ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Княгиня Ольга сделала то, что замыслила, — весной 957 года собралась в Константинополь.

Ехать туда она могла разными путями: полем — через земли тиверцев и уличей и дальше через Болгарию или же по Днепру и через Русское море, как ездили обычно купцы и гости.

Она выбрала второй путь. Так можно было добраться до Византии безопаснее и быстрее. Старой княгине и всему ее почету легче было путешествовать в лодиях, нежели на лошадях; желая добра и покоя Русской земле, она считала более полезным говорить не с болгарскими каганами, выполняющими волю Константинополя, а с самими императорами.

К далекому путешествию княгиня начала готовиться с зимы: сама отобрала для императоров и всех, кому будет надобно, великие дары — меха, рыбий зуб, золотые и серебряные эмали, бобровые благовония, а на всякий случай несколько мехов с дирхемами, кунами, резанами. Зимой же для княгини и ее почета на Почайне просмолили и настлали сверху доски на нескольких лодиях, подняли борты; в конце зимы воевода Свенельд послал тысячу воев в поле над Днепром-, чтобы стеречь пороги, пока их будет проезжать княгиня, и провожать ее дальше берегом моря до земель тиверцев и уличей.

Долго думала княгиня, кого ей взять с собой в далекий путь. Не на брань ехала она, а для хитрых и сложных переговоров, во время которых хотела иметь под рукой людей со смекалкой, бывалых. Взвесив все, велела она готовиться в дорогу двенадцати послам, пятидесяти купцам да еще пяти толмачам, которые гораздо знали греческий, франкский и латинский языки.

Кроме того, дабы не думали императоры греческие, что киевские князья не имеют ни роду, ни племени, пригласила она ехать вместе с нею родственниц своих: посестрин, племянниц -и еще жен князей черниговского и переяславского.

Те только того и ждали, всю зиму шили разные уборы, сапожки из зеленого и красного сафьяна, все примеряли, все одна перед другою хвалились: вот, мол, я какова, вот удивим Царьград!

А княгиня Ольга только ходила по терему, усмехалась, думала: «Погодите! Что вы запоете, когда колыхнет вас Русское море?»

Ключнице Малуше княгиня велела отобрать десять дворовых девушек, самых красивых, здоровых, ловких.

Услыхав этот приказ, Малуша подумала: «Мне бы поехать с княгиней в Царев город!»

Но, когда княгиня добавила: «А тебе, Малуша, быть здесь, на дворе. Смотри, чтобы и в тереме порядок был и чтобы княжичи были ухожены», — ключница поняла, что судьбы ей не обойти, что она и в самом деле должна остаться в городе, раз ее княгиня едет в далекий путь.

После одной бессонной ночи княгиня пригласила к себе священника Григория.

— И ты, отче, поедешь со мною, — сказала она.

— Куда, матушка княгиня? — спросил он, не поняв сначала, о чем идет речь.

— В Царев город, Константинополь, — ответила она. Старик священник вконец перепугался, услыхав о такой дальней и тяжкой дороге, но ответил хитро, по-своему:

— Зачем же мне ехать в Константинополь, мать княгиня, ежели я крестился у болгар в Преславе?

— Со мною поедешь, отче, аки пастырь истинной веры. У него заблестели глаза.

— Так, может, мать княгиня, едем мы для того, чтобы там принять для всей Руси христианскую веру?

— Нет, отче, — сурово ответила княгиня, — ты поедешь со мною не для того, чтобы взять у императоров Христа, а дабы ведали они, что есть на Руси христианская вера и что я, княгиня, такожде христианка и пресвитера своего имею…

Священник Григорий, радуясь, что началась эта беседа, снова спросил о том, о чем не раз уже раньше допытывался:

— Добро деешь, княгиня, что не берешь у греков Христа, но, может, возьмем его у болгар… Ты же, мать княгиня, сама христианка.

— Верю во Христа, отче Григорий, ибо знаю, что токмо Христос защитит меня, князей и тех воевод, купцов, бояр, что не принимают Христа. Знаю, Христос защитит и многих людей моих, иже омылися купелью святою, совлекли греховные одежды ветхого человека Адама…

Священник Григорий молитвенно поднял очи к небу и произнес:

— Почему же ты, княгиня, денница перед солнцем, заря перед светом, сама сияешь, аки луна в нощи, а не крестишь неверных людей, не омовенных крещением святым, потопающих в грехах, аки бисер в кале? Крести, княгиня, Русь, сделай христианской свою землю.

— Не могу, отче Григорий, боюсь. Неверным моим людям вера христианская уродство суть, не смыслят бо, не разумеют, во тьме ходят, не ведают славы Господней, одебелело бо их сердце, ушами тяжко слышати, очами видети… Крещу я ныне Русь — многие смеяться начнут и противиться такожде, а может, отче Григорий, даже пойдет племя на племя, земля на землю…

Задумался священник и, наверное, припомнил все, что приходилось ему слышать от неверных киевлян, — и насмешки, и брань, и угрозы против христиан. И это в Киеве, где рядом Гора, дружина, княгиня-христианка. А что будет, если крестить весь или мерю, всю чудь заволоцкую? Правду говорит княгиня: окрестить Русь — все равно что зажечь пожар по всей земле.

— Так, мать княгиня, — согласился он, — Русь крестить ныне нельзя. Будем верить, что придет когда-нибудь на Русскую землю познание, крестим мы ее, дадим Христа. Так когда же, княгиня, будем выезжать в Константинополь?

2

Как только Днепр сбрасывал ледяной покров и разливался, в Киев из далеких заморских стран прибывали гости, зимовавшие в низовьях Днепра и за Верхним волоком, ожидая там теплой поры; прибывали также из червенских городов и с Итиль-реки, где застала их и не пустила в Киев зима.

Много, очень много могли бы рассказать гости из чужих земель о путях, которыми пробирались они сюда, в Киев. Это были дальние, очень тяжкие пути, когда приходилось ехать месяцы и годы безводными пустынями, морями и реками, горами и степями. Это были опасные пути, ибо повсюду заморского гостя подстерегали страшные опасности — буря на море, самум в пустыне, орда в Диком Поле, зверь и разбойник за каждым камнем и кустом. Купец в те времена должен был быть и воином; на спину его коня были навьючены товары, но У пояса висел и меч. Для охраны купцы нанимали еще и дружину. Однако многим гостям, из далеких земель ехавшим к Днепру, так и не суждено было напиться воды из него. Не всегда и киевские купцы добирались до заморских земель. Три пути тянулись от Киева-града: Залозный — от левого берега Днепра через Дикое Поле, реку Танаис, по великой реке Итиль и далее Джурджанским морем в земли китайские, аравийские до Баб-эль-Абваба, Бердаа и самого Ховерезма; на юг от Киева через поле и по Днепру шел Соляной путь, по которому ездили к печенегам, херсонитам, болгарам, грекам и еще дальше, в Середземное море; был еще и Червенский путь — от Киева на запад, в города на Карпатах, к чехам, полякам, франкам.

Но в Киеве, на Подоле, все забывалось — и далекие пути, и страшные приключения в дороге, и даже те, кто не доехал до Киева, а истлевал где-то в песках или на дне морском. Над По-чайною в Киеве терпко пахло смолою, повсюду вдоль берега так тесно, что можно было переходить с лодии на лодию, стояли большие, длинные ушкаи, приплывавшие сюда из северных морей, шнеки и бусы из Чуди, струги и учаны из Новгорода, тяжелые морские хеландии греческие. И все люди, издалека приплывшие на них в Киев, спешили на Подол, на торг.

Торг на Подоле кипел, шумел, бурлил. Издалека была видна многолюдная толпа на огромной площади, посреди которой стоял высокий столб и пылал огонь.

Тот, кто подходил ближе, видел уже не столб, а высеченное из ствола дуба подобие животного и человека. Туловище статуи напоминало тело человека с большими, будто женскими грудями, длинные руки тоже были похожи на человеческие, они шли вдоль туловища и почти достигали земли. В голове же идола, если не считать глаз и носа, было что-то звериное: рот был растянут до огромных ушей, из него выдавались острые кабаньи клыки, а над головой торчали железные рога.

Это был Волос — бог торговли. К нему порой с благодарностью, порой с надеждой подходили киевские гости, ездившие в далекие края; со страхом поглядывали на него заморские гости — варяги, хозары, да и греки-христиане.

Каждый день, с утра до вечера, бог Волос поглощал свои жертвы. Перед ним на сложенном из камня жертвеннике горел огонь, киевские и заморские гости подходили и складывали свою дань: кто живого петуха, кто мех, жбан меда, кадь ячменя или проса.

Богу Волосу нелегко было, разумеется, переварить эти жертвы, огонь перед ним должен был гореть день и ночь. Поэтому возле подобия божьего всегда возились несколько жрецов, они подкладывали дрова, резали и бросали в огонь части жертвенных животных, лили мед, клали воск. Если жертва была ценная — полотно, мех, — они вешали на день такие вещи на туловище Волоса, где были для этой цели железные крюки, а ночью снимали. Жили жрецы подле своего бога в землянке, где у них был настоящий склад добра: богу — богово, жрецам — на насущный день.

Около Волоса били в бубны и играли на дудках жрецы, к жертвеннику подходили купцы киевские и заморские гости, на железных крюках колыхались меха, в буйный огонь падали части принесенных в жертву животных, сыпалось зерно, лилось вино. В воздухе пахло жареным мясом, ладаном, смирною. А к жертвеннику подходили все новые и новые купцы, гости из чужих земель.

С самого раннего утра до позднего вечера шумел, кричал многими голосами на различных языках Подол: тут киевский купец чеканил русские слова, там грек что-то кричал, выхваляя свой бархат, где-то дальше быстро сыпал словами хоза-рин, а там аравиец, не понимая того, что ему говорят, и не зная, как самому объясниться, хоть возле него и крутились толмачи, обливался потом, подмигивал, поднимал руку к небу, тыкал пальцем в сердце, подбрасывал на ладони свой товар.

На главном месте, поближе к богу Волосу, стоят купцы земель русских: новгородцы привезли на торг горючий камень, собранный на берегах Студеного моря, груды шкур соболиных, куньих, горностаевых, черно-бурой лисицы, шкуры морского зверя; языки из-за волока продают оленьи, заячьи, козьи меха; древляне похваляются шкурами и показывают бараньи пузыри, в которые налиты бобровые благовония; вру-чайские камнерезы привезли на торг возы красного шифера и горы пряслиц; Полянская земля засыпала торг пшеницей, ячменем, просом, перед купцами стоят кади с пахучим медом, лежат большие, похожие на жернова круги желтого воска. Богаты купцы Русской земли, есть у них что продать гостям заморским.

А гости эти уже тут, настороже. На Почайне колышутся их лодии, на берегу стоят лошади и верблюды, возле которых прямо на песке спят утомленные дружины, а рабы носят и носят на торг товары далеких гостей.

Самые крикливые из них — греки. Они часто бывают в Киеве-граде, знают язык здешний людей, разговаривают без толмачей. Их рабы носят от Днепра и кладут на помосты греческие паволоки и римские дибаджи, перед ними стоят высокие кувшины с вином, амфоры с благовониями и мастиками, лежит золотое и серебряное узорочье, на коврах рассыпаны обручи для шеи, рук, ног, перстни, колты с драгоценными камнями, эмали.

Греки— херсониты, живущие на Белобережье, навезли и насыпали на торге груды соли, вяленой рыбы, они же пригнали целые табуны лошадей. Лошади эти еще недавно вольно мчались по степям вдоль Русского моря, а херсониты их поймали, взнуздали, приучили к седлу. Не лошади -ветер, они роют копытами песок, ржут над Почайной.

За херсонитами — аравийцы, перед ними зеленые бусы из Ховерезма, жемчуг из полуденных теплых морей и снова благовония и мастики, корица, перец, лавровый лист, ладан и смирна.

Больше всего гордятся аравийцы мечами из Багдада. Всем известно, как они закаляют их: летят на удалых конях навстречу холодному ветру. Но сейчас аравийские гости через толмачей стараются пояснить, что на этот раз их мечи еще лучше, потому что они закаляли их в мускулах живых рабов. И рабы тут есть, их тоже привезли на торг. Печальные смуглые юноши и девушки стоят неподалеку от купцов.

Товар обменивается на товар. Пшеница — на соль, мех — на бархат, мед — на лошадей, и пшеница — на мед, меха, рабов. Но в запасе у заморских гостей есть и драхмы, дирхемы, динарии. У русских купцов тоже есть золото и серебро: это гривны, куны, резы — кусочки драгоценного металла, нарезанные из длинного прута.

Кроме гостей и купцов киевских, на торге полно других людей. Куда же и пойти в граде Киеве, как не на торг? Сюда идут и едут на возах с Горы, тут есть что выменять ремесленникам из предградья. А если бедняк с Подола просто только посмотрит на торг — и то для него утеха!

И расхаживали по торгу бояре в ярких платнах из бархата, обояра, атласа, с тонкими кружевами и золотыми застежками, в сапогах с высокими каблуками из красного и зеленого сафьяна, в шапках с меховыми оторочками, с цепями и гривнами. Расхаживали воеводы в бархатных островерхих шапках, с мечами у пояса, в добротных сапогах. Дружинники — в одежде похуже, в поршнях — тупоносых башмаках с длинными ремнями, обмотанными вокруг голени. Ходили и простые, бедные люди — в свитах, сермягах.

А возле греков и аравийцев, особенно там, где пахло благовониями, румянами и мастиками, где продавались различные украшения, шелестели бархат и адамашка, вертелись, приседали, щебетали боярские и воеводские дочки, порой вместе со своими матерями. Их все тут привлекало, все нравилось, все хотелось надеть на себя — все хотели принарядиться.

И не только ради этого приходили они на торг. Надев сая-ны, платья, кожушки с подпушкой, ожерелья, украсив пальцы золотыми перстнями с каменными подвесками, стянув волосы обручами и прицепив колты и серьги с драгоценными ахатами и лалами, они, рассматривая замо.рские товары, частенько поглядывали и на воевод и дружинников, которые, положив одну руку на меч, а другой подкручивая усы, расхаживали взад и вперед между рядами.

3

Покачиваясь на свежей волне, ниже Киева, в Витичеве, стоит немало лодий, а среди них и те, что еще зимой готовились для княгини. Туда же направлялись со стороны города возы со всяким добром, шли мужи.

У людей, отплывавших на лодиях, было много работы. Предстоял далекий и тяжкий путь — сначала по Днепру, а там и морем. Многие из них уже не раз водили лодии от Киева за море. Теперь они надеялись по полноводью миновать пороги, но все же клали в лодии и на насады всякое снаряжение: весла, рули, железные крючья, катки, на случай, если придется волоком обходить пороги, да еще большие бочки, чтобы наполнить их пресной водой в устье Днепра, у выхода в море…

Рано проснулись все в княжьих теремах: и княгиня Ольга, и родственницы ее, и жены князей земель, которые приеха пи заранее и несколько дней ожидали тут. В эту ночь они совсем не ложились, сонные ходили из светлицы в светлицу, велели то увязывать, то развязывать вещи. Княгиня Ольга за эти дни вовсе выбилась из сил, выслушивая их вопросы и расспросы о Далекой дороге. Не спали всю ночь и дворовые люди — они готовили одежду княгине, дары, еду. Терем напоминал улей, из которого собирается вылететь рой: все в нем гудело, шумело, звенело, перекликалось на разные голоса.

Одна только княгиня Ольга оставалась спокойною. Малу-Ща разбудила ее, как было приказано, после второй смены ночной стражи. Тогда к ней вошел Свенельд, ожидавший уже внизу, в сенях.

— Вот я и еду, — начала она. — Болит сердце, ноет тело, вовек бы не покидала Киева, но, сам знаешь, я должна ехать…

— Не тревожься, княгиня, поезжай спокойно, — сказал Свенельд.

— Как же мне не тревожиться, как быть спокойною! — всплеснула она руками. — Киев, все земли — как они будут без меня?

Она и в самом деле не представляла, как тут будет без нее.

— Оставляю я на столе Святослава, — продолжала княгиня, -пусть чинит суд, дает правду людям, говорит с воеводами, боярами, пусть учится. Но ты, Свенельд, будешь его правой рукою. Спрошу не с него. Что Святослав? Он еще молод, дитя. Если возвращусь живою, спрошу с тебя…

— Не тревожься, княгиня, езжай спокойно, — еще раз повторил Свенельд.

— Ну ладно, — махнула рукою княгиня, — пойдем, там меня уже весь почет ждет.

Золотая палата киевских князей выглядела в это утро необычно. Тут горели все светильники, но на помосте не сидели князья, на лавках не было воевод и бояр. Послы, купцы, родичи княгини и вся челядь собрались тут, шумели, переходили из угла в угол, перетаскивали какие-то мехи, мешки, корчаги, горнцы, бочонки.

Когда княгиня вышла из своих покоев, все это разноголосое сборище онемело, остановилось. Долгим взглядом княгиня посмотрела на родственниц своих, на купцов, послов, помолчала немного.

— Сотворим по обычаю! — произнесла она наконец. — Сядем.

И все они сели: обычай велел перед дорогой сесть, принести жертву предкам, попросить, чтобы они тут оберегали дом, а также чтобы помогали в далеком и трудном пути. С такими думами сидели они некоторое время молча.

И даже священник Григорий, стоявший в углу палаты с небольшим узелком, в котором было Евангелие, написанное русскими словесами, да еще облачение для богослужения, не выдержал и тоже сел; он, как и княгиня Ольга, временами колебался — когда нужно поступать согласно обычаю, а когда по Божьему слову.

— Вставайте! — сказала Ольга.

Княжий терем ожил, на лестницах и в палатах появились тиуны, ябедьники, гридни, дворовые; они таскали мехи, узлы, горнцы, корчаги, катили бочки. Шум и крики вырвались наружу, где у крыльца уже стояли наготове возы, ржали оседланные кони. Где-то в темноте у Подольских ворот уже скрипели цепи на мосту, перекликалась стража. При свете факелов возы тронулись с места, захрапели кони под князьями и воеводами. Обоз, как гигантская змея, пополз в ворота, растянулся по мосту и исчез в ночной темноте.

Княгиня Ольга осторожно спустилась по мосткам в лодию и, опираясь на плечи родственниц и гребцов, прошла на корму, где для нее был приготовлен уголок.

Она остановилась и внимательно его осмотрела. Там был сделан и покрыт мехом помост, на котором можно было сидеть и лежать, дощатые загородки должны были защищать княгиню от ветра и волн, навес сверху — от дождя. Это был неплохой уголок, княгине он понравился, и она сказала:

— Что же, как-нибудь доедем.

И тут же вспомнила еще о чем-то: тронула рукой завесу, которой можно было закрыться от любопытных глаз тех, кто сидел в челне, сдвинула ее и раздвинула.

— И это хорошо, — деловито произнесла она. — Дорога дальняя!

И только тогда уверенно вошла, села, потуже завязала шаль на голове, подняла воротник, спрятала руки в широкие рукава.

— Закутайте мне и ноги! — велела она служанкам. И они мехом обернули ей ноги, закутали княгиню.

На берегу все поняли, что наступила последняя минута перед отъездом, и замолчали, словно онемели. Ближе всех к ло-дии княгини стоял на обрыве Святослав, он беспокойно рыл правой ногой в красном сапожке песок, непрестанно осыпавшийся в воду. За ним стояли Улеб, воеводы и бояре во главе со Свенельдом, множество мужей с Горы, тиуны, огнищане.

Отдельно и поодаль от них, между редкими кустиками ивняка и молочая, толпились дворовые люди, среди которых можно было разглядеть и Малушу. Она была насторожена и встревожена, словно боялась, что княгиня вот-вот позовет ее.

Еще выше, у самой дороги, что вилась среди холмов по направлению к Киеву, стояли гридни, дружинники, возчики, сгРУДИлось много возов, кони грызли молодую траву.

А княгиня все сидела в лодии, как в санях перед далекой дорогой, суровая, задумчивая.

— Ну, — произнесла она наконец, — в путь!

— В путь! В путь! — зашумели в лодиях,

— Отплывают! — отозвался берег.

Лодийные мастера подняли якоря, бросили на берег веревки, которыми лодии были привязаны к деревьям, на мачтах тяжело поднялись, затрепетали в воздухе и надулись, вспухли крапивные ветрила, одна за другой лодии — насады, однодеревки — стали отрываться от берега.

— Отцы наши! Перун! Даждьбог!! — хватались за борта и звали на помощь всех богов родственницы княгини и служанки.

Княгиня сердито посмотрела на них и отвернулась — сидела на корме первой лодии хмурая, молчаливая, смотрела на неспокойный голубой плес, расстилавшийся меж зеленых берегов.

Дул верхний ветер, и лодии быстро убегали от Витичевой горы. Вот они стали сворачивать к острову у левого берега, вот, вытянувшись ключом, исчезли одна за другой в голубом тумане.

Тогда на кручах, где все стояли в молчании, зашевелились, задвигались, заговорили. Княжич Святослав вскочил на коня и двинулся вместе с дружиной. Воеводы окликали своих гридней и тоже садились на коней, бояре влезали на возы и пристраивались на сене. У кого же не было на чем ехать, тот шел пешком. Вместе с дворовыми пошла и Малуша.

Впрочем, на берегу осталось еще несколько человек, которые, должно быть, хотели отдохнуть на зеленом просторе, у голубого Днепра, а может, и поговорить кое о чем.

Тут были князь переяславский Добыслав, только что отправивший с княгиней жену свою Сбыславу, роднянский тысяцкий Полуян, старые воеводы князя Игоря Бождан и Остер.

— Что бы сказал князь Игорь, — засмеялся, обнажив свои щербатые зубы, воевода Бождан, — если бы видел, какая рать двинулась на Царьград…

— Молчи! — хитро подмигнув, перебил его воевода Остер. -Ведь с этой ратью послал свою жену и князь наш переяславский.

— И что же, если моя жена!… — выругался князь Добыслав. -Коли бы сам посылал ее, то только на копье к Перуну. Велела княгиня Ольга — вот и поехала моя Сбыслава. Пускай едут, рать…

Все засмеялись, представив себе, как плывут лодии по Днепру и как ведет их княгиня Ольга.

— Не так ходили мы когда-то против ромеев, — раздраженно произнес воевода Бождан, вспомнив, как стояли они с князем Игорем под стенами Константинополя, и посмотрел старческими, но еще ясными голубыми глазами на далекие просторы за Днепром.

— И ведь ведала когда-то княгиня наша, кто есть враг Руси, а кто друг, — снова начал Добыслав.

— Где на Руси суть враги, она знала, — ответил на это Бождан, — примучивала, да еще как примучивала и древлян, и тиверцев, и уличей! А вот кто враг всей Руси — не знает, клянусь Перуном — не знает.

— Если бы она сидела не в Киеве, а на окраинах, то знала бы, какая угроза движется с поля и кто ее насылает на нас! — вконец рассердившись, крикнул Добыслав. — Пускай бы приехала да посидела на Переяславской земле! Кровью там обливаемся.

— Да еще как обливаемся, — добавил тысяцкий Полуян из Родни. — Каждый день среди стражи на поле гибнут люди, а насылает на нас беду один враг — император ромеев.

И задумались воеводы, стоя над Днепром, уносившим их лодии в родное Русское море. Носил не с женами и слугами, а с дружиной и боями, они ни крови своей, ни жизни не жалели, лишь бы только стояла Русь.

— Неправое дело задумала княгиня, — сказал Добыслав, — и будем молиться, чтобы она живой и здоровой воротилась из Царьграда. Не словом надо бороться с врагом, который с оружием пошел на нас, а силою. На том стояла и стоять будет Русь!

4

Долго пришлось княгине Ольге со свитой своей добираться до Константинополя. Далекий и трудный путь расстилался перед ними через Днепр и Русское море. Но они миновали его счастливо: опасные пороги прошли по полой воде, море было спокойное, тихое, с суши за ними до самой земли уличей следила дружина и дымами подавала знак, что там все спокойно.

Разумеется, не обошлось и без приключений. И купцы, и послы, да и сама княгиня не боялись моря, выдерживали качку. Но с княжескими родственницами хлопот было немало. Как только налетал легонький ветер и вокруг разыгрывались волны, их мутило, валило с ног, они призывали на помощь всех богов, проклинали море, Константинополь. Княгиня Ольга, сидя на корме, наблюдала их муки и страдания, сжимала пересохшие от ветра и морской воды уста и отворачивалась, всматриваясь в даль.

Она впервые в жизни видела море и теперь все время любовалась его бесконечным простором, то голубым, то синим, то ярко-зеленым лоном, рассветами, ясными днями, чудесными вечерами.

Лодии плыли не только днем. Если стояла хорошая погода, продолжали плыть и ночами. Тогда на лодиях все спали, не слышно было ни голосов, ни крика, над морем стояла необычная тишина. Только гребцы поднимали и опускали весла да за бортами журчала вода.

Но эти звуки не мешали, а помогали думать, мечтать, любоваться. Княгиня Ольга смотрела на чудесный ночной мир, на звезды, ярко горевшие вверху, на их отблески, мерцавшие, как угольки, на ровном водном плесе, «лушала далекие крики заблудившейся чайки.

«…Русское море! — думала княгиня. — Как и вся Русь, оно велико, необъятно, прекрасно в своих берегах. Сколько тут простора, воли, неземной красы!»

И она снова и снова задумывалась над тем, хорошо ли поступила, отправившись в Константинополь. Ведь она не с оружием двинулась в путь, не ведет за собою рать. С нею жены, послы, купцы, все они хотят сказать императорам, что Русь велика и могуча, у нее есть вдосталь солнца, земли и моря, она ничего не требует от Византии, хочет только жить в мире и любви, торговать.

И еще хочет сказать княгиня от всех русских людей императорам Византии, что у русов есть свое солнце, свои земли и моря, они никогда не посягали и не посягнут на Византию, но не хотят и не допустят, чтобы Византия посягала на Русь.

И княгиня верила, что сумеет добиться согласия с императорами, что будет между ними спокойный, задушевный разговор. Когда-то древние князья, а позднее Олег и Игорь с оружием ходили на Константинополь, с копьями и мечами. Сейчас идет она с добрым словом, как христианка, есть с нею и пресвитер истинной веры — священник Григорий.

Только об одном думала с беспокойством княгиня — о возвращении обратно на Русь. В темные ночи, когда не видно было берегов, позади ее уголка стоял у кормила старый Супрун. Он еще с Игорем ходил в Константинополь, знал пути в безбрежных просторах моря, уверенно вел вперед лодию княгини.