Комета Гюнтера 2065. Ее ядро окружено сильнейшим электромагнитным полем. Настолько мощным, что к нам не мог пробиться ни один из сигналов Петерсена.
      — Но мы их все-таки услышали, — возразил Орлянкин.
      — Да, потому что комета, огибая Солнце, потеряла свою броню и вообще претерпела ряд изменений. Так было, скажем, с кометой Биэлы в 1872 году, так было со знаменитой кометой Энке, породившей поток метеоров Тауриды, так было…
      — Не отвлекайся, Ганс, к делу! — крикнул Лекок.
      — Я к делу. Моя комета лишилась электромагнитной брони, но приобрела роскошный хвост, — и Гюнтер бросил на стол фотоснимок.
      — Как? Эта хвостатая красавица и есть та самая?.. — удивился Трояни.
      — Да, да. В момент открытия я обнаружил размытое пятнышко с яркой точкой — ядром. Теперь ее не узнать.
      — Но если брони нет, — заметил Орлянкин, — то, если Петерсен и Донцов живы, мы можем с ними связаться!
      Астроном кивнул головой:
      — Одного нельзя понять — неувязки с датами. Законсервировать радиоволны нельзя. Загадка! Хорошо бы слетать к комете. До нее сейчас сравнительно недалеко — десять миллионов километров. И это расстояние будет сохраняться несколько суток. Сейчас ее орбита и орбита Меркурия сблизились. Но потом она обгонит нас и уйдет далеко в сторону.
      — А ее скорость? — спросил Орлянкин.
      — Около сорока километров в секунду.
      — Можно разогнать корабль, уравнять скорости, и… — начал Джексон, но его прервал возглас Тимонена: — «Заря» нашлась! «Заря» ответила!
 

9. БУНТ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ

      — Кто тебе ответил, Тим? Штурман?
      — Да. Хриплый такой бас. Только и успел сказать: «Говорит «Заря», перехожу на прием…» — и сразу прервался.
      Все переглянулись.
      — Что-то там опять случилось, — Лекок зашагал вокруг стола, — вот злополучный корабль!
      — Может, нет воздуха?
      — Может, они умирают от голода? — заговорили все.
      — Жан! — Гюнтер остановил начальника, — что же ты молчишь? Надо лететь на помощь. Назначай — кому?
      Лицо Лекока было угрюмо и печально.
      — Никто не полетит, — ответил он глухо, чуть отворотясь.
      — Почему? — спросили все разом.
      — Вспышка! Вы забыли о вспышке. Полет к комете займет в оба конца больше ста часов. Я не могу отправить вас на смерть.
      — Почему на смерть? — возразил Гюнтер. — Это рискованно, но всякий полет в космос рискован. Вспышка может быть и через семьсот часов.
      — Я сказал — нет! — Лекок резко отвернулся.
      — Тогда, начальник, — начал Тимонен и замолчал, но итальянец живо досказал:
      — Мы полетим без твоего разрешения.
      — Что? — поднял брови Лекок.
      Тимонен решительно зашагал к выходу.
      — Тимонен, стой! — закричал Лекок. — Что это? Где я нахожусь? На пиратском корабле или на научной станции середины двадцать первого века? Что вы молчите? Вы заодно с ним?
      — Пойми, Жан, — мягко остановил его Гюнтер, — если мы не полетим на помощь… как нам жить дальше? Ты не имеешь права запретить нам проявить человечность.
      — Я блокирую космодром! — Лекок бросился к щиту управления и натолкнулся на Джексона.
      — Ты, надеюсь, не будешь со мной драться? — усмехаясь, спросил австралиец.
      — Да поймите вы, — кричал в отчаянии Лекок, — я отвечаю за вас! Это мой долг! Исполнение долга — тоже проявление человечности. Как я буду смотреть в глаза людям Земли? Все десять миллиардов скажут: он погубил своих ученых! Он сознательно послал их на смерть!
      — А что скажут нам эти десять миллиардов? — вмешался Орлянкин. — Что скажут, если мы не попытаемся спасти две человеческие жизни?
      — В последний раз, — сухо спросил Гюнтер, — отпускаешь?
      — Нет, нет и еще раз нет!.. Или… действуйте без моего согласия! — и Лекок вышел, с силой хлопнув дверью.
      — Тогда… — Гюнтер пожал плечами, — беру все на себя… Вот мой первый приказ: Тимонен летит на помощь «Заре». Кто летит с ним? Инструкция не разрешает полетов в одиночку.
      — Я! — ответили хором все.
      — А я думаю, — Гюнтер улыбнулся, — командир корабля должен сам выбрать себе спутника.
      Все согласились, и когда пришел уже одетый в рабочий костюм космонавта Тимонен, Гюнтер предложил ему выбрать себе товарища.
      Зеленоватые глаза Тимонена пробежали по напряженным лицам ученых и, потеплев, остановились на итальянце.
      — О, грацие, грацие, радиомаэстро! — подпрыгнул от радости Трояни.
      — Тим, — Гюнтер вынул из кармана мелко исписанные листы, — корректировать полет буду я. Но, когда сблизишься с кометой, бери управление на себя. Там обстановка будет, думаю, сложная. Действуй, как найдешь нужным…
      Все, кроме Лекока, ушедшего в свою каюту, теснились за спиной Гюнтера. В глубине белого экрана они. видели блестящий в лучах прожекторов космодром, две фигурки, деловито поднимающиеся по узкой лестнице к входному люку «Гермеса». Вот экран мигнул и показал Тимонена и Трояни, лежащих в амортизационных креслах…
      — Как связь, Тим? — Гюнтер придирчиво вглядывался в экран. — Мутновато… а, вот теперь лучше.
      — Все в порядке, Ганс. Давай команду, — сказал Тимонен.
      — Разрешаю взлет, — спокойно, даже как-то буднично скомандовал Гюнтер.
      Палец Тимонена лег на кнопку…
      На столе звякнула посуда. Дом-цилиндр содрогнулся. Пол нажал на подошвы. Гюнтер тихо считал секунды:
      — Айн… цвай… драй… все в порядке. Летят.
 

10. «ГЕРМЕС» ДОГОНЯЕТ КОМЕТУ

      «Гермес» — небольшой космический корабль, рассчитанный лишь на шесть человек экипажа, имел один недостаток, точнее сказать — неудобство: на нем не было искусственной гравитации. Это сложное приспособление только-только входило в практику. Им оснащались лишь огромные пассажирские лайнеры, к типу которых принадлежала и погибшая «Заря».
      Зато автоматики на «Гермесе» было много: автоматы-синтезаторы воды, автоматы-возобновители и очистители воздуха, обогреватели, осветители — все они питались от атомного сердца корабля.
      В каюте штурмана, на видном месте, стояла небольшая кибер-машина. Трояни любил потешаться над ней, заставляя решать глупейшие задачи. Например: какое имя больше подходит космонавту: Жан, Роберт, Ганс, Петр, Анти или Джакомо?
      Бедная машина долго гудела и щелкала, добросовестно стараясь найти какой-то смысл в перечне имен, и, наконец, звонко отвечала: «Мало данных!»
      Когда «Гермес» достиг скорости пятьдесят километров в секунду, двигатели были выключены, и космонавтам пришлось привыкать к невесомости.
      — Мы делаем четыре миллиона триста тысяч километров за сутки, — Тимонен потер щеку, заросшую рыжей щетиной, — этого мало, чтобы догнать комету за несколько суток.
      — Так увеличим скорость, — Трояни висел над креслом пилота.
      — Рискованно.
      — Для нас?
      — Для горючего. Его понадобится много для торможения и для маневров, когда будем искать «Зарю».
      — Но… Тим, еще больший риск лететь тихо. Ты что, забыл о вспышке?
      — Ладно, — Тимонен положил руку на кнопку, — приготовься, сейчас тряхнет.
      «Гермес» вздрогнул, и Джакомо, не успевший пристегнуться к креслу, с проклятьем полетел вверх ногами.
      — Ничего, — усмехнулся Тимонен, — зато мы выжали шестьдесят километров в секунду. Пройдем за сутки пять миллионов сто восемьдесят четыре тысячи километров. Завтра войдем в комету.
      А на следующий день произошел такой разговор с «Меркурием-1»:
      — Гутен таг, Тим! Как связь?
      — Терве, Ганс. Связь хорошая, устойчивая.
      — Вижу, что ты небритый. Получай выговор… Ну как, догнали?
      — Мы в заданной точке, но «Зари» нет.
      — А вы искали ее?
      — Экраны кругового обзора включены. Джакомо от них не отходит, но «Зари» нет.
      — А что есть?
      — Кое-где видели каменные глыбы. Самые разные: есть как булыжник, есть со скалу. Маневрировать трудно. Боюсь довериться автоматам.
      Гюнтер немного подумал и сказал:
      — Я ожидал, что найти «Зарю» будет трудно. Комета — «видимое ничто», так их называли еще в прошлом веке. А сейчас комета лишилась ядра, — это, в сущности, рой пылинок. Очень хорошо, что и электромагнитную броню она тоже потеряла, иначе мы бы не имели связи… Слушай, Тим, а не спутали вы обломок «Зари» с каменной глыбой?
      — Ну уж! — возмутился Трояни.
      — Хорошо, — сказал Тимонен, — мы будем делать вылазки наружу. А что у вас?.. как Жан?
      — Сидит у себя и дуется.
      — Ясно. Привет всем! Продолжаем поиски.
      Экран погас.
      Трояни, ворча под нос, проверял экраны кругового обзора… Ничего! Бескрайняя бездна с косматым Солнцем, с точками звезд. Как древняя медная монета, плывет диск Меркурия, слепит зеркально-белый серп Венеры…
      У Трояни заслезились глаза.
      «А что, если и вправду мы пропустили обломок «Зари», доверившись экранам? — подумал он. — Глаза устают так, что… Э-э, вот опять какая-то штука на пределе видимости…»
      — Давай скафандр! — повернулся он к пилоту.
      Через четверть часа итальянец, как рыба, проплыл в шлюзовую камеру.
      — Я готов! — услышал нацепивший наушники Тимонен…
      Трояни зажмурился и прижался всем телом к иссиня-серой обшивке «Гермеса». Его затошнило. Он давно не был с космосом один на один.
      — Ну, как там? — спросил Тимонен. — Что ты молчишь?
      — Осваиваюсь, — был неопределенный ответ.
 

11. ТРОЯНИ ИЩЕТ «ЗАРЮ»

      Придя в себя после приступа слабости, Трояни поднялся на колени, а потом, благословляя человека, придумавшего магнитные присоски на подошвах и перчатках скафандра, довольно быстро пошел на четвереньках. Спустя минуту он уже всматривался в окружающую его бездну.
      — Ну, как? — опять спросил Тимонен.
      — Что ты торопишь? Дай осмотреться.
      «Любопытно, — думал он, — мы в самом деле внутри кометы. Какой-то зеленоватый ореол, какое-то бледное сияние есть, особенно в стороне, противоположной Солнцу… Э, что это за штука там блестит?»
      — Тим!
      — Да.
      — Убавь скорость. Сдается мне, что комета летит медленнее нас. Я какую-то штуку заметил, а она от нас отстает.
      — Тогда лезь обратно.
      — Зачем?
      — Тебя же инерция бросит вперед — и ты улетишь.
      Трояни с неожиданным для него проворством забрался в шлюзовую камеру, захлопнул крышку.
      Корабль содрогнулся. Из узких носовых дюз вылетело зеленое пламя. Прошло несколько минут.
      — Вылезай! — скомандовал Тимонен.
      — Подожди, не торопи.
      Трояни, кряхтя, снова вылез наружу. Где эта штука? Ага, вот она! Похожа на рыбу, у которой оторвали голову… Санта Мария! Да это же!..
      Да, это была «Заря». Страшный удар вспорол корабль, будто огромным ножом. Трояни похолодел от ужаса. Он понял, что смерть настигла экипаж и пассажиров «Зари» мгновенно. Иссушенные, вымороженные мумии людей застыли навеки в тех позах, в каких застала их катастрофа. Двое играют в шахматы, один читает, удобно развалясь на диване. Кто-то из команды положил руку на кран синтезатора воды…
      — Тим! — хрипло позвал Трояни, — посмотри в левый иллюминатор. Видишь?
      Да, Тимонен видел все. Скорости «Гермеса» и «Зари» уравнялись, и долго-долго стояла перед глазами космонавтов жуткая картина.
      — Я больше не могу, — шепнул итальянец.
      Руки у него дрожали, и он с трудом просунулся в люк. Через несколько минут они вызывали «Меркурий-1».
      Гюнтер выслушал краткий доклад Тимонена и печально покачал головой:
      — Я понимаю, вам тяжело, но… надо искать носовой отсек «Зари». Он не может быть далеко… Ищите.
      — А что у вас? — спросил Тимонен.
      — Я сделал ряд новых наблюдений Солнца. Может, Роберту с его киберами удастся уточнить дату вспышки.
      — А что Жан?
      — Жан выверяет счетчики. Готовится к вспышке.
      — До свиданья, Ганс!
      — До свиданья, Тим! До свиданья, Джакомо!
 

12. НАШЛИ

      Сманеврировав, «Гермес» удалился от погибшей «Зари». Все чаще и чаще начали попадаться каменные глыбы самых причудливых очертаний. Одни походили на огромные зеленовато-черные огурцы, усеянные пупырышками; другие напоминали розовые раковины теплых морей. Все они ярко блестели, и несколько раз космонавтам казалось, что они нашли носовой отсек «Зари», но при проверке встречали просто крупный метеорит.
      На маневры уходило много горючего и много времени. Это все больше беспокоило Тимонена, и он решил посоветоваться с «Меркурием-1».
      — Возвращайтесь, Тим, — сказал Гюнтер, — вы сделали все, что могли. Возвращайтесь. Киберы проанализировали новые данные и дали ответ, что вспышка будет, — астроном взглянул на часы, — через пятьдесят пять часов…
      В этот миг Трояни, словно прилипший к экрану, вдруг сделал резкое движение и, крича: «Вот он! Нашел!» — взлетел и завертелся в воздухе.
      Тимонен бросил быстрый взгляд в иллюминатор… Да, в самом деле, чуть обгоняя «Гермес», проплыл обломок планетолета, похожий на рыбью голову.
      — Не буду вам мешать, — сказал астроном на прощание и, пожелав успеха, выключил связь…
      — На этот раз я выпущу тебя на тросе, — говорил пилот, помогая итальянцу надеть скафандр. — Ближе подвести корабль не могу. Что ты ежишься?
      — У меня развилась в последние дни болезнь… как ее? Боязнь пространства, — ответил Трояни.
      — Когда это ты успел заразиться такой редкой болезнью? удивился Тимонен. — Я бы сам полез, но на тебя боюсь оставить «Гермес».
      — Ах, вот как! — Трояни торопливо напялил на голову гермошлем. Пилот педантично проверил скафандр.
      — Счастливо! Советую в космосе не махать руками при разговоре. Это вредная привычка. Отвыкай.
      Тимонен закрыл за другом шлюз и сел к иллюминатору.
      — Уф! — услышал он. Это итальянец оттолкнулся от корабля и понесся к обломку «Зари». Вначале все шло хорошо, но Трояни забыл включить стабилизатор и начал вращаться, наматывая на себя трос. Потом он завертелся в обратном направлении, освободился и, выстрелив из ракетницы, помчался, наконец, к цели…
      — Эй! — закричал он, забыв, что на нем шлем. — Есть кто-нибудь живой?
      — Не кричи, а загляни в иллюминатор, — посоветовал пилот.
      — Иллюминатор закрыт… попробую проникнуть через аварийный выход.
      Прошло несколько минут, Тимонен слышал только тяжелое дыхание итальянца. Проникнуть внутрь было нелегко.
      — Ну, что там?
      Трояни не ответил. Дверца поддалась его усилиям. Подтянув трос, он полез в тамбур.
      Космический холод стоял в кабине штурмана. У разбитых приборов связи лежал человек в скафандре. Трояни перевернул его на спину, заглянул за опущенный светофильтр.
      — Тим! Нашел Донцова!
      — Живой?
      — Живой или мертвый, не знаю. Ищу Петерсена.
      Опять несколько минут молчания.
      — Срочно тащи сюда Донцова! — приказал Тимонен. — Что ты там копаешься?
      — Тащу! Приготовься!..
      Когда Тимонен осторожно снял со спасенного скафандр, он увидел перед собой юношу лет шестнадцати с исхудалым иссиня-белым лицом.
      — Сердце бьется, — сказал Тимонен.
      — Поступим согласно указаниям доктора Орлянкина, — ответил итальянец и, набрав в шприц сильнейшего укрепляющего средства, быстро и уверенно сделал укол.
      Алеша открыл глаза.
      — Где Петерсен? Ты нас слышишь? Где Петерсен? — спросил Трояни.
      — Штурман… за дверцей, — шепнул Алеша.
      — За какой дверцей?
      — Автоматика… радиация… — с трудом произнес мальчик.
      Тимонен взглянул на часы. До вспышки осталось пятьдесят часов. Каждая впустую потраченная минута могла их погубить. Он взглянул на итальянца — и Трояни все понял. Понял и со вздохом вновь надел на голову шлем…
      Через полчаса он вернулся:
      — Мертв, — коротко бросил он Тимонену.
      Потом потряс почти пустые баллоны скафандра Донцова.
      — Тут мы успели вовремя.
      До вспышки оставалось сорок девять часов пятнадцать минут.
 

13. УСПЕЮТ ИЛИ НЕ УСПЕЮТ?

      Тимонен сел к пульту управления, откинулся в амортизационном кресле. Рядом, в другом кресле, лежал Донцов.
      — Он все еще не вполне очнулся, — заметил Трояни.
      — Это даже хорошо. Будет жестокая перегрузка. Ложись и ты.
      — Перегрузка по мне лучше невесомости, — ответил итальянец, болтаясь в воздухе.
      — Это ты говоришь потому, что не испытывал настоящей перегрузки… Держись!
      Из правой носовой дюзы вырвались зеленые язычки пламени. «Гермес» медленно повернулся — курс на Меркурий!
      — Начинаю ускорение!
      Корабль ринулся вперед. Джакомо прижало к полу. Пружины кресла пилота со скрипом сжались до предела. Алеша застонал.
      — Скоро ли? — хрипло, с трудом выговорил Трояни, — Скоро ли? Дьяболо!..
      Глаза пилота налились кровью, но он не отрывал их от показателя скорости, расхода горючего и циферблата часов. Алеша опять застонал…
      И вдруг снова стало легко. Трояни «подлетел» к пульту:
      — Ну как, успеем?
      Тимонен ничего не ответил, только посмотрел на него, и Трояни понял, что опасность не миновала…
      А в эту минуту в кают-компании «Меркурия-1» было шумно.
      — Спасли! Спасли! — повторял Гюнтер.
      — Гип-гип-гип-ура! — ревел Джексон.
      — Ура! Знай наших! — вторил ему Орлянкин.
      — Спасли?.. Рано еще радоваться, — ворчал Лекок.
      — Жан, — заговорил Гюнтер, — надо сообщить хорошую новость Земле, а может, еще раньше — Марсу. Ведь на Марсе работают родители Донцова. Они считают его погибшим. Наверно, убиты горем.
      — А ты хочешь убить их еще раз?
      — От радости не умирают.
      — Пойми, когда этот мальчик будет вот здесь, среди нас, в безопасности, я первый вызову Марс. Но сейчас… неужели вам надо объяснять. Спасли Донцова для того… чтобы он умер от лучевой болезни.
      Все примолкли.
      — От лучевой болезни можно излечить, — заметил Орлянкин.
      — Но не от такого поражения!
      Гюнтер посмотрел на часы:
      — Я верю, что они успеют.
      — К чему самообман! — выкрикнул Лекок. — У них мало горючего. Им надо сохранить его для торможения. Они… они… погибли! — с вызовом заключил он и вышел.
      …Орлянкин пошел дежурить в комнату связи, а Гюнтер и Джексон, надев скафандры, вышли наружу. Надо было готовиться к вспышке.
      Странный вид приобрела станция «Меркурий-1». Она ощетинилась множеством астрономических труб и антенн. Ажурные чаши радиотелескопов чуть покачивались, будто фантастические огромные цветы.
      — Знаешь, Ганс, что мне напомнила сегодня наша станция? — спросил Джексон. — В старых фильмах о последней войне я видел рубеж обороны. Верно, похоже?
      — Да, если заменить телескопы пушками, а радиотелескопы звукоуловителями и прожекторами, — ответил Гюнтер. — А вообще ты прав. Это наш рубеж обороны и атаки — все вместе.
 

14. ВСПЫШКА

      На следующий день в комнате связи дежурил Джексон. Орлянкину поручили встречать «Гермес», а Лекок с Гюнтером работали в обсерватории.
      …Тимонен повел корабль в облет планеты, гася скорость короткими взрывами из носовых дюз. Он забыл и думать о вспышке на Солнце. Одно занимало его в эти минуты: хватит ли горючего для посадки? Он косил глаза на красную стрелку, медленно, но неумолимо ползущую к нулю.
      Корабль терял скорость. Тимонен приказал Трояни надеть скафандр на Алешу. Потом, помогая друг другу, оделись и они.
      Еще минута, еще… пора!
      Из передних боковых дюз полетели зеленые язычки пламени. Корабль начал поднимать носовую часть к медленно принимать вертикальное положение.
      Гигантская сигара начала стоймя падать на ярко освещенный круг космодрома. Из нижнего широкого сопла вылетел толстый столб зеленого огня и ударил в скалистую почву. Три опоры, напоминающие когтистые лапы орла, отошли от корпуса «Гермеса», готовясь принять на себя его тяжесть.
      Ниже, ниже… вот уже совсем немного осталось, метров пятнадцать, десять…
      В этот миг красная стрелка указала на нуль — горючее кончилось. И, тяжело рухнув огромной тяжестью на согнувшиеся опоры, корабль вздрогнул и замер…
      Орлянкин, забыв об осторожности, побежал к месту посадки, хотя каменистый грунт еще дымился вокруг «Гермеса». Планетолет был недвижим и тих. Казалось, он отдыхал после трудного пути.
      Но вот беззвучно открылся нижний люк — и легкая, но прочная лестница поползла вниз. Две фигуры в скафандрах высунулись, помахали руками, и Орлянкин услышал в своем шлеме голос Трояни:
      — Кто нас встречает — не разберу. Ночью все кошки серы, все люди в скафандрах одинаковы.
      — Это я! — Орлянкин подтащил к кораблю тележку с носилками.
      — А, доктор Орлянкин и «Скорая помощь»! — захохотал итальянец.
      Осторожно поддерживая Алешу, почти неся его на руках, спустился Тимонен…
      Когда они уже входили в первый тамбур станции, Тимонен спросил:
      — А вспышка? Была?
      — Ждем, — ответил Орлянкин. И в этот миг черно-лиловое небо прорезали радужные иглы, заплясали, заструились розовые ленты. Это в скудную атмосферу Меркурия ворвались солнечные излучения колоссальной мощности.
      — Успели-таки! — и Орлянкин накрепко завинтил толстенную дверь второго тамбура.
 

15. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

      Лекок слышал за дверью веселый разговор товарищей, иногда доносился слабый голос Алеши. После возвращения «Гермеса» прошло несколько дней. Все вошло в свою колею, но отношения Лекока с «меркурианами» оставались натянутыми.
      А как ему хотелось, чтобы все было по-прежнему! Сегодня станция празднует спасение Донцова, и сегодня же будет сообщено на Марс это счастливое известие. До чего же хочется принять участие в общей радости, пошутить с Трояни, потребовать из его «владений» бутылку шампанского…
      Нет, что-то мешает ему выйти вот сейчас к друзьям с улыбкой и с ясной душой. Как же назвать это «что-то»?
      Уязвленное самолюбие?. Нет, самолюбие не так уж сильно пострадало. Так что же другое?
      Престиж ученого?.. Тоже нет. Авторитет его, как ученого, не затронут.
      И неожиданная мысль заставила его покраснеть и закрыть лицо ладонями: а не проявил ли он трусость?
      Формально он прав. Начальник не имеет права посылать подчиненных почти на верную гибель, тем более, что Земля запретила все космические полеты на неопределенный срок, но… не скрывается ли за этим боязнь ответственности?
      Он, Жан Лекок, упорный, сильный, смелый человек оказался слабее мягкосердечного, стеснительного Гюнтера. Да и не только его. Слабее грубовато-мужественного Джексона, восторженного Орлянкина, весельчака Трояни, медлительного, молчаливого Тимонена. Все они готовы были взять ответственность на свои плечи, рискнуть не только своей жизнью, но и жизнями друзей.
      Так казнил себя Жан Лекок.
      …Как только Алеша пришел в себя, Орлянкин заверил товарищей, что мальчик без вреда для здоровья может рассказать о гибели «Зари».
      — Как ты думаешь, почему просьба о помощи шла к нам двадцать дней? — спросил Гюнтер. — Ты видел, как радировал Петерсен?
      Алеша задумался:
      — Видел. Это было в день катастрофы. Каждую радиограмму он передавал дважды. Когда я остался один… мне порой казалось, что штурман продолжает говорить в микрофон. Это я бредил, конечно.
      — Ты, Алеша, конечно, подружился со штурманом? — продолжал спрашивать Гюнтер. — Как же это случилось, что он на долгий срок оставил тебя одного? Он там и погиб, бедный старый космонавт.
      — Он мне сказал, что будет перезаряжать автоматы.
      — Это вздор, — пробурчал Джексон, — он не мог своими силами перезарядить автоматы. Это… отговорка. А главная причина… черт меня возьми, если я знаю настоящую причину!
      — Товарищи! — вступил в беседу Трояни. — Пора, как говорят, поставить точки над «и». Знаешь ли, Алеша, почему тебя оставил Петерсен?
      — Он не совсем оставил меня. Он даже говорил со мной. Давал советы.
      Трояни покачал головой.
      — Штурман умер в тот самый день, когда попрощался с тобой. Он знал, что умирает, и, наверно, решил избавить тебя от тяжелого зрелища.
      — Но я же говорил с ним! — закричал Алеша. — Я слышал его!
      — Это говорило автоматическое устройство. Петерсен записал свои советы на магнитофон. Вот они, ленты. Я нашел их в кабинке автоматики. И просьбу о помощи слал к нам уже не штурман, а тоже автомат.
      Алеша вспомнил свою обиду, свою досаду, когда штурман заперся в кабинке, и, покраснев, опустил голову.
      Молчавший во время этой беседы Орлянкин дождался, когда Алеша вышел, и знаком подозвал друзей:
      — Я не хотел говорить при Алеше. Мне пришло в голову — а что если Петерсен не просто умер, а… покончил с собой?
      — Не может быть! — возразил Гюнтер. — Это был человек-борец, один из самых смелых космонавтов нашего времени. На него это не похоже!
      — Понимаете ли… если бы они остались вдвоем, они бы умерли с голоду. Продуктов было очень мало. Своею смертью Петерсен спас мальчика. Он был способен на такое, добрый старый Руал!
 
 
 

ЛЕВ СТЕКОЛЬНИК
ОВНАШЕСТВИЕ ФЕРРОФАГОВ

 

1. ТЕМНЫЙ ДЕНЬ

      На безоблачном небе высоко стояло темно-красное солнце. Оно почти не грело. Обычный сельский пейзаж умеренных широт северного полушария казался незнакомым и чужим.
      Лес глухо шумел, так шелестят деревья перед ненастьем.
      Майкл Говард неторопливо шагал по полевой тропинке. Луга цвели, но венчики цветов раскрылись лишь наполовину. Жаворонки не пели, а только пугливо вскрикивали. Не видно было ни пестрых бабочек, ни мохнатых шмелей. Только толстые бражники с низким гудением качались над маленькими белыми рупорами полевых вьюнков.
      — Силы небесные! — вздохнул Говард. — Пятнадцатое июля. Трудно поверить! Будто тянется поздний осенний вечер. Тянется и никак в ночь не перейдет.
      Он сел на камень у самой речки и задумался.
      — Скажите, вы догадливы? — прозвенел у него над ухом девичий голос.
      Говард оглянулся. Девушка лет пятнадцати-шестнадцати, в коричневых джинсах, стриженная под мальчишку, смотрела на него насмешливо и выжидательно. Она держала купальный костюм и полотенце.
      «Нет, я совсем не догадлив», — отвечая своим мыслям, подумал Говард и спросил:
      — Я вам мешаю?
      — Я хочу купаться.
      — Извините, не знал, — он снял шляпу. Ветер пошевелил его тонкие седые волосы.
      — О, — удивилась девушка, — а я вас знаю. Ваш портрет сегодня был в газетах. Простите, мистер Говард. Меня зовут Дженни. Дженни Джойс.
      — Очень рад познакомиться, — Говард улыбнулся, — я уйду. Но разве не холодно теперь купаться?
      — В воздухе холодно — значит, в воде тепло.
      — Да, да! Как это я не сообразил, а еще называюсь ученым.
      — Как жалко, мистер Говард, что вы не физик.
      — Это почему же?
      — Вы бы объяснили мне, что с нашей Землей происходит.
      — Вскоре все узнают причину, — Говард посмотрел на красное дымное солнце, — наш институт этим сейчас тоже занимается… Вы тут купайтесь, а мне пора.
      — Мне что-то расхотелось. Вам к большой дороге?
      — Да.
      — Нам по пути. Я вам не помешаю?
      — Напротив. Буду рад.
      Они пошли вдоль речки. Говард часто останавливался, наклонялся, разглядывая сонные венчики цветов, что-то записывал. Дженни болтала без умолку. Через десять минут Говард уже знал, что девушка живет в коттедже одна под присмотром старой тетки Энн, что скучища, что родители уехали на морские купания, что ее любимый киноартист Джон Брукс, что она никак не одобряет последнюю модель Форда, что… в заключение она попросила разрешения включить транзистор:
      — Вам не помешает музыка, мистер Говард?
      — Если не очень громко.
      — О, я тихонько.
      Под тихое мяуканье джаза они прошли с полкилометра. Уже на горизонте показалась красная башенка газолиновой колонки, когда музыка оборвалась и строгий голос произнес:
      — Внимание! Внимание! Внимание!..
      Говард вздрогнул и жестом попросил Дженни усилить звук.
      — Граждане Соединенных Штатов!
      В последние дни наблюдается резкое уменьшение солнечной радиации. При безоблачном небе стоят сумерки, получившие уже название «темные дни».
      В связи с этим, небывалым еще в истории человечества явлением распространились слухи, что причиной ослабления солнечного света является якобы быстрое остывание дневного светила. Невежественные люди ждут наступления нового ледникового периода и даже конца света. Участились случаи умопомешательств и самоубийств, особенно в южных штатах.
      Правительство Соединенных Штатов Америки, после консультации с виднейшими учеными астрономами и физиками, решительно опровергает эти слухи, как несостоятельные.
      Причина уменьшения солнечной радиации заключается не в том, что Солнце «угасает», а в том, что наша планета в своем движении вокруг Солнца проходит сквозь облако газо-пылевой материи.
      Ни нашей планете, ни человечеству ничего не угрожает. По расчетам ученых, Земля выйдет из пылевого скопления через три-четыре дня. К такому же выводу пришли и астрономы зарубежных стран, в частности ученые Советского Союза.
      Кратковременная задержка вегетации у растений не нанесет заметного ущерба фермерским хозяйствам. Урожай ожидается в пределах нормы…
      Мы передавали Правительственное сообщение.
      Зазвучал бодрый марш.
      — Вот вам и ответ на все вопросы, Дженни.
      — И нам ничего, ничего не грозит? — разочарованно спросила девушка.
      — Думаю, что ничего.
      — Но это скучно! — Дженни сделала гримаску. — Я думала, что вот сейчас начнутся всякие очаровательные ужасы, как в комиксах.
      Говард засмеялся:
      — Какая вы свирепая девица! Я боюсь с вами идти. Но вот, кстати, и ваш коттедж.
      — О, я совсем не такая свирепая. Я не вампир и не буду пить вашу кровь, мистер Говард… А можно мне зайти к вам в институт? В газетах пишут про вас так интересно!
      — Что ж, заходите, — Говард протянул руку, прощаясь.
      Дженни хотела еще что-то сказать, но тут трескучий вой и грохот разорвали тишину. Горящая длинная глыба пронеслась низко над лесом и рухнула в густой ивняк у самой речки. Сотрясение почвы было так велико, что Говард и Дженни не устояли на ногах и упали ничком в пыльную траву.
 

2. КОСМИЧЕСКИЙ ТРАЛ

      Говард вскочил и протянул руку девушке:
      — Вы невредимы, Дженни?
      — А вы?.. Что это было, метеорит?
      Они повернулись к кустарнику. Оттуда тянуло жженным металлом. Огромная глыба со скрежетом и хрустом переломилась надвое и развалилась вконец.
      — Бог мой! — закричал Говард. — Да это… ну, да! Это наш космический трал. Двое суток прошло, как станции наблюдения его потеряли. Почему же он сошел с орбиты? — Говард вопросительно посмотрел на Дженни, как будто она могла ответить на его вопрос.
      — Космический трал! Как интересно! — Дженни бросилась, было, напрямик к развалинам ракеты, но Говард схватил ее за руку.
      — Стойте! Это опасно!
      — А что в ней опасного? Там что… атомная бомба?
      — Никаких бомб там нет, но она может быть опасной. Потом объясню, а сейчас, пока не набежали репортеры, надо срочно сообщить в мой институт. У вас в коттедже есть телефон?
      — Есть.
      — Бегите и… — Говард вырвал листок из записной книжки и написал несколько слов. — Позвоните по этому номеру. Это мой секретарь. Тут все, что надо сообщить. Только никому ни слова. И тете Энн также.
      — А вы?
      — А я останусь здесь. К ракете нельзя допускать посторонних.
      — Давайте я останусь, а вы пойдете звонить.
      — Нет!
      Это «нет» прозвучало так строго, что Дженни не решилась спорить.
      На бегу она прочитала: «Институт космической биологии, Роберту Клайдону. Космический трал упал возле дороги Мадисон-Ньюривер, примерно в десяти километрах от Мадисона. Немедленно пришлите охрану и сотрудников с оборудованием. Говард».
      Убедившись, что Дженни всерьез взялась за порученное дело, Говард осторожно подошел к зарослям ивняка. Пахнуло нестерпимым жаром. Ученый решил подобраться к остаткам ракеты со стороны реки. Ветер дул ему в спину и относил в сторону жар и гарь.
      Раздался звон и хруст. Еще одна часть корпуса ракеты осела и рассыпалась…
      — Да что она никак успокоиться не может, — удивился Говард, — уже прошло минут пятнадцать.
      От стальной оболочки почти ничего не сохранилось, но медные и алюминиевые части приборов остались целыми. Все это озадачивало.
      — Мистер Говард! Я позвонила. Все передала, как вы хотели, и никому, никому ничего не сказала, хотя очень хотелось. А теперь, мистер Говард, за то, что я звонила и никому ничего не разболтала, вы расскажете мне об этой ракете?
      — Рассказывать почти нечего. Мы запустили этот трал, надеясь изловить частицы газо-пылевой материи. Правда, были противники этого опыта. Некоторые ученые считают, что в космосе носятся споры, способные вызвать на Земле эпидемии…
      — И ваш трал изловил их?
      — Может, и изловил, но от него почти ничего не осталось. Мы думали посадить ракету в заданном месте, а такой случайности не ожидали… Но вот уже едут. До свидания, мисс Дженни!
      С воем развернулся на узкой дорожке вездеход. Десять человек соскочили на ходу и бросились к Говарду.
      Дженни следила за ними с завистью. Они облачились в защитные комбинезоны, шлемы с толстыми стеклами и высокие сапоги.
      — Отойдите-ка лучше, мисс! — сердито крикнули ей. Дженни обиделась, резко отвернулась и подчеркнуто неторопливо зашагала к коттеджу.
 

3. ДЖЕННИ ВСТРЕЧАЕТ НЕОБЪЯСНИМОЕ

      Прошло три дня, и предсказание ученых, астрономов и физиков, казалось, исполнилось. Небо опять заголубело, солнце начало греть по-летнему, зацвели липы, и в колосьях наливались зерна.
      Сотрудники Института космической биологии тщательно, до последнего кусочка собрали остатки ракеты и увезли их с собой для исследования. Никто из соседей Дженни не подозревал о катастрофе с космическим тралом. Грохот, вспышки и треск приписали летней грозе и на этом успокоились.
      Даже своей лучшей подруге Бекки Борман Дженни не рассказала о своей встрече с Говардом. Это была ее тайна.
      Гуляя, она всегда сворачивала в знакомый ивняк и долго стояла на черной изрытой земле, трогая голые полузасохшие ветки. Ей очень хотелось еще раз увидеть Говарда.
      «Может, он возьмет меня секретарем! — мечтала Дженни. Как это было бы замечательно отвечать по телефону: «Мистер Говард не может подойти. Он на приеме у президента… Что? Кто это говорит? Секретарь Дженни Джойс!»
      Возвращаясь с купания, она неторопливо крутила педали велосипеда и вдруг заметила на пыльной дорожке красно-бурый матовый шарик. Размером он был с грецкий орех, и Дженни решила, что это шарик из подшипника. Она соскочила с велосипеда и протянула руку…
      Что это? Шарик мгновенно уклонился от протянутых к нему пальцев и, обежав Дженни, подскочил и прилип к спицам переднего колеса. Пронесся тихий звон, и спицы стали распадаться одна за другой.
      — А! — взвизгнула девушка и уронила велосипед.
      Удивительный шарик бегал по спицам и словно слизывал их. Вот он перескочил на обод. Звон усилился. Никелировка отпадала легкой серебристой пылью, а обод колеса звенел под невидимым напильником.
      Дженни не была трусихой, но она растерялась и изумилась.
      — Перекупалась! Голову напекло! — шептала она и, подняв с дороги брошенную кем-то палку, пыталась ею сбить с велосипеда неведомого врага.
      Не тут-то было! Шарик с непостижимой быстротой уклонялся от ударов и, ловко перебежав по цепи, набросился на заднее колесо.
      Этого Дженни не вынесла. Она попятилась, закрыла лицо ладонями и пустилась бежать, оставив велосипед на съедение врагу…
      Когда через два дня Дженни отважилась прийти на то место, где ей встретился таинственный шарик, она нашла посреди дороги только две покрышки и кожаное седло — все, что осталось от ее велосипеда.
 

4. НЕОБЪЯСНИМОЕ ПОЛУЧАЕТ ИМЯ

      Ночной экспресс Мадисон-Вашингтон развил предельную скорость, как вдруг резкий толчок сбросил пассажиров с откидных кресел. Пронзительно завизжали тормоза — поезд остановился.
      — Что случилось? Кто знает, что случилось? — спрашивали, поднимаясь на ноги, пассажиры.
      Наспех накинув одежду, они вышли из вагона и, оступаясь в темноте, зашагали к локомотиву.
      В ослепляюще белом свете прожекторов электровоза стоял путевой обходчик. Он молча указывал на поблескивающий в прямых лучах путь.
      Было от чего сойти с ума! На протяжении ста-ста пятидесяти метров исчезли рельсы. Исчезли со всеми планками, костылями и гайками.
      Остались лишь бетонные шпалы да куски ноздреватого шлака.
      Удивление закрыло рты самым отчаянным крикунам.
      Слышно было тихое сопение машины да хруст песка под сапогами подходивших людей.
      — Спасибо тебе, — наконец выговорил машинист, — не будь тебя, мы бы все утром завтракали в аду.
      — Минуточку! — крикнул молодой человек в клетчатом костюме. — Это должно попасть в утренние газеты. Ваше имя?
      — После, после, — сердито отстранил его начальник поезда, — сперва пусть он мне объяснит, как это произошло, а вы уже потом… Э-э, как вас? — тронул он за плечо обходчика.
      — Меня зовут Смит, — чуть заикаясь, ответил обходчик. — Смит, с вашего позволения.
      — Отлично, мистер Смит. Вы можете рассказать, кто украл рельсы? Вы заметили?
      — С вашего позволения, их не украли, а… съели.
      Ответ вызвал бурную реакцию у зрителей: кто многозначительно постучал себя по лбу, кто засмеялся, а кто и рассердился, решив, что обходчик вздумал поиздеваться над ними.
      — Э, мистер Смит, вы не к месту шутите, — уже раздраженно сказал начальник поезда, — у нас нет времени для шуток, черт возьми! Надо телеграфировать в Мадисон, сообщить причину, вызвать путеукладчик. Ну, я жду!
      — С вашего позволения, рельсы действительно съедены.
      — Кто же, миллион чертей, съел их?
      — Мыши.
      — Мыши?
      Кто захохотал, а кто еще больше рассердился:
      — Говорите толком!
      — Хватит дурачиться!
      — А я не дурачусь, — робко возразил обходчик, — я расскажу, как было… С вашего разрешения, я вышел проверить путь, как мне положено. Минута в минуту. Хоть в инструкцию взгляните…
      — Да скорее ты рассказывай! — крикнул кто-то.
      — Я буду скорее рассказывать. С вашего разрешения, я услышал звон. Тихий звон, но явственный. Посветил фонарем. Вижу, — тут обходчик снова стал заикаться, — вижу… мыши обсели путь и рельсы грызут. Круглые такие, жирные. И не пугаются. С вашего разрешения, я на них кричать стал, фонарем замахнулся, а они продолжают грызть рельсы. Я их разводным ключом ударить хотел и… и, как во сне, никак по ним не попаду. Одна гадина прыгнула на ключ и… с вашего разрешения, сразу полключа съела…
      — Да это бред какой-то! — закричал начальник поезда.
      — Мыши грызли рельсы? Это замечательно! — выскочил из толпы толстый маленький человечек. — Мыши, мистер Смит, моя специальность. Это по моей части. Я зоолог Аллан Макферсон. Если есть такие мыши, то это великолепно!
      — Чем же это замечательно? — удивился начальник поезда.
      — Как же не замечательно! — воскликнул зоолог. — Может, это новый вид грызунов: я бы дал ему имя «мус феррофага», что значит «мышь железопожирающая»…
      Начальник поезда с досадой отвернулся от ученого чудака и раздраженно спросил Смита:
      — А дальше?
      — С вашего позволения, я побежал остановить поезд… и, слава создателю, остановил.
      — Я иду вызывать путеукладчик, — обратился к помощнику начальник поезда, — а вы сообщите пассажирам, что поезд задержится на… на три часа. Кто хочет дать телеграмму, прошу за мной, на станцию.
      — Я с вами, с вами, — заторопился толстый зоолог, — мне надо дать телеграмму. Я опаздываю…
      В окно «Прием телеграмм» Макферсон сунул следующее сообщение:
      «Мадисон. Институт космической биологии. Майклу Говарду.
      Опаздываю на совещание связи задержкой экспресса. Открыл новый вид грызунов.
Аллан Макферсон».
      Нетерпеливо оттеснив плечом зоолога, молодой человек в клетчатом костюме тоже сунул в окошечко бланк с таким текстом:
      «Мадисон. Редакция «Таймс». Джексону.
      Экспресс Мадисон-Вашингтон атакован полчищами мышей. Уничтожены рельсы на протяжении полукилометра. Обходчик Смит лишился рассудка. Большинство пассажиров получило тяжелые травмы. Зоолог Аллан Макферсон определил грызунов, как новый для науки вид «мус феррофага».
Ваш корреспондент Джон Фукс».
 

5. В ПОГОНЕ ЗА СЕНСАЦИЕЙ

      Американские репортеры славятся на весь мир своей всепроникаемостью. Джон Фукс не был исключением. Сенсацию он чуял, по его словам, за сто километров. Появление необыкновенных «мышей» его очень обрадовало. Тут определенно пахло сенсацией, а значит, и долларами…
      Он вернулся к поезду и застал работы по восстановлению пути в полном разгаре. Обходчик Смит, измученный тяжелым разговором с комиссией по расследованию причины аварии, сидел на скамье перед своим домиком.
      — Алло, мистер Смит! — хлопнул его по плечу репортер. — Знаете ли вы, кто к вам сейчас подошел?
      Обходчик только глаза на него поднял, но ничего не ответил.
      — Нет, это не я к вам подошел, — продолжал Фукс, — это подошла к вам слава! Слава, а может, и деньги, черт побери! Что же вы молчите? Сейчас мы с вами распишем наше ночное приключение так, что, читая новый номер «Таймса», мужчины полезут драться, а девицы закатят истерику… Говорите, куда ушли эти, как их назвал этот чудак Макферсон, феррофаги, кажется?
      — С вашего позволения, — хрипло ответил наконец Смит, — с вашего позволения… идите вы ко всем чертям!
      Но Фукс не был обидчивым. Если обижаться на ругань, то невозможно работать репортером. Фукс изобразил на лице что-то вроде веселой ухмылки и, как ни в чем не бывало, повторил вопрос.
      Неизвестно, что ответил бы репортеру Смит, но в этот миг Фукс случайно поднял глаза, да так и замер с раскрытым ртом. Огромные опоры для проводов высокого напряжения, стоящие на горизонте, как подбоченившиеся гиганты, покосились и рухнули. Через несколько секунд долетел звенящий гулкий звук.
      — Боже мой! — закричал Фукс. — Скорее туда! Это они! — И он с места развил такую скорость, что ему позавидовал бы любой спринтер…
      «…Ваш корреспондент ведет репортаж с самого центра района, захваченного феррофагами. Вокруг меня валяются остатки железных конструкций. Слышен звенящий гул. Стальные балки усеяны этими таинственными существами. Часть их кружится вокруг меня. Пытаюсь оттолкнуть их палкой… Тысяча чертей! Они будто заколдованы! Я не могу их коснуться! Они мгновенно уклоняются от моих ударов. Вот два феррофага подбежали, или подкатились, не знаю, как точнее сказать, ко мне… Надеюсь, их не интересует мой кошелек… Они пожрали все железо. Куда они пойдут дальше? В руках у меня карта нашего штата. Внимание! Полчища феррофагов мчатся в направлении военного лагеря. Спешу за ними. Ждите новых потрясающих известий!
Ваш корреспондент Джон Фукс».
 
 

6. КОГДА ТАНКИ БЕССИЛЬНЫ

      В воинской части началось обеденное время. На испытательном полигоне, накрытые брезентом, отдыхали боевые машины. От остывающих двигателей пахло бензином, маслом и разогретым металлом.
      Часовой медленно прохаживался взад-вперед под длинными хоботами орудий. Сильно парило, и его клонило ко сну.
      «Будет гроза», — думал часовой, поглядывая то на белесое небо, то на пыльную траву, то на голую землю, разглаженную широкими гусеницами танков.
      Он скосил глаза на ручные часы: двадцать минут до смены…
      В следующую секунду он вздрогнул и выставил вперед автомат, как бы по команде «к бою».
      От границ полигона, поблескивая на жарком солнце, к нему ползло что-то непонятное. Издали оно напоминало черную икру, если, конечно, каждую икринку увеличить во много-много раз. Такой зернистой массой надвигалось и ширилось, ползло плоскими волнами что-то бесшумное, внушающее безотчетный страх.
      — Стой! Кто идет? — закричал часовой, хотя понимал, что криком не остановить противника. Это было положение, которого не предусмотрел ни один устав.
      — Тревога! — часовой дал очередь из автомата сперва поверх, а потом прямо по подползающему чудовищу…
      Чудовищу? Нет, это не чудовище. Часовой уже хорошо видел, что черная зернистая масса состоит из множества тускло блестевших, темно-бурых, почти черных шариков.
      — Бей по ним! Давай еще! Бей! — кричал, подбегая к часовому, начальник караула.
      Через минуту весь состав караула давал очередь за очередью.
      Удивительно! Ни одна пуля не попала в многочисленных врагов. Похоже было, что шарики обладали мгновенной реакцией на опасность. Земля дымилась под ударами пуль, а феррофаги катились все ближе и ближе к танкам.
      Один из солдат, бивший по ним в положении с колена, низко наклонил ствол, и в ту же секунду несколько шариков облепили его автомат. Солдат с криком отшатнулся — в его руках осталась только ложа.
      — По машинам! — дал команду полковник. — Дави их гусеницами!
      Грозно взревев, огромные машины тяжело разворачивались и шли, громыхая гусеницами, навстречу неведомому врагу.
      Волны феррофагов, казалось, убыстрили свой бег. Головной танк врезался в набегающие полчища…
      Пронесся странный тончайший звон — и суставчатые гусеницы спали с колес и растаяли под массой шариков, как будто они были из воска. Танк осел, закрутился на месте и начал разваливаться. Второй танк на большой скорости промчался по феррофагам, но и он потерял гусеницы, повалился набок и распался.
      — Спасай танки! — дал команду полковник. — За мной! По дороге за реку, в лес!.. Может, эти дьяволы не умеют плавать!..
      Танки выскочили за ворота полигона и на предельной скорости помчались по пыльной дороге.
      Вначале показалось, что феррофаги не будут преследовать танкистов, но когда командирский танк взлетел на холм, полковник увидел, что черно-бурые полчища катятся за ними
      — Скорее, скорее, ребята! — торопил полковник.
      Танки мчались, прыгая и раскачиваясь. Водители. выжимали из машин все, что могли, — сорок, пятьдесят километров в час.
      Поворот дороги, спуск к реке, громкий всплеск, шипение, и танки подминая кусты ивняка, перебрались на низменный левый берег.
      Полковник навел бинокль на оставленный рубеж. В хрустальном кругу, как круглые мыши, суетились феррофаги. Вот несколько шариков сунулись, было, к воде и… отпрянули. Как видно, вода им не понравилась.
      — Остановились! Надолго ли или нет, но мы спасли танки, и полковник вытер мокрое лицо…
      «…Внимание! Внимание! Продолжаю репортаж из района, захваченного феррофагами. Вы уже знаете меня. Да, это опять я, Джон Фукс, иду по следам врагов.
      Я нахожусь на территории военного лагеря возле танкового полигона. Наши храбрые парни замечательно сражались с полчищами врагов. Наши потери, насколько я понимаю, невелики. Догадываюсь, что часть отошла на другие, более выгодные позиции.
      Провиантская часть не пострадала. Но склад оружия, оставленный по непонятным причинам открытым, полностью разгромлен. Правда, артиллерийские снаряды остались неповрежденными. Позволю себе сделать дывод: феррофаги едят лишь железо и сталь; медь, цинк, олово, серебро и другие металлы их не интересуют. Очень обрадован этим обстоятельством — мои никелевые монетки не привлекут феррофагов. Но можно ли поручиться за будущее? Господа, храните свои деньги в банках… Иду дальше по следам нашествия! Ждите новых сообщений.
Ваш Джон Фукс».
 
 

7. СРАЖЕНИЕ С ФЕРРОФАГАМИ

      «Алло! Алло! Это я, Джон Фукс, веду репортаж. Я нахожусь в самом центре предполагаемого поля сражения с феррофагами… Надо мной гудят провода высокого напряжения. Слышите? Их опоры одеты бетонной броней. Они неуязвимы для наших врагов.
      Только что разведка донесла, что полчища феррофагов пересекли железную дорогу Мадисон-Чикаго и катятся к нам…
      Здесь их отлично встретят! Вот они, наши боевые машины плоды американского технического гения — самоходные электромагниты! Напоминаю, эти уникальные машины созданы по мысли Института космической биологии, а построены Институтом физических проблем…
      Внимание! Внимание!.. Туман расходится, и я вижу грандиозные очертания двух машин. Я сказал, что они уникальны? Да, я не оговорился. Они полностью сделаны из сложного сплава, в котором нет железа. Уточняю: железо отсутствует, но есть в них два железных сердца: сердечник электромагнитов и двигатель машин. Но эти железные сердца глубоко запрятаны. Феррофагам до них не добраться. Мы будем давить их бронзовыми гусеницами и брать в плен мощными магнитами. Вот они, два медных шара! Совершенно фантастическая картина!
      Но вот ко мне приближается начальник операции Майкл Говард. Я подойду к нему.
      — Алло, мистер Говард! Как поживаете? Вы выглядите на миллион долларов! Не скажете ли несколько слов нашим радиослушателям? Уверены ли вы в победе, мистер Говард?
      — Далеко не уверен.
      — О, мистер Говард шутит! Не так ли?
      — К сожалению, не шучу. Мы имеем дело с совершенно необычными существами. От них можно ждать всяких неожиданностей… Но мне пора занять место у пульта управления. Феррофаги близко.
      — Алло! Алло! Вот подходит мистер Аллан Макферсон. Что вы скажете о предстоящей битве?
      — Я пользуюсь случаем, чтобы напомнить, что название нашим удивительным врагам придумал я. Я все еще считаю, что мы имеем дело с космическими мышами «мус феррофага». Эти мыши питаются железом и прилипнут к нашим магнитам, как мухи прилипают к липкой бумаге. И тогда я их классифицирую окончательно, разберу до последней косточки…
      — Внимание! Показались феррофаги! Приготовиться!..
      — Это в рупор оповещает нас мистер Говард… Да, да, я уже вижу их. Идут, как всегда, волнами. Вы слышите, как заревели машины? Бронзовые гусеницы пришли в движение. Медные шары повернулись навстречу феррофагам… волна феррофагов мчится им навстречу… Какой момент! Я вижу, как мистер Говард повернул рукоятку и увеличил до предела силу тока. Вы слышите мощное гудение?.. Машины ползут прямо в центр волны феррофагов, боже мой, как же их много! Они размножились за последние недели… Ура! Ура! Несколько шариков подпрыгнуло и прилипло к одному из медных шаров… Неужели победа? Да, да! Вот уже целая куча феррофагов висит, покачиваясь, на медных шарах… Они будто обессилели… Но что это? Они отскакивают, как горох от стенки, и откатываются прочь… Проклятье! Что произошло, мистер Говард?
      — Я уже говорил, что надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Притянутые к магнитам феррофаги переменили свой заряд и теперь отталкиваются от шаров. Они уступают нам дорогу, но не больше.
      — Сейчас ученые соберутся на совещание… На этом разрешите закончить мой репортаж с поля сражения. До новой встречи! Ваш Джон Фукс.
 

8. ФЕРРОФАГИ ОСАЖДАЮТ МАДИСОН, МАДИСОН ОСАЖДАЕТ ГОВАРДА

      Дюжие молодцы и крикливые девицы запрудили улицу. На шестах качались наспех написанные короткие фразы с многочисленными восклицательными знаками.
      Автомобиль Говарда безнадежно застрял в пестрой толпе, как утлый челнок в Саргассовом море, — ни взад, ни вперед!
       «…Русский агент! Происки Советов!..»— читал Говард, недоумевая, о ком это идет речь.
       «Институт космической биологии — гнездо негров», — бросился ему в глаза огромный плакат. Тут только до него дошло, что вся эта свистопляска имеет к нему прямое отношение. Он возмутился и… испугался.
      «Кто же у нас негр? — он перебрал в памяти сотрудников. Что за чушь! Правда, у нас буфетчик негр и, кажется, один из мальчиков-лифтеров черный, но при чем тут я?» — и Говард не на шутку встревожился.
      — Почему вы не вызовете наряд полиции? — обратился он к гиганту полицейскому, лениво оглядывающему проходящих.
      — У нас свободная страна, сэр, — пробасил в ответ гигант, покачивая резиновой дубинкой, — каждый свободен высказывать все, что захочет, сэр.
      — Но мне нужно в институт! Поймите, очень важное дело! Надо незамедлительно что-то делать с феррофагами!
      — Пробирайтесь пешком, сэр! — полицейский козырнул и от — вернулся от Говарда.
      — Мистер Говард, — обратился к нему шофер, — наденьте-ка вот это… — и он передал ученому свою кожаную куртку и кепку с огромными очками, скрывающими пол-лица. — Теперь вас, пожалуй, не узнать, — одобрительно улыбнулся шофер. — Идите, да не забудьте громче кричать со всеми: «Бей Говарда, бей красного агента!..»
      Помятый, но невредимый Говард протискался к самым дверям института. Но проникнуть за двери оказалось не просто: тройной ряд репортеров, вооруженных до зубов блицами и авторучками, кинокамерами и магнитофонами преградил ему путь.
      — Стоп! Дожидайся с нами!
      — Я Майкл Говард! — неосторожно признался ученый…
      В тот же миг не меньше двадцати рук вцепились в него. Кожаная одежда была сорвана, засверкали блицы, зажужжали кинокамеры, зычные глотки заорали невпопад:
      — Какое ваше мнение?..
      — Правда ли, что…
      — Что думает мистер?..
      — Держит ли мистер Говард акции «Чилийская медь»?..
      А в спину гремело с улицы:
      — Феррофаги — диверсия красных!
      — Говард — советский агент!
      — Говарда на электрический стул!..
      Говард сделал отчаянное усилие и рванулся к дверям. Мелькнуло изумленное и обрадованное лицо секретаря:
      — О мистер Говард! Мы уже потеряли надежду увидеть вас!
      В кабинете на большом письменном столе лежала карта США. Руководители института только что нанесли на нее последние данные о продвижении феррофагов. Говарду обрадовались, хотя каждый понимал, что присутствие его ничего не меняло. Мадисон находился в железном кольце. Волны феррофагов перерезали последнюю железную дорогу. Таинственные шарики не щадили и автомашины. Только авиация связывала город со страной.
      — Пока не поймали ни одного феррофага, нечего и думать об отражении нашествия, — сказал Говард. — Надо изучить его. Что это — существо или вещество?
      — Как поймать — вот в чем вопрос! — толстый Макферсон схватился за голову.
 

9. ДЖЕННИ ПРИХОДИТ НА ПОМОЩЬ

      — Э, мисс! Куда вы? Нельзя, нельзя! — секретарь загородил дорогу девушке с кожаной сумкой в руках. Такие сумки обыкновенно привешивают к велосипедной раме, в них хранятся детали для ремонта «на ходу».
      — Мне к мистеру Говарду, — Дженни смотрела прямо в лицо секретарю.
      — Мистер Говард никого не принимает. У него очень, очень важное совещание! Прошу вас, мисс, не настаивайте. У меня и так голова кругом идет.
      — А я не уйду!
      — Очень жаль. Тогда придется вас, как это ни жалко, выпроводить.
      — Меня пригласил сам мистер Говард. Скажите ему — его ждет мисс Дженни Джойс.
      Это было сказано так свободно, смело и уверенно, что секретарь заколебался:
      — Гм… никогда не слышал о такой особе. Странно… — Он вошел в кабинет и, наклонясь к уху Говарда, прошептал несколько слов…
      — Дженни Джойс? — удивился Говард.
      — Да, длинная такая девица. Утверждает, что вы ее пригласили.
      — Я? — Говард выглянул в приемную. — А, — тотчас воскликнул он, — да какая же это мисс Дженни Джойс! Это просто Дженни. Здравствуйте, милая девушка, я не забыл своего обещания, но сейчас! Вы понимаете, что сейчас не до того, чтобы водить вас по институту. Мы ломаем голову над чертовски трудной проблемой — как поймать феррофага.
      — Как известно, — слышался из-за двери густой бас, — угол между направлениями распространения волны и магнитного поля соответствует нарушениям скорости движения среды и напряженности…
      — Слышите, Дженни?
      — Слышу, хотя ничего не понимаю… а вы понимаете?
      Говард засмеялся:
      — Не совсем. Это выступает физик, специалист по магнитной гидродинамике.
      — В общем случае волн значительной амплитуды… — опять донеслось из-за двери.
      — Вот что, Дженни, — решительно сказал Говард, — вы видите, вернее слышите, что нам не до вас. Приходите, когда мы отобьем нашествие. До свиданья, Дженни.
      Но девушка, будто не замечая его протянутой руки, не уходила. «Теперь или никогда», — подумала она. Обойдя Говарда, она с независимым видом толкнула дверь в кабинет.
      — Разрешите представить вам, господа, мою юную помощницу, мисс Дженни Джойс, — несколько смущенно представил ее Говард. — Это она телефонировала о падении космического трала. В благодарность за это я ей… гм… разрешил присутствовать сегодня на нашем заседании.
      Ученые переглянулись, не понимая, всерьез или в шутку он предлагает этой тощей девице принять участие в совещании Кто-то засмеялся, а Макферсон счел нужным представиться:
      — Я тот самый ученый, что посылает в космос белых мышей. Много контейнеров с моими подопечными странствует по Вселенной. А вот сейчас думаю, как соорудить мышеловку для феррофагов.
      — Да это же очень просто, — Дженни вскинула плечи.
      — Просто? — ученые усмехнулись.
      — Что тут смешного?
      — Видите ли, Дженни, — сказал Говард, — феррофаги обладают мгновенной реакцией. Их не так просто поймать.
      — И вы еще ни одного, ни одного не поймали?
      — Ни одного.
      — А я поймала!
      — Знаете что, нам некогда шутить… Майкл, ведите совещание. Мы остановились на…
      — Но я в самом деле поймала его, — Дженни подняла кожаную сумку и встряхнула ее. В сумке что-то забилось…
      — Он проголодался, — продолжала девушка, — у вас нет тут гвоздей?
      — Гвоздей?
      — Я кормлю его гвоздями. Это очень удобно и дешево. Он очень милый. Кругленький такой, как мышка…
      Дженни раскрыла сумку. И каждый ученый убедился, что феррофаг, таинственный неуловимый феррофаг смирно сидел на дне кожаной сумки.
      Вот что рассказала Дженни:
      — …От моего велосипеда осталось седло и покрышки. Позднее я нашла в канаве эту сумку. Феррофаг залез в нее и лакомился разводным ключом, винтами и гайками. Я закрыла сумку и принесла его домой. Стала кормить феррофага гвоздями… Дайте ему гвоздик, пожалуйста. Благодарю вас, господа… еще один. Достаточно. Не надо его перекармливать.
      — Дженни! Вы… гений! — завопил один из ученых.
      — Майкл! Надо сейчас же начать изучение феррофага. Прикажите принести бетонную камеру.
      — Нужны механические зажимы! — крикнул кто-то.
      — Приготовьте медные тиски!..
      — Алмазные пилки!..
      — Лучше сверло!..
      — Как его взять?
      — Будьте осторожнее!
      Ученые толпились вокруг сумки. Каждому хотелось первым взять феррофага, но все не решались, а только мешали друг другу.
      Удивленная Дженни обвела их взглядом:
      — Разве это так трудно?
      Она шагнула к красиво сервированному в углу кабинета чайному столику, взяла серебряные щипцы для колки орехов и, спокойно опустив их в сумку, зажала ими не сопротивляющегося феррофага.
      — Вот так и так! — Дженни подняла над головой руку. Феррофаг тонко загудел. Ученые попятились.
      — Дженни! Как вы неосторожны! — закричал Говард. — Он не может…
      Он не договорил. Ему, да и всем показалось, что черный шарик начал слабо светиться.
      — Берегитесь! — заорал Макферсон. — Как бы!..
      Феррофаг разгорался, как бенгальская свеча, все ярче, ярче… Оглушительный звон, сотрясение — и феррофаг исчез! С полминуты в воздухе висело желтоватое облачко, но и оно растаяло.
      Дженни опустила руку с щипцами.
 

10. КОНЕЦ НАШЕСТВИЯ

      Маленький самолет возвращался из осажденного Мадисона в Чикаго. С тех пор как феррофаги перерезали все железные дороги и терроризовали автомобилистов и велосипедистов, к великой радости авиакомпаний, воздушные рейсы стали почти единственным средством связи между городами.
      Это был уже третий рейс, и пилот, устало поглядывая на часы, вел машину чуть ли не на бреющем полете.
      Было любопытно и немного страшно смотреть на заброшенные насыпи железных дорог, на широкие автострады, усеянные обломками автомашин, на множество повозок на деревянных и алюминиевых колесах. Изглоданные феррофагами гордые железобетонные конструкции мостов обрушились, а через реку возил пассажиров старинный паром. Появились пешеходы с мешком за плечами, скакали всадники на конях с медными подковами…
      И отовсюду: с севера и юга, с востока и запада — бурыми волнами катились к Мадисону феррофаги. С самолета было отлично видно, как мелкие стаи сливались в более крупные, как, наконец, звенящей тучей феррофаги накидывались на каждый дом, на каждый механизм, жадно ища железо… и вдруг…
      Справа, слева, впереди, позади — со всех сторон почти одновременно оглушительно загремело, зазвенело, засверкало голубыми молниями.
      Миллионы и миллионы взрывов!
      От неожиданности пилот выпустил из рук штурвал, и самолет нырнул носом прямо в гром и свет. Только у самой земли удалось выровнять машину.
      Все это продолжалось несколько секунд, не больше.
      Несколько секунд и… феррофагов не стало. Ни одного!
 

11. ДЖЕННИ ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ

      Алло! Алло! Да, это я, Джон Фукс. Мне выпала честь взять интервью у девушки, взявшей в плен феррофага и тем помогшей отразить нашествие, у мисс Дженни Джойс. Вот она стоит у дверей Института космической биологии и принимает поздравления, раздает автографы и улыбается, как кинозвезда первой величины.
      Минуточку, минуточку!.. Никак к ней не пробиться!.. Мисс Джойс, прошу вас ответить на несколько вопросов. Миллионы радиослушателей и телезрителей слушают вас, смотрят на вас… Мисс Джойс, как случилось, что именно вы изловили феррофага?
      Голос Дженни:
      — А я и не ловила. Он сам залез ко мне в сумку, после того, как съел мой велосипед.
      — Вы, наверно, давно знаете мистера Говарда? Вы долго учились у него?
      Голос Дженни:
      — С мистером Говардом я разговаривала дважды: в день падения космического трала и сегодня.
      — Это немного, мисс Дженни.
      Голос Дженни (резко):
      — Достаточно!
      — Мисс Дженни, вы, бесспорно, сейчас самая популярная девушка в Соединенных Штатах. Думаете ли вы участвовать в конкурсе красоты? Надеетесь ли вы стать «мисс Америка»?
      Голос Дженни:
      — Глупости!
      — Мисс Дженни! Как вы считаете, почему взорвался феррофаг?
      Голос Дженни (после паузы):
      — Инфаркт!
      Бурная реакция среди репортеров.
      — Мисс Дженни, а мистер Говард тоже так считает? Ха-ха!.. Инфаркт?
      Голос Дженни:
      — Мистер Говард говорит… дайте вспомнить… Да! Феррофаг оказался неоднородным по своему строению. А я как бы нащупала шов, самое слабое место. Как это? Ахиллесову пяту! Он и треснул.
      — Очень, очень интересно! А почему же взорвались остальные?.. Мистер Говард не давал объяснения?
      Голос Дженни (нерешительно):
      — Он говорил… ну, эта самая… как ее? Детонация!.. Есть такое слово?
      — Есть, есть, мисс Дженни! Безусловно, есть!
      — Последний вопрос, мисс Джойс, вы, можно сказать, спасли мир от феррофагов. Что вы хотели бы в награду?
      Голос Дженни:
      — Хочу стать секретарем мистера Говарда!
      — А он знает о вашей мечте?
      — Если не знает, то я ему намекну.
      На следующий день газеты США вышли под огромными шапками:
      ЧЕЛОВЕЧЕСТВО СПАСЕНО! НАШЕСТВИЕ ФЕРРОФАГОВ ОКОНЧИЛОСЬ! ПАНИКА НА БИРЖЕ! КАРТЕЛЬ «ЧИЛИЙСКАЯ МЕДЬ» ПЕРЕЖИВАЕТ КРИЗИС! СТО САМО УБИЙСТВ ЗА ЧАС! ПОКУПАЙТЕ АКЦИИ СТАЛЕЛИТЕЙНЫХ КОМПАНИЙ! ЕСЛИ ХОТИТЕ СТАТЬ МИЛЛИОНЕРОМ ПОКУПАЙТЕ АКЦИИ СТАЛЕЛИТЕЙНЫХ КОМПАНИИ!
      Вот и вся история о нашествии феррофагов!
      Она полностью согласуется с сообщениями правдивейшего репортера Соединенных Штатов Америки Джона Фукса.
 
 
 

Ответственный редактор Н.К.Неуимина.

Рисунки Б.Стародубцева.

Консультант по художественному оформлению Ю.Н.Киселев.

Технический редактор Н.М.Сусленникова

Корректоры К.Д.Немковская и Г.М.Шукан.

Ленинградское отделение издательства «Детская литература».

Ленинград, 1967

 

Scan, OCR, SpellCheck: Андрей Бурцев

 

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21