Голос у М. Франсуа был усталый и презрительный.
      - Все они одинаковы! - вздохнул он. - Считают меня скрягой. Я даже удивляюсь, как ни одному из них не пришло в голову прикончить меня здесь и завладеть моей кубышкой... Ведь они считают меня богачем, думают, что я сплю на сундуке с деньгами, что матрац у меня набит банкнотами или золотыми монетами...
      А ведь это была правда: он действительно не был скрягой, Жермена знала это. Она была, наверно, единственным существом в мире, знавшим это. Он не был скрягой: он был маньяком.
      Все эти картины и другие произведения искусства, которые эти болваны, как их называл М. Франсуа, презиравший их, похищали из вилл и богатых квартир, - редко с какой из этих вещей он решался расстаться. Разве что с сомнительными или второстепенными.
      Считалось, что они уплывают в Америку, в то время как большая часть их оседала на вилле старого Франсуа, где он по вечерам один любовался ими.
      - Ты дал ему денег?
      - Нет.
      - Что ты ему сказал?
      Она знала своего отца. Именно поэтому в один прекрасный день, когда ей едва исполнилось двадцать лет, она ушла из дому.
      Из-за страсти старого антиквара погиб человек, двадцатидвухлетний парень. Он тоже приобрел в лавке бесхвостого поросенка, и наверняка не первого. Он побывал здесь, в этой самой зале, где не было ни одного стоящего произведения искусства - лишь ужасные литографии в черных рамках на стенах. Что же касается шедевров, то кому могло придти в голову искать их в подвале.
      Жермена, случайно, сама того не желая, слышала разговор отца с тем парнем.
      - Всего две тысячи... - умолял тот. - Клянусь вам, они мне совершенно необходимы... У меня друг болен... Я должен оплатить операцию... Я не могу отправить его в бесплатный госпиталь... Понимаете?...
      Ее отец вздохнул:
      - Что ты мне принес в прошлый раз?
      - Небольшого Монтичелли, вы ведь прекрасно знаете... Вы заплатили мне практически стоимость рамы... Я навел справки и теперь знаю, что он стоил по меньшей мере сто тысяч франков...
      - Возможно, но при условии, что сможешь его продать и не попасться... Видишь ли, дорогой мой, я всего лишь такой же бедный человек, как и ты... Принеси мне что-нибудь, и я заплачу тебе no-совести... Я не настолько богат, чтобы играть в филантропа...
      - Но я ведь прошу лишь аванс...
      - Аванс? Под что?
      - Под то, что я вам на днях принесу...
      - У тебя есть что-либо на примете?
      Было ясно, что нет. Парень смутился, покраснел.
      - А-а! Вот если бы ты принес мне Мане... Пусть даже совсем маленького Мане...
      В то время М. Франсуа питал особую страсть к Мане. У него периодически бывала какая-нибудь одна, преобладающая страсть.
      - А где они есть?
      - Не знаю... Всюду... В галереях, конечно, но это сложно...
      - Галереи ночью охраняются... Не считая сигнализации и целой кучи всяких новых приборов...
      - На прошлой неделе, на аукционе, один банкир приобрел вещицу, от которой я бы не отказался...
      - Как его имя?
      - Люкас-Мортон... Но имей в виду, что то, что я тебе сказал...
      - Если я принесу вам его Мане, сколько вы мне заплатите?
      - Пожалуй, тысяч двадцать... Даже тридцать...
      На следующий день в утренних газетах можно было прочесть о том, что в особняке М. Люкас-Мортона, в Версале, ночным сторожем был застрелен двадцатидвухлетний грабитель в момент, когда тот пытался проникнуть в галерею.
      - Читал?
      Он прочел заметку, не выказывая никакого волнения.
      - Тебе это безразлично?
      - А при чем тут я?
      Она высказала ему все, что она о нем думала. И в тот же день навсегда покинула дом. И лишь месяц спустя, обегав все биржи труда и обив сотни порогов, поступила продавщицей к "Коро и Сестрам".
      С тех пор отца она видела лишь однажды, в его лавке.
      - Подпиши... - сказала она ему, протягивая документ.
      - Что это?
      - Согласие на мой брак.
      - С кем?
      - Неважно...
      Он опустил голову и подписал. Вздохнув при этом:
      - Как хочешь...
      Он провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась из виду, но она так и не оглянулась и не видела его потрясенного лица.
      И вот теперь она сидела перед ним, холодная, суровая. И допрашивала, как судья:
      - Что ты ему сказал?
      Из головы у нее не выходил парень, погибший тогда в Версале только потому, что ему позарез нужны были две тысячи франков на операцию друга. Куда теперь ее отец послал Марселя? Марселя, которому деньги нужны были потому, что он только что женился и не мог устоять перед соблазном свозить молодую жену на зимний курорт.
      - Да я уж не помню... Видимо, чтоб он принес что-нибудь...
      - А раньше он много раз бывал у тебя?
      - Раз пять или шесть... - Как часто? - Года за три... Всякий раз приносил стоящие вещи... Толковый малый... Разбирается...
      Не повторял ли Марсель не раз, вроде бы подшучивая над самим собой, как это бывало всякий раз, когда ему приходилось говорить о серьезных вещах:
      - Как жаль, что я не встретил тебя тремя годами раньше... Она считала, что он шутит. Никогда не принимала подобные заявления всерьез, и теперь не могла себе этого простить.
      - Я докажу тебе, что я не подонок, - говорил он в другой раз.
      Она продолжила допрос отца:
      - А в последние месяцы?
      - Да я его уже год не видел, а тут вдруг заявился в магазин...
      - Теперь я должна знать, что ты ему заказал. Понимаешь?
      Обычный скупщик краденого берет все, что ему приносят, все, что имеет цену, что можно сбыть. Но М. Франсуа не был обычным скупщиком. Это был человек, одержимый страстью, пожиравшей его изнутри.
      Тому, погибшему парню он намекнул на Мане. В сущности, можно сказать, это он послал его к банкиру, в Версаль.
      - Отвечай...
      - В данный момент меня особо интересует Ренуар... Не крупные вещи, нет, впрочем, они все в музеях, а маленькие: женские головки, натюрморты... Есть натюрморты, которые...
      - Ты кого-нибудь называл?
      - Не думаю...
      - Вспомни...
      - Нет... Впрочем, с Марселем это и не нужно... Он достаточно бывает в свете, чтобы знать, у кого находятся стоящие вещи...
      - Мне надо позвонить...
      Она вызвала свой домашний номер. Вздрогнула, услышав взволнованный голос Ивет, видимо, решившей, что это звонит Марсель.
      - Ах, это ты?... Нет, ничего нового, подруга... Рада была бы тебя порадовать, но, увы... Кстати... Я тут успела прочесть одну книжку, а второй том никак не найду... "Пармская обитель"... Не знаешь, где он может быть?...
      Это напомнило Жермене, что Марсель, несколько дней назад, читал, лежа рядом с ней в постели, как раз второй том "Пармской обители".
      - Ты возвращаешься?
      - Да, наверно... А книга должна быть в спальне... Посмотри на тумбочке, возле кровати...
      - Ладно... Ну пока!...
      Опуская трубку, Жермена вполголоса сама с собой разговаривала, не обращая внимания на отца, которому явно не терпелось поскорее вернуться в постель.
      - В редакцию звонить нельзя, так как, если он не арестован, это может быть опасно... Интересно, написал ли он для газеты свою статью... Если да, то он должен был оставаться в Ваграме до конца турнира, то есть по меньшей мере до одиннадцати... После этого еще написать статью, отнести ее или отправить с кем-то... В таком случае...
      Была половина шестого утра. Счетчик такси перед виллой продолжал неумолимо щелкать, как грызун-вредитель, но она об этом не думала.
      - Ренуар...
      - Он есть у многих!.. - вздохнул ее отец. - Шла бы ты лучше спать... Нет никаких оснований считать его арестованным... И потом для него не так уж страшно, у него ведь нет судимостей... Понимаешь? Это не то что рецидивисты... С хорошим адвокатом...
      Она повторила, поднимаясь:
      - Ренуар...
      Почему у нее было такое ощущение, что спасение Марселя зависело именно от нее? Ни одной секунды она на него не сердилась. Да и могла ли она сердиться? Разве сама она не скрыла от него свое прошлое? То, что была дочерью М. Франсуа?
      И именно будучи его дочерью, знала, как обычно делались подобные вещи. Прежде всего, на сей раз следовало исключить мысль о заранее подготовленной операции. Об этом свидетельствовало то, что только во время второго телефонного звонка, в половине одиннадцатого она почувствовала в голосе мужа что-то необычное.
      Он звонил, явно только что приняв какое-то решение. Почему именно в половине одиннадцатого? И почему там, в зале Ваграм?
      - На улицу Коленкур... - сказала она таксисту, в то время как М. Франсуа, задвинув на двери засовы, кряхтя поднимался по лестнице, чтобы снова улечься в постель.
      А дождь продолжал моросить, все такой же мелкий. Ей было зябко в этом такси, одно стекло которого не поднималось до конца.
      Марсель, как и большинство "клиентов" ее отца, наверняка промышлял в основном в пустых квартирах. В Париже это довольно легко, поскольку прислуга, как правило, ночует не в квартирах, а на шестом или седьмом этаже, где размещаются комнаты для челяди.
      Парень, погибший тогда в Версале, допустил ошибку, попытавшись проникнуть в отдельный особняк.
      Снова и снова, с машинальным упрямством возвращалась она к исходной точке:
      - Половина одиннадцатого...
      Зал Ваграм. Отгороженный канатами ринг. Тысячи зрителей, яркий свет прожекторов. Марсель за столом для прессы...
      И именно там ему вдруг приходит в голову... Ренуар... Значит, он увидел среди зрителей кого-то, у кого были работы Ренуара и чья квартира, до окончания турнира, была пустой...
      Это было очевидно, тут не могло быть сомнений.
      Зал Ваграм... Зимний курорт, автомобиль, который ему так хотелось иметь... Эта старая каналья, этот М. Франсуа, отказавшийся дать ему в долг несколько банкнот, но готовый заплатить много тысяч за одного или нескольких маленьких Ренуаров...
      И вот, среди освещенных прожекторами зрителей, наверняка в первом ряду - некто, олицетворяющий все это: картины Ренуара, снег, быстрый автомобиль...
      До тех пор, пока этот некто будет оставаться в зале и любоваться боксерами, не будет никакой опасности...
      Но почему Марсель позвонил ей? Предчувствие? Может, у него, ни разу не попавшегося, появилось ощущение, что на этот раз он может дать осечку? Может, он хотел, для придания себе твердости, услышать ее голос? Может, он все еще колебался? И если бы она попросила его вернуться как можно быстрее, пожаловалась на одиночество?..
      Так нет же! Наоборот! Она выдержала характер! Не хотела никогда ни в чем быть ему помехой. Он должен был чувствовать себя совершенно свободным. Такое решение приняла она с первого дня их совместной жизни.
      Она даже ни разу не сказала ему, как это делают все жены и чего очень хотелось ей самой:
      - Постарайся не задерживаться...
      Она не призналась ему, как тягостны были для нее эти одинокие вечерние часы.
      В этом и была ее ошибка. В его распоряжении был примерно час времени. Куда же он поспешил? В какой квартал Парижа?
      Но ведь еще нужен был ключ. Обычно это занимает много времени: необходимо или заполучить сам ключ или снять слепок с замочной скважины и сделать дубликат.
      На это времени у него не было. Она была уверена, она упорствовала в уверенности, что он ничего не готовил заранее. И ведь он целый год не посещал М. Франсуа.
      Почему-то, по какой-то причине, может, из отвращения, может, из страха в конце концов попасться, он решил изменить свою жизнь. И доказательством этому служит то, что он женился на ней. Причем очень спешил с этим. Может, стремился таким образом обезопасить себя от новых соблазнов?
      Так ведь бывает: человеку удаются подряд несколько блестящих операций, а потом его вдруг охватывает паника. Закрадывается мысль о том, что была полоса неслыханного везения, но что она не может длиться бесконечно, что в следующий раз наступит расплата.
      Опасное состояние для человека, все же решившего рискнуть еще раз, так как именно в таком состоянии и попадаются. Из-за отсутствия уверенности в себе. Или недостатка беспечности. И попадаются глупо, на какой-нибудь идиотской мелочи...
      Не могла же она звонить в полицию... Газеты выйдут лишь через час. А утренние газеты не всегда содержат все ночные происшествия.
      Она уже видела его в Уголовной полиции, сидящим в кабинете какого-либо инспектора, допрашивающего его, предварительно отобрав у него галстук и шнурки от ботинок... Она видела его в больнице, в...
      Нет, только не в морге! От одной мысли об этом она чуть не закричала:
      - Ренуар...
      Странная вещь: ей казалось, что нужно сделать одно небольшое усилие, чтобы добратьсяё до правды. Почему это имя, Ренуар, казалось ей таким знакомым, нет, художника и его произведения она, конечно, знала, но само это имя, это слово, она где-то слышала его совсем недавно. Более того: она могла поклясться, что произносил его именно голос Марселя. Но когда? Где? По какому поводу?
      Такси остановилось на углу улицы Коленкур, она взглянула на освещенные окна своей квартиры, порылась в сумочке. Денег не хватало. Она подумала обо всем, кроме этого.
      - Подождите минутку. Я схожу за деньгами...
      Бегом взбегая по лестнице, вдруг покраснела, вспомнив, что отдала обойщику мебели все оставшиеся в доме наличные деньги.
      - Послушай, Ивет...
      Ей было стыдно. Никогда в жизни ей не было так стыдно. А Ивэт преспокойно лежала себе в одной комбинации на диване, с книжкой в руке.
      - У тебя есть с собой деньги?
      - Тебе много нужно?
      - Заплатить за такси... Я даже не помню, сколько... Марселя нет, а деньги обычно у него...
      Ивет порылась в своей сумке и протянула ей четыреста франков.
      - Хватит?
      - Я думаю...
      Снова бегом сбежала по лестнице вниз, разговаривая сама с собой, извинилась перед шофером: в эту ночь она чувствовала себя такой несчастной, словно виноватой перед всем светом.
      Снова стала подниматься, теперь уже медленно, с трудом переводя дыхание. Ивэт уже надела платье и теперь, со шляпой в руке, направлялась к зеркалу.
      - Полагаю, я тебе больше не нужна? Она чуть было не попыталась ее удержать, сказать, что ей страшно оставаться одной, но не посмела.
      - Благодарю тебя и прошу прощения за беспокойство... Окажи мне еще одну услугу... Если к девяти часам меня не будет в магазине, пожалуйста, скажи хозяйкам, что я приболела, ладно? Когда-нибудь я тебе объясню... Это гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить...
      - Все замужние женщины так говорят... Впрочем, и незамужние тоже...
      - Ты не понимаешь...
      - Ясное дело... И это все говорят... Потом, уже надевая пальто:
      - Может, ты хочешь, чтоб я осталась?
      - Спасибо... Ты очень добра... Я попытаюсь немного вздремнуть...
      - Вот и прекрасно!... Давно бы так!... Все в конце концов уладится... Я там оставила немного коньяка... Советую выпить...
      В это утро она, со своим бледным лицом и красноватыми веками, очень походила на клоуна, и прощальная гримаса - нелепая, ободряющая улыбка еще больше усилила это сходство.
      - Доброй ночи, подруга!... Если так можно сказать...
      Жермена чуть было не бросилась ее догонять, поскольку, едва оставшись одна, сразу же отчетливо услышала голос Марселя, звавшего ее, нуждавшегося в ней, призывавшего ее на помощь.
      Она готова была бежать. Но куда?
      Через полчаса крыши домов посветлеют, станут серебристо-серыми, и изо всех труб Парижа потянется дымок; меж домами отчетливо прорежутся улицы, послышится шум автобусов, шаги сотен тысяч человечков, закопошившихся в этом холодном и сыром декабрьском городе.
      Где-то в нем находился и Марсель, и Жермена, вцепившись пальцами в холодные перила своего балкона, напряженно вглядывалась в открывавшуюся перед ней гигантскую панораму, словно надеясь, что взгляд ее в конце концов замрет на какой-то точке, и она сможет воскликнуть, осененная:
      - Он там...
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      БОЛЬШАЯ СЕВРСКАЯ ВАЗА И ДЯДЮШКА ГРАФИНИ
      Половина восьмого. С балкона виден грузовик, развозящий утренние газеты. Он останавливается и у бистро напротив. Водитель в кожаной фуражке идет через тротуар с большой кипой газет с еще свежей типографской краской.
      Жермена опускается вниз. Консьержка протирает влажной тряпкой пол в коридоре. Жермена еще не очень хорошо ее знает, эту слегка косящую женщину. Весь месяц всячески старается она ее задобрить, так как в Париже совершенно необходимо быть в хороших отношениях со своей консьержкой, но эта, возможно, из-за косоглазия, выглядит очень недоверчивой.
      - Кажется, у вас были посетители сегодня ночью? - замечает она. Надеюсь, ничего не случилось?
      Некоторые люди обладают поразительным чутьем на несчастья. Эта женщина им точно обладает. Осторожно! Жермена заставляет себя приветливо улыбнуться и говорит:
      - Муж присылал из редакции одну из секретарш... Ему пришлось срочно выехать в Лондон... Там сегодня большой матч... Он был назначен в последнюю минуту... Мне пришлось отвести ему вещи в редакцию...
      - А-а! А я подумала, не заболел ли у вас кто...
      В самую точку!
      Теперь - газета. Она покупает ее, входит в небольшой бар, выпивает у стойки чашку кофе, надламывает булочку, самым непринужденным образом листая при этом газету.
      Матч в зале Ваграм... Статья в три четверти колонки... Подписана Марселем Блан.
      Это производит на нее странное впечатление. Как письмо уже успевшего умереть человека. Или кадры фильма с давным-давно умершим актером.
      Но нет! Марсель не умер! Она съедает одну, вторую, третью булочку! Ей стыдно, но она очень проголодалась. Четыре булочки! Читает статью. И сразу понимает, что она написана не им. Она прекрасно знает особенности его стиля; присущие ему словечки и обороты... Она знает также, что журналисты охотно оказывают друг другу, разумеется, взаимообразно, подобные услуги...
      - Слушай, будь другом, напиши сегодня за меня статью и отправь в редакцию...
      Поднимается к себе. Ивет почти осушила бутылку коньяка. Жермена всегда подозревала ее в пристрастии к спиртному. Она допивает остатки. Вытягивается на диване, так как от усталости у нее ломит поясницу. В утренней газете не сообщалось ни о каком ограблении, или каком-либо ином происшествии, могущем иметь отношение к Марселю. Но это ничего не значит... Она устыдится этого еще больше, чем давешнего аппетита, но она засыпает.
      Десять часов. Звонка по-прежнему нет. Через полчаса на больших бульварах, снабжаемых первыми, начнут продавать дневной выпуск. Она одевается. Хотя она выпила лишь то, что оставалось на донышке, чтобы немного расслабиться, голова у нее словно деревянная, как после настоящей оргии. Вспоминает Ивет, выпившей три четверти бутылки... В сумочке у нее всего около сотни франков. Тем хуже! Останавливает такси! Покупает дневной выпуск. Ноги у нее словно ватные, голова деревянная, и это воскрешает в памяти одно воспоминание. Не так давно она немного перепила, будучи с Марселем в гостях у...
      Заходит в кафе Мазарен, усаживается за столик - и на первой же странице обнаруживает имя, которое только что тщетно пыталась вспомнить:
      Попытка ограбления у графа Нийель.
      Черт побери, конечно же у графа и маленькой графини, как ее называют, поскольку она прехорошенькая и подвижная, как чертенок! Пара, интересующаяся всем на свете: спортом, искусством, кино... Ничего не пропускающая и часто устраивающая приемы в своей квартире на проспекте Иен. Однажды они были у них с Марселем. Тогда там собралось по меньшей мере человек триста: журналисты, актеры и актрисы, известные врачи и адвокаты. Была ужасная сутолока.
      - Смотри-ка, - заметил тогда Марсель, - у них несколько чудных Ренуаров розового периода...
      Она в тот вечер почти ничего не видела. Было слишком многолюдно. В руки им без конца совали бокалы с шампанским или с виски. Дом, где любят выпить...
      Вот что она всю ночь силилась вспомнить: прием у графа и графини Нийель. Они ведь не пропускают ни одного матча по боксу, ни одной премьеры в театре или кино... И эта маленькая сумасбродная графиня...
      Странная попытка ограбления, едва не закончившаяся трагически, была совершена этой ночью в квартире графа и графини Нийель, хорошо известных всему Парижу, в то время как они присутствовали в зале Ваграм. Одна деталь, обнаружившаяся позже, позволяет предположить, так сказать, случайность этой попытки. Дело в том, что графиня Нийель, возвратившись домой в два часа ночи, обнаружила, что потеряла ключи от квартиры, находившиеся у нее в сумочке.
      Между тем неизвестный,...
      К щекам Жермены постепенно стала приливать до этого отхлынувшая кровь.
      ... проникший в квартиру, воспользовавшись ключами хозяйки, вероятнее всего, завладел ими в зале Ваграм. Ключи не могли быть похищены обычным карманником, так как сумочка снабжена секретным замком.
      Маленькая Графиня, как ее называет весь Париж, вспомнила, что в зале, в толчее, пробираясь к своему месту, доставала из сумочки носовой платок. Выпали ли ключи в этот момент? Во всяком случае, тот, кто их подобрал, знал, с кем имеет дело, и как этот случай можно использовать. Это несколько сужает круг поисков.
      Итак, около одиннадцати часов злоумышленник проникает в квартиру, которую считает пустой и которая таковой и должна была быть. По чистой случайности в ней оказывается М. Мартино, дядя графини, прибывший в тот же вечер и, устав с дороги, отказавшийся сопровождать хозяев в зал Ваграм.
      Он уже спал, когда вдруг был разбужен грохотом, донесшимся из большого холла, где висят лучшие картины коллекции Нийелей. Испугавшись, что вполне естественно, М. Мартино вооружился пистолетом...
      Слова и буквы прыгали перед глазами. Несмотря на нетерпение поскорее узнать конец, ей приходилось по два-три раза перечитывать одну и ту же строчку. Тем временем гарсон принес и поставил перед ней бокал с заказанным ею мандариновым ликером.
      В холле, освещенном лучем карманного фонарика, - мужчина, все еще стоящий на стуле. Входит дядюшка, с пистолетом в руке. Мужчина делает прыжок, бежит в темноте к двери, ударом кулака сбивает с ног дядюшку.
      М. Мартино выстрелил, как он сам утверждает, сам того не сознавая, под воздействием эмоций. Предполагается, что пуля, по чистой случайности, достигла цели, так как на ковре и на лестнице были обнаружены следы крови.
      Серьезно ли ранен грабитель? Пока это неизвестно, но теперь его задержание, без сомнения - всего лишь вопрос времени, точнее, часов. М. Мартино, человек в возрасте, был вдобавок ко всему еще и слишком потрясен, чтобы с достаточной резвостью преследовать преступника
      Скорее всего, речь идет о новичке или любителе. Такое предположение заставляет сделать тот факт, что грохот, разбудивший дядюшку Маленькой Графини, был произведен разбившейся очень дорогой Севрской вазой, представлявшей также большую историческую ценность, датировавшейся эпохой Наполеона. Эта ваза стояла под чудесным полотном Ренуара розовой "Купальщицей", которую любитель, видимо, от волнения, уронил, снимая ее со стены.
      Это также сужает круг поисков. Но в зале Ваграм в тот вечер находилось шесть тысяч человек... Она машинально выпила ликер, сложила газету в несколько раз и сунула ее в сумочку.
      Почему все же, когда она выходила из кафе, в глазах ее, несмотря ни на что, был отблеск удовлетворения? Потому что Марсель не был арестован, конечно. Но еще и потому, что она оказалась права.
      Эта история с ключами... Ведь она почти угадала ее, благодаря этому звонку в половине одиннадцатого. Он увидел, как Маленькая Графиня уронила ключи. И вспомнил о полотнах Ренуара.
      Самое же большое удовольствие доставило Жермене то, что он допустил неловкость. Уронил картину на Севрскую вазу. Руки дрожали? Во всяком случае, он трусил. Он вел себя как новичок или как человек, говорящий себе: - Еще раз... Всего один раз!..
      Чувствующий, что это уже не его дело, что подобные вещи не для него...
      - Идиот..., - вполголоса проговорила она, шагая в толпе прохожих по большим бульварам.
      Милый, родной идиот! Отличился, нечего сказать! Что же он предпринял, оказавшись на улице один, раненый, истекающий кровью, которая к тому же еще могла выдать его с головой? Прежде всего поспешил прочь, подальше от этого дома. Потом, возможно, передохнул немного в каком-нибудь закутке. А дальше?
      - Надеюсь, он не сделал такой глупости и не взял такси...
      Ведь полиция опросит всех таксистов. Наверняка уже опрашивает. Даже столь сильно взволнованный, он не должен был настолько потерять голову.
      - Идиот!
      Да, идиот, что не пришел сразу домой, к ней, она бы помогла ему. Нашла бы какого-нибудь врача среди друзей, в конце концов потребовала бы соблюдения профессиональной тайны. Врачи ведь обязаны ее соблюдать.
      Конечно, ему было стыдно.
      - На самом деле я вовсе не подонок...
      У нее было ощущение, что она разговаривает с ним, вот так, на ходу, и никогда еще не была она с ним так нежна. Давно бы так. Ей бы следовало с самого начала обращаться с ним именно так, не принимать его слишком всерьез, понять, что он, со всеми этими его загадочными улыбками - всего лишь мальчишка, глупый мальчишка, которому она была нужна, чтобы выпутаться из трясины, в которой он увяз.
      Да, идиот!... Как все эти мальчишки, посещающие ее отца, строящие, из себя храбрецов, а на деле от страха едва не делающие в штанишки.
      Месье, видите ли, хотел свозить ее на зимний курорт и прокатить в автомобиле! И она не возражала. Разве не должна была она сказать ему:
      - Да ты с ума сошел, милый! Успеем еще. У нас все это еще впереди. А пока пиши лучше свои статьи о боксе и регби. Конечно, она не ошибалась сегодня ночью, слыша его голос, зовущий на помощь. Он нуждался в ней. Но не решался прийти и попросить помощи.
      - Месье слишком самолюбив...
      Черт бы его побрал, этого глупого, милого идиота! Теперь он был способен наделать еще больше глупостей. Не мог же он до сих пор оставаться на улице, под дождем, который все еще продолжался. Куда он мог пойти, к кому мог обратиться за помощью?
      Да еще наверняка мучается там, в каком она состоянии! Видит ее всю в слезах, считающей себя обманутой и покинутой.
      Глупый мальчишка...
      Вот что не давало ей впасть в отчаяние, вот почему, невзирая ни на что, была в ней какая-то скрытая радость: она обнаружила в нем почти ребенка, нуждавшегося в ней ребенка.
      Первое время она сама боялась. Боялась, что он узнает, кто она на самом деле, узнает, чем занимается ее отец, боялась оказаться недостойной его, потерять его.
      И вот он...
      Она все шагала и шагала по бульварам, стараясь по своей давней привычке не думать вслух.
      Надо было действовать, и как можно быстрее. Кто-нибудь мог вспомнить, что он видел его в зале Ваграм, возле Маленькой Графини. И он уже час как должен был находиться в редакции. Вошла в еще одно кафе. Была не была, еще стаканчик мандаринового ликера. Телефон.
      - Алло, мадемуазель, будьте добры, соедините меня с главным редактором. Это мадам Блан...
      Надо было предупредить, чтобы не вызывать подозрений. Она не была уверена, что поступает правильно, но надо было действовать.
      - Алло? Месье Манш?... Это мадам Блан... Мой муж просит извинить его... Когда он вернулся прошлой ночью, отправив вам статью, я ждала его с телеграммой: у него в провинции скончался дядя... Ему пришлось выехать первым же поездом... Его не будет несколько дней...
      Теперь она чувствовала себя сильной, тем более, что во время телефонного разговора вспомнила о Жюле.
      Марсель раза два приезжал с ним в Морсан. Жюль был врачем. Из-за отсутствия средств и невозможности открыть практику, временно работал в большой аптеке на Севастопольском бульваре. Высокий костлявый малый, с несколько лошадиным лицом, со светлыми вьющимися волосами херувима, так не вязавшимися с чертами его лица.
      Надо было разыскать Жюля. Она не помнила даже фамилии. И никогда не знала его адреса.
      Такси. Черт с ними, с этими последними деньгами.
      - Простите, месье, мне нужен М. Жюль... Ну такой высокий, блондин, он работает у вас...
      - Доктор Беллуар?
      - Да.. Да-да... Блондин, кудрявый, длинноволосый... Пришлось долго убеждать. Никак не хотели давать адрес.
      - Доктор Беллуар не пришел сегодня утром и не звонил. Зайдите после обеда. Возможно, он будет.
      - Мне необходимо разыскать его немедленно. Я его кузина. Я только что приехала в Париж, он должен был встретить меня на вокзале. Мы, видимо, разминулись...
      Наконец, посовещавшись:
      - Ну, если вы действительно его кузина...
      - Клянусь вам... Мой отец и его отец...
      - Улица Мон-Сени, 246.
      На самом верху Монмартра. Возле Сакре-Кер. Пятнадцать франков на такси. Странный двор, напоминающий двор фермы. В глубине - небольшой двухэтажный павильон со столярной мастерской на первом этаже и с железной лестницей, ведущей на второй этаж...
      - М. Беллуар?
      - На втором...
      Вскарабкалась по железной лестнице, за отсутствием звонка постучала в застекленную дверь.
      - Кто там? - отозвался незнакомый голос. И она, хладнокровно и уверенно:
      - Я!
      Это обычно действует. В самом деле, послышались приглушенные шаги, к стеклу прильнуло лошадиное лицо, оглянулось назад. Ей показалось, что Жюль с кем-то разговаривал.
      Сердце у нее бешено заколотилось.
      - Откройте...
      Он был в довольно мятых брюках и в рубашке. Небритый.
      - Прошу прощения. Я не сразу узнал вас. Чем обязан?
      - Где Марсель?
      Это была не просто обычная комната. Она могла быть всем, чем угодно: просторной залой, чем-то вроде мастерской, как у столяра, на первом этаже, но разделенной на две части джутовой
      занавеской. По эту сторону занавески было что-то вроде гостиной, с двумя продавленными креслами, столом, книгами, лампой.
      - Но... я не знаю...
      - Послушайте, Жюль...
      Узнав ее через стекло, он с кем-то говорил, не так ли? Значит, за занавеской кто-то есть. Будь что будет, тем хуже, если там окажется женщина. Что придавало ей такую уверенность, неужели две порции малинового ликера? Неважно!