Кеннет с минуту расхаживает вдоль стойки, потом принимается вертеть бутылки и вздыхает:

— Ну и ночку ты мне устроил, Чарли! Век не забуду.

— А ты мне — рекламу что надо! Прикатил с включенной сиреной и револьвером наизготовку, как в гангстерском фильме.

— Будь это убийца, дело могло бы стать опасным.

— А он оказался безобидным честным парнем, так, что ли?

— Почем я знаю, кто он?

Откровенно говоря, обоим было малость стыдно, и они украдкой сконфуженно поглядывают друг на друга.

Да и впоследствии они постараются пореже вспоминать о сегодняшнем разговоре. До того, как заглянуть в бар, Брукс приготовил завтрак жене — она опять слегла, что отнюдь не улучшило его настроения. Потом он прибрался. Они живут над офисом шерифа, и как раз под их спальней расположены две арестантские, забранные черными решетками и обычно пустующие.

— Во всяком случае, личность он не из приятных, и я буду рад, если он обоснуется не у нас.

— Он что, собирается осесть в городе?

— Не знаю. Спросил у меня только адрес какой-нибудь меблирашки в этом квартале, словно заранее был уверен, что такая существует.

— Ты послал его к Элинор?

— Да, к ней.

Итак, Чарли не ошибся. Это было ему приятно, и он пододвинул к шерифу стакан.

— Кто он?

— Не знаю. Я спросил, как его зовут: он ответил — Джастин Уорд; а когда я стал добиваться, настоящее ли это имя, он сказал, что имеет право называть себя, как ему вздумается.

Я попробовал выспросить, откуда он приехал; он ответил, что, будучи гражданином Соединенных Штатов, по Конституции не обязан отчитываться в своих передвижениях.

— Вызвать адвоката не потребовал?

— Ему адвокат не нужен: он знает законы получше, чем я, да и любой в нашем городе. Не успел войти ко мне в офис, как сразу заявил, что последовал за мной добровольно и — опять-таки добровольно — ответит на те вопросы, какие сочтет уместными. Потом попросил стакан воды и устроился в кресле. Как назло, жена несколько раз стучала в потолок, и мне приходилось подниматься к ней — то дай ей попить, то одеяло поправь, то окно приоткрой — словом, обычная история.

Он спокойно ждал, не показывая виду, что потешается надо мной. Ну и тип! Ты ни за что не угадаешь, сколько у него в кармане. Без малого пять тысяч долларов!

И не в бумажнике, а навалом, перетянутые резинкой.

«Чьи деньги?» — спрашиваю я.

«Мои, коль скоро не доказано противное», — отрезает он и вытаскивает из кармана сигарету.

Я проверяю номера кредиток по последним сводкам о кражах, проверил список лиц, на которых объявлен розыск. Он смотрит на меня вежливо, внимательно, ни капельки не смущаясь.

«Я полагаю, вы возьмете у меня отпечатки пальцев и пошлете их в Вашингтон?»

— Ты их взял?

— Да. Ответ придет завтра.

— И будет отрицательным.

— Знаю. Он ни разу не улыбнулся и не занервничал.

Я спрашиваю:

«Откуда приехали?»

«С юга».

«Из какого города?»

«Вас интересует, из какого города я выехал утром?»

«Хотя бы это».

«Из Портленда[8]. Вы, разумеется, хотите знать и название гостиницы, где я ночевал?»

«Если вас не затруднит».

Я делаю знак Бриггсу, моему заместителю, — давай на соседний телефон, проверь правильность сведений.

«Из Портленда уехали автобусом?»

«Нет. Добрался на машине до Бангора[9], позавтракал там в ресторане, что рядом с муниципалитетом».

«Взяли машину напрокат?»

«Нет, сел в попутную».

«Короче, добирались с помощью автостопа?»

«Подвернулась оказия».

«А после Бангора?»

«Опять попутной. Машина, которая подвезла меня утром, — старый Понтиак», принадлежит канадцу из Нью-Брансуика[10], номерной знак канадский, цвет темно-желтый».

— Номер спросил?

— Номер этой машины он забыл. Зато помнит номер той, что подвезла его под вечер.

— Запомнил тоже случайно?

— Да.

— Ты не сказал ему, что это странно?

— Сказал.

— Что он ответил?

— Что ему не внове разъезжать по стране и он привык принимать меры предосторожности.

— К тому, что его задерживают шерифы, он тоже привык?

— Возможно. Вторая машина, как он утверждает, высадила его, как раз когда начался снегопад, около пяти, на перекрестке, откуда виден весь город, — То есть у «Четырех ветров».

— Вез его черный «Шевроле», принадлежащий рыботорговцу-оптовику из Кале. Ее номер он назвал.

— Записал его, что ли?

— Запомнил. Бриггс позвонил туда, и полиция тут же дала справку. В полночь я позвонил рыботорговцу. Он, должно быть, с вечера надрался — еле языком ворочал.

«Не удивляюсь», — пробурчал он, захлопнув за собой дверь так, что в трубку было слышно.

«Чему вы не удивляетесь?»

«Тому, что он вами задержан. Я подвез его, чтоб было с кем поболтать по дороге. Два часа старался завязать разговор, но этот тип не дал себе труда ни слова сказать, ни кивнуть. Когда поднимались на холмы, окна запотели и я опустил стекло, а он его преспокойно поднял — дескать, боится сквозняков. Время от времени доставал из кармана новую сигарету и прикуривал от окурка, мне даже не предложил. На прощание не сказал ни „благодарю“, ни „до свидания“!

«Он сам показал, где его высадить?»

«Нет, только назвал город, куда едет; я не захотел делать крюк ради такого субчика и высадил его на перекрестке».

Бутылки заняли свои места на полках, Чарли пора было переодеваться.

— Я бился над ним до двух ночи. Принес даже бутылку и два стакана в надежде его умаслить и, по-моему, сам под конец набрался.

Словом, парень не желает сказать ни кто он, ни откуда и зачем приехал. Не возражает, когда ему дают понять, что Джастин Уорд — не настоящее его имя. Имеет при себе чуть ли не пять тысяч и едет не поездом, не автобусом, а на попутных машинах, как бродяга какой-нибудь.

В чемоданчике у него грязное белье, смена чистого, пара носков и домашние туфли. Я заговаривал с ним о том, о сем, но так и не выяснил, чем он занимается.

Руки у него белые и пухлые; судя по всему, работает он ими нечасто. Здоровье, должно быть, не совсем в порядке: время от времени он глотает пилюльку. Коробочку с ними таскает в жилетном кармане.

«Печень?» — шутливо осведомился я.

«Может, печень, а может, и другое».

В офисе стало жарко, и он расстегнул пиджак. Я словно невзначай взглянул на подкладку и заметил, что он отпорол марку фирмы.

Он прямо-таки читал мои мысли, вроде как шел за ними по пятам.

«Это ведь мое право, верно?»

«Бесспорно, но согласитесь, отпарывать марку со своей одежды как-то не принято».

«Бывает, что и отпарываешь».

В конце концов я уже не знал, что с ним делать. Мои люди отправились по домам. Поскольку во время убийства фермера неизвестный ехал с рыботорговцем на Бангор, у меня не было никаких оснований задерживать его: с таким типом неприятностей потом не оберешься.

«Уже поздно, — вздохнул он. — По вашей вине я остался без крыши на ночь: гостиницы, по-моему, уже закрыты. Словом, буду весьма обязан, если вы дадите мне здесь переночевать, а утром принять ванну».

И самое смешное: сконфуженный шериф не посмел предложить ему койку в одной из арестантских, а повел его наверх, к себе в квартиру. М-с Брукс встревожилась.

— Кто это?

— Не волнуйся. Один приятель.

— Какой приятель?

— Ты его не знаешь.

— И ты пускаешь в дом человека, которого я не знаю?

После смерти тещи у Бруксов освободилась комната.

Постели там не было, и Кеннету пришлось доставать из шкафа простыни, подушку, полотенца.

— Когда я проснулся, незнакомец уже мылся в ванной. Прайса он не убивал — вот все, что мне известно, Чарли. В остальном…

— Я убирал на улице снег, а он подошел и поздоровался.

— Ты позволишь? — спросил шериф, в третий раз берясь за бутылку бурбона[11] с таким видом, словно делает это машинально. — Пари держу, он вот-вот вернется.

— Не сомневаюсь.

— По-моему, тебе самое время переодеться, — крикнула Джулия из кухни. — Вы оба там разболтались, как старухи.

Шериф быстренько утер рот и счел за благо ретироваться.

— Начнет тебе докучать — сразу вызывай меня.

— Благодарю, с меня одного раза хватит.

Был час, когда молодежь отправляется после церкви в аптеку поесть мороженого. Взрослые, перед тем как сесть в машины, задерживались на паперти; солнце в белесом небе казалось желтоватым пятном. Юго — согласно иммиграционному свидетельству его звали Михаиле Млечич, но для всех он был Майком или просто Юго — еще спал: голый, огромный, мускулистый, с волосатой грудью и грязными ногами, он лежал поперек постели без простынь, а вокруг неслышно скользили две женщины и дети.

Происходило это, конечно, не на Холме, не в квартале, прилегающем к кожевенному заводу, равно как и не по соседству с Чарли.

Дом Юго, стоявший на берегу реки, у самой окраины, между городом и озером, представлял собой особый мир, живший по законам иного времени и пространства.

В давным-давно пустовавшей лачуге, на которую никто не предъявлял прав, Майк создал свое царство из досок, известки и рифленого железа.

Явился он в город несколькими годами раньше и некоторое время работал на кожевенном заводе по контракту, подписанному еще перед отъездом с родины. Уже тогда он каждую неделю напивался — правда, только раз, субботним вечером, но обязательно в «Погребке», и приятели уводили его обычно в состоянии, близком к беспамятству.

Потом он начал осаждать государственные учреждения, заполнил бумаги, внес деньги, какие полагалось, и в конце концов добился своего — сумел вызвать Марию из «у нас в краях».

Это была смуглая девушка, видная, но молчаливая и до сих пор ни слова не понимающая по-английски. Да и зачем? Она же никогда не выходила за пределы своих владений.

Ими заинтересовались пасторы, самому настойчивому из которых удалось-таки обвенчать пару, когда Мария была уже не то на шестом, не то на седьмом месяце.

— Церковь даже не как у нас в краях, — посмеивался Майк. Он не принимал всерьез такой брак, но старался никого не раздражать.

Летом он нанимался на работу в деревню и каждую субботу что-нибудь привозил: сначала кроликов, потом кур, наконец, козу. Соорудил для нее сарайчик, но она, правда, предпочитала жить в доме.

Родились дети: сперва один, потом двое близнецов.

Мария, все такая же видная и молчаливая, вынашивала их с религиозной торжественностью. Ходила она в платьях, представлявших собой, в сущности, кусок цветной ткани, кое-как прикрывавшей тело.

Зимой Юго пробавлялся случайными заработками, нанимаясь к кому попало — и к домовладельцам, и к торговцам, пот ому что умел все: чинить водопровод и латать крышу, красить стены и подстригать деревья.

Ни одного земляка в районе кожевенного завода он не нашел. Правда, там жили несколько выходцев из граничащих с его родиной стран — у Юго было с ними кое-что общее, подчас в их языках встречались схожие слова.

Откуда он узнал, что в соседнем городе, миль за шестьдесят с лишним от него, живет другой Юго? Как бы то ни было, Майк отправился туда. Вернувшись, привез с собой странную копченую рыбу и невиданную в этих краях колбасу.

Потом он зачастил к соотечественнику, и однажды весной с ним приехала девушка, такая же видная и молчаливая, как Мария, только поживей и посуровей на вид.

В дом она вошла совершенно непринужденно, и через несколько месяцев в свой черед произвела на свет ребенка На этот раз пасторы предпочли остаться в стороне — вероятно, не сумели найти выход из положения.

Юго ничего ни у кого не просил. Он просто вкалывал за троих. Его можно было в любое время позвать на любую работу, и он даже не требовал, чтобы хозяева слушали его россказни на варварском, но не лишенном поэтичности английском языке.

Напивался он, как все, раз в неделю и никогда не злоупотреблял своей силой, пуская ее в ход лишь для того, чтобы разнимать драчунов.

Заинтересуйся кто-нибудь, где пасутся козы Юго, а их у него стало уже три, не считая козлят, выяснилось бы, вероятно, что эти выгоны принадлежат городу.

А пока люди только посмеивались, глядя, как обе женщины, согнувшись в три погибели, режут серпами траву для кроликов.

Мария снова была беременна. Елица, младшая, — смех у нее был по-детски веселый, зубы, каких не сыщешь, — тоже вот-вот могла затяжелеть.

Обе женщины с детьми помещались в одной комнате, единственной, где стояли настоящие кровати, а Майк спал в гостиной на чем-то вроде топчана рядом с печкой, которую топили дровами.

В то утро он храпел с раскрытым ртом, и дети забавлялись, глядя, какие он корчит гримасы, когда на лоб или на нос ему садится муха. Кастрюля источала пряные запахи; снаружи, на оконных наличниках, поблескивал снег Официанточка в кафетерии, подавая завтрак приезжему, попробовала заигрывать с ним, но безуспешно.

Вся в белом, в свеженькой наколке на завитых белокурых волосах, она смахивала на ягненка, вздумавшего поиграть с волком, хотя, разумеется, не догадывалась об этом Незнакомец не дал себе труда ответить на авансы. Да и вряд ли заметил, какая у нее тугая грудь под белой накрахмаленной блузкой.

Он по-прежнему таскал с собой чемоданчик и на ход) выбрасывал левую ногу вбок.

М-с Элинор Адаме целыми днями расхаживала по дому в неизменном фиолетовом с искрой халате, на который свисали изжелта-седые пряди волос. У нее были длинные, постоянно болевшие зубы, мучнисто-белое лицо с расплывшимися чертами, и в минуты душевного упадка она совала голову в кухонный буфетик, после чего дыхание у нее начинало ощутимо благоухать.

Дом, — выкрашенный коричневой краской, был старый, деревянный, с верандой чуть не по всему фасаду; на веранде стояли две качалки. Стены комнат были оклеены обоями в разводах и цветочках, преимущественно желтого и блекло-зеленого тонов.

На звук ручного звонка, подрагивавшего на пружине у входной двери, она вышла далеко не сразу. Как обычно, осведомилась:

— Что вам угодно?

Нет, не из боязни. М-с Адаме не побоялась бы жить одна, где придется, даже в квартале с самой скверной репутацией.

— Мне сказали, у вас можно снять комнату.

— Кто вам это сказал, молодой человек?

— Шериф.

— Ох уж этот болтун! Глотка у него здоровая, а мозгов — кот наплакал. И надолго вам нужна комната?

— На все время, что пробуду здесь.

— То есть?

— Может быть, на несколько лет.

— Вы один?

— Да.

— Собаку не держите?

Из-за полудюжины кошек, разгуливавших по дому, м-с Адаме ненавидела псов, тем более что у тех была привычка гадить на ступеньках веранды.

— А деньги у вас есть? Предупреждаю: плата вперед.

— Я уплачу вперед.

— Тогда входите, потолкуем.

Она первой двинулась вверх по лестнице с перилами, отполированными временем; когда они проходили мимо, молодая женщина в одной комбинации торопливо захлопнула дверь.

— Девочки считают, что с открытыми дверями теплее, хотя у меня душник в каждой комнате. А вот и ваша.

В соседней живет молодой человек. Служит в банке, питается в городе. Вы тоже будете есть в городе?

— Как когда.

— Вы еврей?

— Насколько мне известно, нет.

— Я ничего не имею против евреев, но меня мутит от чеснока, а у них привычка класть его в любое блюдо.

— Чеснока не употребляю.

Незнакомец не повел бровью, не улыбнулся, не сказал лишнего слова. На комнату едва взглянул. Казалось, он уже бывал в ней или по крайней мере заранее, до мельчайших деталей знал, что она собой представляет.

Медная кровать была покрыта старомодным одеялом; на стенах, оклеенных выцветшими обоями, красовались хромолитографии в белых рамках.

Все выглядело уныло и ветхо, но не настолько устарело, чтобы приобрести известную поэтичность. На допотопном оборудовании тесной ванной, освещаемой лишь чердачным оконцем, вода оставила ржавые подтеки.

— Комнату сдам за десять долларов в неделю.

Он, не торгуясь, вынул из кармана пачку кредиток и вытащил из-под резинки одну бумажку.

— Расписку сейчас напишу. А вы, наверное, отправитесь за багажом?

— У меня нет багажа.

Это несколько встревожило хозяйку, и она наверняка стала бы продолжать расспросы, если бы сама только что не видела у постояльца пачку денег.

— Ну, как знаете. Вот газовая плитка, кастрюльки — в шкафчике. Главное, не забывайте выключать газ. Здоровье не позволяет мне самой обслуживать жильцов, а стоящую прислугу теперь не найдешь.

М-с Адаме оставалось лишь удалиться, но она хотела услышать от постояльца хоть слово: ей тоже становилось как-то не по себе в его присутствии.

— Поступили на кожевенный завод?

— Нет.

— Занимаетесь коммерцией?

— Нет.

— Ну ладно, делайте что вам угодно. Покидаю вас.

Она чуть было не завернула к Мейбл и Авроре, спустилась вниз, слазила в кухонный буфетик, а потом уселась в свое плетеное кресло, и одна из кошек тут же примостилась у нее на коленях.

Дверь в комнату снова закрылась. Оттуда не донеслось ни звука, даже матрасные пружины не скрипнули.

Элинор Адаме, поглядывая на потолок, прождала минут пятнадцать, затем крикнула скрипучим голосом:

— Мейбл! Аврора! Идите сюда кто-нибудь, Спустилась Аврора, та, что поменьше ростом и попухлее. На правом глазу у нее сидело бельмо, поэтому взгляд казался несколько необычным.

— Что там еще? Если собираетесь опять упасть в обморок, предупреждаю: больше возиться с вами не буду.

— У нас новый жилец.

— Знаю. Я все слышала.

— Что он делает?

— Я к нему в комнату не заглядывала.

— Рано или поздно заглянешь.

— Это мое дело.

— Не будем ссориться.

— Вы сами меня позвали.

— Позвала, потому что он даже не шевелится. Интересно, что он там делает?

И обе навострили уши, проклиная про себя Мейбл, которая включила свой приемник и подпевала музыке.

В час дня Чарли открыл ставни бара и выглянул на улицу, сплошь покрытую сверкающим снегом, если не считать черных дорожек у порога домов. Старый Скроггинс, владелец бильярдной, приветливо помахал ему рукой. Потянуло ветерком, который то теплел, то вновь становился прохладным.

Чарли издали бросил взгляд на дом Элинор, уселся в углу и развернул воскресную газету. Время от времени он посматривал на часы.

Итальянец ждал приезжего.