Глава 19

До Поганых прудов мы с отцом Алексием добрались быстро и без проблем. Спасенная or домогательств сластолюбивого посольского дьяка Екушина, Даша жила в непосредственной близости от этих самых пресловутых прудов, почему-то считающихся чистыми вот уже более двухсот лет. Не знаю, как сейчас, я давно не был в том районе столицы, но в XVII веке запах у них был тошнотворный. В эти славные исторические водоемы все местные ремесленники, в основном, мясники и кожевенники, без зазрения совести сбрасывали отходы своего производства.

Дом Дарьи я нашел сразу. Судя ко ограде и воротам, ее родители были по местным меркам людьми состоятельными, что сразу же подтвердил выскочивший на стук подмастерье. Верховые гости его нимало не удивили, и, даже не спросив, кто мы, он широко распахнул ворота. Мы въехали во двор.

Здесь кипела трудовая жизнь, распространяя вокруг чудовищной силы миазмы. Даже ко многому привычный Алексий не выдержал и зажал пальцами нос. В огромных чанах вымачивались шкуры домашних животных, рядом, прямо на земле, их обрабатывали. Все это происходило в вопиющих антисанитарных условиях. Хозяина мне удалось опознать сразу по солидности и деловитости. Он оказался удивительно похож на известного коммуниста товарища Зюганова. У него было такое же псевдонародно простоватое лицо с обиженно скорбной миной, будто его только что ударили по нему лопатой. Увидев нас, он бросил отчитывать какого-то ученика и неспешно подошел узнать, что нам нужно.

– Здравствуйте, – приветствовал я его, сходя с лошади, – мы к вам по делу.

Кем ему представится и как подобраться к интересующей теме, я еще не придумал. По всему он, как и его прототип в будущем парламенте, явно принадлежал к категории людей принципиально не отвечающих на поставленные вопросы, и о чем бы их ни спросили, сразу же начинающих нести околесицу.

Однако выхода у меня не было, пришлось приветливо улыбнуться и назвать себя. Мое имя, как и следовало, ожидать, ничего ему не сказало. Пришлось объясняться:

– Я знакомый вашей дочери Дарьи, это я привез ее домой после похищения.

Такая аттестация вызвала на его лице целую гамму чувств. Потом Дашин папа скривился, как это делает товарищ Зюганов, когда жалуется на людей, порочащих память о революции, и неожиданно воскликнул, как будто только и ждал, когда я здесь появлюсь, чтобы отчитать за нерадение и нанесенный ущерб:

– А почему у нее оказался порванным сарафан?!

– Не знаю, я ей его не рвал! – извиняющимся тоном ответил я.

– Меня не сарафан волнует, – продолжил он, – ты только посмотри, что творится кругом!

Я посмотрел, но ничего особенно страшного не увидел, если, конечно, отвлечься от сопутствующего запаха.

– До чего дошло, честному, порядочному человеку нельзя выйти за ворота...

– Да, конечно, то, что произошло с вашей дочерью...

– Ты думаешь наш старшина думает о людях? Его давно на правеж пора ставить! Подлец и проходимец!

Я понял, что мы говорим о разных вещах, и как только в его обличительной речи образовалась малая трещина, поспешил этим воспользоваться:

– Геннадий Андреевич, можно поговорить с вашей дочерью Дарьей?

– Александрович, – поправил он. – Меня зовут Геннадий Александрович.

– Извините... – начал оправдываться я, но в этот момент во двор выбежала Дарья, за ней показалась женщина в возрасте, дородная, с круглым лунообразным лицом и несколькими подбородками, как я понял, ее мать, обе быстро пошли в нашу сторону.

– А что, собственно, ты хочешь! – взволнованно воскликнул Геннадий Александрович. – Если ты думаешь, что я буду платить, то, то...

Он явно запутался в причинах, по которым не собирается за что-то платить, и, чтобы как-то выйти из неприятного положения, закричал на мальчишку, который невдалеке тянул по земле размоченную коровью шкуру:

– Ты что, паршивец такой, делаешь!

– Я знала, что ты придешь! – радостно закричала Даша, порывисто обрывая движение в коротком шаге от меня. Глаза девушки сияли, лицо нежно алело.

– Здравствуй, Дарья, – ласково поздоровался я с ней, не представляя, как после такой горячей встречи можно заговорить с ней о деле, к которому она не имеет никакого отношения.

– Если б еще сарафан не порвали, тогда куда ни шло, а так никаких денег на вас не напасешься. Ходят и ходят, всем дай и дай, – тоскливо произнес Геннадий Александрович загадочную фразу.

Мужа перебила Дашина мать, низко кланяясь отцу Алексию:

– Благословите, батюшка!

Тот с удовольствием благословил женщину, заодно нас с Дашей и даже нахохлившегося Геннадия Александровича.

– Проходите, батюшка, в избу, не годится священному лицу на нашем вонючем дворе стоять, – пригласила хозяйка и незаметно для окружающих так цыкнула на мужа, что тот разом лишился дара речи и воззрился в сторону. Между тем, добрая женщина сделала приглашающий жест, и все главные действующие лица направились в большую избу. Жили кожевники богато. Изба была с печкой, украшенной изразцами русской работы, с большим дубовым столом и широкими лавками. В красном углу висела икона Спасителя. Мы с отцом Алексием сели туда, куда было указано хозяйкой, и ждали, когда можно будет поговорить о нашем деле.

Приструненный Геннадий Андреевич, простите, Александрович, при жене вел себя тихо, смирно, подхалимски улыбался и жался к стене.

– Так это ты, боярин, вызволил Дашутку из неволи? – степенно спросила меня матрона.

– Да, – кротко ответил я, разглядывая почтенное семейство и невольно находя в лице дочери неповторимые материнские черты. Такое сравнение несколько умерило мои опасения разочаровать девушку прагматичными причинами своего визита.

– Спасибо тебе, добрый молодец, за дите мое единокровное, – низко поклонилась хозяйка. – Смотри, идол, каким должен быть настоящий мужчина, – добавила она, строго поглядев на мужа. – Чужой человек твое дите спасал, пока ты на печке прохлаждался!

Папа окончательно смешался с грязью, втянул заодно голову в плечи и незаметно косил злым взглядом в нашу сторону.

– Вы простите, дорогие хозяева, – вмешался я в эту семейную пастораль, – но мы к вам пришли за помощью.

Такого заявления не ожидал никто, у всех присутствующих было свое видение причины нашего визита, и просьбы о помощи не ждал никто.

На меня смотрели насторожено, явно ожидая какого-то подвоха.

– Если сможем, почему не помочь, только мы сами еле концы с концами сводим, – невнятно пробормотал хозяин, опасаясь самого худшего.

– Какой помощи?! – невольно вскрикнула Даша, видимо, ожидая от меня совсем другой просьбы.

– У вас на прудах живет один человек, которого нам с батюшкой очень нужно найти, – перешел я к сути дела. – Мы надеемся, что вы нам сможете помочь.

Общий вздох, у кого облегчения, у кого разочарования, разом вырвался из нескольких грудей.

– Почему же не помочь, конечно, поможем! – разом ожил Геннадий Александрович. – Ты нам помог, и мы вам поможем! Правда, Агриппина Филаретовна? Как же хорошим людям не помочь!

– Тиши ты, идол, – остановила хозяйка мужа, потом обратилась ко мне.

– Говори толком, что это за человек, мы тут, почитай, всех знаем!

– Имени я его не знаю, но он очень приметный. Роста вот примерно такого, – я показал на двадцать сантиметров выше стола, и лицо у него желтого цвета.

– А его случаем не Яшкой зовут? – тут же спросила Агриппина Филаретовна.

– Имени я его не знаю.

– Так если Яшка, то его и искать нечего, – вмешался в разговор Геннадий Александрович, – он у нас на задах в баньке живет.

– Давно? – скрывая волнение от такой удачи, спросил я.

– Не так что бы давно, как снег сошел. А на что он вам?

– Встретиться с ним нужно.

– Если денег задолжал, то, небось, отдаст, он человек небедный, мне за баньку-то, чтобы до лета пожить, три полновесные ефимки отвалил. И сам тихий, мухи не обидит, только говорит как-то не по-нашему: сю-сю-сю. Видать от малого роста такой косоротый. А так нам его не видно, и не слышно. Много задолжал-то?

– Нет, дело не в деньгах. А можно к той баньке подойти, чтобы он не заметил? Хочу сделать ему приятное...

– Так я вас и провожу! – загорелся хозяин, который только теперь окончательно поверил, что за спасение дочери мы не собираемся требовать плату.

– Нет, нас провожать не нужно, только укажите, как туда можно незаметно подойти, – попросил я.

– А давайте, я провожу, – неожиданно вмешалась в разговор Даша.

– Не нужно, – подал голос Алексий, – просто скажи словами.

– Но я сама хочу, – заупрямилась девушка. – Мы так подойдем, никто не заметит, я там в детстве в прятушки играла.

– Нет, тебе туда ходить нельзя, – твердо сказал я.

– Тогда идите вдоль тына, а как увидите баньку, так там, стало быть, Яшка и живет, – прекратила бессмысленный разговор Агриппина Филаретовна.

– Пошли? – предложил я попу. – Или ночи дождемся?

– Днем лучше, сбежать не сможет, – решил он. – А вы, хозяева, из избы поостерегитесь выходить. Хотя ваш Яшка мух и не обижает, а человека запросто зарежет.

Хозяев предупреждение напугало, но никто из них не решился нас расспрашивать. Мы с попом вышли во двор. Опять в нос ударила вонь. Работники были заняты своими делами, и на нас никто не обращал внимания. Стараясь не привлекать к себе внимания, мы пошли вдоль тына к баньке, в которой жил наш «желтый карлик». До нее от избы было метров сто пятьдесят. Банька оказалась небольшая, рубленная, без окон, так что заметить нас Верста не мог.

– Самое опасное – это его быстрота, – инструктировал я отца Алексия. – Я такого никогда не видел. Если он нас заметит, то ничего мы ему не сделаем, в лучшем случае сбежит.

– Будет тебе, я и не таких шустрых видал, как-нибудь справлюсь.

– По-хорошему, на него нужно облаву устроить, а мы с тобой вдвоем идем, можем все дело испортить. Если он убежит, то мы его потом никогда не сыщем.

– Некуда ему отсюда деться.

– Только что нас с тобой положить!

– Опять ты, Алеша, меня пугать взялся. Не надо, я уже и так пуганый, перепуганный, меня не то, что твой малыш, великан не испугает!

Однако, когда мы подошли к бане метров на тридцать, Алексий замолчал, приготовил кинжал и пошел неслышной кошачьей походкой. Возле входа мы разошлись, он встал с одной стороны дверей, а я обошел баню с тыла и проверил, нет ли второго выхода. Возле дверей мы сошлись. Увы, нашего желтолицего в бане не оказалось, о чем красноречиво свидетельствовала припертая колом дверь.

– Вот, анафема, куда же он подевался! – сердито сказал Алексий. – Неужели сбежал!

– Мало ли, может, отошел по своим делам. Что делать, придется ждать. Может быть, это и к лучшему, подготовимся к встрече.

– Ладно, ждать, так ждать. Слушай, и как это люди в такой вони живут, – посетовал священник. – Жаль, что выпить нечего, отметили бы мое рукоположение! Знаешь, сколько лет я об этом дне мечтал!

– Ну, вот, у тебя такой праздник, а я втянул в это паскудное дело!

– Ничего, послужу так Господу и православию. Видать, наш-то малый от нечистого, вон, сколько христианских душ погубил!

Мы присели на завалинки, помолчали. Я думал, как лучше организовать засаду. В идеале, одному из нас стоило спрятаться в бане, другому ждать снаружи. К сожалению, это не проходило, в нашей части двора никаких строений не оказалось, и укрыться было негде. Я даже на предмет засады обследовал дровяник, но он был мал, не по нашим габаритам.

– Давай тын проверим, – предложил я, – у Версты непременно должен быть какой-то лаз, чтобы попадать сюда, минуя хозяев.

– Посмотри сам, а я тут посижу, отдохну, что-то у меня душу жмет.

– Да никак ты заболел? – забеспокоился я.

– Нет, вроде все хорошо, но на душе почему-то паскудно, видно, плохо похмелился.

Я посмотрел ему в лицо.

Выглядел отец Алексий, как всегда, только смотрел грустно.

– Нужно будет тебя подлечить. Как только освободимся, сразу же займусь твоим здоровьем, – пообещал я и пошел искать лаз в заборе.

Как всегда все тайное оказалось на поверхности. В одном месте тына жерди были подрезаны снизу, а сверху укреплены так, чтобы легко раздвигаться. Причем лаз был такой узкий, что пробраться сквозь него обычному человеку было невозможно, что говорило о том, кто его сделал.

Запомнив место, я вернулся к Алексию. Он задумчиво жевал травинку.

– Я вот о нашем патриархе размышляю, – сказал он, поднимая на меня глаза. – Дивлюсь на то, что он мне с первого слова поверил. Хоть и мало мы говорили, а я успел ему всю свою жизнь рассказать и то, как пришел к истинной вере, и как мне просветление было.

– Служба у него такая, в людях разбираться. А кто ты есть, у тебя на лице крупными письменами начертано.

– Не скажи, другие то же видели, да не прочитали, а он сразу понял.

– Давай это позже обсудим, а сейчас решим, что дальше станем делать. Может, нам пока уйти отсюда, а как Верста вернется, подкрадемся и запрем его в бане. Тогда он наверняка никуда не денется, а пока посидим на том конце двора, за колодцем.

– Можно и так, а лучше я побуду в бане, а ты сиди за колодцем. Как он вернется, ты его с одной стороны будешь брать, а я с другой.

– Не получится, от колодца сюда слишком далеко бежать, я не успею тебе помочь.

– Мне помочь? – усмехнулся он. – Ты что, не видал меня в деле?

– Его я тоже видел. Давай наоборот, ты иди к колодцу, а я буду в бане в засаде.

– Кабы я мог так быстро бегать, как ты, то пожалуй, а так тебе как лосю носиться сподручней.

В его словах был резон, с бегом у отца Алексия было не очень ладно, для спринтера он был слишком тяжел.

– Ладно, попробуем по-твоему, – скрепя сердце, согласился я. Мне очень не хотелось оставлять священника одного, но, пожалуй, это был наиболее оптимальный вариант.

Мы убрали кол и отворили дверь. Алексий вошел в баню, и я запер за ним, в точности так же, как было раньше. После чего проверил, не остались ли после нас следы, и пошел прятаться за колодец.

Как обычно бывает в засаде, время словно остановилось. Тем, кому не доводилось испытать это удовольствие, могу сказать, что такое занятие не для деятельных натур. Сидеть на одном месте и ждать гораздо утомительнее, чем делать что-то конкретное. Внимание постоянно рассеивается, в голову лезут дурацкие мысли, короче говоря, тоска смертная.

Сначала я вполне комфортно грелся на солнышке, потом оно исчезло, с востока нагнало облаков, и пошел мелкий, противный дождь. Кафтан у меня скоро промок, по шлему холодные капли стекали за шиворот и на лицо. Мир сделался хмурым и неприютным. Хорошо, что я хоть немного притерпелся к смраду, и он перестал вызывать рвотные реакции.

Я сидел, прижавшись плечом к почерневшим бревнам сруба колодца и старался не отводить взгляда от бани. Мелкий гаденыш мог появиться в любое мгновение, но заставить себя быть предельно внимательным не получалось. Мне даже начало казаться, что я зря его слишком демонизирую, безусловно, он опасен, изворотлив, но все-таки не до такой степени, чтобы с ним не смогли справиться два подготовленных воина.

Прошло уже больше трех часов. Дождь то прекращался, то начинался снова. Я промок до нижнего белья, «что было не есть хорошо», как сказал бы заезжий немец, Если вскоре мне придется сражаться, то делать это в липнущем к телу платье будет не очень удобно.

Мысли, покружившись вокруг предстоящего боя, сами собой перешли к событиям последних дней. У меня были все основания быть недовольным собой. Я позволил себе поддаться слабости и увлечься Ксенией, видимо, поэтому с Годуновыми все получалось так нескладно. Я даже не мог просчитать, согласятся ли они на побег, чтобы спасти свои жизни или предпочтут ожидать фатальной неизбежности. О встрече с женой тоже можно было забыть. Если этого не удалось сделать в относительно мирное время, то вскоре, когда начнутся смуты и беспорядки, заниматься своими личными делами будет просто невозможно.

Когда со стороны хозяйской избы появился мальчишка, я прозевал. Увидел его, когда он был недалеко от баки. Был он лет восьми-десяти, босой в длинной холщовой рубахе и коротких портках, и островерхой войлочной шапкой на голове.

– Я же предупреждал, чтобы они сидели дома, – сердито подумал я, не зная, что предпринять. Если его прогнать, обнаружится наша засада, оставить в покое, он может помешать. Пацан, между тем, не просто шел по тропинке, а воевал с сорняками, Б руке у него была палка, и он как саблей срубал ей головы врагов.

Я решил подождать, не обнаруживать себя, надеясь, он сам уберется отсюда подобру-поздорову. Мальчишка между тем дошел до бани, спустил портки и описал ее угол. Я ждал, что, справив нужду, он наконец вернется назад. Однако постреленка заинтересовал кол, которым были подперты двери. Он поддернул штанишки, подошел к двери, огляделся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли поблизости взрослых, отставил кол к стене и вошел в баню.

Кажется, только в это мгновение меня что-то кольнуло в сердце. Я вскочил, сбросил с головы шлем, отшвырнул, чтобы не мешал, пояс с ножнами, и помчался через двор к бане. Расстояние было небольшое, метров сто. Если считать по максимуму: неровный, мокрый после дождя двор, бурьян, неудобная для спринта обувь, длиннополый кафтан, – преодолел я его за пятнадцать секунд. Однако этого времени оказалось слишком много.

Из бани выскочил мальчишка. Вслед ему выбежал, держась за грудь, отец Алексий. Он бросился на мальчика, пытаясь схватить его свободной рукой. Тот легко отпрыгнул в сторону, оглянулся и увидел, что я уже преодолел половину пути. Кажется, это его смутило, он сделал несколько суетливых движений, видимо, не зная, на что решиться. Алексий уже приближался к нему какой-то странной расхлябанной походкой. Левая его рука по-прежнему была прижата к груди; правой он тянулся к пацану.

Я не бежал, а стелился над землей. Мальчик заметался на месте. Потом он бросился к тыну. Бежал он не к заранее подготовленному лазу, который находился метрах в тридцати от бани, а напрямую к забору. Я изменил направление, чтобы встретиться с ним в одной точке. Однако он внезапно сильно увеличил скорость, Короткого разгона ему хватило, и он, как ниндзя из тайваньского боевика, легко вбежал вверх по вертикальной стене. Вверху забора мелькнуло маленькое тело, а я едва успел затормозить, чтобы всем телом не врезаться в частокол.

– Держи его! – прохрипел сзади знакомый голос.

Я быстро повернулся к товарищу. Отец Алексий стоял на коленях, повернув лицо в мою сторону. В его груди торчала рукоятка кинжала, он бережно поддерживал ее левой рукой. Одним прыжком я подскочил к нему. Священник смотрел виноватыми глазами.

– Что, что случилось! – закричал я, уже вполне понимая и что случилось, и что случится через несколько минут. – Держись, друг, держись, – беспомощно бормотал я, – сейчас что-нибудь придумаем...

– Помоги мне лечь, – неожиданно тихо, даже как-то нежно попросил он. – Мне холодно!

Я обнял его за плечи и осторожно опустил на спину. На торчащую из его груди меленькую, детскую рукоятку ножа старался не смотреть.

– Подвел я тебя, – извиняющимся голосом сказал он. – Видно, по грехам моим помирать пора.

– Какие у тебя грехи, Господь с тобой! Сейчас я попробую вытащить нож...

– Потом вынешь, когда отойду, – болезненно усмехаясь, тихо сказал он. – Вот незадача, стал попом, а самому грехи отпустить некому... Придется тебе...

– Да, да, конечно, – торопливо проговорил я, – как смогу...

– Грешен я перед богом и людьми, – заговорил умирающий, – не по божьим законам жил, кровь людскую лил, бражничал сверх меры...

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа, – бормотал я знакомые слова отпущения грехов.

– Сирот не обижал, чужого не брал, таких грехов на мне нет...

– Я знаю...

– Там в бане клад великий зарыт, я, пока сидел, откопал. Передай церкви на храм Божий, там, думаю, не на один хватит...

– Исполню.

– Тогда прощай, Алеша, долгой тебе жизни. Если чем обидел, прости.

– И ты меня прости, – сказал я, сжимая его слабеющую руку. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь.

Глава 20

На мой крик сбежались все работники кожевенной мастерской. Следом, отдуваясь, поспешал хозяин. Подходя к недвижному телу отца Алексия, снимали шапки, крестились. Люди жадно смотрели в лицо смерти, как будто стремились понять тайну жизни. Я дал Геннадию Александровичу денег и попросил отнести отца Алексия в ближайшую церковь. Четверо его подмастерьев осторожно подняли большое, недавно сильное, полное жизни тело, и скорбная процессия направилась к переднему двору.

– Мне нужно два мешка, – сказал я хозяину, – и прикажи привести сюда наших лошадей.

Тот как-то замялся и не сразу отдал соответствующее распоряжение. Я догадался, что мешки тоже стоят денег, и заплатил ему московками. Только тогда Геннадий Александрович послал за ними мальчишку-ученика. Пока тот выполнял приказ, я рассматривал нож, убивший моего друга. Он был явно сделан по индивидуальному заказу. Оружие, надо сказать, было страшное. Такой формы клинки мне еще не случалось видеть, как и сорт стали. Рукоять, видимо, подогнанная под маленькую руку Версты, была вырезана из какой-то не известной мне цельной кости и снабжена мелкой насечкой.

Только теперь, когда я смог хоть как-то соображать, я понял, что отец Алексий фактически спас мне жизнь Не знаю, как ему удалось помешать убийце вырвать из своей груди нож и тем обезоружить его. Если бы у того осталось оружие, то трудно сказать, чем бы кончился наш бой. Я так отчаянно бежал, что на излете сил вряд ли сумел бы отразить молниеносную атаку такого грозного противника.

– А зачем тебе мешки? – спросил хозяин, когда мальчик подвел лошадей и передал мне два стареньких пеньковых мешка.

– Покойный завещал передать деньги церкви, – ответил я.

– Какие еще деньги? – насторожился Геннадий Александрович.

– Награбленные, – ответил я и зашел в баню. Там было сыро и прохладно. Посередине помещения стояли четыре солидного размера керамические горшка из обожженной глины, два из которых оказались без крышек.

– Чего там? – взволнованно спросил хозяин, появляясь в дверях и заслоняя своей коротконогой тушей дневной свет.

– Выйди, – грубо приказал я, – и жди за порогом.

Тот хотел возразить, но сабля была не в его, а в моей руке, так что пришлось повиноваться. Я заглянул в распечатанные горшки и даже присвистнул от удивления – они были доверху полны монет.