Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Родить Минотавра

ModernLib.Net / Шведов Сергей / Родить Минотавра - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Шведов Сергей
Жанр:

 

 


Сергей Владимирович Шведов
Родить Минотавра

      Хоронили вождя. Раскалённое добела светило нещадно обжигало обнажённые спины наёмных плакальщиков, подхлёстывая их не хуже бича на новые подвиги скорби по ушедшему в сады Иллира величайшему из живших – Доху-о-доху. Погребальная колесница, влекомая парой вороных коней, торжественно катила по каменным мостовым Эбира мимо горестно притихших горожан, вышедших из-под жидких навесов и солидных крыш, чтобы проводить в последний путь лучшего из вождей. Во всяком случае, именно так величали его глашатаи, объявляя горестную весть народу. Никто с ними не спорил: ну, била власть по наглым мордам и непокорным спинам, так ведь била она всегда, а не только при благословенном Доху-о-доху. И засухи были, и моры, и неурожаи, и военные походы не всегда оборачивались удачей, но ведь от подобных неприятностей никто не застрахован. А что касается почившего вождя, то в последние годы он вообще никому особенно не докучал, даже собственным жёнам, которые сейчас обливали слезами эбирскую мостовую.
      Барабанщик Элем, отстукивающий на своём священном инструменте Великую Песню Печали, в искренность двадцати пяти вдов вождя не верил. Женщины были как на подбор, красавицы из красавиц, молодые и полные сил, поэтому чахнуть под крылом ослабевшего плотью мужа им, надо полагать, не доставляло удовольствия. Если бы Элему выпал жребий наследования Доху-о-доху, то он непременно выбрал бы вон ту темноволосую вдову с широкими бёдрами, чуть прикрытыми куском прозрачной материи, и ничем не прикрытой грудью. Мысли Элема слишком откровенно проявились на обожженном солнцем лице, и потому, видимо, глава эбирских барабанщиков, знатнейший муж Салем бросил на него зверский взгляд.
      Преемник великого Доху-о-доху благородный Фален шёл следом за посыпавшими голову специально припасённым пеплом плакальщиками, и на лице его, к радости всех собравшихся горожан, была написана скорбь. Конечно, радоваться на похоронах глупо, но с другой стороны, скорбь на лице вождя-преемника означала, что ушедший был человеком приличным, и люди, преданно ему служившие, репрессиям подвергаться не будут.
      Благородный Фален, которому сегодня предстояло стать великим Фаленом-о-фаленом, являлся абсолютно законным наследником Доху-о-доху, и то, что он на пути к власти свернул шею десятку-другому столь же законных наследников, никого особенно не волновало. Всем было хорошо известно, что Доху-о-доху так долго просидел на троне только потому, что его ближайшее окружение никак не могло выдвинуть из своих рядов достойного претендента. Но слава Огусу, тяжёлые времена выборов уже позади, и благородный Фален, мужчина крепкий и суровый, делает сейчас последние шаги к славе и величию.
      Барабаны печали смолкли, и наступила тишина. Элем вытянул шею, чтобы лучше видеть, как высохшее тело старого вождя волокут на костёр. В конце концов, вождей хоронят не каждый день, и если судить по надменной осанке Фалена и по притихшей в отдалении знати, то оплакивать его будут не скоро. Элем к тому времени уже состарится, и его просто выкинут из городских барабанщиков, которые, как предписывал устав, должны быть молоды, высоки, стройны и мускулисты. И будет он простым солдатом глотать пыль военных дорог вдали от родного Эбира, несчастный, голодный и никому не нужный.
      Доху-о-доху настолько истаял на этом свете, что почти не чадил на тот, и Элем уже начал сомневаться, что пепла из его останков хватит для погребальной урны. Всё-таки как грустно, что умирают даже великие, бросая на произвол судьбы не только чад своих, но и жён.
      А темноволосая очень хороша и, наверное, девственница, поскольку Доху-о-доху в последние годы было не до женщин. Элем почему-то был уверен, что Фален выберет именно эту вдовушку с широкими бедрами и большими грудями, но у нового вождя были совсем иные пристрастия, и он остановил свой выбор на светловолосой и узкобедрой блондинке, ничем особенно не выделяющейся из общего ряда жён. С этой худышкой Фалену и предстояло слиться в религиозном экстазе во славу божественного быка Огуса, доказывая мужественность народу.
      Барабанщики тут же задробили Великую Песнь Любви и Ликования во славу Огуса и его будущего избранника. Элем, слегка огорченный выбором багрянородного, барабанил особенно усердно. Очень может быть, что это его усердие и было отмечено будущим великим вождём эбиреков, хотя, не исключено, что это была просто случайность, а точнее, неслыханная, немыслимая удача, на которую простой барабанщик даже надеяться не смел. Тем не менее, она свалилась на его голову: именно Элему Фален вручил каменную пластину, дающую право на одну из вдов великого вождя Доху-о-доху. Таких пластин было двадцать пять, по количеству вдов, но остальные предназначались знатнейшим людям племени, и только одна выделялась простому горожанину. Наверное, в эту минуту Элем должен был умереть от счастья, но он почему-то не умер и даже счастья не испытал, объятый страхом. Потому что мало быть избранным, надо ещё суметь достойно пронести по жизни свалившуюся на тебя ношу удачи.
      Новоявленного наследника почившего Доху выдернули из строя барабанщиков и кинули в хвост свиты претендента, где ему отныне надлежало играть роль избранника судьбы.
      Толпа эбирцев подвывала и пела, барабаны Огуса не умолкали ни на минуту, а Элем, обливаясь потом, тащился среди достойнейших и знатнейших, стараясь казаться как можно менее заметным. Но именно к его рослой фигуре были прикованы сейчас взгляды возбужденного простонародья, именно на него показывали пальцами, именно ему завидовали, именно ему не могли и не хотели прощать незаслуженно выпавшей удачи. И самое ужасное, они были правы. На их месте Элем и чувствовал и вёл бы себя точно так же, потому что не было за ним никаких заслуг ни перед будущим вождём, ни перед божественным быком Огусом, за которые следовало бы награждать, а были только обычай да почти шулерское счастье. Процессия в строгом порядке двинулась под своды храма Огуса, куда простому народу хода не было. На миг Элему показалось, что сердце вот-вот разорвётся в стеснённой груди, но всё, кажется, обошлось. Оказавшись внутри Храма, он вдруг почувствовал облегчение и вновь обрёл способность видеть и слышать. Но увидел он в первую минуту всего лишь большие карие глаза, смотревшие на него не то, чтобы с ненавистью, но с большой долей презрения. Глаза эти принадлежали той самой брюнетке, о которой он тайком вздыхал подле громогласного барабана. Вблизи эта вдова Доху-о-доху смотрелась куда старше, чем издали. Вероятно поэтому, она досталась барабанщику Элему, когда её более молодых товарок расхватали знатные и могущественные наследники почившего вождя.
      Один за другим наследники великого Доху-о-доху на пару с обретаемыми жёнами восходили на ложе и сливались с ними в религиозном экстазе во славу божественного быка. Как водится, не всё шло гладко, кое у кого жажда богатства и почестей не соответствовала физическим возможностям. Осрамившихся тут же предавали позору – срывали одежды и бичами гнали из Храма на потеху улюлюкающей толпе.
      Неудачников сегодня было многовато, и Элем сообразил, что таким вот странным образом новый вождь Фален избавляется от престарелых сподвижников Доху-о-доху. Конечно, если ваши годы не молодые, а скорее наоборот, то, простояв целый день под палящими лучами солнца, вы теряете и тот скудный запас сил, который у вас должен был вроде остаться.
      Девятнадцатая пара, которую составляли почтенный Салем, мужчина грузный, но далеко ещё не старый, глава городских глашатаев, непосредственный начальник Элема, и рослая красавица с выточенными талантливым резцом грудями, не вызывала вроде бы сомнения в расположении к ним божественного Огуса, но увы. Толстое лицо уважаемого Салема покрывалось потом, вызванным не столько трудами, сколько отсутствием оных. В мгновение ока гроза Эбира, взгляда которого страшилась городская чернь, перестал быть почтенным и уважаемым, превратившись во всеобщее посмешище. Неблагодарная толпа встретила его появление столь дружным улюлюканьем, что это не могло не навести на мысль об изначальной порочности рода человеческого. Падение столь значительного лица повергло Элема в трепет, а дикие, разом осоловевшие, глаза Салема надолго запечатлелись в его памяти.
      – Не осрамись, – жарко прошептала на ухо Элему стоящая рядом брюнетка.
      В глазах её уже не было презрения, а был испуг перед предстоящим испытанием и готовность сделать всё, чтобы избежать публичного позора и рабства. Двадцатая пара с грехом пополам справилась с заданием, а с двадцать первой опять вышел конфуз.
      – Перестарался Фален, – негромко произнёс кто-то за спиной Элема. – Чернь может решить, что его избрание не угодно Огусу.
      Видимо и сам Фален был того же мнения, поскольку лицо его становилось всё мрачнее и мрачнее, тем более, что двадцать третья пара тоже осрамилась, и народ встретил её уже не улюлюканьем, а глухим ропотом. – Идём, – брюнетка взяла Элема за руку, и он шагнул вслед за ней к ложу Огуса. – Ну здоров же ты спать, Резанов.
      Несколько мгновений Резанов ещё балансировал на грани сна и бодрствования, но всё-таки вынужден был подчиниться тормошившей его властной руке.
      – Иди, умывайся, – Ксения продолжала энергично размахивать руками и гнуть из стороны в сторону своё теряющее стройность тело. – Сейчас я закончу, и пойдём завтракать. Лентяй.
      Как ни странно, барабаны Печали, совместно с флейтами и свирелями, продолжали наигрывать нехитрую мелодию, и Резанов не сразу сообразил, что Ксения занимается под музыку. Музыку, между прочим, она могла бы выбрать и поприличней, не столь раздражающую ухо.
      Вставать Резанову не хотелось, а главное – жаль было эротического сна, из которого его выдернули самым бесцеремонным образом. Он почему-то был уверен, что выдержал бы испытание на ложе Огуса. Хотя всё могло случиться, конечно. Вдруг сказалась бы ночь, проведённая бок о бок с Ксенией, которая не имела привычки щадить партнёра и норовила выдавить из него все соки. И, тем не менее, Резанов вновь прикрыл глаза в надежде припомнить лицо своей несостоявшейся жены из прерванного сна и с огорчением убедился, что помнит только недовольное лицо Ксении.
      – Идём, – Ксения протянула руку, которую он и взял в замешательстве. – Нет, ты совсем обнаглел, Серёжа, даже шевелиться перестал.
      Это точно была Ксения и к тому же не на шутку рассерженная. Резанов, недовольный насилием, всё-таки приподнялся на локте и провёл по заспанному лицу ладонью. И что за дурацкая манера у этой женщины будить его ни свет, ни заря. Хорошо ещё, что она не каждую ночь проводит в его постели, а тратит свой пыл на работе и в семье, оставляя на Рязанова лишь крохи.
      Чистить зубы Резанов не любил с детства, эта ежедневная процедура вызывала у него раздражение. К сожалению, вся наша жизнь состоит из процедур не всегда приятных до такой степени, что и собственное тело иногда бывает в тягость. Резанов поспел в кухню как раз вовремя. Благодаря его героическим усилиям завтрак был спасён, и появившаяся в этот момент на сцене легкомысленная кухарка только руками всплеснула.
      – Сон видел, – сказал Резанов, присаживаясь к столу. – Эротический. – Ну и… – в глазах Ксении было неподдельное любопытство. – Ты меня разбудила на самом интересном месте.
      Ксения любила слушать вольные пересказы Резановсних снов, но для хорошего пересказа Резанову сейчас не хватало вдохновения, и поэтому он отложил эту процедуру на более располагающее к эротике время, пообещав не упустить ни одной подробности.
      Ксения на него слегка обиделась и от обиды, видимо, демонстративно уткнулась в газету. Резанов против повышения культурного уровня любимой женщины не возражал, тем более, что и сам непрочь был иной раз почитать за обеденным столом, соединяя приятное с полезным.
      – Нет, каков негодяй! – Ксения не удержалась от комментариев, нарушив тем самым процесс Резановского пищеварения. – Какой-то Неразов и тоже, между прочим, Сергей. – Не думал, что тебя интересует оппозиционная пресса. – Этот Многоразов ведёт с тобой самую настоящую войну. – Неразов, Ксюша, – поправил Резанов. – Не надо походя оскорблять оппонента, это неблагородно.
      Ксения возмущённо зафыркала и даже отбросила прочь газету: – Ты почитай, что он пишет, этот негодяй, он же тебя с грязью мешает. Он всех нас облыжно обвиняет чёрт знает в чём, чуть ли не в сатанизме. И это, по-твоему, благородно. Если у меня есть счёт в банке и пятикомнатная квартира на троих, так я уже и сатанистка. Нет, ты почитай, может быть найдёшь, что этому мерзавцу ответить.
      Возмущение Ксении было совершенно искренне, и столь же искренне оно Резанова забавляло. И вообще ему нравилось смотреть на Ксению, когда та сердилась. Глаза у неё начинали блестеть как после рюмки хорошего коньяка, а щёки розоветь. Ксения в такие минуты становилась похожа на обиженную девочку, что чрезвычайно Резанова трогало.
      – Я не только читал всё это, моя хорошая, – я это писал.
      Ксении следовало бы удивляться почаще, глаза у неё в этот момент становятся большими и глубокими, как чёрные омуты. Кажется, у неё даже зрачки расширяются.
      – Неразов – это анаграмма фамилии Резанов, ты могла бы и сама догадаться. – Догадаться?
      Вот этого Резанов в ней как раз и не любил, а точнее, терпеть не мог, поскольку кричала она на какой-то особенно визгливой ноте, вся мелодичность её голоса куда-то пропадала, и появлялась ужасающая дисгармония, действующая на нервы. – Вы послушайте его, этого двуличного Януса, этого… – Если двуличный, то не Янус, – успел вставить Резанов. – А если Янус, то двуликий.
      Ксения смотрела на Резанова в некотором обалдении, но первую волну праведного гнева он всё-таки сбил, и тембр её голоса стал близок к нормальному. – Двуликий, двуличный – что ты мне голову морочишь, Серёжа. Тебе что, денег не хватает, если ты продаёшься этим…
      – В моём доме попрошу не выражаться, – остерёг рассерженную даму Резанов. – Деньги здесь совершенно ни при чём. Да и какие могут быть деньги у оппозиционной газеты? И в статьях, подписанных Резановым, и в статьях подписанных Неразовым я совершенно искренен, даже если мне пришлось писать их в один день. – Но ведь есть же убеждения.
      – Убеждения не меняют только идиоты. Какая разница, меняются взгляды с периодичностью в пять лет или в течение пяти часов, всё равно они меняются,
      – Но позволь, – Ксения растерянно смотрела на Резанова, жующего, как ни в чём не бывало, слегка пригоревший омлет. – Это же полный абсурд: менять взгляды и убеждения в течение пяти часов, это всё равно, что вообще их не иметь. Это же самый настоящий цинизм. – Цинизм предполагает корысть, а я бескорыстен или почти бескорыстен, поскольку кое-какие гонорары получаю и от тех и от других.
      Ксения так рассердилась, что принялась мыть посуду, не в силах, видимо, иным способом перебороть раздражение. Резанову представилась возможность вволю налюбоваться её спиной. Всё-таки Ксении мало помогала её физкультура. Толстой её, конечно, назвать нельзя, но сдобной очень даже можно. Пять лет назад она была стройнее, во всяком случае, бёдра не столь вульгарно выпирали из-под халата.
      Ксения закончила уборку и присела на диван рядом с Резановым, вид у неё был не то, чтобы расстроенный, но какой-то озабоченный и задумчивый. – Между прочим, сегодня ровно пять лет, как я объяснился тебе в любви. – Браво, Резанов, в первый раз за сегодняшний день ты меня приятно удивил.
      Свёрток Ксения разворачивала с неподдельным интересом, но и разочарование было вполне искренним. Разочарование быстро переросло в обиду, хотя обиду попытались скрыть.
      – Это же обычная галька. – Там на обратной стороне рисунок.
      Резанов уже решил, что его подарок так и не будет оценен по достоинству, и приготовился к оправданиям, но рисунок Ксению заинтересовал и даже в большей степени, чем он мог предполагать.
      – Этому рисунку несколько тысяч лет.
      Картинка действительно была примитивной, со свойственным всякому примитивизму пристрастием к деталям, которые люди цивилизованные стараются не выпячивать. Была в этом высеченном древним художником быке какая-то первобытная сила, быть может, поэтому такой покладистой и покорной смотрелась под ним корова.
      – Симпатическая магия, – пояснил Резанов. – Наши предки не бросали зёрен в борозду, не окропив её предварительно собственным семенем.
      – А бык здесь при чём? – Бык олицетворяет силу, мужское начало. – А это не подделка?
      – Кто его знает, – пожал плечами Резанов. – Не исключено, что кто-то повторил в точности древний рисунок. Но дело это не меняет – с таким энтузиазмом мог творить только очень наивный человек, твёрдо верящий, что его работа даст быстрый практический результат. Кстати, я думаю, мой сон был навеян именно этим рисунком.
      Слушательница Ксения была благодарная и неизменно вдохновляла Резанова на самые безудержные фантазии, но в данном случае ему придумывать ничего не пришлось, поскольку сон сам по себе был достаточно забавен. Камень Ксения зажала в кулачок и подпёрла тем кулачком щеку. Сейчас Резанов готов был поклясться, что именно Ксения в его сне исполняла роль старшей жены умирающего вождя Доху-о-доху, а в роли барабанщика Элема выступал он сам.
      – А почему же старшая? – обиделась Ксения. – Не такая уж я старуха. – Извини, дорогая, – развёл руками Резанов. – Другие там были значительно моложе. – И значит, по случаю пенсионного возраста мне и подсунули оборванца Элема. – Во-первых, почему же оборванца, – возмутился Резанов. – Можно сказать, лучший среди барабанщиков Эбира. А во-вторых, этим Элемом был я.
      – А я почему-то решила, что ты, это новый вождь Фален-о-фален. Если бы мне снились сны, то я непременно была бы в них королевой, а уж никак не барабанщицей. – Вот поэтому тебе сны и не снятся. Слишком уж завышенные претензии.
      Ксения действительно не помнила своих снов или, точнее, помнила совершенно несущественные детали, которые никак не хотели складываться в красивую мозаику. Укол Резанова она приняла с обидой – человек, в конце концов, не властен над своими снами.
      – А как меня звали? – Понятия не имею. Я ведь всего лишь простой барабанщик, мне воспитание не позволило расспрашивать знатную даму. И вообще ты смотрела на меня поначалу с презрением, но потом, когда стали терпеть фиаско самые знатные эбирские мужи, взгляд твой значительно потеплел. Я думаю, что ты просто испугалась бича.
      – Какого ещё бича? – Всех, потерпевших неудачу, жрецы бичами гнали из храма Огуса и выставляли на продажу.
      – Какой ужас. – Раньше им рубили головы или бросали на растерзание леопардам за оскорбление божественного быка, но в последнее время нравы мягчают даже в моих снах. – Ты-то хоть не подкачал?
      – Не могу знать. Ты разбудила меня на самом интересном месте. – Жаль, – вздохнула Ксения. – И почему мне не снятся сны?
      Резанов перехватил её взгляд, но только на секунду, поскольку Ксения тут же вильнула глазами в сторону. Впрочем, выражение её лица не позволяло усомниться в искренности только что произнесённых слов, а тело под Резановскими руками расслабилось для самых рискованных предложений.
      – Мы могли бы с тобой завершить сон наяву, – сказал он, склоняясь к её лицу. – Благо все компоненты налицо. – А как же бичи?
      – Бичи не понадобятся, – уверил её Резанов. – Побережём твои ягодицы.
      Ксения засмеялась, но на слишком продолжительное веселье ей уже не хватило дыхания.
 
      Резанов не ждал от сегодняшнего утра подлянки, но, как всем давно и хорошо известно, человек предполагает, а судьба в это время роет ему глубокую яму. Не успел он перешагнуть порог своей редакции, как его стремительно завернули в кабинет главного редактора, не дав расслабиться и выпить чашечку кофе. Резанов успел посетовать на жизнь попавшемуся навстречу Булыгину, но тот лишь вздохнул да расстроенно поправил очки. Похоже, Николаша был уже в курсе ожидающих развесёлого журналиста неприятностей. – Паленова убили.
      – Это, который Паленов? – не сразу врубился Резанов. – Твоя статья об этом юном пионере отечественного бизнеса в позавчерашнем номере напечатана.
      – Ты смотри, что делается, – слегка посмурнел лицом Резанов. – Бьют ихнего брата, чем ни попадя.
      – В этот раз из снайперской винтовки, прямо на выходе из родного подъезда. – Круто, – согласился Резанов. – За что же его так? – Я тебе говорил, чтобы ты с этим типом не связывался. – Это ты о Паленове?
      – Нет, это я о Лёшке, – рассердился Николаша. – Тот ещё налим. – А в чём дело? – удивился Резанов. – Ну, убили и убили, нам-то что? Я этого Паленова в глаза не видел.
      – Это ты прокурору будешь объяснять, – зловеще прокаркал Булыгин. – Вот там, в прокуратуре, и пошуткуешь. Там тебя оценят, там любят шутников.
      Выдав серию мрачных пророчеств, Николаша покинул впавшего в беспокойство Резанова. Вот ведь сукин сын Лёха! А ведь клялся, что Паленов чистейшей души человек. Хочу, мол, дорогому шефу подарок ко дню рождения сделать. Резанову даже статью писать не пришлось. А если быть ещё откровеннее, то он её толком не читал. Пробежал вскольз глазами, памятуя о том, что Алексей Астахов профессионал высокого класса и сумеет облизать начальника с чувством собственного достоинства. И, в общем, насколько помнил Резанов, так оно и было. Статья казалась скорее суховато-строгой, чем слюняво-восторженной. Под таким опусом подписываться было не стыдно. Но тем более тогда непонятно, за что же так осерчал на добродетельного журналиста Резанова грозный редактор Селезнёв Василий Викторович.
      А то, что осерчал, видно и по строго поблескивающим глазам и по сумрачному лицу. Редакторская доля, что во времена прошлые, что времена нынешние, не сладкая. Но тут уж вольному воля: хочешь покоя, не берись за гуж.
      – Писал бы ты, Резанов, лучше об эротике, – выдохнул давно видимо заготовленную фразу Селезнёв. – Оно хоть и порочно, но безопасно.
      – Эротика не может быть порочной, – запротестовал было Резанов, но Селезнев в его сторону только рукой махнул. – Звонили мне вчера, – сказал он глухо. – Ума не приложу, откуда они телефон тёщи узнали? Если бы ко мне на квартиру, то ещё куда ни шло.
      – А при чём здесь тёща? – удивился Резанов. – Посоветовали включить телевизор и послушать городские новости, – продолжал всё тем же бесцветным голосом редактор. – Я, было, заикнулся – а в чём, собственно, дело? Но мне в весьма невежливой форме посоветовали заткнуться. Из теленовостей я узнал, что Паленов убит. – Ну и… – не выдержал Селезнёвских пауз Резанов. – Сказали, что и меня не минует чаша сия, – вздохнул Василий Викторович. – Слишком-де много знаю и плохо держу язык за зубами.
      – Это из-за статьи, что ли? – поразился Резанов. – Там ведь нет ничего особенного. – Чёрт его знает, – поморщился Селезнев. – Я статью раз десять прочитал. Ну, ничегошеньки в ней нет такого, за что на нас можно обидеться вплоть до убийства, да ладно бы журналиста, а то сразу главного редактора.
      У Селезнёва было своеобразное чувство юмора, не всегда стыкующееся с Резановским, но сейчас он, кажется, не шутил. Да и несмешно совсем человеку, обременённому семьёй, когда ему грозят карами за невесть кем свершённый грех.
      – А мне чем грозили? – Четвертованием, – порадовал любопытствующего журналиста главный редактор. Так и сказали: на куски порвём гада.
      – По-моему, шпана какая-нибудь, – усмехнулся Резанов. – Серьёзные люди так себя не ведут. А за Паленовым серьёзные люди стоят. Можно сказать, наша элита. Пришить они, конечно, могут, но попусту балаганить не будут.
      – Твоими устами да мёд бы пить. Но с Астаховым ты поговори. Узнай, чем они занимались, из статьи-то ни черта не видно.
      – Зато какие характеристики, – глянул краешком глаза на разложенную на столе газету Резанов. – И деловой, и активный, и, само собой, талантливый. Жалко терять такие кадры.
      – Вот-вот, – серьёзно отозвался на Резановское ерничанье Селезнёв. – Расспроси, за что делового и талантливого человека, с прекрасной репутацией, отправили на тот свет.
      Сам Резанов о Паленове знал мало. Никто из знакомых журналистов тоже ничего худого о покойном не писал. Что, разумеется, ни о чём ещё не говорило. В оппозиционных газетах Паленова, правда, пинали, но пинали в общем ряду, а на классовую ненависть у нас ныне обижаться не принято. Во всяком случае, Паленов не обижался. Более того, если верить осведомлённым источникам, не отказывал в субсидиях антилиберальным партиям в период избирательных компаний и в промежутках между оными.
      О связях Паленова с оппозицией Резанов узнал от давнего своего знакомца, партийного активиста Володи Чижа, который выдал сию тайну под большим секретом и чуть ли не на конспиративной квартире, куда затащил собеседника чаю попить. Резанов любил Чижа за информированность и компетентность в вопросах классовой борьбы, а также редкостное гостеприимство. Чиж, хоть и считал Резанова контрой и соглашателем, однако отдавал должное его таланту и склонности к философскому осмыслению действительности.
      – Сволочью он был, конечно, большой, – сказал Чиж, отхлёбывая чай из пиалы, – но человеком – вполне приличным.
      Такая двойственность характеристики не показалась Резанову странной, поскольку он тут же сделал поправку на классовое чутьё Чижа и слегка даже удивился столь тёплому его отношению к покойному. – У одного нашего товарища ребёнок сильно захворал, так Паленов дал деньги без всяких условий и более о них не заикался. Согласись, как человека это его характеризует с положительной стороны. Ну а деловая репутация у него, сам знаешь. Я его даже не сужу. В том смысле не сужу, что коли в дерьмо полез, то чистым уж точно не останешься.
      – А вашим он деньги подбрасывал? – Спонсировал, – подтвердил Чиж. – Но тут деловые отношения. Паленов в губернаторы собирался и намыливал где только можно. Многим наверху это не нравилось. Там своя бодяжка. Паленов круто пёр, ни с кем и ни с чем не считаясь. Школы политической борьбы у него не было.
      Чиж Паленову сочувствовал. С человеческих, естественно, позиций, а не с классовых. Было здесь ещё и то обстоятельство, что Паленов никогда в партии не состоял, следовательно, отступником его считать было нельзя. А Чиж как раз лютее всего ненавидел номенклатуру, которая, сделав совершенно немыслимый для рядовых партийцев кульбит, чуть не в полном составе оказалась во главе либеральных реформ.
      – Ренегаты, – подтвердил Резановские подозрения Чиж. – Ну, ты скажи, как же можно за таких голосовать?
      Резанов с Чижом согласился на все сто процентов и даже заверил, не покривив душой, что никогда за номенклатуру не голосовал и голосовать не будет. Собственно, Резанов за все годы демократических реформ так ни разу и не удосужился добрести до избирательного участка, но признаваться в своей пассивности он не стал. Чиж подобного поведения не одобрил бы, поскольку после честности превыше других качеств ставил политическую активность. Сам он буквально бурлил энергией, занимая своей небольшой плотно сбитой фигурой больше пространства, чем превосходящий его и ростом и весом Резанов.
      Надо сказать, что обитал Чиж не в хоромах, и конспиративная квартира, куда он привёл Резанова, кроме функций политических выполняла ещё и функции чисто житейские. И кроме Чижа здесь проживали его сердитая половина и трое их отпрысков, переходного или близкого к тому возраста.
      – Жениться тебе надо, Серёжа, а то путаешься абы с кем.
      Резанову совет не шибко понравился, а потому чуткий и деликатный хозяин сменил тему разговора.
      – В этом деле мне одно непонятно: как это твой Селезень так опростоволосился? Ведь налим из налимов, пересидевший уйму начальников, а тут нате вам, печатает статью главного конкурента своих покровителей.
      – Моя вина, – покаялся Резанов. – Договорился с дежурным редактором и поменял в последний момент свою статью на Астаховский опус.
      – Не знаю, не знаю, – покачал головой Чиж. – Но не исключено, что Астахов обратился к тебе за помощью с тайным расчётом. Ему твоя фамилия нужна была и именно в связи с этим Паленовым. – Ну, ты скажешь, – усмехнулся Резанов. – Не такая уж я важная персона, чтобы вызвать сотрясение пусть даже и местного масштаба.
      – Зато твоя пассия персона довольно крупная и со многими влиятельными людьми связанная.
      – Насколько мне известно, Ксения с Паленовым никаких дел не имела. – Много ты о её делах знаешь, – нахмурился Чиж. – По моим сведениям, твоя дама сердца содержательница номенклатурного общака, и через её банчок сомнительные операции прокручиваются. И уж конечно все заинтересованные люди осведомлены, с кем она встречается, и кто спит в её постели. – Выходит, я этой статьёй не только Селезня, но и Ксению подставил? – Кое-кто мог расценить статью как альянс между Паленовым и Ксенией, очень осведомлённой дамой.
      – Вот сволочь, Лёха, – выругался Резанов. – Не думал я, что он меня так по-гадски подставит. – Волчьи нравы, – согласился Чиж. – Тебе следует быть поосторожнее и пассию свою предупреди. Сдаётся мне, что Паленов не последняя жертва в этом конфликте. Опять кто-то что-то делит и, по нашему обыкновению, в средствах не стесняется. – Спасибо за чай и информацию, – сказал Резанов, поднимаясь со стула. – Пойду, потрясу дорогого друга.
      – Бог в помощь.
      То ли атеист Чиж своим неуместным пожеланием сглазил, то ли по какой-то другой причине, но Лёшка на зов жаждущего встречи друга не отозвался. На работе его не было, дома тоже. И если на службе к отсутствию Астахова отнеслись равнодушно, то домашние были, похоже, не на шутку взволнованы.
      – Его нет уже два дня, – отозвалась на Резановский вопрос Агния. – Прислал телеграмму с дороги. Дурацкая, прямо скажу, телеграмма, но вполне в Лёшкином духе. – Мне нужно с тобой словом перемолвиться, как насчёт чашечки кофе? – Пусть будет кофе, – легко согласилась Агния.
      С Агнией Резанов не виделся более года, но никаких перемен в её внешности не обнаружил. Выглядела она весьма элегантно в синем деловом костюме, очень выгодно подчёркивающем её ещё нерасплывшуюся фигуру. Хотя юбка, по мнению Резанова, была слишком длинна и скрывала то, что прятать преступно – красивые ноги. – Ты тоже ничего смотришься, – улыбнулась на Резановский комплимент Агния.
      Кафе, куда он её пригласил, было пустовато по причине то ли дороговизны, то ли безвременья – обедать было уже поздно, а ужинать рано. Появление в зале новых посетителей не вызвало переполоха среди обслуживающего персонала, кажется, их поначалу не заметили, а заметив, ничем существенным не порадовали. Во всяком случае, Резанов предложенным меню остался недоволен – за что боролись, спрашивается!
      – Тебе, Серёжа, ни одна экономическая формация не в состоянии угодить. Дабы перевести разговор в нужное русло, Резанов полюбопытствовал, как у собеседницы обстоят дела на трудовом фронте. О работе Агния распространяться не стала, сказала только, что жаловаться не приходится. – Не всем везёт, как тебе, – вздохнул Резанов.
      – Ты меня пугаешь, Серёжа, – голос Агнии, впрочем, звучал ровно. – Ты что, переживаешь очередную любовную драму?
      – С чего ты взяла? – Мне показалось, что ты как-то странно переглядываешься с женщиной за третьим столиком. Обычно так ведут себя мужчины, жаждущие приключений.
      Агния была не права: Резанов бросил на женщину взгляд, но всего лишь мимолётный. К тому же шатенка почти сразу же ушла, так что упрекать его вроде не в чем.
      – Неужели ваш роман с Ксенией всё ещё продолжается? – удивилась Агния, выслушав оправдания собеседника. – В таком случае поздравляю, ты становишься постоянен в чувствах.
      – Возраст сказывается, – закручинился Резанов. – Кошмары по ночам стали одолевать. – Ой, ты меня удивил, – всплеснула руками Агния. – Ты посмотри, что наяву делается. – Потому и хочется отдохнуть хотя бы в собственных снах, – улыбнулся Резанов. – Между прочим, ты в них тоже присутствуешь.
      – И именно меня ты называешь кошмаром? – Зря смеёшься, – скорбно покачал головой Резанов. – У меня сердце кровью обливалось, когда тебя сначала выпороли бичом, а потом продали в рабство.
      – Спасибо тебе, Резанов, за такие сны, – не на шутку обиделась Агния. – Ты первый мужчина, который продал меня в рабство.
      – И в мыслях не держал. Просто твой кавалер оплошал на священном ложе божественного быка Огуса.
      – Какого ещё быка? – ахнула Агния. – Хотя постой, Лёшка мне показывал какой-то рисунок и хвастался, что этому рисунку не то три, не то четыре тысячи лет. И что эта каменная пластина обладает колдовской силой.
      – Спасибо твоему муженьку, – возмутился Резанов. – Эту штуковину он мне подсунул, не предупредив о негативных последствиях. Вот и делай после этого добро людям. – У тебя неприятности?
      – Пока нет, хотя возможно будут. Я не стал бы тебя беспокоить, но это может затронуть и Астахова. Он знает о смерти Паленова?
      – Он уехал за день до убийства. Боже, в какое время мы живём, – покачала головой Агния. – К тому же Алексей полгода уже как расстался с Паленовым. Разве он тебе об этом ничего не говорил?
      – При мне он называл Паленова дорогим шефом и статью о нём написал хвалебную. – Расстались они с Паленовым со скандалом. Причём скандал был публичным.
      – А из-за чего они поссорились? – Из-за меня, – не сразу, но ответила Агния. – Ты же знаешь Лёшку, если ему шлея под хвост попадёт…
      Вообще-то Астахов действительно был человеком ревнивым, но, однако, не из тех ревнивцев, что теряют голову и впадают в раж. Во всяком случае, так до сих пор казалось Резанову. Но у прокуратуры может сложиться иное мнение. – Худо будет, если найдутся свидетели ссоры, а у Лёшки не окажется твёрдого алиби.
      – Но ведь он уехал накануне, – удивилась Агния. – В любом случае у следствия возникнут к нему вопросы. Мне надо с ним поговорить до того, как нас потащат в прокуратуру.
      – К сожалению, я не знаю, где сейчас Астахов, – поморщилась Агния. – Телеграмму он дал с какого-то полустанка. Вот полюбуйся.
      Резанов терпеть не мог телеграмм, они его угнетали лапидарностью стиля. Но в данном случае Лёшка проявил недюжинные способности и умудрился уложить в пару строчек вопль растревоженной разлукой с любимой женой души. Послание гласило: «Я уползаю гадким ужом в расселину, чтобы потом вернуться к тебе бодрым соколом на крыльях любви».
      – Вечные шуточки, вечное нежелание и говорить, и жить всерьёз. Вечные метания из стороны в сторону. Ну, кажется, пристал к прибыльному делу, так держись за него. Ничего подобного, это не в характере Астахова. Он и ревность свою дурацкую выдумал, чтобы поссориться с Паленовым.
      – Почему ты так решила? – Потому что в этот раз действительно не было никакого повода, понимаешь, никакого.
      Резанов, как человек деликатный, не стал акцентировать внимание собеседницы на словах «в этот раз», хотя данная оговорка и наводила на размышления о том, что «в другой раз» повод возможно был. Что же касается желания Астахова, во что бы то ни стало рассориться с «дорогим шефом», то оно показалось Резанову подозрительным. Лёшка не был скандалистом. Никаких особых метаний за своим знакомым Резанов прежде тоже не замечал. Он всегда считал Астахова целеустремлённым человеком, готовым многим поступиться ради карьеры и денег. Из газеты-то Лёшка, кстати говоря, ушёл не в поисках свободы.
      – Откуда взялась эта пластина, Алексей тебе не рассказывал? – Я как-то случайно видела его с одним немолодым человеком, а когда спросила, то он засмеялся и ответил – «жрец».
      – А почему жрец? – удивился Резанов. – Понятия не имею. Но в лице незнакомца действительно было что-то аскетическое и сильное. Знаешь, такой суховатый, высокий и очень прямой, словно у него позвоночник совсем не гнётся.
      – Ты думаешь, что этот старик подарил ему каменную пластину? – Точно не скажу, – покачала головой Агния, – но какая-то связь здесь, наверное, есть. А «жрец» не такой уж и старый – лет шестьдесят разве что. – Ты держи меня в курсе, – сказал Резанов Агнии на прощание. – Думаю, что все, в конце концов, прояснится и обойдётся.
 
      Об этом знаменательном событии Элия мечтала всю жизнь, ну если и не всю, то с момента, когда еще совсем глупой девчонкой стала женой великого вождя Доху-о-доху, могущественного и непобедимого мужа. Во всяком случае, таким он ей казался издалека, во время торжественных церемоний, на которых ей доводилось бывать. И когда отец объявил о том, что выбор вождя пал именно на неё, она покраснела от радости, поскольку знала, что Доху-о-доху и его жёны находятся под покровительством божественного быка Огуса, который даёт мужчинам силу, а женщинам счастье испытывать эту силу на себе. Отец выглядел озабоченным, а мать расстроенной, поскольку приглядела уже другого жениха для дочери. Изель нравился Элии, он был наследником богатых родителей, и она стала бы его первой женой, но Изель не шёл, конечно, ни в какое сравнение с любимцем божественного быка Огуса, и Элия думала в ту минуту о незадачливом женихе без сожаления.
      Никакой радости в объятиях Доху-о-доху она не испытала. Вблизи он смотрелся не столь величественно, как издали. На нём не было ни пышного головного убора из перьев дукана, ни тканых золотом одежд, худое его тело заросло черными волосами, а на темени была пустота. Он сделал ей больно и сразу же ушёл, чтобы появиться вновь у её ложа только через много дней. Дело в том, что у великого Доху-о-доху было много жён, и хотя он часто жертвовал их божественному быку Огусу, на место ушедших тут же приходили жёны новые, более молодые.
      – Не гневи судьбу, Элия, – шептала ей служанка Фалия. – Этот хоть старик да один, а отдадут в Храм, там каждый тебя иметь будет за горсть медных оболов. Что выпало тебе, то и выпало.
      И Элия терпела, хотя и терпеть ей особенно было нечего, поскольку Доху-о-доху вскоре потерял к жёнам всякий интерес, предоставив им возможность развлекать друг друга, как заблагорассудится. Четырнадцать раз сезон дождей сменялся суховеями, а в жизни Элии не происходило никаких перемен. Молодые жёны сменяли старых, и она сама не заметила, как из жены младшей превратилась в старшую.
      – Скоро твой черёд, – сказала ей высохшая за это время Фалия. – Уж, наверное, лучше в Храме первому встречному отдаваться, чем вот так ни за что пропадать.
      И самое постыдное, Элия была с ней согласна. Хотя почему постыдное? Ведь в служении Огусу для девушки знатного рода нет ничего унизительного, ни она первая, ни она последняя. Вот только думать об этом не следует. Нехорошо воображать себя в объятиях Изеля, когда ты законная жена великого вождя. Да и небезопасно всё это. Три жены Доху-о-доху уже поплатились за желание испытать радость в объятиях других мужчин. Их бросили на съедение леопардам вместе с соблазнителями. В ушах Элии до сих пор звучали крики несчастных, а в глазах трепетали их окровавленные тела. Доху-о-доху не был злым человеком, просто обычай требовал наказания виновных, вот он и наказал. А с кастрата Калема сняли кожу за то, что любил золото больше, чем великого вождя. – Вот если бы он умер, наш великий вождь, да продлятся дни его вечно, тогда конечно.
      – А что тогда? – спросила Элия у служанки. – Новый вождь раздаст жён умершего своим приближённым, и, очень может быть, тебе привалит счастье в образе доблестного мужа. Надо только не сплоховать на ложе Огуса и продемонстрировать божественному быку свою любовь. Много лет тому назад в Эбире правил божественный Огус, входя в приглянувшегося ему мужа. И он же сам покрывал божественную корову Огеду на священном ложе. Говорят, что жизнь тогда была много лучше нынешней.
      – А почему он перестал приходить на нашу землю? – Вожди мешают божественному быку вернуться в Эбир и защитить своё стадо от жадных шакалов. Хотя, конечно, и мы гневим Огуса неразумием и ленью. Вот если бы нашлась женщина, похожая на божественную корову Огеду, то божественный бык не устоял бы. И вновь в Эбире наступили бы благословенные времена, не то, что сейчас: засуха следует за засухой, голод сменяется мором, а мор войной.
      Элия уже не слушала старую служанку, она думала о своём. С этой минуты Изель перестал тревожить её воображение, а его место занял божественный бык Огус. В этом, конечно, не было греха, ибо верной жене вождя не возбраняется думать о божественном Огусе в любом из его земных обличий. Возможно, Элия заходила слишком далеко в своих мечтах, но ведь она ни с кем ими не делилась, даже с Фалией, и потому великий вождь Доху-о-доху мог спать совершенно спокойно. – Раньше стоило только одной из жён пожаловаться на невнимание вождя, как его тут же душили, – продолжала бубнить Фалия.
      – Не может быть, – поразилась Элия. – А вот и может, – стояла на своём старая ворчунья. – Это означало, что божественному быку прискучила старая оболочка, и он жаждет нового воплощения, чтобы со свежим пылом заставить плодоносить наши поля и размножаться наш скот. – А жёны?
      – Их потому и ставили в позу божественной коровы, чтобы не обидеть Огуса. Ведь одна из них наверняка была его любимой женой Огедой, и он обязательно к ней возвращался, но уже в обновлённом обличии. Разве ж в прежние времена позволили бы вождю состариться на покое…
      Теперь Элия уже без всякого стеснения думала о смерти Доху-о-доху. Этот дурно пахнущий старик занимал чужое место, мешая божественному быку вернуться к своей Огеде. А ведь вполне может быть, что Огедой является она, Элия.
      Первой, с кем Элия поделилась своими соображениями, была Ледия, худенькая узкобёдрая блондинка с большими печальными глазами, которая не успела испытать даже тех куцых радостей, что выпали Элии на заре семейной жизни.
      – Он гневит Огуса, – горячо шептала ей на ухо Элия. – Он препятствует воле божественного быка.
      Слова Элии нашли отклик не только у Ледии, но и у других жён престарелого Доху-о-доху. И частенько, собравшись для омовения и отдохновения вдали от злых глаз кастрата Глера, они обсуждали эту волновавшую всех проблему. – Может быть, Доху-о-доху не виноват, – сказала однажды Сегия. – Просто нашим мужчинам не хватает смелости, чтобы помочь ему переселиться в сады Иллира. – Правильно, – подхватила Элия. – Бедный и несчастный Доху-о-доху, он так устал управлять Эбиром. – Ему наверняка хочется в сады Иллира, – поддержала её Агия. – Там к нему опять вернуться молодость и здоровье.
      А потом все очень долго молчали, пока Элия не произнесла тихим голосом, что Доху-о-доху помочь просто некому, кроме его жён. Ведь все они так любят своего мужа и так жаждут его осчастливить.
      Старуха Фалия отправилась к гадалке в один из самых грязных притонов Эбира и принесла от неё волшебный эликсир вечной молодости. А ещё через день великий вождь Доху-о-доху, задыхаясь от счастья, отправился в чудесные сады Иллира, оставив безутешными двадцать пять своих жён. Элия прилежно исполняла все положенные по обычаю обряды и ждала…
      Ждала той самой минуты, когда сольётся в экстазе с новым избранником на ложе божественного Огуса. И кто знает, быть может, сам божественный бык захочет назвать её своей Огедой. Ей верилось в это до того момента, когда она узнала, что ее суженным, волею нового вождя Фалена, стал некому неведомый эбирский барабанщик. Это был такой удар, что Элия едва не завыла от тоски. Не было никакого сомнения в том, что божественный бык не пожелает войти в тело простолюдина, когда для него открыты тела двадцати четырёх самых знатных эбирских вельмож. И никогда уже Элии не стать божественной коровой Огедой и не слиться в любовном экстазе с божественным быком. Стоило отправлять в сады Иллира Доху-о-доху, чтобы получить взамен столь жалкую личность, не способную даже держаться с достоинством в приличном обществе. И почему Элии так не везёт с мужьями?!
      Верховный жрец храма Огуса, старый, но ещё бодрый Атемис стоял у священной плиты, опираясь на посох, увенчанный рогами. Рога еще большего размера украшали его бритую голову. Выглядел, он внушительно и почти свирепо. Вдоль прокопчённых стен храма стаяли младшие жрецы, с такими же как у Атемиса посохами в руках, и железные рога тускло поблескивали в свете чадящих факелов.
      Несмотря на обилие факелов, в огромном храме царил полумрак. Солнечный свет пробивался лишь через небольшое отверстие в потолке, расположенное над священным ложем. Именно через это отверстие приходил божественный Огус к своей Огеде в давние счастливые времена. Первой к священному ложу подошла Сегия, и последний луч уходящего на покой солнца ласково скользнул по её ягодицам. Жрец ударил посохом по серому камню, и где-то за стеной мелкой дробью отозвались барабаны.
      Лица Сегии Элия не видела, но могла представить, что та сейчас испытывает, да и сама замерла в предчувствии чуда. Но ничего удивительного не произошло, если не считать того, что знатный муж Регул справился со своими обязанностями. Элии показалось, что жрец Атемис не слишком дружелюбно покосился на торжествующего Регула, но ведь у старого кастрата нет никакой реальной власти, а Регул один из самых близких к новому вождю вельмож. Жрецы потеряли влияние в Эбире с тех самых пор, как божественный Огус в последний раз сошёл к своей Огеде в образе прекрасного юноши. Но пребывал он на грешной эбирской земле недолго и вскоре покинул бренное тело. А Эбиром с тех пор стали управлять великие вожди и знать, оттеснив жрецов, огорчивших божественного Огуса.
      Лицо жреца Атемиса вдруг осветилось торжествующей улыбкой, и его длинный посох обрушился сначала на плечи почтенного Псахаса, а потом на спину растерявшейся Ирии, которая продолжала стыть в позе божественной коровы, хотя барабаны за стеной Храма смолкли. Ирия всегда была немножко рассеянной, к тому же она была страшно ленивой, чем раздражала старшую жену Доху-о-доху, но когда жрецы стали бить её бичами и гнать из храма на городскую площадь, Элия едва не расплакалась.
      А дальше пошло хуже и хуже, и всё чаще тяжёлый посох Атемиса опускался на согбенные спины и беззащитные плечи, и с остервенением свистели жреческие бичи.
      Теперь Элия смотрела на своего избранника уже другими глазами, поскольку именно от его усилий зависела её будущая судьба. Конечно, он не знатного рода, но кое-что из наследства Доху-о-доху перепадёт и на его долю, да и сама Элия достаточно богата, чтобы прожить жизнь в относительном благополучии. Пусть она не будет божественной коровой, но не будет и рабыней, доживающей жизнь в грязи и унижениях.
      Может быть, неприлично шарить в складках мужской одежды, но ведь этот человек не был знатным мужем, он был всего лишь барабанщиком, а потому Элия вправе…
      Она удивилась, поскольку ничего подобного не предполагала обнаружить. Элия вдруг почувствовала волнение, оно пошло от рук к голове, а уж потом растеклось горячей волной по телу и сосредоточилось внизу живота. У Элии кружилась голова, она уже не смотрела в сторону священной плиты, то, что происходило в ней самой, было куда интереснее и захватывало её целиком. Она едва не пропустила момент, когда жрец поднял посох, приглашая её на ложе Огуса. Элию грубо подтолкнули в спину, и только тогда она опомнилась. – Идём, – сказал Элия барабанщику. – Скоре.
 
      Ксения проснулась оттого, что в комнате стало совсем темно, поначалу ей показалось, что наступила ночь, но потом она поняла, что это всего лишь испортилась погода. Несколько минут она с интересом рассматривала спящего на спине Резанова и осталась осмотром вполне удовлетворена. В общем, она не ошиблась в выборе пять лет назад. Несмотря на интеллигентскую заумь, Серёженька мужик не из последних, а главное обладает редкой способностью удивить не только в философской дискуссии, но и в постели. И это после пяти лет знакомства. Не будь он столь легкомысленным, возможно она и стала бы строить на его счёт далеко идущие планы. К тому же он моложе её на целых три года. Рано или поздно, но это неизбежно скажется. Удивительно уже то, что их связь длится целых пять лет, и никаких признаков охлаждения она в нём пока не замечает. Скорее уж наоборот: он становится всё жаднее и жаднее до её тела, которое всё-таки не удаётся сохранить в первозданных формах, несмотря на немалые усилия к тому прилагаемые.
      Ксения легко соскочила с дивана, не потревожив спящего Резанова, и отправилась в ванную. То ли душ на неё так подействовал, то ли ей вспомнилось нечто, связанное с водой, но она вдруг ощутила неясное беспокойство. Кажется, она всё-таки видела сон, и сон тот был связан с дождём. Она вдруг вспомнила чёрный провал над головой и воду, с шумом падающую оттуда. Это был самый настоящий ливень, можно сказать, потоп, хотя совершенно непонятно, почему она вдруг это вспомнила. Может быть потому, что под дождём с ней происходило что-то очень хорошее и приятное? Как жаль, что она совершенно не помнит своих снов, не исключено, что они ещё более красочны, чем у Сергея. Стоило бы соврать ему что-нибудь эротическое, дабы у него глаза на лоб полезли. Но как назло именно сейчас Ксении на ум ничего путного не приходит. В голове крутится чернуха, не имеющая к эротике никакого отношения.
      Резанов проснулся и теперь нежился хорошо погулявшим котом на лежанке. Вот ведь лентяй, честное слово, а на теле не жирнки. Хотя покушать любит. И куда у него всё это уходит? А тут схватила лишнюю калорию, и вот уже юбка не сходится.
      – Хозяйка, в этом доме кормят? – Резанов с любопытством разглядывал Ксению. – Во-первых, хозяин в этом доме ты, а во-вторых, что ты на меня так смотришь, словно прицениваешься?
      К удивлению Ксении, Резанов слегка смутился, что с ним случалось чрезвычайно редко. – Мне на днях показалось, что ты очень хочешь родить.
      – Что? – Ксения от удивления едва не выронила полотенце, которым вытирала голову. – И часто у вас бывают галлюцинации, молодой человек? Кстати, когда ты, наконец, купишь фен, Резанов, это же сплошное безобразие.
      Вообще-то раздражение её относилось к неуместному замечанию Резанова, но выплеснула она его в совершенно другую форму.
      – Ты извини, конечно, – гнул своё Резанов. – Возможно, я не совсем правильно выразился: родить хотело твоё тело. Прошу прощения за дурацкую рифму.
      – А от кого хотело родить тело, оно тебе случайно не сказало? – Ксения возмущённо фыркнула, не в силах сдержать негодование. – Ты иногда бываешь поразительно бестактен.
      – Прости, дорогая, – Резанов чмокнул её со вкусом в щёку. – Но твой гнев наводит меня на мысль, что я всё-таки прав.
      За свою проницательность Резанов тут же был отправлен на кухню, чистить картошку. Нашёл чем шутить, кот мартовский! А может, это скрытое предложение руки и сердца? Неужели он к ней так привязался за пять лет? О ребёнке мужчины, подобные Резанову, ведут речь только в том случае, когда деваться некуда. Но ведь Ксения сама ещё не решила, будет рожать или нет. А если будет, то говорить ли Резанову, что ребёнок от него или лучше промолчать? Хотя этот вопрос, конечно, придётся как-то решать. Замужем Ксения уже четырнадцать лет и нельзя сказать, что в замужестве ей плохо. Правда, и Резанов очень удачно пристроился сбоку. Александр всё-таки человек другого плана, совершенно на Резанова не похожий, но, безусловно, обладающий рядом положительных свойств. Кто бы ещё с таким терпением сносил её безобразные выходки? Если Ксения сама вслух не назовёт Резанова отцом ребёнка, то Костиков, пожалуй, промолчит. Хотя сомнений в своём отцовстве у него будет более чем достаточно. А точнее, их вовсе не будет, учитывая характер их отношений в последние несколько месяцев.
      Александр ею дорожит, ну пусть не столько ею, сколько налаженным бытом. Да и годами он уже не мальчик, далеко за сорок. В его годы тяжело резко менять жизнь. А потом, у них есть дочь, и расставаться с ребёнком по вине взбрыкнувшей мамаши он вряд ли захочет. Но, конечно, Резановский ребёнок в семье и сам Резанов, в качестве приходящего отца – это для Костикова будет слишком. Всё-таки приличия надо соблюдать. – Между прочим, королева, не прикажите ли обед вам постель подавать?
      Вообще-то Резанов был прав в своём возмущении: манкировать обязанностями даже по причине задумчивости не очень-то красиво. – Что-то ты, по-моему, никак проснуться не можешь, – посмотрел на Ксению Резанов. – Сон, что ли, страшный видела?
      – Не видела я никаких снов.
      Ответ прозвучал неожиданно резко, и она сама удивилась негативному всплеску эмоций. Потому и поцеловала его в губы, чтобы как-то загладить неуместную вспышку. – Видела дождь, но никак не могу понять, к чему бы это? Как ни старалась, ничего не вспомнила, кроме мрачного зала, почти чёрного от копоти.
      Ксения нахмурилась, потому что как раз в эту минуту увидела совершенно отчётливо мрачного старика, державшего в руках длинный посох, увенчанный двумя похожими на рога жалами. – Жрец ещё там был – Атемис. – Успокойся, – Резанов ласково погладил её по волосам. – Эка невидаль, сон. – Да, наверное, – Ксения уже пришла в себя и немного удивилась глупому своему страху. – Сон был эротическим? – пришёл он ей на помощь. – И поза, наверное, была та же.
      В словах Резанова ей почудилась насмешка, поэтому и ответила ему почти резко: – Да, стояла в позе божественной коровы Огеды и ждала прихода божественного быка Огуса – ты это хотел знать?
      Только по удивлённым глазам Резанова Ксения поняла, что в её словах было нечто новое и для него, и для неё, а потом осознала, что, собственно, сказала. И потёрла в растерянности виски. Выходит, что-то там было, в этой голове, но это что-то никак не хотело себя обозначить и прорывалась наружу странными обрывками.
      – Ты не волнуйся, – успокоил её Резанов. – О быке Огусе я тебе сказал, а твоя Огеда, это производное от моего быка. Я думаю, на тебя подействовал рисунок на камушке.
      Этот рисунок она видела не только на крохотной пластине, но и на большой плите. Теперь она вполне отчётливо представляла всю картину: и себя в этой позе, и жреца Атемиса, поднявшего свой грозный посох…
      А потом сверкнула молния. Опускаясь на плиту Элия уже знала, что он придёт – божественный бык Огус непременно придёт к своей Огеде. Она ощущала его приближение всем телом, дрожащим в нетерпеливом ожидании. И когда сверкнула молния, осветившая перекошенные ужасом лица жрецов и знати, она не испугалась, а только чуть осела назад, чтобы принять в себя божественную силу. Эта сила заполнила её всю и вибрировала в ней столь неистово, что грозила разметать её податливое тело по отдалённым уголкам храма. Божественный бык издал рёв торжества прямо над её ухом, но она не испугалась этого рёва, а отозвалась на него протяжным стоном, признавая свою слабость и прося защиты.
      Оказывается, шёл дождь, а Элия заметила это только сейчас и с наслаждёнием захватила несколько капель высунутым языком. А божественный бык утолял жажду, слизывая влагу прямо с её спины, и это было Элии почему-то особенно приятно. Дождь не был обычным явлением в Эбире в это знойное время, скорее уж его можно было назвать чудом. И это чудо, конечно же, совершил он, божественный бык Огус, который пришёл к своей Огеде, воспользовавшись для этой цели телом простого эбирского барабанщика, и отвергнув тела знатных вельмож и даже самого Фалена.
      Видимо до этой простой мысли додумалась не только Элия, сидевшая у ног божественного возлюбленного, но и жрец Атемис, который поднял вдруг грозный посох. И прежде чем Фален сумел вымолвить хотя бы слово, два острых рога пробили его широкую грудь. Ноздри Огуса дрогнули, а по телу сверху вниз прошла крупная дрожь. Божественный бык одобрил действия жреца. – Огус сам будет править своим народом, – громко произнёс Атемис, и в глазах его сверкнуло торжество.
      И никто из стоящих в храме знатных эбирцев не посмел ему возразить. Жрец Атемис подал знак подручным, и тело Фалена унесли с глаз долой. А на голову божественного быка Огуса возложили корону с двумя золотыми рогами, грозно торчащими в сторону непокорных. И на голову божественной коровы Огеды тоже водрузили её рога. Она приняла их со смирением.
      Огеде показалось, что Огус заколебался, не решаясь ступить на плиты, залитые кровью Фалена, и тогда она помогла ему, ступив в кровь первой. А дождь всё лил и лил, и очумевшая толпа замерла на площади в ожидании новых чудес. Божественный бык Огус, после долгого перерыва, вновь ступил на землю своего народа в скромной оболочке простого эбирского барабанщика, выразив тем самым презрение знати и подчеркнув свою любовь к простолюдинам. А потому толпа взвыла от счастья, увидев, наконец, своего бога, который шёл упругой поступью к высокому помосту, чтобы явить себя во всём блеске Эбиру, и тело его блестело в каплях благословенного дождя.
 
      – Огус-это ты, – сказала Ксения и посмотрела на Резанова почти с ужасом.
      Кажется, она не сразу поняла, что находится уже не в кухне, а в комнате на диване, и Резанов осторожно гладит её по волосам: – Всё это ерунда, – сказал он, ласково улыбаясь. – Ты просто испугалась грозы, молния ударила слишком уж неожиданно. – Я вспомнила, я всё вспомнила.
      – Вот и хорошо, – Резанов засмёялся почти весело. – Но это сон, понимаешь, всего лишь сон, который теперь уже можно забыть.
      Смех Резанова подействовал на Ксению отрезвляюще и успокаивающе, во всяком случае, дрожь прошла, и она почувствовала необычайную легкость во всём теле. Ей было уютно в объятиях Резанова, и дождь за окном её не раздражал, а скорее успокаивал. Она только обняла Сергея за шею и прижалась к нему потеснее. Шея у него была надёжная, как у быка Огуса. Хотя об этом эбирском божестве лучше бы не вспоминать, на сегодня Ксении действительно хватит впечатлений.
      Ксения уснула, и Резанов осторожно укрыл её одеялом. Пропади он пропадом этот дурацкий камень, вместе с нарисованным на нём быком. Вот уж не думал Резанов, что женщина, которую он знал пять лет, окажется такой впечатлительной. Пораскинув умом, Сергей пришёл к выводу, что дело здесь не только во впечатлительности. Что-то с Ксенией было не так. Никогда прежде она не проводила в его квартире столько времени, как последние два месяца. Могло показаться, что она потеряла голову от любви. Но Резанов отлично знал, что никакая страсть не способна сделать расчётливую Ксению безголовой. Были все основания полагать, что дело здесь не в страсти, а в страхе. Быть может, в страхе не до конца осознанном, в котором Ксения не хочет признаваться даже самой себе. И сон её можно лишь условно назвать повторением Резановского сна. Рассказ Ксении был сбивчивым, но всё-таки кое-что Резанов из него уяснил. Например то, что Фален был убит, а ведь в Резановском сне ему предстояло стать великим вождём эбиреков. И убит был Фален злобным жрецом Атемисом. И уж конечно спор у них шёл о власти.
      Фален – странное имя, но ведь это имя из Резановского сна. Сергею вдруг пришло в голову, что Фален, это Паленов – созвучие имён более чем очевидно. Но тогда кто же такой Атемис, нанёсший Паленову роковой удар? Ведь в Резановском сне Атемиса не было. Резанов понятия не имел, были ли у Ксении дела с Паленовым, но убитого бизнесмена она знала, и уж конечно его трагическая смерть произвела на неё впечатление. И здесь расхожее изречение, что все, мол, под Богом ходим, вряд ли может служить утешением для таких, как Ксения. Под Богом ходим все, это верно, но у некоторых этот путь ещё и под оптическим прицелом, что, конечно же, не может не нервировать впечатлительные натуры.
 
      Подъехав к роскошному зданию с горделивой надписью по фасаду, Резанов аккуратно прикрыл дверцу своего пошарпанного до неприличия «Москвичонка» и тут же сделал вид, что не имеет к этой консервной банке никакого отношения, а приехал сюда если и не на роскошной «Тойоте», то на «Вольво» наверняка. Во всяком случае, значительность в выражении лица, и благородство в осанке на это неопровержимо указывали. – Вы по личному делу? – Я журналист, – сказал истинную правду Резанов. – У меня даже личные дела имеют оттенок общественной пользы.
      Фраза была замысловатой, и Рёзанов сам не совсем понял, что сказал, а уж от молоденькой секретарши требовать понимания было просто бессовестно. Вообще-то, по мнению Сергея, Ксёнии следовало бы взять секретаршу посолиднее, поскольку от этой девчушки проку наверняка немного. Нет, если бы Ксения была мужчиной, то Резанов её понял бы, девчонка совсем недурна: в меру длинноногая, с большими глазами на худом скуластом лице и с целой копной белокурых волос.
      В святая святых его всё-таки пропустили, но хозяйку кабинета он узнал не сразу. Ксения никогда почти не повязывала голову платком, разве что лёгкой косынкой, выходя на улицу в ветреную погоду, а уж со своими волосами она носилась так, что Резанова порой зло брало. Взять хотя бы фен, который он всё время забывал купить, и о котором она ему каждый раз напоминала. Несколько раз он советовал Ксении подстричься, но его советы оставляли без внимания. А сейчас Резанову показалось, что Ксения последовала его совету, но, кажется, не совсем удачно. Видимо, вид опешившего Резанова сильно расстроил Ксению, потому что она тут же отвернулась к окну. Её фигура на фоне этого огромного окна выглядела потерянной, и Резанов, пожалев Ксению, ругнул себя за дурацкую реакцию.
      – Ты что, в монастырь собралась, – спросил он её с улыбкой, обнимая сзади за плечи.
      Ксения заплакала совершенно неожиданно для Резанова, и не просто заплакала, её буквально затрясло от рыданий. Резанов развернул Ксению к себе и прижал обвязанную платком голову к плечу.
      – Да будет тебе, Ксюша, подумаешь, испортила причёску.
      – Я не испортила, – сказала она сквозь слёзы. – Я побрила голову. – Побрила? – удивился Резанов. – А зачем?
      – Жрец Атемис посоветовал. Иначе кто-нибудь использует мои волосы для магических заклинаний ребёнку во вред.
      Сказать, что Резанов удивился её словам, значит, ничего не сказать, он просто испугался. Ему-то казалось, что история с дурацкими снами давно уже выветрилась из её головы.
      – Я беременна, Серёжа. – Это ты тоже от жреца Атемиса узнала? – Нет, сама догадалась.
      – Ну, хоть тут без мистики, – вздохнул с облегчением Резанов. – Тебе нужно отдохнуть, всех денег всё равно не заработаешь, а здоровьем бросаться не следует. – Ладно, – Ксения, кажется, взяла себя в руки. – Я подумаю. Ты сегодня вечером свободен? Хочу сходить в ресторан, слегка развеяться.
      Резанову показалось, что ресторан не самое подходящее место для беременной женщины, но вслух он ничего такого говорить не стал. В конце концов, Ксении виднее.
      – Я свободен вечером, буду ждать тебя у входа.
      В «предбаннике» Резанов одарил улыбкой хрупкую секретаршу. Однако ответной реакции не дождался, у девчушки был уж слишком напуганный и встревоженный вид. Резанову даже показалось, что она хочет сообщить ему что-то важное, но не решается.
      – Проблемы? – Резанов дружески подмигнул блондиночке. – А вы родственник Ксении Николаевны? – в свою очередь полюбопытствовала секретарша.
      – Видишь ли, детка, – по-отечески улыбнулся Резанов, подсаживаясь к столу, – твой шеф – молодая женщина, у которой, помимо деловых, имеются и другие интересы. Понимаешь?
      – Да, – кивнула головой секретарша, и лицо её порозовело от смущения.
      А ещё утверждают, что наша молодёжь не в меру развратна, насмотрелась-де того, что их родителям даже в похабных снах не снилось. Но если судить по горевшему в краске смущения лицу этой девочки, то старшее поколение в который уже раз ошиблось в младшем.
      – Тебя как зовут? – спросил Резанов, дабы перевести разговор в более непринуждённое русло.
      – Лидия, – отозвалась блондиночка и тут же без передыха добавила. – Ксении Николаевне угрожали сегодня. – Кто? – Не знаю, – покачала головой Лидия. – Мужской голос по телефону. Я случайно слышала.
      – О чём был разговор?
      – Я не поняла, – голос Лидочки дрогнул. – Сказал только: будешь упрямиться – тебя ждет участь Палёного. А Палёный, это ведь Паленов, которого убили недавно. – А больше никаких имён не называли? – Я не слышала, – испуганно покосилась на дверь кабинета Лидия. – Ты давно у Ксении Николаевны работаешь?
      – Три месяца. – Бизнес работа нервная, – пояснил неофитке Резанов. – Люди срываются, часто ругаются попусту и угрожают не всерьёз. Так что ты особенно не пугайся. Но если услышишь что-нибудь подобное – звони мне. Договорились? – А я ваши статьи читала, – призналась Лидия и вновь покраснела. – Мне понравилось.
      – Выходит, мы с тобой давние знакомые, а значит, есть все основания дружить и дальше.
      На этом Резанов расстался с застенчивой секретаршей, озабоченный случившемся гораздо больше, чем захотел показать испуганной девушке.
 
      Чеботарёв встретил старого друга почти равнодушно, словно расстался с ним накануне, хотя, по прикидкам Резанова, виделись они в последний раз полгода назад. Впрочем, эти шесть месяцев не оставили на покрытом вечным загаром лице Виктора никаких следов. И все с тем же насмешливым скепсисом смотрели на мир его прищуренные глаза. Фигура Чеботарёва тоже не претерпела существенных изменений, и не похоже было, что он собирается когда-нибудь потолстеть. Те, кто имел неосторожность посчитать его худую и не слишком представительную фигуру слабой, очень скоро раскаивались в своей опрометчивости, ибо Чеботарёв обладал отменной реакцией и хорошо поставленным ударом, который Резанов, грешивший по молодости лет боксом, имел возможность попробовать собственными боками. Было время, когда они практически не расставались, но потом жизнь развела их по разным углам.
      – Что новенького? – задал традиционный вопрос Чеботарёв, наливая Резанову чай в пиалу, разукрашенную цветочками и райскими птичками.
      – Потихоньку сходу с ума.
      Виктор бросил на гостя быстрый оценивающий взгляд:
      – Сейчас вся Россия сходит с ума, так что ты не одинок в своём помешательстве.
      Сидел Чеботарёв на стуле основательно, чай пил не торопясь, отхлёбывая мелкими глотками, словно получал от этого скучнейшего в своей традиционности напитка неизъяснимое наслаждение. Надёжность и всегдашняя уверенность в собственных силах были главными достоинствами Виктора Чеботарёва. Если мир и рухнет, то только после того, как Чеботарёв с гостем почаевничают и обсудят все проблемы.
      – Читал я твои статьи, Серёжа: и те, что от Резанова, и тё, что от Неразова – блажишь, старик.
      – Углядел, – Резанов огорчённо покачал головой. – А я-то думал, что хорошо замаскировался.
      – Служба такая, – поскромничал хозяин. – Иной раз и рад бы сморгнуть, да уже, видимо, в привычку вошло всё замечать и за всё спрашивать.
      – Так уж и за всё? – не поверил Резанов. – Уел журналист, – засмеялся Чеботарёв. – Видит око, да зуб неймёт. А что касается статей – твоё счастье, что наша политизированная интеллигенция только себя читает, в крайнем случае, товарищей по борьбе, а то стоптали бы тебя в два счёта.
      – Интересно, – задумчиво протянул Резанов. – Значит, будут бить? – Ты выкладывай свои горести, Серёжа, я же вижу, что ты не просто так пришёл. – Даже не знаю с чего начать, – вздохнул Резанов. – Начну, пожалуй, вот с этого.
      Чеботарёв с видимым интересом взял из рук гостя каменную пластину. Рисунок, однако, не произвёл на него особенного впечатления.
      – Семейная реликвия? – Гонорар за проделанную работу, – поправил Резанов. – Или, точнее, плата за оказанную услугу. Ты мою статью о Паленове читал? – Так это Паленов тебя отблагодарил? – Нет, – покачал головой Резанов. – Лёшка Астахов. Статью он написал. Я бы не стал тебе всё это рассказывать, если бы не появилось целых два «но». Первое, Астахов внезапно уехал за день да убийства Паленова, огорчив и взволновав жену, и второе, Ксении звонил какой-то тип и угрожал расправой, намекая на участь Паленова.
      – Это Ксения тебе о звонке рассказала? – Нет, секретарша. Но с Ксенией творится что-то неладное. Началось всё с моего сна.
      Резанов пересказал Чеботарёву сначала содержание своего сна, потом Ксеньиного. Виктор слушал внимательно, и глаза его оставались серьёзными на протяжении всего повествования.
      – Ксению нужно показать врачу.
      – Я думаю, что у Ксении это не совсем сон – раньше она их никогда не видела, точнее, не помнила содержания.
      – То есть она фантазирует на заданную тобой тему? – Что-то вроде этого, – кивнул головой Резанов. – Правда, Агния мне сказала, что рисунок на камне обладает колдовской силой, но для прагматика вроде тебя подобные утверждения – не аргумент.
      – Ну почему же, – возразил Чеботарёв. – Вещицу это утверждение не характеризует, а вот Агнию – очень даже. А нак камешек вновь у тебя оказался, ведь ты же подарил его Ксении?
      – Ксения в последнее время, можно сказать, переселилась ко мне. И, похоже, сделала это неспроста.
      – Ты ей кажешься более надёжной защитой, чем благоверный? – Не знаю, – честно признался Резанов. – До убийства Паленова Ксения вела себя совершенно спокойно. Никаких признаков страха я за ней не замечал. Если бы не звонок, то я бы до сих пор считал, что всё дело в беременности.
      – А беременна она от тебя? – уточнил Чеботарёв. – Да, от меня.
      – Какие у неё отношения с мужем, ты не в курсе? – Интеллигентный человек, – пожал плечами Резанов. – Я, правда, видел его всего несколько раз, да и то мельком. Но он известен в научных кругах, автор нескольких монографий.
      – Которые печатались на деньги Ксении, – дополнил Чеботарёв. – Не могу знать, – рассердился Резанов. – Я в чужие бумажники заглядывать не привык.
      – Мне это тоже не доставляет удовольствия, – отпарировал Чеботарёв, – но приходится иной раз. А круг научных интересов Александра Аверьяновича, если не ошибаюсь, распространяется на культы Древнего Востока.
      – Откуда ты знаешь? – удивился Резанов. – Слышал краем уха, – отмахнулся Чеботарёв. – Астахов, конечно, в курсе ваших с Ксенией отношений? – Он нас и познакомил, – подтвердил Резанов. – С профилактической целью, дабы я не вздумал засматриваться на Агнию.
      – Астахов, сколь я помню, человек мстительный, ревнивый и себе на уме. – Да брось ты, – махнул руной Резанов. – Не было у нас ничего с Агнией и даже не намечалось.
      – Занятно, – протянул Чеботарёв. – А за Ксенией присматривай. Заметишь что-нибудь подозрительное, сразу же звони мне, и не вздумай разыгрывать из себя героя. По нынешним временам в твоём Эбире безопаснее, чем в России.
      Чеботарёв проводил своего несколько успокоенного дружеским разговором гостя и покачал головой: нервное время. Настолько нервное, что у людей мозги набекрень съезжают без всякого к тому повода. С Резанова спрос невелик – творческой личности сам Бог велел время от времени сходить с ума, а вот от Кceнии Виктор ничего подобного не ожидал. Очень трезвая во всех отношениях женщина, и вдруг-божественная корова Огеда. Наверняка этот российско-эбирский барабанщик Элем Резанов запудрил бабе мозги.
      Чеботарёв налил в пиалу уже изрядно подстывшего чая и отхлебнул поити машинально, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Как ни крути, а история всё-таки странная. Об убийстве Паленова Чеботарёв, разумеется, был наслышан, хотя дело вёл совсем другой человек. Вмешательство в расследование было бы нарушением и закона, и профессиональной этики. С другой стороны, никто ведь ещё не доказал, что угрозы в адрес Ксении и убийство Паленова как-то связаны между собой.
      Агния Чеботарёва вспомнила, хотя и не сразу – встречались несколько раз в компаниях. Виктор был тогда почему-то уверен, что у Резанова с Агнией роман, но, выходит, ошибся. На встречу Астахова согласилась сразу, слегка удивив Чеботарёва покладистостью. Отсутствие мужа, видимо, всерьёз её волновало, в противном случае она, конечно же, постаралась бы уклониться от встречи со следователем прокуратуры.
      Агния почти не изменилась с тех пор, как он её в последний раз видел, разве что краски на лице стало поменьше или качество её улучшилось. Впрочем, судьей себя в этом вопросе Чеботарёв не считал, поскольку, по мнению некоторых особ, был излишне старомоден.
      Астахова догадывалась о предмете разговора, но сохраняла спокойствие. Очень может быть, что дело выеденного яйца не стоит, но, возможно, Агния принадлежит к числу женщин, умеющих владеть собой в любых обстоятельствах. Чеботарёв слишком мало знал эту эффектную женщину, чтобы составить о ней определённое мнение.
      Поданная Виктору при встрече рука была холёной, увенчанной целым созвездием бриллиантов небольшой величины. Да и платье Астаховой выдавало благополучную особу: либо преуспевала она сама, либо – её муж.
      Чеботарёв заказал кофе и вопросительно посмотрел на даму. – Нет, спасибо, – улыбнулась Агния. – Свою норму я уже выпила и съела. – Вас, наверное, удивил мой звонок?
      – Нет, – покачала головой Агния. – Я ведь была знакома с покойным Паленовым, а значит, прокуратура рано или поздно должна была задать мне свои вопросы.
      – Я не расследую дело Паленова. В прокуратуру вас ещё вызовут. Меня, собственно, интересует Резанов.
      – А что он натворил?
      – Кто-то угрожал Ксении Костиковой, хорошей его знакомой, вот он и обратился ко мне.
      – Хорошая знакомая Резанова вращается в таких сферах, где взаимные угрозы явления не такие уж редкие, – ехидно заметила Агния.
      – Да, наверное, – легко согласился Чеботарёв. – Но меня заинтересовала пластина, которую презентовал Резанову ваш муж.
      – Она что, краденная? – Вроде нет, – усмехнулся Чеботарёв. – Просто она так зачаровала Ксению Николаевну, что Сергей Михайлович всерьёз опасается за здоровье женщины. – Шутите? – недоверчиво улыбнулась Агния.
      – Нет, не шучу, – серьёзно ответил Чеботарёв. – Ваш муж, кажется, интересовался культами древнего Востока?
      – Было, – подтвердила Агния, – Даже книгу собирался написать. Он и в институт Востока ходил и там познакомился с Костиковым, мужем Ксении. Александр Аверьянович Астахова консультировал. Книгу Алексей так и не написал, но хорошие отношения с сотрудниками института сохранил. Особенно с Певцовым Василием Степановичем, очень приятным человеком, доктором наук. Скорее всего, эту пластину ёму подарил либо Певцов, либо Костиков.
      – Алексей в последние годы занимался бизнесом, если не ошибаюсь? – Чем он только не занимался, – махнула рукой Агния. – Характер у него легкомысленный. Эмоций много, а толку мало. Шуточки ещё его бесконечные и совершенно дурацкие. Вот почитайте.
      Чеботарёв взял из рук Агнии телеграмму и прочёл вслух с удивлением в голосе:
      – «Наш скорбный труд не пропадёт, из искры возгорится пламя». Это Алексей прислал, здесь нет подписи?
      – Стиль его, – подтвердила Агния. – Когда мы с ним в ссоре, он всегда шлёт мне телеграммы подобного содержания. Поначалу меня это раздражало, но с годами притерпелась.
      Кажется, эту женщину волновало долгое отсутствие мужа, хотя она и пыталась это скрыть. А телеграмму мог отправить кто угодно, не обязательно Алексей Астахов. Но в этом случае отправитель должен быть в курсе Астаховских привычек.
      – Занятно, – задумчиво проговорил Чеботарёв. – В розыск подавать не собираетесь? – Подожду недельку. Он ведь и раньше, случалось, исчезал на несколько дней.
      Чем больше Чеботарёв слушал Агнию, тем меньше ему нравилась вся эта история с быками. Каким бы ни был Астахов шутником, его отсутствие в свете разворачивающихся событий не может не настораживать. Да и телеграмма, как показалось Чеботарёву, содержит в себе намёк на важные обстоятельства.
      – Если не возражаете, то я наведу по своим каналам кое-какие справки. – Наводите, – разрешила Агния. – Я что-то стала за него волноваться.
 
      Ночное дежурство выдалось у Чеботарёва на редкость удачное, он даже успел выспаться, никем не потревоженный почти до самого утра. И только когда в плохо помытых окнах дежурной комнаты забрезжил рассвет, поступил всегда неожиданный сигнал тревоги. Судя по огорченному лицу эксперта-криминалиста Пряхина, дело было нешуточным, и Чеботарёв отмобилизовался почти мгновенно. Сашок уже завёл своего потрёпанного мустанга, и тот судорожно бил копытом в щербатый асфальт. Бывают же такие таратайки, прости господи, способные не только остатки сна вытрясти, но и душу в придачу.
      – Три трупа, Виктор Васильевич, – Корытин даже крякнул от возмущения. – Ну почему именно мне так везёт, ведь самая малость до конца дежурства осталась.
      У Корытина предстоящий день был ответственным – юбилей тёщи, вот он и злился по поводу столь не ко времени свалившихся неприятностей. Неизвестно теперь, когда освободишься.
      Инспектор ГИБДД, нервно куривший возле своего мотоцикла, при виде приближающейся машины бросился ей навстречу чуть ли не бегом.
      – Случайно заскочил, – пояснил он. – Тормознул мотоциклиста, а он вздумал убегать, да и чёрт бы с ним, а я с дуру начал его преследовать, ну и нарвался на этих. Сначала думал, что авария, а потом…
      Инспектор был прав: на аварию это мало похоже. Машина действительно была опрокинута на бок, но тела лежали в стороне, причём настолько в стороне, что вряд ли их отбросило на такое расстояние при столкновении.
      – Скорее всего, их встречная машина сбила, – Корытин вопросительно глянул на следователя.
      – Может, просто драка, – ответил за Чеботарёва эксперт. – И с кем же они интересно дрались? – скептически хмыкнул Корытин. – Если судить по состоянию тел, то с Кинг-Конгом.
      Чеботарёв осмотрел «Жигули»: непохоже, чтобы они перевернулись на скорости, даже стёкла остались целы. Скорее уж какие-то шутники, проходя мимо, опрокинули машину на бок.
      – Не такими уж беззащитными были эти молодые люди, – Корытин брезгливо, двумя пальцами, поднял с земли пистолет.
      – Проверь, стреляли из него или нет, – попросил Чеботарёв эксперта. – Похоже, стреляли, – кивнул головой Пряхин. – Одной пули в обойме не хватает.
      Значит, в последнюю минуту увидели опасность и решили защищаться, но, судя по тому, что выстрел был сделан всего один, события развивались стремительно. Что же их так напугало, прямо не лица, а маски ужаса? И непохоже, что убегали. Если уж бежать, то по направлению к заброшенному дому, где машине не развернуться, а эти почему-то бросились к дороге, на открытое место. И лежат они кучно, хотя выскакивать должны были из разных дверей.
      – А мотоциклист твой ушёл? – спросил Чеботарёв у инспектора. – Я думал, что там тупик, ан нет – дыра в заборе и сразу выезд на дорогу. – И машина там пройдёт?
      – Вполне.
      Чеботарёв не поленился и сходил к забору: дыра, судя по всему, здесь была проделана давно, и вероятно о ней знали многие. Слева – глухая стена, справа – полуразваленное здание. Место узкое, двум машинам не разъехаться. Видимо поэтому «Жигули» перевернули на бок, чтобы освободить дорогу.
      Провозились несколько часов. Дотошный Корытин, надо отдать ему должное, треп трепом, а служба службой, настолько усердно взрыл вокруг себя землю, что нашёл целую гореть стреляных гильз,
      – Пистолетами вооружены были двое, у третьего, похоже, был автомат, который убийцы прихватили с собой, – сказал он. – Среди гильз только одна «макаровская», а остальные от «Калашникова». – Займись опознанием убитых, – попросил Чеботарёв Корытина. – Сделаем, – кивнул тот головой. – Но на кого они нарвались а?
      Слово своё Корытин сдержал и даже быстрее, чем Виктор на то рассчитывал. Все материалы об убитых легли на Чеботарёвский стол уме к обеду.
      – Сахаров Алексей Петрович, – докладывал Корытин. – Мигунько Валерий Спиридонович, трижды судимый, Колесов Игорь Александрович, тоже судимый, двадцати пяти лет от роду, привлекался за угон автомобиля и последующую его перепродажу. Кстати, обнаруженная нами машина числится в угнанных около года. Угнана в соседней области. Хозяин, надо полагать, обрадуется без меры – машина-то на ходу, недавно капитально отремонтирована, чуть только дверца с левой стороны примята, перевернули неаккуратно.
      – Что ещё известно об убитых?
      – Ребятишки были шаловливые, ничем не брезговали: угон машин, вымогательство, наркотики, не исключены и заказные убийства. Кстати, Сахаров единственный несудимый из этой троицы. Бывший офицер, уволенный ещё в девяносто пятом году. Какое-то время числился по разным мелким должностишкам, но потом перестал обременять себя справками о трудоустройстве. Особенно нигде не выпячивался, с мелкой шпаной не знался, но и среди тузов замечен не был. Думаю, что именно он возглавлял группу – двое других хоть и урки со стажем, но интеллектом не блещут, вечные шестёрки.
      – Связи их проверяются? – Разумеется, – подтвердил Корытин. – Начальство икру заметало, что с ними в последние годы редко случается. Ты освободи меня хоть на вечер, Виктор Васильевич, – тёща мне не простит подобной неотзывчивости.
      – Ладно, – свеликодушничал Чеботарёв. – Свободен до утра.
      Корытин исчез раньше, чем Виктор успел закончить фразу, впрочем, самое время ему было отдохнуть, иначе завтра от него толку не добьешься. – Машина? – спросил Чеботарёв у подоспевшего на смену оперу Пряхина. – Сначала машина, а потом добили тяжёлым предметом по черепам. – Зачем такая жестокость?
      – Возможно, боялись быть опознанными, а может, страх наводили. – Жестокостью сейчас вряд ли кого испугаешь, – вздохнул Чеботарёв. – Значит, случайный наезд исключается?
      – Абсолютно, – подтвердил Пряхин. – Если судить по следам протекторов, то дело обстояло так: Сахаров со товарищи перекрыли своей машиной пролом в заборе и бросились навстречу первой машине, не приняв в расчёт того, что за ней может появиться вторая. Вот эта вторая машина на полном ходу вмяла их в землю, а после выскочившие оттуда бравые ребята добили ещё живого Сахарова, поскольку двое других были уже покойниками.
      – Сахаров успел выстрелить из пистолета, – напомнил Чеботарёв. – Он стрелял, скорее всего, по первой машине. А вот автоматная очередь была, по всей видимости, выпущена в белый свет, как в копеечку, просто палец у стрелявшего дёрнулся во время наезда. Я думаю, их ослепила первая машина, а вторую они если и заметили, то в самый последний момент.
 
      Чеботарёв остановился на площадке между первым и вторым этажом, чтобы достать из почтового ящика газеты, и долго шарил по карманам в поисках ключа. Вообще-то рассеянность не была ему свойственна, и он даже рассердился на самого себя за столь раннее проявление старческого склероза. Ключ он всё-таки нашёл, но, видимо, неудовольствие столь отчётливо читалось на его лице, что проходившая мимо соседка взглянула на него с испугом. Чтобы как-то сгладить неловкость ситуации, Чеботарёв ласково улыбнулся ей и кивнул головой. Знал он соседку плохо, хотя жила она всего лишь этажом ниже, но, встречаясь на лестнице, вежливо здоровался. И получал в ответ такое же вежливое – здравствуйте. На этом их общение заканчивалось. Соседке было около тридцати, она была замужем, и у неё был ребёнок. Но сегодня ему показалось, что соседка кроме «здравствуйте» ещё что-то хотела сказать и даже покраснела от смущения, встретившись с ним глазами.
      Чеботарёв нагнал её ещё раз на третьем этаже, где она пыталась открыть дверь собственной квартиры.
      – У вас проблемы?
      Вопрос имел двоякий смысл, и его интерпретацию Чеботарёв отдавал на усмотрение соседки.
      – Почему-то дверь не открывается.
      Будь Чеботарёв патентованным жеребцом, вроде Резанова, он вполне мог бы вообразить, что соседка воспылала к нему неземной страстью и ищет только повод, чтобы отдать ему своё слегка располневшее тело. Бабёнка-то как раз в Резановском вкусе, именно таких широкобедрых и полногрудых он и привечает, не обращая внимания на масть. Впрочем, если судить по локону, выбивающемуся из-под косынки, то эта женщина волосы красила.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3