- Этот?! - ужаснулся Вавилосов, да и Брон испытал неприятное чувство. Он понимал, что следует верной дорогой, однако избыток мерзости, сопровождавшей его в пути, нет-нет, да и действовал на нервы. Познобшин по-прежнему не был уверен, что преодоление в себе человеческого должно быть непременно связано с откровенно гнусными явлениями.
      - А что такого? - удивилась Ши. - Это Выморков, он же Брат Ужас. Я познакомилась с ним в переходе метро, он там просил подаяние. Прибыл из провинции; бежал от родных мест после того, как менты разгромили секту, в которой он состоял. У них там были странные представления: молились какому-то кровавому чудовищу, головы рубили. Я поняла из его рассказа, что они всей деревней чем-то отравились и спятили.
      Брон озадаченно почесал подбородок. Запущенный, небритый три дня, он сам походил на черта.
      - Ну и зачем он нам нужен, со своим покровителем?
      Ши укоризненно покачала головой.
      - Поди-ка сюда, - приказала она. - Ближе. Еще ближе. Дай ухо.
      Ногти впились в хрящ, бедный мясом; Брон сделал танцевальное движение.
      - Слушай мудрую мамочку, - прошелестела Ши. - Не будь снобом. Выморков изверился, устал, его ничто не греет. Идол, которому он поклонялся, жаден и глуп. Он требует поножовщины и мужеложства. Выморков пытался вести агитацию в городе, но его поймали и предупредили, что если он еще хоть раз откроет рот... короче, он совсем упал духом. Голодает, побирается, ест крыс и собак - что ему за радость быть человеком?
      - Я не против, - начал оправдываться Брон. - Просто я думал, что изгои изгоям рознь. Почему непременно сектанты? Почему не гений какой-нибудь непризнанный, светлый?
      - Потому что гению хорошо, пускай его и гонят отовсюду. Гений с таким, как ты, из одного стакана не выпьет.
      Кашлянул Вавилосов, о котором забыли.
      - Милостивые государи, - пролепетал он тревожно. - Я, соглашаясь вас принять, не рассчитывал...
      Он покосился на окно, за которым Выморков уже беседовал с незнакомым мужчиной лет тридцати пяти, совершенно седым. Мужчина привалился к забору и говорил отрывисто, односложно; губы же Выморкова двигались веско и степенно.
      - Вот и Горобиц, - равнодушно заметила Ши, не обращая внимания на Устина. - Глубоко травмированный человек. Он бы рад остаться человеком, но кое-что увидел... однажды ему кое-что показали... кто он такой там, внутри...
      - Что - тоже с Луны? - осведомился Познобшин.
      - Нет, отсюда... Но он, конечно, предпочел бы Луну.
      Вавилосов стоял с потерянным видом. Тенор пел. Устину вдруг показалось, что он больше не властен ни над патефоном, ни над самим домом. Ему почудилось, что пришли настоящие хозяева. В следующую секунду он хотел возмутиться, но передумал. Его тянуло к Ши. Знаки, которые она ему делала, не оставляли никаких сомнений. Устин краснел, испытывая странную гадливость, от чего вожделение только нарастало. И он, как ни старался, не мог угадать дальнейшего развития событий. Мысли его зациклились на свальном грехе дальше этого фантазия Вавилосова не шла. Но ему хватало и свального греха; два эти слова кружились каруселью в голове, расшвыривая прочие мысли и не являя ни единой картины - какие-то плоские черно-белые фигуры, катающиеся клубком, в котором сливаются лица.
      Выморков тяжело поднялся, повернулся к лесу задом, а к дому передом, и замер, неприятно улыбаясь. Горобиц бросил взгляд на часы и позвонил в звонок.
      Ши булькнула, выплюнула на ладонь кровь и прищурилась.
      - Это мои друзья, - обратилась она к Вавилосову капризным голосом. Но черные глаза глядели весело. Устин увидел, как она, тайком от Брона, подносит палец к губам. - Впусти их.
      Когда Устин, повинуясь, пошел открывать, Ши выложила на скатерть колоду карт, пятьдесят четыре штуки, и выбросила джокера под стол.
      8
      ...Нависая над столом вонючей глыбой, Выморков чинно отпил из блюдца и спросил:
      - Что за ягода?
      - Гонобобель, - немедленно ответил Вавилосов.
      - Похвально, - пробасил пилигрим и покрыл вареньем огромный ломоть хлеба.
      Брон поежился, следя, как исчезает в бороде бутерброд. Рваная краюха, похожая на богато разукрашенную похоронную ладью, нырнула в грот, жадный до подношений.
      Устин занес над стопкой графинчик, но Выморков прикрыл ее медвежьей лапой.
      - Не употребляю, - сказал он рассеянно, привлеченный вареньями и соленьями.
      Ши ковыряла вилкой кусок сыра.
      - Что, Брат Ужас, - усмехнулась она, - плохо твое дело?
      - Угу, - кивнул от, склоняясь над тарелкой.
      - А что же твой небесный покровитель - молчит?
      - Молчит, - прогудел брат Ужас. - Мне б каплю его силы... Бедный я человек!.. Но все мы изменимся.
      Тем временем Брон вступил в беседу с третьим гостем, пришедшим только что. Это был невзрачный молодой человек, чрезвычайно подтянутый и аккуратный. У него было очень бледное одутловатое лицо с узким, почти безгубым ртом; человек назвался фамилией: Холомьев.
      - По-моему, я где-то вас видел, - задумался Познобшин, вертя тупой столовый нож.
      - Это вполне вероятно, - с готовностью отозвался Холомьев. - Наверно, во время рейда. Я исходил этот город вдоль и поперек.
      - Во время рейда? - не понял Брон.
      Ши вмешалась в разговор:
      - На нем наверняка была форма, вспомни. Гимнастерка, сапоги и нарукавная повязка.
      Брон ударил себя по лбу:
      - Точно!.. Такая красная с черным... Я еще подумал, что какая-то новая партия.
      - Пока еще нет, - сказал Холомьев строго и коснулся узла галстука как бы с желанием ослабить, но узел остался, как был.
      - Я тебе скажу, - Ши допила остатки из стакана и подожгла сигарету. Он был членом организации, которая утверждает жизнь активным способом. Забавно, что аббревиатура тоже звучит как "ужас", - она покосилась на Выморкова, который важно хлебал чай. - Они объявили войну мертвецам, а заодно и всему, что с ними связано - похоронным конторам, церковным обрядам, кладбищам... перспективное дело, да?
      - Перспективное, - подтвердил Холомьев. - Но половинчатое.
      - То есть?
      - Я от них ушел, - вздохнул молодой человек, беря двумя пальцами соленую соломку. Откусив, он озабоченно уставился вдаль. - Во первых, к смерти, которую они честят на все лады, приводит именно жизнь. Так что жизнь мне тоже разонравилась. Я хотел бы сделаться энергетическим процессом... бесплотной силой... пустые мечты, я знаю, но... - Холомьев развел руками.
      Брон внимательно слушал. Молодой человек повторял слова Ши. Процесс, и только процесс. Не бренный носитель, но перводвигатель - пусть не самый-самый, пусть дериват...
      - А во-вторых, - продолжал Холомьев, - они там стали трупы есть, так у меня аллергия выявилась. Пошел прыщами, чесался... ну и ушел. Наладил отвальную, сдал обмундирование...
      - Что вы казнитесь, вы и так процесс, - вклинился в беседу седой Горобиц, до сих пор молчавший. Он волновался. - Вы знаете, что там у вас внутри на самом деле? знаете? ...
      - Ну, что? - насмешливо воззрился на него Холомьев.
      - Там... там увидите, не дай Бог, что, - Горобиц стал заикаться и сразу вслед за этим задрожал.
      - Лапа, посиди тихо, - Ши коснулась его плеча, и Брон испытал дикую ревность. Его раздражало, что Ши была на короткой ноге со всем этим... Он задумался, подбирая слово. Присутствие Выморкова подбивало определить их как сброд, хотя и Холомьев, и Горобиц выглядели вполне прилично. Ши выпустила струйку дыма и знаком велела Вавилосову наполнить рюмки:
      - Не трожьте лапу, - попросила она. - Его напугали в доме с привидениями, дали заглянуть в волшебное зеркало. Он долго лечился - да, лапа? Естественно, зря... Его друзья, что с ним ходили, - те вообще наглотались колес, померли. На Волково кладбище свезли.
      - Да? - заинтересовался Холомьев. - Что-то я такое припоминаю... Двойное самоубийство, правильно?
      Горобиц судорожно кивнул и схватился за рюмку.
      - Вот, - удовлетворенно хлопнул Холомьев ладонью, - помню. Взяли мы с группой заступы, краску, лом...
      Вавилосов застыл с графином в руке.
      - Что стоишь? - Ши притворно нахмурилась, топнула ножкой. - Разливай! Сейчас играть сядем.
      Устин помотал головой.
      - Да так что-то... Ну, qui prosit?
      Холомьев взял на вилку маринада и повернулся к Брону:
      - Я слышал, вам надоели некоторые вещи, - сказал он доброжелательно.
      Брон медленно кивнул.
      - Облегчи душу, пархатый, - прогудел Выморков. - Получшает.
      Познобшин схватился за кудри и приподнялся, однако Ши его осадила, напомнив:
      - Что за обиды? Надоело, так надоело. Или соврал?..
      Метнув в сторону незадачливого миссионера возмущенный взгляд, Брон сел и буркнул:
      - Ладно... Но если каждый...
      - И что же конкретно? - перебил его Холомьев во избежание ссоры.
      Тот задумался, посидел некоторое время молча, а после сказал:
      - Спрашиваете, что?.. Ну, конкретно, так конкретно.
      Набрал в грудь воздуха и начал перечислять:
      - Руки, ноги, пальцы, язык, дыхательное горло, коленные чашечки... Мысли, планы, тревоги, мечты, заботы, догадки, надежды, воспоминания... Бульвары, парки, набережные, челны, пароходы, самосвалы, автовокзалы... Николаи, Антонины, Вероники, Севастьяны, Александры, Юрии, Познобшины и Ящуки... Доги, медведи, бараны, стрекозы... Города, поселки, ГВНы, Обрыни, Азия, Африка, Антарктида... Сумерки, рассветы, приливы, луна...
      Выморков внезапно начал отбивать ритм, похлопывая в ладоши. Помедлив, к нему присоединился Горобиц, а вслед за ним и остальные. Темп нарастал, и вместе с ним частил Познобшин, все больше забирая вверх:
      - Кварки, квазары, атомы, протоны, белковые цепи, биотоки, логарифмы, килобайты, силлогизмы, макролиды...
      - Стоп! - ударила Ши. - Достаточно, все довольны.
      Она отбросила прядь ломких волос, перечеркнувшую бескровное лицо, и объявила:
      - Давайте начнем игру.
      - М-мм! - замахал руками Вавилосов и приглашающим взмахом обвел стол. Может, чуть позже?
      - Нет, сейчас, - отрезала Ши. - Иначе все нажрутся. Один Брат Ужас останется в уме.
      Устин погрустнел.
      - А почему обязательно играть? - осведомился запыхавшийся Брон. - Я, если что, только в дурака...
      - И отлично, все будут в дурака, - пожала острыми плечами Ши. - Глупый, это вроде пролога, увертюры. У нас будет что-то вроде психотерапевтической группы. Постепенно раскачаем лодку - и в добрый час!..
      - Изменимся? - с надеждой вскинулся Выморков.
      - Попробуем, - предупредительно возразила Ши. - Если долго что-то изображать, то и не заметишь, как оно прирастет... Мы попытаемся не быть людьми. Ну, понарошку. И на это будем играть.
      - А кем же мы будем? - встревожился Вавилосов.
      - Вот это и будет первой ставкой. Что, в штаны наложил?
      Устин машинально пощупал брючину и плюнул, спохватившись.
      - Плоская шутка... Конечно, я тоже сыграю.
      Брон вдруг заметил, что патефон давно уже молчит. В доме хозяйничали вороватые шорохи и скрипы. Ши взяла в руки колоду.
      - Интересные карты, - Холомьев прищурился.
      Рубашки карт были расписаны подозрительными многогранниками вперемешку с иероглифами. В роли валетов, королей и дам выступали свирепые медведи, коронованные грифы и ундины с порочными глазами; ниже глаз их лица были скрыты чадрой.
      - Откуда они?
      - Не помню. Наверно, в электричке всучили.
      Ши начала сдавать.
      - Каждый загадывает желание, - пропела она. - Кого изображать. Двенадцать сетов - и за дело. Дурака изволохаем, а победитель заказывает масть.
      9
      Козыри были бубны.
      - В простого, переводного? - хмуро спросил Устин Вавилосов. Компания все больше ему не нравилась.
      - В простого, - сказал Брон.
      - Мы люди простые, - объяснил Выморков, извлекая чиненые-перечиненные очки.
      - У кого двойка?
      - Дальше, дальше, - Ши в очередной раз закашлялась и схватилась за грудь.
      - Тройка? Четверка? Пятерка?..
      - У меня шесть, - сообщил Горобиц.
      - Ходи... - Ши, продолжая кашлять, прикрылась карточным веером и замахала рукой. За окном зашуршал дождь.
      Перед Холомьевым шлепнулся лукавый гриф, означавший валета.
      - Ого! - тот шмыгнул носом и выбросил русалку с гребнем.
      - Еще тебе, - Выморков выпустил нового грифа.
      - Медведь.
      - Ведмедь.
      - Туз.
      Туз был глазастый: одинокое око на фоне сердечка. Брон заглянул в свои карты и полюбовался таким же одноглазым крестом. Глаз подмигнул, и Брон помотал головой.
      - Бито.
      Карты Выморкова отражались в очках, можно было подглядеть, но заглядывать в глаза Брата Ужаса никто не спешил.
      - Получите, - Холомьев изящным жестом бросил двойку.
      - Так на что же мы играем? - не унимался Вавилосов.
      Ши уже отдышалась.
      - Я же сказала. Играем на игру. На сценарий. Когда все будут сидеть голые, играется последняя партия, двенадцатая. И выигравший объявляет тему...
      Она выпила водки.
      - Голые? Почему - голые?
      - Ну, надо же сперва подготовиться. Первый десяток партий - на раздевание каждая.
      - Потом облачимся сообразно мыслям, - кивнул Брат Ужас.
      Сердце Вавилосова забилось, атакованное грифом. Думая о Ши, он издал для порядка сомневающийся всхрюк и уткнулся в карты.
      Спикировала черная десятка. Устин пустил ей кровь, бросив бубну. Ему хотелось проиграть первым.
      - Да возьми! - азарт уже начал куриться. Со всех сторон к Вавилосову полетели разномастные птицы. Выморков попытался сжульничать: снова сунул медведя, но обман был тут же замечен.
      Ему погрозили пальцем.
      - Принимаю, - вздохнул Брон. Дела его были неважные, и он раздумывал, что снимет с себя в первую очередь.
      Но проиграл не он, первым в дураках оказался Выморков.
      - Ведмедь! Ведмедь! Ведмедь!.. - он начал лупить карту за картой, но глазастым крестом подавился. - Добре, заголюсь... - пробасил он, оставшись с носом, и через голову стянул чавкающую рубаху. Розовая грудь, начисто лишенная волос, была испещрена красными точками.
      - То клещ, - повинился Выморков и поскреб в животе ногтем.
      Вавилосов смотрел на него с ужасом. Через секунду-другую он нагнулся к Брону:
      - Знаешь, что?.. уведи их всех, как только будет можно. И сам уйди. У меня простыни еще бабушкины...
      Но Ши не дремала.
      - Лапа, раздай пока, - попросила она молчаливого Горобца. - Мне надо отлучиться. Хозяин, где тут у тебя...
      Устин повел ее на двор. Горобиц раскидал карты и, хмурясь, воззрился на густеющие тени. Полуголый Выморков сладко потянулся, зевнул и выдохнул. Холомьев расширил ноздри и тоже нахмурился, вспомнив о чем-то былом.
      Брон наполнил стопку и выпил, ни с кем не чокаясь и никого не приглашая.
      Карты Ши лежали без дела.
      Пятью минутами позже Горобец удивленно взглянул на часы.
      - Обожди, - Выморков заметил его взгляд. - Пускай полюбятся. А то хозяин брезговать начал.
      - А-а, привораживает, - кивнул тот и надкусил сухарь.
      Познобшин сжал кулаки. Он с самого начала знал, что будет дальше, но думать об этом не хотел и тайно мечтал опоить сотрапезников. Этим, правда, все равно было не выкинуть из песни непьющего Выморкова. Брону оставалось надеяться на вкус Ши; он догадывался, что клещи ее не тревожат.
      - Десять сетов, - прикинул Холомьев, чтобы разогнать мучительную тишину. - Нас шестеро. Полное обнажение группы состоится лишь при условии, что каждый дважды останется в дураках и будет всякий раз раздеваться наполовину. Ничего не получится.
      - Получится, мил человек, - возразил Выморков. - Картишки непростые: лягут, как положено.
      - Причем тут картишки, - нервно вмешался Горобиц. - Вот только мистики мне не надо. Я сюда не за мистикой пришел.
      - Неужели? - удивился Холомьев. - А за чем же?
      - Отвлечься, - буркнул седой, барабаня пальцами по картам. Дождь ему вторил. - Побуду сперва тем, потом этим... Только б не таким, как теперь.
      Брон встал из-за стола и начал прохаживаться. Вновь навалилась тоска скорее бы уж вышли дурацкие сеты. Все те же люди, как ни крути, тот же чай, сухари, варенье, все прежний взгляд на небо и землю. Несмотря на выпитое, он был совершенно трезв и старался ни о чем не думать, но, желанию вопреки, в незамутненном сознании возникла ясная картина всего возможного человеческого опыта. Вот так я буду мыслить, так буду видеть, узнаю то, узнаю се - и привет? Нет, невыносимо. Не нужно глубже, не нужно дальше, дайте иные критерии оценки, разрешите отступить и посмотреть, как в Эрмитаже, на чужое свое, измените мне восприятие... поднимите мне веки...
      Послышались шаги, дверь отворилась, и Ши, как ни в чем не бывало, заняла свое место. Следом возник Вавилосов; у него был вид человека, навсегда потерявшего детство.
      - Козыри червы, - Ши откашлялась в кулак и взяла сигарету. - У кого двойка?
      - У меня. - отозвался Устин, глядя в карты и не смея поднять глаза.
      Холомьев подтолкнул к нему водку.
      - Медведь, - объявил Вавилосов.
      10
      Луна
      "... Вот он, многоразовый шаттл "Лаки Страйк". Я иду, размахивая чемоданчиком - то ли космическим, то ли ядерным. Машу перчаткой, изнутри облизываю шлем двоящимся языком. Я сказал, поехали!.. Зажигание, старт. Триумф солипсизма. Я один. Это, конечно, не больше, чем допущение, но поделиться тем не менее не с кем, куда ни глянь. Все принимаешь на веру, всему творец, и последнее - тоже на веру. Беркли отдыхает. Все отдыхают.
      Проворачиваются метеоры, безымянные астероиды. Дана мне власть над всякой тварью. Тварь ли астероид? Властен, не властен, но наречь могу. Астероид Большое Опочивалово, астероид Вонявкино. Малое небесное тело Жабны угрожает Земле. Фильм ужасов: над Парижем расцветает гриб цвета плаща одной моей знакомой. И девушка машет рукой. Глыба стирает с лица Земли Нью-Йорк, вообще всю Америку к свиньям; шурин, когда оседает пыль, смотрит на валун из-под ладони, думает приспособить в дело.
      Звездная пыль, как дым от Ибрагима. Созвездие Ифрита, Туманность Марида, Большая Медведица с ковшиком идет за молоком на Млечный Путь.
      Нет, это я придумываю. Так мне казалось раньше, когда я стоял, изъясняясь в любви к раздевшейся Селене, долго мямлил, и та застегнулась в тучи. Это все осталось за спиной, а может - под ногами. Крутит здесь, однако, вертит, разворачивает. Шаг влево, шаг вправо, не поймешь, какой куда.
      Сейчас разберемся.
      Сейчас увидим, что там.
      Поразмыслив, я решаю быть милосердным. Небесные тела остаются безымянными. В конце концов, они так уродливы, что не заслуживают даже тех названий, что моментально приходят в голову.
      ...Мчусь, как оглашенный, хотя движения не чувствую. Многоразовый корабль - как многоразовый шприц, везет особо цепкую заразу. Зараза мыслит свое, напрягает воображение: что там, про Луну, было?
      Конечно, песня про лунного медведя, который читает вслух сказки.
      Нет, внутренний голос подсказывает мне, что будет немного иначе.
      Там, на луне, "Золотая Ява". Stars and Stripes? Ну, это они сделали зря, придется держать ответ. Медведь, одетый в форму МЧС, сидит верхом на пачке, возвышающейся над острыми скалами. У подножия сигарет - кости Нейла Армстронга, завернутые в фантик скафандра, надпись: "Мишка Косолапый".
      ...По-моему, я вторгаюсь в чье-то око. Сверлю цыганский зрачок - черный космос, целюсь в желтое глазное дно. Скорее всего, великий одноглазый мечтатель меня не замечает. Он и Землю-соринку в гробу видал, не то что меня. Но глаз, конечно, нездоровый, больной - сказывается возраст. Кровь выдохлась, осталась сеть сухих сиреневых сосудов, потерявших эластичность. Неизбежная слепота. Интересно, где заканчивается радужка и начинается глазное яблоко? Может быть, где-нибудь за Плутоном, или дальше. Или ближе кто его поймет, пигмент искажает среду и замутняет взор стороннего наблюдателя. Может быть, второе дно - Юпитер. Какой же, в этом случае, болен глаз? Одно из двух: либо первый усох, либо второй распух от поджимающей раковой опухоли и вот-вот лопнет. А мы - где-то между, погремушка в носу великана.
      Глупое умствование заводит меня в утомительные дали. Я начинаю воображать, что у циклопа не один глаз, и не два, а множество; потом пытаюсь подыскать анатомический аналог пояса астероидов, комет и болидов. Корабль идет на снижение, вздымает пушистую пыль. Чуть не угодили в кратер.
      ...Я выхожу, осматриваюсь. Понятное дело: на дне кратера лежит балясина. За горизонт, на теневую сторону уходит цепочка следов. Я узнаю сапоги живучего шурина.
      В общем, непонятно - как всегда.
      Именно - как всегда. Дышишь, смотришь, вдыхаешь, бурчишь животом - и непонятно. Мне не обязательно понимать, я согласен остаться в неведении, но пусть мне станут непонятны дыхание, зрение и все остальное. Я не покушаюсь на сомнительные секреты, но хочу, чтобы непонятно стало не как всегда, а как не всегда. Как мало с кем бывает или не бывает ни с кем.
      Вздыхаю, от нечего делать навещаю одинокое разрушенное строение, торчащее в полукилометре от шаттла. Это коровник.
      А, все ясно.
      Говорят, что кто-то из лунной экспедиции спятил.
      Ему, наверно, что-нибудь мерещилось, ну и вот.
      Летающая тарелка проносится низко над грунтом, едва не срезая мне шлем. Потом забирает вверх и прячется за скалами. В наушниках трещат помехи, доносится невнятное рассуждение.
      Я плетусь по следу; через каждые сто метров след меняется с сапожного на гусеничный, и обратно. Памятник "Яве" остается позади, медведь медитирует. Желтушечный прах, он же невесомый пепел.
      Да здесь еще хуже, чем в глубинке.
      Убейте - не могу взять в толк, откуда сомнамбулизм. Хрестоматийно влюбленные пары, набережные, Селена, вздохи и грезы. Откуда столь сильная тяга, откуда родство? Вероятно, я слишком тороплюсь с выводами. Здесь должен, обязан быть некий мечтун, генератор массового возбуждения. Передатчик, оживающий в полнолуние. Слепнущее око обращается к далеким адептам, те покрываются шерстью, выставляют клыки... Отправляются на медвежий промысел, истребляют беспечных грибников, заражают деревни и села венерическими болезнями...
      На скале появляется зеленый головастик. Он машет мне сигнальными флажками. Я напрягаюсь, разбираю: "Что ты все брюзжишь, брюзжишь, брюзжишь... " Мигаю, головастика нет. Иду по тракторному следу, мысленно вижу шурина, который залез в кабину лунохода и дымит папиросой. Колея бесконечна, останавливаюсь. Подпрыгиваю - раз, и второй, и четвертый, все выше и выше головы. Напрасно. Действительно - с чего бы мне брюзжать? С того, что здесь неладно... Что-то здесь не то.
      ...Возвращаюсь. Разноцветные искры чертят черное небо.
      Тут я догадываюсь: батюшки-светы, это же Земля. А что до Луны - так вон она в небе, цвета зеленого гонобобеля, с облаками и материками.
      Медведь вдруг запрокидывает морду, беззвучно воет. Он воет на Луну, разрывая озоновый слой.
      Я снимаю шлем, расстегиваю чемоданчик. Вынимаю термос, кулек с пирожками, походную скатерть. Взбрасываю тряпку, и она медленно пикирует в пыль, похожая на ковер-самолет.
      Появляются голоса, их все больше, они все громче. Я не обращаю на них внимания и молча жую, пытаясь проникнуть в лунные секреты... "
      11
      Из всей компании один Устин испытывал неловкость, оставшись голым, как есть. Он сидел напряженный, готовый в любую минуту сорваться и все-таки послать дорогих гостей к дьяволу. Чертовщина зашла слишком далеко. Брон встретился с ним глазами и понял, что еще немного - и все старания Ши пойдут насмарку. Сейчас он их выставит. А что? И уйдут, как ни в чем не бывало. Поднимется, мыча лесные песни, Выморков; Холомьев оденется по-военному споро - кивнет, отряхнется и выйдет; Горобиц, скорее всего, не поймет, что с ним происходит, и двинется к выходу, как автомат, бормоча тревожную скороговорку. И сам он уйдет, это точно, вопрос - куда.
      - Объявляю решение, - Ши постучала ножом о стакан.
      Холомьев вдруг нахмурился и начал искать в паху. Горобиц сосал нательный крестик.
      - Вы, конечно, удивитесь, - продолжала Ши, загадочно улыбаясь. - Но, раз я выиграла, мое слово - закон. И я хочу, чтобы мы сегодня...
      Она замолчала. Брон нервно хлюпнул носом. Выморков важно огладил бороду.
      - ... Чтобы мы сегодня сыграли в людей.
      - Как это? - не понял Познобшин. - Планы откладываются?
      - А какие у тебя планы? Сейчас мы снова оденемся, затопим печку, возьмем гитару... Будем петь, загадывать шарады, танцевать, пить чай... Говорить про то да се, строить глазки, гулять в саду...
      - Ну, слава Богу, - буркнул Вавилосов и потянулся за панамой.
      - Вы рано радуетесь, - заметил ему Холомьев. - Нам еще нужно изволохать дурака.
      Рука Устина зависла в воздухе.
      - Не нужно, - возразила Ши и подмигнула. - Я его уже изволохала.
      Брон, слушая, натягивал брюки, застегивал ремень. Какой-то идиотизм, честное слово.
      Тем временем Вавилосов одевался и лихорадочно решал, как быть. Он не сомневался, что избежал, благодаря нелепому капризу Ши, чего-то страшного. Возможно, она сама испугалась. Он поежился, представляя возможный спектакль, в котором голый Выморков играет нечеловеческую роль. Жаль, конечно, что Брон спятил, но надо действовать, пока не поздно.
      Он подошел к Познобшину и что-то зашептал ему в ухо. Брон вяло вскинул брови, пожал плечами.
      - Да пожалуйста, - сказал он в ответ и обратился к Ши: - Хозяин хочет нас покинуть, собирается в город.
      - Неужели не понравилось наше общество? - участливо спросила та. - А как же мы?
      - Мне, честное слово, очень надо, - Устин приложил руки к горлу. - Я завтра же вернусь. Просто надо... уладить кое-что.
      "Кое-кого позвать", - подумал Устин про себя, надевая пиджак.
      - Но вы оставайтесь! - встрепенулся Вавилосов, как бы спохватываясь. Я вас не гоню! Располагайтесь, отдыхайте. Дом большой, места всем хватит. Только с печкой прошу аккуратнее.
      Он покосился на разбросанные карты, прикидывая, что он увидит по возвращении, если гостям взбредет в голову сыграть еще.
      Однако нельзя задерживаться, надо бежать. Без оглядки, чтобы ветер в уши. Устин посмотрел на часы: он успеет, до последней электрички оставалось сорок минут. Он выскочил в прихожую, накинул плащ, захватил зонтик. Вернулся, чтобы попрощаться окончательно.
      Общество по-прежнему сидело за столом, пять пар глаз пристально следили за домовладельцем.
      - Ну, я помчался, - Устин Вавилосов нерешительно улыбнулся. - Увидимся завтра. Ну, в самом крайнем случае - послезавтра.
      Он не смог заставить себя пожать им руки. Холомьев встал по стойке "смирно" и кивнул отрывисто, по-военному. Брон мрачно поздравил себя с правильной догадкой. Горобиц, не поворачивая головы, тоже закивал, обращаясь к блюду с битыми яблоками. Выморков неожиданно для всех устроил асинхронизм и вскинул пальцы, показывая "викторию". Ши встала, взяла какую-то тряпку, накинула ее на плечи, словно шаль, и отвернулась к окну.
      Вавилосов, пятясь, выкатился.
      Ши смотрела в окно.
      Хлопнула калитка.
      Зашлепало по лужам.
      Выморков поднялся и потянулся.
      - Людьми - так людьми, - крякнул он деловито. - Пойду и я пройдусь. Посмотрел на образа, напоролся на взгляд Спасителя, недоуменно выпучил глаза. Потом поднял с пола дерюгу, оделся.
      - Пройдись, дорогой, - отозвалась Ши равнодушно. - Людей не напугай.
      - Я стороной пойду, - пообещал Брат Ужас.
      Он, громко топая, вышел. Холомьев и Горобиц продолжали сидеть за столом, в чем мать родила. Холомьев неожиданно выпростал ногу, положил на скатерть, тихо засвистал. Горобиц, бормоча раскладывал, пасьянс. Не отрываясь от медведей, он рассеянно заметил:
      - Выгонит нас хозяин, да-а, выгонит... За подмогой поехал.
      - Не выгонит, - отозвался Холомьев.
      Брон, полностью одетый, прошелся по комнате, касаясь то одного предмета, то другого. Вид сидящих за столом действовал на него угнетающе. Неважно, чего им хочется, человекам. Все те же медведи. И, разумеется, Луна - на что же еще так пристально смотрит Ши? Он встал у нее за плечами.
      - Пойдем в сад, - негромко попросила Ши.
      - Что там делать, в саду, - сказал Брон. - Соловьев слушать?
      - В людей же играем, - пожала плечами Ши. - Можно и соловьев. - Она резко повернулась к Познобшину и впилась в него глазами. - Пойдем, - позвала она шепотом. Быстро оглянулась: - Эти пусть посидят. Не обращай на них внимания, они статисты, сумасшедшие. Им уже все равно, что делать, я их набрала для колоды. А ты не такой, ты джокер. С тобой можно разговаривать.
      Брон машинально посмотрел на стол, под которым валялся сброшенный джокер.
      Ши опустила глаза, нервно провела рукой по острым ребрам, поджарому животу. Вложила пальцы в путаный клубок черных колючих волос и резко выпрямила. Холомьев встал, достал из распахнутого шкафа гитару с шутовским бантом, уселся обратно. Испугавшись его песни, Брон согласился на свежий воздух.
      Под ленивый перебор струн они вышли на крыльцо. Сильно похолодало, все вокруг съежилось и подобралось; Познобшин ощутил возбуждение и подумал, что поторопился с одеванием. Смахнув задыхавшуюся лягушку, Ши присела на влажное крыльцо и подперла голову ладонями. Из комнаты послышался романс. Брон тоже сел на ступеньку и положил руку на ледяное бедро Ши. Зрительный зал утонул в темноте, рампа освещала только самое главное: листья крыжовника, смородины, сирени. Лиц сидящих видно не было, остались силуэты, готовые к полному растворению. С крыши срывались капли и падали в накренившуюся дождевую бочку.
      - Хочется в последний раз, - сказала Ши. - Мне уж, наверно, не успеть. Уже не человек, но так не человек, что лучше бы им остаться.
      - А как же инопланетяне? - пробормотал Брон.
      - Да ну, - Ши откашлялась и сплюнула. - Думай, как знаешь. Ты понимаешь, что я опоздала? Понимаешь?
      Познобшин смотрел на нее, пытаясь увидеть по лицу, сердится она или нет, поскольку тон не говорил ему ничего.
      - Но ты - ты можешь успеть, - продолжала Ши. - Я сейчас тебе кое-что скажу.
      Их никто не слышал, но она, тем не менее, подалась к Брону и быстро зашептала ему в ухо. Дошептав, отпрянула, следя за реакцией.