Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Полина - И передай привет полковнику

ModernLib.Net / Иронические детективы / Смирнова Алена / И передай привет полковнику - Чтение (стр. 5)
Автор: Смирнова Алена
Жанр: Иронические детективы
Серия: Полина

 

 


Настя постоянно держит себя в узде порядочности и ни от кого не скрывает, как это трудно. За сутки до того, как любой из тех, кого она числит в друзьях, попадает в ловушку первобытного охотника-случая, Настя против воли принимается о нем беспокоиться. Вчера она вдруг подумала: «Все ли в порядке у Полины?» И наведалась. Настя предчувствует событие, а радостное оно или горькое, разбирается на месте. Если ее в угоду моде называют экстрасенсом, она возмущается:

— Чокнулись вы все на жажде чудес. Я просто люблю вас.

Просто? Мучительнее и неблагодарнее подвига любви ничего нет. Потому что любимые уверены: они достойны, их невозможно не любить, при чем тут геройство. А любящие надеются, что наконец-то им воздается взаимностью. Но повторяется старая история с разочарованием. Сколько силы, страсти, боли было вложено, чтобы в итоге получить от вдохновившего тебя человека небрежную копию собственного шедевра. «Я счастлив, я люблю и любим…» Это реально, если не обманываться: любишь сам себя и любим сам собой. Да, быть любимым и любящим — совершенно разные занятия. И преуспеть в обоих еще никому не удавалось. Приходится выбирать что-то одно, и блаженны сделавшие правильный, не противоречащий темпераменту выбор.

— Полина, когда молодая образованная женщина начинает нести этакую ахинею, ее надо срочно знакомить с неженатым сексуальным занудой. Не уверена, что разыщу любителя битых лиц, но ведь ты через недельку будешь в форме.

— Настя, я уже влюбилась.

— Опять в шалопая?

— Нет, он солиден, он личность. Только нога сломана.

— Поля, остановись! Это еще хуже, чем в прошлый раз!

— У него масса проблем, у него работа жутчайшая…

— Хватит. Сколько раз тебе требуется обжечься, чтобы усвоить: влюбленность — это ассенизация продуктов жизнедеятельности собственной нравственности. Проще говоря, дерьма. Чтобы не сгнить заживо.

— Анастасия, твой цинизм… Ладно, а что есть ассенизация чужого нравственного дерьма? Искусство?

— Служение. У тебя одна беда — ты вечно пытаешься пролезть в святые, причем без очереди. Естественно, ничего не получается, и по этой причине ты из-за этого изводишься.

— Только до тех пор, пока не подвернется искушение совершить свеженький грех.

— Не искушение, а возможность. Чтоб тебе их десяток подвернулся и поскорее, пока ты не впала в депрессию.

— Настя, как хорошо, что ты пришла. Мне целую неделю не с кем было поговорить. Разве что о жратве.

— Это с солидной-то, мужской личностью?

— Как бы ты на мой счет ни проезжалась, а я осознаю разницу между правильностью и праведностью. Не волнуйся, Настя, он наш человек. Он в тысячу раз мудрее нас. Но он не воспринимает меня всерьез.

— Да ты же сама себя серьезно не воспринимаешь, чудачка.

— В сущности, это единственное мое положительное качество. Да и то я притворяюсь.

— Клоунесса. Привыкла к тому, что свои тебе аплодируют, кричат: «Браво, Поленька, бис». И сердишься на пришлого равнодушного зрителя, которого не удалось задеть за живое. Если, конечно, оно в нем вообще есть.

— Откуда ты все знаешь?

— Оттуда же, откуда все знаешь ты. Боже, когда на нее подействует димедрол? Я ей лишний кубик вкатила, и хоть бы хны. Когда она угомонится? — Настя, которой, возможно, надо было домой или по делам, постаралась подключить к нашему разговору молча созерцающие Небеса.

И старание ее было учтено, заслужила. Я уснула. До следующего утра, когда нашла на подушке записку подруги. «Поля! Во-первых, у тебя кот, а не кошка. В твоем возрасте безопасней для жизни было бы разбираться в половых вопросах. Во-вторых, три раза звонил некий мудрец по фамилии Измайлов и показался мне обыкновенным влюбленным в тебя дураком. На случай, если ты переборщила с влагой искренности, я говорила с ним весьма сухо. Не пропадай, хоть телепатируй, коли лень поднять трубку». Много ли надо раненной в голову женщине, чтобы повеселеть? Кому сколько. Мне хватило послания Насти. Ровно до того момента, как я увидела Измайлова воочию, а не во сне. Эх, Анастасия, и ты можешь ошибаться.

«Волк на нас и не глядит, волк на лавочке сидит», — вспомнилось мне обожаемое в детстве стихотворение. У полковника хватило спокойствия только на вопрос: «Как самочувствие?» Нет, если честно, еще на один: «Что за стерва вчера у тебя ошивалась?» После чего плотину его выдержки непоправимо прорвало.

— Полина, твоя безответственность тебя погубит… Надо отвечать за свои слова, ты не ребенок… Легкомыслие утомляет… Непроверенные факты… Положиться нельзя… Крайняя самонадеянность… Симпатичная мордочка не дает права… Лечиться, лечиться и лечиться…

— Почему ты на меня орешь? — возмутилась я не самим фактом, а словом «мордочка», обозначившим в интерпретации Измайлова мое лицо.

— Потому что не могу безмятежно разочаровываться в людях.

— Полковник, либо объяснение, либо дуэль.

— Дуэль, девочка? Ремень и порка мягкого места до полного его затвердения.

— Твоего места?

— Не выкручивайся.

— Полковник, что произошло?

— Ты позавчера видела фотографию покойного? Обычно ее куда-то ставят.

— На телевизор. Видела. То есть не совсем. Она была маленькая, ее заслоняла иконка и стакан с водкой, прикрытый большим куском хлеба.

— Это не оправдание.

И тут меня бесцеремонно посетило страшное подозрение.

— Неужели я перепутала дом, подъезд или квартиру и приперлась на поминки абсолютно незнакомого человека?

— А что, могла?

Я покраснела. Почесала пальцем распухший нос. Посопела. И выдала результат молниеносного анализа всех своих попаданий впросак, пальцем в небо и в ощип:

— Вполне, полковник.

Он не вынес этого. Он хохотал так, что дребезжали подвески на люстре. Он рыдал от хохота. Корчился несломанными членами.

— Значит, непоправимого вреда моя ошибка не принесла?

— Погоди, я сейчас по порядку…

И опять принялся хохотать. Я знаю: если вы проштрафились, а потом сумели или смогли вызвать у раздосадованного вами человека хотя бы улыбку, допустимо перевести мятущийся дух. Отлучения не последует, потому что смех уже прощение. Снова свершилось. Шутовство? Нет, в нем леденящий расчет. Клоунство? Нет, в нем за видимой легкостью репетиции до седьмого пота. У меня же все получалось само собой. Значит, я элементарно смешна. А это грустно.

Когда Измайлов посерьезнел и рассказал, что я вытворила, мне померещилась болезненная перспектива сгореть со стыда немедленно и дотла. В доме Ивневых, бесспорно, поминали, но… Виктора Артемьева. Мне стоило рассмотреть фотографию или внимательнее вслушаться в говор окружающих. Или переждать ливень в машине трепливого менеджера. Виктор оказался двоюродным братом Славы. А одна из женщин в трауре была его матерью, сестрой Ивневой. Она решила похоронить сына в родном городе и перебраться сюда, поближе к его могиле, доживать свой вдовий бездетный век.

— Балков с Юрьевым из-за меня вляпались в неприятности?

— Знаешь, когда я заговариваю о парнях, то предпочитаю порядок Юрьев — Балков. Пропускаю вперед более одаренного сыщика.

— А я пропускаю вперед более одаренного человечностью и нежностью мужчину, извини уж. Так они вляпались?

— Они не мальчики, Полина, — свирепо зыркнул на меня не ожидавший отповеди Измайлов. — И начали собирать сведения во дворе. Словоохотливые старушки не позволили им полноценно поучаствовать в твоем проколе. Когда из подъезда вышла мать Виктора Артемьева, им ее сразу показали. Они подвезли ее до кладбища, куда та направлялась. Помнишь, ты сказала: «Виктор недоволен, что у Славы двухкомнатная». Так вот, не только сын, но и мать имели претензии к Славе Ивневу. Ей казалось, что он обязан делить с кузеном поровну все, забыв о значительно меньшем первоначальном взносе Виктора.

Балков и Юрьев представились друзьями Артемьева, бывшими в отъезде и поздно узнавшими о несчастье. Они уверили ее, что не знакомы с Ивневым. И бедняжка выпустила джинна обиды из захватанной бутылки родства. Деловитый Слава явился на кладбище, на похороны, в темных очках, сторонился тети, прятался от сослуживцев, зато отводил за деревья каких-то типов и секретничал с ними. Он исчез по дороге домой. Сестра его свинское поведение оправдывала тем, что «так надо». Обещала «все прояснить» когда следует. А чего тут прояснять? Деньги и родных братьев навсегда разводили. Но к деньгам, бывает, лепится смерть.

— А разве так можно? Ведь с ней надо и официально побеседовать.

— Ты у Балкова, нежного и человечного, поинтересуйся. Он спец по официозу.

— Измайлов…

— Конечно, надо. Недурно заглянуть в письма Виктора, если она их хранит. Задать множество вопросов. Но в кабинете она ни за что не ответит откровенно. Про Ивнева. Потому что, кроме сестры и племянника, у нее никого нет. Потому что она, малоимущая, возвращается поближе к ним.

— Ты — зверь. Хочешь сказать, что она рассчитывает на содержание от Славы, ненавистного уже тем, что он не убит?

— Когда я сообщал тебе, что ты ребенок, я не уточнил — детсадовского возраста.

— Тебе ничего не будет за платоническую связь с несовершеннолетней?

— Согласен, ты идеально сочетаешь невинность ума с телесной зрелостью.

— Остынь. Если ты из-за поминок…

— А если из-за Сергея?

— На это способен только дурак.

— Таким словом меня лет пятнадцать не обзывали. Впрочем, после мордобоя…

— Давай считать, что меня Бог наказал, приложив о ступеньку.

— Как, кроме Балкова и наглой подруги Анастасии, еще и Бог будет вмешиваться?

— Ты разревновался не на шутку. Или мне чудится?

— Полина, не воспринимай то, что наблюдаешь у меня, как всю работу по этому делу.

— Да, я иногда упускаю из вида, что вы с Сергеем и Борисом часть учреждения, которое часть системы. Ребята костерили меня нецензурно?

— Юрьев вел себя адекватно, — хмыкнул Измайлов. — А с Балковым никакого сладу. Поведал, как провалил свое первое задание, в непристойных деталях. И ты сразу показалась подающей надежды сыщицей.

Вот опять: «Спасибо, Сережа».

— А где же Слава?

— Найдем, теперь найдем, из-под земли доставать не надо. А то тут некоторые эксгумацией запугивали.

Однако я уже не слушала его. На столе лежал лист бумаги, на котором бестрепетно было начертано: «График собачьего лая». Почерк у Измайлова был стремительно-плавный, но какой-то не предполагающий трактовок и возражений. Вроде как написано, так было, есть и будет. И этот человек меня прорабатывал? Полковник, судя по всплескам ревности, глубокий мужик, составил график лая, внес, так сказать, лепту в расследование. Пойду займусь графиком кошачьего мяукания. Может, это новейшее наслаждение? Может, это упражнение переразвитого интеллекта?

Я не успела поднять Измайлова на смех, затрезвонили в дверь.

— Парни, — сказал он.

— Куда мне спрятаться?

— Поздно, милая, острослов Юрьев на пороге.

— Роковое существо твой Юрьев. Только не забывай, что я не напрашивалась к тебе в ассистентки.

— Я помню, что послал тебя к Ивневой, так что в обиду не дам.

И он поскакал на своих костылях открывать. Я притаилась в комнате. Он что-то неразборчиво бубнил, видимо, не давал меня в обиду приказным порядком. Во всяком случае, Сергей и Борис поздоровались: Балков заговорщицки, Юрьев все-таки витиеватее, чем нужно, и сразу сосредоточились на перспективах розыска. Измайлов оглядел нас троих, как свои законные владения, и сел. Я поерзала-поерзала и успокоилась. Как разумно было с моей стороны влюбиться в старшего по званию.

Глава 13

— Полина, ты будешь подтверждать или опровергать мои измышления.

— Измышления?

— С фактами и уликами негусто. А вы, парни, будете внимательно вникать в наш диалог.

Измайлов распределил обязанности и взялся за листок со своей писаниной. Я обмерла. Если он сейчас заговорит про «График собачьего лая», Бажову с Юрьевым туго придется. Заржать в лицо полковнику нельзя, но и вытерпеть такое невозможно. Авторитета ему сей исследовательский труд не добавит.

Но ему и не нужен был авторитет. Люди костьми ложатся, чтобы приобрести этот щит, спасающий внутренние органы от последствий внешних стрессов, критики и оскорблений. А Измайлов, видите ли, пофигист. Ему был нужен Вячеслав Ивнев, и ради результата он не хотел плевать, как большинство, но на самом деле плевал на производимое впечатление. Вот чего мне никогда не удавалось — пренебречь впечатлением ради практической пользы, а не ради ощущения свободы. Только бы он названия не разглашал.

— Я тут на досуге составил «График собачьего лая».

К сожалению, этот человек сам себе враг.

— Таксы Норы — собаки своеобразные. Полина, повтори, пожалуйста, что ты говорила об их повадках.

Не дрейфь, полковник, я с тобой. Буду серьезна, как передовая доярка на трибуне. И сделаю вид, что идиотский график — лучшее из сотворенного тобой в жизни.

— Эти таксы — собственницы. Кобель еще ничего, иногда позволяет себя гладить, а сука защищает от гостей все — миску, игрушки, хозяйкины вещи. Если Нора, допустим, ест, маленькая бестия никому не даст войти на кухню. Понравиться ей трудно, подружиться с ней невозможно. Однако Нору она слушается. И все-таки безудержно они облаивают только чужих. Остальных — по стажу знакомства. Я имею в виду длительность и интенсивность лая. Друзей хозяйки они встречают обычным для себя образом, но замолкают через несколько секунд и больше не заводятся.

Я словно отвечала вызубренный урок, ловя взгляд учителя: правильно ли, доволен ли? Измайлов, похоже, был доволен. А вот угодить Юрьеву с первого захода не получилось.

— Ты склонна к преувеличениям, Полина. Разве у Норы, как у каждой собачницы, нет способа утихомирить таксовую мелочь?

— Не отвлекай ее, Борис, — сказал Измайлов.

— Мне, собственно, добавить нечего.

— Тогда заглянем в график.

Я все для него сделала. А он опять за свое. И, разумеется, дождался. Сергей и Борис хором завопили:

— Собачьего лая!

Измайлов остался невозмутим.

— Сначала мне казалось, что собаки не умолкают ни на минуту. Стены у нас звукопроницаемые. Изредка взбешенная Нора заглушала гавканье своих питомцев командами: «Молчать, заткнитесь», но толку от них не было. Постепенно таксы выработали режим: взрывались раз по десять в день, потом по пять-шесть. И наконец перешли на трехразовое буйство. И эти три раза точнехонько совпадают со временем завтрака, обеда и ужина.

Неюный натуралист закончил. Нам тоже не хотелось раскрывать рты. Кроме насмешек и недоуменных восклицаний, из них ничему не суждено было вырваться.

— Вопросы, выводы, пожелания есть? — обратился Измайлов к ребятам.

Пожелания были, но такие… Как команды Норы таксам, подслушанные Измайловым. В данном случае я не осуждала Сергея и Бориса за то, что они неискренним молчанием спасали свои шкуры.

— Полина, Нора ведет бухгалтерию в нескольких фирмах?

— Я в этом мало разбираюсь. По-моему, она в основном занимается отчетами, а числятся бухгалтерами и отсиживают часы в офисах другие люди.

— Я не о том. Я о ее контактах с коммерсантами.

— Она в рабочие подробности никогда не вдается.

— Похвально. Но что она думает о бизнесе вообще? О людях, в него втянутых?

Хитрый Измайлов заманивал меня в чащобу сплетен, из которой затруднительно вынести свое достоинство целым и невредимым. Я предпочитала открытые полянки личного мнения, особенно однозначного. Но с Норой было сложнее.

— Не торопите меня, Виктор Николаевич.

Я вновь назвала его по имени-отчеству. Конспирация. И насторожилась. Мне не составило труда обратиться к нему так. Хотя перешедшим на «ты» нелегко бывает снова выкать. «Ты» и «вы» — магические слова, обозначающие двух совершенно разных людей, пусть и в одном лице. Что из открытого в нем задало мне программу заднего хода? Уверенная властность? Энергия пресса? Измайлов, милый, на меня нельзя давить, во мне ничего нельзя разрушать, иначе это буду не я. Я же сама в себе что-то неустанно искореняю, учти. Однако милый Виктор или Виктор Николаевич? Я не могла даже малости себе объяснить. А это означало, что мог он. Но когда же он удосужится? Ему даровалась редчайшая возможность во взаимоотношениях с самостоятельной женщиной. Я готова была принять любое его откровение, как прогретая неведением земля впитывает дождь, а вовсе не как замороженная умудренностью почва укладывает поверх себя снег.

— Полина, ты не договорила: «Не торопите меня, пока я не высплюсь».

Нет, он — не снег. Он нечто, вообще с землей не соприкасающееся. Чего он от меня добивается? Характеристики Норы? Получит, справлюсь, это не наши с ним чувства характеризовать. Только пусть не мешает мне еще чуть-чуть. Когда я поранилась, он положил мне на плечи руки. Но ведь не просто положил, кинул, бросил, а сжал, будто отдавать не хотел. Допускаю, что недавно он не ревновал меня к Сергею, а выражал начальственное недовольство расколом, осуществленным мною в единой работоспособной команде. Только мои плечи допущений не ведают. На них как легло, так легло. Или я все это выдумала?

— Полина, подъем!

Выдумала, фантазерка чертова.

— Я считаю, ей не нужно стесняться таких уходов в себя. Значит, Полине есть куда податься, где побыть. А нам некуда и негде, мы в чужие души лазим.

Вот это не Измайлов, это Сережа Балков сказал. Угораздило же по уши втрескаться в полковника. Лейтенант меня хоть понимает. И, кажется, его пора спасать.

— Виктор Николаевич, не надо целиться в Сергея костылем. Я все вижу. Неужели человек, который, в отличие от вас с Борисом, меня не шпыняет, достоин быть покалеченным?

— Тебя пошпыняешь, — напрягся Измайлов.

— Сергей, у тебя девушка есть? — спросила я.

Вероятно, это было каким-то неслыханным нарушением неизвестных мне норм, потому что Балков быстро взглянул на полковника и потупился. Но все-таки гордо признал:

— Есть.

— Она везучая и счастливая.

— Завтра присылайте за мной машину к семи тридцати, — взвился Измайлов. — Я больше не намерен работать в домашних условиях.

— Вам завтра к хирургу, — высокомерно напомнила я. — И я не собираюсь впредь ваши домашние условия…

— Ссориться не надо, — еле слышно предостерег Сергей.

— По уставу не положено?

— Нет, просто потом сама реветь будешь.

— О чем вы перешептываетесь? Больше двух — говори вслух, — преподал нам хорошие манеры Юрьев.

— Это не мы, Боря, а наши души, — потравил его запредельщиной Балков.

— Точно души? — мрачно и как-то угрожающе вклинился Измайлов.

— Точно, Виктор Николаевич, — чистосердечно заверил Сергей.

— Тогда, может, продолжим? Мне еще не доводилось вести расследование в подобной говорильне.

То ли мне показалось, то ли Измайлов и в самом деле улыбнулся.

— Нора девушка прежде всего молодая, — перестала я тянуть время. — На мой взгляд, она немного перегибает с криминальной романтикой бизнеса. Правда, может статься, она богаче меня информирована, но вряд ли. Она без персоналий горазда порассуждать важно о разборках, крышах, стрелках, крестных отцах мафии в правительствах, как о неизбежной принадлежности огромных денег. Для нее бизнес — опасное и интересное приключение, в котором ей не дают по-настоящему поучаствовать. Доблестный труд бухгалтера явно тосклив и скучен, если приходится так себя взбадривать.

— Сергей, — окликнул Измайлов.

— Все работодатели Норы ходят по краю, но давно и привычно, — не заставил себя ждать Балков. — Фирмы мелкие, существующие год-два. Потом их ликвидируют и открывают новые на тот же срок. Куратор из налоговой отзывается об отчетах положительно, не догадываясь о том, что их делали совсем не те, кто расписался в строке «главный бухгалтер».

Вот это да, они и Нору проверили.

— И тебя, и Веру, чтобы не обидно было, — сказал Измайлов.

Я подскочила, суеверно уставилась на него, и в зеркалах моей души отразилось боязливое: «Чур меня».

— То из тебя слова не вытянешь, то ты начинаешь думать во весь голос.

— Я это вслух сказала?

Они засмеялись. Опять я опростоволосилась.

— Может, это из-за разбитой головы? — предположил Борис.

— Нет, со мной бывает, — опрометчиво бросила я.

— Я ее боюсь, — признался Юрьев.

— Я за нее боюсь, — предложил свой вариант стойкий Балков.

— А я все чаще за себя боюсь и не ручаюсь, — не отстал Измайлов.

— А я курить хочу, — заняла я очередь на высказывание.

— Потерпи, Полина. Нам всем сейчас нельзя курить. Кстати, Нора девушка умная, она дома не дымит, только на балконе. И вместо проветривания обеспечивает мне невесть что.

— Она, между прочим, совсем не курит, — обрадовалась я шансу пресечь всезнайство Измайлова. — И никому не разрешает. У ее рыженькой таксы хронический бронхит, так что навещающие Нору курильщики отрываются на лестнице.

— Тогда встали, ребята, и тихо-тихо пошли в мою спальню. Я на костылях бесшумно не ходок.

Мы недоуменно переглянулись, но покорно выстроились гуськом и крадучись двинулись по коридору. В спальне была открыта балконная дверь — излишняя лихость для холодного апреля. Пантомима «нюхаем воздух» была в качестве напутствия исполнена Измайловым мастерски. Однако чтобы различить слабый табачный запах, нам пришлось подойти к самой двери. После чего стало очевидно: на примыкающей к Измайловской лоджии Норы кто-то в эту минуту курил, жадно затягиваясь.

Мы вернулись в комнату и сообщили Измайлову о своих обонятельных впечатлениях.

— Надо полагать, нам повезло застукать неизвестного с первой попытки? — осведомился Юрьев.

— Полагайте. Теперь можете травиться, — милосердно позволил Измайлов и взял сигарету.

— Виктор Николаевич, а что вы планируете после перекура? — спросила я. — Будем пробовать на вкус, измерять на глаз и трогать руками?

— Найдем, чем заняться, — пообещал он так, как обещают разнос и увольнение. — Послушайте меня, люди. В прошлую субботу, в день убийства Петра Коростылева, у Норы поселился некто, кого не знали ее собаки. В силу того, что он находится в квартире неотлучно, им пришлось привыкать к постояльцу. Но до сих пор таксам трудно примириться с тем, что хозяйка делит с ним трапезу. Этот некто почему-то не может выйти покурить на лестницу, как поступают все остальные, а смолит на балконе. Причем так беззвучно, что, если бы не запах, я бы и не догадался о его присутствии. И, наконец, Нора мечтает об участии в криминальном приключении. Вопрос: «Кого она приютила?»

— Вы, Виктор Николаевич, клоните к тому, что Ивнева… — заговорил Борис.

— Проницательный ты. Да, Ивнева, на скрупулезные поиски которого мы потратили восемь дней.

— Вообще-то это остроумно, — восхитилась я, — отсиживаться в соседней квартире…

— Полина, постарайся, пожалуйста, воздерживаться от комментариев, — перебил меня Измайлов.

Надо было сказать, что он остроумно вычислил Ивнева, ну, да уже поздно.

— Как бы выяснить, он ли? — загорелся Балков.

— Я позову Нору к себе, а вы перелезете на ее балкон и заглянете в окно, — осенило меня.

— Полина, и от предложений тоже, пожалуйста, воздержись, — мученически вздохнул Измайлов. — Надо выгнать Ивнева из убежища.

— Если это Ивнев, — напомнил Борис.

— Полина, к чему Нора более склонна: похвастаться любовником, не Ивневым — другим, или не выставлять его напоказ?

— Ко второму, Виктор Николаевич. Она скрытная.

— Вот и я о том же, — гнул свое Юрьев.

— Попытка не пытка, — сказал Балков. — А без Ивнева мы все равно топчемся на месте.

— Ты не желаешь реабилитироваться за визит к матери Славы? — быстро спросил меня Измайлов.

— Я не против.

— Попробуй зайти к Норе. Скорее всего, она тебя не пустит, а выйдет к тебе. Сообщи ей по секрету, что минут через десять я вознамерился послать к ней людей, подозревая в укрывательстве Ивнева. Сразу возвращайся к себе и звони сюда — доложишь. Ты, Борис, встанешь за угол на лестнице. Ты, Сергей, подежурь под балконом: второй этаж, вдруг Ивнев мужчина неуравновешенный.

Доложишь? Бог мой, да ему не женщина нужна, а товарищ по партии, сестра по оружию, фронтовая подруга, радистка Кэт. Измайлов, я тебя не разочарую, доложу по всем правилам.

Полковник, однако, не учел фактора упорства Юрьева.

— Не посылайте ее, Виктор Николаевич, последствия непредсказуемы, — пошел он напролом.

— Тебя послать, Борис? — оживился Измайлов.

— Просто ты неравнодушен к Норе, — поддела я. — Увидел ее в неглиже, отрелаксированную на все сто, и безвозвратно потерял покой.

Про покой я сказанула наугад. При мне Юрьев только дара речи лишился. Он силился выговорить какое-то словосочетание, по-моему, подколодная змея, но я не уверена.

— Занимайте позиции, парни, — скомандовал Измайлов.

Ребята отправились. Минут через пять Измайлов аккуратно выпустил меня. Я знала, что он приник к незапертой двери, что за выступом стены притаился собранный Борис, но все равно медлила. Пришлось напомнить себе: «Если Слава прятался у Норы, то убить Виктора было для него пустяком. Преодолеть один этаж, никого не встретив, можно раз двести за день. А Нора постоянно врала. Это плохо, это безобразно». Я постучала, как просила Нора, потому что от визга ее звонка таксы просто сатанели. Она открыла не сразу, и гостеприимством от нее не веяло.

— Привет, Нора. Можно к тебе?

— Привет, Полина. Извини, я не одна.

— У меня дело.

— На площадке поговорить устроит?

— Где угодно, это тебе надо.

Она резко прикрыла дверь:

— Я вся внимание.

Не пропадать же такой роскоши, как внимание, понапрасну. Я выдала ей заготовку Измайлова без запинки.

— Полина, мы ведь к тебе тогда втроем с Веркой и Виктором заходили выяснить, где Слава, помнишь?

— Помню, конечно. Но я принесла Виктору Николаевичу лекарства из аптеки и случайно услышала конец телефонного разговора.

Ух ты, оказывается, стоит начать притворяться и уже не хочется останавливаться. Особенно, если стоящая напротив тебя соседка несомненно проделывает то же самое. За ней Слава Ивнев, за мной Виктор Измайлов, кто кого…

— Нора, мы обсудили исчезновение Славы за шампанским, тебе не о чем беспокоиться. Я просто представила, как ты можешь перепутаться, если вдруг милиция завалится на ночь глядя.

— Спасибо.

— Ерунда. Я сама без мужчины в доме, понимаю.

И я поспешила на свой третий этаж. Прижавшийся к стене Борис кивнул мне вполне по-человечески. Вот что значит одна упряжка. Ворвавшись в квартиру, я как добросовестный служака набрала номер Измайлова.

— Господин полковник, ваше задание выполнено.

— Перевозбудилась, Поля?

— Вы приказали доложить сразу по исполнении.

— Я тебе приказывал?

— Так точно.

— Выпей пустырника, девочка, он на тебя отменно действует. Я тебе попозже сам позвоню.

— Удачи, Измайлов.

— Ладно, не пей пустырник.

Глава 14

До полуночи Измайлов не позвонил. Утром тоже. Когда я была норовистой девчонкой, я принимала такие перерывы на свой счет и страдала — мною пренебрегли. Позже сообразила, что неограниченное количество времени на женщину есть только у мужчины, собравшегося к ней на содержание и занимающегося ухаживанием, словно работой, гарантирующей скорый гонорар и отдых. Я не тянула на дело жизни полковника Измайлова Виктора Николаевича и без рисовки уважала его за это. Хохмы, конечно, скрашивают будни. Влечение, наряженное противостоянием, вводит из просторного фойе холодности в тесные декорации чувственности. Но убийца, которого искал Измайлов, был грязной реальностью, мало располагающей к флирту или роману с соседкой.

Меня страшило другое. Если у Норы скрывался Слава Ивнев, Измайлов должен был праздновать победу. А не сообщить о ней пожелавшей удачи женщине под силу лишь камню, о который сам собой расшибся враг. Значит, либо он не воспринимал меня в качестве женщины, либо… Неужели Измайлов потерпел поражение, и все, что было у меня, Сергея и Бориса вчерашним вечером, — фарс? Нет, даже не так. Неужели Измайлов из тех, кто полагает, что нерассказанного женщине как бы вовсе и не случилось? А ведь, проигравший, он стал бы мне только дороже. Я-то знаю, каково любить непобедимых. Не хватит опыта защититься самовнушением: «Я причастна к его успеху, в нем есть и доля моего труда, увещеваний, молитв», и можешь содрогаться от ощущения собственной никчемности и ущербности.

В общем, если побежденный Измайлов позвонит, можно не сомневаться — я ему не безразлична. Остальное всего лишь на время отложится. Подумаешь, выиграет завтра, послезавтра, ведь соревнование длится бессрочно. У меня чутье на чемпионов, а он из них.

Не успела я как следует раскиснуть, телефон ожил.

— Иди ко мне, — позвал Измайлов.

Интересно, что он говорит, когда манит в постель? Тоже: «Иди ко мне?» Разумеется, интрига создается словами, но не до такой же степени. Однако при виде Измайлова фривольные мысли о постели куда-то сгинули. Он был хмур и озабочен. Ну что ж, Николаич, не одной мне суждено прокалываться. Ты на меня орал, а я тебя пожалею.

— Был в больнице?

— Да.

— И что сказал врач?

— Все нормально.

— Устал?

— С чего бы?

— Приготовить поесть?

— Не надо.

Так, поговорили. Не часто мне выпадало задумываться, стоит ли продолжать беседу, но пришлось.

— Полина, ты далеко собралась?

— Домой. Ты цедишь слова, будто у тебя челюсть сломана.

— Я просто ждал, что мне сегодня гипс снимут. Надоело.

— Ты и с доктором поделился своими ожиданиями?

— Само собой.

— И он предложил тебе подскочить в психушку?

— Почти.

— Ты каким-то образом выразил свое разочарование?

— Обычным матерным — не сдержался.

— А он?

— Ответил. Мне до этого молокососа в белом халате расти и расти.

— Любопытно, есть ли еще на свете такая страна, где пациент с врачом переругнулись матом, сразу друг друга досконально поняли и разошлись без претензий, как ни в чем не бывало?

— Одной достаточно.

— Измайлов, давай я тебе неэротический массаж сделаю. Ты американские фильмы смотришь? Там все героини едины в порывах человеколюбия. Только узреют недовольного мужика, сразу хвать его за загривок и разминать, разминать. Через минуту и массажистка, и объект счастливы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8