Мы следили, как Чернушка ест орехи. Она цепко брала душистый шарик передними лапками, садилась на задние лапки, закидывала хвост между кисточками ушей. Лапки у нее точь-в-точь как руки человека. Когда коготки спрятаны внутрь, они похожи на кулачки с крохотными пальчиками. Только у белки на лапах всего четыре пальца, а вместо пятого, большого - круглая мягкая культяпка с точеным ноготком. Чернушка зажимала ядрышко в подушечные культяпки, словно в тиски, и вращала между гнутыми резцами. Маслянистые стружки и крошки она с аппетитом проглатывала.
      У нас теперь появились новые неожиданные обязанности - чистить малышке кедровые орехи. Впрочем, все мы, даже мрачный, неразговорчивый Рыжов, делали это с явным удовольствием. Каждый норовил посадить белочку на свою ладонь и покормить ее. Не уделял внимания Чернушке только один Курдюков. Он занимался под марлевым пологом обработкой материалов для кандидатской диссертации о рельефе бахтинской тайги - мерил линейкой протяженность речушек и речек. Будущий ученый не тратил драгоценного времени на забавы.
      Беспокойная путешественница
      Намечался переезд к новому лагерю. Павел и Николай Панкратович ушли на Бахту, где была весенняя стоянка, чтобы привезти оттуда оставшиеся продукты. Мы опасались, как бы их не растащили звери.
      А как же быть с Чернушкой? Кто же присмотрит за ней? Кто покормит малышку? У каждого из нас свои обязанности. Несколько дней, пока не вернется караван, палатка будет пустовать. Значит, белке придется отсиживаться одной, а следовательно, голодать. Этого допустить было нельзя. И поручить ее на попечение какому-нибудь сотруднику я не имел права. Мы прилетели в тайгу не со зверюшками нянчиться, а составлять геологическую карту, искать полезные ископаемые.
      Выход один - брать малютку в маршруты. Я посадил ее в боковой карман куртки. То ли убаюканная покачиванием, то ли пригретая моим телом, Чернушка спала не шелохнувшись. Она совершенно не обращала внимания ни на гулкий стук молотка, которым я колотил по замшелым валунам, ни на частые мои поклоны, когда черпал металлометрические пробы. Сперва я чувствовал себя неуверенно, опасался, как бы случайно не споткнуться. Потому шел медленно, осторожно, но мало-помалу свыкся с новой ролью шагающей няньки.
      Часа через два белочка высунула из кармана заспанную мордашку, рассыпчато заворковала. Я подогрел на берестяном факеле разведенное молоко, и Чернушка с причмокиванием принялась сосать из пипетки. Потом она обкорнала несколько рубиновых ягодин шиповника, съела горсть очищенных орехов. И снова юркнула за пазуху. Никаких попыток сбежать! Точно родилась на груди человека!
      Дней пять я ходил в маршруты с белочкой. Когда она шевелила головкой и царапала изнутри куртку, я раздвигал молнию и тогда упитанная, сияющая шелковой шерсткой зверюшка бойко вылезала из темной, висячей "люльки" и протягивала атласные лапки к желанной "бутылочке".
      Однажды мне попался валун голубоватой кристаллической породы, в котором заманчиво поблескивали золотистые крапинки. Я вынул из полевой сумки геологическую лупу и, усевшись на вывороченное дерево, стал рассматривать бисерные скопления желтоватых минералов.
      Сашка в это время просушивал на солнце мокрые пакетики с пробами. Вдруг он как захохочет!
      - Что с тобой? - всполошился я.
      Смотрю, а моя беглянка стоит на задних лапах, ну прямо сказочный лесовичок в беличьей шубке. Стоит, а сама "ручонками" суматошно отмахивается - с гнусом воюет, мордашка злая, растерянная. Воевала, воевала Чернушка с кровососами, не выдержала - вскинула хвост растрепанной метелкой и стремглав помчалась ко мне. Юркнула за пазуху. Высунувшись из-за прорехи, сердитыми, испуганными глазенками стала следить за вьющимся клубком насекомых.
      Это было ее первое, настоящее знакомство с комарами.
      Отбив от круглого булыжника образцы, я пошел дальше, пытаясь отыскать выходы или развалы коренных пород. Но зеленая тайга опять не захотела подарить мне радости - тот одинокий валун был, по-видимому, принесен издалека ледником.
      Шел я шел, грустный, и вдруг, к удивлению Сашки, разразился звонким смехом. Он подбежал ко мне, пристально, как врач-психиатр, уставился в глаза:
      - Что с вами?
      - Ой, не могу!.. Ох, умираю!.. - отплясывал я "буги-вуги", вертелся ужом, хлопал по спине ладонями.
      - Да что же случилось?
      - Ой, шалунья!.. Ха-ха-ха!.. Ой-ой, хи-хи-хи!..
      - Ну что? - допытывался Сашка, все еще не догадываясь, почему я так странно себя веду.
      - Да Чернушка... О-о-хо-хо!.. Ой, спасу нет, совсем защекотала...
      Моя малышка вылезла из висячей спаленки и в поисках выхода из своей темницы принялась кружиться под курткой. А коготки у нее остренькие, царапучие...
      Чтобы спокойно завершить маршрут, пришлось пересадить проказницу в рюкзак.
      В тот день вернулся караван. За белочкой стал присматривать Павел.
      "Принцесса на горошине"
      Найда по-прежнему с нескрываемой злобой следила за белочкой. Оставлять игривую воспитанницу без присмотра, на свободе, было рискованно.
      Павел нарезал в тальниковых кустах длинных гибких прутьев, ошпарил их кипятком и сплел красивую белоснежную кошелочку с откидной крышкой. Он напихал туда сухого шелковистого мха-долгунца, душистого сена, а середину выстелил мелкими перьями и пухом от боровой дичи.
      Чернушке очень понравился новый просторный домик. Попьет она сладкого молочка, похрустит розовым шиповником или золотистыми ядрышками орехов - и сразу забирается в лукошко. Там тепло и мягко. Зароется в пестрые перья, из которых сделала аккуратно круглое гнездышко, похожее на глубокую ямку, и сидит там, пока пить да есть не захочет.
      Раз мы решили посмотреть, как же белочка спит: клубочком, калачиком или вытянувшись. Приподняли крышку. Из плетенки испуганно высунулась сердитая сморщенная мордочка, уставилась на нас изумленными раскосыми глазенками. Заворчала, загукала: "Что вам надо среди ночи? Как посмели тревожить меня в неположенное время?" Чернушка сладко зевнула и спряталась. Из пуховой норки показалась лапка, заткнула за собой вход куделями мха: не мешайте, мол, спать.
      Павел рассмеялся:
      - Ишь ты, принцесса на горошине! Ну совсем как большая! В холодную пору все взрослые белки так поступают. Соберутся иногда для сугрева штук по пять в одно гайно, и пролазы плотно заткнут, чтоб не дуло, не морозило.
      С добрым утром!
      С каждым днем белочка делалась все забавнее. Она уже не хотела сидеть взаперти, по-своему требовала, чтобы с ней играли. Уберечь резвушку от зубов Найды становилось все труднее.
      Рано утром, как только начинали тарахтеть таежные кедровки, из прутяного домика раздавалось переливчатое воркованье. Это наша воспитанница просила, чтобы ее выпустили из темной спаленки.
      Кедровки - крикливые непоседливые птицы. Встают они чуть свет и начинают горланить на всю тайгу. Но горланят не от радости, что всходит красное солнышко, а просто из-за неуемной жадности. От малиновой зари до сиреневого заката выколупывают они из шишек орехи и прячут в свои бесчисленные тайники. Тем самым они помогают расселяться кедрам, сами не ведая того, что сажают "лесной хлеб". Но для белок, рассказывают охотники, эти назойливые трескучие скопидомки якобы страшнее кровожадных соболей, потому что часто оставляют белок и соболей без зимнего корма.
      Итак, белочка настойчиво просила, чтобы ее выпустили на волю.
      - Чернушка! Чернушка! - крикнул я нарочно громко, чтобы она запомнила свою кличку. Но не торопился открыть плетенку.
      - Чернушка! Чернушка! Иди сюда!
      Белочка сердито била головкой по крышке, царапала прутья, возмущенно урчала, если я слишком медлил. Приподнимал крышку-дверку. Хвостатый колобок усаживался мне на руку и начинал прихорашиваться.
      Умывалась она очень старательно. Сперва облизывала красненьким шершавым язычком передние лапки, каждый пальчик в отдельности, а ладошки - особенно тщательно. При этом, как человек, поочередно поддерживала одну лапку другой. Затем терла влажными ладошками заспанную мордочку. Причесывала коготками, будто гребешком, спутанные шерстинки. Выщипывала зубами из хвоста перышки и застрявшие моховинки.
      Потом начинался завтрак. Попив теплого молока, закусив кедровыми орешками и таежными ягодами, белочка норовила поскорей выскочить из палатки. Она очень любила утренние прогулки.
      Все полевики, кроме Курдюкова, выбирались из палатки, чтобы посмотреть, как резвится наша воспитанница. А она смешно скакала. Задние лапки у нее, как у взрослых белок, длиннее передних, оттого кудлатенькая зверюшка будто качалась на невидимых волнах.
      Сашка начинал бегать, и малышка за ним. Сашка петлял, кружился, и белочка не отставала. Неожиданно развернувшись, он приседал, прятался в кустах. Чернушка явно терялась, смотрела, оглядывалась по сторонам, но никого из-за высокой травы не видела. Ой, как страшно в тайге одной!
      - Чернушка! Чернушка! - кричал я.
      Она вздрагивала, прислушивалась и радостно неслась на мой голос.
      Медвежья услуга
      Недолго мы жили на одном месте - подгоняла полевая работа.
      Возле нового лагеря, на густых ветвях лиственницы мы заметили круглый комок. Он хорошо выделялся среди чистой, светлой хвои своей пестрой окраской - смесью какой-то черной и бурой травы. Павел заявил, что это - гайно.
      - Давай достанем! - предложил он. - Вот Чернушка обрадуется! Все-таки не в корзинке будет жить, а в настоящем беличьем домике.
      Павел проворно полез на дерево. Но едва он прикоснулся к путаному ворошку, как оттуда выскочил темно-бурый зверек. Бесшумно обогнув планирующим полетом стоявшую напротив березу, он скрылся в глушняке пихт. Вскоре раздался жуткий, пронзительный вопль: так истошно орет заяц, схваченный лисой.
      - Поймал! - обрадовался Павел. - Одна улетела, а другая сама ко мне в рукав заскочила.
      Он бросил на землю гайно, которое было небрежно свито из черного бородатого лишайника и сухого мха-долгунца. Никакой дополнительной мягкой подстилки внутри гнезда не было - ни птичьих перышек, ни звериной шерсти.
      Спустившись, Павел осторожно вытащил из рукава брезентовой куртки перепуганного зверька. Тот сонно щурил от солнца большие глаза, похожие на темные стеклянные шарики.
      У белки-летяги на спине густая, мягкая, но очень короткая, точно подстриженная, дымчато-серая шерсть с шелковистым отливом и буровато-желтым крапом. Брюшко - белое. Хвост - черный, пышный, широкий, но не длинный, как и у ее родных "сестер" - обыкновенных белок. На передних лапах летяги тоже топорщились четыре пальца. Однако пятый не превратился в мягкую культяпку-подушку, а, наоборот, вымахал в здоровенный игловидный отросток, покрытый пушистой складчатой кожей. Эта волнистая, отвислая кожа, называемая летательной перепонкой, тянулась вдоль боков зверька от передних конечностей к задним.
      Мы посадили летягу на ствол кедра, она точно приклеилась, втиснувшись острыми пружинистыми коготками в твердые чешуйки коры. Однако по-прежнему не шевелилась, - видимо, так сильно перепугалась, что даже оцепенела от страха.
      Павел громко свистнул. Зверек проворно скользнул вверх, оттопырил пальцы-иглы и, не раздумывая, прыгнул с вершины дерева. Небрежные отвислые складки между его лапами расправились, натянулись. Смешная, кудлатая белка, похожая на сморщенный ком, превратилась в трапецию, парящую над нами в воздухе. Легко планируя, она описала плавную дугу, накренила в сторону взъерошенный хвост-руль и, круто изменив направление полета, далеко, метрах в пятидесяти от нас, прилепилась к стволу пихты.
      Павел признался, что поймал летягу просто чудом, что такая удача случается очень редко. Животное это крайне осторожное, пугливое. Днем отсыпается в темных норах-дуплах или в гнездах-пристройках, которые якобы нагло отбирает у обыкновенных белок. А в сумерках выходит из укрытий, чтобы полакомиться ягодами, грибами, почками, листьями, корой, лишайниками, сережками, чтобы половить ночных бабочек, жуков, мух. Потому и глаза у нее такие странные - навыкате и большие.
      Мы положили домик летяги возле плетенки. Чернушка возбужденно бегала вокруг, нашла вход и забралась вовнутрь. Долго шебаршила там, затем высунула лапку, заткнула мохом пролаз.
      Ночью она вдруг пискливо загукала и стала метаться по палатке, прыгать средь марлевых пологов. Наделала такого переполоху, что все проснулись, не понимая, что случилось.
      Зажгли свечки. Белочка вихрем кружилась на брезентовом полу, царапала коготками спину, бока, голову, как будто вновь собиралась умирать от недостатка витаминов.
      Вскоре и мы заерзали и зачесались.
      - О, матушка сибирская! - запричитал Повеликин. - И откуда такая непонятная, лютая напасть приключилась? И колет, и сверлит, наподобие комаров. И кровожадно вгрызается челюстями, как голодный паук. И обжигает тело похлеще весенней майской крапивы... А что это или кто? Какая неведомая тварь злобствует под нижним бельем? Чувствую, производит двигательные процедуры, а поймать вредного диверсанта не могу. И догадаться бессилен, отчего так мучаюсь, ибо никогда еще в жизни не испытывал таких невыносимых мучений. О, матушка сибирская, помоги! Уж не вонзились ли мне под кожу энцефалитные клещи, о которых я наслышался великую массу роковых историй?..
      Кое-как мы дождались рассвета. Я внимательно осмотрел гайно белок-летяг: оно буквально кишело длинными темно-коричневыми насекомыми, похожими на блох со сплюснутыми боками. Эти крупные, тощие паразиты прыгали по всей палатке! С чувством омерзения я вышвырнул злополучный "подарок" в костер.
      - Виктор Иванович, требуется немедленно баня. Надо срочными темпами избавиться от вредноопасных мучителей, - прыская от смеха, проговорил Павел. Он явно подражал Николаю Панкратовичу.
      - Эй, Павел! Не ожидал я, что ты способен на пустые, злорадные насмешки, - обиделся старик. - Ну ответь, подковыристый элемент, какая же в дикой тайге натуральная баня?
      - Не переживайте, дядя Коля! Мы вам сейчас в палатке такую турецкую баню сообразим, от которой косточки станут мягкие и гибкие, как у балерины, - пообещал Павел. - Только надо сперва Чернушку избавить от блох. Вишь, как чешется, бедняжка, того гляди, в кровь обдерется. Есть ли у кого-нибудь дуст?
      Мы молчали.
      - У тебя же есть, я сам видел, - обратился Сашка к Курдюкову.
      - Ах да, простите, совсем забыл, - улыбнувшись, Анатолий Юрьевич порылся в своем пузатом рюкзаке и вскоре с подчеркнутой вежливостью вручил Павлу большую коробку дуста.
      - Забыл?.. Ишь какой забывчивый! Ты вот, когда Чернушка умирала, и про витамины сказал, что они кончились, а сам пригоршнями до сих пор глотаешь их, - возмутился Сашка.
      Курдюков промолчал.
      Неожиданный объявленный "банный день" всем пришелся по душе. Что там правду скрывать, мы очень устали от монотонных маршрутов по таежной глухомани. "Война с блохами" превратилась в радостное событие.
      И погода была теплая, солнечная, со свежим ветерком, который гнал комаров с территории лагеря и прижимал их к земле. Даже мрачный Рыжов заметно повеселел. Он растянул между деревьями толстую веревку, вывернул наизнанку меховой спальный мешок, вытряс хорошенько и повесил сушить. Мы последовали его примеру.
      А Павел принялся осторожно расчесывать Чернушку частым гребешком, чтобы изгнать блох. Белочка ворковала от удовольствия. Но когда он стал связывать ей лапки, чтобы не царапалась, и пеленать бинтом мордашку, чтобы не кусалась, она заверещала так истошно, так пронзительно, что даже Найда загавкала с перепугу. Павел выкупал малютку в теплой мыльной воде, куда подсыпал немного дуста, насухо вытер ее мягким полотенцем и закрыл в плетеном домике, который предварительно заполнил чистыми тряпками. Чернушка сперва суматошно билась головой о прутья, намереваясь вырваться наружу, но вскоре успокоилась.
      После бани Павел напихал в плетенку белочки чистого сухого мха. Чернушка принялась благоустраивать свой домик. Сперва она долго возилась и вертелась в кошелке, уминая лунку боками. Затем аккуратно, стебелек к стебельку, обвила изнутри спаленку длинными бархатистыми моховинками. Павел сказал, что бахтинские телеутки строят по нескольку гнезд именно из-за блох. Когда чересчур начнут одолевать эти прилипчивые паразиты, они якобы переносят своих детишек в новое гайно.
      Забавные новости
      Чернушке нравилось прыгать по "крышам" туго натянутых пологов. Она взвивалась, как на пружинистой сетке. Но часто коготки ее просовывались в кисею, и тогда проказница, извиваясь, обрушивала полог, прикрепленный к палатке булавками. Запеленавшись в марлю, Чернушка принималась отчаянно верещать, звать на помощь. Мы освобождали шалунью из плена, приводили все в порядок. Но беспечная непослушница вскоре опять начинала прыгать с полога на полог.
      Белочка по-своему приветствовала всех, вернувшихся из маршрутов. Как только человек забирался в палатку, она прыгала ему на плечи, а то и на голову, нежно ворковала - просила угощения: орехов или ягод.
      Особенно восторгался проказами нашей воспитанницы Сашка. Ему все было интересно: и как она ест, и как умывается, и как бегает. Он даже подглядел, как она спит. В прохладную погоду Чернушка сворачивалась калачиком, сунув мордочку между лапками в живот и обмотавшись хвостом. Она походила тогда на темный шелковистый шарик, обрамленный блестящим смоляным ободком. Сашка часами готов был забавляться с нею - так же, как девчонки и мальчишки со своими любимыми щенками или котятами.
      Вскоре Чернушка всех удивила еще одной привычкой: она стала кружиться штопором. Хвост распушит, голову задерет, ушки пригнет к макушке, глядишь - завертелась по гладкому столбу быстрой спиралью.
      Увидев это, Павел авторитетно заявил, что теперь Чернушке не страшны кровожадные хищные птицы.
      Однажды он сам был свидетелем, как на дерево, где сидела белка, спикировал с растопыренными когтями ястреб-тетеревятник. Дерево было голое, обгоревшее. Некуда было спрятаться бедной жертве - внизу ни кустика, ни травинки, а густые, ветвистые ели росли далеко. Казалось, зверьку, застигнутому врасплох, грозила неминуемая гибель. Но белка не растерялась. Как только на нее ринулся хищник, она отскочила на противоположную сторону ствола. Лобовая атака не удалась - ястреб грудью ударился о дерево. И долго не мог прийти в себя, застыв неподвижно на сломанной макушке дерева. Передохнув, он с яростью бросился на добычу, пытаясь прижать ее к земле. Однако белка завертелась так проворно, что птица в конце концов перестала гоняться за ней. Нахохлившись и распустив перья, тетеревятник снова уселся на вершину одинокого дерева, к стволу которого комочком прилипла белка. Хищник терпеливо дожидался, когда зверек спустится на голую плешину, где легко можно было бы его настигнуть. Ждал, но не дождался - Павел отогнал прочь выстрелом разбойника...
      Неразлучная игрушка и злая бестия
      С каждым днем наша белочка заметно взрослела: заострились черные коготки, окрепли оранжевые зубки. Пила она теперь из большого стеклянного пузыря. Набегается, напрыгается, бывало, и... шмыг ко мне в рукав. Там, под ватником, висела ее неразлучная игрушка - толстая деревянная пуговица. Я спокойно занимаюсь своими делами: привожу в нужный порядок полевой журнал, вычерчиваю планы. Геологу-полевику всегда хватает работы, особенно чертежной. Сижу я на улице под прохладным ветерком, знаю: белочка никуда не убежит, не расстанется с любимой игрушкой. Часами, бывало, крутит, теребит она пуговицу, хрустит деревяшкой - "резцы" свои заправляет. И никакими приманками не выудишь ее оттуда. Будет возиться, пока не нагрызется вдоволь - до крови в деснах. А коли попытаешься оторвать ее от "вкусной" пуговицы, то услышишь ворчливое уканье: "уу-ууу-у..." Оно начиналось низкими, а заканчивалось высокими, визгливыми нотами. Это значит - Чернушка очень сердится. Не прислушаешься к ее гневному предупреждению - поточит зубы и о... палец.
      Вскоре мы услышали от нее новый голос - голос страха.
      Воспользовавшись случаем, когда в палатке никого не было, Найда подкралась к корзинке, куда Павел запер слишком расшалившуюся игрунью, и сбила крышку. Не знаю, каким образом удалось Чернушке спастись.
      Мы прибежали ей на помощь, услышав ожесточенный лай и суматошную возню.
      Белочка висела на столбе. Шерсть у нее взъерошилась, как на щетке. Она хлестала хвостом по пологу и цокала.
      Найда свирепо грызла зубами столб.
      Сначала цоканье было звонким и частым, затем к нему примешались свистящие звуки, вся эта трель завершалась глухим "ц", которое переходило в еле слышимое "ш". Хвост вгибался и с затиханием звуков медленно опускался.
      Кончив одну тираду, белочка опять вскидывала хвост, хлестала им по палатке и ударяла лапками. На Найду сыпались новые трели, то похожие на стремительное "цири-цири-цири!", то на дробное "цирь-ри-ри! Цирь-ри-ри!", то на отрывистое "цык... цык... цык..."
      Лайка бесилась от злости. А Чернушка... Как она перепугалась! Даже под ватником, где висел огрызок ее любимой пуговицы, долго не могла прийти в себя, и я чувствовал, как она в гневе топала крохотными лапками по моей груди и била хвостом.
      Полосатые гости
      Если бы Чернушка выросла в родной семье, заботливая мамаша познакомила бы ее со всеми тайнами лесной жизни: и как спасаться от врагов, и как добывать корм в любую погоду, и как вить удобные гнезда. Она "научила" бы ее многому, что знают лишь одни белки. Но, к сожалению, Чернушка слишком рано лишилась материнской заботы. У нее неожиданно появилось шесть больших "пап"-воспитателей, которые ласково называли ее "дочкой", играли с ней, баловали ее. Вот почему наша "ученица" очень растерялась, когда к ней явились таежные гости.
      Однажды сидел я под пологом со своими дневниками и журналами, вдруг вижу: из-под брезента вылез зверек ростом с Чернушку. Был он весь желтенький, охристый, вдоль спины тянулись пять темных продольных полос. Я, конечно, сразу узнал, что это был бурундучок, подобный тому, которого Сашка поймал накомарником, только посветлее. Около стенки полога стояла миска, наполненная рисом. Зверек смело забрался в посудину и стал хрустеть зернами. Похрустел, похрустел - понравилось. Набил рот рисом даже щеки раздулись от жадности, словно мехи кузнечные.
      - Ах ты, воришка! - погрозил я пальцем. Услышав голос, бурундук шмыгнул под брезент. Но вскоре появился снова. А за ним - еще один, второй, третий... Шесть зверьков выскочили друг за другом, и все такие крохотные, куда меньше Чернушки! - Батюшки мои, да это же бурундучиха со своими ребятками-бурундучатами! - удивился я.
      Смотрю, а сам даже шевельнуться боюсь, чтобы не распугать. Впервые мне довелось увидеть такую милую семейку.
      А зверятки затеяли вокруг миски возню. Особенно проказничал бурундучок с беленьким пятнышком на лбу. Все малыши усердно поглощали рис, а он, озорник, непослушный, бурундучиху за хвост дергал. Мамаша сердито заквохтала да как тяпнет шалуна зубами. Бедняжка взвизгнул знать, больно укусила.
      В это время из плетеного теремка вылезла заспанная Чернушка. Увидев такое множество шумливых полосатиков, белочка замерла от неожиданности. Даже умыться забыла. Смотрела, смотрела на них, вскинула метелкой ершистый хвост и... юрк в свой домик. Залезла поглубже в мох, даже дырку не заткнула - вот как перепугалась! Бурундучиха надрывно свистнула - изо рта во все стороны брызгами полетел рис. Веселая семейка мигом скрылась под брезентовым покрывалом.
      Тайна фотографии
      Перебираясь в новый лагерь, мы попали под ливень, промокли, как говорят, до последней нитки.
      Утро выдалось тихим, светлым, радостным, как будто вчера вовсе не было ливня. Ночной ветер сбил с ветвей деревьев тяжелые капли, и теперь листья и хвоинки лишь лоснились на солнце первозданной чистотой.
      Мы запоздали с подъемом, потому что легли поздно - долго сушили у костра промокшую одежду и вещи. Чернушка уже давно возмущенно била головой в крышку плетенки. Она даже охрипла от крика и пищала приглушенно, как мышонок. Каждое утро мы пускали ее на прогулку, а сегодня с нами случилась заминка - проспали. Белочка не могла допустить, чтобы ее постелька промокла и потому сама себя освободила из темницы прогрызла в прутьях дыру для выхода. Спасибо, Павел своевременно заметил беглянку и скорей привязал Найду к березе.
      - Не смей зубы скалить, дуреха! - произнес Павел. - Ишь как рассвирепела, будто росомаху увидела! Да когда же ты поймешь, наконец, нельзя на Чернушку гавкать! Нельзя! Ведь это - наша белка! Запомни наша, а не дикарка!
      Павел всегда говорил Найде серьезным тоном, как человеку. Он был убежден, что она все понимала.
      Белочка с радостью принялась скакать вокруг палатки. Она часто поднималась на задние лапки, смотрела по сторонам, возбужденно морщила мордашку. Новое незнакомое место волновало ее. Увидев густую куртинку высоких малиновых цветов кипрея, белочка шмыгнула в заросли. Выбежала на опушку леса, ан глядь - никого нет - ни людей, ни собаки, ни палатки. Малышка испуганно заукала.
      - Чернушка! Чернушка! - позвал я.
      Услышав голос, белочка стремглав кинулась ко мне. Однако на пути ей попался какой-то интересный предмет. Зверюшка остановилась, шевеля губешками, раздувая ноздри. Ну и чудеса! Да это же большой широкошляпный подосиновик! Игрунья вскочила на гладкую округлую шляпку великана и принялась жадно отламывать резцами тугой закраешек, зажимая его в кулачки и аппетитно шамкая. До чего же хорошо и вкусно!
      Пользуясь неожиданно представившимся редким случаем, навожу на нее объектив фотоаппарата. Найда, по-видимому, решила, что я целюсь. Сделала пружинистую стойку. Резко щелкнул затвор. Собака с грозным свирепым лаем бросилась к Чернушке, но ремень, которым она была привязана к березе, остановил ее.
      А белочка продолжала спокойно сидеть на рослом подосиновике, задрав к ушам жиденький хвост. Сидела и жевала темнеющую мякоть гриба. И вдруг тревожно засуетилась. К ней по мохнатой стружчатой ножке подосиновика карабкалось неведомое чудовище - крупный сизый жук с крючкастыми челюстями-клешнями. Конечно, он взбирался на красноголовик по своим жучиным делам. Но глупенькая малышка не знала этого, да и блестящее на солнце страшилище увидела впервые. Она в замешательстве: и неведомого "зверя" испугалась, и спрыгнуть на землю не могла решиться - уж больно высоко. Чернушка смотрела на меня испуганными глазенками: "Скорее помоги!" Я посадил трусишку на плечо, она, тихо воркуя, сразу же забралась под пиджак. Там безопасней.
      Вот и вся история моей необыкновенной фотографии.
      Полыхание лета
      Дни мелькали своей извечно торопливой поступью, словно кадры кинофильма, удлинняя геологам бороды, укорачивая полевой сезон. И, покорная неодолимой силе времени, преображалась до неузнаваемости, менялась бахтинская тайга. Прибрежные ольховые кусты превратились в буйные заросли. Покалеченные, исцарапанные половодьем красноствольные тальники - в густую хлобыстучую непролазь. Слюдисто поблескивали широкие листья неспокойных осин-потрясучек. Янтарились светлые верховники-мутовки синеватых пихт. Среди чистой, веселой белизны берез плели затейливую кружевную кайму круглые как шары темно-сизые можжевельники. На розовых широких рукавах матерых кедров, средь стеклисто-зеленых усов ярко поблескивали смолистыми наплывами фиолетовые шишки, похожие на толстых крупночешуйчатых коротышей-хариусов. Из угрюмых еловых чапыжников тянуло рыжиками, белыми грибами, плавленной живицей.
      Давным-давно померкли золотые лютики, погасли дивные солнечные цветки - махровые жарки-купальницы. С приречных желто-крапчатых деревьев черемухи свисали, словно растрепанные цыганские бороды, аспидно-черные грозди терпких ягод. Рубиновыми огоньками бисерилась среди мшистой изумрудности пунцовая брусника. Натужно гнулись под тяжестью пурпурчатых кувшинчиков вееристые кусты шиповника. Кудрявым туманом стыла на сквозистых полянах-прогалинах матовая голубика.
      На сухих пригорках уже не краснели раскидистые колонии диких пионов - марьиных кореньев. Уже не разливался на зорях от ясных пушистых лиственниц утомительный аромат зеленой хвойной свежести. Суходольные таежные елани и кромки высоких приречных опушек покрылись новыми цветами - огнистым кипреем и белоснежными зонтиками-парашютиками раскидистых купырей.
      Палатка наша, прижатая к крутому изгибу обрывистой террасы, окаймлена пышным разнотравьем. Туго натянутая, стройная, ровная, она стоит среди высоких душистых медоносов, точно светло-зеленый улей.
      Как только начал распускаться кипрей, Николай Панкратович усаживался на пенек у костра-дымокура, чтоб не допекали кровососы. Блаженно потягивая самокрутку, он, словно зачарованный, смотрел на пестрое таежное разнотравье. И улыбался, и вздыхал, думая, вероятно, о чем-то радостном.
      Однажды, когда кипрей заполыхал еще ярче, старик не выдержал. Надев чистый широкополый накомарник, он забрался в тростниковую глушь малинового кипрея - иван-чая.
      Он ласково поглаживал метельчатые султанчики, заботливо расправлял острые, загнутые стружками концы длинных матовых темно-зеленых листьев, срывал, рассыпал на ладони шелковистые лепестки.
      Вокруг мельтешились бабочки: голубые, белые, краснокрапчатые. Иногда проносились большие синие-пресиние махаоны с острыми коричневыми шпилями на задних опушинах широких мерцающих крыльев. Заунывно гудели басовитыми трубами черно-бархатистые шмели с серебристыми, оранжевыми и золотыми полосами. Трепеща прозрачными перепончатыми крылышками, неподвижно, как вертолетики, зависали над коробочками пыльников какие-то нарядные мушки в пестрых тельняшках. Певуче звенели осы-сладкоежки. Копошились в лепестках красноглазые жучки. Сноровисто, проворно мелькали и вдруг неожиданно садились на белопенные зонтики купырей лазоревые стрекозы.
      Николай Панкратович задумчиво расхаживал среди зарослей кипрея, которые были так высоки, что порой щекотали ему лицо. Степенный, молчаливый, с густой седой бородой и усами, он напоминал древнего пасечника-ведуна. Накомарник, похожий на сетку пчеловода, особенно усиливал это сходство.
      Сломив под корень несколько цветущих стеблей иван-чая, старик стал молча, внимательно рассматривать это растение. Стебель был длинный с темно-коричневым древесным основанием и пышной бахромчатой макушкой.