Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рассказы трактирщика - Черный карлик

ModernLib.Net / Исторические приключения / Скотт Вальтер / Черный карлик - Чтение (стр. 8)
Автор: Скотт Вальтер
Жанр: Исторические приключения
Серия: Рассказы трактирщика

 

 


Среди прочих было тут и немало отчаянных людей из низших слоев, готовых в любой момент поднять восстание в этой части страны. Несколько позже, в 1715 году, они снова восстали под предводительством Форстера и Дервентуотера, причем отряд Дугласа, дворянина из пограничной области, почти целиком состоял из флибустьеров, среди которых немаловажную роль играл пресловутый «Счастливчик».

Мы считаем необходимым упомянуть все эти детали, как характерные только для тех мест, где происходит действие нашего рассказа; в других частях страны якобитская партия, разумеется, представляла собою куда более грозную силу и состояла из более уважаемых личностей.

В просторном зале замка Эллисло был накрыт длинный стол. Все здесь сохранилось примерно в том же виде, в каком было и сто лет назад: полутемный зал, пересеченный ребрами сводчатых арок, выложенных из больших отесанных камней, тянулся во всю длину замка; в центре свода каждой из арок находились высеченные из того же камня изображения голов фантастических существ, созданных воображением готического мастера, которые ухмылялись, хмурились или скалили клыки на сидящих внизу гостей.

Пиршественный зал освещался с двух сторон длинными узкими окнами с мутными цветными стеклами, едва пропускавшими тусклые и обесцвеченные лучи солнца. Над креслом, в котором восседал Эллисло, развевалось знамя, захваченное, согласно преданию, у англичан в битве при Сарке. Сейчас его назначение состояло в том, чтобы поднимать дух гостей, напоминая им о былых победах над соседями.

Сам Эллисло, лицо которого, несмотря на суровое и зловещее выражение, вполне можно было назвать красивым, оделся ради такого случая с особой тщательностью и являл собой импозантную фигуру: он выглядел настоящим феодальным бароном прежних времен. Справа от него поместился сэр Фредерик Лэнгли, слева — Маршал из Маршал-Уэллса. Именитые джентльмены со своими сыновьями, братьями и племянниками сидели во главе стола; среди них был и мистер Рэтклиф. Ниже солонки, массивной серебряной посудины, занимавшей середину стола, сидели все sine nomine turba note 10 — люди, тщеславию которые льстило уже одно то, что они вообще приглашены в подобное общество, в то время как различие, соблюдаемое в их размещении, щекотало самолюбие тех, что стояли выше их по положению. Насколько невзыскательно выбирали гостей для «нижней палаты» можно было заключить хотя бы по тому, что среди них находился Уилли Уэстбернфлет. Наглость этого субъекта, который без зазрения совести явился в дом джентльмена, коему он только что нанес столь вопиющее оскорбление, можно было объяснить лишь его уверенностью в том, что его роль в деле похищения мисс Вир оставалась тайной, которую ни она сама, ни ее отец не намеревались разглашать.

Этому многочисленному и разношерстному сборищу был подан обед, состоявший отнюдь не из отборных деликатесов, как принято писать в газетах. но из блюд сытных, прекрасно приготовленных и настолько обильных, что от них ломился стол. Однако ни вкусная еда, ни возлияния не вызвали сначала особого веселья. Гости, сидевшие на нижнем конце сюда, в течение некоторого времени смущались от сознания того, что они являются участниками Столь высокого собрания. Их чувства можно сравнить с тем трепетом, который, как рассказывает приходский священник П. П., овладел им в тот момент, когда он в первый раз запел псалом в присутствии столь знатных особ, как мудрый судья Фримен, почтенная леди Джоунз и великий сэр Томас Труби. Однако под влиянием возбудителей веселья, которые подавались в неограниченном количестве и столь же неумеренно поглощались гостями более низкого происхождения, церемонный холодок вскоре прошел. Языки развязались, и гости стали шумными, даже крикливыми в своем веселье.

Но ни бренди, ни изысканные вина не могли поднять настроение тех, кто занимал места во главе пиршественного стола. Все они испытывали неприятное чувство, охватывающее людей, когда им приходится принимать отчаянное решение при обстоятельствах, в которых одинаково трудно и идти вперед и отступать.

Зиявшая перед ними пропасть выглядела все страшней по мере того, как они к ней приближались, и каждый с замиранием сердца ожидал, чтобы кто-нибудь из его сообщников показал пример, первым ринувшись вниз. Их душевное смятение и нежелание идти вперед проявлялись по-разному, в зависимости от привычек и характеров этих людей. Одни выглядели угрюмыми, другие глупыми, третьи с мрачным предчувствием взирали на пустые стулья в верхнем конце стола, предназначавшиеся для членов заговора, благоразумие которых взяло верх над политическим рвением и побудило их в самый критический момент не явиться на это совещание; и, наконец, четвертые сидели, взвешивая и сопоставляя звания и перспективы тех, кто присутствовал и отсутствовал на пиршестве.

Сэр Фредерик Лэнгли угрюмо молчал, явно чем-то недовольный. Сам Эллисло сделал несколько неуклюжих попыток поднять настроение собравшихся, чем ясно показал, что он был в дурном расположении духа. Рэтклиф наблюдал за происходящие с хладнокровием зоркого, но равнодушного зрителя. Один лишь Маршал с присущим ему бездумным весельем ел пил смеялся, шутил и, казалось, находил удовольствие даже в самом замешательстве гостей — Куда улетучилась сегодня наша замечательная храбрость? — воскликнул он. — Можно подумать, что мы собрались на похороны, где ближайшие родственники говорят только шепотом, а наемные плакальщики и челядь (он глянул на нижнюю половину стола) пьют и радуются! Эллисло, не пора ли приступить к выносу тела? Что вы приуныли, старина? И почему увяли радужные надежды рыцаря из Лэнгли-дейла?

— Вы совсем с ума сошли, — сказал Эллисло. — Посмотрите, сколько человек еще не явилось.

— Ну и что же, — молвил в ответ Маршал, — разве вы раньше не знали, что половина людей на свете больше болтает, чем действует? Меня радует уже то, что за столом сидят две трети наших друзей. хотя добрая половина из них, сдается мне, пришла, чтобы в худшем случае урвать хотя бы обед.

— С побережья нет никаких известий, подтверждающих высадку короля,

— промолвил другой гость приглушенным и срывающимся шепотом, который свидетельствовал о его нерешительности.

— И ни строчки от графа Д***. Ни одного джентльмена с южной стороны границы, — сказал третий.

— Кто это ждет помощи из Англии? — воскликнул Маршал напыщенным тоном театрального героя. -

Кузен мой, Эллисло? Нет, мой кузен,

Коль суждено нам пасть…

— Ради бога, — взмолился Эллисло, — хоть сейчас избавьте нас от своих глупостей.

— Ну что ж, хорошо, — ответил тот, — тогда вместо глупостей дарую вам свою мудрость, какова бы она ни была. Если мы и выступили как дураки, давайте же не будем отступать как трусы. Мы уже натворили достаточно, чтобы навлечь на себя подозрение и мщение правительства. Так нечего сдаваться, пока мы не сделали хоть что-нибудь, чтобы их заслужить. Ну что? Неужели никто не хочет произнести тост? Тогда я покажу пример.

Поднявшись с места, он наполнил пивной бокал до краев красным вином и жестом предложил всем последовать его примеру и встать. Все повиновались — более именитые гости несколько неохотно, другие — с энтузиазмом.

— Итак, друзья, я провозглашаю главный тост сегодняшнего дня: за независимость Шотландии и за здоровье нашего законного монарха, короля Иакова Восьмого, высадившегося в Лотиане и, как я полагаю, уже захватившего свою старинную столицу!

Он осушил бокал до дна и швырнул его через плечо.

— Пусть никогда, — заявил он, — менее достойный тост не осквернит его!

Все последовали его примеру и под звон разбивающегося стекла и громкие выкрики поклялись сражаться и умереть за политические идеалы, провозглашенные в тосте.

— Вы сделали первый шаг при свидетелях, — шепнул Эллисло Маршалу,

— однако, я полагаю, это даже к лучшему. Так или иначе, мы не сможем теперь отступить от намеченного пути. Только один человек (он устремил взгляд на Рэтклифа) отказался поддержать тост, но к этому мы еще вернемся позже.

Поднявшись, он обратился к собравшимся с горячей речью, обличавшей правительство и его мероприятия; в особенности он обрушился на договор об унии с Англией, который, по его утверждению, лишил Шотландию независимости, свободы торговли и чести, опутал ее цепями рабства и бросил к ногам соперника, против посягательств которого она в течение стольких лет с честью защищала свои права, преодолевая огромные опасности и проливая реки крови.

Вопрос был жгучий, и он нашел живой отклик у всех присутствующих.

— Наша торговля пришла в полный упадок, — отозвался с другого края стола старый Джон Рукасл, джедбергский контрабандист.

— В сельском хозяйстве застой, — сказал лэрд Впоукен-Герт-Флоу, на землях которого с сотворения мира не росло ничего, кроме вереска и черники.

— Каленым железом выжигают нашу веру, — сказал прыщеватый пастор епископального молитвенного дома в Кирк-Уистле.

— Чего доброго, скоро мы не посмеем ни подстрелить оленя, ни поцеловать девушку без разрешения совета старейшин или церковного казначея, — заметил Маршал-Уэллс.

— Ни распить четверть бренди морозным утром без разрешения акцизного, — подхватил контрабандист.

— Ни выехать в горы темной ночью, — воскликнул Уэстбернфлет, — не спросив разрешения у молодого Эрнсклифа или у мирового судьи, пляшущего под дудку англичан! Ведь были же золотые денечки на границе, когда ни миром, ни правосудием там и не пахло!

— Вспомним, сколько зла нам причинили в Дарьене и Гленко, — продолжал Эллисло, — и возьмемся за оружие, дабы защитить наши права, наше состояние, нашу жизнь и наши семьи.

— Отстоим истинно епископальное посвящение в духовный сан, без коего немыслимо законное духовенство, — добавил священнослужитель.

— Положим конец пиратским налетам Грина и других английских грабителей на наши суда, ведущие торговлю с Индией, — сказал Уильям Уиллисон, бессменный шкипер и один из совладельцев брига, ежегодно совершавшего четыре рейса между Кокпулом и Уайтхэвеном.

— Помните об исконных свободах! — вставил Маршал. Ему, казалось, доставляло удовольствие подогревать энтузиазм, который он сам вызвал; он напоминал озорного мальчишку, который, открыв шлюз в мельничной плотине, наслаждается грохотом приведенных им в движение колес и ни на минуту не задумывается о несчастьях, которые это может вызвать.

— Помните о свободах! — повторил он. — К черту гнет, поземельный налог, пресвитерианских попов и память о старом Уилли, которому мы обязаны всем этим!

— Будь проклят акцизник! — вторил ему старый Джон Рукасл. — Я зарублю его своей собственной рукой!

— Долой судью и констебля, — снова заговорил Уэстбернфлет. — Я сегодня же всажу в каждого из них по пуле!

— Итак, — сказал Эллисло, — все согласны с тем, что мириться долее с существующими порядками нельзя.

— Согласны, все до одного! — отвечали гости.

— Не совсем так, — сказал мистер Рэтклиф, — ибо, не надеясь утихомирить столь бурные страсти, я, тем не менее, позволю себе заметить, если мнение одного из присутствующих что-нибудь значит, что согласен далеко не со всеми жалобами на существующие порядки и решительно протестую против безумных мер, с помощью которых вы предлагаете их исправить. Мне кажется, что многое было высказано здесь сгоряча или, может быть, ради шутки. Однако есть такие шутки, которые близки к правде; и вы не должны забывать, джентльмены, что стены имеют уши.

— У стен могут быть уши, — возразил Эллисло, взирая на Рэтклифа со злобным и торжествующим видом, — но некий домашний шпион, мистер Рэтклиф, скоро лишится своих ушей, если посмеет оставаться долее в семье, которой он непрошено навязал себя, где он вел себя нахально и самонадеянно и откуда его выставят, как опозорившегося мошенника, если только он сам не уберется восвояси.

— Мистер Вир, — возразил Рэтклиф со спокойным презрением, — я вполне отдаю себе отчет в том, что с того самого момента, когда мое присутствие станет ненужным для вас, — а это неизбежно в связи с тем рискованным предприятием, на которое вы пускаетесь, — мое дальнейшее пребывание здесь станет небезопасным, поскольку вы и раньше едва терпели меня. Но одно определенное обстоятельство послужит мне защитой, — и довольно надежной, — ибо вы, безусловно, не захотите, чтобы я рассказал этим джентльменам и людям чести о тех исключительных обстоятельствах, которые в прошлом связали мою судьбу с вашей. В остальном я только рад, что наши отношения кончились. Я полагаю также, что мистер Маршал и другие джентльмены гарантируют неприкосновенность моих ушей, а главное горла (опасаться за него у меня больше оснований) в течение этой ночи. Я уеду из замка не раньше завтрашнего утра.

— Быть по-вашему, — молвил в ответ мистер Вир, — и можете быть покойны: я не причиню вам зла, потому что это ниже моего достоинства, а совсем не потому, что боюсь раскрытия каких-то там семейных тайн, хотя ради вашей собственной безопасности я очень не советую вам этого делать. Ваши услуги и посредничество теряют всякое значение для человека, который рискует всем. В борьбе, которая нам предстоит, мы либо обретем законные права, либо у нас несправедливо отберут все, что мы имеем. Прощайте, сэр.

Рэтклиф поднялся и кинул на Вира взгляд, от которого тому стало не по себе; затем он поклонился окружающим и вышел из комнаты.

Этот разговор произвел на многих неприятное впечатление, но Эллисло поспешил его рассеять, приступив к деловым переговорам. После поспешного совещания было решено немедленно начать восстание. Эллисло, Маршал и сэр Фредерик Лэнгли были выбраны руководителями и облечены всей полнотою власти. Условились о месте, где все должны были встретиться рано поутру на следующий день, причем каждый обещал привести с собой всех своих друзей и всех преданных общему делу людей, которых сможет собрать. Часть гостей уехала, с тем чтобы заняться необходимыми приготовлениями, а Эллисло извинился перед оставшимися, которые вместе с Уэстбернфлетом и старым контрабандистом продолжали прикладываться к бутылке, за то, что вынужден встать из-за стола и уединиться вместе со своими помощниками, дабы трезво обсудить с ними положение вещей. Извинения были приняты с тем большей готовностью, что хозяин просил гостей продолжать отдавать дань напиткам, хранящимся в погребах замка. Оставшиеся за столом проводили ушедших громкими кликами и потом в течение всего вечера провозглашали хором здравицы в честь Вира, Лэнгли и особенно Маршала, каждый раз поднимая полные бокалы.

Когда главные заговорщики очутились наедине, они с минуту смотрели друг на друга в замешательстве, которое придавало смуглому лицу сэра Фредерика недовольное и угрюмое выражение. Маршал первым нарушил молчание. Громко рассмеявшись, он сказал:

— Итак, джентльмены, мы пустились в наше славное плавание — vogue la galere! note 11.

— Вас мы можем поблагодарить за то, что корабль спущен на воду, — сказал Эллисло.

— Верно, но не знаю, станете ли вы меня благодарить, — отвечал Маршал, — когда взглянете на это письмо, полученное мною как раз перед началом пиршества. Мой слуга сообщил, что его доставил человек, которого он никогда до этого не видел и который сразу же ускакал, велев ему передать его мне лично.

Эллисло нетерпеливо распечатал письмо и прочел вслух следующее:

Эдинбург

Уважаемый сэр!

Будучи бесконечно обязанным вашей семье и узнав, что вы являетесь членом компании смельчаков, ведущей дела торгового дома «Джеймс и К°», находившегося одно время в Лондоне, а ныне переехавшего в Дюнкерк, я считаю своим долгом своевременно известить вас лично, что ожидаемые вами корабли были отогнаны от берега вместе со всем своим товаром и не имели возможности даже начать разгрузку. Ваши партнеры в западной части страны приняли решение не поддерживать больше вашу фирму, так как она неизбежно должна обанкротиться.

Надеюсь, что вы воспользуетесь этими своевременными сведениями, чтобы принять все необходимые меры для своей собственной безопасности.

Остаюсь вашим покорным слугой Никто Безымянный

Ролфу Маршалу из Маршал-Уэллса.

Срочно, в собственные руки.

После прочтения письма у сэра Фредерика отвисла челюсть и лицо страшно помрачнело, а Эллисло воскликнул:

— Помилуйте, но ведь это же выбивает почву у нас из-под ног! Если верить этому проклятому письму и англичане действительно отогнали французский флот с королем на борту, то в каком мы-то оказываемся положении!

— Полагаю, что в том же самом, в каком были утром, — сказал Маршал, снова расхохотавшись.

— Извините меня, но ваше веселое настроение крайне неуместно, мистер Маршал. Сегодня утром мы еще не приняли на себя публичных обязательств, а теперь мы связали себя обещаниями. С вашей стороны было просто безумием допустить это, имея в кармане письмо с известием о том, что все наше предприятие обречено на провал.

— Вот-вот, я так и думал, что вы это скажете.

Но, во-первых, мой доброжелатель Никто Безымянный вместе с его письмом может оказаться сплошной выдумкой. А, главное, мне надоела вся эта канитель, когда люди ничего не делают, а лишь принимают смелые решения за рюмкой вина и к утру благополучно о них забывают. В настоящий момент правительство не располагает ни войсками, ни боеприпасами; пройдет несколько недель, и у него будет и то и другое. В настоящий момент страна горит возмущением против правительства; пройдет несколько недель, и этот первый пыл превратится в рождественский мороз: его погасит людской эгоизм, равнодушие и страх — они начинают проявляться уже сейчас. Поэтому я решил рискнуть и сделал так, чтобы вы зашли так же далеко, как и я сам. Окунуться нам всем не мешало, но мы увязли в болоте и теперь волей-неволей вынуждены будем выбираться из него.

— Вы ошибаетесь в отношении одного из нас, мистер Маршал, — сказал сэр Фредерик Лэнгли.

Дернув за звонок, он велел вошедшему слуге передать его собственным людям, чтобы те седлали лошадей.

— Вы не должны уезжать, сэр Фредерик, — сказал Эллисло, — нам необходимо провести смотр наших сил.

— Я уеду сегодня же, мистер Вир, — заявил сэр Фредерик, — и уже из дому сообщу вам о своих дальнейших намерениях.

— Да, да, — воскликнул Маршал, — и одновременно пошлете конный отряд из Карлайла с приказом нас арестовать. Послушайте, сэр Фредерик, я со своей стороны не допущу, чтобы меня оставляли в беде или тем более предали. Если вы и уедете из замка Эллисло сегодня, то только перешагнув через мой труп.

— Стыдитесь, Маршал, — сказал мистер Вир, — не делайте поспешных выводов. Вы не правильно истолковали намерения нашего друга. Я уверен, что сэр Фредерик просто пошутил: он слишком благородный человек, чтобы помышлять о выходе из наших рядов. Впрочем, он все равно не смог бы это сделать, памятуя об имеющихся у нас неоспоримых доказательствах его поддержки наших планов и его активного содействия в их осуществлении. Кроме того, он не может не отдавать себе отчета в том, что в правительстве с готовностью прислушаются к первой вести о готовящемся мятеже, и если встанет вопрос о том, кто сможет донести первым, то мы легко можем опередить его на несколько часов.

— Говорите «я», а не «мы», коли речь зашла о первенстве в соревновании на предательство. Что касается меня, то моя лошадь не будет участвовать в скачках на такой приз, — заявил Маршал, а затем пробормотал сквозь зубы:

— Вот и положись на таких компаньонов, когда на карту поставлена жизнь.

— Не пытайтесь меня запугать. Я поступлю так, как считаю нужным, — сказал сэр Фредерик, — и прежде всего уеду из Эллисло. Какой мне смысл держать слово перед человеком (здесь он глянул на Вира), который не сдержал своего слова передо мной.

— Но в чем же, — спросил Эллисло, делая знак рукой своему неугомонному родичу, чтобы тот молчал, — в чем обманул я ваши надежды?

— В сугубо личном и чрезвычайно щекотливом вопросе: вы изволили пренебречь предполагавшимся союзом между мною и вашей дочерью, между тем как отлично знали, что он должен явиться залогом нашего совместного политического выступления. Это похищение и возвращение мисс Вир, холодный прием, который я от нее получаю, извинения, которыми вы стараетесь загладить дело, — все это, по-моему, лишь уловки с вашей стороны. С их помощью вы хотите удержать в своих руках владения, принадлежащие ей по праву, а тем временем использовать меня в качестве послушного орудия в вашей безрассудной авантюре, все время подогревая во мне надежду обещаниями, которых вы отнюдь не собираетесь выполнять.

— Сэр Фредерик, заверяю вас именем всего, что для меня свято…

— Я не стану слушать ваши заверения. Довольно водить меня за нос, — отвечал сэр Фредерик.

— Вы же прекрасно понимаете, что если покинете нас, — сказал Эллисло, — то неизбежно погибнете сами и погубите нас. Наше единственное спасение в том, чтобы держаться вместе.

— Предоставьте мне самому заботиться о своем спасении, — возразил дворянин. — Даже если то, что вы говорите, правда, я предпочту погибнуть, но не позволю больше дурачить себя.

— Неужели ничто, никакие гарантии не смогут убедить вас в моей искренности? — с тревогой спросил Эллисло; — Еще утром я отвергнул бы ваши несправедливые подозрения, сочтя их за оскорбление, но в нашем теперешнем положении…

— Вы чувствуете, что вынуждены быть искренним, — закончил его мысль сэр Фредерик. — Если вы хотите, чтобы я поверил этому, есть только один путь убедить меня — пусть ваша дочь обвенчается со мной сегодня же вечером.

— Так скоро? Невозможно! — отвечал Вир. — Подумайте о том, что она только что пережила, о подготовляемом нами выступлении…

— Я не стану ничего слушать, кроме ее согласия на брак, данного перед алтарем. У вас в замке есть часовни, среди гостей находится доктор Хобблер. Сегодня вечером вы докажете верность своему слову, и мы снова вместе, душой и телом. Если же вы откажете мне сейчас, в момент, когда согласиться всецело в ваших интересах, — как смогу я доверять вам завтра, когда целиком свяжу свою судьбу с вашими планами и отступать будет уже поздно?

— Должен ли я понимать дело так, что, стань вы моим зятем сегодня вечером, наша дружба возобновится?

— Самым крепким, самым нерушимым образом, — отвечал сэр Фредерик.

— В таком случае, — сказал Вир, — хотя то, что вы просите, несвоевременно, нетактично и несправедливо по отношению ко мне, тем не менее, сэр Фредерик, дайте мне вашу руку — моя дочь будет вашей женой.

— Сегодня вечером?

— Именно, сегодня вечером, — отвечал Эллисло, — до того, как часы пробьют полночь.

— С ее согласия, надеюсь, — вмешался Маршал, — ибо предупреждаю вас обоих, джентльмены, что я не намерен наблюдать сложа руки, как совершают насилие над моей хорошенькой родственницей.

— Черт бы побрал этого дерзкого юнца, — пробормотал Эллисло про себя и затем вслух добавил:

— С ее согласия? Да за кого вы меня принимаете, Маршал, что считаете нужным вмешиваться, дабы защитить дочь от ее собственного отца? Поверь, она не имеет ничего против сэра Фредерика Лэнгли.

— Вернее, она не против того, чтобы называться лэди Лэнгли! Действительно, многие женщины рассуждали бы так же на ее месте. Прошу прощения, но это неожиданное требование и ваша уступка заставили меня почувствовать за нее тревогу.

— Меня смущает лишь внезапность предложения — сказал Эллисло. — В случае, если она откажется выполнить мою волю, может быть сэр Фредерик примет во внимание…

— Я ничего не намерен принимать во внимание, мистер Вир. Отдайте мне руку вашей дочери сегодня же вечером, или я уезжаю, пусть даже в полночь, — вот мой ультиматум.

— Я принимаю его, — сказал Эллисло, — и оставляю вас обсуждать планы наших военных приготовлений, а пока пойду подготовить дочь к столь неожиданно изменившимся обстоятельствам.

И с этими словами он вышел из комнаты.

Глава XIV

Жестокий рок! В мужья мне не Танкреда,

А Осмонда надменного ведут!

«Танкред и Сигизмунда»

Мистер Вир, которого давняя привычка к притворству научила менять даже походку, шел по каменному коридору и затем по первому пролету лестницы, ведущей в покои мисс Вир, четким и твердым шагом человека, направляющегося по важному делу и нимало не сомневающегося в успешном его завершении.

Но как только он обогнал своих спутников и они не могли его больше слышать, шаги его стали медленными и нерешительными, что вполне соответствовало владевшим им сомнениям и страхам. Наконец он совсем остановился, пытаясь собраться с мыслями, прежде чем заговорить с дочерью.

«Кому еще приходилось сталкиваться с таким безнадежным и неразрешимым вопросом? — размышлял он. — Если разногласия нарушат сейчас наше единство, можно не сомневаться, что правительство казнит меня как главного виновника восстания. Даже если я унижусь до того, что первым признаю свое поражение, меня все равно ждет гибель. Я окончательно порвал с Рэтклифом, и с этой стороны мне нечего ожидать, кроме оскорблений и преследования.

Разоренному и обесчещенному, мне придется скитаться, не имея даже средств к существованию. Я не говорю уже о том, что лишусь богатства, — а лишь оно способно хоть как-то уравновесить бесчестье человека, которого назовут политическим ренегатом не только те, кого он покинул, но и те, на чью сторону он перешел. Об этом нечего и думать. И тем не менее что еще остается, помимо этого жалкого жребия и позорной смерти на плахе? Единственное спасение — это примириться с моими союзниками, для чего я и обещал Лэнгли, что Изабелла обвенчается с ним сегодня до полуночи, а Маршалу — что она пойдет на это без принуждения. Между мною и гибелью стоит только ее согласие выйти замуж за человека, которого она не любит, и притом настолько поспешно, что она возмутилась бы против этого, будь он даже любимым ею человеком. Мне остается уповать лишь на романтическое великодушие ее характера. Придется сгустить краски, доказывая ей необходимость уступить; впрочем, истинное положение вещей едва ли нуждается в преувеличении».

Закончив тягостные размышления об опасностях своего положения, он вошел в покои дочери, решившись всеми силами поддерживать те доводы, которые собирался ей изложить. Как бы лжив и честолюбив он ни был, он все же не настолько еще очерствел, чтобы не содрогаться при мысли о предстоявшей ему роли, о необходимости играть на чувстве послушания и привязанности к нему своей собственной дочери. Но мысль о том, что в случае успеха этой миссии его дочь всего лишь попадет в сети выгодного замужества а в случае провала его самого ждет гибель, — быстро заглушила голос совести.

Войдя в спальню мисс Вир, он увидел дочь, которая сидела у окна, подперев голову рукой. Она либо дремала, либо была погружена в такое глубокое раздумье, что не слышала шума его шагов. Напустив на себя выражение печали и сострадания, он подошел к дочери и, подсев поближе, привлек к себе внимание, нежно взяв ее за руку. При этом он не забыл сопроводить свой жест глубоким вздохом.

— Отец! — воскликнула Изабелла. Она как-то странно вздрогнула, и на лице у нее отразился скорее страх, нежели радость или нежные чувства.

— Да, Изабелла, — сказал Вир, — твой несчастный отец, который приходит в роли кающегося грешника, чтобы просить прощения у своей дочери за зло, причиненное ей от чрезмерной любви, и потом расстаться с ней навсегда.

— Сэр! Причиненное мне зло? Расстаться навсегда? Что все это значит? — недоуменно спросила мисс Вир.

— Да, Изабелла, я говорю это вполне серьезно.

Но позволь мне прежде спросить тебя, не подозреваешь ли ты, что я мог быть причастен к тому странному происшествию, которое произошло с тобой вчера утром?

— Вы, сэр? — начала Изабелла и запнулась, с одной стороны — сознавая, что он угадал ее мысли, а с другой — борясь со стыдом и страхом, которые мешали ей признаться в столь унизительном и нелепом подозрении.

— Да, да! — продолжал он. — Твое колебание выдает, что у тебя были такие мысли, и сейчас мне предстоит тяжелая задача признаться в том, что твои подозрения не были безосновательными. Но выслушай мои оправдания. Не к добру поощрял я ухаживания сэра Фредерика Лэнгли. Я считал невозможным, чтобы у тебя могли быть серьезные возражения против брака, который принесет тебе явные выгоды.

Не в добрый, час ввязался я вместе с ним в эту затею с целью вернуть изгнанного монарха и независимость нашему отечеству. Он воспользовался моей неосторожностью, моим доверием, и моя жизнь сейчас у него в руках.

— Ваша жизнь, сэр? — повторила чуть слышно Изабелла.

— Да, Изабелла, — продолжал отец, — жизнь того, кому сама ты обязана жизнью. Как только я осознал, что его безудержная страсть может толкнуть его на крайности (надо отдать ему справедливость, что если он и вел себя безрассудно, то только из чрезмерно пылкого чувства к тебе), я попытался под благовидным предлогом удалить тебя на несколько недель и таким образом выпутаться из положения, в котором очутился. В случае, если бы ты стала по-прежнему противиться этому браку, я хотел негласно отослать тебя на несколько месяцев в Париж, в монастырь твоей тетки с материнской стороны.

Но, вследствие целого ряда недоразумений, ты вернулась обратно из тайного и безопасного места, которое я предназначил для тебя в качестве временного убежища. Судьба лишила меня этого последнего выхода, и мне остается лишь благословить тебя и отослать из замка с мистером Рэтклифом, который как раз собирается уезжать. А там скоро решится и моя собственная судьба.

— Боже мой, сэр! Возможно ли это? — воскликнула Изабелла. О, зачем только меня освободили из заключения, которому вы меня подвергли! И почему вы скрыли от меня свои намерения?

— Подумай сама, Изабелла. Неужели ты хотела бы, чтобы я вызвал у тебя предубеждение против своего друга, которому я больше всего хотел угодить, и рассказывал тебе о мало похвальной настойчивости, с которой он добивается своего. Это было бы нечестно с моей стороны, тем более что я сам же обещал помогать ему. Но все это дело прошлого. Я и Маршал решили умереть как мужчины. Остается лишь отослать тебя отсюда под надежной охраной.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11