Глава 14

Никогда не путайте реинкарнатора с реаниматором.

Это абсолютно разные профессии. Реаниматор носит белый халат, всегда измучен выездами к сердечно-сосудистым больным, которым приходится делать уколы, искусственное дыхание и различные массажи сердца, потом реаниматор вынужден, чертыхаясь и молясь, везти больного через весь город в больницу и там — чаще надеясь только на чудо — прилагать нечеловеческие усилия, чтобы вернуть его к жизни. Реинкарнатор приходит в гости к своему клиенту в праздничном костюме и накрахмаленной рубашке, пьет с ним коньяк, курит хорошие сигареты и ведет светские разговоры. Сходство у них в одном — и реаниматор, и реинкарнатор имеют дело с человеческой душой. А разница заключается в том, что реаниматор имеет с ней дело до душеприказчика, а реинкарнатор — после него. Реаниматор пытается сохранить душу в теле человека, а реинкарнатор ее забирает, чтобы, по возможности, пристроить в новое тело.

И те, и другие идут к своим клиентам в любое время года и в любом состоянии.

После утреннего происшествия Даосов чувствовал себя не слишком хорошо, да и настроения ему это загадочное избиение не прибавило. Представьте себе, что идете вы по серьезным делам и вдруг получаете от незнакомых вам лиц по физиономии. Пойти на встречу вы обязательно пойдете, но вместе с тем очень легко представить, как вы будете себя на этой встрече чувствовать.

Видно было, что к приходу Даосова в семье Брюсовых долго и тщательно готовились. Анна Леонидовна уже на входе поразила Бориса Романовича своей холодной лощеностью и холодностью. Так могли бы выглядеть фотомодели, будь в них по девяносто шесть килограммов при росте в сто пятьдесят шесть сантиметров. На Анне Леонидовне было роскошное платье из фирменного бутика с улицы Гагарина, модельные туфли на высокой платформе, а прическа на голове напоминала корабль, который под всеми парусами устремляется навстречу морским приключениям.

Заметив оторопь реинкарнатора, Анна Леонидовна милостиво улыбнулась и протянула Даосову руку. Жест ее не оставлял места для возможных толкований, поэтому Борис-Романович поспешил прикоснуться губами к пухлой царственной длани хозяйки дома и светски выгнул спину.

Валерий Яковлевич встретил реинкарнатора по-домашнему. На нем был адидасовский костюм, который, впрочем, не делал фигуру хозяина спортивнее, а на ногах — теплые домашние тапочки с забавными помпонами.

В гостиной был накрыт скромный по меркам супругов Брюсовых стол, на котором армянский коньяк соседствовал с розовой нежной лососиной, бутербродами с датской ветчиной и фруктами. Украшением стола служила ваза с крупным туркменским виноградом, и казалось, внутри ягод дремало солнце.

— А где малыш? — поинтересовался Даосов. Родители юного гения переглянулись, Анна Леонидовна слегка заалела и еле слышно сказала:

— Михаил Валерьевич у себя.

Так, так, так… Такое подчеркнуто гипертрофированное уважение к отпрыску ничего хорошего не сулило. Борис Романович видел не одну мамашу, безумно обожавшую своего ребенка, но с подобным отношением к семилетнему сопляку он еще не сталкивался. Валерий Яковлевич Брюсов слегка побагровел, видно было, что ему очень хотелось сказать жене нечто нелестное, но присутствие постороннего человека заставляло хозяина дома быть воспитанным человеком. Судя по всему, в вопросах воспитания ребенка у супругов общего мнения не было.

Мишенька Брюсов, одетый в матросский костюмчик, лежал на постели и смотрел в потолок ясными карими глазками.

— Слушай, мать, — не поворачиваясь к двери, сказал он. — Я же просил меня не беспокоить! Я занят. Понимаете вы это — за-нят!

М-да, как и следовало ожидать, штопка посторонней эктоплазмой была видна невооруженным глазом. Надо сказать, что штопка была грубая, поэтому из-за внутренних рубцов душа с чакрой не соприкасались. Видимо, этим обстоятельством и объяснялся существующий с рождения дисбаланс. Судя по преобладающим тонам, душа была поэтической, но кому она в действительности принадлежала в прошлом рождении, без психоанализа определить было трудно. Страшно-было представить, кто и что делал с этой душой в предшествующие рождения. Можно было смело сказать лишь то,что хозяева душу не берегли, гробили ее в свое время извращениями и излишествами, да и временные владельцы хранили отнюдь не в душехранилище.

— Это к вам, Мишенька, — сказала Анна Леонидовна и промокнула увлажнившиеся глаза кружевным платочком.

Видно было, что вежливость Анне Леонидовне дается с трудом, куда охотнее она дала бы волю подлинно материнским чувствам, если бы только считала, что лежащий на постели семилетний крепыш и в самом деле приходится ей сыном. Но в этом случае яркая представительница племени. торговых работников и супруга известного в городе политика была в смятении — а вдруг все-таки Светлов? Нельзя ведь, знаменитого поэта ремнем по голой… э-э-э… Вот именно, никак нельзя.

Мишенька сел, внимательно оглядел Даосова, и лицо его скривилось от отвращения и тоски.

Я так и знал, — морщась, сказал он. — Ну чего вам спокойно не живется, дорогие родители? На фига вы доктора притащили?

— Разрешите, мы с ним поговорим наедине? — тихо попросил Даосов хозяина дома. — В целом мне уже все ясно, но кое-что все-таки хотелось бы уточнить.

Брюсов покорно потянул супругу из комнаты. Видно было, что Анне Леонидовне не хотелось уходить — то ли за сына боялась, то ли мучило ее известное женское любопытство, но настойчивость мужа сделала свое дело — реинкарнатор и дефектная душа остались наедине.

Собственно, дефектной душу назвать было трудно, среди специалистов речь велась бы о так называемой реставрированной душе, причем реставрированной неудачно и неумело. Медиум Второвертов в своих объяснениях мэру и его супруге был не совсем точен фальсифицированная душа представляет собой полностью сфабрикованный продукт, когда берутся несколько душ, произвольно смешиваются и грубо разбавляются нейтральной эктоплазмой флоры или фауны. В данном же случае можно было говорить лишь о небрежно отреставрированной поэтической душе. Что это была за душа, Даосову только предстояло выяснить.

Некоторое время он молча смотрел на мальчика. Мишутка, в свою очередь, с озорным и даже немного нахальным вызовом разглядывал Бориса Романовича.

Именно мальчик первым нарушил молчание.

— Старик, — расслабленно сказал он. — Только обойдемся без психоанализа. Не надо этих идиотских вопросов: «Любишь ли ты родителей? Что тебе нравится больше — пиво или водка?» Кстати, ты пивка с собой не захватил? Жаль… Всухую трудно общий язык найти, сам понимаешь, разговориться трудно. Ты прям как Юрий Карлович Олеша, тот тоже — вмажет дома, а потом в гости идет…

— А что ты думаешь о редакторах? — поинтересовался Даосов.

Мишутка помолчал, невинно помаргивая длинными ресницами.

— Да ничего хорошего, — сказал он. — Всю жизнь мечтал искупаться в чистом озере поэзии и каждый раз обнаруживал, что в нем уже выкупался редактор. А тебя зачем принесло? Маман напела или мой старик нервничает? Два раза уже с ремнем приходил — пиши поэму, пиши поэму! Я ему по-хорошему говорю, мол, творчества из-под палки не бывает. Я же тебе не Тарас Шевченко, да и время не то. А он… — Мальчишка махнул рукой, и губки его обидчиво задрожали. — Нет, ты скажи, кто тебя на меня натравил? Папуля или маман?

— Оба, — коротко объяснил Борис Романович. — Миша, а тебе кто больше нравится из поэтов? Маяковский, Блок или Есенин?

— Больше мне нравится Светлов, — не задумываясь, сказал мальчуган. — А еще — Иосиф Уткин и Ярослав Смеляков. Ну и что? Багрицкий нравится…

— Ничего, — миролюбиво сказал Даосов. — Я тоже Смелякова люблю. И Багрицкого, особенно «Контрабандистов».

— Да ну? — Мишенька Брюсов вытянулся во весь свой небольшой рост. — Гляньте, Смелякова он любит. А Светлов тебе, значит, не нравится? Чем же тебе Светлов не угодил?

«Излишне агрессивен, — отметил про себя Даосов. — Для его возраста это ненормально. В семь лет обычно на авторитет старших полагаются».

Он с любопытством оглядел набычившегося мальчишку и поинтересовался:

— А что ты считаешь наиболее продуктивным — анапест или хорей?

— Классический ямб, — не задумываясь, выпалил Мишутка и помрачнел: — Все-таки тестируете? Я с вами по душам, а вы… — Он махнул рукой, сел на постель и, обиженно нахохлившись, отвернулся от реинкарнатора. — Видеть вас не хочу! Катитесь в свой дурдом, вам с психами разговаривать, а не с нормальными людьми!

— Даосов встал. В дверь детской сразу же заглянула встревоженная Анна Леонидовна. «Дожидалась за дверью», — понял Борис Романович.

Он вышел из детской, посмотрел на тревожно вставшего при его появлении Брюсова и нарочито бодро потер руки.

— Ну-с, — улыбнулся он. — Вот теперь можно и коньячку выпить.

Ветчина была превосходной. Коньяк, впрочем, тоже.

— Душа вашему Мише досталась поэтическая, — сказал Даосов, неторопливо покончив с бутербродом и вытирая руки о салфетку. — Судя по некоторым признакам, я могу датировать поэтический дар концом девятнадцатого — началом двадцатого веков. Несомненно, что поэт, носивший душу до своей кончины, если сам не был Светловым, то входил в окружение этого поэта. Однако, — он оглядел родителей носителя поэтической души, — должен вам сказать прямо — душа вашему Мишутке досталась реставрированная, и реставрация эта проведена не лучшим специалистом. Швы грубые, невооруженным глазом видны, для реставрации поврежденных участков использовались случайные куски грешных душ, это я вам как специалист говорю. Отсюда и все ваши неприятности.

Анна Леонидовна торопливо налила в свою рюмку коньяк и залпом, словно это был валокордин или корвалол, выпила.

— Аня! — укоризненно простонал Валерий Яковлевич.

— Это можно вылечить? — спросила Анна Леонидовна, не обращая внимания на стенания супруга.

Ее прямолинейность пришлась Даосову по душе.

— Вообще-то это не лечится, — сказал он. — Недостатки, присущие поэтической душе, есть продолжение ее достоинств. Но…

— Говорите, говорите! — жарко выдохнула Анна Леонидовна.

— Помочь я вам могу, — просто сказал Борис Романович. — Нет, не лечить, я этим не занимаюсь. Но вот обменять бракованную душу на что-то более качественное — это в моих силах. Если ваши финансовые возможности…

— А что вы можете предложить? — сразу взяла быка за рога его собеседница. Чувствовалось, что возможная цена обмена ее пока не особенно интересует,

Даосов подумал.

— Особо интересного сейчас ничего нет, — сказал он. — Композиторов парочка, но не крутых… Конструктор есть, недавно по случаю взял…

— Это не для нас, — нетерпеливо сказала Анна Леонидовна. — Впрочем, композиторы… Арно Бабаджаняна я, пожалуй бы, взяла…

— Бабаджаняна нет, — разочаровал ее Борис Романович Даосов.

— А кто есть? — вмешался в разговор до того молчавший Брюсов.

— Кара Караев есть, — повернулся к нему Даосов. — Неплохой композитор, он даже балеты писал.

— Нет, Кара Караева нам не надо, терпеть не могу мусульман, — отказалась от музыкальной карьеры сына Анна Леонидовна. — Лучше мы кого-нибудь еще подождем. А что-нибудь из поэтических душ у вас есть?

Даосов добросовестно сделал вид, что вспоминает.

— Вы знаете, — сказал он. — Кажется, вам повезло. Недавно с трудом заполучил Владимира Маковецкого. Того, кто местным отделением Союза писателей руководил. С огромным трудом вырвал! Талант у него, конечно, средний, но пробивные способности!

— Про него тоже слухи ходили, — сморщила носик Анна Леонидовна.

— Так гениям всегда завидуют! — воскликнул Борис Романович. — Вы не представляете, милая Анна Леонидовна, какие сплетни распускались о Чайковском! А о Сальвадоре Дали что в свое время говорили? А о Рудольфе Нуриеве? А Есенина в каких только грехах не обвиняли!

— Скажите, — робко поинтересовался Брюсов, который, воспользовавшись увлеченностью супруги, подряд выпил три рюмки коньяку. — Вот вы говорите, что для штопки использованы куски грешных душ… А откуда они берутся? Священники говорят, что грешники в ад попадают… Врут они, Борис Романович?

— В основном, конечно, они туда и попадают, — сказал Даосов помрачневшему хозяину. — А куски… Сами понимаете, через землю лезут, обдираются немного, ну и находятся такие, что собирают эту дрянь…

Он хотел уже сказать немного о душеедах, но вовремя заметил побледневшее лицо Анны Леонидовны и промолчал.

Наступившее молчание Валерий Яковлевич Брюсов истолковал по-своему и поспешил наполнить рюмки.

— Так что вы скажете, Борис Романович, — с некоторым трудом вернулась к разговору хозяйка. — Я и на Маковецко-го согласна… Устали мы очень, — призналась она. — Чуть не доглядишь, он деньги из кошелька вытащит и за пивом. А потом начинает стишки обидные соседям на дверях писать. Пусть уж лучше Маковецкий будет, все-таки наш, местный. Это возможно, Борис Романович?

— Вполне, — согласился Даосов. — Дело-то, в общем, привычное, так сказать, освоенное. Три тысячи — я хоть завтра обмен проведу.

— Три тысячи… — Анна Леонидовна проглотила свой коньяк, словно валерьянку или корвалол, запила глотком пепси-колы. — Вы имеете в виду — рублей?

— Ну, милочка, — Даосов благодушно откинулся в кресле, — кто же сейчас на рубли меряет? Сами должны понимать, все расчеты сейчас в «зеленых» идут.

— Что ж так дорого? — спросила несчастная мать.

— Да разве дорого? — удивился Даосов. — Вы посмотрите, в какую цену сейчас машины идут. А у нас с вами речь не о железяке бездушной идет, о душе! Можно ли мелочиться, когда решается судьба вашего мальчика?

— Аня! — сказал из своего угла Брюсов.

— А что Аня? — недовольно сверкнула на него глазами супруга. — Мы ведь тоже баксы по ночам не рисуем!

Борис Романович неторопливо поднялся, галантно коснулся губами руки хозяйки.

— К сожалению, мне пора, — сказал он. — Я понимаю, сумма приличная, вам нужно посоветоваться. Мой телефон у вас есть, только учтите, хорошие души сейчас в дефиците, такой товар не задерживается.

— Мы посоветуемся, — чопорно согласилась Анна Леонидовна. По ее внешнему виду было ясно, что в советах мужа она не нуждается, и сказаны эти слова были специально для Даосова. По мнению Анны Леонидовны, немедленно соглашаться сразу на все условия было просто неприлично.

— Может, задержишься? — непринужденно переходя на «ты», с надеждой спросил Даосова в коридоре хозяин. — Посидим, коньячку хорошего попьем! Ну куда она, твоя работа, денется?

— Андрей! — властно сказала Анна Леонидовна из комнаты. — Господин Даосов торопится! Не приставай к человеку!

На скамеечке около подъезда сидели несколько старушек, имевших золотистые безобидные ореольчики. Только у одной он был хмурого бурого цвета — видно было, что и молодость у этой преклонных лет дамочки прошла бурно, и в последние годы жизни она покоя никому не давала. Лицо у старухи было властное, на Даосова она смотрела, как прокурор перед зачтением приговора смотрит на обвиняемого.

Отойдя от подъезда на достаточное расстояние, Борис Романович еще раз оглянулся на старушек. Совещание старых прелестниц было в самом разгаре, и главную роль в обсуждении происходящего принимала старуха с властным лицом. "Характерец, — мимолетно подумал Даосов. — Ее душа хорошо бы могла пойти. Только не пасти же ее каждый день.

Такие старушки долго живут, нацелишься ее душой завладеть, а она, глядишь, и тебя переживет".

Бодро шагая по улице, он прикидывал, куда потратит полученную от Брюсовых валюту. Нужно было заплатить аренду за помещение, за телефон и свет надо было обязательно заплатить, долг соседу отдать, косится уже иной раз соседушка, скоро совсем терпение потеряет.

В том, что Брюсовы ему за обмен души заплатят, Даосов ни капельки не сомневался. Надо было прикинуть еще, кому можно отдать на реставрацию душу Светлова. Работы там было много, но и овчинка выделки стоила, даже среди признанных царицынских поэтов нашлось бы немало таких, кто с удовольствием разменял бы свой скромный поэтический дар на чужой и уже проверенный временем. Немного смущала сумма, которую Даосов потребовал за обмен душ. Такой цены Борис Романович еще никогда не заламывал, просто обидело его немного, что хозяин его «Белым аистом» поил, в то время как в баре у него пузатая бутылка «Хеннесси» темнела. Выходит, сочли его Брюсовы недостойным «Хеннес-си». А раз так, то и совеститься особо не приходилось. Не обеднеют мэр и его супруга, по всему видно, что не последний кусок белого хлеба доедают, да и икрой этот кусок был намазан достаточно густо.

Машину Борис Романович сегодня не брал, поэтому в офис ему нужно было добираться на попутной машине. Ждать долго не пришлось, он и руку не успел поднять, как около него притормозил роскошный «вольво». Тонированное стекло опустилось, и из машины Даосову улыбнулся бритый круглолицый тип, в принадлежности которогок гражданам, именуемым братками, даже сомневаться не приходилось. А для сомневающихся на шее водителя «вольво» висела золотая цепь, которая по толщине звеньев могла смело спорить с собачьим ошейником.

— Садись, Романыч, — улыбнулся в тридцать два искусственных зуба водитель. — С ветерком домчу.

Отказаться от такого приглашения было невозможно. Да и не стоило.Даосов сел в машину.

Браток тронул машину и, не обращая внимания на истерично сигналящие «жигули» и «волги», влился в поток машин. Некоторое время они ехали молча.

— Не тушуйся, братила, — сказал водитель, закуривая черную сигарету «Давыдофф». — Макухин я, Леней меня зовут. Ты не думай, я без подлянки какой тебя решил подвезти. Давно у тебя спросить все хотел. Ты только не думай, Романыч, что я боюсь, у меня в жизни столько всякого было, что морг детским садиком покажется. Но ведь нельзя же так, а?