На обратном пути все пели песни. И «Германия превыше всего», и «Марлен», и «Мой милый Августин», а Ганс молча вспоминал фильм, и ему представлялось, что он сидит в кабине пылающего истребителя и направляет машину на танковую колонну, идущую по дороге. Ему было немного жаль себя, но утешала мысль, что фюрер узнает о подвиге и скажет: «Вот так умеют умирать настоящие немцы!».
      И от этой мысли становилось печально и торжественно на душе.
 
      Школа люфтваффе располагалась на живописном берегу Буга, там, где река делала петлю. Окруженные лесами белые административные и жилые здания школы светлели сквозь листву, а чуть левее - Ганс едва не задохнулся от восторга - на зеленом поле, которое прорезала бетонная взлетная полоса, серебрились корпуса стремительных крылатых машин. Одной группой стояли «мессершмитты», фюзеляжи и крылья которых были покрыты пятнистым зелено-коричневым камуфляжем. Чуть в стороне поблескивали два Fi-166. «Высотный охотник» состоял из реактивного истребителя и ракетного грузовика, обеспечивающего взлет истребителя и набор высоты до двенадцати тысяч метров.
      Возле учебного здания стояла стальная пятнадцатиметровая конструкция. «Катапульта», - вглядевшись в нее, понял ун-Леббель.
      – Приехали, - сказал водитель легковой автомашины. - Зайдешь в штаб, камрад, доложишься. Штаб вон в том двухэтажном домике. Начальник школы - штурмбанфюрер Заукель. Страшный зануда, он любит, чтобы все было по форме - отход, доклад, подход. Так что руку тяни как можно выше и не забудь подбородок задирать.
      – Спасибо, камрад, - поблагодарил ун-Леббель, легко подхватывая легкий кожаный чемоданчик с пожитками.
      – Не за что, - хмыкнул водитель. - И будь осторожен с мелкими начальничками. Тут каждый себя мнит если не Герингом, то уж Рихтгофеном - точно. И все требуют к себе уважения. Впрочем, ты, я вижу, из восточных СС. У вас там уважение к старшим начальникам закладывается с детства. А уж кому лизнуть и как усердно это сделать, ты определишься на месте.
      Ганс хмуро посмотрел на шофера, а тот засмеялся.
      На первом этаже, прямо в прохладном холле вдоль стены стояли бюсты знаменитых немецких летчиков-истребителей. Разумеется, ряд начинался с Геринга, Удета и Рихтгофена, но в ряду бюстов Ганс заметил Хартмана и Баркгорна, Ралля и Киттеля, Новотны и Вайсенбрегера. Хотелось подойти поближе и рассмотреть каждого из героев воздуха, но сначала следовало представиться начальству, получить направление в группу и, соответственно, в казарму. Задницу лизать ун-Леббель никому не собирался, не так его воспитывали, но и явную независимость выказывать было совсем ни к чему. Слишком долго он добивался этого направления, слишком хотел стать летчиком.
      Оберштурмбанфюрер СС Заукель был у себя. Немного странным казалось то, что летной школой руководил чин СС, но ун-Леббель старался об этом не думать. Не его дело, что решает начальство. Начальству всегда виднее.
      Оберштурмбанфюрер Заукель оказался невысоким человечком с редкими зализанными набок седыми волосами и бледным лицом, с покатым, почти исчезающим подбородком, тонкими губами и водянистыми серыми глазами старого и много повидавшего человека.
      Выслушав ун-Леббеля, он вышел из-за стола, обошел будущего курсанта, оглядывая его со всех сторон, и, кажется, остался доволен.
      – Н-да, - сказал он, скрестив руки на животе. - Выправка чувствуется. Мне уже сообщили. Хорошо, пойдете в первый корпус, найдете гауптмана Липферта, он вас определит. Будем работать, молодой человек. Думается, ваше начальство не ошиблось в вас, и вы успешно пройдете все испытания. А они здесь достаточно суровые, да!
 

***

 
      Испытания и в самом деле оказались суровыми.
      Здоровьем ун-Леббель обладал отменным, он все прошел успешно - бешеное вращение центрифуги, тишину сурдокамеры, скачущее давление барокамеры, стремительное вознесение на самый верх катапульты - той самой, что он впервые увидел при появлении в школе люфтваффе. Его испытывали на работу в экстремальной ситуации - инструктор давал ему решать алгебраическую задачу или подсчитывать запятые в длинном тексте, но в самый неподходящий момент раздавался пистолетный выстрел за спиной, или включался мощный источник света, или бил разряд электрического тока через смонтированные в кресле контакты.
      Ун-Леббель переносил все стоически.
      – Ну и нервы у тебя, Ганс! - уважительно сказал доктор Хемке, руководивший программой испытаний. - С такими нервами только в окопе сидеть!
      В окопе сидеть! А не хочешь, дорогой доктор, лежать на открытой местности, когда на тебя, лязгая траками и гремя мотором, идет «королевский тигр» или «пантера», а ты должен пропустить ее над собой и в самый последний момент запрыгнуть на прогретую, пахнущую бензином броню, имитируя удачную атаку? А в каске ты не стоял, когда на нее кладут гранату, пусть без рубашки, зато с выдернутой чекой, и ты должен стоя по стойке «смирно» дождаться взрыва, обязательно неподвижно, ведь любое движение чревато контузией или ранением? Это СС, доктор, только там играют в такие игрушки, а неудачников списывают по личному распоряжению рейхсфюрера.
      – Годен, - заключил доктор Хемке. - Но не радуйся, Ганс, у тебя еще будет время проклясть день, когда ты принял это решение.
      Через две недели после приезда в школу Ганс перешагнул порог учебной кафедры.
      Курсанты - в основном почти все его одногодки - с любопытством смотрели на новичка. Ун-Леббель прошел к свободному месту, спросил сидящего рядом белобрысого крепыша с упрямым раздвоенным подбородком:
      – Свободно?
      – Можешь садиться, - сказал крепыш. - Идти на запасной аэродром не придется. - И представился: - Фридрих.
      – Ганс, - сказал ун-Леббель и достал из планшетки тетради и ручку, означавшие, что он начал новую, абсолютно не ведомую ему жрзнь.
 

***

 
      Они сидели на зеленом поле аэродрома и смотрели, как в небе в ожидании конуса для проведения стрельб выписывает восьмерки и петли учебно-тренировочный Me-262U.
      – Пушки - это вчерашний день, - авторитетно заявил Фридрих ун-Лахузен.
      Высокий, стройный, подтянутый, он полулежал на упакованном парашюте, завороженно глядя вверх. Ветер трепал его светлые волосы. В руках у него была книга Вальтера Новотны «Тигр Волховстроя».
      – Хартман из этого «вчерашнего дня» сбил триста пятьдесят два самолета, - усмехнулся Греф.
      – Так какие тогда были скорости! - вскричал ун-Лахузен. - Сегодня тактика воздушного боя, которую применял Хартман, безнадежно устарела! Что делал Хартман? Он сближался с противником на большой скорости, подходил как можно ближе и, когда самолет противника закрывал переднюю сферу фонаря, выпускал короткую очередь, экономя боезапас. Стрельба с такого расстояния всегда связана с большим риском. Хартман сам полтора десятка раз пролетал через обломки сбитых самолетов и восемь раз спасался на парашюте!
      – И два раза попадал в плен, - добавил Греф.
      – Не в этом дело! - отмахнулся ун-Лахузен. - Я к тому, что при современных скоростях такие атаки становятся невозможными. На такой скорости атакующий летчик, сближаясь, обязательно столкнется с противником. Скорость - вот первый козырь истребителя в современных условиях, - он разогнул один палец кулака. - И скорострельность его пушек, - он победно разогнул второй палец.
      – Нет, ребята, - помолчав, мечтательно сказал Фридрих. - Хартман, конечно, ас, слов нет. Но мне больше нравится Граф. Говорят, о нем в войну писали, мол, сын простого кузнеца, а за три года от унтер-офицера дослужился до майора. А уж как он летал!
      – У нас, положим, все впереди, - возразил Греф. - Я лично тоже в унтерах засиживаться не собираюсь. А повоевать еще придется - русских в Сибири добивать, с американцами разобраться. Да и япошки, пусть они пока и союзники, а нос задирать стали, самураями себя возомнили.
      – Говорят, наши готовят самолеты совсем уже для запредельных высот, - сказал Фридрих.
      – Куда уж выше «зенгеров», - возразил ун-Леббель. - Их и так ни одна зенитка достать не может. И самолеты тоже.
      – Вчера сообщали, что в рейхе запущена первая очередь цеппелинов, - сообщил Греф. - Только вместо водорода в них какой-то другой газ, который не горит.
      – Нам-то что? - непонимающе спросил Фридрих. - Лично я не собираюсь менять истребитель на пузатый тихоход.
      – А закончится все? - простодушно удивился Греф. - Ты сам подумай, нет американцев, нет русских, с японцами разобрались. С кем тогда еще воевать?
      – А авиация останется, - упрямо мотнул светлой головой Фридрих. - У кого поднимется рука отправить на слом такую красоту? Как ты считаешь, Ганс?
      – Авиация вечна, - согласился ун-Леббель. - Освоим Землю и отправимся дальше.
      – Куда? - удивился Греф.
      – А туда, - ун-Леббель неопределенно показал в высоту.
      – Ты, Ганс, как Оберт, - засмеялся Греф. - На кой черт нам сдалась звездная пустота? Ладно, он ученый и фантаст! Ему положено думать о дальних рубежах. Тебе-то они зачем?
      Кто такой Оберт, Ганс знал. Читал в детском доме его фантазию о межпланетном перелете. Оберт предлагал летать на Луну, используя для этих целей ракеты, наподобие тех, что использовались для бомбардировки Англии и Алжира. В то, что это возможно, Ганс особенно не верил. То, что годится для войны, обычно не подходит для мирных исследований. Помнится, тогда же, в детском доме их водили на кинофильм «Женщина на Луне». Там еще играла Герда Марус, которая Гансу нравилась. Приключения на Луне были захватывающими. Сюжет Ганс уже почти забыл, но, кажется, на Луне тогда нашли драгоценные металлы и камни. И еще он смотрел когда-то русский трофейный фильм «Космический рейс», где на Луну летели русские. Ну, в это поверить вообще было невозможно! У них, говорят, и самолеты фанерные были!
      Но рассказывать обо всем этом ун-Леббель не стал. Не хотел стать объектом насмешек. И потом, о каких звездах могла идти речь, ведь если прав великий Гербигер - звезды всего лишь осколки льда, а солнце и кружащие вокруг него светила висят в каверне, окруженные со всех сторон каменной толщей материи!
      – Кстати, камрады, - Фридрих поднялся и посмотрел на часы. - Вам не кажется, что мы немного засиделись? Обед через тринадцать минут.
      Ганс даже обрадовался, что неловкая пауза закончилась таким удобным для него образом.
 
      В бюргере учили многому. Но больше всего уделялось внимания военному делу и политике рейха. Национал-социалистическую философию преподавал доктор Херцог - невысокий полный мужчина с благообразным круглым лицом, на котором выделялись пухлые чувственные губы, сразу выдававшие в докторе гурмана и бабника.
      Доктор никогда не опаздывал на урок и не отвлекался от темы занятий. Воспитанника, который из лукавства пытался увести разговор в иную плоскость, доктор без сожаления мог отправить в каптерку к старому Штефану, который телесных наказаний не чурался и полагал их самым действенным способом воспитания подрастающей молодежи.
      – В первую мировую с нами не церемонились, - говорил Штефан, деловито готовя к работе плеть. - Помню, капрал сунет в рыло, а в перчатке у него свинчатка. Кровью умоешься, пару зубов, конечно, выплюнешь, зато в голове сразу такое просветление!
      И опаздывать на урок к доктору Херцогу тоже не стоило. Воспитанники уже сидели за столами, когда в кабинет почти вбежал доктор Херцог, махнул шляпой в сторону вешалки и попал в цель.
      – Добрый день, мои юные друзья, - начал доктор Херцог, усаживаясь за учительский стол. - Сегодня мы поговорим о врагах рейха. Как вы знаете, тысячелетняя империя создана фюрером ради торжества нордических рас. В прежние времена немец повсюду в мире возбуждал к себе ненависть, так как везде начинал всех поучать. Но народам эти наставления не приносили ни малейшей пользы; ведь ценности, которые немец пытался им привить, не являлись таковыми в их глазах. И тогда фюрер задумал построить империю, которая являлась бы примером всему миру, продемонстрировала бы ему торжество арийских духовных ценностей. Именно поэтому многочисленные враги пытаются всячески вредить империи, стараются ее ослабить и мечтают уничтожить. И самым опасным из этих врагов является еврей.
      Доктор Херцог рассказывал много и интересно. Слушая его, ун-Леббель испытывал почти физическую ненависть к тем, кто не дает народам Европы жить в мире и согласии. Больше всего доктор Херцог говорил о евреях.
      – Еврей, - рассказывал доктор, - действует подобно бацилле, проникающей в тело и парализующей его. Еврей всегда живет за счет разложения других наций. Именно евреи принесли в мир скотскую идею о том, что жизнь продолжается в потустороннем мире; можно губить человеческие жизни, все равно на том свете их ждет лучшая участь. Под видом религии евреи внесли нетерпимость туда, где именно терпимость является подлинной религией. Потом евреи совершили еще одно преступление против человечества - они принесли в мир идею о больной совести современного мира. После того, как арийским расам удалось вытеснить евреев из европейской общественной жизни, остался их единственный оплот - Соединенные Штаты Северной Америки. Там еврейство захватило ведущие позиции в печати, кино, на радио и в экономике. Евреи поставили под свои знамена всех недочеловеков, и прежде всего - негров, уже надели петлю на шею трусливой буржуазии. До сих пор они имеют своих пособников во всем мире и являются существами, самыми приспособленными к любым климатическим условиям. В этом смысле весьма поучительна история, рассказанная однажды фюрером. Как-то в его поле зрения попал некий барон фон Либих. Барон этот считался ярым патриотом, но фюрера отпугнула его чисто еврейская внешность. Фюрер приказал провести тщательное расследование. И что же выяснилось? Среди далеких предков барона была дочь чистокровных евреев, родившаяся в тысяча шестьсот шестнадцатом году. Вы представляете? Триста лет отделяют эту еврейку от нынешнего барона фон Либиха. После этого в роду у него были лишь чистокровные арийцы. И все-таки при смешанных браках - под влиянием открытых великим немецким ученым Менделем наследственных факторов - на свет появится чистокровный еврей. И это позволяет сделать вывод, что евреи - самая жизнестойкая популяция. Американский президент недавнего прошлого Рузвельт не зря повадками и речами напоминал еврея, он сам заявил, что в нем есть примесь еврейской крови. У жены его были ярко выраженные негроидные черты. И это понятно, она происходила из негритянских Восточных штатов. Страшно подумать, какую опасность таят в себе существа, родившиеся от смешанных браков. Кровь одной расы никогда не сольется полностью с кровью другой расы. Однажды черты другой расы все равно проявятся. Поэтому главная задача германского народа, его обязанность - освободить мир от евреев. Евреи должны уйти. Арии и евреи несовместимы по крови, я уже не говорю об идеологических и культурных разногласиях. Идеи евреев действуют растлевающе на любую нацию. Вместе с тем мировое еврейство никогда не могло создать своей достойной культуры, в Германии они одно время проповедовали так называемое «новое искусство», выделяя представителей декадентства и абстракционизма, а сами - как это позже выяснилось - скупали тайно картины старых мастеров, подлинную живопись, и не обращали внимания на то, что пропагандировали для других.
      Еврей - есть животное, обладающее разумом, которым пользуется для того, чтобы обеспечить выживаемость своего вида и его превосходство над другими существами, населяющими нашу планету.
      У кого есть вопросы по теме?
      – А разве целью рейха не является обеспечение выживаемости немцев и их превосходства над другими? - послышался голос с последних рядов.
      – Замечательно! - просиял наставник. - Кто это сказал? Встань, дружок, не стесняйся, ты задал отличный вопрос. Молодец ун-Клейн!
      Ты совершенно верно подметил - задачи похожие. Все это легко объяснимо - борьба за жизнь и сохранение вида является основным законом природы. Но одно дело, когда эти задачи ставит перед собой нордическая раса, которой волею Судьбы дано повелевать миром, и совсем другое, когда схожие задачи ставят перед собой хитроумные и злобные животные. Согласись, было бы неприятно жить под властью… э-э-э… скажем, горилл? Верно? Так вот, поверь мне на слово, под властью евреев жилось бы еще хуже.
      Еще вопросы?
      – Славяне, они тоже неполноценны, наставник? - спросил отличник ун-Габер.
      Доктор Херцог благостно покивал.
      – Второй неплохой вопрос, - сказал он. - Мне приятно, что вы относитесь к занятиям вдумчиво и серьезно. Как вы уже знаете из моих лекций, исход Ариев из Тибета и ставших пустыней плодородных равнин Гоби осуществлялся на протяжении нескольких поколений. Арии двигались на запад, частично оседая по пути своего путешествия, в некоторых случаях ассимилируясь среди местного населения. Но вследствие того, что арийская кровь превосходит по силе славянскую, трагических и неисправимых последствий не происходило. Другое дело сами славяне. Как все азиаты, они являются недочеловеками - существами, не дошедшими в своем развитии до уровня действительно разумного существа. Они полуразумны. В этом их отличие от евреев и негров, ведь те представляют собой совершенно иной тип существ - это человекообразные животные, обладающие разумом различной степени развитости. Поэтому, если негры и евреи подлежат безусловному вытеснению из среды обитания арийских рас, то славяне являются дружественными существами и могут быть использованы в решении задач строительства и благоустройства великого рейха. Вы знаете великую идею фюрера - превратить территорию восточных протекторатов в житницу и природную кладовую рейха. Это невозможно без развития транспортной инфрастуктуры, бывшую Россию всегда отличало полное бездорожье. Сейчас славяне под управлением немцев строят великолепные автобаны - уже сданы в эксплуатацию трассы от берегов Буга до каспийского побережья и в верховья реки Волги. Кстати, о восточных реках, вы, конечно, знаете, что на Волге и Днепре сейчас закладываются грандиозные каскады будущих гидроэлектростанций. Так вот, на этом строительстве тоже успешно трудятся и восточные, и южные славяне.
      Как вы знаете, в странах Европы представлены одни и те же расы. Благодаря политике фюрера, рейх по количественным показателям доли нордической расы марширует далеко впереди всех народов. Именно поэтому мы лидируем в политике, военном деле, искусстве и науке.
      Сегодня мы не станем останавливаться на этом, но следующее занятие будет посвящено расам немецкого народа. Этот раздел вам придется изучить самостоятельно, я хочу выяснить степень вашей подготовленности и умения мыслить.
 

***

 
      Ун-Клейн показал себя хорошим товарищем.
      Его кровать стояла рядом с кроватью Ганса, у них была общая тумбочка, даже учебные марки, выдаваемые за прилежание, они тратили вместе. Иногда после отбоя они лежали на своих кроватях и шепотом делились воспоминаниями о детских домах, в которых воспитывались до бюргера. Детский дом, где раньше жил ун-Клейн, располагался в Северном протекторате рядом с Варшавой.
      Оказалось - ун-Клейн помнил. Не все, конечно, и родителей своих настоящих он помнил очень смутно.
      – Мать плакала, - шептал ун-Клейн. - Отец, кажется, молчал. Мать была маленькая, а отец высокий. Помню комнату. В ней кровать. В углу маленькая кроватка - наверное, моя. Рядом игрушки. Кукла с острым носом в матерчатом колпачке. А потом меня привезли, в больницу, и доктор принялся измерять мою голову, рост и все остальное. А потом у меня брали кровь из пальца. И доктор сказал, что я не должен плакать, потому что мне предстоит стать солдатом, а воины не плачут.
      – Он был прав, - сонно заметил Ганс. Парень немного завидовал ун-Клейну. Сам он не помнил ничего.
      – А потом меня привели к вагону. Там было еще десятка два мальчишек. И три девочки. Девочек отправили в другое место. А нас привезли в детский дом. Там нас встретил герр Липски и сказал, что мы сироты, а первая задача рейха - заботиться о грядущих поколениях. Но ведь он соврал, я же знаю, что мои родители были живы, когда меня забирали. И еще… - ун-Клейн понизил голос, и его стало почти не слышно: - Я помню, как меня звали…
      Ганс приподнялся на локте.
      – И как тебя звали? - свистящим шепотом спросил он.
      – Только никому не говори, - приблизил к нему голову ун-Клейн. - Говорят, что это нельзя помнить. А я помню - меня звали Сташеком.
      Ночью Гансу приснилась тоненькая, похожая на фею женщина с печальным лицом. Лицо словно находилось в тени, черты его были почти неразличимы.
      – Мути? - спросил Ганс. Женский силуэт растаял среди звезд.
      – Все они врут, - сказал ун-Клейн. - Ты хороший камрад, Ганс. Ты умеешь хранить тайну?
      – Ты же мой друг, - рассудительно сказал Ганс.
      – Мне тут попала в руки одна книга, - ун-Клейн испуганно оглянулся. - Не спрашивай, откуда она взялась. Она разработана Департаментом образования Главного управления СС.
      Называется «Расовая теория СС». Там сказано, что если у родителей одинаковые наследственные задатки, то дети считаются расово чистыми. А если задатки различны, то в результате появляется метис, которого в книжке называют ублюдком. Ты не думал, откуда берется приставка «ун» к нашим фамилиям? Она означает, что мы все расово неполноценны. Мы - ублюдки, Ганс! Кто-то из родителей был немцем, но второй был носителем славянской крови. То, что чистокровному немцу дается с рождения, мы с тобой можем только заслужить!
      – Ерунда, - авторитетно заявил Ганс. - Пусть даже все, что ты говоришь, правда, это касается только негров. Не забивай себе голову, камрад. Перед нами открыты все двери, надо лишь точно определить, куда мы хотим шагнуть.
      – Да? - ун-Клейн печально засмеялся. - А я не хочу быть солдатом. Я хочу заниматься наукой. Кто меня пустит в науку?
      – Сначала надо отдать священный долг рейху, - твердо сказал Ганс. - Мы с тобой немцы, рожденные вне фатерлянда. Право на Отечество надо заслужить!
      – И ты никогда не хотел увидеть свою мать? - недоверчиво поинтересовался ун-Клейн.
      Ганс растерялся. Простодушное и печальное лицо товарища заставляло сомневаться.
      – Не знаю, - с легкой запинкой произнес он. - Просто нас всегда учили, что мы дети рейха и всем в своей жизни обязаны фюреру и Германии. Ты плохо думаешь, камрад. Учителям такие мысли не понравятся.
      Ун-Клейн замолчал.
 

***

 
      Ублюдок!
      Ганса ун-Леббеля мучили сомнения. Нет, ему не хотелось знать, кто были его родители - они остались где-то в прошлом, среди развалин и бродячих собак. Сам Ганс этого не помнил, но хорошо знал по рассказам дядюшки Пауля, и ему совсем не улыбалось вместе со славянским сбродом разравнивать песок и гравий на автобанах, которые по повелению фюрера пересекали необозримые пространства Восточного протектората. Он был горд, что его избрали, что в нем текла немецкая кровь.
      Ун-Клейн ошибался, иначе не могло быть.
      На индивидуальном уроке правдивости он поделился сомнениями с камрадом Вернером.
      – Глупости, - улыбнулся тот, и у Ганса отлегло от сердца. - Все воспитанники здесь - люди немецкой крови, хотя и ослабленные чужеродными примесями. Вас готовят в великое братство СС, а это орден высших арийцев. И приставка «ун» означает совсем иное, она означает, что вы уже вступили на дорогу, по которой идет немецкий народ, но в отличие от коренных имперцев вы просто не готовы к путешествию. Закончится подготовка, и вы пойдете рука об руку со всеми немецкими расами, равные среди равных. Иначе не может быть, Ганс, можешь мне поверить.
      Ты сам все это придумал?
      Ганс молчал.
      – Мой мальчик, - участливо сказал камрад Вернер. - Чтобы лечить болезни, надо знать их первопричину. Сомнения - это болезнь. Ты уже читал «Майн кампф»?
      – Честь… - пробормотал Ганс.
      – Понимаю, понимаю, - покивал головой камрад Вернер. - Я не заставляю тебя, ни в коем случае ты не должен поступать против своей воли. И против чести - как ты ее понимаешь. Но сказано ведь: рейх и фюрер. Остальное не в счет.
      – Быть верным товарищем, - вспомнил Ганс.
      – Верно, Ганс, - сказал камрад Вернер. - Но не оказываешь ли ты медвежью услугу тому, кто имеет сомнения и стесняется поделиться ими с наставниками? Пока он еще не ушел далеко в своих сомнениях, пока он не пророс зернами неверия так, что его уже нельзя будет спасти. Это ли не плохая услуга?
      И Ганс выложил камраду Вернеру все.
      – Молодец, - серьезно сказал камрад Вернер. - Ун-Клейн нуждается в помощи. Возможно, он просто оказался не в той обстановке. Достаточно ее сменить, и все придет в полный порядок. Ты хорошо сделал, рассказав мне обо всем. Германия должна гордиться такими сынами. Пока они есть у нее, у рейха есть будущее.
      Ганс ушел успокоенным и не знал, что после того, как за ним закрылась дверь, камрад Вернер поднял трубку телефона и набрал номер.
      – Вы уверены? - спросил невидимый собеседник.
      – Да, - подтвердил камрад Вернер. - Меня беспокоит, что он помнит свое прежнее имя и обстоятельства отъезда в Германию. Его надо изолировать. Нам здесь не нужны задумывающиеся. Тем, кто задумывается, место в бараках, вместе с остальной неарийской швалью. Он плохо влияет на остальных.
      Вечером, когда Ганс ун-Леббель вернулся в свою комнату, ун-Клейна в ней не было. На его постели сидел крепкий паренек в тренировочном костюме. У новенького было длинное, вытянутое лицо, над которым щетинился рыжеватый ежик волос.
      – Густав, - представился новый сосед и протянул руку для пожатия. - Густав ун-Лемке.
      Гансу было стыдно. Ему было очень стыдно. Словно он что-то украл.
      Но камрад Вернер вызывал его на внеочередные уроки правдивости, успокаивал, приводил примеры, говорил, что ун-Клейна направили в другой бюргер и смена обстановки подействует на него благотворно.
      В конце концов Ганс решил, что он просто выполнил свой долг. С этого дня он зарекся беседовать с кем-либо по душам. Так было спокойнее.
      Печальная женщина больше не посещала его.
 

***

 
      – Тебе пора взрослеть, дружок! Тогда тебя не станут мучить сомнения, - сказал камрад Вернер и отложил в сторону еженедельник «Das Schwarze Korps». - Ты уже был с женщиной?
      Женщины оставались для Ганса загадкой.
      Все общение с ними сводилось к странному волнующему случаю, произошедшему в имении дядюшки Пауля, когда он остался наедине с девятилетней дочкой хозяина. Они долго смотрели друг на друга, потом Марта глупо хихикнула, взялась за подол платья и задрала его, обнажив худенькие ноги и живот, между которыми светились белые трусики.
      – Хочешь потрогать? - заговорщицким шепотом спросила она. Ганс хотел, но в это время на лестнице послышались шаги, Марта снова хихикнула, вскинула руки к голове и принялась поправлять затейливую прическу с пышными бантами. От всего этого осталось только ощущение запретного и стыдного, но рассказывать об этом случае Ганс ун-Леббель камраду Вернеру не стал.
      В выходной день, выписав Гансу увольнительную, камрад Вернер повез его в город.
      – У нас здесь хороший выбор, - сказал он. - И чешки, и француженки, и русские, и китаянки. Нет только евреек. И заметь - ни одной уродины. И это правильно, победитель имеет право на все!
      В публичном доме Ганс робел.
      Камрад Вернер смотрел, как он листает альбом, наклонялся, дыша в затылок Ганса, и тыкал коротким пальцем:
      – Бери эту, Гансик. Смотри, какие у нее буфера! Нет-нет, лучше вот эту - у нее аппетитная попка!
      Ганс краснел, торопливо листая альбом с обнаженными красотками.
      – У него еще молоко на губах не обсохло, - сказала хозяйка борделя, - а ты тащишь его в мое заведение. Что он будет делать с бабой?
      – Приказ Грюммеля, - сказал Вернер. Мадам замолчала.
      Ганс выбрал тоненькую светловолосую женщину с огромными печальными глазами. Чем-то она напоминала женщину из его снов.
      – Ну и вкусы у тебя! - фыркнул камрад Вернер.
      Ганса ун-Леббеля провели в комнату, где ему предстояло стать мужчиной.
      Вблизи женщина оказалась еще более симпатичной. Она была ненамного старше Ганса, на вид не более восемнадцати лет. Она помогла смущающемуся косноязычному посетителю раздеться, уложила его на постель, сбросила халат и все сделала сама, ун-Леббелю даже напрягаться и готовиться не пришлось.
      Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственным ощущениям. Нельзя сказать, что произошедшее ему не понравилось, нет, но все было непривычно, и он постоянно поглядывал на дверь, словно опасаясь прихода какого-то начальника, который обязательно посчитает его пребывание здесь предосудительным.
      – Как тебя зовут? - нарушил он обоюдное молчание. Женщина усмехнулась краешками губ. Улыбка была печальной.
      – Здесь меня зовут Стефанией.
      – А до этого? - настаивал Ганс. Она вздохнула.
      – А до этого меня звали Барбарой.
      – Ты - русская? - приподнял голову Ганс.
      – Я - полька, - сказала его первая женщина. - Раньше я жила в Кракове.
      – Ты сама приехала сюда работать? - подросток сел, по-детски поджимая ноги под себя.
      – Ты глупый, - сказала женщина. - Разве можно добровольно выбрать себе такую работу?
      – Что ж так? - спросил Ганс.
      – Мал ты еще, - женщина без особого задора щелкнула его по носу. - Только одно и вымахало. У меня семья там. В заложниках. Вот и корячусь, как прикажут.
      Она встала, накинула халат и, не застегивая его, подошла к маленькому столику в углу комнаты, налила себе в стакан из пузатой темной бутылки и одним глотком выпила.
      – Ты пойдешь или останешься на ночь? - не оборачиваясь, спросила она.
      Гансу очень хотелось остаться на ночь, но почему-то было стыдно признаться в этом.
      – Спасибо, - сказал он. - Я, пожалуй, пойду, - и потянулся за брюками, хотя знал, что уже ночью он станет жалеть о своем решении.
 
      Учеба в школе люфтваффе перемежалась караулами, дежурствами и редкими увольнениями в город. Впрочем, в город Ганс отправлялся лишь для того, чтобы посидеть в читальном зале библиотеки. Однажды он зашел в русский отдел хранилища. Там было множество книг, отпечатанных с использованием странного, непривычного для глаза алфавита. Ганс полистал одну из них, пожал плечами и поставил на полку. Оказывается, русские владели письменностью и даже печатали книги. Изобретение великого немца Гуттенберга дошло и до них. Похоже, что это был не такой уж дикий народ, как его представляла официальная пропаганда.