Глава двадцать первая,

в которой приятели рассуждают об искушении злом и о театральности злодейства

– Черт-баба, черт-баба… – задумчиво повторял Писатель, и Парфен понял, что у того рождается мысль.

– Черт… расписка… вечный сюжет, – бредил Писатель наяву. – Вот что, братцы! Собираясь злодействовать над злодеями, мы лишаем себя удовольствия театрализовать это дело! Пусть тот, кому мы дадим эти тысячи, напишет расписку, как жена твоего, Змей, брата.

– Гадина, что сделала с человеком!..

– Но расписку такую: я, имярек, продаю душу черту за две тысячи долларов.

– Не маловато? – спросил Парфен, как бы что-то мысленно прикидывая.

– И за доллар продадут! – успокоил Змей, и Писатель благодарно улыбнулся ему за поддержку.

– Едем к одному человечку! – сказал он.

Глава двадцать вторая,

в которой друзья едут к одному человечку, с которым Писатель когда-то учился в Литературном институте; человечек этот, по кличке Гений Недоделанный, с самого начала учебы приобрел вид учителя и мэтра, высокомерно поглядывая на остальных: Гений слишком был уверен в их бездарности; прошло время – и из всех тех, кто собирался стать писателями, писателем стал лишь Писатель да еще пара штук выпускников Литинститута, а один так очень успешный, много издающийся, лауреат премий, в том числе зарубежных, лидер новой прозы, по мнению некоторых критиков; но Гений, сам за это время не опубликовав (и, по некоторым источникам, не написав) ни одной строчки, продолжал презирать тщедушные творения и Лауреата, и Писателя (Писателя еще и потому, что волею судеб был его земляк и проживал сейчас в том же городе), нашего Писателя снобизм Гения возмущал и раздражал всегда, при этом ему даже не доказать хотелось что-то, не признания Гения добиться (это было абсолютно невозможно!), ему хотелось его по-человечески уязвить, но не знал, чем; Гений вообще казался неуязвимым, в том числе и в смысле быта, снисходительно проживая то с одной, то с другой молоденькой красоткой из числа почитательниц его таланта (что Писателя тоже возмущало), жил на их деньги, а в последние годы, когда девчонка бедная попалась, существовал на средства от продажи «Гербалайфа»

Гений встретил друзей не здороваясь, без удивления, провел в комнату, не познакомил с подругой своей, которая лежала на диване с книгой – и читать не перестала.

Писателю не терпелось.

– Здравствуй, Гений Недоделанный! – сказал он.

– Привет, – сказал Гений.

– Я пришел к тебе по делу.

– Неужели?

– Вот деньги, две тысячи долларов! Я хочу дать тебе их.

(Вышколенная подруга Гения даже ухом не повела, как лежала, так и лежала. И зевнула даже.)

– За что?

– Мы проводим некий эксперимент, – торопился Писатель.

– Это хорошо. «Кюммелю» хочешь?

– Нет.

– Дело твое.

Гений налил себе из изящного графинчика в темный стакан какого-то напитка и со вкусом стал пригублять.

(– «Кюммель» – это что? – спросил Змей тихо Парфена. Тот толкнул его локтем. Он сам не знал.)

– Продолжай, продолжай, – поощрил и разрешил Гений.

– Я даю тебе деньги. А ты пишешь расписку. Что ты продаешь свою душу черту за эти деньги. Согласен?

– Занятный эксперимент. Что ж, я готов.

Гений сел за стол и на чистом листе бумаги написал требуемую расписку.

Писатель схватил ее.

– Ты не написал сумму! Две тысячи долларов! Прописью!

– Извини.

Гений дописал.

Потом взял из рук Писателя пачку банкнот и стал аккуратно рвать ее своими артистическими пальцами.

Подруга все так же читала.

– Видишь ли, друг мой, – сказал Гений офонаревшему Писателю, бросив обрывки на пол, – твой эксперимент глуп и пошл, как все, что ты делаешь.

– Ты не читал ни одной моей строки!

– Это и не обязательно. У тебя на лице все написано. И черновики, и чистовики. Ты бездарен.

– А ты гений?

– А я гений, – спокойно сказал Гений. – Потому что я в душе своей давно уничтожил все категории, все те системы координат, на которых базируется человеческое сознание. Ты говоришь: продать душу. А что такое – продать? И что такое душа? Ты говоришь: черт. А что это такое? Ты говоришь: расписка. А что это? Ты говоришь: деньги. Не понимаю!

– А жрешь на какие шиши? – неприязненно спросил Змей. Ему казалось, что он знает таких людей. Есть в их среде человек по кличке Трехголовый (хвастал, что у него три высших образования), тот тоже орет все время, что презирает материальное как факт и как философию, но, между прочим, где выпить на халяву, он чует своим носом и фактически, и философски. Едва соберутся мужики и бутылки не откроют еще, глядь – его тощая трехголовая фигура уже маячит поблизости.

– Живу на какие шиши? – иронически спросил Гений. – На деньги, конечно! Но дело не в предмете, а в отношении к нему! В моем сознании все становится артефактом! Думаете, я такой дурак, что не понимаю, что на эти две тысячи можно было бы купить много хорошего? Прекрасно понимаю! Но это – не артефакт! А вот порвать их – артефакт! Для меня лично это принесло гораздо больше морального удовлетворения и даже физического, поскольку я ощутил нечто вроде интеллектуального оргазма! А эти артефакты, в свою очередь, преобразуются в стройную систему моего романа «Бездонный колодец»!

– Ты пишешь роман? – спросил Писатель – и даже с уважением: он никак не может избавиться от привычки трепетно относиться к попыткам других людей творчески выразиться.

– Писать? Но разве ты не знаешь, что всякое Слово уничтожает Пра-Слово? Разве ты не знаешь, что пишешь не по чистому листу: нет чистых листов, на каждом уже что-то написано! Замарывая своими закорючками это написанное, ты, может, уничтожаешь великое! А?

Писатель вдруг почувствовал, что Гений в чем-то прав. И ему глупой показалась эта квазидемонская затея с распиской о продаже души черту.

Почувствовав себя победителем, Гений решил упрочить победу.

– Или вот, – указал он на девушку. – Я, как вы это называете, люблю ее. Хотя – по-другому. К примеру, я пью кофе, так? Я же не говорю: «мой кофе»! А если и говорю, то это так, речевой оборот. Кофе – для всех и всем. У меня есть – почему не угостить? Точно так же дико говорить: моя женщина! Точно так же естественно угостить ею других. Многие, кстати, так называемые первобытные народы поступают мудро и инстинктивно подобным образом. Обнажись, котик, – сказал он подруге.

Та обнажилась, что стоило ей небольшого труда, ибо на ней было всего две-три вещи, и лежала гибкая, гладкая, стройная, спокойно глядя в потолок.

– Хороша? – спросил Гений.

Писатель затаил дыхание, Парфен, напротив, громко задышал, а у Змея кадык с бульканьем прошелся по всему горлу.

– Тогда прошу! – пригласил радушный хозяин.

– Но она-то не кофе, ее-то спросить надо бы! – вырвалось у Змея.

– Сейчас она – кофе. А потом этим напитком могу стать я. Сосуществование двух людей во взаимном согласии и уступках – утопия! Необходимая равновесная сменяемость тиранств. В чем-то я тираню тебя, а в чем-то – ты. При взаимном согласии. Главное – чувство равновесия, око за око, зуб за зуб, как говорила мудрая Библия, а не ваш людьми придуманный Новый Завет! Ну? Кто первый?

Друзья не шелохнулись.

– Другого я и не ожидал! Вас ведь трое. О, стадо! Все человечество – стадо! И каждый боится мнения других! Ладно, выпьем, в самом деле, кофе. Котик, расстарайся для друзей.

– Иди ты, – сказала котик, одеваясь и берясь за книгу.

– Это – око за око! И равновесие восстановлено! И гармония торжествует! – сиял наглядностью своей правды Гений. – Ладно, пойду сварю кофе.

Но друзья отказались, заторопились – и ушли.

– Тсс! – вдруг сказал Змей, едва захлопнулась дверь. Он имел поистине змеиный слух и нечто услышал. А вскоре, по мере нарастания силы звуков, услышали и Парфен с Писателем.

– А я не б. тебе, чтобы под каждого подкладывать! – кричала девушка.

– Так не берет никто! Это – артефакт! А вот кофе могла бы сделать, сучка голоногая!

– А он есть у нас? Я чуть не обоссалась от обиды, когда ты деньги порвал!

– Дура! Ты посмотри, как аккуратно порвал! Их в любом банке поменяют, потеряем сотни три-четыре, вот и все!

– А они у нас лишние, эти три-четыре, козел? Гений недоделанный! Что ж ты им не сказал, что твой «Бездонный колодец» из всех редакций и издательств возвращают? (Слово «бездонный», заменив всего две буквы, девушка превратила в многозначительное грубое ругательство.)

– Котик, не тронь этого! В морду дам!

– А по я. н. х., и. е.?

Тут друзья застеснялись и ушли.

Они шли и молчали каждый о своем.

Глава двадцать третья,

в которой Писатель молчал о том, насколько значительна была для его жизни тайна Гения, насколько продуктивно было его соперничество с человеком, ничего не написавшим, но дразнящим возможностью создания великого: надо ведь вообще считать, что мы живем среди гениев, иначе никто ничего не создаст; и вообще для него всегда обидно увидеть мелочность в том, что казалось большим и серьезным, зато какая радость обнаружить великое в малом, зато какое вообще несчастье наткнуться на полную фикцию и жульничество: он чуть не заплакал, когда узнал, что поэт Вирзский, за несколько лет взбаламутивший умы любителей поэзии, объявивших его тем, кто наконец дал русской лире полноценный белый стих, оказался переводчиком с древнего редчайшего языка «балабанди», расшифровавшим несколько папирусов с описанием ритуальных рецептов приготовления человечины, и выдал это за свое (и все в один голос заговорили о феноменальности творчества Вирзского, разъявшего на глазах дух человеческий и создавшего его заново!); читатели, кстати, могут сказать, что таких писателей, как наш добролюбивый Писатель, не существует в современное время, нет, это не так, уж поверьте мне (а доказательства? – так я ж вам говорю!);

а Змей молчал о том,

какие действительно бездонные бездны открываются в людях и их умах: пусть роман этого человека возвращают, но он упорен, он работает, он мыслит, он существует, не боясь сойти с ума, а он вот, Змей, всю жизнь себя бережет – ради чего? – ради беспробудного пьянства! – а ведь оно и есть то сумасшествие, которого он так боялся и которое подкралось с другой стороны; и Змей поражен был этим открытием и решил обязательно начать сочинять пьесу-трагедию под названием «Человечество как воплощенное небытие»;

а Парфен молчал о том,

что девушка эта стройностью похожа на ушедшую от него любовницу; он ведь очень переживал, он искал замены, но все неудачно, а потом встретилась одна, оказалась проституткой, причем фешенебельной, на панели не стояла, к массажным салонам приписана не была, жила одиноко и принимала гостей только по рекомендации предыдущих клиентов, брала она очень дорого, Парфен заинтересовался, долго копил, и вот не так давно посетил ее, и девушка его поразила: после двухчасового общения он почувствовал неподдельный интерес к себе, страсть же была и вовсе подлинной, она долго прощалась с ним у двери, как бы желая что-то сказать и боясь; не влюбилась ли она, подумал Парфен, – и все хотел прийти еще раз, спросить, но все как-то не складывалось; и Парфен сказал друзьям… – впрочем, об этом в следующей главе

Глава двадцать четвертая

Мила

– Ребята, – сказал Парфен, – у нас ведь лишняя тыща есть? Дайте в счет моих денег. Мне тут сходить надо… Это рядом… Подождите, пивка вон в том барчике попейте. А?

Змей и Писатель посмотрели на него и сказали:

– Ладно.

Парфен вошел в один из так называемых престижных домов центра.

Из домофона услышал знакомый голос Милы (так звали девушку – то есть Людмила, и, между прочим, именно таково было имя ушедшей от Парфена любовницы).

Парфен назвал себя.

– Разве вам была назначена встреча?

– Нет, но я… – Парфен замолчал.

– Хорошо. У меня случайно есть свободное время.

А ведь другого не впустила бы! – подумал вдруг Парфен, и предчувствие счастья охватило его.

– Я не одета, проходите! – удалялась Мила в домашнем халатике.

Парфен топтался в уютнейшей изящнейшей прихожей. Немного портил ее листок, хоть и в незаметном месте пристроенный, между электросчетчиком и гардеробным шкафом, но очень уж казенного вида и содержания:

1. Снятие с клиента сапог (ботинок) у порога ……………… 20$

2. Выслушивание слов «курва», «корова», «морда заспанная», а также нецензурных выражений ………………………… 5$

3. Щи горячие со сметаной и стопка водки …………………. 10$

4. Выслушивание обид на жизнь …………………………………… 2$

5. Рассказ по желанию клиента о своей жизни ……………… 2$

6. Стриптиз под прихлопывание и притоптывание клиента ………………. 20$

7. Изобразить баню и попарить клиента (со стоимостью веника) …………………… 20$

8. Основная услуга:

а) в виде «как по телевизору» ……………………………………. 150$

б) в виде «как меня 20 лет назад Маня» …………………….. 150$

в) в том виде, в каком моментально приспичит клиенту (без извр.) ……………………. 20$

9. Туалетные принадлежности, напитки и проч. обговариваются отдельно

10. Особые услуги обговариваются отдельно

11. Членовредительство, хулиганские поступки, садомазохистские действия запрещаются

1. Встреча со словами: «Явился, козел?!» ……………………… 2$

2. Пихание кулаками умываться, а потом в кухню ……….. 2$

3. Картошка жареная подгоревшая с бутылкой пива и словами «На больше не заработал»……………………………………. 5$

4. Выслушивание упреков в свой адрес …………………………. 5$

5. Осыпание клиента упреками, ругательствами и т.п. (по просьбе – с нанесением легких телесных повреждений) ……………………………………………………… 20$

6. Основная услуга (с отказываниями, ссылками на болезни и недомогание, а потом согласие нехотя и выполнение без всяких чувств) ……………………………… 200$

7. См. п.п. 9, 10, 11 Прейскуранта № 1

…………………………………………. 300$

– Я еще в прошлый раз хотел спросить, – сказал Парфен.

– О чем?

– О прейскурантах.

– Многие спрашивают, – слегка поморщилась Мила. – В сущности, если я расскажу, это будет особая услуга.

– Я готов! – полез за деньгами Парфен.

– Успеете. Что вас именно интересует?

– Ну, например. Первые два прейскуранта у вас для так называемых простых людей?

– Что ж, назовем их так.

– Получается, их больше?

– Нет. Просто тем, кто по третьему прейскуранту, не надо ничего объяснять.

– Ясно… А почему выслушивать обиды и самой говорить о себе почти ничего не стоит, а сапоги снять – аж двадцать долларов?

– Очень просто. Я слушаю обиды и думаю о своем, мне это очень легко. Рассказываю о себе – автоматически, тоже легко. Иногда, правда, бывает, разойдусь, так начну расписывать, целый театр, но это ж для меня самой удовольствие, грешно за это деньги брать. Снимать же ботинки так дорого потому, что я это ненавижу. Мужские носки – самый мерзкий предмет на свете.

– Ясно. А почему, извините, «в том виде, в каком моментально приспичит», всего двадцатка?

– Потому что это длится обычно несколько секунд. Я не беру лишние деньги за небольшую работу.

– Ну, по второму все ясно… Хотя… Ведь оба они – это явное пародирование семейных отношений!

– Конечно. Я очень скоро пришла к выводу, что многие клиенты вовсе не желают чего-то феерически нового. Некоторым надо убедиться, что не у них одних жена такая стерва – это я второй прейскурант имею в виду. Некоторым нужна опять-таки жена, но ласковая и добрая – это по первому. А некоторые, если не почувствуют себя в домашней обстановке, ничего не смогут! У них годами сложился стереотип. При этом, сами понимаете, возможны варианты, первый прейскурант вдруг перетекает во второй, второй в первый – и так далее. Но я люблю порядок, четкость.

– Я ничего из первого и второго не припомню. Значит, вы меня по третьему принимали? Это – что?

– Это то, чем мы сейчас с вами занимаемся. В вас какая-то озабоченность, вас тоже обуревает стремление к порядку, тоска о нем, вы спросили о прейскурантах не из праздного любопытства. Я это увидела и решила рассказать. И даже не без удовольствия. Так что вам это обойдется в два доллара. Ибо! – подняла изящный пальчик Мила. – Ничего нельзя делать бесплатно. Это закон коммерции, а я, хотите вы того или нет, занимаюсь коммерцией.

– Да, конечно… Но все-таки, какая загадка в третьем прейскуранте? Почему там ничего не указано?

– О, куда вы! Об этом я никому не рассказываю!

– Я вас очень прошу.

Мила подумала.

– Странно, – сказала она, – но я чувствую, что рассказать о третьем прейскуранте для вас – это как раз начать его выполнять… Клиенты разные. Каждый хочет разного. Некоторые вообще не знают, чего хотят. В лоб спросить: «Чего изволите?» – уличная работа. Я беру дорого, потому что угадываю. За первые несколько минут я должна понять и характер человека, и его наклонности, и потаенные мечты – и так далее. И поразить потом его тем, что – выполнить невысказанные пожелания.

– Просто и гениально.

– Ничего гениального, любая женщина сумеет, если захочет. От меня мало кто хочет только, извините, акта. За этим идут к другим. Но и излишеств задушевного общения тоже не нужно. Ведь приходят иногда те, у кого кроме жены есть и любовница, а то и две. Но там везде ответственность. Связь же со мной – никакой ответственности. И полная тайна. С проституткой тоже нет ответственности, но там только тело. Я же – аманта (так я себя называю), я тело – с душой, я актриса – и хорошая. Абсолютное большинство проституток тоже умеет изобразить страсть, но умный мужчина всегда это знает и, если он уважает себя, не будет иметь дело с ними. Я же, понимаете, именно актриса. Для меня наслаждение заключается не в том, чтобы просто, грубо говоря, удовлетворить клиента, а сделать так, чтобы он поверил в мою страсть. Для этого один путь: самой довести себя до страсти. И очень редко у меня не получается. Обычно я даже люблю того, с кем. На время сеанса. Сложность одна: некоторые жениться предлагают или долгие отношения… Морока, – вздохнула Мила. – Приходится говорить, что я дала клятву никому не принадлежать до тридцати лет.

– То есть… То есть вы в прошлый раз, когда мне казалось…

– Да.

– Потрясающе… А зачем вы мне это рассказали? Ведь актеру, актрисе нельзя на сцене вдруг перестать играть. Вот вы рассказали – и что же? сейчас начнете меня опять охмурять? Но я-то не поверю уже!