Глава 6

Следующий день начался так же, как и предыдущий: мы встали и оделись при свечах. Церемонию умывания пришлось отложить – вода в умывальниках замерзла. Накануне вечером погода изменилась, подул пронизывающий северо-восточный ветер, который всю ночь завывал в щелях окон, заставляя нас дрожать от холода в кроватях и превращая воду в кувшинах в лед. В тот день меня записали в четвертый класс, я начала посещать уроки и выполнять задания. Прежде я наблюдала жизнь Ловуда со стороны, теперь же я стала непосредственной участницей происходящего здесь. Уроки казались мне долгими и скучными, постоянное заучивание наизусть – утомительным. В первый день я почувствовала облегчение, когда около трех часов пополудни мисс Смит вручила мне полоску муслиновой ткани в два ярда длиной, нитку, наперсток и посадила в угол, наказав подрубить кисею.

В этот час большинство девочек занималось рукоделием, только один класс стоял вокруг мисс Скетчерд. Была полная тишина, и я могла слышать, как отвечает каждая из них. Был урок английской истории, и среди девочек я заметила мою вчерашнюю знакомую. В начале занятия она занимала первое место среди учениц своего класса, но за ошибку в произношении или невнимание к паузам ее отправили в самый конец. Но даже после того, как она скрылась за спинами других учениц, мисс Скетчерд продолжала постоянно обращаться к ней с замечаниями: «Бернс» (видимо, так ее звали; здесь называли учениц по фамилии, как в школах для мальчиков), «Бернс, почему ты подворачиваешь ноги, немедленно раздвинь носки», «Бернс, опять ты выпятила подбородок, это некрасиво», «Бернс, я требую, чтобы ты держала голову прямо; я не потерплю, чтобы передо мной стояли в такой позе» и так далее.

Главу прочитали дважды, книги были закрыты, затем последовала проверка. Глава включала в себя историю правления Карла I, и часть вопросов касалась размера разнообразных налогов и пошлин. Казалось, на них просто невозможно дать точный ответ, но, когда очередь доходила до Бернс, она с легкостью доказывала обратное. Она не упустила ни единой строчки из прочитанной главы и готова была изложить ее всю целиком. Я была уверена, что мисс Скетчерд похвалит ее за прилежание, но вместо этого она неожиданно воскликнула: «Ты, непослушная грязнуля! Так и не вычистила ногтей сегодня утром!»

Бернс не произнесла ни звука в ответ, и я поразилась ее молчанию.

Мисс Скетчерд приказала что-то, я не расслышала что именно, и Бернс сразу же вышла из класса. Через минуту она возвратилась из маленькой комнаты, где хранились книги, со связкой розог в руках. Это грозное орудие она вручила мисс Скетчерд с почтительным реверансом. Затем покорно, не дожидаясь указаний, развязала передник, после чего учительница сразу же нанесла с дюжину хлестких ударов по шее.

Я вздрагивала при каждом ударе. На глазах Бернс не выступило ни слезинки, а на лице застыло все то же печальное выражение.

– Непослушная девчонка! – воскликнула мисс Скетчерд. – Ничто не может отучить тебя от твоих неряшливых привычек. Унеси розги.

Бернс подчинилась. Я наблюдала краем глаза, как она выходит из чулана, но глаза ее были совершенно сухими.

В этот вечер я, как обычно, бродила между столами, за которыми собирались компании смеющихся девочек. У меня не было подруги, но я совершенно не чувствовала себя одинокой. Проходя мимо окна, я время от времени приподнимала штору и смотрела на падающий за окном снег. В нижней части окон начинали скапливаться небольшие сугробы, и, приложив ухо к стеклу, я могла различить безутешные стоны ветра, смешивающиеся со звуками шумной болтовни в зале.

Перепрыгивая через скамьи и пролезая под столами, я добралась до одного из каминов. Перед решеткой на коленях стояла Бернс, отстраненная от всего окружающего ее, сосредоточенная и молчаливая.

– Твоя фамилия Бернс, а как твое имя? – спросила я.

Она подняла на меня удивленный взгляд.

– Хелен, – ответила она.

– Наверное, ты хотела бы уехать из Ловуда? – Я села перед камином возле нее.

– Нет! Почему ты так думаешь? Меня отправили в школу, чтобы я получила образование.

– Но мисс Скетчерд так жестока с тобой!

– Жестока? Нисколько! Она строга, потому что я все время делаю ошибки.

Я уставилась на нее, искренне недоумевая.

– На твоем месте я бы возненавидела ее. Если бы она посмела ударить меня этой розгой, я бы разломала ее прямо в классе.

На ее щеках как будто выступил румянец, но, наверное, это отблеск огня упал на лицо.

– Я не против, – сказала она.

– Не против порки? – воскликнула я в ужасе.

Я увидела, как она машинально коснулась кончиками пальцев следов на шее. Она поморщилась, но мне показалось, что я заметила, как ее рот на мгновение исказила странная кривая усмешка.

– Это не так уж больно, – произнесла она.

Я представила длинные упругие прутья, с тонким свистом рассекающие воздух и оставляющие следы на коже.

– А я думаю, больно.

– Не больно, если думать о другом, – прошептала Хелен.

Внезапно я вспомнила свою драку с Джоном Ридом. Он набросился на меня, но в моем воображении на его месте был мой темноглазый возлюбленный, заключающий меня в страстные объятия. Настала моя очередь скрывать вспыхнувший румянец в отблесках пламени, бушующего в камине. Я подумала: а что если он будет обращаться со мной так же жестоко? По телу прошла дрожь. Однажды Джон схватил меня за волосы, когда мы занимались любовью. Я вскрикнула, но почувствовала, как к острой боли примешивается ощущение сладостного жара во всем теле. Возможно, Хелен имела в виду именно это. Я все еще пылала жаждой мести к Джону Риду, но мне, одинокой и покинутой здесь, не хватало нежного прикосновения.

– Ты говоришь, что делаешь ошибки? – начала я, чтобы сменить тему разговора. – Мне, напротив, показалось, что ты очень хорошо себя ведешь.

– Хочу тебя предостеречь – не суди по первому впечатлению. Как говорит мисс Скетчерд, я очень неряшлива. Легко представить, как это неприятно мисс Скетчерд, ведь она всегда опрятна и пунктуальна до мелочей.

– А еще она несправедлива и жестока, – добавила я, но Хелен не захотела согласиться со мной.

– Нужно уметь полюбить врага. Благословить того, кто проклинает тебя, – сказала она. – Делать добро тем, кто ненавидит тебя и творит несправедливость.

Я вздохнула.

– Тогда я должна полюбить миссис Рид, чего я не смогу сделать, и благословить ее сына, что совершенно невозможно!

В свою очередь Хелен попросила меня объяснить, что я имею в виду, и я изложила ей всю историю своих обид и злоключений (умолчав, конечно же, про свои отношения с Джоном).

Хелен терпеливо слушала меня. Я ожидала от нее комментария, но она молчала.

– Ну же, – нетерпеливо произнесла я, – неужели миссис Рид не кажется тебе черствой, злой женщиной?

– Она была сурова с тобой, потому что ей был неприятен твой склад характера, так же, как мисс Скетчерд неприятны мои привычки. Но в каких подробностях ты помнишь все, что она говорила тебе и совершила по отношению к тебе! Странно, что несправедливость оставила такой глубокий отпечаток в твоем сердце. Тебе стало бы легче, если бы ты попыталась забыть ее жестокость и похоронить бурные чувства, которые она вызывала в тебе.

В это мгновение к нам подошла одна из старших учениц и произнесла с отчетливым кемберлендским акцентом:

– Хелен Бернс, если ты сейчас же не приведешь в порядок свой ящик и не сложишь аккуратно шитье, я приглашу мисс Скетчерд, чтобы она взглянула на это.

Хелен вздохнула, поднялась с места и подчинилась приказу, не тратя времени на возражения.

Глава 7

Весь январь, февраль и часть марта мы вынуждены были ограничиваться пребыванием в саду, обнесенном каменными стенами, за исключением того времени, когда полагалось ходить в церковь. Наша одежда не спасала от лютого холода, а поскольку сапог нам не полагалось, снег проникал в ботинки и таял. Руки без перчаток немели и опухали на морозе. Я помню болезненное раздражение, от которого я страдала каждый вечер, отогревая ноги возле огня, и мучения, которые мне причиняла необходимость каждое утро всовывать одеревеневшие, покрытые язвами пальцы в ботинки.

Скудость пищи не облегчала нашего положения. У подрастающих детей хороший аппетит, а того, чем нас кормили, едва бы хватило, чтобы утолить голод слабого умирающего. Недостаток еды приводил к тому, что изголодавшиеся старшие девушки отнимали еду у младших. Когда представлялась возможность, они, уговаривая или угрожая, заставляли отдавать им свою порцию. Много раз мне приходилось делить между двумя претендентками маленькую корочку черного хлеба, которую давали в пять часов. И, отдав третьей добрую половину своего кофе, я торопливо глотала остатки, стараясь скрыть слезы, вызванные голодом.

Воскресенья не приносили радости, особенно зимой. Нам приходилось идти пешком за две мили в церковь в Брокльбридже, где служил наш покровитель. Мы ежились от холода, едва выйдя за ворота, до церкви мы добирались совсем окоченев, а к концу службы мороз окончательно сковывал наши члены. Возвращаться ради обеда в школу было бы слишком далеко. Дорога, по которой мы шли с вечерней службы, шла по гребню холма и была открыта пронизывающему зимнему ветру, который дул с заснеженных вершин севера и резкими порывами стегал нас по лицу.

С каким нетерпением мы ждали возвращения домой, к пылающему очагу, обещавшему свет и тепло! Но младшим девочкам и это удовольствие было недоступно. Старшие мгновенно окружали в два ряда оба камина в классной комнате, а остальным оставалось жаться небольшими группками позади, стараясь согреть озябшие руки в складках передника.

Некоторое утешение ждало нас в пять часов, когда вместо половины от одного куска хлеба нам давали по целому куску, намазав его в качестве дополнительного угощения едва заметным слоем масла. Этого еженедельного послабления мы ждали с нетерпением от воскресенья к воскресенью.

Я еще не упомянула о посещениях мистера Брокльхерста. По правде говоря, мы не имели честь видеть этого джентльмена в течение почти всего моего первого месяца в школе. Наверное, он решил продлить время своего пребывания в доме своего друга викария. Как бы то ни было, его отсутствие было облегчением для меня. Не стоит и говорить, что у меня были причины с трепетом ожидать его возвращения, и вот этот день настал.

Однажды днем (шла третья неделя с тех пор, как я приехала в Ловуд) я сидела с доской в руках, задумавшись над примером на деление, как вдруг, в рассеянности подняв взгляд, заметила мужской силуэт, мелькнувший в окне. Что-то подсказало мне, кому принадлежит эта сухопарая фигура, и, когда ученицы и преподаватели резко поднялись с мест, мне не нужно было даже поднимать голову, чтобы определить, к кому обращено это приветствие. В комнате раздались долгие глухие шаги, и прямо за спиной мисс Темпл вырос тот самый человек, который мрачно взирал на меня с каминного коврика в Гейтсхеде.

У меня были свои причины бояться его появления. Слишком свежи были воспоминания о вероломных намеках, которые бросала миссис Рид, и непреклонном намерении мистера Брокльхерста просветить мисс Темпл и других учительниц относительно моих порочных наклонностей. Все это время я со страхом думала о том, что он полон решимости исполнить обещание, проинформировав всех о моем сомнительном прошлом и навеки заклеймив меня. И вот он здесь.

Мистер Брокльхерст стоял подле мисс Темпл и что-то шептал ей на ухо. Я не сомневалась, что он занимался разоблачением моих злодеяний, и в болезненном нетерпении ждала, что она обратит ко мне взгляд своих темных глаз с выражением ужаса и отвращения на лице. Я прислушалась, и, поскольку я сидела одной из первых в ряду учениц, мне удалось уловить большую часть того, что он говорил. Мои мрачные предчувствия немного рассеялись.

– Прачка сообщила мне, что некоторым девочкам переменили воротнички дважды за эту неделю. Это слишком. По правилам им полагается один воротничок.

– Позвольте мне объяснить, сэр, – произнесла в ответ мисс Темпл. – Агнес и Кэтрин Джонстон были приглашены на чашку чая к своим друзьям в Лоутон в прошлый четверг, и я распорядилась выдать им чистые воротнички соответственно случаю.

– Ну что ж, если это больше не повторится, я не имею ничего против. Но было еще одно обстоятельство, повергшее меня в недоумение. Просматривая счета, полученные от экономки, я обнаружил, что дважды за прошедшие две недели ученицы получили по дополнительной порции хлеба и сыра на завтрак. Как вы это объясните? Я заглянул в правила – там не упоминается о том, что у нас в школе предполагается второй завтрак. Кто является автором этого нововведения? И на каких основаниях?

– Должна сказать, что это было сделано по моему распоряжению, сэр, – отвечала мисс Темпл. – Завтрак был так плохо приготовлен, что ученицы не смогли его есть, и я не решилась подвергать их мукам голода до самого обеда.

– Мадам, позвольте мне возразить. Вам прекрасно известно, что привычка к попустительству и роскоши не входит в число добродетелей, которые должна взращивать наша школа. Мы намерены воспитать своих учениц мужественными, терпеливыми, способными на самоотречение. Небольшое препятствие в виде невкусного завтрака? Не беда! Им все равно следует его съесть.

Мистер Брокльхерст сделал паузу, очевидно, не в силах совладать с охватившим его негодованием. Мисс Темпл было опустила голову, когда он начал говорить; теперь же она смотрела прямо перед собой, ее лицо стало похоже на каменную маску. Мистер Брокльхерст, остановившись возле камина и заложив руки за спину, обозревал учениц школы. Внезапно его веки дрогнули, как будто что-то попало в глаз. Обернувшись, в возбуждении, которого сложно было ожидать от него, он резко произнес:

– Мисс Темпл! Мисс Темпл! Что здесь делает эта девочка – вот эта, с кудрявыми волосами? Только посмотрите, сударыня, рыжие волосы – и все покрыты завитушками? – Он ткнул тростью, которая дрожала в его руке, в сторону этого «ужасного существа».

– Ее зовут Джулия Северн, – очень тихо ответила мисс Темпл.

– Джулия Северн, сударыня! И почему она или кто бы то ни было еще, по-вашему, позволяет себе иметь вьющиеся волосы? Почему, не уважая законы этого дома, она дерзко заявляет о своей принадлежности ко всему мирскому? И где? Здесь, в этом благотворительном учреждении, основанном на принципах Священного Писания! Выставляет на всеобщее обозрение эту копну возмутительных кудряшек?

– Волосы Джулии вьются от природы, – еще тише возразила мисс Темпл.

– От природы?! Но мы не должны следовать природным законам. Я хочу, чтобы эти девочки были дочерями самой Добродетели, а они предаются излишествам! Я раз за разом напоминаю вам о том, что волосы должны быть зачесаны гладко, прилично. Мисс Темпл, этой девочке следует отрезать волосы. Завтра я пришлю парикмахера. Я вижу, что другие тоже не избежали этого искушения. Вот та, высокая, прикажите ей повернуться. Прикажите всему первому классу встать и повернуться лицом к стене.

Мисс Темпл провела платком по губам, как будто хотела изгладить всякий признак улыбки, невольно исказившей их, и отдала приказ.

Немного отклонившись назад на своей скамье, я могла видеть гримасы и недовольные взгляды, ставшие ответом на этот выпад. Я пожалела, что мистер Брокльхерст не видел их лиц, потому что в противном случае он, возможно, ощутил бы, что как ни подавлял он все внешнее, поверхностное, внутренний мир девочек был ему недоступен.

Несколько минут он внимательно разглядывал оборотную сторону этих живых «медалей», и затем вынес приговор, прозвучавший, как звон похоронного колокола: «Все эти пучки нужно состричь».

Мисс Темпл, казалось, хотела возразить.

– Мадам, – прервал он ее, – доброта Господа, которому я служу, выходит за пределы нашего разума. Мое призвание – искоренить в этих девочках всякий зов плоти и научить их одеваться скромно и добродетельно, а не вплетать ленты в косы или наряжаться в дорогие одежды.

Слова «зов плоти» отозвались во мне жгучей болью. Я старалась представить себе наказание, на которое обречет меня мистер Брокльхерст, если узнает о моем прошлом. К счастью, он отнюдь не был пророком.

– Каждая из этих молодых особ перед нами носит косы, которые, вероятно, были заплетены самим тщеславием. Повторюсь, вы должны их отрезать. Подумайте только, сколько времени было потрачено, сколько…

Речь мистера Брокльхерста была прервана приходом трех дам. Им следовало бы прийти немного раньше, чтобы услышать его проповедь относительно нарядов, потому что сами они были облачены в бархат, шелк и меха. На двух юных барышнях (миловидных девушках лет шестнадцати и семнадцати) красовались серые бобровые шапочки, украшенные страусовыми перьями, из-под которых струился поток светлых, искусно завитых волос. Старшая дама куталась в роскошную бархатную шаль, отделанную горностаем, и на лбу у нее были фальшивые локоны.

Мисс Темпл почтительно приветствовала вошедших дам, оказавшихся миссис и мисс Брокльхерст, и усадила их на почетные места. Очевидно, они прибыли со своим многоуважаемым супругом и родителем и все это время занимались скрупулезным осмотром верхних комнат, пока он разбирал счета с экономкой, допрашивал прачку и делал наставления директрисе. Теперь комментарии и упреки пришлось выслушать мисс Смит, которая отвечала за постельное белье и спальни, но у меня уже не было охоты слушать, потому что другие, более насущные проблемы отвлекли мое внимание.

Все это время, краем уха следя за разговором мистера Брокльхерста и мисс Темпл, я одновременно принимала меры к тому, чтобы остаться незамеченной. Я отодвинулась глубоко назад на скамье и, притворяясь занятой решением примера, старалась держать доску так, чтобы она закрывала мое лицо. Наверное, мне бы удалось избежать внимания мистера Брокльхерста, если бы доска предательским образом не выскользнула у меня из рук, ударившись об пол с ужасающим грохотом. Все взоры мгновенно обратились на меня. Наклонившись, чтобы подобрать две части расколовшейся доски, я приготовилась к худшему исходу. Он не заставил себя долго ждать.

– Беспечная девчонка! – воскликнул мистер Брокльхерст. – Это новая ученица, я полагаю. – И, не успела я перевести дыхание, как он продолжил: – У меня есть несколько замечаний на ее счет. Пусть та, что разбила доску, подойдет.

У меня не осталось сил, чтобы подняться. Я не могла пошевелиться. Две старшие девочки, сидевшие по обе стороны от меня, помогли мне встать и подтолкнули вперед, к грозному судье. Мисс Темпл мягко поставила меня прямо перед ним, и я расслышала ее ласковый шепот: «Не бойся, Джейн. Ты не нарочно, я видела, тебя не накажут». Эти добрые слова вонзились в мое сердце, как кинжал. «Через минуту она уже будет презирать меня за лицемерие», – подумала я. Внезапно меня охватила ярость, заставившая пульс забиться быстрее, – ярость против разных Ридов, Брокльхерстов и иже с ними. Я не Хелен Бернс. Я сопротивляюсь, когда меня бьют.

– Подайте стул, – сказал мистер Брокльхерст, указав на высокий табурет, с которого поднялась одна из старших учениц. Стул принесли.

– Поставьте на него девочку.

Кто-то поставил меня на табурет, я не помню, кто это сделал. Я была неспособна обращать внимание на детали. Я отметила только, что оказалась на уровне носа мистера Брокльхерста – он стоял в ярде от меня.

– Дамы, – произнес он, обращаясь к супруге и дочерям, – мисс Темпл, учительницы, дети. Хорошо ли вы видите эту девочку?

Конечно, хорошо! Я чувствовала, что их взгляды, как пропущенные через увеличительное стекло лучи, оставляют ожоги на моей коже.

– Этот печальный случай наводит на размышления. Я считаю своим долгом предупредить вас, что эта девочка – не смиренная овца в стаде Господа, а злоумышленник, проникнувший туда обманом. Вы должны быть начеку. Вы должны остерегаться пути, по которому пошла она, и, насколько это возможно, избегать ее общества. Не играть с ней в одни игры и не вступать в разговор. Учителя, вам следует следить за каждым ее шагом и тщательно взвешивать ее слова; наказывать ее тело, чтобы спасти душу. Потому что эта девочка – лгунья!

За этим последовала пауза длиной в десять минут, которых мне хватило, чтобы овладеть собой и увидеть, как вся женская половина семейства Брокльхерст достает носовые платки и наводит на меня свои лорнеты, при этом старшая дама непрерывно качала головой, а младшие шептали: «Какой кошмар!»

Мистер Брокльхерст приступил к финальной части своей речи.

– Все это стало мне известно благодаря ее покровительнице. Щедрость и доброта праведной и милосердной дамы, которая приняла девочку в свою семью, когда та осталась сиротой, и растила ее, как собственное дитя, была вознаграждена такой черной неблагодарностью, что достойная благодетельница вынуждена была оградить своих родных детей от присутствия этой девочки.

И, завершив свою блестящую проповедь, мистер Брокльхерст застегнул верхнюю пуговицу своего одеяния, сказал что-то своим дамам, поклонился мисс Темпл, и, наконец, все добродетельное семейство величаво прошествовало через всю комнату к выходу. В дверях мой строгий судия обернулся.

– Пусть стоит на стуле еще полчаса, – сказал он. – Никто не должен разговаривать с ней до конца дня.

Я так и осталась стоять, вознесенная на вершину своего гордого одиночества. Я, которой не хватало мужества выйти у всех на виду в центр комнаты, была выставлена на всеобщее обозрение на пьедестале бесчестья и позора. Нет в мире слов достаточно сильных, чтобы описать мои чувства в тот момент. Но когда я подумала, что сейчас задохнусь от стыда, мимо прошла Хелен Бернс и на мгновение подняла глаза на меня.

Какой вдохновенный свет сиял в этих глазах! Какое непередаваемое ощущение охватило меня, когда я заглянула в них! Какая сила наполнила все мое существо!

Хелен спросила что-то о своей работе у мисс Смит, получив нагоняй за незначительность вопроса, и вернулась на свое место, снова пройдя мимо меня и на этот раз одарив меня улыбкой. Эта восхитительная улыбка озарила ее необычное тонкое лицо, и мне показалось, что в глубоко запавших серых глазах ее я увидела отблеск ангельской доброты.

Глава 8

Пробило пять часов, занятия были окончены, и все проследовали в столовую к чаю. Я имела смелость покинуть свой пьедестал. Стояли глубокие сумерки, и, забившись в угол комнаты, я опустилась на пол. Волшебное действие, которое на меня оказала поддержка Хелен, начало рассеиваться, и я, почувствовав, что меня переполняет отчаяние, бросилась на пол лицом вниз, содрогаясь от рыданий.

Хелен Бернс не было в комнате, и никто не мог помочь мне. Я дала волю слезам, падавшим на деревянные доски пола. Я искренне хотела хорошо вести себя, многого добиться в Ловуде, приобрести друзей, завоевать уважение и любовь. Я уже делала кое-какие успехи, в то утро я стояла во главе класса и мисс Миллер ласково похвалила меня. Мисс Темпл наградила меня одобрительной улыбкой и пообещала, что, если я в течение следующих двух месяцев буду продолжать хорошо заниматься, я смогу приступить к занятиям рисованием и французским языком под ее началом. А сейчас я вынуждена собирать осколки всех этих радужных надежд. Удастся ли мне когда-нибудь оправдаться?

«Никогда», – сказала я себе и страстно пожелала умереть. Прерывающимся от рыданий голосом я шептала эти слова, как вдруг кто-то подошел ко мне. Я подняла голову и снова увидела Хелен Бернс. Она была едва различима в этой пустой огромной комнате, слабо освещенной угасающим пламенем камина. Она принесла мне хлеба и кофе.

– Ну же, поешь что-нибудь, – сказала она, но я отодвинула от себя еду. Мне казалось, что малейшая крошка пищи или глоток жидкости встанут у меня поперек горла навечно. Хелен внимательно смотрела на меня с легким оттенком удивления, и, как я ни старалась, я не могла сдерживать своего смятения. Я снова зарыдала. Она села на пол возле меня, обняла руками колени, положила на них голову и сидела так, не произнося не слова. Я заговорила первой.

– Хелен, почему ты пришла к девочке, которую все считают лгуньей?

– Мистер Брокльхерст не заслуживает уважения. Его здесь не любят, да он и не делает ничего, за что его можно было бы полюбить. Если бы он выделил тебя как свою любимицу, ты приобрела бы много врагов, но в твоем нынешнем положении многие предложили бы тебе свою дружбу, осмелься они это сделать. Возможно, учителя и ученицы будут обходить тебя стороной день или два, но в глубине души все питают к тебе добрые чувства.

Мне было все равно. Я почти не старалась вникнуть в смысл того, что говорила Хелен – в таком отчаянии я пребывала. Я могла думать только о своем одиноком существовании, не согретом никакими привязанностями.

– Если никто не полюбит меня, я лучше умру, – всхлипывала я. – Я хочу, чтобы меня полюбили, ради этого я готова сломать руку, встать на пути у разъяренного быка, пусть даже лошадь проломит мне грудь копытом, пусть…

– Тише, Джейн! Ты переоцениваешь человеческую привязанность.

Возможно, это было правдой. Я просыпалась с мыслью о моем темноглазом возлюбленном. Я тосковала о любви, которую он воплощал в моих мечтах, и наслаждалась горячей волной желания, которая пробегала по моему телу в те минуты, которые целиком были заняты им. Я вряд ли сознавала, что он занимает слишком большое место в моих мыслях, но людям, страдающим от одиночества, а ведь одиночество было уделом моего детства, свойственно жаждать любви, этой главной человеческой потребности. Кроме того, Хелен Бернс сама призналась мне, что думает совсем о других вещах, когда ее секут. Я покраснела, вспомнив об этом. Наверное, она думала о чем-то хорошем, о доме, своей семье, которая была у нее когда-то, а не представляла себе, как ее бьет жестокий любовник.

Опустив голову на плечо Хелен, я обвила ее руками. Она прижала меня к себе, и мы застыли так, не произнося ни слова. Спустя несколько минут в комнату вошла мисс Темпл.

– Ты-то мне и нужна, Джейн Эйр, – сказала она. – Пройди, пожалуйста, ко мне в комнату. Если уж и Хелен Бернс здесь, пусть идет с нами.

По запутанным коридорам и темным лестницам мы прошли за директрисой в ее комнату, которая была ярко освещена огнем камина и выглядела уютной. Пригласив Хелен Бернс сесть в низкое кресло, стоящее под одну сторону камина, она села по другую и подозвала меня к себе.

– Все, слезы закончились? – спросила она меня. – А с ними должна была утихнуть твоя обида.