Мегрэ проговорил эти слова чуть слышно, себе под нос, но Флорантен их расслышал и стал пунцовым.

Комиссар был прав. В Париже существует несколько тысяч людей, живущих в обход закона за счет более или менее очевидного жульничества, наивности или алчности себе подобных.

У них на примете всегда какой-нибудь сногсшибательный проект, для реализации которого им не хватает нескольких тысяч или десятков тысяч франков.

В конце концов они почти обязательно подцепят какого-нибудь богатого лопуха, и тогда некоторое время хорошо одеваются, ездят в автомобилях и посещают лучшие рестораны.

Когда деньги подходят к концу, они вновь влачат жалкое существование, пока не подвернется что-нибудь новое, и только один из десяти предстает перед уголовным судом или попадает в тюрьму.

Флорантен прошляпил все возможности и вот теперь так глупо упустил последнюю.

— Ну что, дальше ты будешь говорить сам или мне продолжать?

— Лучше ты.

— Посетитель требует тебя. Он знает, что ты в квартире, так как расспросил привратницу. Он не вооружен.

Он не особенно ревнив и не покушается на чью-либо жизнь.

Однако он необычайно возбужден. Жозе, страшась за тебя, говорит, что тебя нет, что ей неизвестно, где ты.

Он проходит столовую. Ты устремляешься в ванную, оттуда к стенному шкафу.

— Я не успел.

— Хорошо. Он приводит тебя в спальню.

— Во всю глотку вопя, что я ничтожество, — горько добавляет Флорантен. — И это при ней.

— Она не в курсе шантажа. Ничего не понимает. Ты просишь ее молчать. И несмотря ни на что, цепляешься за свои пятьдесят тысяч франков, которые рассматриваешь как твой последний шанс.

— Не знаю… Все потеряли голову. Жозе умоляла нас успокоиться. Тот был взбешен. В какой-то момент, поскольку я отказывался вернуть ему письма, он выхватил из ящика револьвер. Жозе закричала. Я испугался за себя и…

— И спрятался за нее?

— Клянусь, Мегрэ, пуля попала в нее случайно. Было видно, что у него нет навыка в обращении с оружием. Он размахивал руками. Я как раз собирался отдать ему его чертовы письма, когда грянул выстрел. Он удивился. Издал какой-то странный звук горлом и бросился в гостиную.

— С револьвером в руках?

— Думаю, да, потому как я его не нашел. Когда я склонился над Жозе, она была мертва.

— Почему ты не вызвал полицию?

— Не знаю.

— А я знаю. Ты подумал о сорока восьми тысячах, хранящихся в коробке из-под печенья, завернул коробку в газету, не подумав, что это утренний выпуск. Уходя из квартиры, ты вспомнил о письмах и сунул их в карман. Ты собирался разбогатеть. Отныне у тебя было кого шантажировать, и не из-за любовной связи, а из-за убийства.

— Почему ты так решил?

— А потому, что ты стер отпечатки пальцев с мебели и дверных ручек. Если бы были найдены только твои отпечатки, это не имело бы значения, ты ведь не мог отрицать, что бывал в квартире. Таким образом ты покрывал другого: в тюрьме он бы гроша ломаного не стоил.

Мегрэ грузно опустился на стул и набил новую трубку.

— Ты отправился к себе и положил коробку из-под печенья на гардероб. Но в тот момент не подумал о письмах, лежавших у тебя в кармане. Ты вспомнил обо мне и решил, что старый товарищ не станет тебя бить. Ты ведь всегда боялся, что тебя изобьют. Помнишь? Был у нас один коротышка, если не ошибаюсь, Бамбуа, который наводил на тебя страх только тем, что грозился ущипнуть тебя.

— Какой ты жестокий…

— А ты? Если бы ты не вел себя как последний подонок, Жозе не умерла бы.

— Я всю жизнь буду мучиться.

— Ее этим не воскресишь. А твои угрызения совести — не мое дело. Ты решил разыграть со мной небольшую комедию, но я с первых слов догадался: тут что-то не так. Все мне казалось враньем, искажением истины, но не удавалось нащупать нить, ведущую к ней. Больше всего мне не давала покоя привратница. Она гораздо сильнее тебя.

— Она никогда не могла меня понять.

— Ты же не мог понять ее. Храня в тайне имя посетителя, она не только получала две тысячи двести франков, но и гробила тебя. Что до твоего прыжка в Сену, тут ты совершил глупость, именно это навело меня на мысль о письмах. Было ясно: топиться ты не собирался. Хороший пловец не топится, бросаясь в Сену с Нового моста в нескольких метрах от баржи в то время суток, когда тротуары черны от народа.

Ты вспомнил, что у тебя в карманах письма. Один из моих инспекторов был у тебя на пятках. Тебя могли обыскать в любую минуту.

— Вот бы не поверил, что ты догадаешься.

— Я тридцать пять лет занимаюсь своим делом, — пробурчал Мегрэ, встал и прошел в кабинет инспекторов, чтобы переговорить с Люка.

— Ни в коем случае не реагируй, — наставил он его напоследок.

Вернувшись, он увидел, что Флорантен потерял последнее — самообладание. Остались лишь долговязое тело, осунувшееся лицо, бегающие глаза.

— Если я правильно понял, меня будут судить за шантаж?

— Это зависит от…

— От кого?

— От следователя. В чем-то и от меня. Не забывай: ты стер отпечатки пальцев, чтобы мы не нашли убийцу. Это могло тебе стоить обвинения в сообщничестве.

— Ты этого не сделаешь?

— Буду говорить об этом со следователем.

— Год тюрьмы, даже два я еще выдержал бы, но не годы, тогда меня вынесут ногами вперед. Уже теперь, случается, сердце пошаливает.

Он наверняка собирался попроситься в лазарет при Сайте. В Мулене он их смешил. Когда занятия становились очень уж занудными, они поворачивались к нему, поощряя его к шутовству.

Его ведь поощряли. Зная, что ему только того и надо.

Он изобретал новые гримасы, откалывал новые номера.

Клоун… Однажды на Ньевре он сделал вид, что тонет, его искали с четверть часа, пока не нашли в камышах, куда он доплыл под водой.

— Чего мы ждем? — спросил он, вновь забеспокоившись.

С одной стороны, он был рад, что все кончилось, с другой — боялся, что Мегрэ изменит тактику.

В дверь постучали. Вошел Жозеф и положил перед Мегрэ визитку.

— Пригласите его. И попросите инспектора Жанвье привести находящееся с ним лицо.

Ох и дорого бы дал сейчас Мегрэ за стакан свежего пива или даже добрый глоток коньяку!

— Мой адвокат, господин Бурдон.

Один из теноров адвокатского сословия, бывший его старшина, кандидат на кресло во Французской академии.

Державшийся отстраненно, с большим достоинством, Виктор Ламотт сел, чуть приволакивая ногу и лишь мельком взглянув в сторону Флорантена.

— Полагаю, господин комиссар, что у вас были веские основания для вызова моего клиента? Мне стало известно, что в субботу вы прибегли к очной ставке, оспаривать закономерность которой я в данную минуту воздержусь.

— Садитесь, мэтр, — только и ответил Мегрэ.

В этот момент появился Жанвье, подталкивавший в кабинет возбужденную госпожу Блан, которая при виде хромого встала как вкопанная.

— Входите, госпожа Блан. Сделайте одолжение, присядьте.

Глядя на нее, можно было подумать, что она неожиданно столкнулась с новой проблемой.

— Кто это? — спросила она, указывая на господина Бурдона.

— Адвокат вашего друга, господина Ламотта.

— Вы арестовали его?

Никогда еще Мегрэ не видел ее такой ошеломленной.

— Пока нет, но сделаю это, не откладывая. Вы признаете, не так ли, что именно этот господин в среду на прошедшей неделе, возвращаясь от госпожи Папе, вручил вам две тысячи двести франков в обмен на ваше молчание?

Она только крепче стиснула зубы.

— Вы поступили опрометчиво, господин Ламотт, вручив ей эту сумму. Она вошла во вкус и решила, что ее молчание стоит больше.

— Понятия не имею, о чем вы.

Адвокат нахмурил брови.

— Объясню вам, почему из всех подозреваемых я выбрал именно вас. В субботу госпожа Блан, к которой я приставил своего человека, улизнула от слежки, воспользовавшись магазином с двойным входом. Она хотела повидаться с вами, чтобы потребовать у вас дополнительную сумму.

Она спешила, поскольку боялась, что с минуты на минуту вы будете арестованы.

— Я не встречался с этой женщиной в субботу.

— Знаю. Важно то, что она вас искала. У каждого из вас был свой день: у Франсуа Паре — среда, у Курселя — ночь с четверга на пятницу, Жан Люк Бодар не так четко придерживался распорядка.

Обычно деловой человек из провинции, каждую неделю проводящий в столице по нескольку дней, возвращается домой в субботу. Но не вы, ведь вторую половину субботнего дня вы отвели госпоже Папе.

Привратнице это было известно, и потому она пыталась связаться с вами. Откуда ей было знать, что на этот раз вы покинули Париж накануне, в пятницу, поскольку вам не предстояла встреча с Жозефиной Папе.

— Ловко придумано, — заметил адвокат, — но сомневаюсь, что суд удовольствуется столь легковесным обвинением.

Привратница не произнесла ни слова, она словно окаменела — такой Мегрэ не видел ее еще никогда.

— Разумеется, мэтр, ваш клиент будет арестован не на основании этого аргумента. Присутствующий здесь Леон Флорантен во всем сознался.

— Я думал, он и есть обвиняемый.

Флорантен, втянув голову в плечи, не осмеливался поднять глаза.

— Не обвиняемый, а жертва, — отчеканил Мегрэ.

— Я отказываюсь понимать.

Виктор Ламотт уже все понял и задергался на своем стуле.

— Теоретически именно на него было направлено оружие. Ему угрожал господин Ламотт, желая завладеть компрометирующими его письмами. Но так случилось, что он весьма неважный стрелок, да к тому же оружие у него было некачественным.

— Это правда? — обратился адвокат к своему подопечному.

Он не ожидал, что дело примет подобный оборот. Ламотт молчал, свирепо уставившись на Флорантена.

— Должен добавить, мэтр, — это понадобится вам для ведения дела, — я не уверен, что ваш клиент убил преднамеренно. Он из тех людей, что не любят сопротивления, наталкиваясь на него, они приходят в бешенство.

К несчастью, у него в руках оказалось оружие, и он выстрелил.

При этих словах хромой вздрогнул и с изумлением воззрился на Мегрэ.

— Будьте добры подождать меня.

Мегрэ проделал по коридорам Дворца правосудия тот же путь, что в субботу. Когда он постучал в дверь следователя, тот с головой ушел в изучение толстого дела; его письмоводитель в это время приводил в порядок вторую комнату.

— Конец! — заявил Мегрэ, рухнув на стул.

— Он признался?

— Кто?

— Да этот Флорантен?

— Он никого не убивал. Однако я прошу постановление на арест на его имя. Причина: попытка шантажа.

— А кто же убийца?

— Он в моем кабинете вместе со своим адвокатом господином Бурдоном.

— Этот задаст нам работы. Он один из…

— Он будет сговорчив. Не скажу, что речь идет о простой случайности, но в деле существует много смягчающих вину обстоятельств.

— Кто же из четверых?

— Хромой, Виктор Ламотт, виноторговец с Шартронской набережной в Бордо, где не шутят с достоинством, правом первенства и, между прочим, моралью. Сегодня во второй половине дня я составлю донесение и, надеюсь, вручу вам его до конца дня. Сейчас полдень и…

— Вы голодны?

— Жажда мучит, — признался Мегрэ.

Несколькими минутами позже у себя в кабинете он вручил постановления, подписанные следователем, Лапуэнту и Жанвье.

— Отведите их в отдел идентификации для оформления, а затем в дом предварительного заключения.

Указывая на поднявшуюся со стула привратницу, Жанвье спросил:

— А с этой что делать?

— После будет видно. Пока пусть возвращается к себе.

Дом не может оставаться без присмотра.

Она взглянула на него глазами, лишенными какого бы то ни было выражения. Ее губы задвигались, раздалось нечто похожее на шипение, которое производит огонь, гасимый водой; так ничего и не сказав, она двинулась к двери.

— Встретимся в пивной «У дофины», ребята?

И только потом он понял, как жестоко было с его стороны вслух назначать своим сотрудникам встречу в пивной в присутствии тех, кому предстояло сесть за решетку.

Минут через пять за стойкой небольшой симпатичной пивной, часть которой была оборудована под бистро, Мегрэ распорядился:

— Кружку пива. Самую большую, какая только у вас найдется.

За тридцать пять лет он не встретил ни одного из своих однокашников по лицею Банвиль.

И надо же было, чтобы на его пути повстречался именно Флорантен!