— Да, — отвечал Синха. — Могу даже сообщить точную дату. — Он посмотрел на текст стенограммы. — Двенадцатое июня семьдесят третьего года. Могу также сообщить, что была куплена лопата, маленькая детская лопата. Этой лопатой копали землю у обелиска. Потом ее привезли в качестве реликвии в Индию. — Доктор Синха опять сложил листы папиросной бумаги вдвое, спрятал их в карман. — Так что, — заключил он, — мы имеем очень большие основания быть оптимистами.

Три часа от силы заняла наша встреча, а расставались мы как старые добрые знакомые. Мы обменялись с министром книгами. Я подарил ему свой сборник стихов («Урочный час»), а он — довольно объемистую книгу с трогательной надписью: «Русскому брату моему…» Доктор Синха, прощаясь, спросил: «Я хочу прилететь на юбилей Рериха на своем самолете. Как вы думаете, мне разрешат это?» И, по своему обыкновению, тут же заговорил о Другом: стал просить, чтобы, возвратившись, я ему немедля позвонил. «А впрочем, я сам разыщу вас в Дели. Через ваше посольство», — пообещал он.

Ужин — мы, очевидно, еще не остыли от встречи, да и вообще было немного грустновато — прошел в молчании. Нина Степановна удалилась в свою комнату, а мы —Девика, Святослав Николаевич и я — поднялись ко мне, дабы совершить обряд прощания Святослав Николаевич шутливо проворчал: «Я отвернусь. Прощайтесь». Девика меня обняла — на глазах у нее были слезы, — стала целовать. А потом сказала:

— Мистер Сидоров, это ваш дом. Когда захотите, вы можете приехать сюда жить и работать. Двери его всегда широко открыты для вас.

Встали мы на рассвете. Я спустился к мемориалу Рериха. Взрыхлил лопаткой желтую, влажную от утренних испарений землю. Ссыпал несколько пригоршней в твердый бумажный пакет. Мне хотелось, чтобы кусочек Гималаев постоянно присутствовал в моем доме.

Вишну, его жена, слуги провожали нас с цветами в руках. Цветов было великое множество — розы, тюльпаны. Когда мы погрузили их в машину, она стала напоминать передвижную оранжерею. Мы распрощались со Святославом Николаевичем, троекратно расцеловались по-русски и — в путь.

Шофер радовался возвращению, как дитя, ибо устал донельзя от пребывания в Рест-Хаузе. Он, очевидно, наслушался всяких рассказов о привидениях, и по ночам его мучили кошмары. Каждую ночь — естественно, все это происходило во сне — на него нападали полчища злых духов и, вооружившись саблей, он храбро сражался с ними. Он был счастлив, что полоса сражений сейчас позади. Нина Степановна понимающе, сочувственно кивала ему головой. А мне казалось, что кошмары тут дело десятое: просто-напросто парень соскучился по своей семье.

Обратная дорога прошла без всяких приключений. Вернулись мы в Дели поздним вечером. Снова — отель «Дипломат». Я снял точно такой же номер, как и прежде. Но стоил он теперь не семьдесят семь рупий в день, а восемьдесят восемь. В наше отсутствие подорожал бензин, и соответственно этому моментально поднялись все остальные цены.

"Первое, о чем помните больше всего: внимание к каждому человеку, с которым говорите, к каждому делу, которое делаете. Вся жизнь человека — только внимание. Это первая необходимость в уюизни. Тот, кто не разовьет своего внимания в жизни каждого дня, не сможет ни в одной области достичь чего-либо большого.

Каждый из нас пропускает без внимания сотни встреч, потому что не выработал привычки гибко и всецело переключаться полным —вниманием от одного предмета к другому. Все упирается в рассеивающееся внимание или, вернее, в однобоко концентрирующееся внимание, упускающее из поля зрения все, кроме привлекающих дух мыслей.

Обо всем надо помнить, все держать в памяти, хотя бы небо сияло в душе.

В твоей комнате стоит зеркало не для того, чтобы ты проходил мимо него, а для того, чтобы ты выходил из своей комнаты на люди, приведя в полный порядок свою внешность. Это первая из условностей, от которой тебя никто не освобождал. Не о себе ты должен думать, оправляя перед зеркалам складки своего платья, а о людях, для которых твоя внешность может быть предметом раздражения, если неряшливость бьет в глаза или ты смешон в своей одежде. Запомни, что в нищету впадают чаще всего неряшливые. И даже высокоразвитым духовно их неряшливость мешает продвигаться вперед в их пути. Всякая неприбранная комната отвратительна высокоразвитому и чистому человеку.

Вторая условность: «Здравствуй», которое говорят люди друг другу. Ты еще глубже должен понять это слово как привет любви, как поклон Огню и Свету в человеке. Это не только простая условность внешней вежливости для тебя, но остов твоего собственного доброжелательства в момент встречи с человеком.

Начинай через все привычные людям щели их условного общения друг с другом вносить благородство в сердца. Становись звеном духовного канала, общаясь в тех формах, которые не отталкивают людей и не затрудняют им восприятие твоего собственного образа, а привлекают их.

Следите за собой, но следите легко. Не изображайте из себя злющего и строжайшего наставника самому себе, как вы не желаете быть им для других. Душа каждого из нас — тот же нежный цветок, который нуждается в ласке и заботливости. Но надо понять, что собственная душа растет и очищается только силой той доброты, что источает сердцу встречного, а не приказом воли, повиноваться которой без легкости и доброты — и есть путь злых.

Ничего нет во Вселенной, что мог бы сделать человек, стоя в одиночестве. Все в мире связано нитями любви. И внимание, если человек выработал его в себе, до конца открывает каждому непрерывное свершение человеческих судеб. Будь внимателен к окружающим тебя людям, и ты будешь расширять свое внимание все дальше и дальше. И ты будешь видеть намного верст кругом, как и где нужна твоя помощь. Внимание человека утомляется и суживается потому, что оно много и долго обращено на самого себя. Когда оно перестает сосредоточиваться на себе, оно не знает усталости. Это для многих долгая и трудная работа. Человеку начинает казаться, что он только и делает, что думает о других. А на самом деле он имеет только более талантливую природу и ищет более широкого применения собственным талантам. И тут есть два пути: путь ума и путь сердца.

Идущие путем сердца не спрашивают себя, хорошо или плохо будет то, что они делают. Они идут и делают. Их ведет простая доброта.

Не ищи понять, как, куда и откуда идет человек, если он встретился тебе. Ищи подать ему помощь в эту минуту встречи. Ибо нет ничего важнее на земле, чем протекающая сейчас эта встреча. Если сумеешь внести в свою встречу мир, твоя задача выполнена. Бдителен будь в своем внимании, и вся жизнь ни на одну минуту не пройдет мимо тебя.

Тот, кто пришел к тебе, — самое главное твое дело. Оно первое по важности, отдавай ему всю полноту сил и чувств и не оставляй каких-то частей духа и разума для дальнейшего.

Вглядывайся пристально во встречи с людьми, думай только о них. Не примешивай к каждой встрече мыслей о себе и не примеривай на себя пути каждого другого человека, как платья. Нельзя носить все фасоны платьев и нельзя изжить все виды труда.

Можно только в данной тебе вековой форме труда пронести свое «сейчас» в таком величии знания тончайших струн человеческого сердца, в такой любви и сострадании к путям человеческим, что во всем, что выбросит в мир твой труд, для людей найдутся новые и более легкие возможности любя побеждать.

Ты должен по-новому смотреть на каждого человека, ища в нем не то, что сразу и всем видно, не броских качеств ума, красоты, остроумия или злых свойств, а ту внутреннюю силу и доброту сердца, которые только и могут стать светом во тьме для всех окружающих среди их предрассудков и страстей. И если хочешь нести свет и свободу людям, начинай всматриваться в людей по-новому. . Начинай бдительно распознавать разницу между мелким, случайным в человеке и его великими качествами, родившимися в результате его трудов, борьбы и целого ряда побед над самим собой. Начинай сейчас, а не завтра. Отойди от предрассудков, что человек-тот, чем он кажется, и суди о нем только по его поступкам, стараясь всегда встать в его положение и найти ему оправдание.

Как бы любвеобильны вы ни были, найти путь к единению в красоте человеку бестактному невозможно. Есть старики, которым как будто специально дается долголетие, чтобы они поняли это свойство любви, чтобы научились распознавать во встречном его момент духовной зрелости, а не лезли к людям со своими пониманиями, спорами, жалобами и нравоучениями, считая, что раз им что-то кажется таким, значит, оно такое и есть на самом деле и надо лететь и выкладывать из своей кастрюли все, что там кипит.

Обдумывайте каждое слово. Всегда распознавайте все то, что окружает вас, и помните крепко, что есть положения, когда лучше всего молчать. Кажущаяся внешняя инертность человека, всем видимая, часто бывает самой активной помощью тому, кто на вашу же инертность жалуется.

Те же люди, что бегают по дню в сумбуре своих страстей и торопливо, суетно несут всем кажущуюся помощь, те стоят на месте в смысле истинной помощи и приносят даже вред вместо пользы. Ибо истинная помощь — это мужество, быть может, иногда и суровое слово, которое не понравится встречному, а вовсе не поглаживание по головке слезливого человека. И чтобы иметь силу выказать это мужество и помочь своему встречному, надо вырасти в своем духе, в своем бесстрашии и такте.

Никогда в своих бытовых отношениях с людьми не ищи объяснений с ними. Ищи обрадовать человека, старайся начать и кончить встречу с каждым в радости. Но избегай того, кто, хмурясь сам, старается искать в тебе причин своей хмурости. Беги тех семей, где живут ссорясь. Те, кто рассказывают о своей любви к семье, а на самом деле являются тиранами и ворчунами, не меньшие преступники, чем любые воры, уносящие ценности людей.

Каждый, вступающий на путь знания, должен стараться говорить так, чтобы ни одно его слово не язвило и не жалило. Если будешь нести доброту в сердце, не сделаешь бестактности. Возьми новое правило поведения: не говори никогда и ничего о братьях и сестрах твоих, когда их нет с тобой. И говори только то, в чем не участвует твое раздражение. Каждый раз, когда слово осуждения готово сорваться с твоих уст, вспоминай, как мало тебе остается еще жить в этом теле и как каждое упущенное в пустоте мгновение разлагает не один только твой дух, но и дух каждого, с кем ты в это мгновение встретился.

Унесите с собой как завет: мужество и такт. Никогда не произносите слова, пока полное самообладание не приведет вас к мысли: человек, что жалуется или сетует мне, стоит на той точке своей эволюции, где ему еще не открылось, что все в себе, что он сам сотворил всю свою жизнь прежде, творит ее и сейчас. И только тогда ищите мужества в себе дать самый благородный ответ на самый низкий вопрос, самую недостойную жалобу.

Всегда, встречая людей, оказывая им помощь или передавая им знания, умейте приготовить в их душах почву, на которой может быть понято передаваемое вами.

Первая забота о человеке, если он поручен вам, — суметь стать в его положение и не превысить его возможностей в передаваемом ему деле.

Твердо помните не как теорию, а как практику ежедневного труда: «Может — не значит будет». Каждый раз, когда вы подумали сначала о себе, то есть сказа ли себе: «Как трудно продвинуть в массы эти понимания», вы уже раскрыли щель в своей защитной сети и наполовину уменьшили успех предпринятого дела.

Нельзя врываться в чужую жизнь, предлагая свою помощь, если сам не обладаешь достаточными знаниями, помимо отваги и храбрости. Редко встречается в людях бесстрашие правды. Оно очень ценно не только потому, что охраняет самого человека от множества горестей, но и других защищает, помогая им сбрасывать с себя налет лжи. Но для того, чтобы это качество могло творчески помогать людям, сам человек должен точно, бдительно распознавать, насколько отвечают истине его собственные представления о делах и людях.

Нельзя иметь в сердце божественную доброту и при ней не развить до такого же масштаба в себе приспособления такта. Нельзя владеть огненной силой духа и не развить в себе полного понимания сил и характера встречного, чтобы всегда знать точно, в какой мере вы можете и должны вовлечь его в свой огонь.

Нельзя прикасаться к жерновам Единой Жизни иначе, как пронося в перемолотом виде все дары Истины людям. Если подать непонимающему самое заветное сокровище, он может умереть от неумелого обращения с ним, не принеся пользы ни своему окружению, ни себе.

Ничьи глаза нельзя раскрыть насильно. На земле очи каждого раскрываются тогда, когда он долго и много трудится.

Доброта личная в духовных отношениях, ложно понятое сострадание, то есть желание ввести неготового человека в мир новых идей и духовного творчества, в те высоты, где требуются уже вся мощь и вся гармония организма, приводят всегда к катастрофе. Как бутон цветка, насильственно пересаженный на чересчур яркое солнце, засыхает, вместо того чтобы распуститься, так и дух человеческий, введенный в более высокий план ранее, чем гармонично развитые силы всего его организма сами притянут вибрации и частоту волн высшего плана, не дает не только плодов огненного творчества, но идет в искривление.

Вступая в новую орбиту движения творческих сил, сохраняйте в памяти начало своего пути, начало своих исканий. Вспоминайте, что не всегда вы были сильными. Не всегда побеждала в вас любовь без раздражения и горечи. И вам будет легче покрывать своей любовью, своим милосердием и миром ту духовную пропасть, что лежит между вами и теми людьми, кому несете свои новые знания".

Дни перед отъездом выдались суматошными. Но в памяти ничего особенного не отложилось. Очевидно, самое значительное уже произошло.

Нина Степановна — мы с ней виделись постоянно — ходила как в воду опущенная. Оказывается, на другой день после нашего отъезда появился Гуру. Он очень досадовал на Нину Степановну за ее исчезновение. Ждал ее несколько дней в Дели, затем уехал, правда, обещал скоро вернуться. Но в пути схватил лихорадку. Слег. Об этом сообщил в телеграмме его чела.

Все это время мы жили в ожидании приезда Рерихов. Мы осведомлялись о них в отеле «Империал». В Дели — об этом мы знали от Святослава Николаевича — они всегда останавливаются именно там.

Седьмого июня, как раз накануне моего возвращения домой — восьмого я улетал, — мы наконец дозвонились до Святослава Николаевича. Было радостно услышать в трубке его приветливый голос. Он позвал нас к себе. Ровно в двенадцать, как условились, мы с Ниной Степановной были у него в номере.

Рерихи — они приехали вчера — успели отдохнуть с дороги. Вид у них был свежий, бодрый, но несколько озабоченный. Здесь они сразу оказались вовлеченными в круговорот столичной суеты. Их атаковали журналисты; им нужно было готовиться к официальным приемам. На сегодня, например, им назначил встречу министр иностранных дел. Они должны были обсудить с ним вопрос о транспортировке картин Николая и Святослава Рерихов в Советский Союз на юбилейную выставку. Поэтому одеты были Рерихи по-праздничному: Святослав Николаевич — в белоснежном кителе, застегнутом наглухо на все пуговицы, Девика — в шелковом красном сари. На руках у нее вспыхивали белыми, желтыми и голубыми лучами бриллианты.

Нас они пригласили разделить с ними ленч. Мы спустились вниз и миновав киоски и ювелирные магазины, очутились в огромном, прохладном, полусумрачном зале ресторана. Горели приглушенным матовым светом лампы. Оркестр играл вальс Штрауса.

Как всегда, у меня случилось недоразумение с едой. На первое нам подали холодную желеобразную массу. Это был замороженный мясной бульон. Я попробовал. Увидев мое вытянувшееся лицо, Святослав Николаевич сжалился надо мною. Он подозвал официанта, и вот мне принесли тарелку горячего, дымящегося китайского супа. В нем плавали останки то ли черепах, то ли змей. Делать нечего. Ел, стараясь не смотреть в тарелку.

Вернувшись в номер, мы подвели итоги наших встреч. Условились на будущее. А потом за журнальным столиком я составил письмо Индире Ганди по поводу юбилея Рериха. Святослав Николаевич тут же перевел его на английский, отдал секретарю отпечатать на машинке. Он взялся передать письмо Индире Ганди, когда она возвратится из своего кратковременного отпуска, это должно было произойти не сегодня-завтра.

"Уважаемая госпожа Премьер-Министр!

В связи с празднованием столетнего юбилея великого русского художника Николая Рериха, чье имя стало символом духовного и культурного единства народов Индии и Советского Союза, я хотел бы задать Вам несколько вопросов, которые интересуют нашу общественность. Не могли бы Вы, уважаемая госпожа Премьер-министр, рассказать нам о Ваших впечатлениях об искусстве Николая Рериха? Мы были бы очень благодарны, если бы Вы поделились с нами Вашими личными впечатлениями от встреч с Николаем

Рерихом. Если обстоятельства Вам позволят, не хотели бы Вы посетить выставки Николая Рериха и Святослава Рериха? С глубоким восхищением и уважением

В. Сидоров".

По совету Святослава Николаевича присоединил к письму свой последний сборник стихов. Я полагал, что имею некоторое мораль-вое право на такой подарок: в книге были напечатаны мои первые «индийские» вещи — баллады о Сакья-Муни и Акбаре, а также цикл «Голубые холмы Индостана».

Вскоре по приезде в Москву я получил ответное письмо. Оно было датировано одиннадцатым июня. Вот его текст:

"Дорогой господин Сидоров!

Благодарю Вас за Вашу книгу стихов. Я сожалею, что не знаю русского языка.

Николай Рерих действительно был великим художником и выдающимся человеком. Его картины, изображающие наши горы, красочны и полны глубокого чувства. В них схвачен дух Гималаев и дух самой Индии. Я встречала господина Рериха только однажды, когда мой отец и я были гостями в его доме в течение нескольких дней в 1942 году. Я была под впечатлением его личности. Действительно, вся семья была очень талантлива. С добрыми пожеланиями.

Искренне Ваша Индира Ганди".

Письмо было опубликовано в журнале «Огонек» и, конечно, сыграло свою конструктивную роль в подготовке юбилея художника.

И вот я опять прощаюсь с Рерихом. Теперь уже надолго. Святослав Николаевич обнял меня за плечи, сказал — это, пожалуй, прозвучало как напутствие: "Старайтесь всегда идти верхним путем. Когда будет трудно, вспоминайте слова Николая Константиновича: «Чем выше идеал, тем больше псов его облаивает». И добавил — внушительно и серьезно, — что отныне своими мыслями будет поддерживать и защищать меня.

А мне предстояло в этот день еще одно необходимое, но весьма хлопотливое мероприятие. У меня оставались деньги, и в предельно короткий срок мне нужно было обязательно обежать магазины, чтобы купить подарки для родных и пополнить запас сувениров Для знакомых. В сопровождении Нины Степановны я отправился на тибетский базар. И здесь произошла следующая история. Только мы вошли в тибетскую лавочку, только уселись, а перед нами хозяин высыпал на прилавок безделушки, как вдруг на пороге магазинчика выросла фигура человека в шляпе и с перекошенным от изумления и ужаса лицом. Это был мой однокашник по университету, а ныне переводчик арабской и индийской поэзии (он, в частности, перевел на русский язык книгу лирики Назрула Ислама) Михаил Курганцев.

Тут надо дать небольшое объяснение. От Миши Курганцева я знал, что он включен в состав писательской группы, которая направляется в Индию. Я же готовился к поездке в Индию по другой «линии» — от журнала «Огонек», — но держал это в тайне от своего приятеля. Лелеял мысль поразить его впоследствии сюрпризом: сроки наших поездок примерно совпадали. Но случилось так, что писательская делегация опередила меня на целую неделю. Они выехали столь неожиданно, что я не успел предупредить друга о своих планах. Поэтому можно представить степень его удивления.

Он увидел меня со спины и последовал за мною («посмотреть на человека, который так похож на тебя»). Вначале не поверил своим глазам. «Подумал: мираж, призрак. Залететь за столько тысяч километров от Москвы и вдруг увидеть тебя здесь, в Дели, спокойно восседающего в тибетской лавочке. Я решил, что у меня от индийской жары просто-напросто свихнулись мозги».

Но мгновения растерянности и удивления прошли. Я представил Курганцева своей спутнице. Та чрезвычайно обрадовалась, что я встретил знакомого: она получила возможность, так сказать, сдать меня с рук на руки, а сама могла отправиться к друзьям-индийцам, чтобы навести справки о своем Гуру.

А я — теперь уже вместе с Курганцевым — продолжил рейд по торговому центру столицы.

Однако не успели мы сделать и нескольких шагов, как — новая встреча. Нас остановил возглас; «Товарищ Сидоров!» Кричал индиец в белом полотняном костюме. Я не сразу даже сообразил, что это доктор Синха. В посольстве он узнал мой адрес. Звонил несколько раз мне по телефону, но не заставал меня. Мне потом передавали от его имени записки. Но я возвращался к себе столь поздно, что считал неудобным ему звонить. И вот теперь он сам передо мною, сияющий, возбужденный. «Какой я счастливый!» — восклицал он, выражая бурный восторг по поводу встречи.

Втроем — цель все та же: покупки — мы помчались, ускоряя темп шагов, по магазинам. Времени было в обрез: в половине седьмого они закрывались. Но появление Синхи упростило задачу. С его помощью я почти моментально истратил все деньги. Единственная покупка, на которую он наложил решительное вето, — чай. «Ни в коем случае не покупайте, товарищ Сидоров. Я презентую вам чай особого рода».

Он пригласил нас к себе в гости. Дом — здесь живут члены парламента, сообщил нам Синха, — был неподалеку от торгового квартала. После ходьбы и уличной сутолоки мы с удовольствием вытянулись в креслах. Доктор Синха громко хлопнул в ладоши:

«Кришна!» Слуга, носящий имя великого бога, безмолвно и почтительно вырос на пороге комнаты. Достал из холодильника кока-колу, содовую. Пока мы утоляли жажду и наслаждались отдыхом, доктор Синха пересказывал свою биографию. Она произвела на моего товарища такое же оглушительное впечатление, как и на меня.

Курганцев возвращался в Москву ночным рейсом, я — утренним. Распрощались. Он направился к себе в гостиницу, а я — к себе, сопровождаемый, конечно, доктором Синха. Кстати, он преподнес мне обещанный дар: большую пачку чая полукилограммового веса. На ней крупными английскими буквами было напечатано: «Только для членов парламента». Могу признаться, что более вкусного и более ароматного чая я не пробовал. В Москве я берег его для торжественных случаев, для гостей.

В свою очередь, когда мы очутились у меня в номере, я отдал ему все оставшиеся московские сувениры: деревянные грибы, расписные матрешки, бутылку водки. Так как я общался с непьющим народом, то она без толку пролежала у меня в чемодане.

— Я не пью, — сказал доктор Синха, — но подарю ее своему знакомому летчику, летающему в Непал, в Катманду. Он большой любитель русской водки.

— Товарищ Сидоров, — обратился ко мне Синха, — а не хотите ли вы вместе со мною сходить в ашрам Вивекананды? Он не так Далеко отсюда. Правда, встать надо очень рано, чтоб успеть вам попасть к самолету.

Я поблагодарил, но отказался.

— Нет сил, да и времени тоже, — признался я.

— Я вас завтра обязательно приду провожать, — заявил доктор Синха, когда уходил.

Он действительно пришел меня провожать. Пришел первым. Потом уже появились Нина Степановна, Юрлов. Сделал трогательный подарок.

— Так как вы не попали в ашрам Вивекананды, — сказал доктор Синха, — то возьмите вот эту книжечку.

Он протянул мне маленькую брошюру, испещренную карандашными пометками: «Message of Vivekananda» («Послание Вивекананды»).

— Эта книжка всегда сопровождала меня во время полетов. Стала как бы амулетом. Пусть теперь она будет у вас.

Очки на переносице доктора Синха убыстрение задвигались. Значит, его осенила новая мысль.

— Товарищ Сидоров! Приезжайте в Индию месяца на три. Вместе с семьей. Я буду сам возить вас на своем самолете!

На этот раз я увидел Гималаи сверху. Небо было прозрачным, и под нами медленно плыли горные хребты, сверкающие белизной снегов. Трудно, как я уже говорил, выразить ощущение от Гималаев. О них написано много, а будет еще больше, ибо тема неисчерпаема. Но, на мой взгляд, нечто самое сокровенное затронул Ромен Роллан в своей книге «Вселенское Евангелие Вивекананды».

«Переведем дух! Залижем наши раны! Вернемся в гнездо Гималайских орлов! Оно ждет нас! Оно — наше! Мы, орлята Европы, не должны отказываться от своей истинной природы. Наша истинная природа — в этом гнезде, из которого мы когда-то вылетели, она — в тех, кто сумел сохранить ключи нашей башни — нашего Высшего Я. Мы вовсе не должны в ней замыкаться. Нам нужно лишь освежить свои усталые члены в великом внутреннем озере. Потом, успокоив лихорадку, с мускулами, налитыми новыми силами, вы вновь, если пожелаете, будете продолжать ваши Нашествия, друзья мои. Пусть, если таков Закон, начинается новый круг! Но сейчас необходимо, подобно Антею, прикоснуться к земле, прежде чем продолжать борьбу! Обнимите ее! Пусть наша мысль возвратится к Матери! Пейте ее молоко! Ее сосцы могут еще напитать все народы земли».

Этими словами я, пожалуй, и заключу свой рассказ.