Конечно, манеры "красногвардейца" не делали чести воспитательной работе в его роде войск. В общем, мы быстро разобрались, что к чему: я попросил счет за свою половину съеденного и выпитого, он заплатил за свою и унес копии распечаток, которые, я знал заранее, разорвет и спустит в унитаз, ещё не выходя на улицу.
      Не думаю, что молодец расстался со мной в хорошем настроении. Признаться, свое душевное состояние я тоже оценивал тогда довольно низко. Вероятно, завидовал подставившемуся нахалу, который, будь на моем месте кто-нибудь другой, подпал бы и под разработку: защита обиженного китайца означала, что "красногвардеец" делит с гонконгцем "откатные". Отчего так в жизни складывается, печально размышлял я: кому все, включая Родину, мощную структуру и воровский темперамент, а кому - ничего?
      Соотечественники, хотя и без манер, но со всеми преимуществами государственной и общественной принадлежности, встречались со мной, конечно, не часто, но все-таки иногда встречались, пусть в разных обличьях. Тем более приходилось общаться с ними после моего возвращения в Россию. Таким, за исключением Ефима, я не пытался объяснять, например, почему я, практикующий юрист, не удосужился прочитать конституции страны, в которой теперь живу. Почему у меня не захолонуло сердце и не навернулись на глаза слезы, когда мама встала на колени за оградой дома, купленного под Кимрами, и почти процитировала Моисея: "Это наша земля, Бог нам её дал, отец наверху доволен!" Почему я родился в никаком для меня городе и не придаю значения месту своего или чьего-либо появления на свет. В семье моего отца вообще не отмечали дней рождения. Было бы чему радоваться!
      Мне, прописанному в Кимрах, все ещё трудно сказать определенно, на каком языке я думаю или вижу сны. У меня не было правительства, которое я бы уважал. У меня не было и, наверное, не будет гражданства, которым я бы гордился. В основе моего существования лежит незыблемое правило, которое мне кажется наследственно-генетически русским: подальше от начальства, в особенности ближайшего, - и все сложится. Последний контакт нашей семьи с таковым, слава Богу, не состоялся, когда в августе сорок пятого тринадцать тысяч русских харбинцев, выживших под японцами и русскими фашистами, развесили уши на посулы офицеров НКВД. Явившихся по приглашению на "массовую встречу" с "посланцами Родины" взяли в оцепление и развезли прямо из Китая по сибирским лагерям.
      Я пребывал тогда ещё в беспамятном возрасте. Мама рассказывала, что хотела идти, но отец накричал... Все сложилось благополучно. Хотя, оглядываясь из сегодняшнего дня, сложилось ли?
      Чтобы не приходилось задавать себе таких вопросов, я стараюсь жить в кругу простых и очевидных понятий. Парижанин должен быть сутенером, лондонец - голубым, сицилиец - мафиозо, а немец - членом певческого ферейна. Про русских говорить не будем. Какие ещё различия и особенности назвать, да и существенны ли они? Христианин, мусульманин, иудей, черный, желтый, белый - все едино, была бы личность.
      Но если говорить совсем откровенно, я, может быть, признаюсь, что мне все-таки известно из опыта, проверенного, как говорится, на собственной шкуре, о существовании в России одного проклятого деления людей - на белых и красных. Не всех, конечно, людей, а одной их арифметической части, болеющей зудом, отчего не сказать так, общественной принадлежности... Даже монархисты есть красные и белые. Красные и белые есть среди работяг, есть красные и белые интеллектуалы, есть белые и красные олигархи. Себя я считаю бесцветным, поскольку испачкаться в любой из двух красок - всегда тяжелая болезнь. Подгнивает душа, и уходит профессионализм. Не знаю почему, но есть такой закон ...
      Он вполне подтверждался лысым потрепанным господином, назвавшим меня пятнадцать или больше лет назад "белогвардейской мордой". Удивительно, но галстук в морозной Москве он носил джакартский. Шелковый, с расцветкой на все случаи и все времена года. С той же серебряной булавкой в форме носатого силуэта персонажа яванского театра кукол "ваянг-кулит" под завязанным однажды и навсегда узлом. Булавку я и вспомнил первой, потом "красногвардейца"...
      Едва я открыл стеклянную дверь, контора "Бизнес-Славяне" приветствовала меня электронным воплем громового "Ура!", просигналившим рыхлому охраннику в пестрой жилетке о посетителе. Я сказал ему - "Парус", и он приглашающим жестом пропустил в узкий коридор с пластиковыми моделями мотоцикла "Хонда", гоночной машины "Мазерати", танка "Шерман" и прочей игрушечной дребеденью. Миновав бар, я спустился по узкой мраморной лестнице в подвальчик и уткнулся в дверь с надписью "Алексеев П.А.". За ней и обнаружился постаревший сотрапезник из "Рату Сари".
      Самое удивительное в моей нынешней московской жизни то, что "советские люди", встречавшиеся в моем предыдущем, далеком и прошлом бытии в Китае, Индокитае и вообще Азии, оказывались в России военными. Или от них тянуло армией. Как вот от всего этого заведения "Бизнес-Славяне".
      Со сцены ресторана гостиницы "Метрополь" в Ханое, куда мы убрались из Харбина через Шанхай, покойный отец распевал под балалайки и домры румбу на слова харбинского поэта Перелешина:
      О, Бразилия! Когда твои природные сыны
      Идут стеной, отшлепывая самбы,
      То я смотрю на них со стороны
      И слышу снег и пушкинские ямбы!
      О, Бразилия...
      Семья никогда не расставалась, мама и я сопровождали отца на каждый концерт. У нас на руках были "плохие бумаги", и, если бы что стряслось, мы не хотели пропадать порознь. Мама подрабатывала на кухне. Я сидел возле сцены и ждал самый потрясающий исполнительский момент. После "О, Бразилия!" балалаечники вскакивали и, выламываясь под негритянскую джаз-банду, как тогда говорили по-русски, не пели, а выкрикивали под солдатскую дробь барабана:
      ...Я здесь бреду по серой мостовой,
      Но жребий мой высок и тем отраден,
      Что вопреки повизгиванию ссадин,
      Бразилия, я сын приемный твой!
      О, Гонолулу и Шарлам-Пупа...
      Русский сходил у колониальной публики за португальский.
      Теперь такая манера называется "рэпом".
      Засевшие в памяти стишки и примитивную мелодию я предполагал использовать как легенду, то есть придуриваться под куплетиста, уволенного из казино "Чехов" по причине закрытия заведения. Ничего другого в голову не пришло - наверное, потому, что покойный теперь матерщинник Курпатов во время первого телефонного контакта разговаривал со мной из казино под рояль и пение.
      Старый знакомый Алексеев П.А. скучал в компании двух дымивших сигаретами прихлебательниц за ротанговым столом, заваленным какими-то формулярами. Вообще мебелишка оказалась в стиле булавки, воткнутой в пестрый галстук. Яванского плетения.
      - Заполнили анкету? - спросил он.
      - Я предварительно хотел бы переговорить о...
      - Заполняйте анкету, - сказал Алексеев. - Переговоры денег стоят.
      Девы вежливо похихикали.
      - А без анкеты нельзя?
      - Это вам, а не мне нужна работа, - сказал он.
      Нет, не вспоминал. Будь он на моем месте, вряд ли бы месил грязный московский снег. Он и вербовке, случись такая в свое время, сейчас бы радовался. Лишь бы не возвращаться к танкам, которыми теперь торговал, пластмассовыми.
      Выходило, что Милик здесь искал работу? Я развернулся к выходу. А что ещё делать?
      - Откуда вас вызвали? - спросил Алексеев мне в спину. Наверное, его озадачила моя покорность. Безответность вызывает опаску у проходимцев.
      Я застрял в полуоткрытой двери и сказал:
      - Казино "Чехов".
      - Чего же трясетесь? Там делов ещё навалом... Вы кто у нас?
      - Настройщик.
      - Ну и настраивайте, - сказал он.
      Девицы рассмеялись по-настоящему. Алексеев тоже. Я порадовался, что не добавил слово "пианино". Видимо, в казино "Чехов" настраивали особенные инструменты.
      В брезентовой пестрой палатке с вывеской "Свежий пиво и шашлык" напротив памятнику Тельману в картузе под Ефима Шлайна я неторопливо отобедал, усевшись лицом к окну с пластмассовой пленкой вместо стекла. Хвоста за собой я не примечал со вчерашнего дня. Полагалось бы расслабиться и перевести дух в ожидании его появления. Милик знает меня в лицо. Я же манеры работы его коллег не знаю. Так что, как коряво говорят профессионалы, группа захвата имеет преимущество перед группой отрыва...
      Рассчитывая все же на успешный отрыв, я спланировал полет в Прагу "с изломом". На рассвете беру в Шереметьево билет на будапештский рейс авиакомпании "Малев". Прилетев в аэропорт Ферихедь-2, пересаживаюсь на самолет в Прагу.
      Времени оставалось в избытке. В течение дня я рассчитывал ещё вернуться в "Ярославскую" и забрать оставленные в номере вчерашние трофеи. А они при детальном осмотре оказались великолепными. Милик пользовался немецким карабином "Гейм SR30", то есть под патрон 30 калибра или по стандарту 7,62. Длина 113 сантиметров. Отзывчивый затвор, нежный спуск, вес 3 килограмма 200 граммов. Я минут двадцать вертел игрушку, которую и просто подержать доставляло наслаждение.
      Номер люкс мне выдали на втором этаже приземистого корпуса, широкое окно располагалось над его центральным входом. Наставляя карабинчик из глубины комнаты сквозь стекло на прохожих, я проделал несколько пробных вскидок. Оружие срасталось с руками и плечом. Я чувствовал прицел, что называется, от собственного копчика. Целям оставалось лишь вкусно вплывать в оптический прицел.
      "Дамский символ фаллической шпаги", если использовать термин военного аспиранта и будущего батюшки Милика, оказался стволом такого же "Гейм SR30" со специальным магазином на два патрона. Все три - ещё один в патроннике были на месте. Ручка кренделем могла послужить прикладом. И особый примамбас: мадам Зорро заказала "винт" для левши - матовая рукоятка затвора с шишкой торчала влево.
      Я разобрал миликовскую "Гейм SR30" и попробовал положить на её ложе ствол зорровского зонтика. Совпало! Да и магазины взаимозаменялись. Получилось, что я захватил два дополняющих друг друга "винта".
      Оружия для улицы или леса лучше не придумать. По классификации охотничье, и подлежит такой же регистрации.
      Помещение палатки "Свежий пиво и шашлык" возле памятника Тельману прогревалось электрической "пушкой". Стакан коньяка под неплохое мясцо с зеленью разморили меня, и я едва не прозевал событие, увидеть которое слабоватая надежда во мне не иссякала. Проигнорировав запрещающий "кирпич", черная "Волга" свернула с Ленинградского проспекта, протаранила преграду, оставленную снегоуборщиком, и покатила между палатками через площадь к стеклянным дверям "Бизнес-Славян".
      Я прихватил с собой бинокль, отнятый у Милика, и, оттянув в сторону край оконного пластика, отлично разглядел в окулярах рыхловатое лицо аспиранта военного института. Он вылез из передней правой двери машины. Из задней над крышей "Волги" возникло узкое, какое-то стертое и бесцветное лицо - видимо, недомерка, жмурившегося на солнышко. Недомерок постоял с минуту. Наслаждался. Явно прожигал лучшую часть жизни в конторе. Он не торопился вслед за Миликом, который уже исчез в фирме, где, наверное, выстроившиеся сотрудники отключили имитацию боевого клича и готовились вживую, не под фонограмму, прокричать начальству "ура".
      Водитель "Волги" тоже вышел и теперь высовывался над лакированной черной крышей по пояс. Верзила профессионально прочесывал взглядом окрестность.
      Меня на совещание не приглашали. А хотелось бы послушать.
      Я вернул пластик в исходное положение, надел пальто, спрятал под него бинокль, расплатился, вышел на площадь и тоже с удовольствием вдохнул морозный воздух, подставив лицо солнышку.
      Для себя я отметил две вещи. Начальство не сажало Милика рядом с собой на заднем диване машины. Он действительно оперативная мелочь, возможно, и с комплексами, если принимать во внимание, как он таращился на палочки в китайском ресторане. Это - первая. Вторая заключалась в том, что начальству его полагалась не дешевая охрана - может, и правительственная. Повадку ездить под запрещающие знаки без особой нужды верзила мог обрести только в официальной конторе. Если нет оперативной необходимости, частные или бандитские профи избегают такого.
      Оставалось сделать ещё одно наблюдение. Я прошел вдоль левого края площади к арке в стене дома, примыкающего к тому, в котором нашла прибежище фирма "Бизнес-Славяне". Хотелось посмотреть на "Волгу" вблизи. Ее номер, оказывается, принадлежал специальной конторе. Не шлайновской, если я правильно догадывался относительно места работы Ефима.
      Под аркой мне встретился высокий кавказец. Он посторонился, вежливо уступив проход меж двух армоцементных блоков, преграждающих проезд машинам. Я задел полу его распахнутого пальто, и, когда извинялся, мы обменялись улыбками. Миндалевидные глаза остались стылыми.
      Черный "Форд Эксплорер", упершийся хромированным радиатором в блоки, мигнул фарами. Кавказец, видимо, надавил кнопку противоугонной системы на брелке с ключа зажигания.
      3
      В подвальчике фирмы "Бизнес-Славяне" Виктору Ивановичу Желякову подставили ротанговый стул, спущенный из бара на первом этаже. На людях и за столом совещаний хозяину полагалось сидеть на уровне, во всяком случае, не ниже других.
      - Алексеев, - сказал он вкрадчиво, - сообразил, что начальство плохого не подскажет? Кто посоветовал позвонить арапу с "Фордом" на мобильник Милика и обозначить это место? Отец-командир. Ты артачился, а что в результате имеешь? Доложи, енть, хотя я и так знаю... Доложи коллективу, чтобы на ус намотали. Давай!
      - Арап наживку заглотил и сюда явился. Плел про работу...
      - Вот видишь, сам пришел! От любопытства. Вынюхивать. Почему? Потому что ни хрена не знает... Мы же теперь знаем, что ни хрена, что зачесался, так-скать... А не подскажи я тебе, как использовать захваченный "Эриксон", что бы ты делал? В поте и мыле искал иголку в стоге. Стог, между прочим, называется, значит, Москва, ты о таком городе слышал? И неизвестно, чем бы закончил, значит... Первый тайм-то сыграли два ноль в его пользу, енть... Теряем товарищей... По глупости и необразованности. Я их в столицу перевел, растил, а в них, оказывается, только свирепость прорастала... Боевой задор, мо-скать, кошке под хвост...
      И подвел итоги:
      - Совки!
      - Слушаюсь, - согласился Алексеев П.А.
      Желяков перевел взгляд на Милика. Считалось, что они переглянулись.
      Переглядку Милик истолковал как похвалу за сообразительность и находчивость.
      Если бы менеджерша и Курпатов, впав в раж, грохнули арапа с "Фордом", подходы к человеку, на которого арап работает и которого взяли возле Горы, оборвались бы. А гарантии, что за арапом не стоит бригада, никто не даст. Иначе говоря, противник исчез бы. Озирайся: откуда в следующий раз выскочит? Защищаться со всех сторон - значит оставаться незащищенным отовсюду. Вывод: Милик правильно сориентировался, уступил две пешки за качество - грохнул своих отстегнувшихся, чтобы спасти игру... Так следовало понимать начальство.
      Он тоскливо подумал, что лучше бы Господь избавил от таких поощрений. Во-первых, пришлось принять грех душегубства, а во-вторых, он попадал, что называется, в обойму сообразительных и доверенных желяковцев, и, соответственно, мечты о должности в Боровском или каком ином ближнем к Москве военкомате останутся мечтами. Морковка перед мордой осла. Да и Алексеев П.А. не дурак, наливается злостью до ноздрей. Сидит в этом теплом подвальчике, болтовней занимается и завидует, другой службы нет. Все признаки хорошего места...
      Толкнув дверь задом мятой малиновой юбки, ширкая туфлями, спиной вперед вошла девица, развернулась с подносом, уставленным чайными чашками, и обошла стол. Желяков молчал и по-отечески одобрительно разглядывал её бюст, дожидаясь, когда она выкатится.
      - Я хочу, - сказал Виктор Иванович, - научной, так-скать, организации труда. Пора выучиться, енть... работать. Я хочу точных данных по моссадовцу, пойманному возле Горы, и его агенту, я хочу конкретный план оперативных действий в отношении обоих! Я хочу выявления их связей и хочу знать где они, енть... то есть, жалованье получают. Если мы покончим с арапом, то и моссадовцу, мо-скать, кранты, хотя он не моссадовец, а самодеятельный артист... э-э-э... как-скать... слово такое есть... шизофреник из дружественной структуры.
      Алексеев П.А. поднял руку и сказал:
      - Так ведь...
      - Твое "так ведь" потом будет, когда разрешу, - увещевательно сказал Желяков. - Алексеев, ты помни каждую секунду, что ты - частник, частник и частник! Действуй в пределах отпущенных средств как душе угодно! Ты понял, частник? Ты - бизнесмен, енть!
      - Так точно...
      - Так точно! Другие слова знаешь? Как Чапаев говорил? Где я тебе командир? В боевом строю! А мы с тобой сейчас, енть... в частной обстановке. То есть по-чапаевски, так-скать, полночь за полночь, значит... это... я чай пью, садись и ты чай пей... Запомни, мы теперь здесь как за границей должны работать! Ты ко мне ещё с рапортом подойди посреди этого... как его... фойе в филармонии! Ты хоть знаешь, что это такое? Небось, дальше буфета и там не продвинешься, даже если попадешь! Так вот... Уяснил, что я хочу?
      Он смотрел на Милика.
      - Точные данные и конкретный план оперативных мероприятий по моссаду и арапу с "Фордом", а также связи и на кого работают, - доложил Алексеев П.А.
      Вслед за стуком в дверь в комнату без всякой паузы заскочила девица в малиновой юбке, на этот раз с термосом.
      - Кофейку, - сказала она. И переглянулась с Алексеевым П.А.
      - Можно, говори, - сказал он.
      - Виктор Иванович, Тумгоев пришел. Просит принять.
      - Какой именно?
      - Исакулик который...
      Желяков расхохотался.
      - Исакулик! Ах ты, моя вахабиточка! Ох, девки... У вас утечка всегда через одно и то же отверстие! Откуда он узнал, что я приеду сюда?
      - Ну уж вы, Виктор Иванович, скажете тоже! - ответила дева. Вахабиточка... А я вот все жду, когда вы меня в дискотеку пригласите, хотя бы в дневную... Я бы пошла!
      - Не ухаживай, - сказал Желяков отечески. - Я тебя и так замуж выдам, потерпи, кобылка... Вот поймаем одного арапа и окрутим с тобой. У него "Форд" есть. Любишь на иномарке-то кататься, а? Любишь, любишь... Брык! - и на заднее сиденье спинкой.
      Желяков ждал объяснений. Если ерничал, значит - распалялся.
      - Разрешите доложить, - сказал Алексеев П.А. - Тумгоев Исса звонил, когда вы уже находились в пути. Хочет с вами переговорить.
      - Всем вон, - сказал Желяков. - Пусть заходит... Алексеев, проверь глушилку на всякий случай! Чечен микрофон и в пупок вставит...
      - Обыскать? - спросила дева.
      - А тебе лишь бы красивого мужика за ствол подергать... Кышь!
      Милик остался. Сообразительный и доверенный. Алексеев П.А. теперь уж точно враг до конца дней - либо своих, либо его.
      Желяков поднялся, уменьшившись в росте, и распростер объятия, навстречу которым Исса Тумгоев только ткнул протянутую ладонь. Пришлось её пожимать двумя руками. С объятиями, даже лицемерными, русский, по мнению чеченца, перебарщивал. В сущности, сходились противники, хотя и старинные сослуживцы. Сходились на нейтральной территории, для которой изобрели по взаимному соглашению маркетинговую фирму "Бизнес-Славяне".
      Соглашение предусматривало финансовое перемирие, которое впоследствии, когда станет выгодно, предположительно перетечет и в военное. Впрочем, договоренность касалась только лично Желякова и главы финансового имамата "Гуниб" Саид-Эмина Хабаева. Иссы Тумгоева, его наиба (9) в Москве, она не касалась. Хабаев не Шамиль, а даже у великого имама Хаджи-Мурад сам решал, когда его мюридам (10) соблюдать мир, а когда биться.
      Тумгоев в упор не видел Милика. Он узнал двойника. Сводный брат Макшерип описал его внешность.
      - Виктор Иванович, - сказал Исса, - переговорить нужно.
      - Это Милик, - ответил Желяков.
      - Здравствуйте, Милик, - сказал Исса Тумгоев.
      Высокий чеченец обличьем отдаленно напоминал Макшерипа и тоже Тумгоева, бешира конвойных на Горе. "Возможно, братья. Возможно, знает и про мой сговор с братом. А возможно, и нет, служит толстому на тонких ножках, хрипатому Хаджи-Хизиру, и знает про его предложение. Но, возможно, и ничего не знает", - подумал Милик и промолчал.
      - Нужен спецрейс на Тбилиси, тридцать восемь пассажиров, - сказал Тумгоев. - Одни чеченцы. Просит Хабаев. Предоплата. Внесем заодно с арендной платой за Гору. Когда?
      - А когда нужно? - спросил Желяков. - Вчера, наверное?
      Тумгоев улыбнулся одними глазами - стылыми, рысьими.
      - С паспортами?
      Такая же улыбка.
      - Багаж?
      - Ручная кладь.
      Желяков ухмыльнулся. Тумгоев понял и сказал:
      - Портативные компьютеры.
      - Что-о-о?
      - Ноутбуки в портфельчиках. Студенты возвращаются. Из финансовой академии.
      - Родина зовет? - спросил Желяков.
      Новость радовала. Финансовый имамат "Гуниб" изготовился отчалить из российско-чеченской заводи, до гниения заболоченной неотмытой наличкой, чтобы омыться в мировых финансовых потоках. Вот что это значило. После ускоренной переподготовки экипаж отзывается из Москвы для дальнего похода. Да и из Москвы ли только? Следовало бы проверить для контроля.
      - Хабаев зовет, - сказал Исса Тумгоев. И услышал просьбу, которую надеялся не услышать:
      - Уговори Хабаева не платить налом. Ни за аренду, ни за самолет. Пусть все уйдет, так-скать... это... в компьютеры твоих башибузуков и с ними дальше... на эти... не на офшоры... ну, словом, как Хабаев для своих собственных делает.
      В сущности, Желяков вербовал Иссу Тумгоева.
      Единственный посредник между Хабаевым и Желяковым, которые никогда не встречались, Исса получал от одного и передавал другому наличные за аренду пещеры в Горе. Естественно, называя в Чечне завышенные суммы, а в Москву передавая заниженные. И без риска, поскольку прямой физический контакт Желяков - Хабаев не существовал и существовать не мог. Только опосредованный - по кодированной радиосвязи или через Иссу Тумгоева. У радиоаппаратуры же сидел оператор. При нем: о чем угодно, но только не о деньгах...
      Возможно, председатель правления и генеральный управляющий финансового имамата "Гуниб" Саид-Эмин Хабаев и догадывался про маржу, которую Исса Тумгоев кладет в карман, но Исса считался независимым по отношению к Горе, в общаке "Гуниба" не участвовал, служил по найму, воровство в таком случае - не воровство, а молчаливая доплата. Таким образом, для Хабаева все, что Желяков от него получал, и маржа Иссы Тумгоева представляли собой одну, целиком передаваемую для Москвы сумму.
      То есть если считать, что Исса ворует, то именно из денег Желякова. И, стало быть, Желяков как партнер Хабаева вправе устроить скандал, поставить вопрос о доверии московскому посреднику Хабаева, то есть Иссе. А ворует Исса или нет, можно доказать при первом же переводе арендной платы по безналичному расчету Желякову куда-либо в банк. От платежного поручения, каким бы оно ни было - электронным, телеграфным или бумажным, клочок не оторвешь.
      И понятливый Тумгоев спросил:
      - Значит, настал момент истины, Виктор Иванович?
      - Милик, - сказал Желяков, - выйди.
      Свидетель прикрыл за собой дверь. Молчание длилось несколько минут.
      - Что вы хотите взамен? - спросил Исса Тумгоев.
      - Обычное в таких случаях. Информации. Упреждающей.
      - Еще?
      Желяков умел выигрывать. Он сказал мягко:
      - Кто такой Хабаев? Организатор несостоявшегося международного турнира в русские шашки в городе Грозном пять лет назад. Строитель спортивной пирамиды. Оттуда и деньжата его пошли... Так? А мы старые бойцы... этого... так-скать, невидимого фронта, Исса. Хабаев чужой тебе, чужой мне, и мы ему оба чужие. Не в деньгах счастье... Ты что же, думаешь, я упрекну боевого товарища, енть... в паре-другой сотен тысяч зеленых, которые он у меня поквратально притыривал?
      - И?
      - Никаких "и". Помнишь, я тебе говорил, что такое офицерская доблесть?
      - Помню. Доблесть думать самостоятельно.
      - Вот, Исса! Оттого мы с тобой афганцами-засранцами и не стали... Красная армия, она всех сильней, но только от тайги до Британских морей, как известно. Дальше - ни-ни... Это называется Русь-тройка, енть... И расступаются народы в охерении или как там... Куда, дескать, и на какой хрен несешься... И не дает, енть, никакого ответа!
      Тумгоев расхохотался.
      Желяковская прозорливость выручала обоих не раз. Действительно, доблесть офицера, воина вообще - в готовности принимать собственные решения, думать. И быстрее командования, которое, если иначе, растранжирит и тебя, и твоих солдат.
      Желяков рассмеялся вслед и спросил:
      - Чего смешного? Гоголь так, енть... выразился, так-скать... В бессмертном произведении. Не знаешь, что ли?
      - Знаю, - сказал Исса Тумгоев. Глаза его оставались стылыми. - А вы помните, Виктор Иванович, кто ехал-то на описываемой тройке? Чичиков ехал. Мошенник.
      - Так, - сказал жестко Желяков.
      Опять помолчали. Вместе. Каждый помнил, что свело их, когда командир элитного полка Желяков попросил перевода в химическую часть гнуснейшего для боевого офицера назначения - по охране и поддержанию циклопических полостей в недоступных скалах Нижней Чечни. В преддверии третьей мировой войны горы пичкали многими запасами, которые потом ржавели, сочились и прели почти без присмотра... По существу, Желяков и Тумгоев вели беспрерывную радиационную, химическую и бактериологическую разведку вокруг гигантских искусственных каверн, набитых смертью, которой хватило бы до Южного полюса на всех млекопитающих и рептилий. Исса, наивный капитан-десантник, увязавшийся за начальником, чтобы оказаться ближе к родным местам, потерял сон и аппетит, когда на десятки километров по ущельям и горным долинам над искусственными полостями увидел развалины селений, из которых когда-то выселили людей. Горы выгнивали и изнутри, и снаружи.
      Однако от Афганистана убереглись. И теперь сдавали в аренду вычищенные, продезинфицированные, переоборудованные под жилье и конторы, бункеры и схроны гигантские искусственные пещеры. Согласно актам, направленным в Москву и международные организации, они считались взорванными или замурованными. Прекратившими существование. Саперы подписывались об ответственности за разглашение. Желяков обеспечивал секретность "приватизации". Исса приводил съемщиков.
      Тумгоев нарушил молчание первым:
      - Что ты теперь задумал, Виктор Иванович?
      - Посадить тебя в эту тройку, Исакуленька, - сказал Желяков. - Вместо Хабаева... Ты и меня как пассажира возьмешь. И покатим мы с тобой весело в Европу! Скоро, скоро тарантасик будет готов... Хабаев трудится напряженно, я отслеживаю... Он молодец!
      Телефонный аппарат на стойке бара вверху, против спуска в подвальное помещение, резко зазвонил, и Милик, потягивавший кофе, снял трубку.
      - Говорит Петр из кафе, - сказал звенящий от радости голос.
      - Ну? - спросил Милик.
      - Из кафе напротив вас. Через площадь. Не ясно?
      - Ясно. Ну?
      - Это компания "Бизнес-Славяне"?
      Милик ткнул пальцем в паралелльный отвод, чтобы Алексеев П.А. присоединился.
      - Алексеев, - сказал тот в трубку.
      Милик не положил свою.
      - Товарищ Алексеев, тут Петр... Тип приходил дважды, сидел, ел, взял коньяк. В первый раз я не обратил внимания. Хмырь трепаный, пижон из приодетых... Во второй раз только кофе заказал, да пить не стал, отзынул пластик на окне и в бинокль смотрел. Буфетчица вспомнила, что он и в первый раз тоже смотрел. Ждал чего-то, задремал вроде... Потом встрепенулся и смотрел. Только что вышел. Прошу разрешения преследовать!
      Милик тронул Алексеева П.А. за рукав и отрицательно покачал головой.
      - Спасибо, Петр, - сказал Алексеев. - Сообщение принято. Продолжай трудиться у себя. Преследование отставить!
      И положил трубку.
      Арап при "Форде" опять выигрывал. Он определенно разглядел машину Желякова, да и самого Виктора Ивановича тоже.
      - Твой промах, - сказал Милик. - Петр проспал, сразу не просигналил? Да ладно, он-то новобранец... А вот ты мог бы за ним хвост зацепить.
      - Ну, иди к начальнику, доложи соображения, - ответил Алексеев П.А. Ты мне уже наложил кучу, не перешагнуть!
      - Не кипятись, - сказал Милик. - Как думаешь, чечена арап заметил?
      - Железно - нет. Тумгоев из-под арки приходит, машину во дворе ставит. Из кафе не разглядеть. Мертво! Лично проверял. Чечена и Петр не знает. Никто...
      - Тогда чего ты развонялся? - спросил, зевая Милик. - Отдыхай! Если арап и видел хозяина, что с того? Главное, чтобы ему чеченец на глаза не попался. Помолись за это... А куда дальше стопы арапские потянутся, моя забота...
      Он допил кофе и посмотрел на часы.
      - Вот что, я сейчас уйду, скажи хозяину... Хотя нет, я через водилу передам.
      Милик не посмотрел на Алексеева П.А. Он и без того много раз видел, как надутый индюк наливается краской от унижения. У бедолаги и прозвище соответствовало его дури: Секомый. Начальством, конечно.
      Толковому агенту полагается дозировать информацию. Двойнику - двойному агенту - особенно. И не до расчетов, какой стороне причинишь вреда больше и какой меньше, чеченской или российской. Своей у Милика теперь не было. Он знал: при игре на две команды разрываешься между противоположными требованиями. Протянуть время, а значит и выиграть поможет третья противник обеих. В пользу этой третьей, слабейшей, и следовало сыграть для баланса, как на себя самого.
      В метро "Аэропорт" он нашел телефон-автомат и набрал номер своего бывшего "Эриксона". Только бы арап догадался принять контакт.
      Он догадался!
      - Это Милик говорит.
      В "Эриксоне" молчали, и Милик заподозрил неладное. Но слово выскочило. Терять нечего.
      - Повторяю, это Милик. Не хочешь говорить, щелкни по мембране столько раз, сколько ступенек на чердачной лестнице, по которой мы лезли... Давай же! Да давай же, что ты теряешь?
      В трубке молчали.
      - Тебя приметили в кафе. Ты замазан...