Пролог

Это случилось солнечным летним днем тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. До этого момента Кристиан де Монфор, молодой герцог Лексингтон, вел безмятежную жизнь.

Его страстью была природа. В детстве он больше всего любил смотреть, как птенцы проклевывают хрупкие скорлупки яиц, и мог часами наблюдать за черепахами и водомерками, обитавшими в ручье, который протекал через поместье. Он держал гусениц в террариумах, чтобы проследить за их превращением в ярких бабочек и невзрачных мотыльков, одинаково восторгаясь и тем, и другим. Летом, когда его привозили на морское побережье, он исследовал водоемы, оставленные приливом, инстинктивно понимая, что является свидетелем яростной борьбы за выживание, и не переставая удивляться красоте и сложности жизни.

Научившись ездить верхом, он постоянно пропадал в окрестностях их величественного дома. Алджернон-Хаус, родовое гнездо Лексингтонов, располагалось в одном из живописных уголков Скалистого края. На его крутых склонах, сложенных из известняковых пород, юный Кристиан, сопровождаемый грумом, разыскивал окаменевшие останки доисторических моллюсков.

Время от времени он сталкивался с противодействием. Начать с того, что отец Кристиана не одобрял его увлечение наукой. Но Кристиан обладал врожденной уверенностью в себе, которую большинство мужчин вырабатывали десятилетиями и не всегда успешно. Когда старый герцог возмущался его плебейским времяпрепровождением, Кристиан холодно спрашивал, не переключиться ли ему на любимое занятие его отца в том же возрасте: преследование горничных.

И как будто подобного апломба было недостаточно, молодой герцог обладал стройной высокой фигурой и классической красотой. Он плыл по жизни с мощью и непробиваемостью броненосца, уверенный в своем праве и убежденный в своем призвании.

Его первая встреча с Венецией Фицхью Таунсенд только усилила это ощущение предопределенности.

Когда ежегодный матч по крикету между Итоном и Харроу, приходившийся на пик лондонского сезона, прервался на полуденный чай, Кристиан вышел из павильона для участников, чтобы поговорить со своей мачехой – точнее, бывшей мачехой, поскольку она недавно вернулась из свадебного путешествия со своим новым мужем.

Отец Кристиана, покойный герцог, явился разочарованием для своей семьи. Столь же чванливый, сколь легкомысленный, он, однако, оказался удачливым в выборе жен. О матери Кристиана, которая умерла слишком молодой, чтобы сын мог ее помнить, отзывались как о святой. А мачеха, вскоре появившаяся в жизни мальчика, стала ему близким другом и верным союзником.

Кристиан уже виделся со вдовствующей герцогиней в середине матча. Но сейчас он не обнаружил ее на прежнем месте. Оглядевшись, Кристиан заметил на другом конце поля молодую женщину, которая сразу же привлекла его внимание.

Она сидела на заднем сиденье коляски с поднятым верхом и, прикрыв рот веером, зевала. Ее поза казалась расслабленной, словно она тайком избавилась от корсета на китовом усе, заставлявшем других дам держаться неестественно прямо, как набитое паклей чучело. Но что выделяло ее из толпы, так это шляпка: подобие короны из перьев абрикосового цвета, напомнившее Кристиану морские анемоны, которые так завораживали его в детстве.

Незнакомка щелчком закрыла веер, и он забыл о морских анемонах.

Ее лицо… У него перехватило дыхание. Он никогда не видел такие красивые и вместе с тем выразительные черты. Ее красота не просто манила, она сулила спасение, как вид земли для потерпевшего кораблекрушение. И Кристиан, не оказывавшийся на борту тонущего судна с шести лет – и даже тогда это была всего лишь перевернувшаяся лодка – вдруг почувствовал себя так, словно его носило по океану всю жизнь.

Кто-то заговорил с ним, но он не мог произнести ни звука.

В ее красоте было что-то присущее природе, как у грозового облака, надвигающейся лавины или бенгальского тигра, рыскающего в ночных джунглях. Сочетание опасности и совершенства.

Грудь Кристиана пронзила острая, но сладкая боль. Он вдруг понял, что без нее его жизнь уже никогда не будет полной. Но не испытывал страха, только волнение, удивление и желание.

– Кто это? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Миссис Таунсенд, – отозвался кто-то.

– Для вдовы она слишком молода, – заметил он.

Позже он не переставал удивляться собственной дерзости. Услышав, что она замужем, он тут же решил, что ее муж умер. Его подсознание не допускало и мысли, что на его пути может что-то стоять.

– Она не вдова, – сообщил тот же голос. – Она очень даже замужем.

Кристиан даже не заметил, что она не одна. Она возникла перед ним, словно на сцене, залитая светом рампы. Но теперь он увидел, что ее окружают люди, а рука лежит на локте мужчины. Она сидела, повернувшись к нему лицом, и когда он заговорил, улыбнулась.

У Кристиана возникло ощущение, будто он рухнул с огромной высоты.

Он всегда считал себя избранным, а теперь оказалось, что он всего лишь очередной бедолага, который может сколько угодно тосковать и стремиться к идеалу, но никогда не осуществит свое заветное желание.

– Ты имела успех сегодня, – заметил Тони.

Венеция сидела, ухватившись за ременную петлю. Коляска еле тащилась, пробираясь через самые запруженные улицы Лондона, но Венеция, казалось, не могла разжать пальцы, вцепившиеся в полоску кожи.

– Один из членов команды Харроу не мог оторвать от тебя глаз, – продолжил Тони. – Если бы кто-нибудь дал ему вилку, он съел бы тебя в один присест.

Венеция промолчала. Когда Тони впадал в такое настроение, было бессмысленно что-либо говорить. Небо затянули облака. В сгустившихся тенях летняя листва прибрела серый оттенок, отдавая дань вездесущей лондонской саже.

– Будь я менее деликатным, то сказал бы ему, что ты не способна дать потомство. Ты – пустышка в роскошной упаковке, Венеция. Внешне прекрасная, но совершенно бесполезная.

Его слова, словно капли кислоты, разъедали ее сердце. Прохожие, шагавшие по тротуару, раскрыли зонтики, которые всегда держали наготове. В окошко кареты ударили две крупные капли и скатились по стеклу, оставляя размытые следы.

– Еще нет твердой уверенности, что я не могу иметь детей, – возразила Венеция, хотя и не следовало. Она знала, что он подначивает ее. Но почему-то, когда он затрагивал эту тему, она всегда клевала на наживку.

– Сколько нужно врачей, чтобы убедить тебя? Мои друзья, женившиеся год назад, уже обзавелись наследниками. А мы уже два года женаты, но никаких признаков беременности у тебя не наблюдается.

Венеция прикусила нижнюю губу. Вина за их неспособность произвести на свет ребенка могла в такой же степени лежать и на Тони, но он отказывался даже рассматривать подобную возможность.

– Но тебе будет приятно узнать, что твоя внешность не совсем бесполезна. Говард согласился присоединиться к моему железнодорожному проекту. Полагаю, он сделал это в надежде, что ему представится случай соблазнить тебя, – сказал он.

Наконец она посмотрела на него. Резкость голоса отразилась на лице Тони, придав некогда обаятельным чертам жесткое выражение. Во время ухаживания она находила его необыкновенно привлекательным: забавным, умным, полным жизни. Неужели он так изменился, или она была ослеплена любовью?

И потом, если Тони презирает Говарда за желание, которое тот испытывает к ней, зачем втягивать его в их жизнь еще глубже? Они не нуждаются в железнодорожном проекте. Как и в любом другом источнике недовольства.

– Ты собираешься изменить мне? – вдруг спросил Тони.

– Нет, – отозвалась она, ощущая невыносимую усталость. Его презрение и отчужденность стали почти постоянными спутниками их брака. Порой казалось, что единственное, что его волнует, это ее супружеская верность.

– Отлично. Учитывая, во что ты меня превратила, оставаться верной – это самое меньшее, что ты можешь сделать для меня.

– А во что я тебя превратила? – Может, она и не образец для подражания, но она старалась быть хорошей женой. Заботилась о его удобствах, не сорила деньгами и не поощряла мужчин, подобных Говарду.

Голос Тони был пронизан горечью.

– Не задавай бессмысленных вопросов.

Венеция снова повернулась к окну. Тротуары почти скрылись под множеством черных зонтиков. Даже в карете ощущалась прохлада. Похоже, осень в этом году будет ранней.

Вскоре после этого события Кристиан закончил последний семестр в Харроу и отправился изучать естественные науки в Кембридж. Летом, по окончании второго курса в Тринити-Колледже, он принял участие в раскопках в Германии. На обратном пути в Алджернон-Хаус он заехал в Лондон, чтобы ознакомиться с новыми поступлениями морских окаменелостей [1] в отделение естественной истории Британского музея.

Дискуссия, вызванная новыми экспонатами, оказалась настолько увлекательной, что Кристиан принял приглашение отобедать с куратором музея и его коллегами. После обеда, вместо того чтобы сразу направиться в свою городскую резиденцию – где сохранялся небольшой штат слуг на тот случай, если он приедет – он решил провести час в своем клубе. Сезон закончился, светское общество разъехалось из Лондона, и можно было надеяться, что его не слишком побеспокоят.

В клубе и вправду было немноголюдно. Кристиан расположился в библиотеке с бокалом бренди и свежим номером «Таймс».

Днем было проще. Его время было заполнено учебой, управлением поместьем и общением с друзьями. Но по ночам, когда мир затихал и он оставался наедине с самим собой, мысли слишком часто обращались к даме, которая похитила его сердце, даже не взглянув на него.

Она снилась ему. Порой эти сны были пугающе яркими, она лежала под ним, гибкая и обнаженная, нашептывая ему на ухо сладострастные слова. В других случаях она держалась на расстоянии, маня его издали, а он не мог двинуться с места, обратившись в мраморную статую. Он кричал и рвался из своего каменного плена, но она ничего не видела и не слышала, такая же равнодушная, как и прекрасная.

В библиотеку кто-то вошел. Кристиан сразу узнал посетителя. Это был Энтони Таунсенд, ее муж.

Последние годы стали для Кристиана настоящим учебником по уязвимым сторонам человеческой натуры. До встречи с миссис Таунсенд он не испытывал зависти, грусти и отчаяния. А также чувства вины, охватившего его сейчас при виде Таунсенда.

Кристиан никогда не желал этому типу зла и вообще воспринимал его исключительно как досадное, но неодолимое препятствие. Однако в своем сознании он бессчетное число раз спал с его женой. И, случись что-нибудь с Таунсендом, Кристиан оказался бы первым в списке желающих быть представленными вдове.

Этого было достаточно, чтобы Кристиан допил свой бренди, отложил газету, которую не успел даже раскрыть, и поднялся, собираясь уйти.

– Я вас видел раньше, – сказал Таунсенд.

После секундной заминки, вызванной удивлением, Кристиан холодно отозвался:

– Не припомню, чтобы мы встречались.

Он не разделял высокомерия своих высокородных предков, но мог быть столь же неприступным, как любой де Монфор, когда-либо живший на свете.

Таунсенд, однако, не выглядел обескураженным.

– Я не говорил, что мы встречались, но ваше лицо мне знакомо. Ах, да. Это было на крикетном матче пару лет назад. Вы были в полосатой кепке Харроу и пялились на мою жену.

Черты Кристиана, отражавшиеся в оконном стекле на фоне темной улицы, потрясенно застыли, словно он смотрел прямо в лицо Медузы-Горгоны.

– Я не помню, как выглядят мои горничные, но помню лица всех джентльменов, которые пускают слюни при виде моей жены. – В голосе Таунсенда прозвучало странное безразличие, словно ему же было все равно.

Лицо Кристиана загорелось, но он промолчал. Как ни вульгарно говорить о собственной жене в подобном тоне, делая намеки на толпы воздыхателей, которые ее домогаются, Таунсенд не вышел за рамки дозволенного.

– Вы напоминаете мне кого-то, – продолжил Таунсенд. – Вы случайно не родственник покойного Лексингтона?

Интересно, станет ли Таунсенд порочить его имя перед своей женой, если он признается?

– Покойный герцог был моим отцом, – сказал Кристиан, глядя на свое отражение в стекле.

– Да, конечно. Значит, вы – Лексингтон. Она будет в восторге, узнав, что персона, обладающая столь высоким статусом, считает ее завидной наградой. – Таунсенд издал сухой, лишенный веселья смешок. – Возможно, ваше желание еще исполнится, ваша светлость. Но советую дважды подумать. Если не хотите закончить так же, как я.

На этот раз Кристиан не смог сдержать своего презрения.

– Обсуждая свою жену с посторонними? Едва ли.

– Я тоже не думал, что способен на это. – Таунсенд пожал плечами. – Прошу прощения, сэр, что задержал вас своим нытьем, недостойным джентльмена.

Он поклонился. Кристиан коротко кивнул в ответ.

И только на следующее утро он задался вопросом, что имел в виду Таунсенд, когда сказал: «возможно, ваше желание еще исполнится».

Через неделю в газете появился некролог. Таунсенд отправился в мир иной. Потрясенный, Кристиан навел справки и узнал, что Таунсенд находился на грани банкротства. Более того, он задолжал крупные суммы ювелирам, как в Лондоне, так и на континенте. Неужели он влез в эти долги, чтобы его жена была довольна и не поглядывала в сторону чересчур пылких поклонников, готовых осыпать ее щедрыми дарами за милости?

Через год и один день после его смерти миссис Таунсенд снова вышла замуж – скандально быстро, учитывая, что период скорби обычно длился два года. Ее новый муж, мистер Истербрук, был богатым джентльменом старше ее на тридцать лет. Вскоре пошли слухи о бурном романе, который она завела прямо под носом у мистера Истербрука с одним из его лучших друзей.

Похоже, возлюбленная Кристиана – пустая, алчная, эгоистичная дамочка, приносящая несчастье и позор окружающим.

Кристиан заставил себя принять правду.

Избегать ее оказалось не так уж сложно. Они вращались в разных кругах. Кристиан не участвовал в лондонском сезоне и не следовал календарю модных светских событий. Поэтому он меньше всего ожидал, что столкнется с ней, выходящей из монументального здания на Кромвел-роуд, где располагался Британский музей естественной истории.

С тех пор как он видел ее в последний раз, прошло почти пять лет. Время только пошло на пользу ее красоте. Она стала более сияющей, более притягательной и более опасной, чем раньше.

В его сердце вспыхнул пожар. Его больше не волновало, что она из себя представляет. Единственное, что имело значение, это сделать ее своей.

Он повернулся и зашагал прочь.

Глава 1

Кембридж, Массачусетс

1896 год

Скелет ихтиозавра, выставленный в Музее сравнительной зоологии, был неполным. Но это была первая рыба-ящер, обнаруженная в американской почве, в штате Вайоминг, и понятно, что американскому университету не терпелось показать его публике.

Венеция Фицхью Таунсенд Истербрук подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть челюсти древней рептилии, унизанные крохотными зубами, напоминавшими лезвие ножа для хлеба, что указывало на диету из мягкотелых морских организмов. Возможно, кальмаров, которыми кишели триасовые [2] моря. Затем тщательно изучила плавник, состоявший из плотного ряда костей, и даже пересчитала ребра, длинные и тонкие, как зубья изогнутой расчески.

Выполнив это подобие научного осмотра, она позволила себе отступить на шаг и окинуть взглядом все создание длиной двенадцать футов, не считая хвоста, значительная часть которого отсутствовала. Больше всего ее всегда поражали размеры этих доисторических чудовищ.

– Говорила тебе, что она будет здесь, – произнес знакомый голос, принадлежавший младшей сестре Венеции, Хелене.

– И оказалась права, – согласилась Милли, жена их брата, Фица.

Венеция обернулась. Хелена была ростом пять футов одиннадцать дюймов, не считая каблуков. И, как будто этого было недостаточно, чтобы привлекать внимание, обладала копной рыжих волос, самой впечатляющей со времен королевы Елизаветы [3], и малахитово-зелеными глазами. Милли, пяти футов и трех дюймов роста, с карими глазами и темно-русыми волосами, могла легко затеряться в толпе – хотя это было бы явным упущением со стороны окружающих. Изящ-ная, с неброской красотой, она была намного привлекательней и интересней, чем могло показаться при поверхностном взгляде.

Венеция улыбнулась.

– Как прошло твое интервью с родителями, дорогая? Надеюсь, плодотворно?

– Более-менее, – отозвалась Хелена.

Предстоящий выпуск из женского Колледжа Рэдклиффа, входившего в Гарвардский университет, был первым, удостоившимся подписи президента университета в дипломах выпускниц – привилегии, в которой упорно отказывали их английским сверстницам в Леди-Маргарет-Холл [4]. Хелена собиралась отразить это историческое событие в журнале «Куин», а Венеция и Милли приехали в качестве ее сопровождающих.

На первый взгляд, Хелена, успешная молодая женщина, закончившая Леди-Маргарет-Холл и владевшая в данный момент небольшой, но процветающей издательской фирмой, казалась идеальным автором для подобной статьи. Но она яростно отказывалась от этого задания.

Будучи не замужем, она завела роман с женатым человеком, и родные опасались, что он закончится для нее полной катастрофой. Но Хелена, в свои двадцать семь лет, не только давно достигла совершеннолетия, но и вступила в права наследства. Иными словами, она была слишком взрослой и финансово независимой, чтобы заставить ее соблюдать приличия.

Венеция, Фиц и Милли мучительно искали выход, не представляя, как защитить любимую сестру. В конечном итоге они решили удалить Хелену от источника соблазна, не указывая причин, в надежде, что она опомнится, если у нее будет время подумать о своем выборе.

Венеция сделала все, за исключением прямого подкупа, чтобы уговорить издателя «Куин» дать Хелене задание, связанное с поездкой в Америку, а затем приложила массу усилий, чтобы сломить сопротивление сестры, не желавшей покидать Англию. Они прибыли в Массачусетс в начале весеннего семестра. И с того момента сестры старались, чтобы Хелена была все время занята, встречаясь с людьми, посещая занятия и изучая профессию.

Но они не могли удерживать ее на этой стороне Атлантики вечно. К тому же разлука, вместо того чтобы принести забвение, казалось, только обострила чувства Хелены к мужчине, которого она покинула.

Как и следовало ожидать, Хелена начала проявлять недовольство.

– Милли сказала, что вы договорились еще о нескольких интервью. Уверена, для статьи материала более чем достаточно. Еще немного, и мне придется писать целую книгу на эту тему.

Венеция и Милли переглянулись.

– Неплохая идея. Почему бы тебе не подумать о монографии? Ты могла бы сама издать ее, – заметила Милли в своей обычной мягкой манере.

– Возможно. Но, при всем моем восхищении девушками из Колледжа Рэдклифф, я не намерена посвящать им свою жизнь, – не скрывая раздражения, возразила Хелена.

Двадцать семь лет – трудный возраст для незамужней леди. Предложений становилось мало, лондонский сезон воспринимался не как захватывающее приключение, а как тягостная обязанность. Перспектива остаться старой девой буквально дышала в спину, но, несмотря на это, она по-прежнему не могла сделать и шага без сопровождения горничной или компаньонки.

Не по этой ли причине Хелена, которую Венеция считала самой разумной из сестер, взбунтовалась, не желая следовать общепринятой морали? Они так и не решились задать ей этот вопрос, предпочитая делать вид, будто Хелена не совершала ничего предосудительного. Иначе им пришлось бы признать, что Хелена движется к гибели, как потерявшая управление карета, и они не в силах остановить ее, положив конец предосудительному роману.

Венеция взяла сестру под руку. Чем дольше Хелена будет находиться вне Англии, тем лучше для нее, но они должны действовать тоньше, не навязывая свою точку зрения.

– Если ты считаешь, что у тебя достаточно материала, я сообщу остальным родителям, с которыми мы договорились об интервью, что их участие больше не требуется, – сказала она, когда они распахнули двери музея и вышли наружу.

Их встретил порыв холодного ветра. Хелена плотнее запахнула пальто, глядя на сестру со смесью облегчения и подозрительности.

– Конечно, у меня достаточно материла.

– В таком случае я напишу им письма сразу же после чаепития. Признаться, я и сама несколько утомилась. Раз ты закончила свою работу, мы могли бы воспользоваться представившейся возможностью и осмотреть достопримечательности.

– В такую погоду? – усомнилась Хелена.

Весна в Новой Англии оказалась пасмурной и промозглой. Дул колючий ветер, обжигая щеки Венеции. Здания из красного кирпича, высившиеся вокруг, казались такими же суровыми и непреклонными, как основавшие университет пуритане.

– Ты же не позволишь такому пустяку, как погода, помешать нам? Еще неизвестно, когда мы снова окажемся в Америке. Нужно увидеть как можно больше, прежде чем уедем отсюда.

– Но моя фирма… Я не могу пренебрегать своими обязанностями.

– А ты и не пренебрегаешь. Ты полностью в курсе всего происходящего. – Венеция видела пачки писем, которые Хелена получала из издательства. – В любом случае мы не собираемся оставаться здесь вечно. Как тебе известно, мы должны вернуться в Лондон к началу сезона.

Мощный порыв холодного ветра чуть не унес ее шляпку. Мужчина, развешивавший на столбах объявления, с трудом удержал в руках кипу бумаги. Одно объявление вырвалось из его хватки и полетело, подхваченное ветром, в сторону Венеции. Она едва успела поймать листок, который чуть не угодил ей в лицо.

– Но, – снова начала Хелена.

– О, хватит, Хелена, – решительно перебила ее Венеция. – А то мы подумаем, что тебе не нравится наше общество.

Хелена помедлила, колеблясь. Хотя ничего не было сказано напрямую, она догадывалась об истинной причине их поспешного отъезда из Англии. И не могла не чувствовать себя хотя бы чуточку виноватой в том, что не оправдала доверие семьи.

– Ну, ладно, – отозвалась она ворчливым тоном.

Милли, шагавшая по другую сторону от Венеции, шепнула:

– Отличная работа. – И добавила громче: – А что говорится в этом объявлении?

Венеция уже успела забыть о листке бумаги, который она поймала. Она попыталась развернуть его, но он трепетал на ветру, а затем вырвался из ее рук, оставив только уголок, где говорилось: «Американское общество натуралистов».

– Это не оно, случайно? – поинтересовалась Милли, указывая на столб уличного фонаря, мимо которого они проходили.

На объявлении, приклеенном к столбу, было напечатано:

«“Американское общество натуралистов” и “Бостонское общество естественной истории” представляют лекцию на тему:

“Ламарк и Дарвин: Кто прав?”

Докладчик: его светлость герцог Лексингтон.

Состоится в четверг, 26 марта, в 3 часа дня.

По адресу: Театр Сандерса, Гарвард.

Вход свободный».

– Господи, Лексингтон. – Венеция схватила Милли за локоть. – В четверг он будет выступать здесь с лекцией.

Английская аристократия переживала не луч-шие времена, испытывая недостаток средств в связи с падением доходов от сельского хозяйства. Куда ни посмотри, везде можно было встретить титулованных джентльменов, страдающих от протекающих крыш и засорившихся дымоходов. Брату Венеции, Фицу, пришлось, например, жениться на деньгах в девятнадцать лет, когда он неожиданно унаследовал разваливающееся графство.

Герцог Лексингтон, однако, не имел подобных забот. Он получал щедрую ренту, владея примерно половиной лондонских дорог, дарованных его семье короной еще в те времена, когда значительная часть города представляла собой обычные пастбища.

В обществе его видели редко. Ходила даже шутка, что юной даме, если она хочет заполучить руку герцога Лексингтона, вначале нужно обзавестись картой и лопатой. Он мог позволить себе подобную неуловимость. Не имея нужды увиваться за богатыми наследницами в надежде, что благородное происхождение принесет ему состояние, он посвящал свое время путешествиям в далекие страны, раскопкам исчезнувших городов и написанием статей для научных журналов.

О чем можно было только сожалеть. Собственно, каждый раз, когда Венеция и Милли сетовали по поводу очередного потерянного для Хелены сезона, они неизменно поминали в своем разговоре герцога Лексингтона.

«Хелена говорит, что Белфорт недостаточно серьезен».

«Спорим, Лексингтон соткан из серьезности и возвышенных помыслов».

«Она считает, что Линвуд слишком часто ухмыляется».

«Говорят, Лексингтону никогда не приходило в голову ничего легкомысленного».

«Уиндмор слишком консервативен. Хелена уверена, что он не одобрит ее поведения».

«Зато Лексингтон более чем современен. Джентльмен, занятый раскопками, не станет возражать против леди, публикующей книги».

Разумеется, это говорилось не всерьез. Реальный Лексингтон мог оказаться высокомерным и стеснительным, как это часто бывает с эксцентричными отшельниками. Но, пока он оставался для сестер незнакомцем, они могли рассматривать его как лучик надежды в их предприятии, становившемся все более провальным.

Тот факт, что найти мужа для Хелены оказалось так трудно, озадачивал всех, кто ее знал. Красивая, умная, она обладала яркой индивидуальностью. Венеция никогда не считала ее неблагоразумной или слишком привередливой. И тем не менее, начиная со своего первого сезона, Хелена сходу отвергала во всех отношениях приятных и достойных джентльменов, словно это была шайка отребья, которое к тому же нагадило на лужайку.

– Ты же всегда хотела познакомиться с Лексингтоном, Венеция, верно? – заметила Милли.

Любопытно, что из Милли, с ее мягкими, внушающими доверие манерами, получилась самая убедительная лгунья из них всех.

Они двинулись дальше, через территорию юридического колледжа. Голые деревья дрожали на ветру. Выпавший накануне снег укрыл лужайки белым одеялом. Главное здание, построенное в романском стиле, с круглым лекционным залом, казалось, бросало вызов остальным строениям, строго прямоугольным и однообразным.

Группа встречных студентов замедлила шаг, поглядывая на Венецию. Она рассеянно кивнула в их сторону.

– Ты что, хочешь пойти на лекцию? – поинтересовалась Хелена. – До нее еще больше недели.

– Да, но герцога невозможно застать в Англии. Говорят, у него есть собственный музей естественной истории в Алджернон-Хаусе. Я бы чувствовала себя как кошка в сметане, будь я хозяйкой этого дома.

Хелена слегка нахмурилась.

– Никогда не слышала, чтобы ты проявляла к нему какой-либо интерес.

Еще бы, учитывая отсутствие подобного интереса. Но что она за сестра, если не позаботится о том, чтобы самый завидный – и, возможно, самый подходящий – жених в Англии был представлен Хелене?

– Ну, он неплохая партия. Просто позор не познакомиться с ним, раз уж представилась такая возможность. А пока мы будем ждать этого события, можно заняться осмотром здешних достопримечательностей. Я слышала, что недалеко от мыса Кейп-Код есть несколько живописных островов, которые мы могли бы посетить. Говорят, в Коннектикуте очень красивая природа, а до Монреаля можно легко добраться по железной дороге.

– Как волнующе, – подхватила Милли.

– Нам не помешает немного отдохнуть и расслабиться перед началом сезона, – заявила Венеция.

Хелена поджала губы.

– Надеюсь, Лексингтон стоит таких хлопот.

– Герцог, владеющий огромным состоянием и музеем ископаемых редкостей? – Венеция изобразила, что обмахивается веером. – Он стоит любых хлопот. Вот увидишь.

– Я получила письмо от Фица, – сообщила Милли.

Хелена принимала ванну, а Венеция с Милли расположились в гостиной коттеджа, который они сняли на время своего пребывания в Колледже Рэдклифф.

Венеция придвинулась ближе и понизила голос.

– И что он пишет?

В январе Хелена ездила в Хантингтон, родовое имение лорда Ренуорта, в сопровождении своей подруги, миссис Денби. Там также присутствовал виконт Гастингс, лучший друг Фица. Гастингс уехал с загородного приема раньше других и заехал в поместье Фица и Милли, где также гостила Венеция. Он рассказал им, что, будучи в Хантингтоне, три ночи подряд видел, как Хелена возвращалась в свою комнату в четыре часа утра.

Венеция тотчас отправилась в Хантингтон, объяснив свой неожиданный визит тем, что соскучилась по сестре. Хотя в доме еще оставались свободные комнаты, она настояла на том, чтобы их поселили вместе, чтобы не выпускать Хелену из виду.

По возвращении домой, Венеция приложила все усилия, чтобы увезти Хелену из страны, оставив Фица выяснять, кто был ее партнером по грехопадению.

– С конца сезона она посетила четыре загородных приема – точнее, пять, если считать тот, что устраивали мы с Фицем в Хенли-Парке. Гастингс был на четырех из них – но он, понятно, не входит в число подозреваемых. Леди Эйвери и леди Соммерсби присутствовали на четырех, включая тот, что был в Хантингтоне.

Венеция покачала головой.

– Не могу поверить, что она стала бы рисковать, находясь под одной крышей с этими сплетницами.

Милли продолжила, глядя в список.

– Роули были на трех приемах. А также Дормеры.

Но мистеру Роули за пятьдесят, а Дормеры – молодожены, влюбленные друг в друга. Венеция глубоко вздохнула.

– А Мартины?

Несколько лет назад Хелена прониклась теп-лыми чувствами к Эндрю Мартину. И, по всем признакам, ее чувства не остались безответными. Но, когда пришло время, он сделал предложение девушке, с которой был обручен с рождения, и женился на ней.

Милли сложила письмо, устремив на Венецию обеспокоенный взгляд.

– Вообще-то, я давно не видела их вместе. Мистер Мартин посетил три загородных приема. И в каждом доме он просил поселить его в удаленной комнате, объясняя это тем, что нуждается в тишине и покое, чтобы работать над следующей книгой.

Очень удобно для интрижки на стороне.

– Фиц кого-нибудь подозревает? – без особой надежды поинтересовалась Венеция.

– Этого человека нет среди тех, кто был в Хантингтоне.

Если Мартин и вправду любовник Хелены, добром это не кончится. Рано или поздно их разоблачат, и семья Фицхью даже не сможет заставить его поступить честно по отношению к Хелене – поскольку Мартин женат, а его жена жива и здорова.

Венеция потерла виски.

– И что нам делать, по мнению Фица?

– Фиц считает, что нужно проявить сдержанность – пока, во всяком случае. Он опасается, что причинит Хелене больше зла, чем добра, если поговорит с Мартином. А что, если это не он? Не хотелось бы, чтобы пошли разговоры, будто Хелена расхаживала по дому в неурочное время.

Репутация леди хрупка, как крылья стрекозы.

– Слава Богу, что у Фица уравновешенный характер.

– Да, он просто незаменим во время кризиса, – согласилась Милли, сунув письмо в карман. – По-твоему, нам удастся отвлечь Хелену, если представить ей герцога?

– Не уверена, но надо попытаться.

– Будем надеяться, что герцог не увлечется не той сестрой, – с лукавой улыбкой заметила Милли.

– Ерунда, – отозвалась Венеция. – Я приближаюсь к среднему возрасту и наверняка старше него.

– Уверена, герцог будет более чем рад пренебречь незначительной разницей в возрасте.

– У меня было достаточно мужей, чтобы теперь оставаться в счастливом незамужнем состоянии…

Из коридора донеслись шаги. Хелена.

– Конечно, я не выйду замуж за кого попало, – продолжила Венеция, повысив голос. – Но, если герцог преподнесет мне ископаемого монстра, кто знает, как я вознагражу его.

Хелена прислушалась. Венеция принимала ванну. Милли пошла переодеваться. Можно не опасаться, что ее застанут врасплох.

Отодвинув шторы, она открыла окно гостиной. Мальчик, которого она наняла, чтобы он относил ее письма к Эндрю прямо на почту, ждал снаружи. Он протянул руку. Вложив в его ладонь письмо и две блестящие медные монетки, она быстро закрыла окно.

Теперь можно просмотреть письма, которые пришли сегодня. Она поискала конверты, на которых значилось «Фицхью и К°». Прежде чем уехать из Англии, Хелена снабдила Эндрю пачкой таких конвертов с указанием напечатать на них ее американский адрес, когда он его получит. В довершение ему следовало нарисовать на марке маленькую звездочку, чтобы она знала, что письмо от него, а не от ее секретаря.

Правда, на этом письме он изобразил не звездочку, а крохотное сердечко под портретом королевы. Хелена растроганно покачала головой. Ах, милый Эндрю.

«Любовь моя!

Какая радость! Какое блаженство! Когда я заехал этим утром на почту, там оказалось не одно, не два, а целых три письма от тебя. Удовольствие, полученное мною, еще сильнее из-за разочарований двух последних дней, когда мои поездки в Лондон на почту оканчивались безрезультатно.

Что касается твоего вопроса, то работа над третьим томом истории восточной Англии продвигается медленно. Короля Этельберта вот-вот убьют, и Оффа из Мерсии скоро покорит королевство. По какой-то причине этот период истории вызывает у меня тягостное чувство, но, надеюсь, дело пойдет быстрее, когда я доберусь до восстания, которое случится через тридцать лет и восстановит независимость королевства восточных англов.

Хотелось бы написать больше, но вынужден спешить. Нужно заехать к маме в Лоутон-Приори, а ты знаешь, как она относится к опозданиям, особенно моим.

Поэто-му заканчиваю. Не могу дождаться твоего возвращения.

Твой преданный слуга».

Хелена покачала головой. Она предупредила Эндрю, чтобы он не подписывал письма своим именем. Эта предосторожность потеряла всякий смысл, когда он упомянул название своей книги и дом матери. Впрочем, она не винила его в этой оплошности. Будь он способен на хитрости, то не стал бы ее возлюбленным.

Она засовывала письмо во внутренний карман своего жакета, когда в комнату, улыбаясь, вошла Венеция.

– Как ты отнесешься к тому, чтобы завтра совершить набег на Бостон, дорогая, и посмотреть, что предлагают тамошние модистки? Шляпки, которые ты привезла, идеально подходят для разговоров с преподавателями и студентками. Но для встречи с герцогом требуется что-нибудь более эффектное.

– Все равно он никого, кроме тебя, не заметит.

– Чепуха, – твердо сказала Венеция. – Ты одна из самых прелестных женщин из всех, кого я знаю. Кроме того, если у него есть хоть капля соображения, он должен знать, что лучше всего судить о леди по ее отношению к другим дамам. И когда он увидит тебя в простой шляпке, которая вышла из моды два года назад, он сразу же решит, что я – эгоистичная корова, которая сама вырядилась, как рождественская елка, а тебя заставляет ходит в лохмотьях.

Если Венеция хотела, чтобы Хелена поверила, будто она заинтересовалась герцогом, ей не следовало на протяжении четырех лет, после того как она овдовела во второй раз, методично отвергать все предложения, которые ей делали. Собственно, Хелена пребывала в убеждении, что Венеция скорее переплывет Ла-Манш, чем снова выйдет замуж.

Но Хелена готова была подыграть сестре, как она подыгрывала ей с того момента, как Венеция неожиданно объявилась в Хантингтоне.

– Ладно, но только ради тебя и только потому, что ты стареешь и скоро джентльмены будут забредать к тебе, только перепутав твою дверь с дверью их бабушек.

Венеция рассмеялась, сделавшись поразительно красивой.

– Двадцать девять лет – еще не старость. Но ты права. Возможно, у меня не будет другого шанса стать герцогиней, если упущу этот. Так что тебе лучше купить себе новую шляпку.

– Оставляю выбор шляпки на твое усмот-рение.

Венеция обняла сестру за плечи.

– Как было бы чудесно, если бы ты встретила в этом сезоне идеального мужчину и приняла его предложение. Мы могли бы устроить двойную свадьбу.

«Я уже встретила идеального мужчину и не выйду ни за кого другого», – мысленно отозвалась Хелена и улыбнулась.

– Да, действительно.

Глава 2

Она одевалась – застегивая сорочку, натягивая чулки, влезая в нижние юбки. Ее движения были неторопливыми, как у танцовщицы. Она сидела спиной к нему, но зеркало на туалетном столике позволяло видеть все остальное. Он оставался в постели, подперев голову ладонью и наблюдая за покачиванием ее темных распущенных волос.

Снаружи прилежно стучал по дереву дятел. Внутри сгустилась мгла. Солнце садилось, и медные отблески его лучей, игравшие на потолке, потускнели. В полумраке ее красота казалась менее отчетливой – как на картине импрессионистов, состоящей из разноцветных мазков и теней – и он мог смотреть на нее, не испытывая нелепой потребности заслонить глаза ладонью от ее сияния.

Протянув руку, он поймал прядь ее волос, намотал на пальцы и притянул к себе.

Она подчинилась, присев на край постели и обняв его за плечи.

– Неужели тебе недостаточно? – спросила она, усмехнувшись.

– Нет.

– Увы, сэр, на сегодня все. Мне нужно позвать горничную. А почему ты не встаешь?

Он погладил ее руку.

– Еще поваляюсь немного. Не поможешь скоротать время?

Она рассмеялась и выскользнула из его хватки.

– Позже. После бала, возможно.

Дятел застучал еще громче.

Кристиан резко сел на постели. Огонь в камине погас, только тлеющие угли разгоняли мрак, притаившийся в углах. В комнате никого не было. Этим утром ему предстояло читать лекцию в Гарварде, и кто-то стучал в дверь.

– Войдите, – сказал он.

Дверь открылась, впустив Паркса, его камердинера.

– Доброе утро, ваша светлость.

– И тебе тоже, – отозвался Кристиан, откинув одеяло и выбравшись из постели.

Сон, которого он никогда прежде не видел, казался таким реальным. Кристиан мог описать муслиновые занавески на окнах, узор на восточном ковре, на котором она стояла, ощущение ее волос в его пальцах.

Но не достоверность деталей ввела его в заблуждение – после некоторых более сладострастных снов он мог изобразить ее с анатомической точностью. Скорее ощущение взаимной привязанности, непринужденности и нежности.

– Сэр, – сказал Паркс. – Вода остывает. Принести погорячей?

Интересно, сколько он простоял перед умывальником, грезя наяву, как мелкий воришка, мечтающий о подвалах Банка Англии?

Прошло еще пять лет, с тех пор как он видел миссис Истербрук у входа в Британский музей естественной истории. Порой Кристиан искренне верил, что перерос свою юношескую влюбленность. В один из таких дней он пообещал мачехе, что после лекций в Гарварде и Принстоне проведет в Лондоне весь сезон, чтобы исполнить свой долг и найти жену.

Наверняка миссис Истербрук, у которой имелась незамужняя сестра, будет в Лондоне. Как дуэнья последней она будет посещать те же светские события, что и он. Их могут представить друг другу. Может даже сложиться ситуация, когда ему придется разговаривать с ней – хотя бы из вежливости.

– Ваша светлость? – снова окликнул его Паркс.

Кристиан отошел от умывальника.

– Делай, как считаешь нужным.

– Она выглядит потрясающе, правда? – сказала Венеция, обращаясь к Милли.

По случаю лекции герцога Хелена облачилась в платье для прогулок из бархата насыщенного зеленого цвета. Бриджет, горничная Милли, суе-тилась вокруг нее, расправляя складки на ее юбке.

– Просто видение, – с готовностью согласилась Милли. – Мне всегда нравилось, как зеленое сочетается с рыжими волосами.

Венеция повернулась к ней.

– И ты тоже прекрасно выглядишь. – Горчичный цвет платья, сложный для большинства женщин, очень шел Милли, придавая ей свежий вид. – Герцог решит, что я преданная сестра и золовка и заслуживаю доверия. А затем предложит мне заведовать его личным музеем.

Хелена покачала головой.

– Как всегда, окаменелости на первом месте.

Венеция усмехнулась.

– Как всегда.

Она была настроена более оптимистично, чем нужно. Но на прошлой неделе они хорошо провели время, путешествуя по Коннектикуту и посетив живописные острова у побережья Массачусетса. Хелена казалась более похожей на себя, чем все последнее время. И Венеция надеялась, что к окончанию путешествия она полностью осознает всю опрометчивость своих поступков.

Хелена никогда не была легкомысленной и бездумной. Наоборот, в обычном состоянии она отличалась редкой проницательностью, когда дело касалось человеческого характера.

После их первой встречи с Милли, во время которой последняя не произнесла и десятка слов, Хелена сказала: «Фицу повезло. Она будет ему хорошей женой». Милли подтвердила ее суждение, став женой, о которой брат мог только мечтать.

И, конечно, оставался тот памятный случай, много лет назад, когда Венеция, нетерпеливая в своей влюбленности, вынудила сестру сказать, что та думает о Тони. Хелена неохотно ответила, что ему, кажется, не хватает внутренней силы.

Она оказалась права. Тем более странным выглядело ее собственное поведение, грозившее перечеркнуть все будущее.

Бриджет, удовлетворенная состоянием платья Хелены, повернулась к Милли.

– Что-нибудь еще, мэм?

– Нет, можешь отдохнуть сегодня.

– Спасибо, мэм.

В поездку они взяли только Бриджет. Горничная Венеции, Натти, страдала морской болезнью и осталась дома. Горничная Хелены оставила службу год назад, выйдя замуж, и сестра так и не нашла замены.

Тогда Венеция не придала этому особого значения. Хелена жила либо с ней, либо с Фицем и Милли, и могла воспользоваться услугами их горничных. Но теперь она задалась вопросом: не было ли это упущение преднамеренным? Без горничной, чьи обязанности вращались вокруг хозяйки, Хелена избавлялась от лишней пары глаз, которая могла бы отслеживать ее передвижения.

Неуже-ли Хелена планировала свой роман, устраняя препятствия одно за другим? Это предположение не доставило Венеции радости.

Ладно, не все еще потеряно. Возможно, знакомство с весьма достойным и неженатым джентльменом – как раз тот толчок, который нужен Хелене. И наверняка здесь не обошлось без Провидения. Иначе герцог, неуловимый, как святой Грааль, не появился бы так внезапно на этом перекрестке их жизней.

Венеция потянулась за своими перчатками.

– Я готова предстать перед Лексингтоном. Кто со мной?

Они прибыли на час раньше, но Театр Сандерса, главная аудитория Гарварда, уже был набит людьми. Только в последнем ряду им удалось найти три свободных места рядом.

Милли огляделась по сторонам.

– Боже, посмотрите сколько здесь женщин.

Хелена поправила свою новую, достаточно роскошную шляпку.

– Неудивительно, когда докладчик – молодой и богатый герцог. Похоже, у тебя будут соперницы, Венеция.

– Может, им просто интересно, – беспечно отозвалась Венеция. – При таком количестве богатых наследниц, выходящих замуж за наших нищих лордов, должно быть, им не терпится увидеть англичанина, который не нуждается в деньгах.

– Ты ведь тоже не встречала такого, правда, Милли? – поддразнила золовку Хелена.

– Во всяком случае, не в моем браке, – фыркнула та.

– Твой нищий лорд по крайней мере красив, – заметила Венеция.

– Красивее, чем Аполлон, – согласилась Милли.

Комплимент мужу был произнесен деловитым тоном, без трепета в голосе и тени румянца на щеках.

И все же Венеция не переставала задаваться вопросом, не питает ли Милли тайную любовь к мужу, который женился на ней исключительно ради ее состояния. Он обращался с ней с неизменной любезностью и – в последние годы – с привязанностью. Но Венеция опасалась, что его сердце будет всегда принадлежать женщине, от которой он отказался во имя долга перед семьей.

– Шансы, что тебе так повезет, Венеция, – заявила Хелена, – близки к нулю. Говорят, герцог выглядит как горбун из Нотр-Дам.

– Хм-м-м, – произнесла Венеция, изобразив задумчивость. – Разве бывают молодые, богатые и уродливые герцоги?

А если бывают, это никак не относилось к герцогу Лексингтону, чье появление на сцене вызвало дружный вздох восхищения. Он и вправду был красив – не тонкой, юношеской красотой, которая привлекала Венецию, а резкими угловатыми чертами, глубоко посаженными глазами, прямым носом, высокими скулами и выразительным ртом.

Милли явно одобрила его внешность.

– Он похож на римского сенатора, такой же сдержанный и исполненный достоинства.

– А насколько древний у него род? – поинтересовалась Венеция.

– Очень древний, – отозвалась Милли. – Начиная с де Монфора, сражавшегося на стороне Вильгельма Завоевателя.

Тем временем гарвардский профессор, представлявший докладчика, пустился в пространные речи, повествуя больше о себе, чем о герцоге. Лексингтон, верный своему воспитанию, не проявлял ни скуки, ни раздражения, озирая аудиторию и собравшихся.

Венеция с облегчением отметила, что он достаточно высок для Хелены, чей рост порой отпугивал молодых людей, которые чувствовали себя неловко, если они не возвышались над своими спутницами. Она бросила взгляд на сестру в надежде увидеть в ее глазах искорки интереса. В конце концов, герцог обладал всеми качествами, которые Хелена, по ее словам, ценила в мужчинах. Но лицо Хелены выражало только вежливое внимание.

– Ну как, Венеция? – шепнула Милли. – Ты по-прежнему собираешься сделать его самым везучим герцогом на свете? – поинтересовалась она, напомнив Венеции, что та должна поддерживать видимость своей матримониальной заинтересованности в герцоге.

– Это зависит от размеров его окаменелости, – шепнула в ответ та.

Хелена издала полузадушенный смешок.

Венеция встревожилась. Она продолжала надеяться, что Хелена до сих пор девственница. Не то чтобы этот смешок развеял ее сомнения, но то, что Хелена поняла шутку практически мгновенно, когда некоторым из их незамужних тетушек понадобилась бы целая лекция, наводило на размышления.

Вступительная часть закончилась, и герцог занял трибуну. Он говорил, не напрягая голос, с четкими формулировками, и, в отличие от предыдущего выступающего, не отвлекаясь от темы.

Он оказался блестящим оратором, что, несомненно, должно было понравиться Хелене. Его идеи были спорными – и главная из них сводилась к тому, что движущей силой эволюции является естественный отбор, как предполагал мистер Дарвин, а не более распространенные теории неоламаркизма и ортогенезиса. Тем не менее изложение казалось беспристрастным, словно докладчик всего лишь излагал мысли других, а не свои собственные.

Но в нем чувствовалась харизма, которая держала аудиторию в завороженном молчании и притягивала сильнее, чем простое сложение ораторских данных и приятной внешности. Возможно, этому способствовали его врожденная надменность и властные нотки, звучавшие в голосе, или сочетание древнего титула с очень современными увлечениями.

В конце лекции последовали вопросы аудитории, включавшей, помимо обычной публики, членов научного сообщества Гарварда и представителей прессы.

Венеция потянулась к Хелене, сидевшей по другую сторону от Милли, и вручила ей бумажку.

– Спроси его.

Первая девушка, которая задаст вопрос, наверняка произведет на герцога впечатление.

Хелена посмотрела на вопрос, предложенный Венецией: «Что вы думаете о теистической эволюции, сэр?».

– Почему я? Спроси сама.

Венеция покачала головой.

– Я не хочу, чтобы он считал меня слишком развязной.

Но, не успела она подвигнуть Хелену к дальнейшим действиям, как из публики поднялась молодая американка.

– Ваша милость.

Венеция поморщилась от неправильного обращения к герцогу. Герцогов полагалось именовать «ваша светлость».

– Я с большим интересом прочитала вашу статью в «Харперс мэгэзин», – продолжила американка. – В статье вы кратко ознакомили читателей с вашими взглядами на человеческую красоту как продукт естественного отбора. Вы не могли бы высказаться на эту тему?

– Конечно, – отозвался герцог. – С эволюционной точки зрения, красота – не более чем признак пригодности представителя вида к репродукции. Наша концепция красоты проистекает, в основном, из соблюдения симметрии и пропорций, которые, в свою очередь, указывают на физическое здоровье. Черты, которые мы находим наиболее привлекательными – ясные глаза, крепкие зубы, чистая кожа – свидетельствуют о молодости и отсутствии заболеваний. Мужчина, которого влечет к молодой здоровой женщине, скорее даст потомство, чем тот, кого влекут пожилые и больные. Следовательно, наше представление о красоте, вне всякого сомнения, формируется под влиянием тысяч успешных отборов в прошлом.

– Значит ли это, что, когда вы видите красивую женщину, сэр, вы считаете, что она подходит для репродукции?

Все-таки американки редкостные нахалки.

– Нет, скорее я поражаюсь преклонению перед красотой. Для человека с научным складом ума это само по себе тема для изучения.

– В каком смысле?

– Нам с рождения внушают, что судить о людях следует по их характеру. Тем не менее когда мы сталкиваемся с красотой, все, чему нас учили, вылетает в окно. Красота становится единственным мерилом. Что лишний раз подтверждает правоту мистера Дарвина. Мы все произошли от животных, и существуют определенные инстинкты – например, влечение к красоте – которые первичны и превалируют над качествами, привнесенными цивилизацией. Мы романтизируем красоту, чтобы скрыть свое смущение и оправдать тот факт, что мы по-прежнему восприимчивы к ней, несмотря на все достижения современной эры.

По аудитории пробежал ропот, вызванный столь оригинальной и убежденной точкой зрения.

– Означает ли это, что вы не наслаждаетесь красотой, сэр?

– Я наслаждаюсь красотой, но я наслаждаюсь ею так же, как наслаждаюсь сигарой, понимая, что, хотя она доставляет временное удовольствие, она, в сущности, бессмысленна и может даже принести вред по прошествии времени.

– Это очень циничный взгляд на красоту.

– Возможно, но это все соображения, которых заслуживает красота, – невозмутимо отозвался герцог.

– У тебя может возникнуть чуть больше трудностей, чем ты изначально предполагала, Венеция, – мягко заметила Хелена.

– Этот герцог – настоящий смутьян. – Смутьян, к которому Венеция начала испытывать живой интерес, возможно, чуть больший, чем требовалось к предполагаемому зятю.

Молодой человек, сидевший в публике, вскочил на ноги.

– Сэр, если я вас правильно понял, вы, в сущности, заявили, что красивые женщины не заслуживают доверия.

Венеция раздосадовано поморщилась. Герцог не говорил ничего подобного. Он всего лишь посоветовал соблюдать беспристрастность в отношении красоты. Красивые женщины, как и любые другие, должны оцениваться по параметрам, которые не исчерпываются их физическими качествами. Что в этом неправильного?

– Но красивые женщины действительно ненадежны, – отозвался герцог.

Венеция нахмурилась. Только не эта избитая пошлость. Это так же нелепо и нечестно, как приравнивать красоту к добродетели. Если не хуже.

– Красивой женщине прощают любые проступки, пока ее красота не увяла, и ничего не требуют, кроме как оставаться красивой.

Венеция фыркнула. Если бы!

– Но, сэр, наверняка мы не настолько сле-пы, – возразил молодой человек.

– В таком случае позвольте мне привести вам один поучительный пример. Конечно, он не может служить доказательством, но, когда не существует непредвзятых и неоспоримых мнений – как, например, в вопросах, касающихся человеческой психики, – приходится довольствоваться тем, что есть. Несколько лет назад, проезжая через Лондон, я зашел в свой клуб. Это было в конце августа, когда высшее общество покидает Лондон, разъезжаясь по своим загородным поместьям. В клубе было пусто, только я и еще один джентльмен. Я знал этого человека, поскольку его однажды показали мне как мужа очень красивой женщины. Он упомянул свою жену, добавив, что другой мужчина, связавший с ней судьбу, не может не превратиться в его подобие. Разговор был достаточно неприятным и показался мне бессмысленным, пока спустя несколько дней я не прочитал в газетах некролог. Я навел справки и узнал, что он не только обанкротился, но и задолжал весьма крупные суммы ювелирам. Обстоятельства его смерти были таковы, что чуть было не вызвали расследование.

В голове Венеции что-то звякнуло. Эта женщина, которую герцог явно обвиняет в смерти мужа… Неужели он говорит о ней?

– Не прошло и года, как его вдова снова вышла замуж за очень богатого мужчину намного старше нее. Ходили слухи, что она завела роман с его лучшим другом. А когда он лежал на смертном одре, она даже не сочла нужным ухаживать за ним. Он умер в одиночестве.

Венеция замерла, затаив дыхание. Он действительно говорил о ней, но чудовищно исказил факты. Ей хотелось заткнуть уши, но она не могла пошевелиться. Она не могла даже моргнуть, уставившись на него невидящим взглядом статуи.

Суждение о ее втором браке задевало, но не слишком – она сама помогала распространять эти слухи. Но то, что он сказал о Тони – собственными словами Тони, никак не меньше – намекнув, что Тони не покончил бы с собой, если бы не она…

– Как видите, красота может быть на редкость бессердечной.

Его речь, казалось, замедлилась. Каждый проклятый слог надолго повисал в воздухе, пронизанном мириадами пылинок, сверкавших в лучах прожекторов, направленных на сцену.

– Если вы думаете, что она подверглась осуждению, – безжалостно продолжил герцог, – то напрасно. Ее охотно принимают в обществе и заваливают брачными предложениями. Ее прошлое благополучно забыто и, похоже, никого не интересует. Так что могу только повторить. Мы слепы, когда дело касается красивых женщин.

Последовали другие вопросы, но Венеция не слышала их. Как и ответов герцога, не считая его голоса, невозмутимого, четкого и неотвратимого.

Она не заметила, как лекция закончилась. Герцог покинул аудиторию, и публика начала расходиться. Помещение было пустым и темным, когда она поднялась со своего места, вежливо убрав руку сестры со своего локтя, и двинулась к выходу с высоко поднятой головой.

– Я все еще не могу поверить, что это случилось на самом деле, – сказала Милли, вручив Венеции очередную чашку горячего чая. Венеция понятия не имела, выпила она предыдущую чашку, или чай остыл, и его убрали.

Хелена нервно расхаживала по комнате, отбрасывая на стены длинную узкую тень.

– В этой истории полно лжи. Наверняка здесь не обошлось без семейки Истербруков. Вот уж отъявленные лгуны. Мистер Таунсенд тоже приложил руку. Да и ты, Венеция, внесла свою лепту, покрывая грехи этой парочки.

Это был справедливый упрек. Венеция приложила немало усилий, чтобы скрыть правду. Люди лгут по разными причинам. Порой, чтобы защитить близких, порой, чтобы соблюсти приличия. А иногда во имя собственной гордости, чтобы жить дальше с поднятой головой, даже если тебе хочется забиться в угол.

– Герцог, скорее всего, введен в заблуждение, – продолжила Хелена. – Но он говорил с такой возмутительной уверенностью, пересказывая эти сплетни, что можно было подумать, что он почерпнул их из Британской энциклопедии. Это непростительно. Нам остается только благодарить судьбу, что, хотя американцы и наслышаны о принце Уэльском и герцоге Мальборо, они не подозревают о существовании Венеции и не догадываются, кого он имел в виду.

– Спасибо Господу за его малые милости, – промолвила Милли.

Хелена остановилась перед стулом Венеции и присела, так что ее глаза оказались на уровне глаз сестры.

– Отомсти ему. Заставь его влюбиться в тебя, а потом дай ему от ворот поворот.

В голове Венеции кружили мысли, мрачные и назойливые, как стая воронов, обитавших в Тауэре. Но сейчас, когда она смотрела в глаза сестры, полные холодной решимости, прошлое отступило вместе с мыслями о Лексингтоне.

Хелена. Хелена была известна своей способностью принимать решения с почти пугающей беспринципностью.

Если она действительно решила, что Эндрю Мартин стоит усилий, ее ничто не остановит. Мост будет перейден и сожжен. Она не изменит своего решения, сколько бы они ни старались повлиять на нее.

Венеция могла только радоваться, что ее мозг оцепенел и не способен ощутить всю глубину ее отчаяния.

Пока.

Глава 3

Когда Венеции было десять лет, недалеко от дома, где она жила в детстве, с рельсов сошел поезд.

Ее отец руководил спасением пассажиров, пострадавших от крушения. Венеции и остальным детям запретили приближаться к месту катастрофы, опасаясь, что это будет для них слишком сильным потрясением. Но им позволили помогать пассажирам, особенно детям, которые пострадали незначительно.

Там был мальчик примерно ее возраста, у него не было видимых повреждений. Когда перед ним поставили тарелку с бутербродами, он их съел. Когда появилась чашка с чаем, он ее выпил. Когда ему задали вопросы, он дал на них достаточно разумные ответы. Тем не менее спустя некоторое время стало очевидно, что его сознание отсутствует, до сих пор находясь в гуще событий, связанных с крушением поезда.

В дни, последовавшие за лекцией герцога Лексингтона, сознание Венеции пребывало в таком же состоянии. По ее настоянию, они отправились в Монреаль, как и планировали. Не обращая внимания на холод, – собственно, она его даже не чувствовала – она посетила базилику Нотр-Дам, с улыбкой взирала на нарядные толпы, заполнявшие Бонсекур в рыночные дни, восхищалась видами города, открывавшимися с вершины Мон-Руаяль.

И все это время она заново переживала обвинения герцога Лексингтона. А также ужасные дни, последовавшие за смертью Тони. Дольше, чем ей казалось возможным, она ощущала себя не более чем посторонней в собственном мозгу, наблюдая за текущими событиями, словно они происходили с незнакомкой, находящейся на другом конце земли, и дивясь собственной отрешенности.

Первую трещину этот защитный кокон дал за три дня до их отъезда в Нью-Йорк. Венеция проснулась посреди ночи с оглушительно бьющимся сердцем и потребностью что-нибудь сокрушить. Желательно все.

К тому времени, когда Хелена и Милли проснулись, она уже оделась, упаковала свои вещи и распорядилась отнести сумку в нанятую карету. Если она дошла до того, что готова вопить и крушить вещи, лучше ее родным этого не видеть.

– Я решила поехать вперед и подготовить все к вашему прибытию, – объявила она.

Хелена и Милли переглянулись. В современную эпоху все, что требуется для путешествий, это приличный путеводитель и доступ к телеграфу. Не было никакой нужды посылать вперед курьера, тем более что они уже позаботились о том, чтобы зарезервировать места в одном из лучших отелей Нью-Йорка.

– Мы могли бы… – начала Хелена.

– Нет! – Венеция поморщилась, раздосадованная собственной резкостью, и сделала глубокий вздох. – Я предпочла бы поехать одна.

– Ты уверена? – с сомнением в голосе спросила Милли.

– Вполне. И не надо расстраиваться. Через два дня мы снова увидимся.

Но они выглядели расстроенными, удивленными и встревоженными. Им хотелось быть рядом с ней и оберегать ее от опасностей. Венеция вздохнула. К сожалению, есть вещи, против которых сестринская любовь бессильна. Некоторые раны лучше зализывать в одиночестве, подальше от чужих глаз.

– Мне лучше поспешить, – сказала она. – Иначе я опоздаю на поезд.

Когда-то Венеции казалось, что она примирилась с воспоминаниями о Тони. Она обманывала себя. Это был не мир, а всего лишь хрупкое перемирие между ним, навеки умолкшим, и ею, старательно избегающей этой темы.

А теперь даже перемирие нарушено. Сидя в мчавшемся на юг поезде, Венеция смотрела на скованный морозом пейзаж, а в голове ее звучал растерянный голос, повторявший один и тот же вопрос: «Зачем ты сказал это Лексингтону, Тони, зачем?».

Дурацкий вопрос. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь поверил, будто это она виновата в его смерти.

Венеция не понимала, почему это явилось для нее таким горьким открытием. Возможно, со временем она позволила бы себе романтизировать прошлое, чтобы поверить, что ее брак был не таким уж мучительным, что она была не более несчастна, чем любая другая женщина, и что Тони не был во всех отношениях низким и мелочным.

Видимо, это был его способ напомнить из могилы о ее страданиях, разочаровании и позоре.

О правде.

Когда Венеция сошла с поезда на Центральном вокзале, голова раскалывалась от боли. Венеция чуть не прошла мимо таблички, которую держал в руках шофер леди Тремейн, ее хорошей знакомой по Лондону. Леди Тремейн с мужем и двумя юными дочерьми отбыла в Англию, предоставив в ее распоряжение свой автомобиль.

Шофер, представившийся как Барнс, проводил Венецию к новомодному экипажу, припаркованному перед вокзалом. Не считая отсутствия запряженных лошадей, автомобиль выглядел в точности как открытая коляска: с высоким водительским сиденьем впереди и даже кожаным верхом, сложенным сзади.

– Леди Тремейн оставила вам шляпы для поездок, миссис Истербрук. – Барнс указал на стопку шляпных коробок на заднем сиденье.

– Как предусмотрительно с ее стороны, – промолвила Венеция.

В шляпах с вуалью обычно использовались кружева не столько скрывавшие лицо, сколько привлекавшие к нему внимание. В шляпах леди Тремейн не было ничего фривольного. Не то чтобы они были уродливыми, но их вуаль была плотной, состоящей из двух слоев тюля, обернутых вокруг широких полей.

– В городе скорость ограничена, – сообщил Барнс, надевая водительские очки, – но в сельской местности шляпа может пригодиться, мэм.

Венеция сняла свою шляпку и надела предназначенную для автомобиля. Ощущение было такое, словно ее окунули в туман – не в лондонский гороховый суп, а в стлавшуюся по земле белесую пелену, которую она наблюдала, прогуливаясь ранним утром в деревне.

Суматоха перед Центральным вокзалом улеглась. Барнс завел двигатель, забрался на водительское сиденье и нажал на газ. Улицы Манхэттена, проплывавшие за полупрозрачным коконом, скрывавшим лицо Венеции, казались подернутыми призрачной дымкой, с приглушенными красками, нечеткими контурами зданий и смазанными фигурками прохожих, как на картинах современных художников.

Ах, если бы она могла ехать так вечно, отстраненная от реальности и защищенная от жизненных невзгод и потрясений.

Они проехали примерно милю, прежде чем автомобиль остановился.

– Вот ваш отель, миссис Истербрук, со всеми его семнадцатью этажами, – гордо сказал Барнс. – Грандиозное сооружение, правда? Да еще электричество и телефон в каждой комнате.

Здание действительно было очень высоким. На его фоне соседние строения казались карликами.

– Весьма впечат…

Венеция замерла, уставившись на мужчину, шагавшего по улице по направлению к ней. Высокий, надменный и безупречно одетый, это был никто иной, как герцог Лексингтон. Он бросил беглый взгляд на автомобиль и скрылся в отеле.

В ее отеле! Что он там делает?

Ей сразу захотелось бежать. Она может поселиться в другом месте – ей не нужны семнадцать этажей и телефонная трубка в каждой комнате. Не для того она сбежала в Нью-Йорк, чтобы оказаться под одной крышей со своей Немезидой.

Но гордость и, возможно, дух противоречия не позволили Венеции приказать Барнсу ехать в другой отель. Она расправила плечи.

– Весьма впечатляюще. Уверена, мне здесь понравится.

Если кто-нибудь должен бежать в противоположном направлении, то это он, а не она. Она ни на кого не клеветала. Не занималась распространением гнусных сплетен. И не болтала, что придет в голову, не думая о последствиях.

Швейцар помог ей выбраться из машины, носильщик подхватил багаж. Отклонив предложение Барнса заказать ей комнату, Венеция расплатилась с ним и вошла внутрь.

Она уже пересекла мраморный холл отеля, когда сообразила, что ее лицо все еще скрыто под вуалью. Несмотря на приглушенное освещение, она была далека от слепоты и добралась до стойки без происшествий.

Портье моргнул, озадаченный ее внешним видом.

– Доброе утро, мэм. Чем могу быть полезен?

Прежде чем она успела ответить, второй клерк, стоявший у стойки чуть дальше, приветствовал другого постояльца.

– Добрый день, ваша светлость.

Венеция замерла.

– Вы заказали мне билет? – раздался прохладный голос Лексингтона.

– Конечно, сэр. Мы забронировали для вас каюту класса люкс на «Родезии». Там только две такие каюты, и можете быть уверены, что вы будете обеспечены максимальным комфортом, уединением и роскошью во время плавания.

– Когда отплытие?

– Завтра утром в десять, сэр.

– Отлично, – сказал Лексингтон.

– Чем могу быть полезен, мэм? – снова спросил портье.

Если она не собирается развернуться и уйти, ей придется что-нибудь сказать и назвать свое имя. Венеция откашлялась… и заговорила по-немецки.

– Ich hatte gerne Ihre besten Zimmer.

Похоже, она все-таки спасается бегством. Венеция сжала кулаки, подавив вспышку гнева.

– Прошу прощения, мэм?

Она стиснула зубы и повторила.

Портье явно растерялся. Лексингтон пришел ему на помощь.

– Леди хотела бы снять лучшие комнаты, – сказал он, даже не повернув головы в их сторону.

– Ах да, конечно. Ваше имя, мэм?

Венеция судорожно сглотнула и ответила наугад.

– Баронесса Шедлиц-Гарденберг.

– На какой срок вы хотели бы задержаться у нас, мэм?

Венеция показала два пальца. Портье сделал отметку в своем журнале и дал ей расписаться. Ей пришлось воспользоваться своим новым именем.

– Ваш ключ, баронесса. И прогулочная карта Центрального парка, который находится сразу же за порогом. Мы надеемся, что вы получите удовольствие от пребывания в нашем отеле.

Служащий отеля проводил ее к лифту, который тут же прибыл. Металлическая кабина с мелодичным звоном скользнула на место, и дверь открылась.

– Добрый день, мэм, – приветствовал ее очередной служащий. – Добрый день, ваша светлость.

Опять он. Венеция осторожно повернула голову. Лексингтон стоял сбоку от нее и чуть позади, ожидая, пока она войдет в лифт. «Двигайся, – приказала она себе. – Двигайся».

Каким-то образом ноги внесли ее в лифт. Лексингтон шагнул следом. Он бросил взгляд в ее сторону, но не поздоровался, переключив внимание на полированные панели, украшавшие кабину изнутри.

– Какой этаж, мэм? – спросил служащий.

– Funfzehnter Stock, – отозвалась Венеция.

– Прошу прощения, мэм?

– Леди желает подняться на пятнадцатый этаж, – сказал герцог.

– О, спасибо, сэр.

Лифт двигался медленно, почти лениво. Закутанная в вуаль Венеция начала задыхаться, однако не осмеливалась дышать более энергично из страха выдать свое волнение.

В отличие от нее, герцог держался непринужденно. Его губы не были сжаты, поза, хоть и прямая, не казалась напряженной, руки спокойно лежали на набалдашнике трости.

Гнев Венеции вспыхнул с новой силой. У нее шумело в ушах, кончики пальцев зудели, взывая к насилию.

Как он посмел? Как он посмел воспользоваться ею, чтобы проиллюстрировать свою нелепую женоненавистническую теорию? Как он посмел нарушить ее душевный покой, обретенный с таким трудом? И как он смеет буквально сочиться таким невозмутимым самодовольством и таким невыносимым удовлетворением собственной жизнью?

Когда лифт остановился на пятнадцатом этаже, она выскочила наружу.

– Gnadige Frau. [5]

Ей понадобилась секунда, чтобы узнать его голос, говоривший по-немецки.

Венеция ускорила шаг. Она не хотела слышать его голос. Она не хотела терпеть его присутствие и дальше. Она хотела только одного: чтобы в своей следующей экспедиции он свалился в яму с гадюками и до конца своей жизни страдал от мучительных последствий их злобы.

– Ваша карта, мадам, – сказал он по-прежнему по-немецки. – Вы оставили ее в лифте.

– Она мне больше не нужна, – не оборачиваясь, бросила она на том же языке. – Оставьте ее себе.

Войдя в свой номер, Кристиан бросил карту баронессы на консольный столик у двери и проследовал дальше в свои роскошные апартаменты. Стянув на ходу пальто, он уронил его на спинку кресла и уселся в кресло напротив.

Спустя десять дней после той памятной лекции он все еще пребывал в изумлении от собственного поведения. Что за дьявол в него вселился? Как человек, страдающий хроническим заболеванием, он научился с ним жить. Общался с людьми, занимался делами. И никогда не говорил о своем недуге.

Пока не разразился длинной речью в аудитории, полной незнакомцев.

Кристиан предпочел бы не вспоминать о своей чудовищной ошибке, но продолжал возвращаться к ней в мыслях, испытывая извращенное удовольствие от сознания, что наконец-то признал свою одержимость миссис Истербрук, пусть даже таким странным способом, и сгорая от стыда за свою несдержанность.

Пожалуй, он совершил стратегическую ошибку, избегая лондонских сезонов из-за опасения столкнуться с предметом своей страсти. Держась в стороне от светской жизни, он лишил себя общества молодых леди. Кто знает? Возможно, он нашел бы среди них кого-нибудь, кто занял бы его мысли, вытеснив оттуда миссис Истербрук.

Раздался стук в дверь. Кристиан открыл ее сам – своего камердинера он отпустил в двухнедельный отпуск навестить брата, эмигрировавшего в Нью-Йорк. На пороге стоял юный портье. Поклонившись, он вручил Кристиану записку от миссис Уинтроп, которая также проживала в отеле и последние три дня вешалась ему на шею.

Кристиан отчаянно нуждался в отвлечении, но он придерживался определенных стандартов в своих интрижках. К сожалению, миссис Уинтроп была не только на редкость тщеславна, но и на редкость глупа. К тому же, судя по последнему приглашению, она не понимала намеков.

– Пошлите миссис Уинтроп цветы с моими сожалениями, – сказал он портье.

– Слушаюсь, сэр.

Взгляд Кристиана упал на карту Центрального парка, лежавшую на консольном столике.

– И верните карту баронессе Шедлиц-Гарденберг.

Портье снова поклонился и отбыл.

Кристиан вышел на балкон своего номера и посмотрел вниз, вдыхая холодный воздух. С такой высоты пешеходы внизу казались крохотными, как марионетки, семенившие по тротуару.

Из отеля вышла женщина. Судя по нелепой шляпе, это была баронесса Шедлиц-Гарденберг. В остальном она выглядела вполне приемлемо, с женственными формами, предназначенными для воспроизводства себе подобных. Кристиан, будучи продуктом эволюции, несколько отвлекся от своих тягостных раздумий, представляя наслаждения, которые сулила ее фигура, хоть и не собирался зачинать с ней детей.

В тесном пространстве лифта она была только тем и занята, что разглядывала его с ног до головы.

Кристиан не мог пожаловаться на недостаток известности дома или за границей. Но интерес баронессы был на удивление пристальным, особенно с учетом того факта, что она ни разу не посмотрела на него прямо.

Впрочем, сейчас она восполнила этот пробел. Находясь шестнадцатью этажами ниже, она обернулась и посмотрела вверх, безошибочно найдя его взглядом, который он почувствовал даже через слои тюля, скрывавшие ее лицо. А затем пересекла улицу и исчезла под сенью Центрального парка.

Венеция смутно видела деревья, пруды и мостики, юношей и девушек, проносившихся мимо нее на велосипедах. В зверинцах лаяли морские львы, дети упрашивали родителей посмотреть белых медведей, где-то плакала скрипка, выводя мелодию «Медитации» из «Таис» [6], но Венеция не слышала ничего, кроме неотвратимого голоса герцога.

«Леди хотела бы снять лучшие комнаты».

«Леди желает подняться на пятнадцатый этаж».

«Ваша карта, мадам».

Он не имеет права выглядеть таким любезным и предупредительным. Он, который судит о ней, словно ему известны все ее секреты. Когда ему не известно ничего. Вообще.

И все же ей было стыдно, что муж презирал ее так сильно. Она могла бы жить и дальше в блаженном неведении, если бы у герцога хватило порядочности сохранить в тайне частный разговор. Но он решил иначе, и его откровения будут преследовать ее вечно.

Ей хотелось – нет, было необходимо – сделать что-нибудь, что сбило бы с него спесь, свергнув с удобного пьедестала, куда он себя вознес. Что-нибудь такое, что имело бы последствия. Он опорочил ее честное имя и должен заплатить за это.

Но что она может сделать? Она не может привлечь его к суду за клевету, поскольку он не упоминал ее имя. Она не знает его грязных секретов, чтобы в отместку распространять сплетни о нем. И даже если бы она предупредила каждую женщину моложе шестидесяти пяти лет о его невыносимом характере, его титул и богатство гарантировали, что он может жениться, на ком пожелает.

К тому времени, когда Венеция вернулась в отель, уставшая, с головной болью, уже стемнело. В лифте было пусто, не считая лифтера, но герцог незримо присутствовал там, терзая ее своей неуязвимостью.

Она почувствовала запах лилий, как только открыла дверь. На столе в гостиной возвышалась ваза с огромным букетом, которого раньше не было. Белые лилии и оранжевые гладиолусы с вызывающе высокими стеблями устремлялись к потолку, поблескивая глянцевыми лепестками в электрическом свете.

Родные никогда не присылали ей лилии, букетик которых она несла, шагая по церковному проходу, чтобы обвенчаться с Тони. Венеция вытащила карточку из листьев папоротника, окружавших цветы.

«Герцог Лексингтон сожалеет о своем отъезде из Нью-Йорка и надеется, что будет иметь удовольствие составить вам компанию в другой раз, мадам».

Какой наглец! Экстравагантный букет был ничем иным, как заявлением, что, если они встретятся снова, он хотел бы, чтобы она ждала его в постели, заранее раздевшись. Итак, он презирает душу Венеции Истербрук, но ничего не имеет против ее тела, когда не знает, кому оно принадлежит.

Венеция разорвала карточку напополам. Затем на четыре части. И продолжала рвать, задыхаясь от бессилия.

Внезапно в ее мозгу прозвучали слова Хелены: «Отомсти ему, Венеция. Заставь его влюбиться в тебя, а потом дай от ворот поворот».

Почему бы нет?

Впрочем, чем это будет для него? Обычной интрижкой, которая не сложилась. Ну, помучается несколько дней… или несколько месяцев, если ей повезет. Тогда как она проведет остаток жизни, подавленная его откровениями.

Сняв трубку телефона, Венеция позвонила консьержу и заказала каюту на «Родезии», как можно ближе к каютам класса люкс. Затем села за стол и написала Хелене и Милли записку, объясняющую ее внезапный отъезд.

И только запечатав письмо, она задумалась о тактике соблазнения. Как пробить брешь в его обороне, если он питает в отношении нее такие укоренившиеся предубеждения? Если ему достаточно одного взгляда на ее лицо, ее главное достоинство в таких делах, чтобы повернуться к ней спиной?

Не важно. Придется что-нибудь придумать, только и всего. Там, где есть желание, найдется и способ. А Венеция всеми фибрами своей души желала, чтобы герцог Лексингтон пожалел о том дне, когда он вонзил нож в ее спину.

Глава 4

Кристиан стоял у поручней, наблюдая за кипучей деятельностью внизу.

К пристани подъезжали кареты и тяжелые повозки, продвигаясь на удивление быстро в окружающем столпотворении. Повсюду сновали мускулистые грузчики, тащившие чемоданы, ящики и другую поклажу, предназначенную для отправки или прибывшую в порт. Гудели буксиры, готовясь развернуть огромный океанский лайнер и вывести его в открытое море.

По трапу поднималась пассажиры: смешливые девушки, никогда не переправлявшиеся даже через пруд; скучающие бизнесмены, совершающие свое третье плавание за год; взволнованные дети, указывающие на клубы дыма из труб корабля; иммигранты, в основном ирландцы, отправляющиеся в короткий отпуск на бывшую родину.

Кристиан коротал время до отплытия, строя предположения насчет своих спутников. Мужчина в шляпе, слишком шикарной для его одежды, был скорее всего мошенником, планирующим «собрать средства» с попутчиков – для «исключительно выгодного дела, которое подворачивается раз в жизни». Компаньонка состоятельной пассажирки, скромно одетая и притворно робкая, с интересом посматривала на пассажиров первого класса. В ее планы явно не входило оставаться компаньонкой вечно – и даже сколько-нибудь долго. За плотным вспотевшим мужчиной тащился подросток, сверливший спину отца презрительным взглядом. У него был такой вид, словно он готов отказаться от своего непрезентабельного родителя и сочинить себе совсем других предков.

Поток мыслей прервался при виде баронессы Шедлиц-Гарденберг, которая поднималась по трапу вместе с другими пассажирами. Кристиан узнал ее шляпу, напоминавшую головной убор пасечника, но более элегантную и нарядную. Накануне вуаль была серой. Сегодня она была голубой, в тон ее голубому дорожному платью.

Вряд ли женщина станет надевать дорожное платье, чтобы преодолеть две с половиной мили между отелем «Шери Нидерланд» и пристанью на реке Гудзон в конце Сорок второй улицы, куда причалила «Родезия». Но Кристиан давно отказался от попыток применять логику к женской моде, вспышкам раздражения и непостоянству.

Как он заметил, преданность женщины моде часто соответствовала степени ее глупости. Кристиан научился не обращать внимания на дам с чучелами попугаев на шляпках и не рассчитывал на приличную еду в домах, хозяйки которых славились своей коллекцией бальных платьев.

Баронесса, определенно, придавала моде большое значение. И отличалась беспокойным характером. Необычный зонтик с узором из голубых восьмиугольников, который она держала в руке, постоянно вращался. Но она не производила впечатление глупой.

Она подняла глаза. Кристиан не мог утверждать, что она смотрит прямо на него. Но, что бы она ни увидела, она запнулась на ходу. Ее зонтик перестал вращаться, и кисточки, украшавшие оборку, по инерции качнулись вперед и назад.

Но только на секунду. Она двинулась дальше по трапу, и ее зонтик продолжил свое гипнотизирующее вращение.

Кристиан наблюдал за ней, пока она не скрылась в коридоре, где располагались каюты первого класса.

Может, она – то самое отвлечение, в котором он так отчаянно нуждается?

Перед самым отплытием обычно воцарялась тишина, и становилось достаточно тихо, чтобы команды, отдаваемые с мостика, разносились по всему кораблю. Венеция стояла у поручня, глядя на отдаляющийся причал. Внизу, на главной палубе толпились люди, бешено маша родным и близким, которые оставались позади. Толпа, собравшаяся на пристани, махала в ответ столь же яростно и усердно.

Горло Венеции сжалось. Она не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такие необузданные и неуправляемые эмоции.

Точнее, когда она осмеливалась их испытывать.

– Добрый день, баронесса.

Венеция вздрогнула. В нескольких шагах от нее, положив руку на поручень, стоял герцог Лексингтон, одетый с элегантной небрежностью в серый твидовый костюм и мягкую фетровую шляпу, побывавшие с ним, наверное, не в одной экспедиции. Он смотрел на береговую линию Нью-Йорка, с причалами, подъемными кранами, складами и не проявлял к ней никакого интереса.

От него веяло холодом, как от айсберга.

– Мы знакомы, сэр? – Лексингтон заговорил по-немецки, и Венеция ответила ему на том же языке, с удивлением отметив, как спокойно звучит ее голос.

Он повернулся к ней.

– Пока нет, баронесса. Но я хотел бы познакомиться с вами.

В лифте отеля они находились в большей близости. Но если вчерашняя близость только разозлила Венецию, то сегодня у нее было такое ощущение, словно она балансирует на проволоке над Ниагарским водопадом.

Готова ли она вступить в игру?

– Зачем это вам, ваша светлость? – Нет смысла притворяться, что ей неизвестен его титул. Персонал отеля не делал из этого секрета, обращаясь к нему в ее присутствии.

– Вы отличаетесь от других.

«От алчной шлюхи, которую вы представили как оскорбление порядочности», – мелькнуло в голове Венеции.

Она подавила раздражение.

– Вы ищете любовницу?

Узнай правила, прежде чем садиться играть, как не раз говорил ей мистер Истербрук.

– А вы бы согласились? – поинтересовался Лексингтон обыденным тоном, словно речь шла о приглашении на танец.

Что ж, после цветов ей не следует удивляться. Тем не менее щеки Венеции загорелись. Слава Богу, на ней вуаль, иначе не удалось бы скрыть свое отвращение.

– А если я скажу нет?

– Тогда я не буду навязывать вам свое общество.

Всю свою жизнь Венеция имела дело с мужчинами, жаждавшими ее милостей. Она могла распознать фальшивое безразличие с расстояния полумили. Но в его спокойной позе не чувствовалось притворства. Если она отвергнет его ухаживание, он просто переключит свое внимание на кого-нибудь другого и даже не вспомнит о ней.

– А что, если я не уверена?

– Тогда я попытаюсь убедить вас.

Несмотря на бодрящий ветер, налетавший с реки, ей стало душно под вуалью. Хотя, возможно, дело было не в вуали, а в его словах. В его присутствии.

– Каким образом?

Уголки его губ приподнялись. Он явно забавлялся.

– Желаете, чтобы я продемонстрировал?

Венеция уже могла оценить его острый ум, редкую выдержку и способность уничтожить человека несколькими словами. Но сейчас, стоя рядом с его сильной худощавой фигурой, слушая его голос, в котором звучали игривые нотки, и глядя на его длинные пальцы, рассеяно поглаживающие поручень, она остро ощутила исходившую от него чувственность.

Это уже слишком! Она не желает иметь с ним ничего общего. Никогда. Даже если бы он был последним мужчиной на свете.

– Нет, – запальчиво произнесла она. – Не желаю. И была бы признательна, если бы никогда больше не увидела вас.

Если ее внезапный отказ поразил Лексингтона, это никак не отразилось на его лице. Он слегка поклонился.

– В таком случае, мадам, желаю вам приятного путешествия.

Бриджет, горничная Милли, вернулась от стойки портье с сообщением, что миссис Истербрук еще не зарегистрировалась.

– Может, она отправилась в другой отель? – предположила Милли.

Хелена ощутила беспокойство.

– Но шофер леди Тремейн сказал, что отвез ее сюда.

– Я поговорю с портье, – сказала Милли.

Она подошла к стойке и обратилась к портье. Тот снова сверился с журналом регистрации постояльцев.

– Извините, мэм, но у нас нет гостей с таким именем.

– А как насчет леди по имени Фицхью или Таунсенд?

Хелена не могла представить, чтобы Венеция воспользовалась именем Тони. На визитных карточках она предпочитала указывать просто «миссис Артур Истербрук».

Портье поднял на них извиняющийся взгляд.

– Их тоже нет.

– Может, кто-нибудь видел красивую женщину, которая приехала одна? – поинтересовалась Хелена.

– Боюсь, что нет, мэм.

– Что ж, – сказала Милли. – У вас есть номер, зарезервированный для миссис Фицхью? Я приехала на день раньше. Надеюсь, это не очень сложно?

– Конечно, нет, мэм, никаких сложностей. Кстати, у нас есть записка для вас и мисс Фицхью.

Почерк на конверте принадлежал Венеции. Слава Богу! Они вскрыли конверт, как только оказались в своем номере.

«Дорогие Милли и Хелена!

Я решила отплыть домой немного раньше, чем собиралась. Не беспокойтесь обо мне. Я вполне здорова и почти успокоилась.

До встречи в Лондоне.

Ваша В.»

Хелена прикусила нижнюю губу. Если бы не она, Венеция никогда бы не пошла на его лекцию.

Прежде чем решиться на связь с Эндрю, Хелена просчитала все возможные последствия своего поступка – так по крайней мере ей казалось. Но она никак не ожидала, что дело обернется подобным образом.

Ее снедала тревога. Даже для нее, готовой к худшему, события развивались слишком быстро и слишком непредсказуемо.

Кристиан провел полдня, просматривая две стопки писем, которые настигли его в Нью-Йорке. Море, гладкое, как скатерть, когда «Родезия», обогнув Сэнди-Хук, вышла в открытую Атлантику, к вечеру начало волноваться. Когда качка усилилась настолько, что работать стало невозможно, он отложил доклады, полученные от агентов и поверенных, и вышел на палубу. Корабль швыряло из стороны в сторону, и прогуливаться по палубе можно было, только держась за поручни. В курительной комнате, где джентльмены делали обычные ставки на скорость продвижения судна, ему пришлось гоняться за пепельницей.

Он пил чай, когда начался дождь, вначале слабый, но вскоре капли застучали в стекло с яростью брошенных камней. Кристиан смотрел на дождь и думал о баронессе.

Его по-прежнему влекло к ней. Возможно, потому что она отвергла его, а он не привык, чтобы его отвергали. Хотя вряд ли. Собственные чувства волновали его меньше, чем ее откровенная неприязнь. Она яростно отвергала его, и еще более яростно отвергала его внимание. И это интриговало Кристиана больше, чем ее личность и причина, заставлявшая ее прятать лицо под вуалью.

Это было странное, но нельзя сказать, что неприятное ощущение: быть поглощенным мыслями о другой женщине, а не о миссис Истербрук.

Тем хуже, что баронесса не желает иметь с ним ничего общего.

Теоре-тически, отвергнув предложение Лексингтона, Венеция должна была испытать некоторое удовлетворение.

Но правда состояла в том, что она его не отвергла. Она сбежала от всего мужественного, самоуверенного и мощного, что было в нем, подобно тому, как юная девушка сбегает от первого юноши, который потребовал от нее большего, чем обычное кокетство.

Остаток дня, вместо того чтобы поздравлять себя с тем, что она знает, когда остановиться, сведя потери к минимуму и отказавшись от явно порочной затеи, Венеция провела в расстройстве. Неужели она действительно так ничтожна? Не-ужели Тони был прав, когда сказал ей, что всему, что она собой представляет, она обязана своей внешности. Выходит, без преимуществ, которые обеспечивает ее лицо, у нее нет никаких шансов покорить герцога Лексингтона?

Она посмотрела на себя в зеркало. Мисс Арно, стюардесса, к услугам которой Венеция прибегла, чтобы переодеться к обеду, уложила ее волосы в гладкий узел, оставлявший лицо открытым.

– Так лучше, – сказала мисс Арно. – Мадам так красива, что ничто не должно мешать.

Венеция не могла судить об этом. Она видела совокупность черт, которые не вписывались в общепринятые каноны. Собственно, ее глаза были слишком широко расставлены, челюсть, на ее вкус, слишком квадратная, нос ни маленький, ни вздернутый – и так далее.

Но в данном случае все это не имеет значения. Чтобы завоевать герцога, ей придется вести кампанию с арсеналом, не включающим красоту.

Если, конечно, у нее хватит смелости продолжить игру.

При мысли о его руках на ее теле Венецию пронзила дрожь. Но не совсем от отвращения. Как бы она ни презирала Лексингтона, он был красивым мужчиной. И какая-то часть ее натуры находила его дерзость и хладнокровие весьма притягательными.

Нужно на что-то решаться. Она уже давно отослала мисс Арно. В столовой, должно быть, уже подают последние блюда. Если она упустит его сегодня, завтра он может найти себе другую любовницу.

Венеция снова содрогнулась, испытывая смесь страха, раздражения и яростной потребности поставить герцога на колени.

Ее рука потянулась к шляпе с вуалью.

Пожалуй, решение принято.

Передвигаться по судну оказалось намного сложнее, чем она ожидала.

Венеция, конечно, знала, что «Родезия» попала в довольно сильный шторм. Но сидя на привинченном к полу стуле, попеременно сомневаясь в собственном рассудке и злясь на собственную трусость, она не могла оценить волнения, разыгравшегося в Атлантике.

В коридоре, обшитом панелями красного дерева, тускло мерцали светильники. Качка была такой сильной, что Венецию бросало от стенки к стенке, как пьяную. Было не так уж скверно, когда пол вздымался ей навстречу, но каждый раз, когда он уходил из-под ног, ее внутренности обрывались от страха.

Судно нырнуло, накренившись под углом, который сгодился бы для детской горки, и Венеция схватилась за ручку ближайшей двери, чтобы устоять на ногах. В следующее мгновение «Родезия» поймала волну, начав очередное восхождение, и Венеция вцепилась в настенный светильник, чтобы не повалиться назад.

В столовую вела великолепная лестница с резной балюстрадой из тикового дерева, украшенной позолотой в японском стиле. Но сейчас ее было практически не видно. Все ступеньки были заняты дамами в перьях и джентльменами во фраках, которые пробирались наружу, держась за перила.

Венецию охватила паника. Неужели обед уже закончился, и она опоздала? Но Лексингтона среди тех, кто покидал столовую, не было, и она двинулась навстречу толпе, не обращая внимания на любопытные взгляды.

Обеденный зал представлял собой просторное помещение, имевшее сто футов в длину и шестьдесят в ширину, со стеклянным куполом посередине, уходившим вверх на высоту двух палуб. В ясную погоду сквозь него лился солнечный свет, освещавший ряды коринфских колонн и четыре длинных стола, каждый из которых мог вместить более сотни обедающих.

В этот штормовой вечер из купола по-прежнему лился яркий, хотя и трепетный свет, но источником его была большая электрическая люстра из литого серебра, которая раскачивалась вместе с океанским лайнером, нырявшим по волнам. Если бы Венеция явилась на час раньше, ее встретил бы звон серебряных столовых приборов и приглушенный смех – знакомые звуки привилегий и довольства. Но сейчас зал был почти пуст, блюда и приборы убраны, стулья перевернуты. Только несколько пассажиров еще сидели за столом со специальной деревянной рамой, удерживавшей тарелки и бокалы на месте. Одна из них, цветущая женщина средних лет, громко рассказывала о своих прошлых плаваниях через Атлантику.

Лексингтон, облаченный в вечерний костюм, сидел отдельно от других за чашкой кофе, глядя на шторм, бушевавший снаружи. Венеция помедлила, молясь, чтобы в ближайшие несколько минут «Родезия» не делала резких пируэтов. Она предпочла бы не шататься на ходу, а приблизиться к нему, как акула, стремительная и опасная.

Лексингтон повернул голову и посмотрел в ее сторону. Хотя через вуаль было трудно судить о выражении его лица, Венеции показалось, что она уловила искорку интереса.

И предвкушения.

Ее желудок сжался, лицо загорелось, сердце застучало, отзываясь пульсацией в ушах.

Когда она подошла ближе, герцог поднялся, но ничего не сказал. Официант, появившийся словно ниоткуда, помог ей отодвинуть стул. Другой подал чашку кофе.

Лексингтон снова занял свое место. Не отрывая от нее взгляда, он поднял свою чашку и сделал глоток. Похоже, он не собирался облегчать ситуацию.

Венеция заговорила, не давая себе возможности передумать.

– Я подумала над вашим предложением, сэр.

Он молчал. Воздух между ними чуть ли не искрился от напряжения.

Венеция судорожно сглотнула.

– И пришла к выводу, что я открыта к убеждению.

Лайнер накренился. Она схватилась за свою чашку, чтобы не дать ей опрокинуться. Лексингтон проделал то же самое, и его палец обхватил ее палец. Венецию словно пронзил электрический разряд, отдавшись в плече.

– Я собирался вернуться в свою каюту, – сказал он. – Может, составите мне компанию?

На секунду Венеция лишилась голоса. При мысли, что они останутся наедине, у нее перехватило дыхание.

– Хорошо, – выдавила она.

Он поставил свою чашку и поднялся на ноги. Прикусив губу, Венеция последовала его примеру. Их уход вызвал любопытные взгляды у остальных обедающих. Лексингтон не обратил на них внимания. Странно, но, направляясь к нему, она меньше всего думала, как к этому отнесутся окружающие. Однако сейчас она чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу.

На лестнице Венеция слегка опередила своего спутника. Корабль резко накренился, и его рука обвилась вокруг ее талии.

– Со мной все в порядке, спасибо, – резко бросила Венеция.

Он убрал руку. Венеция поморщилась, недовольная своим тоном. Она говорит совсем не как женщина, у которой на уме занятия любовью. Будь она чуть строже, и могла бы возглавить движение моралистов.

Каюты класса «люкс» располагались на несколько палуб выше столовой. Остаток пути они проделали в молчании. У двери своей каюты Лексингтон помедлил, устремив на нее непроницаемый взгляд, прежде чем повернуть ключ в замке.

В приглушенном свете гостиной можно было разглядеть только общие контуры мебели: письменный стол и кресло у окна, шезлонг справа, два мягких кресла напротив и книжные полки, встроенные в переборку.

Лексингтон закрыл дверь.

Венеция ощутила приступ паники.

– Не просите меня снять вуаль, – вырвалось у нее.

– Понимаю, – негромко отозвался он. – Как насчет того, чтобы что-нибудь выпить?

– Нет. – Она резко втянула воздух. – Нет, спасибо.

Лексингтон проследовал мимо нее в каюту. Только когда он протянул руку, она поняла, что он гасит свет. Каюта погрузилась во мглу, озаряемую только вспышками молнии.

Он задернул шторы, звякнув кольцами по металлическому карнизу. Темнота была такой полной, что Венеция ощутила стеснение в груди. Шум шторма ослабел. Даже качка корабля, казалось, стала меньше. Тело Венеции приспособилось к волнению моря, однако весьма предсказуемый курс, взятый Лексингтоном, грозил затянуть ее в пучину.

– Вы верите, что сейчас я ничего не вижу?

Он стоял прямо перед ней.

– Да, – отозвалась Венеция, вцепившись пальцами в складки своей юбки.

Он снял с нее шляпу. У Венеции перехватило дыхание. Никогда в жизни она не чувствовала себя более обнаженной.

Он прошелся тыльной стороной ладони по ее щеке, и кожу словно опалило огнем.

– Дверь не заперта. Вы можете уйти в любой момент.

В голове Венеции мелькнула сцена: он входит в нее, а она, охваченная сомнениями, умоляет разрешить ей уйти.

– Я не уйду. – В ее тихом голосе прозвучал вызов.

Он промолчал. Венеция надеялась, что шум волн, бьющихся о борта «Родезии», заглушает ее прерывистое дыхание. Лексингтон опять коснулся ее, пройдясь подушечкой большого пальца по ее нижней губе. И снова его прикосновение обожгло кожу.

– Вы не хотите заниматься со мной любовью. Зачем вы здесь?

Она сглотнула.

– Хочу, просто боюсь.

– Чего?

Лексингтон склонил голову и поцеловал ее чуть ниже скулы. Венецию пронзила дрожь.

– Просто… прошло слишком много времени.

Он взял ее за предплечья, обжигая сквозь шелковую ткань рукавов.

– Сколько?

– Восемь лет.

Он обхватил ладонью ее затылок и поцеловал без тени колебаний, раздвинув ее губы. Поцелуй имел вкус арабского кофе, чистый и крепкий, как его воля. И она ощутила эту волю глубоко внутри себя, в местах, дремавших почти десять лет.

Лексингтон отстранился – слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.

– Где дверь? – нетвердым голосом спросила Венеция.

Он ответил не сразу. В непроницаемой тьме она могла только слышать его дыхание, чуть более прерывистое, чем обычно.

– В пяти шагах позади вас. – Он помедлил мгновение. – Проводить вас до двери?

– Нет, – сказала она. – Отведите меня в противоположную сторону.

В спальне было еще темнее, чем в гостиной. Кристиан остановился у постели. Под его большим пальцем, лежавшим на запястье баронессы, бешено пульсировала жилка.

Он разжал ее крепко стиснутый кулачок. Она была так напряжена, что, казалось, внутри у нее идет полномасштабная война. Но под всем этим напряжением и сопротивлением пульсировало возбуждение, с каждым из ее прерывистых вздохов становившееся все более очевидным. Кристиан не мог припомнить, когда в последний раз бывал так возбужден.

Обхватив ее лицо ладонями, он снова поцеловал баронессу. У нее был вкус чего-то невероятно чистого, как снег или талая вода, и такой же свежий запах. Без намека на мускус или цветочную сладость, только благоухание свежевымытых волос и кожи, согретой теплом ее тела.

Баронесса издала тихий горловой звук, и Кристиана пронзила похоть. Его пальцы дрожали от нетерпения, когда он расстегивал лиф платья, снимая слои ткани, заключавшие ее тело.

Хотя его больше интересовала ее реакция, чем ее плоть, сама шелковистость кожи делала его хмельным от желания. Он снова прильнул к ее губам, вторгаясь языком в рот и прижимаясь к ней всем телом.

Она задрожала. Неужели она чувствует его через все то, что на ней надето? Он был тверд, раскален и почти безумен. Затем она сделала нечто, что влило в его жилы новый огонь: помогла ему снять с себя корсет, их пальцы работали вместе, расстегивая крючки.

Корсет символизировал врата замка. Когда он снят, все остальное формальности. Кристиан вытащил шпильки из волос и избавил ее от остатков одежды. Он старался касаться ее как можно меньше, не доверяя своей обычно железной выдержке.

Оставшись обнаженной, она спросила:

– Я по-прежнему могу уйти?

– Да, – ответил он, опуская ее на постель. – В любой момент.

– Что вы будете делать, если я сейчас уйду?

– Злиться.

Он поцеловал ее в подбородок, затем в шею. Она была восхитительна везде. И все еще так напряжена, что ее пальцы цеплялись за простыню, словно иначе она упала бы с постели – что было вполне реально, поскольку «Родезию» бросало из стороны в сторону. Впрочем, он сомневался, что она замечала качку. Она боялась не Бога, а мужчину.

– Почему вы не хотите увидеть мое лицо? – промолвила она.

– Разве я сказал, что не хочу? – Он накрыл ладонью ее грудь и слегка погладил. – Но если вы не хотите, чтобы я видел его, я научусь узнавать вас по вашей коже. – Он потер ее уже напрягшийся сосок большим и указательным пальцами, заставив ее резко выдохнуть. – По вашему голосу, – сказал он, втянув ее сосок в рот. – И по вашему вкусу.

Она застонала и выгнулась под ним. Кристиан всегда был щедрым любовником. Только справедливо заплатить даме за удовлетворение. Но баронессе он хотел доставить столько наслаждения, чтобы она купалась в нем. Он хотел, чтобы она забыла обо всех своих тревогах и страхах.

Венеция никогда не чувствовала себя такой встревоженной и испуганной.

То, что именно Лексингтон даст ей такое наслаждение, пугало. Но ей было не к кому обратиться, чтобы выразить свои чувства, кроме него. В следующий раз, когда он поцеловал ее, она схватила его за плечи и поцеловала в ответ, потому что не знала, что еще сделать.

Его отклик был яростным. Сбросив одежду, он скользнул руками под ее ягодицы и полностью вошел в нее.

Венеция резко втянула в грудь воздух. Конечно, она была замужем. Конечно, Тони был опытным любовником. Но разве она когда-либо испытывала такие острые ощущения, жаркие и ослепительные, как удар молнии?

– Я все еще… могу уйти? – услышала она собственный голос.

Он вышел из нее и снова вошел.

– Да. – Он продолжал неспешно двигаться, доставляя ей бесконечное наслаждение. – В лю-бой момент.

Венеция прерывисто выдохнула.

– Что вы будете делать, если я уйду?

Лексингтон помедлил, вонзившись в нее.

– Рыдать.

Она не могла не улыбнуться – слегка.

Он схватил ее за волосы и поцеловал.

– Но вы никуда не уйдете.

Он делал с ней ужасные и восхитительные вещи. Раздувая пламя желания, пока она не забыла обо всем, кроме лихорадочной потребности. Наслаждение нарастало, становясь невыносимым, и единственным способом дать ему выход, было кричать и содрогаться в конвульсиях.

– Восемь лет – долгий срок, – промолвил он.

Его рука ласкала ее там, где их тела все еще оставались соединенными. Ощущения были такими чудесными, такими изысканными, что Венеция всхлипнула.

– Мое воздержание короче, несколько месяцев, но начинаю думать, что тоже обходился без этого годами.

Он вышел из нее, а затем с мучительной медлительностью снова вошел. Венеция судорожно выдохнула, сообразив, что он еще не достиг высвобождения.

Его пальцы вернулись к стыку ее бедер, дразня и возбуждая.

– Вы такая тугая и чувствительная, – шепнул он, прикусив мочку ее уха, – что малейшее прикосновение заставляет вас трепетать.

Они надолго замолкли. Кристиан так изучил ее тело во время прелюдии, что малейший контакт вызывал бурю ощущений. Прежде чем дать выход себе, он снова довел ее до вершины. Оглушенная и ослепленная, Венеция тонула в пучине наслаждения, хватаясь за Лексингтона, словно он был единственной надеждой на спасение.

Наконец они затихли. Он лежал на ней, твердый и мощный. Венеция прислушивалась к его тяжелому дыханию, ощущая странную уязвимость, как зажившая рана, с которой наконец-то сняли повязку, открыв ее воздуху, свету и прикосновениям.

1

Окаменевшие останки ископаемых животных.

2

Триас – геологический период, первый из трех периодов мезозойской эры.

3

Имеется в виду английская королева, Елизавета Первая (1533–1603).

4

Женский колледж в Оксфорде, основанный в 1879 году.

5

Сударыня.

6

Опера Массне.