Снова пошел мелкий моросящий дождь, вернее, сырой туман опустился на город, точно сумерки. Облака стояли почти неподвижно и, постепенно утрачивая свои очертания, слились вскоре в сплошной грязно-серый купол.
      - Что скажете, Шинкье?
      - Обход улицы затянулся, господин комиссар. Наши ребята до сих пор ходят по квартирам. Хорошо еще, что на авеню Жюно на каждой стороне не больше сорока домов. И то хватит - как-никак надо опросить две сотни людей!
      - Меня в особенности интересуют дома напротив места происшествия.
      - С вашего позволения, господин комиссар, я еще вернусь к этому. Я понимаю, о чем вы говорите. Начал я с жильцов дома, из которого вышел бедняга Лоньон. На первом этаже живет одна семья, пожилые супруги Гэбр.
      Месяц тому назад они уехали в Мексику к замужней дочери.
      Он достал из кармана записную книжку, испещренную пометками, фамилиями и нехитрыми чертежиками.
      "И с этим надо поделикатней, а то еще обидится, чего доброго", - подумал Мегрэ.
      - На остальных этажах по две квартиры. На втором живут супруги Ланье, рантье, и вдова Фэзан, она работает в швейной мастерской. Услышав выстрелы, все они сразу бросились к окнам, увидели отъезжавшую машину, но номер, к сожалению, не разглядели.
      Мегрэ сидел, полузакрыв глаза, и, попыхивая трубкой, рассеянно слушал.
      Обстоятельный доклад ретивого инспектора почти не доходил до его сознания.
      Казалось лишь, что в комнате жужжит большая муха.
      Но как только тот заговорил о некоем Маклэ, который жил на третьем этаже соседнего дома. он сразу навострил уши. По словам Шинкье, это был старый ворчун, одинокий и нелюдимый. Отгородившись от всего света, он довольствовался ироническим созерцанием окружающего из своего окна.
      - В квартире у него мерзость запустения. Он ревматик и еле ходит, опираясь на две палки. Женщин на порог не пускает - прибрать некому. По утрам консьержка приносит ему кое-что из продуктов и ставит у дверей. Он их сам заказывает накануне - записку оставляет на коврике перед дверью.
      Радио у него нет, газет он не читает. Консьержка уверяет, что он богат, хотя и живет почти как нищий. У него есть замужняя дочь, которая не раз пыталась упрятать его в лечебницу.
      - Он и в самом деле сумасшедший?
      - Судите сами. Уж как я его упрашивал дверь открыть - молчит! Пришлось под конец пригрозить: сказал, что приведу слесаря, велю взломать дверь. Ну тут он открыл, долго пялился на меня, осмотрел с головы до ног, а потом вздохнул и говорит: "Слишком уж вы молоды для своей профессии". Я ответил, что мне уже тридцать пять, а он знай твердит: "Мальчишка!.. Мальчишка!.. Что вы понимаете? Много ли узнаешь к тридцати пяти годам?"
      - Рассказал он что-нибудь путное?
      - Все больше о голландце из дома напротив. Мы с вами сегодня смотрели на этот дом с балкона. Небольшой особняк. Весь третий этаж застеклен, как ателье художника.
      Некий Норрис Йонкер построил этот дом для себя пятнадцать лет тому назад и живет там по сей день. Сейчас ему шестьдесят четыре года. У него красавица жена, намного моложе его.
      Потом старик вдруг разболтался, - продолжал Шинкье. - Боюсь, я не смогу пересказать вам все, что он наговорил. Мысли у него скачут, и философствует он без конца.
      А к голландцу этому я после заходил. Лучше я сам о нем и расскажу.
      Человек он обходительный, интеллигентный и представительный такой. Отпрыск известной семьи голландских банкиров. Его отец был директором банка "Йонкер, Хааг и К°". Сам же он банковскими делами никогда не интересовался и много лет скитался по белу свету. По его словам, под конец он понял, что Париж единственное место, где можно жить, и построил этот особняк на авеню Жюно.
      Дело после смерти отца ведет его брат Ганс, а он, Норрис Йонкер, довольствуется дивидендами и обращает их в картины.
      - В картины? - переспросил Мегрэ.
      - Говорят, у него одно из богатейших собраний в Париже.
      - Стоп! Вы позвонили. Кто вам открыл?
      - Камердинер. Еще нестарый. Белесый и розовый, как поросенок.
      - Вы сказали, что вы из полиции?
      - Да. Он как будто и не удивился, провел меня в вестибюль и предложил сесть. По стенам картины. Я, правда, ничего не смыслю в живописи, но подписи знаменитых художников все же разобрал. Там и Гоген, и Сезанн, и Ренуар. На картинах все больше голые женщины.
      - Долго вы ждали?
      - Минут десять. Двустворчатая дверь из вестибюля в гостиную была приоткрыта, и я увидел там молодую брюнетку. Еще подумал, почему это она в пеньюаре, ведь уже три часа дня. Может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, она пришла специально, чтобы посмотреть на меня. Через несколько минут камердинер провел меня через гостиную в кабинет, снизу доверху забитый книгами.
      Навстречу мне поднялся мосье Йонкер. На нем были фланелевые брюки, шелковая рубашка с отложным воротником и черная бархатная куртка. Седой как лунь, но цвет лица прекрасный, почти такой же, как и у камердинера.
      На письменном столе поднос с графином и рюмками.
      "Присаживайтесь. Слушаю вас", - сказал он без малейшего акцента.
      Чувствовалось, что роскошная обстановка, бесценные картины и учтивость представительного хозяина произвели сильное впечатление на участкового инспектора Шинкье.
      - По правде говоря, я не знал, с чего начать.
      Спросил его про выстрелы, он ответил, что ничего не слышал, потому что окна его спальни выходят в сад, а стены толстые, за ними с улицы ничего не слышно. "Не выношу шума", - говорит и налил мне рюмку ликера. Такого я еще не пробовал. Очень крепкий, с привкусом апельсина.
      "Но вы, наверное, знаете, что произошло вчера ночью на улице перед вашим домом?" - спрашиваю. "Карл мне рассказал, когда принес завтрак около десяти утра. Это мой камердинер, сын одного нашего арендатора. Он сказал, что на улице собралась толпа - ночью гангстеры напали на полицейского".
      - Как он держался? - прервал Мегрэ, уминая табак в трубке.
      - Спокойно, улыбался все. Редко кто так ведет себя с незваными гостями.
      "Если вы хотите спросить Карла, - говорит, - я охотно пришлю его к вам, но в его комнате окна тоже выходят в сад, и он говорил мне, что ровно ничего не слышал".
      "Вы женаты, господин Йонкер?" - спросил я еще.
      "А как же, - отвечает. - Жене чуть дурно не стало, когда она узнала, что случилось в двух шагах от нашего дома".
      Тут Шинкье умолк ненадолго и, помявшись, продолжал:
      - Не знаю, может, я дал маху, господин комиссар. Я еще много о чем хотел расспросить, да как-то не решился. В конце концов, думаю, самое важное - это как можно скорее ввести в курс дела вас.
      - Вернемся к старому ревматику.
      - Вот, вот. Ведь если бы не он, я бы не пошел к голландцу. В самом начале нашего разговора Маклэ сказал: "Что бы вы делали, инспектор, если бы вашей женой была одна из красивейших женщин Парижа? Молчите? Хо-хо! А ведь вам не седьмой десяток! Ну ладно! Поставим вопрос иначе: как ведет себя человек в этом возрасте, владея столь очаровательным существом?
      Ну так слушайте, у господина из дома напротив, по-видимому, свои взгляды на этот счет. Я, изволите знать, сплю мало: бессонница. Ни политика, ни катастрофы разные, о которых галдят по радио и пишут в газетах, меня не волнуют. Зато люблю подумать. Это мое единственное развлечение. Понимаете?
      Смотрю так в окно и думаю. Какое это увлекательное занятие - кто бы знал!
      Взять, например, этого голландца и его жену. Они мало выезжают, один-два раза в неделю, она - в вечернем платье, он - в смокинге, и редко когда возвращаются позднее часа ночи. Стало быть, это просто ужин у друзей или театр.
      Сами они званых вечеров не устраивают, к обеду никого не приглашают и обедать, кстати сказать, садятся не раньше трех.
      Да! Так вот я и развлекаюсь. Наблюдаю, анализирую, сопоставляю, догадываюсь...
      И вот вижу я, что два или три раза в неделю хорошенькие девушки звонят в парадное напротив по вечерам, часов около восьми, а выходят из дому поздно ночью, а то и под утро..."
      Мегрэ все больше сожалел о том, что ему не пришлось лично допросить старого чудака.
      - "И это еще не все, дорогой вы мой блюститель порядка! Признайтесь, что навострили ушки! А то небось думали: "Что за вздор несет старый хрыч!" Это еще что - я вам больше скажу: девицы-то всегда приходят разные!
      Обычно они приезжают на такси, но иногда приходят и пешком. Из моего окна видно, как они всматриваются в номер дома, словно еще не бывали здесь. Это тоже имеет свой смысл, как по-вашему? Значит, кто-то вызывает их по этому адресу. Да в конце концов я не родился калекой и не всегда жил, как старый больной пес в конуре. И поверьте, я знаю женщин.
      Видите напротив фонарь, в пяти метрах от их парадного? Светит он ярко, и мне отсюда все видно. Вы полицейские и, надо полагать, с .первого взгляда отличите порядочную женщину от потаскухи, для которой любовь - профессия. Но и таких, кто этим, так сказать, промышляет от случая к случаю, вы определите без труда. Ну, там, певичек из кабаре или статисток из кино, которые всегда не прочь подработать таким способом, хотя и не выходят на панель".
      От сонливости Мегрэ не осталось и следа.
      - Ну, Шинкье, вам понятно?
      - Что понятно?
      - Как все это началось! Лоньон часто дежурил по ночам на авеню Жюно и знал там в лицо почти всех. И если он заметил, как женщины такого сорта ходят в особняк голландца...
      - Я уже подумал об этом. Но ведь непостоянство не запрещено законом даже пожилым людям!
      "И в самом деле, одно это еще не .заставило бы Невезучего подыскать столь необычный наблюдательный пункт", - подумал Мегрэ, а вслух сказал:
      - Ну это как раз легко объяснить.
      - Как?
      - Допустим, он следил за одной из этих девиц. А может быть, случайно натолкнулся на одну из тех, с которыми возился раньше.
      - Так-то оно так. Но все же при чем тут голландец? Как говорится, вольному воля...
      - Погодите, мы еще не знаем, что происходило в его доме и что там. видели эти женщины. Ну, а что еще сказал этот ваш славный старикан?
      - Я задал ему массу вопросов и ответы записал. Шинкье опять извлек свой черный блокнот и стал зачитывать:
      - "Вопрос: Может быть, эти женщины приходили к слуге?
      Ответ: Во-первых, камердинер влюблен в служанку из молочной в конце улицы, толстую хохотушку. Несколько раз в неделю она приходит сюда к нему на свиданье. Стоит в стороне, метрах в десяти от дома, и поджидает его. Могу вам показать это место. Он как завидит ее, сразу же выходит.
      Вопрос: В какое время они встречаются?
      Ответ: По вечерам около десяти. Думаю, что раньше он не может прислуживает за столом, значит в доме ужинают поздно. Они долго прогуливаются под руку и, прежде чем разойтись, целуются вон в той нише направо.
      Вопрос: Он ее не провожает?
      Ответ: Нет. Она вприпрыжку бежит по улице одна, сияя от счастья. Иной раз кажется, что она вот-вот пустится в пляс. Но я еще и по другой причине уверен, что эти женщины приходят не к камердинеру. Часто они звонили в парадное, когда его не было дома.
      Вопрос: Кто же им открывает?
      Ответ: В том-то и дело! Тут еще одна довольно любопытная подробность: иногда открывал сам голландец, а иногда его... жена.
      Вопрос: У них есть машина?
      Ответ: Еще какая! Роскошная, американская.
      Вопрос: А шофер?
      Ответ: Все тот же Карл, только, садясь за руль, он напяливал другую ливрею.
      Вопрос: Другие слуги в доме есть?
      Ответ: Кухарка и две горничные. Горничные часто меняются.
      Вопрос: У них бывает еще кто-нибудь, кроме этих "дам"?
      Ответ: Кое-кто бывает. Чаще всего мужчина лет сорока, по виду американец.
      Приезжает он обычно днем в дорогой спортивной машине желтого цвета.
      Вопрос: Сколько времени он проводит в доме? Ответ: Час-другой.
      Вопрос: А вечером или ночью он ни разу не приезжал?
      Ответ: Только два раза подряд, с месяц тому назад. Подъезжал он около десяти часов вечера с какой-то молодой женщиной. Он заходил в дом и вскоре выходил, а женщина оставалась в машине.
      Вопрос: Оба раза одна и та же?
      Ответ: Нет".
      Мегрэ представил себе, как старик сардонически улыбался, делая эти маленькие открытия.
      - "Еще один какой-то лысый приезжает иногда на такси посреди ночи и уезжает с большими пакетами.
      Вопрос: Что это за пакеты, как вы думаете?
      Ответ: Похоже, что завернутые картины. А может, и еще что-нибудь. Вот почти и все, что я знаю, господин инспектор. Мне уже много лет не приходилось так много говорить и, надеюсь, теперь долго не придется.
      Предупреждаю, вызывать меня в полицию или к следователю бесполезно.
      В свидетели, если дойдет до суда, я не пойду и подавно!
      Поболтали, и ладно. Я рассказал вам кое о чем, мало ли что старикашке в голову взбредет! Одним словом, делайте свои выводы, но меня в эту историю ни под каким видом не впутывайте!"
      Шинкье продолжал свой доклад, и, слушая его, Мегрэ подумал, что участковые все же не зря получают жалованье.
      - Позднее, когда я распростился с голландцем, мне вдруг пришло в голову, что .старый чудак из дома напротив мог и разыграть меня! И я решил проверить хотя бы одно из его показаний - тогда, думаю, можно взять на веру и все остальное.
      Пошел я в молочную. Долго ждал на улице, пока служанка осталась одна. Я ее сразу узнал по описанию старика: в самом деле, пухленькая и хохотушка.
      Она недавно приехала из деревни и в таком восторге от Парижа, что до сих пор опомниться не может.
      Я вошел в молочную и спросил: "У вас есть знакомый по имени Карл?"
      Она покраснела, испуганно посмотрела на открытые двери в заднюю комнату и пробормотала:
      "А вы кто такой? Что вам за дело до этого?"
      "Я из полиции. Мне нужно кое-что уточнить".
      "В чем его обвиняют?"
      "Ни в чем. Говорю вам, это проверка. Он ваш жених?"
      "Может, мы и поженимся когда-нибудь... Предложения он мне еще не сделал".
      "Вы с ним часто встречаетесь по вечерам?"
      "Встречаюсь, когда свободна".
      "И ждете его у подъезда на авеню Жюно?"
      "Откуда вы знаете?"
      В это время из задней комнаты вышла грузная женщина, и у девчонки хватило сообразительности перевести разговор. Она затараторила:
      "Нет, мосье. Горгонзолу <Горгонзола - сорт сыра.> всю распродали. Возьмите рокфор. На вкус почти одно и то же".
      Мегрэ улыбнулся.
      - Пришлось взять рокфор?
      - Я сказал, что жена предпочитает горгонзолу,. Вот и все, господин комиссар. Не знаю, с чем придут сегодня вечером мои ребята. Что слышно о бедняге Лоньоне?
      - Я только что просил позвонить в клинику. Врачи пока ничего определенного не могут сказать. Он еще не пришел в себя. Опасаются, что вторая пуля, та, что прошла пониже ключицы, задела верхушку правого легкого; надо бы сделать рентген, но он еще слишком слаб.
      - Что же он такое учуял, что его решили убрать? Вы не меньше моего удивитесь, когда познакомитесь с голландцем. Не укладывается в голове, что такой человек...
      - Вот что, Шинкье. Когда освободятся ваши люди, пусть проверят девиц известного сорта в вашем районе. В особенности во время ночного дежурства.
      Вы ведь сказали, что некоторые из девиц приходили к дому Йонкера пешком, значит это местные, с Монмартра. Прочешите все ночные кабаре. Судя по тому, что говорил ваш ревматик, они не из уличных потаскух, рангом повыше. Вам все ясно? Может, засечем хоть одну из тех, кто бывал на авеню Жюно.
      "Конечно, куда важнее отыскать Маринетту Ожье, - подумал Мегрэ. - Может быть, Мере и его лаборанты все-таки нападут на ее след со своими образцами песка".
      Мегрэ набрал номер знакомого аукциониста по продаже картин, с которым ему не раз приходилось сталкиваться по работе и которого часто вызывали в суд как эксперта.
      - Это вы, Манесси? Говорит Мегрэ.
      - Одну минутку, я только закрою дверь. Ну вот, я вас слушаю. И вы тоже занялись живописью?
      - О нет! Я в ней по-прежнему слабо разбираюсь. Вы знаете некоего Норриса Йонкера, голландца?
      - С авеню Жюно? А как же! Мне даже приходилось производить по его просьбе экспертизу нескольких полотен. У него одно из богатейших собраний картин второй половины девятнадцатого и начала двадцатого века.
      - Значит, он очень богат?
      - Его отец, банкир, тоже был большим ценителем живописи, Норрис Йонкер вырос среди картин Ван-Гога, Писарро, Мане и Ренуара. Не удивительно, что финансы его не интересуют. Он получил в наследство довольно много картин, а дивидендов, которые платит ему брат, возглавивший дело, хватает на приобретение новых.
      - Вы встречались с ним лично?
      - Да. А вы?
      - Нет еще.
      - Он больше похож на английского джентльмена, чем на голландца. Если мне память не изменяет, после окончания Оксфордского университета он долго жил в Англии. Я слышал даже, что в последнюю войну он вступил добровольцем в британскую армию и дослужился до полковника.
      - А что представляет собой его жена?
      - Прелестное создание. Она очень рано вышла замуж за одного англичанина из Манчестера... Не понимаю, что вам дался Йонкер. Надеюсь, его не ограбили?
      - Нет.
      Теперь настала очередь Мегрэ уходить от прямых вопросов. Он вновь перехватил инициативу в разговоре и спросил:
      - Они часто бывают в обществе?
      - По-моему, нет.
      - Йонкер встречается с другими любителями живописи?
      - За аукционами он, конечно, следит и, во всяком случае, знает, когда в Париже, Лондоне или Нью-Йорке какое-нибудь ценное полотно меняет хозяев.
      - Он ездит по белу свету?
      - Вот уж этого не могу сказать. Он много путешествовал в свое время, не знаю, как сейчас. Впрочем, чтобы купить картину, ему самому вовсе не обязательно ездить по аукционам. Известные покупатели чаще всего посылают для этого своих представителей.
      - В общем вы в своих делах можете на него положиться.
      - С закрытыми глазами.
      - Благодарю вас.
      Все это не упрощало дела. Мегрэ недовольно поднялся и достал из стенного шкафа пальто и шляпу.
      Хуже нет для полицейского, чем опрашивать в ходе расследования известных, уважаемых или высокопоставленных людей. Такие потом нередко жалуются, обзванивают начальство, и хлопот с ними не оберешься. Поразмыслив, комиссар решил не брать с собой к Йонкеру никого из инспекторов, чтобы не придавать своему визиту слишком официальный характер.
      Через полчаса он вышел из такси около особняка на авеню Жюно и вручил свою визитную карточку Карлу, облаченному в белый сюртук. Как и Шинкье, комиссару пришлось подождать в вестибюле, но его чин, как видно, произвел впечатление: камердинер на сей раз вернулся не через десять, а через пять минут.
      - Прошу вас...
      Карл провел Мегрэ через гостиную, где в отличие от Шинкье ему не посчастливилось увидеть очаровательную мадам Йонкер, и распахнул перед ним двери кабинета.
      Голландец был все в той же куртке, и вообще казалось, что после ухода Шинкье сцена совершенно не изменилась. Сидя за письменным столом стиля ампир, Йонкер изучал гравюры, вооружившись огромной лупой.
      Он сразу же поднялся навстречу, и Мегрэ отметил про себя, что Шинкье точно описал его внешность. В серых фланелевых брюках, в шелковой рубашке и черной бархатной куртке он выглядел как типичный джентльмен в домашней обстановке и держался также с чисто английским хладнокровием. Не проявляя никаких признаков удивления или волнения, он произнес:
      - Господин Мегрэ?
      И, указав гостю на кожаное кресло по другую сторону письменного стола, снова сел.
      - Поверьте, мне очень приятно познакомиться с таким известным человеком.
      Он говорил без акцента, но медленно, словно после стольких лет в Париже все еще мысленно переводил с голландского каждое слово.
      - Не скрою, правда, что несколько удивлен той чести, которую сегодня вот уже второй раз оказывает мне полиция.
      Йонкер сделал выжидательную паузу, рассматривая свои полные холеные руки.
      Он был не то чтобы толст или слишком грузен, а как-то по-барски дороден. В начале века такой красавец мужчина послужил бы отличной моделью для салонного живописца.
      У него было несколько обрюзгшее лицо. Голубые глаза спокойно смотрели из-под очков с тонкими золотыми дужками и стеклами без оправы.
      Мегрэ заговорил, испытывая некоторую неловкость:
      - Да. Инспектор Шинкье говорил, что был у вас. Он квартальный инспектор и прямого отношения к нам не имеет.
      - Как я понимаю, вы хотите лично проверить его донесение?
      - Не совсем так. Просто он мог что-либо упустить в разговоре с вами.
      Голландец, вертевший в руках лупу, пристально посмотрел на Мегрэ.
      Какой-то странный оттенок простодушия слегка смягчил жесткий взгляд его светлых холодных глаз.
      - Послушайте, господин Мегрэ. Мне шестьдесят четыре года, и я немало скитался по свету. Вот уже много лет я живу во Франции и, как видите, чувствую себя здесь настолько хорошо, что даже построил дом. Перед лицом закона я чист, как стеклышко. Как у вас говорится, приводов и судимостей не имею.
      Мне рассказали, что прошлой ночью на улице стреляли как раз напротив моего дома. Как я уже заявил инспектору, ни я, ни моя жена ничего не слышали - окна в наших жилых комнатах выходят на другую сторону.
      Теперь скажите сами, как бы вы себя сейчас чувствовали на моем месте?
      - Уж конечно, я бы не обрадовался подобным визитам. Незваные гости всякому в тягость.
      - Прошу прощения. Вы меня не так поняли. Вы мне нисколько не в тягость!
      Напротив, мне приятно встретиться с человеком, о котором я так много слышал.
      Вы же понимаете, что я имею в виду совсем другое.
      Ваш инспектор задавал здесь довольно нескромные вопросы, но, вообще говоря, для полицейского он держался в допустимых рамках. Я пока не знаю, о чем будете спрашивать вы, но меня удивляет уж одно то, что такой высокий начальник лично занялся этим делом.
      - А если я скажу, что делаю это из уважения к вам?
      - Весьма польщен, но что-то не верится! Может быть, с моей стороны было бы правильней спросить, в свою очередь, есть ли у вас законные основания для визита ко мне?
      - Сделайте одолжение, господин Йонкер. Можете даже позвонить своему адвокату. Скажу прямо: у меня нет никакого официального ордера, и вы имеете полное право выставить меня за дверь. Но учтите: подобный отказ сотрудничать легко можно истолковать как нелояльность и даже как желание скрыть что-то...
      Голландец улыбнулся и, наклонившись в кресле, протянул руку к коробке с сигарами.
      - Полагаю, вы курите?
      - Только трубку.
      - Закуривайте, чувствуйте себя как дома. Сам он выбрал сигару, поднеся ее к уху, размял в пальцах, словно проверяя на хруст, обрезал короче золотыми ножницами, потом медленно, почти ритуальными жестами, зажег и стал раскуривать.
      - И еще один вопрос, - сказал он, выпустив живописное облачко синеватого дыма. - Скажите, я - единственный на авеню Жюно, кого вы удостоили своим посещением или же вы придаете этому делу такое большое значение, что сами ходите по домам, опрашивая жильцов?
      Теперь настала очередь Мегрэ подыскивать слова.
      - Вы не первый на этой улице, кому я задаю вопросы. Мои инспектора, как вы изволили выразиться, ходят по домам, но с вами я счел необходимым встретиться лично.
      Йонкер слегка наклонил голову, как бы в знак благодарности за оказанную ему честь, но явно не поверил ни одному слову.
      - Постараюсь ответить на ваши вопросы, если только они не будут носить слишком интимный характер, - сказал он.
      Мегрэ приготовился спрашивать, когда зазвонил телефон.
      - Вы позволите?
      Йонкер снял трубку и, нахмурившись, кратко ответил по-английски. Школьные познания комиссара в области английского языка были более чем скромны и почти не помогали ему в Лондоне, а тем более во время двух его поездок в Соединенные Штаты, где его собеседникам приходилось проявлять максимум старания, чтобы понять, о чем он говорит. Однако он все же понял кое-что из разговора: голландец сказал, что занят, а на вопрос невидимого собеседника ответил:
      - Да, из той же фирмы. Я позвоню попозже. Пожалуй, это значило, что у него находится представитель той же "фирмы", что и инспектор, приходивший раньше.
      - Извините... Я к вашим услугам.
      Он уселся поудобнее, слегка откинувшись назад и облокотившись на ручки кресла, и приготовился слушать, время от времени бросая взгляд на кончик сигары, где постепенно нарастал беловато-серый столбик пепла.
      - Вы спросили, господин Йонкер, что бы я делал на вашем месте. А попробуйте представить себя на моем! В этом квартале совершено преступление.
      Как всегда в подобных случаях, соседи могут припомнить подробности, детали, на которые они вначале не обратили особого внимания.
      - Кажется, у вас это называется трепотней?
      - Пусть так. Но мы-то обязаны эту трепотню проверить. Зачастую в ней нет правды ни на йоту, но иногда она наводит нас на след.
      - Хорошо. О чем же трепались соседи в данном случае?
      Но комиссар отнюдь не собирался сразу брать быка за рога. Он еще не определил для себя, с кем имеет дело: сидит ли перед ним порядочный, хотя и малоприятный, человек или, что называется, стреляный воробей, который разыгрывает простачка, а смотрит в оба.
      - Вы женаты, господин Йонкер?
      - Это вас удивляет?
      - Нисколько. Мне говорили, что мадам Йонкер - красавица.
      - Ах, вот вы о чем! Что же, я, конечно, человек пожилой, скажем прямо старый, разве что хорошо сохранился. - Моей жене всего тридцать четыре.
      Между нами разница в тридцать лет. Но неужели вы думаете, что мы единственная пара в Париже или где бы то ни было? Неужели это так удивительно?
      - Мадам Йонкер француженка?
      - Я вижу, вас хорошо проинформировали. Да, она родилась в Ницце, но я с ней познакомился в Лондоне.
      - Вы ведь не первый ее муж?
      По лицу Йонкера мелькнула тень раздражения. Впрочем, его как истинного джентльмена подобное вмешательство в личную жизнь и впрямь могло шокировать, тем более что речь зашла о его молодой жене.
      - До того, как стать мадам Йонкер, она была миссис Мьюр, - сухо ответил он.
      И, внимательно посмотрев на свою сигару, добавил:
      - Поскольку уж вы заговорили об этом, не думайте, что она вышла за меня из-за денег. К тому времени она уже была, как это говорится, вполне обеспечена.
      - Для человека вашего положения, господин Йонкер, вы слишком мало выезжаете, - прервал разговор Мегрэ.
      - Это что, упрек? Знаете, большую часть своей жизни я ездил по свету жил и здесь, и в Лондоне, и в Соединенных Штатах, и в Индии, и в Австралии, - где только не был! Когда вы будете в моем возрасте...
      - Мне осталось не так уж много...
      - Да, так когда вы будете в моем возрасте, вы, возможно, тоже предпочтете домашний уют светским развлечениям, клубам и кабаре.
      - Понятно. Тем более что вы, наверное, очень любите мадам Йонкер...
      На сей раз бывший полковник британской армии надменно выпрямился в кресле и лишь чуть заметно кивнул головой. От резкого движения столбик пепла сорвался с его сигары и упал прямо на пол.
      Наступил момент, который Мегрэ старался оттянуть. Они подошли к самой щекотливой теме. Комиссар все же позволил себе маленькую передышку, начав раскуривать погасшую трубку.
      - Итак, вернемся к тому, что вы назвали трепотней. Я хотел бы с вашей помощью убедиться, что некоторые полученные нами сведения относятся именно к этой категории.
      Голландец потянулся к хрустальному графину на столе, и Мегрэ показалось, что рука его слегка дрожала, когда он наливал рюмку.
      - Хотите Кюрасао?
      - Нет. Благодарю вас.
      - Предпочитаете виски?
      Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку. Почти тотчас же на пороге вырос Карл.
      - Принесите виски, пожалуйста, - сказал голландец и, обратившись к Мегрэ, спросил:
      - Пьете с содовой?
      - С содовой.
      Помолчали. Мегрэ окинул взглядом высокие, почти до потолка, стеллажи с книгами. В основном это были книги по изобразительному искусству: не только по живописи, но и по архитектуре и скульптуре. Комиссар заметил также каталоги крупных распродаж картин за добрых сорок лет.
      - Благодарю вас, Карл. Вы передали мадам, что я занят? Она все еще наверху?
      Подчеркивая свое внимание к гостю, Йонкер обращался к слуге не по-голландски, а по-французски.
      - Да, мосье.
      - Ваше здоровье, господин Мегрэ. Жду обещанной трепотни.
      - Не знаю, как голландцы, но парижане, особенно старики, часами просиживают у своих окон. А уж на Монмартре это обычное дело. Таким образом, мы и узнали, что довольно часто - раза два-три в неделю - у вашей двери по вечерам звонят молодые женщины и их впускают в дом...
      Уши голландца внезапно покраснели. Он промолчал, глубоко затянувшись сигарным дымом.
      - Я мог бы предположить, что это подруги мадам Йонкер, но, поскольку все они девицы... гм... определенного круга, это маловероятно, - продолжал комиссар.
      Ему редко приходилось столь тщательно выбирать выражения, и он давно уже не чувствовал себя так неловко.
      - Вы отрицаете, что эти визиты имели место?
      - Если уж вы побеспокоились, чтобы прийти сюда, господин Мегрэ, значит вы не сомневаетесь в своих сведениях. Признайтесь, что, если бы я вздумал отрицать это, вы бы представили мне несколько свидетелей.
      - Вы не ответили на мой вопрос.
      - Что вам еще известно об этих девицах?
      - Вы отвечаете вопросом на вопрос.
      - Я у себя дома, не правда ли? Вот если бы я сидел в вашем кабинете, то мы оба вели бы себя по-другому.
      Комиссар решил уступить.
      - Что ж, извольте. Речь идет о женщинах легкого поведения. Они не просто заходили к вам в дом, а проводили у вас часть ночи. Некоторые оставались и до рассвета.
      - Да, это правда.
      Он по-прежнему смотрел Мегрэ прямо в глаза, и только голубые глаза его словно потемнели и приобрели серовато-стальной оттенок.
      Комиссару стало не по себе. Говорить дальше было нелегко. Но он заставил себя вспомнить о Лоньоне, который корчился сейчас на больничной койке, о неизвестном подлеце, который хладнокровно всадил бедняге в живот - чтобы было вернее - две пули из крупнокалиберного пистолета.