Гитлеровец пришел... Он мог сделать с ней, с Галькой, тетей Ирой, бабушкой что угодно, и никакой защиты от него не было.
      В этот день Галька больше уже не увидела своего любимца петуха.
      - Немцы Ивана съели, - плача, объясняла она потом своей приятельнице, маленькой Любаше.
      А Любаша все боялась, как бы немцы не съели и старого кота Ушастика, мирно дремавшего, свернувшись калачиком, на лавке, возле печки.
      Вдвоем с Любашей Галька перенесла кота в лукошке на кухоньку и прикрыла сверху мешком, уговаривая его не вылезать.
      Теперь ленинградцы и сами старались пореже выходить из дома.
      А войска в деревню прибывали. Оккупанты располагались на постой, занимая лучшие избы. В ветхую избу бабушки Фроси немцы, к счастью, больше не заглядывали.
      Порой в деревне раздавались выстрелы - солдаты стреляли в собак, охотились за уцелевшими курами. Весь вечер до поздней ночи на дороге урчали тяжелые грузовики, слышалась чужая гортанная речь. Тиликали губные гармошки.
      Глава вторая
      Прошла неделя, другая... И вот однажды утром, когда семья собралась за столом, Галька, сидевшая у окошка, вдруг скатилась с лавки и бросилась к Зине:
      - К нам полицаи идут... Прячь меня. Я боюсь.
      - Уже... - Дядя Ваня побледнел. - Так я и знал. - Высокий, широкоплечий, с темными длинными волосами, зачесанными назад, на первый взгляд он казался богатырем, однако впалая грудь и болезненный цвет лица выдавали съедавшую его чахотку. Тетя Ира кинулась было прятаться в кухоньку, но дядя Ваня остановил ее, вскинув свою беспалую руку. - Бесполезно... От них не спрячешься. - И, вынув кисет с табаком, стал закуривать.
      - Не к нам... - успокоил всех Ленька, тоже подскочивший к окну. - Они к Азолиным пошли.
      Тетя Ира, тяжело вздохнув, снова присела на лавку у стены.
      - Зайдут на обратном пути, - предположил дядя Ваня, нервно затягиваясь цигаркой.
      В избе установилось напряженное молчание.
      И тут, словно нарочно, на середину избы вылез Ушастик и, усердно облизывая лапу, стал "замывать гостей".
      - Это еще что?! - застонала тетя Ира и вышвырнула кота за дверь.
      Через несколько минут, громко топая, заскрипели под тяжелыми шагами половицы в сенях, и в избу ввалились двое полицаев с белыми нарукавными повязками.
      - Здравствуйте!.. Гостей не ждете? А мы вот к вам пожаловали... заговорил, видимо, старший из них, лет пятидесяти, темноволосый, с уже тронутыми сединой висками и потому особенно резко выделяющимися смоляными усами на впалом лице.
      Другой, помоложе, белобрысый, молча осматривался кругом.
      Дядя Ваня освободил место за столом, пересел в угол, рядом с сестрой и Зиной.
      - Проводим регистрацию всего населения, всех трудоспособных, - пояснил чернявый, удобно устроившись за столом с тетрадкой и карандашом в руках. Хозяйка дома? - Он оглядел бабушку. - Как зовут? Лет сколько?
      - Ефросинья Ивановна Яблокова, - ответила бабушка. - А лет мне со дня рождения восемьдесят шесть... - И добавила: - Старая уже. Помирать пора.
      - Ничего, поживете еще. Семья у вас большая?
      - Десять сынков и дочек у меня было... - Она взглянула на дядю Ваню: Старшенький... А это... - указала на тетю Иру, - моя младшенькая.
      - Точно отвечай! - грубо прервал ее белобрысый. - Не приписывай чужих к своему семейству...
      - Эх, Чиж, - пожевав губами, с укоризной произнесла бабушка, ничего-то ты не смыслишь, хотя и наш односельчанин. Надел белую повязку, нацепил кобуру, а как был недотепой, так и остался. Кого же я приписываю-то?
      Белобрысый, которого бабушка назвала деревенским прозвищем, было вспыхнул, схватился за кобуру револьвера, но под успокаивающим взглядом другого полицая остыл.
      Зина удивилась. Бабушка держалась с полицейскими очень свободно, очевидно нисколько не боясь их. А Зина очень боялась. Она впервые так близко видела этих предателей и старалась понять: что же это за люди?
      Теперь черноусый полицейский глядел на дядю Ваню.
      - Как звать?
      - Иван Яблоков, - неохотно пробурчал дядя Ваня.
      Полицейский, записав, выжидающе глядел на него.
      - Сорок два года... - добавил дядя Ваня, положив на колени свои изувеченные руки.
      Зина не сомневалась, что полицейский спросит, где дядя Ваня потерял пальцы. Но полицейский, только мельком взглянув на его руки, сделал какую-то отметку в своем списке и уже строже спросил:
      - Вы же не местный? Откуда прибыли?
      - Как же не местный!.. - заспорил дядя Ваня. - Здесь, в деревне, я родился и вырос... - Из Ленинграда приехал с дочкой, к матери, на лето. И вот... застрял.
      - А где в Ленинграде работали?
      - На машиностроительном заводе.
      - На Путиловском? - вдруг переспросил другой полицейский.
      Очевидно, кто-нибудь из соседей уже сообщил им.
      - Кажется, так раньше назывался, - слегка растерявшись, неохотно признался дядя Ваня.
      - Ты говори правду, - предупредил его Чиж, - ежели преждевременно на тот свет не хочешь попасть.
      - Я и говорю правду.
      - Кто в Ленинграде остался?
      - Жена и две дочери-школьницы, - ответил дядя Ваня, тяжело вздохнув и крепче прижимая к себе Любочку.
      Записав дядю Ваню, усач полицейский обратился к тете Ире:
      - Ваша фамилия, красавица?
      - Ирина Езовитова, - заметно волнуясь, ответила тетя Ира.
      - Сколько лет?
      - Тридцать четыре.
      Усач полицейский не зря назвал тетю Иру красавицей. Среднего роста, стройная, со слегка изогнутыми бровями, с длинными густыми темно-русыми волосами, лежавшими волнами на плечах, а теперь небрежно собранными на затылке, она выглядела значительно моложе своих лет и была очень хороша собой. Зина отметила про себя, что тетка умолчала о том, что из Ленинграда она не сразу попала к бабушке в деревню. На вопрос о муже и месте его работы ответила неправду, заявив, что муж беспартийный, остался в Ленинграде и работает бухгалтером в торговой организации.
      Года своим детям почему-то немного убавила. Старшему Леньке, сказала, десять, а Нестерке - восемь.
      - Смотри говори точно, - предупредил Чиж, подметив, что тетя Ира отвечает не совсем уверенно. Он сидел развалясь, все время курил, ежеминутно сплевывая на пол. Сапоги его воняли дегтем, а от самого разило потом.
      Тетя Ира сделала возмущенное лицо, недовольно вздернула покатыми плечами.
      "Все же тетя Ира хитрее своего брата", - подумала Зина.
      Полицейский, оставив тетю Иру в покое, что-то записал в свою тетрадь. Зина еще более насторожилась. Усач полицейский, прищурив глаза, теперь глядел на нее.
      - А тебе, дочка, сколько лет?
      Зину так и передернуло от слова "дочка".
      - Четырнадцать, - сквозь зубы неохотно ответила она, не зная, говорить ли ему правду.
      - Тоже из Ленинграда?
      - Да...
      Полицейский, доброжелательно глядя на Зину, вкрадчиво спросил:
      - Комсомолка?
      - Нет.
      - Служивый, а служивый, - вдруг вмешалась в разговор бабушка, - ты наш, местный, али приезжий?
      - Приезжий, из Полоцка, - ответил усач, недоуменно глядя на бабушку.
      - Кончай... Нечего тут рассусоливать! - сердито бросил Чиж и, шумно поднявшись, вышел из избы.
      Усач, медля вставать из-за стола, предупредил:
      - Никто из вас, зарегистрированных, под угрозой сурового наказания не имеет права покидать или менять свое местожительство. - И тут же "посоветовал" дяде Ване и тете Ире поскорее устраиваться на работу. - В противном случае, как не связанных с сельским хозяйством и нездешних, вас отправят в Германию, - предупредил он.
      - Чувствительно благодарим, - вежливо отозвался дядя Ваня, приложив руки к груди.
      Зину покоробили и его жест, и какие-то чужие, неискренние слова.
      - Посторонних чтобы никого не пускать ночевать! За каждого случайного ночлежника голову потеряете. С партизанами тоже никаких связей не иметь!
      - Сами понимаем, - покорно отозвался дядя Ваня, склонив свою длинноволосую голову набок и снова приложив руки к груди.
      Подчеркнутая покорность дяди Вани, тон голоса, выражение его лица крайне удивили Зину. Таким он, кажется, раньше не был.
      - Горюнович! - послышался за окном голос белобрысого.
      - Сейчас иду, - отозвался усач, убирая свою тетрадь и вылезая из-за стола. - Ну, живите, не унывайте, - почему-то счел он своим долгом подбодрить присутствовавших.
      Когда полицейский ушел, дядя Ваня, закуривая самокрутку, сердито бросил ему вслед:
      - Разговорчивый фараон. Жизнь веселит. Впасть теперь получил. - И тут же пояснил: - Фараонами мы городовых в царское время звали.
      - Может, не все они звери, - отозвалась тетя Ира. - С виду доброжелательный, разговорчивый...
      - Пока в руки к ним не попадешь, - уточнил дядя Валя. - Вот его спутник сразу виден. Наплевал, нагадил. А этот... маскируется под добрячка. Скользкий какой-то. И нашим, и вашим. - Дядя Ваня тяжело, с надрывом, закашлялся. - С этим... Горюновичем и разговаривать-то не знаешь как. Ухо востро нужно держать...
      Вскоре после визита полицейских в избу к Ефросинье Ивановне Яблоковой дядю Ваню вызвали в комендатуру гестапо.
      - Ну, - тревожно спросила тетя Ира, когда, вернувшись домой, дядя Ваня тяжело опустился на лавку, - зачем вызывали?
      - Допрашивали, не коммунист ли я, чем теперь занимаюсь.
      - А ты что ответил?
      - Сказал как есть - в партии не состою. Показал им свои руки. К счастью, поверили, что производственная травма. Но приказали взяться за посильную работу и назначили бригадиром похоронной бригады. Сказали мне, что много теперь убитых наших в окрестных лесах, дожидаются погребения... Очищайте, говорят, окрестные леса от красной заразы. Чтобы ни одного трупа на земле не лежало. - Дядя Ваня вынул из кармана список бригады, который ему дали в комендатуре: - Одну молодежь включили, начиная с четырнадцати лет. Тебя тоже, - кивнул он головой племяннице.
      - Я не пойду, - затряслась Зина. - Я очень боюсь покойников.
      Она только теперь сообразила, какую допустила ошибку, сказав полицейским, что ей четырнадцать лет.
      - Глупая... - Дядя Ваня с сожалением глядел на племянницу. - Сама не пойдешь, так заставят или отправят и Германию, церемониться с тобой не станут.
      - Не пойду, не пойду! - ожесточаясь, повторяла Зина и в конце концов расплакалась.
      К ней подбежала Галька и испуганно прижалась.
      Успокаивая рыдавшую Зину, тетя Ира стала упрекать брата, что не сумел отстоять племянницу.
      - Благодари бога, что и тебя не записали, - урезонивал сестру дядя Ваня. - И потом, как я понял, наших хоронить будем. Понимать должна. Наших!
      ... Утром на окраине деревни, возле колодца, собрались завербованные, с лопатами, топорами. 30
      Заметив среди собравшихся своего двоюродного брата Володю Езовитова, Зина бросилась к нему:
      - Володя, меня забирают, заставляют зарывать мертвецов.
      - Меня тоже, - мрачно пробурчал Володя. Высокий, стройный, серьезный, он, как и Илья, казался Зине почти взрослым парнем, хотя они были почти ровесники.
      - Можете отправляться, - сказал дяде Ване дежуривший здесь полицейский, когда собралось человек двадцать. - Доложишь вечером, кто как работал.
      В ближнем лесу уже стали попадаться трупы. Но дядя Ваня, не останавливаясь, вел свою бригаду вглубь, решив начать с дальнего леса.
      С жутким любопытством Зина озиралась по сторонам.
      Особенно много было трупов на обширной болотистой низине, заросшей кривым лиственным мелколесьем. Очевидно, на этом участке леса немцы, окружив советскую -воинскую часть, обстреливали ее из орудий, бомбили с воздуха: верхушки многих берез и осинника были начисто срезаны, чернели воронки.
      - Смотрите себе под ноги! - предупредил дядя Ваня. - Как бы на мину не нарваться.
      Чем дальше они углублялись в лес, тем сильнее преследовал Зину тошнотворный запах.
      Пройдя еще немного, дядя Ваня остановился.
      - Вот отсюда мы и начнем... - сказал он. Достал из своей брезентовой сумки ворох разных тряпок и стал раздавать, советуя: - Завяжите нос и рот... легче дышать будет.
      В болотной трясине чернели завязшие легкие орудия, зарядные ящики со снарядами, на лесной дороге валялись разбитые повозки, автомашины. И тут же рядом с военным имуществом в траве, на болотных кочках, на дороге и на полянах лежали скрюченные мертвые люди.
      - Ой-ой, сколько... и все наши, - раздался за спиной Зины сдавленный шепот.
      Увиденные здесь страшные следы смерти потрясли Зину. Руки, державшие лопату, тряслись.
      А вокруг зеленела густая трава, нежные полевые цветы прикасались к застывшим лицам убитых. Краснела крупными спелыми ягодами лесная земляника, словно трава и зеленый мох были забрызганы кровью.
      После долгих часов тяжкой работы бригада возвращалась домой. Шли, растянувшись длинной цепочкой.
      Некоторые ребята тайком прихватили найденные винтовки, пулеметные ленты... Зине показалось, что дядя Ваня только делает вид, что ничего не замечает. Сама она шла, пошатываясь от охватившей ее слабости, удрученная и опустошенная.
      Через несколько дней, когда похоронная бригада закончила работу, дядя Ваня, отметившись в комендатуре, вернулся домой в хорошем настроении.
      - Местные власти к нам теперь относятся благосклоннее, - сообщил он тете Ире.
      - Выслуживаешься! - сквозь зубы процедила она.
      На этот раз покладистый, спокойный дядя Ваня не стерпел.
      - Приходится... А почему - сама соображай: нас занесли в список лиц, которых собирались отправить в лагеря, а теперь разрешили жить в деревне. Раз-ре-ши-ли... Думаешь, тебя, жену коммуниста, они помилуют?.. Ты почему-то не хочешь понять, что плетью обуха не перешибешь. Не понимаешь, в какой обстановке мы живем. Мне моя жизнь не дорога, мне осталось немного... Видишь, что творится вокруг? Находимся словно в мясорубке... убивают, расстреливают. Главное - детей уберечь. Ведь страну после войны им, молодежи, придется восстанавливать.
      Вечером Зина тихо сказала тете Ире:
      - Дядя Ваня опять кашляет с кровью.
      Изменившись в лице, тетя Ира ничего не ответила.
      Глава третья
      Зина подошла к калитке и остановилась, опешив: мимо избы под конвоем гнали пятерых босых красноармейцев в расстегнутых, без ремней, гимнастерках. Очевидно, их захватили где-то поблизости, в лесу.
      - Сестренка, попить бы, - прохрипел один из них, когда конвоиры на минуту остановились.
      Зина метнулась за водой, но за спиной прогремел выстрел, и просивший пить, худощавый, изможденный парнишка, свалился на землю. Остальных немцы погнали дальше.
      Испуганная Зина вбежала в избу.
      - Опять изверги убивают. - Бабушка перекрестилась.
      Тетя Ира поспешно спряталась на кухоньку.
      Вскоре прибежали где-то пропадавшие Ленька и Нестерка "братья-разбойники", как их прозвали родные за многочисленные проказы, - и, всхлипывая, сообщили:
      - Четверых наших пленных у кладбища расстреляли...
      Смерть становилась обычным явлением в Зуе: почти каждый день гитлеровцы расстреливали советских людей. Жители старались как можно реже появляться на улице. Поэтому, когда через несколько дней под окнами избы Яблоковых послышались крик и шум, Зина и тетя Ира побоялись выйти на крыльцо. В раскрытое окошко они увидели полицейского Чижа, который, размахивая револьвером, допрашивал двух женщин и девочку-подростка:
      - Кто такие?.. Куда бежали?..
      Женщины что-то испуганно отвечали ему. Смуглолицая девочка с небольшим вещевым мешком за плечами молчала.
      - Ты шагай своей дорогой, - наконец разрешил полицай девочке, а женщин, подталкивая в спину, повел к станционному поселку. - Там разберемся, кто вы такие, - слышала Зина уже издали его по-бабьи визгливый голос.
      Голубоглазая смуглянка лет двенадцати, босая, в запыленном ситцевом платье, тяжело дыша, присела рядом с тыном на бревнах. Тонкие плечи вздрагивали.
      - Хлебушка у вас не найдется? - обратилась она к тете Ире. И тут же пояснила: - Мы испугались, побежали, а он и разъярился. Вредный!..
      Зина вынесла из избы небольшой кусок хлеба.
      - Спасибочко! - поблагодарила девочка, низко, по-деревенски кланяясь. Хлеб она есть не стала, аккуратно завернула в платочек и спрятала. - Забрали моих попутчиц, - со слезами на глазах пожаловалась она... Что теперь делать? Одной несподручно идти.
      Из избы выбежали Галька, Ленька и Нестерка, окружили девочку.
      - Ты откуда? - участливо спросила тетя Ира.
      - Издалече... Нас страшно бомбили... Мы прятались в канавах, в овраге. Наш детский дом сгорел. А мы, все девчонки и мальчишки, разбежались. Немцы пришли... Мою подружку Раечку убили... Осталась я одна. С этими женщинами по дороге я познакомилась. Вот теперь забрали и их...
      Диковатые глаза на не по-детски серьезном лице девочки сверкали каким-то горячечным блеском. И говорила она неестественно бесстрастным, спокойным голосом.
      - А теперь куда путь держишь? - продолжала расспрашивать тетя Ира.
      - Как куда?! В Пушкино, под Ленинград. Там у меня двоюродная сестра живет.
      Тетя Ира и Зина изумленно переглянулись.
      - Как же ты... так пешком и войдешь? - недоверчиво переспросила тетя Ира.
      - Где к машине прицеплюсь, а где поездом. А то и пешком. Я сильная, как-нибудь дойду.
      - А фронт как ты перейдешь?..
      - Я маленькая... Незаметно как-нибудь проскочу. - В ее голосе была такая непоколебимая уверенность, что Зина и мальчишки смотрела на нее с невольным восхищением.
      - А ты не боишься? Вдруг убьют по дороге? - тетя Ира пытливо посмотрела на девочку.
      Та потупилась.
      - Меня уже убивали, но не убили... А смерти я не боюсь, только пугаюсь.
      Стоявшая рядом с Зиной Галька вдруг встрепенулась и дернула сестру за платье:
      - Пойдем и мы?
      - Куда?
      - Домой, к маме... в Ленинград.
      Зина обняла Гальку, крепко прижала к своей груди.
      Беженка неохотно встала, вскинула на плечи вещевой мешок и, еще раз поблагодарив за хлеб, медленно побрела к большаку.
      - Да-а... решительная девчонка, - вздохнула, глядя девочке вслед, тетя Ира. - Не то что мы - нытики.
      Разговор с голубоглазой смуглянкой поднял новую сумятицу в душах растерянных ленинградцев.
      - Нужно и нам уходить... - настойчиво предлагали мальчики матери.
      - Неразумные... Разве хватит у нас сил... Местные беженцы на подводах да на машинах и то вернулись. Слышали, вон Дементьевы, к которым дядя Ваня с Зиной ходили, уехали было на подводе, а пришлось вернуться...
      Возражала тетя Ира как-то неуверенно, словно сама сомневалась в своих доводах. Очевидно, ее сыновья это подметили. Ходили они по усадьбе вдвоем, обнявшись, о чем-то долго шептались, а перед вечером Нестерка подошел к Зине:
      - Выйди на усадьбу... разговор есть.
      Ленька сидел у липы и держал на коленях вырванную из учебника карту европейской части Советского Союза. Тут же на луговине лежали сумка от противогаза, котелок, алюминиевая фляжка, складной нож в деревянной оправе.
      - Решай, Зинка, пойдешь с нами или нет?
      - Куда?!
      - Неужели не соображаешь?.. В Ленинград.
      - Пойду! - вырвалось было у Зины.
      - Только гляди не проговорись об этом нашей маме, тогда все сорвется. Нестерка для убедительности потряс головой, растрепав свой длинный чубчик, отчего стал похож на взъерошенного галчонка.
      - Надо подумать... - ответила Зина уже уклончиво. Предложение уходить тайком охладило ее пыл. - А Галька как же? Она тоже с нами пойдет?
      Нестерка нахмурился.
      - Не-ет, - протянул он, - она маленькая. С нашей мамой пусть останется.
      - Разве можно Гальку брать с собой? - поддержал брата спокойный, медлительный Ленька, который во всем подчинялся бойкому, ловкому на разные выдумки младшему брату. И, видя, что Зина молчит, нетерпеливо спросил: - Ну как, согласна?
      - Завтра утречком и пойдем, - уточнил Нестерка.
      - Вот что, братья мои дорогие, без Гальки я не тронусь с места, поняли?
      Растерянные братья отошли в сторону. Недолго пошептавшись, вернулись.
      - Ладно уж, бери Гальку. Морока с ней. Но, смотри, точка и могила! вытаращив глаза, Нестерка произнес свое устрашающее заклинание.
      При упоминании о могиле Зину слегка передернуло. Она почувствовала, что разговор с мальчишками становится каким-то нелепым. Одна бы она, не задумываясь, пошла куда угодно. Теперь, когда началась война и многое пришлось пережить и испытать, она уже не боится, как прежде, ни темноты, ни бомбежки, ни покойников. Но уходить тайком от своих! Заставить переживать тетю Иру и бабушку!
      - Ты, никак, уже сдрейфила? - Нестерка пытливо вглядывался в Зинино лицо. - Мы ж Гальку берем.
      Братья, насторожившись, смотрели на Зину.
      - Ты смотри никому ни гугу! Особенно матери и дяде Ване... Не выдашь нас? - забеспокоился Нестерка.
      - Не беспокойтесь, не выдам.
      - Дай честное пионерское! - потребовал Нестерка.
      И Зине пришлось дать им честное пионерское слово. Какова же была ее растерянность, когда на следующее утро тетя Ира спросила:
      - Ты что, с моими мальчишками собираешься уходить в Ленинград? - Она пытливо смотрела на Зину.
      "Все, догадалась! Все знает!" - смущенно вспыхнув, подумала Зина.
      - Когда тебя старшие звали, ты отказалась. А теперь что? - выговаривала ей тетя Ира.
      Зина выскользнула из избы, разыскала на усадьбе ребят.
      - Никуда я не пойду. - С укором взглянула на них: - Тетя Ира все уже знает. Сама догадалась, что вы бежать решили.
      Как-то за ужином дядя Ваня сообщил, что в поселке оккупационные власти начинают отбирать у населения скотину, и выразил опасение:
      - Как бы и к нам не нагрянули.
      Он будто напророчил.
      Утро следующего дня началось в деревне суматохой.
      Реквизировали скот в первую очередь в семьях, где были коммунисты или воины в Красной Армии. Пришли полицейские и в избу к Ефросинье Ивановне. Старший из них, высокий, бравый, светловолосый, с маленькими заплывшими глазками, со списком в руках, заорал в сенях:
      - Ефросинья Яблокова кто будет?
      - Это я... - Бабушка поспешно вышла навстречу, вытирая мокрые жилистые руки о фартук.
      - Пришли, бабка, за твоей коровой. Всем нам, белорусам, нужно всемерно помогать доблестной германской армии. Кончится война, тебе другую корову выделят.
      Лицо Ефросиньи Ивановны потемнело.
      - Не дам! - сказала она резко.
      - Как это не дашь? - изумился старший полицейский со списком в руках.
      - Не дам, и все!
      Вслед за бабушкой вышли дядя Ваня, тетя Ира, выбежали ребята. С испугом смотрели они на полицейских и немецких автоматчиков, заполнивших сени и крыльцо перед домом.
      - Ну-у, бабка, ты не ерепенься! - прикрикнул полицейский. - Добром не отдашь, сами возьмем. - И распорядился: - Выводи корову!
      Немцы вышли за калитку, а один из полицейских, спустившись со ступенек, направился в сарай за коровой.
      - Не уводите. Видите, сколько детей у нас? - одновременно со слезными причитаниями бабушки стал просить было и дядя Ваня, подступая к полицейскому, который, широко распахнув ворота, выводил корову, набросив ей на шею поводок.
      Один из гитлеровцев, нацелив на дядю Ваню, а затем на тетю Иру свой автомат, заставил их отступить, угрожающе крикнул, коверкая русские слова:
      - Пуль! Пуль... стрелять!
      Выскочив вслед за взрослыми и ребятами из избы, Зина в нерешительности остановилась у крыльца, все еще не веря, что Белокопытку, которую она помнила с давней Норы еще игривой, рыженькой телочкой, с которой так потешно было забавляться, уведут навсегда.
      Пока полицай отталкивал бабушку, Белокопытка вырвалась и устремилась обратно во двор. Полицейский догнал ее, снова накинул веревку на шею, и Белокопытка пошла на поводу, недовольно мотая головой и упираясь.
      И тут произошло то, чего никто не ожидал. Девочка-подросток в пестром платье бросилась к полицейским, растолкав их, вырвала из рук оторопевшего полицая веревку и, обхватив корову за теплую шею, закричала тонким, прерывающимся голосом:
      - Не дадим! Не дадим!.. Мы все с голоду подохнем... Не отдадим!
      Мальчишки, следуя примеру Зины, тоже подбежали к корове и, обхватывая ее руками, старались заслонить от полицейских. Те, грязно ругаясь, стали отталкивать ребят. Один из полицейских, пытаясь вырвать из рук Зины поводок, споткнулся, едва не упав, и сшиб маленькую Любашу.
      Возле избы уже собрался народ. Слышались голоса:
      - У бабки Яблоковой корову забирают...
      А Зина, подхватив на руки заплаканную маленькую Любашу, подскочила к немецкому офицеру, стоявшему поодаль и с холодной надменностью наблюдавшему эту сцену.
      - Оставьте нам корову, господин офицер!.. Чем мы Любочку будем кормить. Оставьте...
      Офицер недовольно сморщился, повернулся медленно к полицейским, солдатам, махнул рукой и громко по-русски произнес:
      - Оставить...
      И, отстранив Зину, вышел с усадьбы на улицу. Вслед за ним к калитке направились солдаты и полицейские.
      - Германское командование, проявляя гуманность, в виде исключения, сжалилось и дарит вам корову! - счел нужным напоследок сообщить переводчик, обращаясь к бабушке.
      А Зина, все еще не веря в то, что у нее хватило смелости отстоять Белокопытку, присела на завалинку, стараясь успокоиться, чувствуя, как обессиленно дрожат у нее руки и ноги.
      Глава четвертая
      О контрнаступлении Красной Армии, которого жители деревни с таким нетерпением ждали, уже не было разговора. Все понимали: на фронте происходит что-то неожиданное и страшное, раз гитлеровцы так быстро оказались за сотни километров от границ - в районе Витебска и Полоцка.
      Немецкие сводки, расклеенные на заборах, сообщали об огромных успехах гитлеровских войск, которые уже находятся под Ленинградом и на пути к Москве, о том, что Красная Армия окончательно разбита и в руках "доблестных войск фюрера" сотни тысяч пленных.
      "Неужели это все правда?" - с ужасом думала Зина, и ее сердце тоскливо сжималось. Утешала надежда, что отец и мать не в оккупации, остались в Ленинграде. Она теперь избегала говорить с тетей Ирой о Ленинграде, напоминать ей о родных. Видела: тетя Ира очень страдает, предчувствуя, что погиб муж.
      - Преждевременно хоронишь, - старался успокоить ее брат. - Он железнодорожник, с каким-нибудь эшелоном, наверно, пробился к своим. Это мы с ребятами здесь застряли.
      Хотя и сам дядя Ваня с каждым днем становился мрачнее, теперь он уже часто вслух задавал себе терзавший его вопрос: как это он, участник гражданской войны, так опростоволосился, остался в деревне?
      Пожалуй, единственным членом семьи, не потерявшим бодрости, живости, не впавшим, как остальные, в отчаяние, была бабушка. "Что людям, то и нам!" откликалась она своей обычной поговоркой, когда возникал какой-либо тревожный разговор. Ее явно утешало, что в избе так много близких и она не одна.
      Общительный, разговорчивый дядя Ваня, не в пример сестре и племяннице, дома долго не засиживался, все чаще стал наведываться к соседям, уходить в поселок.
      Зине казалось странным, что дядя Ваня не только охотно вступал в разговор с любым встречным, но и общался с полицейскими, даже угощал их махоркой. Спрашивал, сколько они получают за свою службу, как относятся к ним гитлеровцы. А когда тетя Ира упрекнула его, что ведет он себя с полицаями слишком панибратски, дядя Ваня заявил:
      - Я правду ищу. Живем мы теперь, как кроты в норе. Нет у нас ни газет, ни радио. Разговаривая с ними, что-нибудь новое узнаю.
      Однажды, вернувшись из поселка, он сообщил:
      - Немцы уже не так ретиво хвастаются своими победами. Есть слух, что наши под Смоленском сильно им по зубам дали. Значит, наши уже задерживают гитлеровцев, не дают им ходу дальше. - Помолчав, добавил: - В станционном поселке неспокойно. На днях подожгли склад с хлебом, развинтили рельсы на узкоколейке, оборвали провода телеграфной связи.
      "Значит, есть люди, которые не хотят покоряться гитлеровцам", обрадовалась Зина.
      От дяди Вани она узнала, что в станционном поселке появилась полевая жандармерия.
      - На рукаве у них череп со окрещенными костями. Говорят, эти страшнее гестапо. Расстреливают без допроса.
      Однажды дядя Ваня вернулся из поселка не один. К большой радости домашних, привел двоюродную сестру Зины - Ниночку Давыдову.
      - Вот встретил Нину, наше Солнышко... - сказал он, пропуская вперед круглолицую светловолосую девушку с короткой стрижкой, в измятом дорожном платье и рваных ботинках.
      Весной в Ленинграде Нина, которую в семье с детских лет ласково называли Солнышком, вышла замуж за военного летчика и сразу же уехала с ним в пограничную воинскую часть.
      - Ниночка!.. И ты с нами?.. - бросилась к ней бабушка, обнимая и целуя.
      Поздоровавшись, Нина устало опустилась на лавку.
      - С вами... с вами, - повторяла она, привлекая к себе и нежно целуя Любашу и Гальку. - Ой, как я только уцелела, как добралась до Оболи, и сама не знаю!.. - принялась рассказывать она за чаем о своих мытарствах в пути.
      Зина очень любила свою двоюродную сестру. Хотела походить на нее. Смелая и решительная, Нина лихо ездила и на велосипеде, и на мотоцикле, не боялась одернуть хулигана. И теперь у Зины мелькнула надежда: "Может, с приездом Солнышка жизнь в Зуе станет не такой унылой?"
      Но Солнышко жить у бабушки отказалась, понимая, как тесно в избушке. Поселилась в соседнем поселке торфозавода, в пустовавшей комнате рабочего жилого барака.
      - Боюсь я за Солнышко. Жена военного летчика, заберут ее немцы, беспокоился дядя Ваня.
      На всякий случай строго внушат ребятам ни с кем не говорить о своей родственнице. Бабушку дядя Ваня тоже предупредил:
      - Ни слова...
      - Разве я не понимаю... - ворчала Ефросинья Ивановна. - Что я, уж такая глупая!
      Вскоре дядя Ваня явился очень встревоженным.
      - Оказывается, наша соседка, Нинка Азолина, в комендатуру гестапо поступила.
      Все были ошеломлены, и, пожалуй, больше всех Зина. Было просто непостижимо, как это комсомолка Нинка Азолина могла пойти работать на немцев! Синеглазая, разговорчивая Нинка, обладавшая столькими талантами умела и петь, и играть на гитаре, - в которую она, Зина, просто была влюблена, вдруг стала предательницей!