В разгар лета с "другой стороны" пришли трое, захватили солдата. Профессионалы оглушили лопушка-первогодка, поглощенного высматриванием щавеля, и утащили. Очнувшись в чужом расположении, солдатик исхитрился развязать путы, прихватил четыре заграничных карабина и тихонько вернулся на родную заставу. Но его-то "калашников" остался за кордоном. И чужое оружие лишь усугубляло положение, ибо случившееся могло быть расценено как результат отсутствия всякой воспитательной работы по повышению бдительности среди вверенных Дроздову людей, а то и ещё чего похуже. В служебные обязанности начальника погранпоста не входит обмен оружием с сопредельной стороной, даже в пропорции один к четырем. С солдата же спрос солдатский, ниже должности нет и куда похуже таджикской границы не вышлешь.
      Солдат доложил о случившемся Боброву. Бобров не доложил никому. Вместе с солдатом ушел за кордон. Вернулись они с "калашниковым", который плачущий солдат волок заодно с Бобровым, получившим кинжальное ранение в живот.
      Во всех рапортах и на всех допросах первогодок несдвигаемо показывал, что находился на посту в окопчике, куда прибыл для проведения инструктажа лейтенант Бобров. В это время и напали четверо. Нарушители получили отпор в рукопашной скоротечной схватке, обратились в бегство, побросав карабины. Однако, лейтенант Бобров оказался тяжело раненым в живот, отчего вскоре скончался. Солдат клялся отомстить безупречной службой по охране государственной границы. Он глядел на Дроздова, потом на прибывшую вертолетом комиссию лишенными всякого выражения глазами и стоял на своем.
      Перед смертью в санчасти Бобров сказал Дроздову:
      - Помнишь, приезжал старикашка-лектор про Персию рассказывать? Запомнились мне его слова... Там, где много людей согнано в одно тяжелое государственное стадо, тоже есть свобода - от инициативы, ответственности и милосердия. Теперь сюда понаедет столько народу на разборки... А в данном случае нужны милосердие и ответственность. Если я скажу солдату, чтобы говорил правду, чем для тебя кончится? Чем для него кончится? Судом. Не жди милосердия и ответственности...
      - Брось, Бобрик! Брось... - только и мог сказать Дроздов, держась за синюю, холодную уже руку друга. И когда вышел из медпункта, жить не хотелось, ибо не оставалось на этой заставе и на этой земле правды для Дроздова, хотя все справедливо и правильно, даже то, что солдат стоял на своем.
      Когда военврач пригласила прощаться, Дроздов услышал:
      - Дрозд, обещай на пацана не давить. Он мне слово дал, слово перед смертью. Все будет рассказывать как рассказывает. Хоть убей его самого. В училище пойдет... Так что ты воспитал мне достойную смену.
      - Какую смену? Ты чего городишь? Еще поживем, Бобрик!
      - Давай прощаться... Я военврачу сказал, что хочу увидеться с тобой, пока в сознании... Выполни мое последнее желание...
      - Ну что ты, Бобрик...
      - Очень хотелось пройти по Красной площади. Да не просто. Просто ходил по ней в ГУМ... В параде. По случаю Дня Победы. Мой дед участвовал в самом первом, в сорок пятом. Даже Сталина, отца народов, лицезрел... Добейся, чтобы пройти тебе самому, а на марше обо мне думай... Ну, а дома у меня обойдутся. Нас четверо братьев, мать-отец не осиротеют. А девушки нет... То есть были, но не такие, чтобы письма писать...
      - Бобрик, что ты, ну оставайся живым, а?... Пройду... Пройду по площади... И твой портрет пронесу!
      - Не положено лейтенантские фотокарточки на парадах выставлять... Это я точно представляю... Но пройди. И думай про меня...
      Дроздов никогда не добился бы участия в параде на Красной площади, если бы бобровские слова невольно не подслушала военврач-майор, муж которой был генералом. Шел Дроздов в строю с чужим подразделением и перед концовкой команды, когда запел её колонновожатый на высочайшей ноте, на срыве голоса, когда уже ничего не остановишь, пришпилил спрятанный в рукаве снимок друга в черной "двенадцать на двенадцать" стандартной рамке к груди своей шинели. А из-за роста Дроздов шел правофланговым, и внимательные люди, стоявшие за солдатской линейкой перед мавзолеем, приметили траурный прямоугольник и даже сфотографировали.
      В Лефортовских казармах Дроздова провели по длинному коридору и усадили на табуретку в каморке, куда с улицы доносились слабые удары то ли церковного колокола, то ли курантов. После разговора, который состоялся с вежливым человеком в красивом штатском костюме, представившимся полковником службы безопасности, отсидев две недели дисциплинарного ареста, не старший больше, а младший лейтенант Дроздов явился по предписанному адресу.
      Старичок-эфэсбэшник попросил повторить в подробностях случившуюся на заставе историю, качнул головой и сказал мудрено:
      - Вызвать раскаяние - влияние, а заставить признаться - принуждение... Не хочу ни того, ни другого. Хочу верить, что, рассказав до конца о происшедшем с лейтенантом Бобровым, вы испытываете чувство облегчения. Больше такое бремя на себя не взваливайте. Ложь во спасение тоже ложь, тут даже молитва за погибшего боевого друга положения не меняет... В одиночку не намолишься. А так... что вам сказать? Учитесь. Получилось, что друг вас сюда привел. Случай-то небывалый!
      А кто даст гарантию, рассуждал Дроздов, что Севастьянов втихаря не молится за Петракова? Что это его понесло на дачу к бывшему, да ещё пребывавшему на опальной пенсии начальнику, едва стало известно о его кончине? Поговаривали и худые вещи про Петракова. Не боится, значит, бухгалтер, хулы и подозрений?
      Это-то и тянуло душу.
      Дроздов перебросил два листка на настенном календаре. На втором, предшествующем дню, когда Севастьянов должен был уехать в Сингапур, сделал загогулину, в его личной шифровальной грамоте переводимую как "непринужденное общение в присутствии третьего". Какого третьего? Может, Павла Немчины? Они знакомы... Вспомнил улыбку Севастьянова. Легкая, но глаза какие-то погасшие.
      Дроздов вдруг отчетливо подумал: не удастся этому бухгалтеру то, что не получилось у Петракова. Найдутся ли в нем неимоверное терпение, холодная рассудочность и мастерство интриги? Ощутит ли грань между дозволенным и преступным?
      Но что-то подсказывало: этот будет, будет мстить.
      Опыт говорил Дроздову, что назначение Севастьянова бухгалтером в представительство холдинга в Сингапуре может быть и чьей-то игрой. Дроздов опять вспомнил Ефима Шлайна. Неужто полковник экономической контрразведки приложил руку к назначению бухгалтера? Нет, не получается... Во-первых, Севастьянов в кадрах спецслужбы не состоит, и во-вторых, на сотрудничество с органами не пойдет, потому что никогда и раньше на это не шел, хотя осторожные подходы к нему делались.
      Но все равно, чью-то игру исключать не следовало.
      Дроздов ещё раз обвел шариковым карандашом свою загогулину и отправился наливать себе кофе. Наклонившись над кофеваркой, увидел в окне, что сингапурский бухгалтер и Клава Немчина снова объявились на веранде у входа в посольское здание. И о чем им разговаривать?
      - Не верю я ни в какие случайности, - говорил в это время Севастьянов Клаве.
      Ее глаза, губы, вся она, облепленная под сквозняком из посольских сеней просторным льняным платьем, была перед ним. Протяни руку - и дотронешься.
      - Мы можем встречаться в этом городе, - сказала она твердо.
      - Может, предложишь сбежать с тобой в Новую Зеландию? Здесь близко... Думаешь, о чем ты говоришь?
      - Действительно, не думаю. Но и в Новой Зеландии назначают свидания...
      - Вон идет твой муж, - сказал Севастьянов. - Кого ты собираешься обманывать - его или меня?
      - На Волге ты так не рассуждал. А я тебе таких вопросов не ставила...
      - Севастьянов! Привет! С приездом в достославный Бангкок! - сказал её муж. - Что там мне прислали?
      - Имею от Семейных передать конвертик и просьбишку насчет бриллиантов для диктатуры сексуальных меньшинств, - сказал он почти грубо. - Вообще-то он меня просил купить, потом отдать вам для отправки, да я подумал, что женщина с этим справится лучше, вот прошу Клаву...
      Ходили сплетни, что Семейных "голубой".
      Немчина склонил с высоты своего роста голову над ними, улыбнулся одними губами.
      - Сделаем... Могу сразу и в гостиницу отвезти. Где вы на постое?
      - "Амбассадор", - сказал Севастьянов. - Комната шестьсот восемьдесят шесть...
      5
      Увидев юнкера военно-морского колледжа, капитан контрразведки генерального штаба Супичай кивнул в сторону своей каморки. Он продержал там стажера две минуты одного перед столом с пишущей машинкой и бланками протоколов, помеченными сверху знаком "гаруды" - священной птицы, символизирующей достоинство и честь Таиланда. Потом капитан вошел сам, но не сел. Распорядился начинать доклад. Он прохаживался за спиной стажера, отметив, что стрижка юнкера выглядит вполне гражданской.
      Рассказ изобиловал подробностями. Но капитан не прерывал. Не юнкеру решать, что существенно в его наблюдениях, а что нет.
      Для ведения слежки за "объектом" стажер выбрал провинциальный костюм. Просторная домотканая рубаха скрывала широкую грудь и натренированный пресс живота. Штаны с пузырями на коленях не привлекали внимания. Но кожаные сандалии, хотя и заношенные, не могли принадлежать человеку с крестьянскими ступнями. Обувь полагалась бы резиновая, подешевле.
      - Что вы пили, когда сидели в забегаловке?
      - Кофе, господин капитан.
      - Посмотрите на свои ноги и спросите себя: что бы я подумал, если бы увидел человека, пьющего кофе, с такими ступнями? Вы ответите: я подумал бы, что это хвост. Следовало заказать рис с овощами, либо пиво со льдом, либо уж мороженое... Человек с окраины или деревни не станет тратиться на кофе. Для него кофе не праздник и не обыденность, кофе для него ничто. Человек выбранного вами обличья попотчует себя в городе пивом или мороженым... К костюму нужны резиновые шлепанцы, но обуйте уж кеды. В шлепанцах, если понадобится, далеко не сбегаешь... Итак?
      - Женщина прибыла и уехала на "тук-туке". Имела пакет с маркировкой универмага "Новый мир", который на Балампу. Красного цвета. Это сегодняшний цвет, я проверил. Они выпили пепси, после чего объект расплатился. Они вышли, взяли такси и там поцеловались. Такси отвезло их в "Амбассадор", номер 686. Окно во двор. Резервирование было сделано электронной почтой из Москвы. Все, господин капитан.
      - Почему они целовались в машине?
      - Думаю, чтобы не делать этого на людях, господин капитан. А в машине на заднем сиденье они остались наедине.
      - Европейцы свободно делают это на людях, юнкер. Если им не нужно скрывать свои отношения. Двое не стеснялись, как это сделали бы вы с подружкой, а остерегались. Они желали сохранить свои отношения в тайне. Работайте в этом направлении. Не навязчиво. Пока я ничего не вижу. Просто набирайте факты. Главное, присматривайтесь: нет ли у вас конкурентов из какой-либо другой... службы, особенно зарубежной. Это понятно?
      - Понятно, господин капитан.
      Юнкер сделал поворот кругом. Работа не обещала быть тяжелой.
      Севастьянов лежал, вольно разбросав руки по траве. Перевернулся на живот и увидел далеко внизу, в котловане, ползущую по насыпи зеленую змею электричку. Ее единственный глаз - прожектор - светил против солнца. Стояла ясная, ветреная и холодная погода.
      С этим ощущением он проснулся и вздрогнул.
      - Мне пора, Лева, - сказала сидевшая над ним Клава. Белые полоски, оставленные купальником, выделялись на загорелых плечах.
      Случаются такие дни, когда просыпаешься себе на горе. С ощущением непоправимого несчастья. Зачем он откликнулся на её звонок из универмага? Сорвался, примчался, ничего не соображая от волнения, в забегаловку на Рачждамнен-роуд, привез её в гостиницу.
      Зазвонил телефон. Лев перекатился по широченной кровати к аппарату.
      - Пожалуйста, говорите, - сказала телефонистка. Потом включился, прокашлявшись, человек, для которого английский вряд ли был родным языком. - Господин Севастьянов?
      - У телефона, - ответил Лев, чувствуя, как струя прохладного воздуха, бьющая из кондиционера, упирается в спину между лопатками, а солнце, пробив задернутые жидкие занавески, слепит.
      Клава наклонилась, мазнула Льва губами по щеке и, перешагнув ворох его и своей одежды на полу, семеня, ушла в ванную, на ходу зашпиливая волосы.
      - Говорит Лябасти, Жоффруа Лябасти-младший, Индо-Австралийский банк. Приветствую вас в этом городе!
      - Приветствую вас, господин Лябасти, рад вас слышать. Большое спасибо, что позвонили...
      - Вы не располагаете временем сегодня около шести пополудни? Мы могли бы встретиться в нашем отделении на Уайрлесс-роуд. Полагаю, переговоры не помешают нам потом вместе отужинать?
      Клава появилась из ванны, сбросила полотенце, присела на кровать. Прикрыла собой от кондиционированного сквозняка. Лев почувствовал, что она открыла флакон с духами.
      - Договорились, - сказал Севастьянов.
      Часы на столике возле кровати показывали три пятнадцать.
      Севастьянов положил трубку, но не оглянулся, слушая, как Клава шуршит платьем. Вновь пронесся аромат её духов. Стал острее. Она наклонилась.
      - Я пошла. Утром позвоню... Ничего не говори.
      Он и не собирался.
      Однажды они ездили в Таллинн ночным поездом и перед рассветом увидели овальное зарево. Проводник объяснил: отражение озера Юлемисте. Но они не поверили. А следующим вечером, уже в городе, в северной части неба опять появился серебряный овал, тронутый пятнами черных облачков... Запомнилась красная лампа над аптекой на углу Ратушной площади, собака-попрошайка, крутившаяся под ногами людей в узких пальто возле позеленевших каменных ваз у бара "Каролина".
      Эти детали, вернувшись в Москву, он рассказывал Ольге в ответ на её распросы про командировку через час после того, как расстался у Ленинградского вокзала с Клавой...
      Не хотелось думать, как теперь, вернувшись из "Амбассадора", Клава будет изворачиваться и врать Немчине. Ложь могла войти в его жизнь. Но эта ложь марала только его. Он лгал один. Теперь врала и она, грязь ложилась на Клаву тоже, в этом-то и заключалась для Севастьянова суть непоправимого несчастья, случившаяся катастрофа. С той же злостью, что и на затянутой льдом Волге, он думал, сколь расчетливо и практично она устроила их встречу в Бангкоке.
      Вдруг Лев устыдился своего озлобления. Какая разница, расчетливая ложь или вынужденная? В обоих случаях - ложь.
      Оставляя мокрые следы на малиновом ковре, он вернулся из ванной к зазвонившему телефону.
      - Господин Себастьяни? - спросила женщина.
      - Моя фамилия Севастьянов, через "в" и в конце тоже "в", если позволите...
      - О! Прошу прощения, господин Севастьяви... Теперь верно? Господин Лябасти-младший просил сообщить... Я - Нарин, помощник господина Лябасти-младшего. За вами приедет автомобиль к пяти тридцати в гостиницу. Водитель будет дожидаться у входа. Его зовут Випхават. Спасибо, до свидания.
      Попугаи в вольерах расшумелись перед закатом. Опять гремел гром, обрушивался ливень, дробно отзывалась кровля. Гвалт затих на минуту, но один какаду продолжал упорствовать, изображая захлебывающуюся водосточную трубу.
      Привратник в синей ливрее с золочеными пуговицами спросил:
      - Господин Себастиан?
      Водитель в кителе, сняв картуз, открыл дверцу "ситроена".
      Сигналя свистком, приклеившимся к сухим от жары губам, охранник с дубинкой в ременной петле, втиснувшись между бампером "вольво" и ржавым крылом сундукоподобного "лендровера", буквально телом придержал поток машин в крайнем ряду на Сукхумвит-роуд. Водитель "ситроена" вильнул в брешь. Можно было бы выключить мотор. Сомкнувшееся стадо пестрых автомобилей выволокло бы само по себе, подталкивая, к центру.
      Севастьянов открыл на коленях папку с условными буквами, означавшими "Отношения Индо-Австралийского банка с Амосом Доуви". Досье не относилось к служебным бумагам, конторе не принадлежало. Подшитые листы заполнялись в разное время Петраковым.
      Страница первая. "Амос Доуви."
      "Находится в гонконгской тюрьме Стенли. Отбывает десятилетний срок за мошенничество. Обратился к правительству США с прошением о поддержке своего ходатайства о досрочном освобождении. Обращение отправлено в Вашингтон через американское генконсульство в Гонконге. Ссылается на соглашение британского правительства с правительством США о взаимной выдаче преступников. Угрожал канцелярии британского губернатора территории - до передачи Гонконга континентальному Китаю - иском о возмещении материального и морального ущерба. Четыре года назад.
      Бывший почтовый служащий. Состояние нажил на бирже. Преступление, за которое отбывает наказание, состоит в тайной перепродаже акций внутри собственной финансовой компании "Мосберт холдингс", а также в ведении фальшивых бухгалтерских книг и публикации заведомо ложных сведений о своей компании.
      Источник: публикация в "Бизнес уик" Саймона Маклина (псевдоним Барбары Чунг из "Стрейтс таймс")".
      Страница вторая. "Рассуждения".
      "Четыре года или пять лет назад?
      Если пять лет назад, тогда банкротство Ли Тео Ленга, то есть разрыв с ним "Ассошиэйтед мерчант бэнк" завязан и на компанию "Мосберт холдингс". По той простой причине, что Ли Тео Ленг и Амос Доуви - одна и та же личность. На сингапурском паспорте банкира Ли и гонконгском паспорте финансового эксперта Доуви абсолютно идентичные фотографии...
      Возможный контур воровской операции:
      "Ассошиэйтед мерч. б.", объявив банкротом Ли Тео Ленга, вычеркивает свой долг ему из своих бухгалтерских книг. Деньги, составляющие этот "долг", улетают в неизвестность. Связь этих сумм с именем Ли Тео Ленга разорвана.
      Когда Амос Доуви, он же исчезнувший и объявленный банкротом Ли Тео Ленг, выходит из-за решетки, то принимается "искать" улетевшие суммы, составляющие сто восемнадцать миллионов долларов. Где он будет искать?
      Где бы я искал на его месте?
      В финансовой компании "Лин, Клео и Клео", принадлежащей Клео Сурапато. Компания является маткой по отношению к "Ассошиэйтед мерчант бэнк". "Лин Клео и Клео" также имеет пакет акций Индо-Австралийского банка. Бангкокское отделение Индо-Австралийского банка (директор Ж. Лябасти, сын крупного сингапурского дельца) по поручению "Лин, Клео и Клео" выступает гарантом по сделкам "Ассошиэйтед мерчант бэнк".
      Вывод: это - круг, в котором растворились 118 млн., потерянные мною (рекомендация Доуви) в виде займа Ли Тео Ленгу, гарантированного Индо-Австралийским банком по поручению "Ассошиэйтед мерчант бэнк".
      Итак - Клео Сурапато?
      Не доказать пока..."
      Севастьянов закрыл папку.
      Теперь доказывать к тому же запрещено генеральным.
      Севастьянов достал из портфеля блокнот с перечнем вопросов, которые, по поручению Москвы, он должен был задать Индо-Австралийскому банку. Вопросы стандартные и довольно глупые в условиях всеобщих невозвращений долгов в России - об условиях сотрудничества в кредитовании совместных предприятий, в особенности экспортно-импортной фирмы с неограниченным списком товаров. Задание пристрелочное, скорее техническое. Оценив поставленные вопросы, Лябасти-младший не захочет говорить об Амосе Доуви. Узость севастьяновских полномочий банкир ощутит немедленно.
      А если начать с петраковских забот?
      Шофер в картузе вежливо хихикнул, привлекая внимание.
      - Да? - спросил Севастьянов.
      Рука в белой перчатке описала полукруг в сторону переулка Нана, населенного палестинцами и ливанцами. Стены покрывали арабские вывески. В густеющих сумерках по спаянным в форме сердца неоновым трубкам переливался малиновый огонь. Сердце обрамляло девушку с букетиком хризантем, сидевшую на высоком табурете. Ридикюлем она прикрывала синяк на коленке. Зеленоватая вывеска оповещала - "Почему бы и нет?"
      - Вполне красива, Випхават, - сказал Севастьянов. И хохотнул, как научился у китайцев в Сингапуре. Кроме пустоты и цинизма, за этим смехом ничего не скрывалось.
      Водитель поклонился зеркалу заднего вида. Севастьянов усмехнулся. Его реакция будет доложена. В особенности, то, что запомнил имя шофера. Белым обычно такое не под силу. Черточка, как говорится, к психологическому портрету.
      Жоффруа Лябасти переминался перед зеркалом шкафа в крохотной комнатушке, примыкавшей к его кабинету. В зеркале с интервалами в полсекунды билось отражение мигалки над автостоянкой сервисного центра "Тойота" под окном. Мигалку установили с полгода назад и, когда её иной раз выключали на ночь, Жоффруа не спалось, если он оставался здесь до утра на узкой кушетке. Он был психом, в мать, спокойствие вызывало в нем страх. Комнатушка называлась на французский лад "гарсоньеркой", кроме уборщика в неё никто не допускался. Неписаное правило: частная жизнь остается потайной даже в банке... Это, вероятно, было от отца, на которого тоже находили припадки уединения. Правда, в таких случаях Лябасти-старший отлеживался в логовах, разбросанных по гостиницам от Бангкока до Канберры.
      Жоффруа остановил выбор на белом пиджаке в серую полоску, синей сорочке, черных брюках. Галстуки в семье носили темных оттенков и непременно трикотажные, плебейские, прихоть отца. Возможно, чтобы досадить матери, генеральской дочери, тоскующей не столько по Парижу, сколько по светлым шелковым одеждам Сайгона, называющегося теперь странным словом Хошимин. Кажется, таково было имя ведущего в тех краях марксиста.
      До встречи с бывшим марксистом из Москвы оставалась четверть часа. В том, что Севастьянов правоверный коммунист, сомневаться не приходилось. Согласно справкам, рассылаемым информационными агентствами для банков, российские финансисты в прошлом и настоящем - красные шишки. Иначе откуда бы у них водились деньжата?
      Жоффруа завернулся в шелковое кимоно. Дернув за шнурок, опустил шторы. Вдавил клавишу, запустив электронную защиту компьютера. Какие-то импульсы, природа которых оставалась доступной пониманию лишь дяди Пиватски, предупреждали перехват сведений при вызове их на экран из электронной картотеки Индо-Австралийского банка. Что же за спиной у русского с корсиканской фамилией? Жоффруа набрал код допуска в банк данных.
      Когда в веренице малозначащих сведений на экран выплыла фамилия Петракова, его сделки с "Ассошиэйтед мерчант бэнк" и преследование по суду Амоса Доуви, знакомство с Клео Сурапато и связи с Индо-Австралийским банком, стало ясно, что можно и промахнуться, недооценив собеседника. Требовалась основательная подготовка.
      Жоффруа включил "глаз" телекамеры, установленной в операционном зале.
      На экране, вмонтированном в панель рядом с компьютером, возникли подголовник кресла и стол старшего бухгалтера. У стола в кресле, ожидая подпись на кассовом ордере, томился китайский джентльмен в линялых трусах, майке и шлепанцах. Он прижимал к животу четыре или пять пачек гонконгских долларов, стянутых резинками. Старинный клиент, который не доверял чекам, вообще не доверял никаким бумажкам, кроме дензнаков, и менял валютную наличность на наличность... У прилавка кассира бородач с сигарой, французский консул, и прилетевший из Парижа бледный, с синяками под глазами, полицейский комиссар в темном костюме, похожий на де Голля, перебирали пачки счетов. Откладывали те, что были подписаны контролером, выбросившимся с восьмого этажа четыре дня назад. Странная смерть, растрат за контролером не осталось... Впрочем, в Бангкоке некоторым фарангам, как азиаты называют белых, на роду написано выброситься или быть выброшенными с балкона высотки. Если человек отправился в Азию, как говорит дядя Пиватски, не исключено, что он отправился именно за смертью и не нужно искать иных объяснений. У всякого на шее невидимая петля - с датой, когда эта петля затянется. Карма. Судьба...
      Куда же запропастился бухгалтер?
      Жоффруа снял трубку телефона внутренней связи. Набрал 02.
      - Слушаю, шеф, - сказал старший бухгалтер.
      - Через десяток минут привезут русского. Если к этому времени я не появлюсь внизу, встретьте его, пожалуйста. Скажите, что я ненадолго задерживаюсь. Поговорите о чем-нибудь. Так, вообще... О московских долгах, например. Для разогрева.
      Бухгалтер молчал. Это, во-первых, означало: зачем меня учить, молодой хозяин? И во-вторых: ваш отец, молодой хозяин, появляется на деловых свиданиях пунктуально. Не исключалось, что отец предоставил этому китайскому педанту канал контроля за выходом его, Жоффруа, личного компьютера на базу данных и бухгалтер видит на своем экране, чем интересуется директор отделения. Поэтому Жоффруа не клал трубку, ждал хотя бы формального изъявления послушания.
      - Будет исполнено, патрон, - сказал бухгалтер.
      Он носил прозвище Крот, поскольку обитал в подземном, грунтовом мире Индо-Австралийского банка, высовываясь на поверхность лишь в исключительных случаях. Такие случаи на жаргоне служащих банка классифицировались как "явление привидений". Это значило, что в операционном зале объявлялись фигуры, выпадавшие из системы нормальных финансовых операций, ими-то и занимался исключительно Крот. Гонконгский миллионер в нижнем белье и полицейский комиссар в пиджачной паре из Парижа входили в этот разряд. Ожидавшийся московский гость, пожалуй, тоже.
      Крот, обретаясь в подземельях, обладал обостренным чутьем на любые отклонения от нормы, проявлявшиеся на поверхности, в реальной жизни. Изощренный, "скользкий" финансовый документ, даже сваренный из подлинных цифр, непременно застревал на его столе. Эта прозорливость имела объяснение. Банковские агенты и биржевые маклеры, то есть "ребята горячих денег", как называл их дядя Пиватски, поговаривали, будто бухгалтер имеет собственных "кротов", роющих на недосягаемых глубинах чужих замыслов повсюду в мире, благодаря чему и обваливаются любые хитроумные подкопы к деньгам отца, его "старинного друга" Клео Сурапато и "боевого товарища" дяди Пиватски. При этом успешно прокладываются сапы к чужим денежным средствам.
      Жоффруа набрал сингапурский номер такого "крота". Услышав в трубке знакомый голос, он с сожалением подумал, что приходиться слышать его только по делу.
      - Барбара? Это говорит парень, который пять лет назад набрался наглости сказать ведущей финансовой пифии в клубе журналистов исторические слова: "Весна, мадам, и поэтому неимоверно хочется познакомится с совершенно нескромной особой".
      - А что ответила газетная зануда?
      - Она ответила: "А также с каким-нибудь бездельником, чтобы сбежать от этих умников на свежий воздух поиграть в крикет".
      - И тогда бездельник призвал: "Мадам, примерим наши намерения!" Какие они у тебя сейчас, Жоффруа?
      - Барбара, меня интересует подоплека дела Амоса Доуви.
      - Ах, русские!
      В голосе Барбары ему послышалось оживление.
      - Отчего энтузиазм? - спросил Жоффруа.
      - Русские, как говорят некоторые, в том числе и Доуви, не считают денег. У меня же такое ощущение, что эти ребята вдруг начали их недосчитываться. Вот и твой звонок... По правде говоря, я ждала... то есть жду из Бангкока другого звонка. Как раз от русского. Но это не к делу. Ты напомнил мне о весне...
      Она назвала Жоффруа код выхода на банк данных, которые его интересовали.
      - Ты так щедра, Барбара. Спасибо большое!
      - Только потому, что мы чуть было не стали родственниками, Жоффруа.
      - Ты пыталась купить акции нашего семейного банка?
      - Была на пути к тому. Несколько часов назад твой отец сделал мне формальное предложение...
      Она отключилась.
      Жоффруа дважды сбивался с порядка, в котором следовало набирать цифры закодированного телефона в Сингапуре с выходом в информационные запасники газеты "Стрейтс таймс".
      Отец предпринял странный и неожиданный шаг. Странный и неожиданный...
      Деловой расчет исключался. Тогда - возрастная дурь? Блажь провести остаток жизни вместе с элегантной, умной, обаятельной и загадочной метиской? Несколько лег сексуальной агонии в объятиях красавицы и - пропади все пропадом?
      Жоффруа минуты две читал и не понимал вызванного на экран текста. Заставил себя сосредоточиться. На мониторе компьютера мерцали строки:
      "Барбара Чунг, доверительно тем, кого это касается.
      Мой источник из Вашингтона. Попытку российской внешней разведки прибрать к рукам калифорнийские банки, в которую вовлечен бывший сингапурский делец Амос Доуви, едва удалось сорвать принятием соответствующего закона. Два демократа от Нью-Йорка, а именно сенатор Дэниэл Мойнихен и член палаты представителей Чарлз Шумер, выступили с законопроектом. Он стал откликом на сообщение о потрясающей операции русской внешней разведки. О самой этой операции пронюхали журналисты "Нью-Йорк таймс". Законодательную инициативу поддерживает управление контрразведки, входящее в ФБР. Управление и стало источником сведений для публикации.
      Согласно "Нью-Йорк таймс", российский агент попытался скупить акции трех банков в Северной Калифорнии и подбирался к четвертому. Агент осуществлял часть плана русских по проникновению в коммерческие и технологические секреты.
      В настоящее время в США нет препятствий для покупки иностранцами четверти акций финансовых или банковских компаний, что равносильно фактическому приобретению их в собственность. В законопроекте предусматриваются требование о предоставлении в этом случае сведений относительно национального происхождения средств покупщика и наказание за ложные данные.
      Проведено расследование, из которого следует, что контрразведывательным службам США подкладывается следующая версия.
      Некто Амос Доуви вознамерился приобрести акции нескольких американских банков. Средства на это он получил в виде кредитов от представительства российской холдинговой группы "Евразия" в Сингапуре. Фактическим распорядителем кредитов является Петраков, генерал бывшего КГБ, ныне высокопоставленный оперативник службы внешней разведки России. Сначала Доуви перевел полученные им лично от Петракова 118 миллионов долларов в Панаму, где открыл счет в "Пасифик Атлантик бэнк". Оттуда он отправил эти деньги в "Юнион бэнк", Нашвилл, штат Теннесси. Приехав в Нашвилл, Доуви перевел свои миллионы в Сан-Франциско. Появившись в этом городе, он и развернул операции по скупке акций "Пенинсула нэшнл бэнк", "Ферст нэшнл бэнк оф Фресно", "Тахо нэшнл бэнк" и "Камино Калифорниа", выдавая себя за нашвиллского дельца.
      Затем - арест Доуви в Сан-Франциско по розыскному запросу из Гонконга, его побег из-под стражи и повторный арест в Лондоне с последующим судом.