Сколько веревочке не виться...
 

* * *

 
      Ночной нахлобуч от деда за позднее возвращение имел место. Внучка надулась, легла спать. Утром пошла в школу злая. Сбежала с химии. Совсем очумела. Не иначе. Вернулась, а предок дома. Ну и фиг с ним. Маша долго-долго смотрела в зеркало. Дед шел мимо, остановился.
      -Что такое? Вчерашние обиды?
      Внучка не ответила. Вздохнула. Илья Ильич настаивать не стал, он вообще не был приставучим. Не цеплялся как пластырь к болячке. Нет, значит, нет. Взял с полки книгу, устроился за столом. Взгляд не отрывается от строчек. Выражение физиономии сосредоточенное. Страницы исправно перелистывались, но Маша, отчего то поняла, дед только притворяется, что занят чтением. На самом деле о ней, дурочке малолетней задумался.
      Через час, когда пили чай, предок спросил нарочно небрежно.
      -Как у тебя в школе?
      А сам так и впился в лицо внучки глазами. Ясен перец, пытается понять, почему грустит его дорогая девочка, может у нее неприятности с учебой, или одноклассниками?
      -Все в порядке, дед.
      -Ой, ли?
      -Да.
      -Ладно. Не хочешь колоться, не надо.
      -С чего ты взял, что я вру?
      -Стреляного воробья на мякине не проведешь. Меня хорошо учили, золотце. Уж правду от лжи твой старый зануда отличить в состоянии, сам без всяких детекторов.
      -Точно?
      -Практически всегда. Меня можно обмануть, разумеется, но это очень непросто. Видишь ли, золотце, врать - тоже искусство. Некоторые женщины, мужчины реже, умеют быть искренними, когда лгут. У них все: поза, движения глаз, тон голоса - будет правдиво. Но такие самородки - редкость невероятная. Обычному человеку нужно долго учиться, чтобы обмануть профессионала.
      -А ты умеешь?
      -Лгать?
      -Да.
      -Конечно. Хотя это не моя специализация. Я, скажем так, по другую сторону.
      -То есть?
      -В игре воры и полиция, я как раз на стороне закона. Так что меня, в основном, учили ловить, а не прятаться. Это разные науки.
      Маша провела пальцем по скатерти. Опять вздохнула. Потом выдавила из себя, не хотя.
      -Дед, ты прости, я ничего не буду рассказывать. Ничего плохого не случилось. Никто меня не обижал.
      Он кивнул. Собрал морщинистое лицо в гримасу, пошевелил ушами. Проблеял.
      -Давеча осерчал, что гутарить не хошь, гулена моя, не пеняй, на старого пердуна. Виноват. Дык ведь люблю тебя. Вот и клеюсь, как банный лист к заднице.
      -О!
      -Ась?
      -Дед, ты гений.
      -Есть маненько.
      Легко согласился актер. Мелко-мелко закивал, перекрестился, состроил рожу еще забавнее прежней. Маша расхохоталась.
 

* * *

 
      Разумеется, она не стала звонить Матвею. Еще чего не хватало. Набрала было Мишкин номер, посоветоваться о судьбе браслета; вспомнила жуткий синячище на морде Бурова, призадумалась, аккуратно положила трубочку, не дожидаясь, пока юрист ответит. Вот комбинация сложилась, нарочно не придумаешь. Матвей был пьян, иначе не вел бы себя так. Что теперь делать? Дожидаться пока он с извинениями прибежит? Глупости. Господин хирург закусил удила, свою неправоту не признает даже под дулом пистолета. Под дулом? Нечаянно представив себе пушку у груди Матвея, Маша дернулась. Помотала головой, отгоняя кошмарное видение. Тут телефон затрезвонил.
      -Алло?
      -Маша?
      -Слушаю.
      -Это я. Светлана.
      -Привет.
      Полежаева чувствовала себя неловко, сама не понимая, чего ждет от позвонившей подружки - извинений или упреков. В голосе студентки был арктический холод. Ну, вот... приплыли.
      -Ты меня очень обидела.
      -Чем?
      Видимо, в Светкиной пьяной голове вчера все перепуталось.
      -Ты лезла в штаны, у меня на кухне, к мужчине, который мне понравился.
      -Чего?
      Маша потрясла головой. Бред, который несла подружка, ее поразил.
      -Я весь вечер потратила на него, я очень старалась, но стоило мне только отвернуться, и ты, ты... Как ты могла?! Я тебе так доверяла, всегда!
      В дальнейшем обвинительном потоке было много восклицаний и упреков, Маша перебила не дослушав.
      -Стоп. Все было не так, у тебя в башке свила гнездышко птичка "перепил". Я ни к кому никуда не лезла. Просто...
      Света бросила трубку, на прощание прокричав.
      -Сука!
      Маша села на пол, возле недовольно пикающего телефона. Из кухни мгновенно явился дед, телепатическая связь, не иначе.
      -Что такое, золотце?
 

* * *

 
      Буров готовился к предзащите. Диссертация вот-вот должна была родиться официально. Появлялся редко: затюканный и не выспавшийся. Крутой Пацан мотался между Петербургом и родным городишком. Прямо таки поселился в поездах и самолетах. Набирал Машин номер раз, или два в неделю.
      -Привет, красавица. Как дела?
      -Нормально.
      Отвечала Маша жутко лживым голосом.
      -Ладушки. Скоро увидимся.
      Как же. Как же. Одни обещания. Полежаева запрещала себе злиться. Не очень получалось. Впрочем, время от времени, очередной горилле подобный мальчуган, звонил в дверь и вручал вздыхающей девушке пять-семь роз.
      -Велели передать.
      -Благодарю.
      Последнее было лишним. Посланцы Макса не отличались излишней тягой к плетению словес. Разворачивались и шлепали вниз по лестнице.
      -Тьфу!
 

* * *

 
      - Враги уходят в плен к царице снов.
      Кошмары будут мучить их веками.
      Все к лучшему. Ведь в лучшем из миров
      Друзья останутся, само собою, с нами.
      Мы петь начнем, негромко, но с душой.
      Конечно, если мы имеем души...
      А что враги? Свечу за упокой.
      Мы их простим. Любовью злость потушим.
      И будут шутки. Жутко не всерьез.
      Наш тихий смех свернет края вселенной -
      И в коконе невыплаканных грез
      Родится мальчик... Бог обыкновенный.
 
      -Золотце, ты должна гордиться.
      -Чем конкретно, дед? Мордочкой, или бюстом? Косой или ногами?
      Илья Ильич растерянно моргнул.
      -Что такое, золотце? Почему ты в бутылку лезешь? Я имел в виду стихи Ивана. Мне очень приятно, что тебе посвящают такие славные тексты. Вот и все.
      Маша выхватила из рук у деда листик, исчерченный каллиграфическими строчками. Смяла, засунула в задний карман джинсов. Бросилась вон из кухни. Все, все в ее жизни было не правильно. Все, что она делала шло наперекосяк. Может Светка, заклеймившая ее дико оскорбительным словечком не так уж не права? Сука в течке, за которой бегут спятившие от похоти псы... Чем она всех их привлекает? Прекрасными душевными порывами? Умением дружить?
 

* * *

 
      -Ты не носишь мои браслеты.
      -Это вопрос?
      Стиснул оба запястья, в короткой проверке, забрался пальцами под рукава куртки, отпустил.
      -Не носишь. Почему?
      Что ему ответить? Шли рядом, выстукивая по неожиданно сухому для марта месяца асфальту два несовпадающих ритма. Дворники постарались на совесть. Двести метров идеальной чистоты посреди общегородской грязюки. Главная площадь Заранска. Елки. Статуя вождя. Дом Советов.
      -Ты где?
      Маша остановилась. Полтора месяца не виделись, а кажется, прошла вечность. Поправила перчаткой съехавший на лицо капюшон.
      -В смысле?
      -Где ты? О чем думаешь?
      Маша опустила глаза. Посмотрела на мыски ботинок. Вопрос не имел ответа.
      -Маш!
      Пребольно взял за плечо, встряхнул. Проревел гневно.
      -Да что такое! Что происходит?! А?
      -Отпусти.
      -Ты была совсем другая. Со мной. Еще месяц назад. Что случилось? Я надеяться начал, идиот.
      Она смотрела в исказившееся лицо сильного мужчины. Гнев делал Макса пугающе привлекательным. Вот таким он был странным человеком. Сильные эмоции выглядят уродливо, в большинстве случаев. Но Макс принадлежал к другой породе. Он преображался и хорошел. Нежность, умиление, застенчивость - напротив, портили его физиономию, вызывая желание рассмеяться над шутовской мордой. Сейчас же, в данную опасную секунду, взбеленившийся гризли годился на роль красавца. И не замечал этого.
      -Ну???
      Поставить рядом Матвея... Не потянет. Потускнеет. Сдуется. Как бы ни был смазлив. Внутренний огонь, прорываясь наружу, преображал гризли, придавая его некрасивому лицу невероятную значительность, исключительную яркость. Он мог свести с ума, влюбить в себя. Демонически, невыразимо прекрасный, полный силы...
      -Макс, я не могу тебе ответить. Но почему ты спрашиваешь, собственно? Не понимаю.
      -Хочу знать правду.
      -Какую?
      -Маш, только не ты...
      -Что?
      -Не лги мне, пожалуйста. Не надо.
      Сбитая с толку, встревоженная она резко тряхнула головой. Капюшон свалился назад. Начала, было, сердито фыркать и осеклась.
      -Макс...
      Он опустил руку в карман модненького плащика. Маша смотрела точно завороженная. Медленно вынул наружу, протянул золотую змею, свернувшуюся колечком.
      -Дай руку.
      Щелкнул замочком, еще и поправил браслет, сказал странным тоном.
      -Вот так.
      Полежаева растерялась. Уж этого она не ждала. Понимая, что любые попытки оправдаться прозвучат глупо, заблеяла несчастным голосом.
      -Я не...
      Перебил резко.
      -Был уверен, ты скажешь правду, сама. Дурак, да?
      Маша беспомощно умолкла.
      -Ты...
      Его лицо теряло краски. Сила схлынула, впиталась в чистенький, асфальт. Беззащитный, опустошенный человек зябко повел плечом.
      -Почему именно с ним?
      -Что?
      Макс говорил негромко. Глядя в сторону.
      -Ладно, молчи, а то врать примешься, оправдываться... На хрен мне это?
      -Макс.
      -Убила. Маш, ты меня убила. Пусть бы пацан этот длинный. Пусть бы кто другой. Я бы понял твой выбор. Честно. Хотя, мне все равно было бы неприятно, я о браслете, вроде фигня, безделушка, но ведь мой подарок, верно?
      Запрокинув голову, он смотрел в небо. Словно читая ответ в белых иероглифах, вытянувшихся над городом, спутанных, комковатых облаков. Они текли мохнатой вереницей, никому ни в чем не отчитываясь. Ни долгов, ни обязанностей. Свобода и только свобода. Или так казалось снизу? Глупым маленьким человечкам? Облака по небу гнал ветер.
      -Пойдем, подброшу до дома, до хаты.
      Маша опустила руку, браслет жег запястье.
      -Макс...
      -Не нужно. Ничего говорить не нужно. Больше.
 

* * *

 
      -Выбирать тебе, золотце, между юридическим и филологическим.
      -Ой, дед.
      -Увы. Я зашвырнул пробные камни в этих направлениях. Устроить тебя смогу. Реши куда. Сообщи мне.
      -Ой.
      -И не тяни. Итак, уже весна на улице. Приличные люди это делают зимой.
      -Нет, нет.
      -Да. Да.
      Маша, страдальчески морщась, поплелась с кухни в спальню. Вернулась с пол дороги.
      -А если я намылюсь в медицину?
      Дед вскинул бровь.
      -Серьезно? Или дразнишь меня?
      -Никуда не хочу. Вообще.
      -Значит, юридический.
      Маша вспомнила сразу Светика и Мишку. Учиться у Бурова? Встречаться в коридорах с бывшей подружкой? Еще чего не хватало.
      -Ни за какие коврижки. Нет.
      Дед продолжал допрос.
      -Хорошо. Чем моему солнышку инъяз не нравится?
      -Ничем.
      -А что тебе интересно?
      Маша сунула в рот хвостик косы, погрызла с задумчивым видом. Дед скривился.
      -Фи.
      Озабоченная внучка не заметила осуждения. Пробормотала.
      -Не знаю, правда, не знаю. Только не филология. В школе работать? Лучше в петлю. Терпеть не могу шкрабов.
      -Кого?
      -Шкрабы - школьные работники.
      Дед встал с табурета, опять сел. Потер переносицу. Посмотрел снизу вверх с выражением некоторой растерянности. Отшвырнув косу на положенное ей место, за спину, внучка развела руками. Дескать, понимаю, что веду себя как поросенок. А что делать? Илья Ильич спросил растерянно.
      -Может, ты не пошутила насчет медицины?
      С тяжким вздохом, на этот раз уже бесповоротно, внучка удалилась с кухни. Оставив деда в несколько разобранном виде. Ничего, он умный, справится. Этого зубра шлепком по лбу не опрокинешь. Илья Ильич начал мыть посуду. Кажется даже, поругиваясь под нос. Маша закрылась в ванной. Включила воду. Благо день субботний, можно расслабиться. К маме она не выбиралась уже почти неделю. Что не есть хорошо...
      Там такое творилось, лучше не вспоминать. Отчим таки слинял. И теперь судился за квартиру, в которую Леночка его опрометчиво прописала. Что за гнусь?
      От Иванушки регулярно приходили милые письма. Он собирался через малое время идти отдавать военный долг своей ново обретенной родине. И был этим фактом горд. Еще он выиграл литературный конкурс, в Ленинграде. Отправил туда год назад, перед отъездом, подборку стихов. Раз и в дамки. Напропалую хвастаясь перед Машей, распуская хвост и сопровождая каждое событие своей жизни комплиментами ненаглядной рыжульке, Иванушка даже представить себе не мог, с какой радостью Полежаева распечатывает конверты, прилетевшие из земли обетованной. Далекая чужая страна, проглотившая Царевича, казалась почти сказкой.
      В классе про Иванушку перестали болтать. Новых событий хватало. Близкий конец десятилетней каторги пугал и радовал одновременно. Письма от Царевича, очевидно, получала теперь только Полежаева. Се ля ви.
      На очередную Машину жалобу, по поводу полной неясности, в профессиональном плане, Царевич ответил шуточным стихотворением. А чего еще от него можно дождаться. Строчки пришли на ум сами собой.
 
      -Я выросла в таверне "Либерти".
      На зуб монетки пробовала... как-то
      Меня неделю продержали взаперти.
      За что? Не удержала память факта
      Досадного. Из тысячи проказ
      И половины вспомнить не умею.
      Одну хотя б? Извольте. Было. Раз -
      Подсыпала я сахара еврею
      Почтенному в жаркое. Просто так.
      Из чувства вредности. Он жутко рассердился.
      И непонятно почему. Такой пустяк...
      Вопил. Кричал. Хотя бы извинился!
      Потом. Вот бред! Он вынул пистолет!
      За мной погнался. Налетел на дядю...
      А дяде было ровно двадцать лет.
      Гигант! Меня любил, признаюсь, кстати.
      Все кончилось великолепно. И...
      Еврей стал добрый дядюшке приятель.
      К чему рассказ? Не сбиться бы с пути.
      Я выросла в таверне "Либерти".
      И скоро буду, может быть, писатель!
 
      Застирав трусики и футболки, отодвинув тазик к двери, Маша щедро насыпала в ванную морской соли - еще один подарок деда - и погрузилась в горячую воду. О, блаженство! Разумеется, вытянуться не получится, рост не тот. Ну и что? В бассейне поплещется. Позже. Они с Вовочкой и Марком уже три месяца, дважды в неделю, ходили плавать. Трио артистов-бандуристов. Худые как щепки мальчишки и крайне эффектная нимфа в ярком переливающемся золотыми искрами купальнике. Машулькина красная, щедро вышитая люрексом тряпочка, обошлась деду в немалую сумму. А самой Полежаевой пришлось вызубрить стандартную тысячу слов. Немецких. Дед таки решил превратить ее в хорошо образованную барышню. Девушка выбиралась из воды и проходила по бортикам бассейна довольная собой. С наглыми приставаниями никто не лез. Безус действовал на возможных поклонников крайне расхолаживающе. То есть, пылкие взгляды молодые люди издали бросали. Ласковое словечко с более близкой дистанции тоже звучало не раз и не два. Но подплыть и взять за ручку, например? Или по-хамски ущипнуть за попу? Нет. Опять же, спасибо Вовке. Скроит такую морду, защитник чести и достоинства, что распугает потенциальных наглых ухажеров еще на подступах.
      Машке искренне нравилось нырять. Но и лишняя возможность покрасоваться перед народом тоже имела место быть.
      Четко и аккуратно, войти в воду не так легко, как кажется со стороны. Ножки выпрямлены, тело чуть изогнуто наподобие лука. Движение плавное и выверенное. Тело у Маши было умным. Легко приспосабливалось ко всему. Марк подплывал, шумно отплевываясь, поздравлял.
      -Пять с плюсом, как всегда!
      -Спасибо.
      -Не за что. Всегда рады.
      -Да?
      -У тебя из-за косы, голова под шапочкой совершенно инопланетной формы.
      Маша трогала затылок. Григорьев смеялся. Одноклассники гордились, что самая красивая русалка из числа купальщиц, появляется всегда в их компании. Но вели себя по-разному. Марк откровенно задирал нос, а Вовка держался скромнее. Суета, вскипавшая вокруг их спутницы, его не радовала. Чужие взгляды, скользившие по ладной крепкой фигурке, Безуса не оставляли равнодушным. Он надувался и молчал, плотно стискивая губы. Марк коллекционировал комплименты, которые народ отпускал рыжей язве. Безус старался на них не обращать внимания. Сердито рассекая туда-обратно вдоль дорожки, от бортика до бортика, он никогда не принимал участия в коллективных стихийно возникающих забавах, вроде игры в догонялки.
      После бассейна расходились - девушка налево, мальчики направо - принимать душ. Заворачивались в полотенца, шли в раздевалку. Собирались домой. Маша старательно отжимала и долго сушила волосы. Дохлый номер. Все едино приходилось напяливать вязаную шапочку, а затем капюшон на мокрую голову.
      Расставались на остановке. Вовке от бассейна до квартиры, добежать пешком - четверть часа. Марку еще ближе. Машульке же, поселившейся на Химмаше, предстояло долго и нудно пиликать в переполненном троллейбусе. Не так давно мудрый дед купил внучке плэйер. Вставив в хитрое устройство кассету с английскими, или немецкими диалогами, Маша зря не тратила время - по его мнению. Полежаева же, вместо уроков иностранного, частенько слушала музыку: "Кино", "Аквариум" или даже Высоцкого. Но не собиралась в этом признаваться. Еще расстроится.
      Стук в дверь застал Машу врасплох. Прерывая поток бессвязных мыслей о том, о сем. Выключила воду. Крикнула.
      -А?
      -Тебе звонит Михаил. Говорит очень срочное дело.
      -Пусть перенаберет через пол часа.
      -Он просит тебя подойти.
      -Блин. Блин.
      Вылезла из теплой ванны. Кое-как вытерлась. Завернулась в любимое черное полотенце. Шлепая мокрыми ногами по полу, подошла к телефону. Дед стоял на табуретке, искал что-то нужное на антресолях. Тянулся вверх худым телом, напоминая одновременно цаплю и жирафа. Закатанные штанины застиранных треников обнажали жилистые волосатые ноги. Тонкие и стальные одновременно. Такие умопомрачительные конечности могли бы принадлежать мальчику-боксеру, юному и прекрасному королю ринга, а не пенсионеру. Удивленно подумала внучка. Надо же! А она и не замечала никогда. Засоня невнимательная. Собою исключительно вечно озабоченная. Эгоистка.
      Взяла лежащую возле аппарата трубку. Прижала к уху сердитым жестом.
      -Слушаю!
      Жесткий голос Бурова резанул по душе точно лезвие.
      -Макс разбился. Вчера ночью.
      -Нет!!!
      Ей казалось, что кричит. На самом деле едва шепнула, короткий выдох. Еще один.
      -Нет.
      Мишка был безжалостным.
      -Насмерть.
 

* * *

 
      Проклял кто ее апрели? Один за другим? Почему?
      -Дед, какое сегодня число?
      -Тринадцатое. А что случилось?
      Спрыгнул с табуретки. Присел на корточки, рядом. Ласково прикоснулся к плечу.
      -Золотко. Отвечай.
      Вынул из руки пиликающую надрывными гудками трубку. Положил на законное место. Попросил строго. Почти потребовал.
      -Эй, очнись!
      -...
      -Что такое, в конце концов? Радость моя, ау!
      -...
      -Ты меня пугаешь, деточка. Рассказывай, что стряслось?
      -Дед. Дед. Это все из-за меня. Я знаю.
      -Что случилось?
      -Макс погиб. Кажется, авария.
      Дед секунду молчал. Обнял за плечи. Краешком огромного полотенца вытер воду со лба своей внучки. Сказал негромко.
      -Это должно было случиться, рано или поздно. Ты здесь ни при чем.
      -При чем.
      -Почему?
      -Я его очень обидела. Неделю назад. Очень сильно. Очень-очень-очень.
      -Ну и что? Думаешь, от огорчения этот бык вывернул руль не туда куда надо? Это Макс то? Да у него в голове гнездился целый исследовательский институт аналитиков. Не того склада человек, чтобы от расстройства в аварии попадать. Даже не думай. Ты здесь ни при чем!
      Маша повернула голову. Чтобы встретиться с дедом глазами. Ничего то он не понял, пенек! Ничего абсолютно, ни в ней, внучке любимой, ни в Максе. А еще специалист. Психолог в погонах. Отставной, вернее, ведь пенсионер уже. Нервно хмыкнула. Слова щипали язык, просились наружу. Маша по очереди задушила каждую фразу откровенного, непроизнесенного протеста. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.
      Ничего объяснять не нужно. Себе дороже обойдется. Молчание - вот настоящее золото. Дед спросил чрезвычайно деловым тоном.
      -Когда похороны?
      -?
      -Когда похороны?
      С трудом собравшись с мыслями, Маша ответила.
      -Мишка сказал завтра. Вроде бы.
      Всхлипнула, поднялась, поддерживая полотенце. Тупо огляделась. Подошла к окну. Прижалась мокрым лбом к ледяному стеклу. Пролетарский Химмаш предстал перед ней во всем своем безобразии. Грязные дороги, разбросанные повсюду уродливые серые коробки зданий. Спешащие по своим делам человеческие фигурки. У женщин в руках непременные авоськи, или большие кожаные баулы с прочными ручками, чтобы не рвались от тяжести. Темная одежда горожан. Дымное небо. Провода и столбы.
      Так он выглядит - мир, в котором нет Макса?
 

* * *

 
      Дед не отпустил ее одну. Чудак человек. Можно подумать, что пацанам, приятелям родственникам и друзьям Макса заняться будет не чем; только обижать высокую рыжую идиотку. У Маши не было сил спорить. Пришлось согласиться на сопровождение человека, которого гибель гризли ни капли не огорчила. Дед шел рядом, чуть впереди. Молчаливый и серьезный. В неизменном дурацком берете. Его унылая и обеспокоенная физиономия делала ситуацию трагикомической. Дед актерствовал. Нет, горю внучки он вполне сочувствовал. Но где-то там, в глубине души, за бархатным задником сцены, театральная труппа его разума плясала от радости, вернее ликовала. Обманывайте кого угодно, Илья Ильич. Маша знала, без всяких курсов по умению читать в чужом сердце - дед был доволен тем, что Макса больше нет. Судьба смахнула ферзя, принадлежащего противнику с доски. Вот и славно.
      В квартире было не протолкнуться от незнакомого народа. Какие-то пузатые дядечки, зареванные взрослые тетки, всхлипывающая на кухне старушка. Сердитые мордастые молодые мужики тихо переговаривались между собой. Гроб установили в зале, Маша не могла туда протолкаться. Замерла, под аркой, в коридоре. Закрыла глаза. Из-за чужих спин вынырнула, протиснулась к Маше, квадратная фигура Бурова. Он ничего не говорил. Просто взял за руку, встряхнул, стиснул ладонь. Маша очнулась. Кто это перед ней? Красные белки глаз, потрескавшиеся губы, вместо привычной улыбки - стиснутые в линию. Вечно довольный жизнью Буров? Нет. Не может быть. Этот пасмурный, строгий мужик был на него совсем не похож. И неловкого глупого клоуна он больше не напоминал. Маша ткнулась лицом в небритый висок. Обняла Мишку так, как раньше и не представляла себе возможным. Точно самого дорогого в мире человека. Застыла, слегка покачиваясь. Плечи дрожали, губы тряслись. Слез не было. Да и откуда им взяться, если в душе все пересохло, растрескалось. Буров коротко похлопывал девушку по спине. И ничего не говорил. Ни одного лицемерного слова утешения. Ни одной липовой никчемной фразы. Их горе было общим. Вот и все.
      Из ниоткуда появился хорошо одетый, строгий мужик в темно бордовом, почти черном костюме. Положил широкую ладонь Маше на плечо. Чуть сжал и тут же отпустил. Что за фамильярность? Перепутал ее с кем-нибудь? Полежаева перевела горячечный, сухой взгляд на незнакомца. Некрасивое бульдожье лицо, толстенная шея. Смутно он кого-то напоминал. Но Маше не удавалось прорваться сквозь завесу боли, расшевелить непослушную память.
      -?
      -Диман. Я, Диман. Дмитрий Петрович. Забыла меня? А я тебя помню. Босс тебя очень любил.