Больше того, Мегрэ так сочувствовал своему собеседнику, что, когда тот вновь показал на хлопотавшую на кухне жену комиссара, он чуть было не предложил ему:

— Может, и вы перекусите с нами..

Потому что Мегрэ очень хотелось есть и он догадывался, что их беседа затянется еще надолго. Мегрэ хотелось знать об этой истории все, чтобы избежать какой-нибудь ошибки, в голове у него возникало множество вопросов, которые он собирался задать Планшону.

Два или три раза тот с тревогой спрашивал:

— Скажите, вы не принимаете меня за сумасшедшего?

Такое подозрение у комиссара возникало. По своему опыту он знал, что существуют различные степени безумства, и старая владелица галантерейного магазина, приходившая с вязаньем в приемную полицейского управления и заявлявшая, что она может понадобиться комиссару, являлась тому ярким подтверждением.

Прежде чем прийти домой к Мегрэ, Планшон выпил. Он признался, что выпивал каждый вечер, да и комиссар налил ему стаканчик сливовицы, поскольку тот явно в этом нуждался.

Алкоголики легко погружаются в свой, принадлежащий только им мир грез и видений, искренне принимая их за реальность. И постороннему человеку подчас трудно отличить, что является истиной, а что выдумкой.

Такие мысли приходили на ум Мегрэ, когда он слушал своего собеседника, но комиссар так и не мог сделать окончательного заключения. Он лишь старался лучше понять, какие чувства обуревали Планшоном, мысленно ставил себя на его место.

— Вот тогда я и начал понимать, что я лишний, — продолжал свой рассказ Планшон, посматривая на Мегрэ светлыми глазами. — Не знаю, как вам объяснить. Я любил ее. Кажется, и сейчас еще люблю. Да, уверен, что еще люблю ее и буду любить по-прежнему, даже если мне придется ее убить. Кроме моей матери, она единственная, кто отнеслась ко мне, как к нормальному человеку, а не уроду… Да и потом, это же моя жена… В чем бы она ни провинилась передо мной, она все же моя жена, не так ли?.. Она подарила мне Изабеллу… Она носила ее в своей утробе… Вы не, можете себе представить, какие месяцы я пережил, когда она была беременной… Случалось, я вставал перед ней на колени и благодарил за… Мне трудно выразить это словами… В ней был кусочек моей жизни, понимаете? И Изабелла — это же частичка нашей совместной жизни…

До женитьбы я был совсем одинок… Никому не был нужен, никто не ждал меня дома по вечерам… Я работал, сам не знаю для чего…

И вот теперь она нашла любовника, а я даже не могу на нее сердиться… Она молода… Красива… И Роже Пру крепче, чем я… Он смахивает на животное, полный сил и здоровья.

Мадам Мегрэ, видимо, смирилась и не делала никаких знаков из кухни. Комиссар медленно набивал табаком очередную трубку.

— Я всякое передумал… Убеждал себя, что эта история долго не продлится и что Рене вернется ко мне, потому что, несмотря ни на что, мы привязались друг к другу,.. Я вам не надоел?..

— Нет. Продолжайте.

— Сам не знаю, что еще рассказать… В письмах все выглядело гораздо понятнее и намного короче… Если бы я ходил в церковь, как во времена, когда еще была жива мать, то, наверное, я бы исповедовался священнику… Не помню уж, как мне пришла в голову мысль встретиться с вами… Вначале я думал, что у меня не хватит духу прийти к вам… А теперь, когда я у вас Дома, никак не могу собраться с мыслями и все связно объяснить… Клянусь вам, если я много говорю, то это не потому, что выпил несколько рюмок… Я заранее обдумал все, что должен был вам рассказать… Так на чем я остановился?

Глаза его часто моргали, в руках он вертел медную пепельницу, которую машинально взял со столика.

— Вечером, в день рождения Пру, они выставили вас за дверь…

— Не насовсем. Они знали, что я вернусь, и послали меня просто прогуляться, чтобы провести вечер вдвоем…

— Вы надеялись, что у жены это было всего лишь мимолетное увлечение?

— Вы считаете меня таким наивным?

— Что произошло дальше?

Планшон вздохнул, покачал головой, словно хотел собрать свои мысли воедино.

— С тех пор произошло столько событий!.. Спустя несколько дней после того вечера, я поздно, около двух часов ночи, вернулся домой и увидел в столовой раскладную кровать… До меня не сразу дошло, что она приготовлена мне… Я приоткрыл дверь в спальню… Они лежали на нашей кровати и притворялись спящими… Что мне оставалось делать?.. Роже Пру гораздо сильнее меня… Да и потом, я тогда не очень твердо держался на ногах… Уверен, что верх бы одержал Пру… Я также не хотел устраивать драку, потому что могла проснуться Изабелла… Она еще не понимает всего… Для нее я по-прежнему остаюсь отцом… Я заснул на раскладушке, а утром встал раньше них и ушел в мастерскую… Рабочие смотрели на меня с явной насмешкой. Лишь старый, совершенно седой Жюль, которого мы прозвали Папашей, вел себя по-другому. Он работал еще у прежнего хозяина. Кажется, я вам уже говорил об этом. Мы с ним на «ты». Он зашел в мастерскую и проворчал: «Послушай, Леонар, для тебя самое время выставить эту самку за дверь… Если не сделаешь это сейчас, то потом тебе не поздоровится…» По моему виду Жюль понял, что у меня не хватит духу прогнать жену из дома. Ок посмотрел мне в глаза, положил руку на мое плечо и со вздохом сказал: «Я не знал, что ты настолько болен…»

Но больным я не был. Я просто продолжал ее любить, она была мне нужна, я хотел чувствовать, что она рядом со мной, пусть далее и спала с другим. Прошу вас, господин Мегрэ, ответьте мне откровенно…

Он не сказал «господин комиссар», как это пришлось бы ему сделать в управлении уголовной полиции. Обращение «господин Мегрэ» означало то, что он пришел к Мегрэ не как к полицейскому, а как к человеку, именно с которым он и хотел поговорить.

— Вам уже встречались такие случаи, как мой?..

— Вы хотите выяснить, не выгоняли ли своих жен мужчины, узнав о супружеской измене?

— Да, что-то в этом роде…

— Таких историй было у меня много.

— Но для таких мужчин, наверное, оставалось все же место в их доме, да и ради приличия им давали понять, что они по-прежнему что-то значат?.. Со мной все произошло иначе! Вот уже два года, как меня хотят выдворить вон… К столу меня приглашают редко и с неохотой… Лишний не Пру, а я… Во время еды они беседуют между собой, смеются, шутят с дочерью, а меня не замечают, словно я для них призрак…

По воскресеньям они отправляются на грузовике на прогулку за город… Первое время Изабеллу они не брали с собой, оставляли в доме, и я ее всячески развлекал… Если бы не дочь, может, и я поехал бы с ними? Сам не знаю… Теперь Изабелла часто уезжает с ними, ведь прогулка на машине ей приятнее…

Я терзал себе душу, и не только по вечерам, после нескольких рюмок, но и утром, и днем на работе. А работы у меня по-прежнему хватает… Меня охватило глубокое отчаяние, и я не знал, как поступить…

Месяца три тому назад я даже решился обратиться к адвокату… Многого я ему не рассказал, как вам: мне показалось, что он слушал мою историю без всякого интереса, и я его раздражал.

«В конце концов, что вы сами-то хотите,» — спросил он меня.

«Трудно сказать.»

«Вы желаете развестись с женой?» — продолжал допытываться адвокат.

«Сам не знаю… Мне лишь хочется, чтобы дочь осталась со мной».

«Вы можете доказать, что жена изменяет вам?»

«Но я же говорил вам, что каждую ночь сплю на раскладушке, они оба — в нашей спальне»…

«Этот факт должен засвидетельствовать комиссар полиции вашего района… На каких условиях вы вступили в брак?»

— И адвокат разъяснил мне, что, поскольку мы не подписали брачный контракт, то все нажитое нами является общим. Это означает, что моя мастерская, мой дом, мебель, все, принадлежащее мне, включая и носильную одежду, принадлежит моей жене в равной степени, как и мне…

«А моя дочь? — упорно допытывался я у адвоката. — Мне ее оставят?»

«Это будет зависеть от конкретных обстоятельств. Если вы докажете аморальное поведение своей супруги, и если судья…»

Планшон сжал зубы. Немного помолчав, он продолжил свой рассказ:

— Адвокат заявил мне и еще одну вещь… До визита к нему я пропустил для храбрости несколько рюмок… Он это сразу же учуял: я догадался об этом по тому, как он со мной разговаривал: «Судья решит, кто из вас двоих в состоянии создать лучшие условия для жизни ребенка…» Ту же мысль высказала мне и жена. «Почему ты не уходишь? — спрашивала она не раз. У тебя что, совсем нет собственного достоинства? Разве не понимаешь, что ты здесь лишний?» Я упрямо ей отвечал: «Свою дочь я не могу оставить…» — «А разве она не моя? Думаешь, я отдам ее такому пьянице, как ты?»

— Я не пьяница, господин комиссар, — возбужденно убеждал Планшон. — Умоляю, поверьте мне, это только видимость. Раньше я никогда не пил, даже и рюмки не пропускал. Но что мне оставалось делать, когда я вынужден был слоняться по улицам вечерами напролет? Я, естественно, заходил в какой-нибудь бар, устраивался за стойкой, чтобы хоть как-то ощущать вокруг себя людей, слышать их голоса, беседы… Я выпивал одну-две рюмки и начинал размышлять… Чтобы совсем забыться, заказывал еще рюмку, потом другую… Я пытался взять себя в руки и прекратить пить, но чувствовал себя настолько плохо, что однажды чуть не бросился в Сену… Не сделал этого только из-за Изабеллы… Она не должна оставаться с ними… Лишь только представлю себе, что однажды она назовет его папой…

Планшон плакал и, ничуть не стыдясь этого, вынул носовой платок из кармана, чтобы вытереть слезы. Мегрэ не сводил с него взгляда.

Разумеется, какие-то отклонения в психике у него имелись. Был ли причиной тому алкоголизм или нет, но чувствовалось, что Планшон чересчур возбуждался и легко впадал в отчаяние.

Полиция к нему претензий не должна была иметь: ничего преступного он ведь не совершил. Он всего лишь намеревался убить жену и ее любовника, но это были только слова. О своих намерениях он никому вслух не говорил, и поэтому ему нельзя было даже предъявить обвинение в том, что он угрожал жене смертью.

Если строго придерживаться закона, то комиссар только и мог бы сказать Планшону: «Зачем вы пришли сейчас? Приходите после…»

То есть после того, как Планшон убьет жену и ее любовника! При этом комиссар добавил бы, не слишком боясь ошибиться: «Если вы изложите свою историю присяжным, как вы мне ее только что рассказали, и если у вас будет хороший адвокат, то, вполне вероятно, суд вас оправдает…»

Не явился ли сюда Планшон за тем, чтобы комиссар подсказал ему, как поступить в такой ситуации? На какой-то миг в голове Мегрэ мелькнуло подобное подозрение. Он не выносил плачущих мужчин и не верил тем, кто с легкостью изливал свою душу первому встречному, выставляя напоказ чувства, подогретые алкоголем. Это его обычно раздражало.

Мегрэ до сих пор так и не ужинал, и ему не удалось посмотреть любимую телевизионную передачу. А Планшон, казалось, даже и не собирался уходить. Ему, похоже, пришлась по душе атмосфера в этой теплой квартире. Не получится ли с ним, как с той потерявшейся собакой: каждый, проходя мимо, гладит ее, а затем не может от нее отвязаться?

— Извините меня… — прошептал Планшон, вытирая слезы платком. — Должно быть, я кажусь вам смешным… Но я впервые делюсь своим горем с кем-то…

У Мегрэ было желание ответить ему:

— А почему вы выбрали именно меня?

Потому что о комиссаре много писали газеты, и репортеры создали ему репутацию человечного полицейского, способного все понять.

— Сколько времени прошло с тех пор, — спросил Мегрэ, — как вы написали первое письмо?

— Больше двух месяцев… Я написал его в маленьком кафе, что на площади Тертр…

Тогда пресса часто упоминала имя Мегрэ в связи с преступлением, которое совершил один восемнадцатилетний юнец.

— Вы написали десяток писем, все их потом порвав? И это приблизительно за неделю…

— Да… Случалось, я писал по два-три письма за один вечер, а потом на следующий день утром я их рвал…

— Затем шесть или семь недель подряд по субботам вы приходили на набережную Орфевр…

По тому, как он являлся в полицейское управление, ожидал в застекленной клетке приемной и исчезал, так и не дождавшись, когда его пригласят в кабинет, он стал такой же легендарной личностью, как и старая хозяйка галантерейной лавки с ее вязаньем. Кто из двоих — Жанвье или Люка — окрестил Планшона «субботним клиентом»?

И все же за это время Планшон не привел свою угрозу в исполнение. Всякий раз он возвращался в дом на улице Толозе, укладывался на раскладушке на ночь, чтобы встать утром первым и, как ни в чем не бывало, отправиться на работу.

Посетитель был более проницательным, чем он казался поначалу комиссару.

— Догадываюсь, — негромко произнес он вдруг, — о чем вы только что подумали…

— О чем же я подумал?

— Что я смирился с такой ситуацией, которая существует вот уже два года… И что два месяца назад я принял решение убить жену или обоих сразу…

— Ну и что из этого?

— А то, что я еще этого не сделал… Признайтесь, что эта мысль пришла вам в голову!.. И вы решили, что у меня просто не хватает смелости…

Мегрэ покачал головой.

— Смелость в таком деле не требуется… На убийство может пойти любой дурак…

— А если нет другого выхода?.. Поставьте себя на мое место… У меня были небольшая малярная мастерская, жена, ребенок… И вот я всего лишился… У меня отобрали не только жену и дочь, но и средства к существованию… О своем отъезде они и не заикаются… Считают, что это я лишний и поэтому должен уйти из дома… Именно это я и пытаюсь вам объяснить!.. Даже отношения с клиентами изменились… Раньше Пру был всего лишь одним из моих рабочих, правда, должен признаться, что в уме и трудолюбии ему нельзя отказать… С клиентами, особенно с клиентками, у него язык подвешен лучше, чем у меня… Я и не заметил, как он стал корчить из себя хозяина, и когда заказчики звонят по делам, то почти всегда желают говорить с ним… Исчезни я завтра, никто этого и не заметит… Может быть, лишь дочь вспомнит обо мне?.. И то я не уверен… Пру по характеру веселее меня… Он рассказывает Изабелле всякие истории, поет песни, носит ее на плечах…

— Как обращается к нему ваша дочь?

— Как и жена, она называет его Роже и совсем не удивляется, что они спят в одной комнате… Днем раскладушку убирают в стенной шкаф, и мое присутствие в доме таким образом остается незамеченным… Однако пора заканчивать… Я и так отнял у вас много времени… Нужно попросить прощения у вашей жены: она на меня, должно быть, очень сердита…

На этот раз уже Мегрэ не хотел прекращать беседу, пытаясь понять все до конца.

— Послушайте, господин Планшон…

— Да, я вас слушаю.

— Вот уже два месяца вы пытались встретиться со мной, чтобы по сути дела заявить: «Я собираюсь убить жену и ее любовника». Разве не так?

— Да.

— Целых два месяца вы постоянно об этом думаете…

— Да… Мне не остается ничего другого, как…

— Минутку!.. Полагаю, вы не ждали, чтобы я ответил вам: «Делайте то, что вы задумали!»

— Вы просто не имеете права сказать такое.

— Но вы, должно быть, считаете, что я разделяю вашу точку зрения?

Глаза собеседника сверкнули, и по его виду комиссар понял, что он был недалек от истины.

— Одно из двух… Извините меня за резкость… Или у вас не было твердого намерения убить жену и ее любовника, а всего лишь смутное желание, особенно после того, как вы напивались…

Планшон печально покачал головой.

— Дайте мне договорить… Или же, полагаю, вы еще не решили окончательно совершить задуманное и хотите, чтобы вас от этого отговорили…

Посетитель снова сослался на тот же аргумент:

— Ничего другого мне не остается…

— Вы ждете, чтобы я подсказал вам какое-нибудь решение?

— Его не существует.

— Ладно! Допустим, мои предположения неверны… Но у меня есть и другая гипотеза… Вы подготовили реальный план убийства жены и ее любовника… Даже заранее выбрали место, куда можно было бы спрятать трупы…

— Верно. Я продумал все до мельчайших деталей… — Тем не менее, вы пришли ко мне, а ведь моя задача — ловить преступников…

— Я знаю…

— Что вы знаете?

— Что я поступил вопреки всякой логике…

По упрямому выражению, появившемуся на лице, можно было понять, что сила воли у него есть. Начинал он свою жизнь без денег, без образования и профессии. Насколько Мегрэ мог судить, у Планшона был довольно средний интеллект. Оставшись после смерти матери совсем один в Париже, он тем не менее сумел за несколько лет путем упорных усилий стать хозяином небольшого, но процветающего предприятия.

Разве можно было утверждать, что у этого человека плохо работала голова? Даже если он и запил?

— Вы только что сказали, что, если бы верили в Бога, то пошли бы исповедоваться в церковь…

— Да, верно…

— Как вы думаете, что вам бы сказал священник?

— Даже не знаю… Наверное, он попытался бы меня отговорить…

— А как должен поступить я?

— Вы тоже…

— Значит, вы хотите, чтобы вас задержала полиция и помешала таким образом вам совершить глупость…

Планшон, казалось, растерялся. «Еще минуту назад он смотрел на Мегрэ с доверием и надеждой. И вдруг обнаружилось, что они, оказывается, говорили на разных языках и что вся их беседа ни к чему не привела.

Посетитель покачал головой, и в его глазах появилось что-то похожее на упрек или разочарование. Он еле слышно проговорил:

— Нет, мне хотелось совсем не этого… Похоже, он собирался взять шляпу и уйти, сожалея о своем бесполезном визите.

— Одну минуту, Планшон… Попытайтесь отвлечься от своих мыслей и выслушайте меня…

— Хорошо, господин Мегрэ…

— Принесла бы вам облегчение исповедь священнику? Тем же тихим голосом Планшон ответил:

— Даже не знаю…

Мысли его витали где-то в облаках. Постепенно замыкаясь в себе, Планшон, казалось, едва слушал комиссара, подобно тому, как по вечерам, расположившись у стойки одного из бистро, он смутно различал какие-то человеческие голоса вокруг себя.

— И даже после исповеди вы пошли бы на убийство?

— Думаю, да… Мне пора уходить…

А Мегрэ, словно недовольный тем, что разочаровал посетителя, упорно пытался докопаться до истины, которую, как он считал, Планшон от него скрывал.

— Вы хотите, чтобы вам помешали совершить то, что вы задумали…

— Нет…

И Планшон добавил, слегка улыбнувшись:

— Если только меня посадят в тюрьму, но это невозможно… Пока за мной не будет никакой вины, меня не арестуют…

— Выходит, вы пришли сюда, чтобы вам в некотором роде отпустили ваши грехи… Вам очень хотелось, чтобы я вас понял и не считал чудовищем, а также согласился с тем, что ваш план является единственным решением, которое у вас остается…

Планшон повторил:

— Даже не знаю…

Он настолько ушел в себя, что у Мегрэ возникло желание встряхнуть посетителя за плечи, накричать на него, глядя прямо ему в лицо.

— Послушайте, Планшон…

Комиссар тоже повторялся, произнося одни и те же слова, наверное, в десятый раз.

— Вы только что заметили, что у меня нет оснований для вашего ареста. Но я могу приказать установить за вами слежку, далее если это не помешает совершить преступление. Вас задержат сразу же после убийства. Судить вас буду не я, а судьи. Они вовсе не обязаны вас понять и вполне могут обвинить вас в предумышленном убийстве. Вы говорили, что родственников в Париже у вас нет…

— У меня их вообще нет.

— Что станется с вашей дочерью? Ведь вы будете под следствием, а затем предстанете перед судом. А как сложится судьба Изабеллы после вынесения вам приговора? Опять последовал тот же ответ:

— Не знаю…

— Ну, что вы решили?

— Ничего.

— Что вы будете делать?

— Не знаю. Ничего не могу сказать. Я хочу попробовать.

— Что попробовать?

— Привыкнуть ко всему этому.

Мегрэ хотелось крикнуть, что он вовсе не этого добивался от Планшона.

— Что вам мешает уехать?

— С дочерью?

— А почему бы и нет, ведь вы по-прежнему глава семьи.

— А она?

— Вы имеете в виду свою жену?

Планшон стыдливо кивнул головой, а затем добавил:

— А моя мастерская?

Значит, дело обстояло не только в одних чувствах.

— Ладно, я еще подумаю, как мне поступить…

— Мы с вами увидимся вновь?

— Зачем? Ведь я вам все рассказал… Вы и так потеряли из-за меня целый вечер… Ваша жена…

— Оставьте в покое мою жену, займитесь лучше своими проблемами… Хорошо, можете сюда больше не приходить… Но мне хотелось бы иметь с вами какую-нибудь связь… Не забывайте, вы сами пришли ко мне…

— Прошу простить меня…

— Вы будете звонить мне каждый день…

— Сюда?

— Сюда или ко мне на работу… Прошу вас только о том, чтобы вы не забывали звонить мне…

— Зачем?

— Ни за чем. Просто, чтобы поговорить со мной. Вы лишь скажите мне: «Я здесь…» И мне этого будет достаточно.

— Хорошо, я выполню вашу просьбу.

— Значит, обещаете звонить каждый день?

— Да, каждый день.

— И если вдруг в какой-то момент вы почувствуете, что готовы осуществить свой замысел, вы мне позвоните?

Планшон помедлил с ответом, взвешивая, казалось, все «за» и «против».

— Выходит, вы считаете, что я на это не смогу пойти, — произнес он наконец. И закончил свою мысль, как крестьянин, торгующийся на ярмарке: — Понимаете, если я позвоню, чтобы сообщить вам…

— Отвечайте на мой вопрос…

— Хорошо, я вам позвоню…

— Это все, о чем я вас прошу… А теперь возвращайтесь домой…

— Сейчас я не могу…

— Почему?

— Еще не время… Они сидят в столовой… Что мне там сейчас делать?

— Вы собираетесь переждать какое-то время в одном из баров?

Планшон обреченно пожал плечами, бросив жадный взгляд на графин со сливянкой. Раздраженный Мегрэ налил ему последний стаканчик.

— Лучше пейте здесь, чем где-то…

Дерзка стакан в руке и чувствуя себя немного униженным, посетитель колебался.

— Вы меня презираете?

— Никого я не презираю…

— А если вам придется кого-нибудь презирать?..

— Уж конечно не вас…

— Вы говорите это, чтобы как-то меня приободрить?

— Нет. Я действительно так думаю.

Планшон поднялся, взял шляпу и осмотрелся вокруг, словно искал что-то.

— Вы не объясните своей жене…

Мегрэ легонько подталкивал его к двери.

— Я испортил вам весь вечер… И ей тоже…

У порога он остановился: человек маленького роста выглядел таким заурядным, что на улице никто бы не обратил на него внимания.

— До свидания, господин Мегрэ…

Уф! Дверь наконец закрылась, и мадам Мегрэ выпорхнула из кухни.

— Я думала, что он никогда не уйдет и ты от него не избавишься… Хотела даже войти в гостиную и под каким-нибудь предлогом вызволить тебя…

Она внимательно посмотрела на мужа:

— Ты чем-то озабочен?

— Да, так оно и есть…

— Он сумасшедший?

— Не думаю…

Жена редко задавала ему вопросы, на в этот раз Мегрэ беседовал с посетителем у них дома. Она принесла суп и рискнула спросить мужа тихим голосом:

— Зачем он приходил?

— Исповедоваться.

Она не подала виду, что удивлена, и уселась за стол.

— Почему ты не включаешь телевизор?

— Передача, наверное, уже заканчивается…

Раньше вечером по субботам, когда дела не задерживали Мегрэ на набережной Орфевр, супруги ходили в кинотеатр, не столько посмотреть фильм, а скорее вместе прогуляться. Рука об руку они направлялись к бульвару Бон-Нувель и чувствовали себя прекрасно даже тогда, когда шагали молча.

— Завтра, — объявил Мегрэ, — мы пойдем на Монмартр…

Как обычно, он возьмет жену под руку, и у них будет вид обычных прогуливающихся прохожих. Комиссару хотелось самому увидеть улицу Толозе, отыскать на ней стоящий в глубине двора дом, где жили Леонар Планшон, его жена, их дочь Изабелла и Роже Пру.

Правильно ли Мегрэ вел беседу или нет? Удалось ли ему найти слова, которые нужно было сказать Планшону? И нашел ли тот на бульваре Ришар-Ленуар то, для чего он, собственно, и приходил?

Сейчас он, вероятно, уже выпивал где-нибудь, мысленно перебирая в голове все, о чем рассказал комиссару.

Трудно было судить, принесло ли Планшону столь желанное и часто откладываемое свидание с комиссаром облегчение или, наоборот, этот визит стал, по его мнению, осечкой.

Впервые Мегрэ расстался с посетителем на пороге своей квартиры и задавал себе вопрос: не убьет ли позднее этот человек свою жену и ее любовника?

Это могло произойти и сегодня ночью, и в любую минуту, даже именно в тот момент, когда Мегрэ об этом подумал.

— Что с тобой?

— Ничего… Не нравится мне вся эта история…

Комиссар подумал, что ему не мешало бы позвонить в полицейское отделение восемнадцатого округа и дать указание установить за домом Планшона наблюдение. Но разве можно поставить наблюдателя в спальне?

Слежка же с улицы ничего бы не дала.