На изумрудном небе яростно клубилась кипень майских облаков. Башни Кремля уходили высоко вверх и тихо там кружились, словно Кремль превратился в гигантскую карусель. Вместе с башнями кружился и Мавзолей, переливающийся психоделическими цветами, с яркой разбегающейся неоновой надписью на гранитном фасаде — «БИТЛЗ».
      Над площадью, усиленная электроникой, звучала торжественная клятва:
      «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!»
      Динамики гудели и свистели, из-за реверберации слова клятвы понять было невозможно, спасало только то, что все дети знали ее наизусть, как «дважды два — четыре»: голос то поднимался вверх и становился похожим на голос Буратино, то опускался к нижнему пределу слышимого диапазона, и тогда казалось, что пионерскую клятву дает Левитан.
      На трибуне Мавзолея, окруженные членами Политбюро, стояли ливерпульские музыканты в пионерских галстуках и вместе с партийными руководителями страны весело размахивали разноцветными надувными гитарами. В руках партруководства гитары казались топорами, которыми они помахивали лениво, как сачковатые сучкорубы на лесоповале.
      Красная площадь была заполнена детьми, которых необходимо было принять в пионеры. Их были тысячи, построенные в десятки каре. Саша летел низко над детскими головами и с нарастающей тревогой искал себя. Он неуютно чувствовал себя вне своего тела и вне своего строя. Сердце от волнения подступало к горлу и готово было вот-вот выскочить прочь.
      Наконец он увидел себя стоящим рядом с Леней в строю их школы около Лобного места. Они оба повторяли слова пионерской клятвы, разносящейся над площадью.
      По сигналу горна старшие товарищи стали повязывать галстуки юным неофитам, но когда пожилая дама, от которой удушливо пахнуло потом с запахом «Пани Валевской», стала стягивать узел на шее Саши, его вырвало.
      Леня, которого еще не успели посвятить в пионеры, подхватил друга под руки и вывел, шатающегося от слабости, из строя. Строй сомкнулся, чтобы скрыть от пионерского начальства досадное отступление от ритуала.
      — Я говорила тебе: не ешь эти пирожки? Говорила или нет? Тащите в рот всякую гадость, а потом мероприятие срываете! Ну что теперь с тобой делать? — шипела старшая пионервожатая на мальчика, который полулежал, прислоненный другом к ограде храма Василия Блаженного у подножия Лобного места.
      — К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы! — гремел над площадью мужественный, но по-отечески теплый голос.
      — Всегда готовы! — эхом откликнулись дети.
      Саша вздрогнул от нового приступа тошноты. Часы на Спасской башне захрипели, и раздался… звон будильника.
      Саша наконец-то смог очнуться от кошмарного пьяного сна, который ему всегда снился после перепоя. А напиться было с чего.

      Вчерашний день начался для Саши с большой радости — по факсу пришла копия банковской платежки на перевод пятидесяти тысяч долларов за проданный металл. Сейчас она лежала перед ним на тумбочке, придавленная стаканом с недопитой от слабости водкой.
      Саша открыл глаза, еще не совсем понимая, где и в каком времени он находится.
      На кухне кто-то гремел посудой.
      Удивленный, Саша вышел на кухню и с изумлением увидел там Леню, своего друга, несколько лет назад уехавшего в Голландию.
      Тот жарил яичницу.
      На столе уже стояли пакет сока, бутылка водки, лежали невскрытые пакеты с рыбной и колбасной нарезкой.
      — Сам встал? Хорошо. Жратва уже готова, — буднично сказал Леня.
      — Постой, — не очень понимая, сон это или явь, пробормотал Саша. — Ты ведь сейчас живешь в Голландии? Так? — с надеждой на то, что он еще не сошел с ума, спросил Саша.
      — Да, я сейчас живу в Голландии со своей женой Линдой, но ты, блин, позвонил вчера вечером и полчаса ревел, как медведь, что жизнь твоя рухнула и если я сейчас же не приеду, то на этом свете мы больше не увидимся.
      — Я так и сказал? — Саша выглядел подавленным.
      Леня кивнул.
      — А как ты вошел? — Саша все еще надеялся, что это продолжение сна и Леня сейчас растворится.
      — Через дверь, — развеял его сомнения в своем материалистическом происхождении Леня. — Дверь надо закрывать, когда домой… вползаешь. Что тут у тебя?
      Саша помотал головой и застонал то ли от головной боли, то ли от того, что у него случилось.
      — На, выпей, приди в себя, — подал Леня рюмку и бутерброд с семгой.
      Друзья выпили, и, немного придя в себя, Саша смог произнести:
      — Дефолт.
      — Ну, дефолт и дефолт. Ты-то здесь при чем?
      — В пятницу мне деньги в банк пришли. За металл…
      — Большие? — деловито спросил Леня.
      — Пятьдесят тысяч.
      — Рублей?
      — Долларо-ов!!! — взревел Саша.
      — А чего ты волнуешься? Они же в банк пришли, не украли же их, — попытался успокоить друга Леня.
      — Отвык ты от России, — горько вздохнул Саша. — Так ведь банк их и схавал.
      — Как это? — изумился Леня.
      — А вот так: дверь в понедельник на замок, а деньги под задницу. Или в офшор куда-нибудь, на Фиджи, в Новую Зеландию, в Антарктиду.
      — Но есть же закон… наверное, — уже не совсем уверенно сказал Леня. — Ну, потерял деньги. Бывает. Еще заработаешь. Я вон тоже потерял на одной операции, но потом…
      Саша хотел ответить, но тут раздался телефонный звонок. Саша панически замахал руками, чтобы Леня не отвечал, но тот с автоматизмом современного человека взял трубку и успел сказать «Але!».
      — Это Фаренгейт, все пропало, — безнадежно махнул рукой Саша.
      — Слушай, «Але», ты деньги когда отдавать будешь?
      — Простите, вы куда звоните? — начал выкручиваться Леня.
      — Куда надо! Сашку давай! — весело и зло сказала трубка.
      — А его нет.
      — Понятно, — ничуть не удивился Фаренгейт. — А ты кто?
      — Я? Его брат. Из Пензы, — солгал Леня.
      — Так вот, передай своему брату из Москвы, что звонил Фаренгейт. Жду его завтра утром в конторе. С бабками.
      — В какой конторе? — стараясь придать разговору хотя бы видимость деловитости, спросил Леня.
      — Где деньги занимал. Он знает. И без понтов. Обоих достанем, хоть в Пензе, хоть… где.
      Из трубки послышались гудки отбоя.
      — Это оно? — спросил Леня, показав на телефон.
      Саша обреченно кивнул.
      — А если не отдашь?
      — Исключено. — Саша обвел глазами кухню. — Квартиру придется отдать, но этого не хватит. Нет, это все, все, — еще раз безнадежно махнул рукой он.
      — Но ведь дефолт же. Вся страна в жопе, ты, что ли, один?
      — Да страна-то хрен с ней. Она все время в жопе. Привыкла уже. Чего ей сделается? А мне могут…
      — Ну что, убьют, что ли?
      — Убить, может, и не убьют, но крови попьют. Нет, все, все, конец. — Он обхватил руками рассыпающуюся на куски голову.
      — А почему этого, ну, который наезжает на тебя, зовут так странно, Фаренгейтом?
      — Он мистики любит в работе подпустить, ожившими мертвецами клиента попугать вместо паяльника, чтобы до кондиции довести, привидениями разными, голосами с того света.
      — Но ведь это же полтергейст, — удивился Леня.
      — Лень, им по барабану — полтергейст, фаренгейт, дефолт. Им все годится, все в кассу.
      — Погоди, ты только не паникуй. Время все-таки до утра есть, а утро оно вечера… Деньги есть?
      — Немного.
      — Уехать куда-нибудь сможешь?
      — Куда тут уедешь? Везде достанут. — Саша опять безнадежно махнул рукой.
      — Загранпаспорт есть?
      — Есть, — уже с небольшой надеждой ответил Саша.
      — А виза куда-нибудь открыта?
      — Да, в Германию.
      — Прекрасно, а оттуда — ко мне в Голландию.
      — Ну и что, рано или поздно все равно придется возвращаться.
      — Может, и не придется, — задумчиво сказал Леня.
      — Почему? — испугался Саша.
      — Потому что ты там женишься, — как о решенном деле, сказал Леня.
      — Чего-о?
      — Женишься. Ты женишься там за неделю, если не будешь очень разборчивым.
      — Серьезно, что ли? — обрадовался Саша.
      — Знаешь, сколько там одиноких баб? Разобщенность в современном обществе, некоммуникабельность. Телевизор, радио, Интернет. С работы — домой. И тут ты. Открытая славянская душа, незамутненность чувств, неизвращенная сексуальность. Образован. Умен. Романтичен. У них знаешь, о чем мужики с бабами в постели говорят? О страховке, о недвижимости, об автомобилях.
      — С бабой? Об автомобилях? — удивился Саша.
      — Представь себе. Они не воспитаны на русской литературе, музыке.
      — Да, я-то тоже в общем-то не очень на музыке.
      — Только без этого, без ложной скромности. В нас это природное. Вот я по себе скажу — любят они этакую достоевщину, мятежностьдуха, нашу непредсказуемость. Вот как я женился, — Леня сделал несколько неопределенных жестов рукой, обозначив какой-то замысловатый зигзаг, — и все.
      — Может, мне с гармошкой туда поехать? — предположил Саша.
      — Зачем? — удивился Леня.
      — Ну, для пущей непредсказуемости.
      — Я тебе серьезно, — огорчился Леня, поняв, что друг шутит.
      — И я серьезно. Я сейчас обрываю все концы. Продаю квартиру, машину. И если, например, со свадьбой будет облом, куда я вернусь? На Курский вокзал? Бичевать? Или в виде трупа на коптевские поля аэрации, ворон кормить?
      — Я думаю, будет все нормально. Не ты первый, не ты последний.
      — Непредсказуемость, говоришь? — сказал Саша после небольшой паузы и вдруг запел: — Врагу не сдается наш гордый «Варяг».
      — Пощады никто не желает, — подхватил Леня.

      Саша съехал с шоссе под огромную синюшно-зеленую стрелку, на которой было написано «Русская рулетка. Битва гигантов отечественного автомобилестроения: ВАЗ, ГАЗ и МАЗ против всего мира» и остановил машину на краю огромного, простирающегося до горизонта и похожего на ушную раковину Большого американского каньона песчаного карьера.
      На дне, под толщей выхлопных газов, которые не выдувались из глубины ветром и потому фиолетовыми слоями мягко струились от края до края, словно в карьере варилось какое-то дьявольское снадобье новых времен, в беспорядке стояло несколько десятков легковых и грузовых машин, раскрашенных причудливо и весьма разнообразно. Некоторые машины напоминали психоделических зверей из «Желтой подводной лодки», «исполненных очей», другие выглядели как одушевленные механизмы из «Звездных войн», третьи были просто исписаны разными лозунгами, как стены в туалетах.
      Люди усеяли стены карьера, превратив их в амфитеатр Нового Колизея. Здесь и там лениво полоскались флаги спортивно-патриотических организаций, своей малопонятной славянской вязью напоминающие хоругви.
      В глубине ямы звучала бодрая музыка, но на краю, где стояли Саша и Леня, был слышен только мощный ритм ударных, от которых край карьера осыпался и стекал вниз тонкими струйками песка.
      Саша достал мобильник, набрал номер и сказал:
      — Лех, ну, я здесь.
      Снизу из толпы им помахали рукой. Скоро Леха, высокий седой парень с косичкой и бородкой клинышком а-ля генерал Грант, в пыльной, выгоревшей на солнце конфедератке, поднялся к Саше и Лене со дна карьера. Молча поздоровавшись за руку с друзьями, Леша стал осматривать и пальпировать машину Саши, «Волгу» благородного песочного цвета.
      — Ты чего, мыл ее, что ли? — удивленно спросил он Сашу.
      — А что, машина все-таки, не человек, — ответил Саша, стирая пальцем небольшой пыльный потек. — Она же сама помыться не может.
      Леша хмыкнул и спросил:
      — Бегает?
      — А чего ей не бегать? Движок форсированный из кагэбэшной конюшни, свечи «бошевские», резина финская, а карбюратор с лодочного мотора «Кавасаки». Ничего отечественного внутри, продавать даже жалко.
      — Так не продавай, — пробурчал Леша, подняв капот и осматривая мотор.
      — Деньги нужны, — сказал Саша, нежно похлопав машину по дверце.
      — Тогда не хнычь, но больше двух сотен я тебе не дам. Ты же знаешь, зачем я покупаю. — С этими словами Леша отдал Саше засаленную записную книжку, которую он вместе с другим хламом выгреб из бардачка.
      Саша кивнул:
      — А ладно, — и решительно отдал парню ключи.
      Леша сунул руку между передними сиденьями и достал из щели бензиновую зажигалку, с которой Саша давно распрощался.
      — Хочешь посмотреть? Я ее прямо сейчас в заезд поставлю, — сказал Леша. — Сегодня двенадцать «Запорожцев» набралось, и из них решили сделать суперзаезд. Ничего, если я твою «Волгу» с «Запорожцами» поставлю? Не обидишься?
      — Ана что здесь можно обижаться? — удивился Леня.
      — Ну как же, «Волгу» с «Запорожцем» равняем, стираем кастовые грани, вроде как западло, даже деньги обратно отдают, — произнес Алексей, вынимая на всякий случай ключи.
      Саша отрицательно помотал головой и махнул рукой — давай, дескать, езжай. Леша сел за руль, и машина ожила, как норовистый конь. Она повела по земле задними колесами, но, почувствовав твердую руку, прыгнула с обрыва, не разбирая дороги, спустилась вниз по прямой, по почти отвесному склону, и, сделав полицейский разворот, встала рядом с клетчатым флагом, обозначающим старт.
      — За такую машину две сотни? — изумился Леня, когда уехал Леша.
      — И за это спасибо. Ты же знаешь, что они с машинами делают?
      В это время внизу качнулся клетчатый флаг, и машины рванули вперед. В пятидесяти метрах от старта было сделано специальное сужение, и машины стремились пройти его по возможности скорее всех. Это был судьбоносный момент. Константин Симонов сказал бы про них так: «Они еще не знали, что этот переезд уже разделил их на живых и мертвых». Тот, кто не успевал проскочить горловину, попадал в крупорушку: машины залезали друг на друга, переворачивались, отрывая двери и крылья, двигатели от перегрузки глохли в самый неподходящий момент и загорались — здесь происходил первый отсев неудачников.
      Грязные, ржавые, вихляя сбитыми осями и помахивая, как крыльями, полуоторванными дверьми, они двигались дальше, пытаясь обогнать друг друга, чтобы пройти узкое место раньше своих смертельно опасных соперников. Гонка продолжалась до тех пор, пока на трассе не оставалась одна двигающаяся машина. Она и объявлялась победителем. На нее было страшно смотреть.
      Вот в такой гонке и участвовала Сашина машина. Ей удалось несколько раз избежать столкновения, но и ее наконец подловил на повороте ржавый синий «Запорожец», неожиданно давший задний ход и тараном сваливший соперника на бок. Но машина продолжала жить, колеса вертелись, о нее ударялись другие машины, и наконец красный «Запорожец» в стальном каркасе так удачно ее задел, что она, свалившись с небольшой горки, снова встала на колеса и, сделав резвый разворот, под хохот и аплодисменты подвыпивших зрителей устремилась в погоню за лидерами, которым пока везло чуть больше, чем остальным. Зрители ревниво следили, чтобы беды между машинами распределялись поровну, и если кому-то удавалось избежать столкновения, это вызывало не восторг, а сожаление, ну а если кто-то вел машину чуть ловчее остальных, зрители дружно начинали болеть против него, призывая на его голову все беды, которые могут случиться в такой опасной и непредсказуемой гонке, и радовались, когда он тоже попадал в какую-нибудь задницу.
      Через пару минут после старта уже чувствовалось, у какого «Запорожца» какой характер: безоглядно азартный, осторожно-расчетливый или неумело-трусоватый. Впрочем «Запорожцами» эти машины можно было назвать только условно, ничто в них уже не выдавало принадлежности к этой марке. Мутация, которую они претерпели за годы жизни, сделала их настолько непохожими на базовую модель, что их родная фирма не узнала бы, а инженеры-технологи, заглянув под капот этих мутантов, может быть, разглядели бы, чем черт не шутит, истоки какой-то новой, неведомой еще технической цивилизации, опровергающей все известные физические законы и делающей возможным создание вечного дви —
      гателя в том смысле, что, регенерируя поврежденные органы и детали, эти механизмы способны жить вечно. Владельцы вообще уверены, что у этих машин есть душа, но это очень спорный вопрос. Потому что если с этим согласиться, то за машинную душу, отданную на поругание в гладиаторских гонках, двести долларов, как ни верти, мало.

      Володькина контора находилась в какой-то бывшей электромеханической лаборатории, один угол которой был превращен в подобие офиса. Сам Володька сидел за большим современным письменным столом, окруженным стеллажами с осциллографами и блоками никому уже не нужной установки.
      Разговаривая с друзьями, Володька периодически тыкал пальцем в клавиатуру компьютера и изумленно качал головой, наблюдая что-то на мониторе.
      — Саш, продать твою халупу за один день нереально, — заметил Володька и снова ткнул клавишу.
      — Ну хотя бы тысяч за десять — двенадцать, — назвал Саша свою «вилку».
      — Никогда не называй две цены сразу, — наставительно сказал Володька. — Теперь я и захочу, больше десяти тысяч тебе дать не смогу.
      — Почему? — удивился Саша.
      — Этика у нас, риелторов, такая, — развел руками Володька. — Элементарный менеджмент. — И он снова ткнул пальцем клавишу.
      — Володь, ну а если подумать? — вкрадчиво начал Леня.
      — О чем? — спросил Володька, явно слушая вполуха и заинтересованно кликая клавишами компьютера.
      — О том, чтобы продать квартиру за один день.
      — Это вообще нереально. Даже если уже есть покупатель. Чисто по раскладу нереально. — Он снова кликнул клавишу и хмыкнул.
      — А если мы оставим тебе доверенность — и продавай ее за сколько хочешь? Только нашу долю дай сейчас. Доверенность на деньги, — обозначил суть сделки Леня.
      — Это очень большой риск. А вдруг квартира паленая? — похоже, набивал Володька цену своей услуги.
      — Да чистая квартира, никакого пожара в ней не было, — не выдержал Саша. — Я даже ремонт полгода назад сделал, не евро, но все-таки.
      — Паленая, чтоб ты знал, — это квартира с нечистой родословной. Вдруг у тебя там еще кто-нибудь прописан? Я продам, а он и заявится.
      — Да кто заявится?
      — Не знаю, родственник какой-нибудь из дурдома или из тюрьмы выйдет. Или ребенок обнаружится.
      — Какой, к хренам, ребенок? Откуда? Ты меня не знаешь, что ли?
      — Тебя я знаю, но бывают такие дикие случаи нарушения риелторской этики. Ведь такими деньгами ворочаем, вот и не выдерживают некоторые, морально падают.
      — Ты прав, — неожиданно согласился Леня. — Бывают очень дикие случаи. Не будем тебя подставлять.
      — Вы что, уже не хотите продавать квартиру? — встревожился Володька. — Давайте хоть посмотрим.
      — А зачем смотреть? — удивился Леня.
      — Ну, ребята, так дела не делаются. Я сижу с вами, время трачу, а вы динамо крутите. Так хотите вы ее продавать или нет?
      — Хочу, но не могу, — сказал Саша.
      — Почему? — спросил Володька.
      — Потому что она… паленая.
      — Ты чего? — удивился Леня.
      — Действительно, он ее купит, — показал Саша на Володьку, — а потом придут эти, родственники, и башку ему открутят. Ладно, живи. — Саша перегнулся через стол и заглянул в экран компьютера: там были фотографии голых баб. Саша щелкнул клавишей, и фотография сменилась. — А квартира пусть стоит, цену нагуливает. Захочешь продать, сам меня найдешь, а не захочешь, я другого риелтора найду.
      — А риелтор риелтору глаз выклюет, — наставительно сказал Леня.
      — И пасть порвет, — добавил Саша.
      — Потому что у них эстетика такая или что там у них? — спросил Сашу Леня.
      — Менеджмент, — сказал Саша.
      — Это когда людей едят? — спросил Леня.
      — Где вас искать, — прервал Володя развеселившихся друзей, — если покупатель найдется?
      — За десять тысяч? — ехидно спросил Саша. — За десять тысяч нас искать не надо.
      — Зачем? Если не спешить, можно нормальную цену взять. — Но какую, Володя не сказал.
      — Позвони сюда, — дал Леня Володе свою визитку.
      — Доверенность бы оформить, — мечтательно произнес Володя и скромно потупил взор.
      — Обойдешься, — сказал Леня, намереваясь непременно оскорбить Володьку недоверием, — а то нам этой квартиры не видать, как своих ушей.
      — Возьми ключи, — отрезал ему связку Саша, — показывать квартиру будешь. Только бардака там не устраивай, а то действительно спалите еще.
      — И хачикам не сдавай. Не выгонишь потом, — посоветовал Леня и деловито спросил: — Какой процент берешь с продажи?
      — Ну, как обычно, — начал выписывать словесные кренделя Володька, — все будет зависеть от конкретной суммы, когда, например…
      — Короче, Склифосовский, — нетерпеливо подстегнул его Леня.
      — Ну, процентов семь — десять, — задумчиво произнес Володька и по азарту, вспыхнувшему в глазах друзей, понял, что попал в собственную ловушку.
      — Он назвал два предела, — наябедничал Леня Саше.
      — Возьмем по нижнему. Семь процентов — твои, согласен? — сказал Саша Володьке, задумчиво смотревшему в окно. — А то, может, пять? — спросил он у Лени.
      — Пять лучше, — уверенно ответил тот.
      — Нет уж, семь так семь, — спохватился Володька. — У меня есть один покупатель на примете, я бы мог даже сегодня квартиру показать.
      — Нет, сегодня не надо. Мы будем с Москвой прощаться, — предупредил его Саша.
      — Да, с малой родиной, — уточнил Леня.

      Купив Саше авиабилет и посетив пиццерию на Тверской, друзья пришли на Пушкинскую площадь, с которой они обычно начинали свои юношеские «забеги в ширину». И что интересно: хотя они всегда шли одним и тем же маршрутом — кафе «Красный мак» в Столетни — ковом переулке, потом «Огни Москвы» на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва», потом скамейка на Тверском бульваре, но утром самым удивительным образом оказывались черт-те где. Лене всегда нравилось, проснувшись утром в незнакомом месте, угадывать по виду из окна, в каком районе Москвы они очутились, и он часто угадывал. Правда, было два случая, когда это ему не удалось. Один раз, когда они проснулись в комнате, где не то чтобы окно, дверь с трудом нашли. Это было владение дежурных электриков станции метро «Выхино». А в другой раз Леня думал, что гуляет в общежитии ВГИКа где-то на Яузе, а на самом деле они с Сашей давно уже были в Ярославле, хотя тоже в женском общежитии.
      Они собирались уже идти в Столешников переулок, когда рядом с ними остановилась машина и из нее выглянул парень из тех, кого за глаза называют крутыми.
      — Слышь, братан, — обратился он с максимальной для него вежливостью к Саше, выглядывая из-под огромного козырька бейсболки с вышитой золотом аббревиатурой «NY», — я чего-то не врублюсь, это Пушкинская площадь?
      — Да, — сказал Саша настороженно. Ему сейчас всюду чудились боевики Фаренгейта.
      — А где сам-то Пушкин?
      — Да вот же он, — сказал Саша с облегчением, показывая на памятник.
      Парень наклонил голову набок и наконец-то увидел памятник, который ему до того загораживал козырек:
      — Въехал! — обрадованно закричал они объяснил девушке, которая выглянула из второго окна: — Ну что, блин, а ты менжевалась, что уедем в Германию, а я Пушкина тебе не покажу, про которого Верка твоя, проститутка, говорила. Вот он стоит, основной, сучара. Эх, надо было на зелень помазать, точно бы на червонец тебя обул!
      Девушка восторженно смотрела по сторонам. Это было то самое легендарное место, про которое ей рассказывала подруга, что там мужиков — немерено. И, пока парень смотрел на памятник, его девушка профессиональным взглядом бегло оценивала мужиков у подножия монумента, которые ей все казались похожими на Пушкина — в цилиндрах, пелеринах, с тросточками, но почему-то с голыми ногами. Они улыбались девушке и, здороваясь, приподнимали цилиндры.
      Леня и Саша, сами того не ведая, в ее глазах тоже оказались в цилиндрах и с голыми ногами, и она им улыбнулась.
      Отвальные мероприятия друзья начали по традиции со Столешникова переулка, где в конце, на пересечении с Петровкой, когда-то стояли столики кафе «Красный мак». Ребята взяли в знаменитом, но уже изрядно запаршивевшем винном магазине в Столешниковом бутылку армянского коньяка и медленно, под разговор, выпили ее, закусывая сладкими афганскими финиками и солеными фисташками. Но после четвертого глотка горькая соленость фисташек перестала чувствоваться, и они стали просто закуской.
      Потом они, по старой традиции, пошли в кафе «Огни Москвы» на пятнадцатом этаже гостиницы «Москва», но кафе оказалось закрыто на какую-то реставрацию, лифт где-то застрял, и, спускаясь по лестнице, Саша и Леня попали на технический этаж.
      По коридору сновали с пачками накрахмаленного белья горничные: они получали его у кастелянш и укладывали на свои именные тележки. Во всех комнатах работали вентиляторы, которые были не в силах справиться с неимоверной летней жарой. Поэтому почти все женщины, кроме кастелянш и бухгалтерш, были полуодеты. Так же полуодеты были и какие-то молодые люди, может быть, официанты или курьеры. В воздухе стоял устойчивый запах корейской кухни, в некоторых номерах полуодетые горничные пили с полуодетыми официантами, но в этом не чувствовалось никакой эротики. Все двери были настежь — просто обед бригады на полевом стане.
      И вдруг в одной из комнат из-за холодильника выглянул одноклассник Саши и Лени Володька Ремнев, про которого ходили упорные слухи, что он служит в КГБ. Ремнев был в черном официантском смокинге, но в расстегнутой до пупа рубахе; бабочка торчала из нагрудного кармана, как куриная косточка у Азазелло.
      — Привет, старик! — обрадовались ребята.
      — Ты чего здесь делаешь? — спросил Леня.
      Сидевшая за столом горничная в черном кружевном бюстгальтере прыснула:
      — Живет он здесь.
      — Ирк, ты, — попытался урезонить ее Володька, — думай, чего говоришь.
      — Ладно, думатель, сажай друзей за стол, — сказала рыжая пышнотелая женщина, накидывая на плечи белую форменную блузку горничной. — Вы тоже с ним служите? — спросила она, наливая им коньяк в тонкие большие стаканы.
      — Нет, это школьные друзья, Саша и Леня, — поторопился представить друзей Володя, чтобы снять тему принадлежности к органам.
      — Рая, — представилась рыжая и пододвинула к Лене австрийское печенье с шоколадной глазурью: — Вы закусывайте.
      — Володь, ты оттуда ушел, что ли? — выпив, спросил Саша.
      — Дежурит он здесь, — ответила за Ремнева Ира. — Вон, — махнула она сторону коридора, — сколько их там. Рота небось? — простодушно спросила она у Володи.
      — Ну ты, Ирк! — попытался изобразить возмущение Володя, но у Иры, вероятно, было какое-то негласное право говорить Володе дерзости, на которые он не имел права обижаться. Очень возможно, что она была просто старше его по званию.
      — Ачто, здесь прослушка? — спросил Леня, рассматривая этикетку давно забытого югославского виньяка.
      — Как положено, — ушел от прямого ответа Володя и обратился к Саше: — А ты что, насовсем уезжаешь?
      — Нет, с чего ты взял? — опешил от такого вопроса Саша.
      — Чего ж ты тогда квартиру продаешь? — тихо проговорил Ремнев.
      — А ты откуда знаешь? — удивленно спросил Леня. — Мы только так, прицениться хотели. Саша квартиру побольше хотел купить.
      — Ага, побольше, — саркастически хмыкнул Володя. — Это с каких доходов, со сделки, что ли, сгоревшей?
      — И все-то ты знаешь, — задумчиво глядя на Володю, протянул Саша и налил всем по полному стакану.
      — Нет, не все, — загадочно сказал Володя.
      Леня удивленно застыл со стаканом в руке.
      — Ну, за школьную дружбу, — не заметив Володиной оговорки, провозгласил тост Саша.
      — До дна, — упрекнул Леня Володю, который только пригубил. — За школьную дружбу — до дна.
      — Я не могу, у меня смена еще не кончилась, я все-таки на работе, — неожиданно твердо отказался пить Володя.
      — Да какая у тебя работа? — засмеялся Саша. — На друзей стучать? Мне такое место предлагали, в бюро по зарубежному туризму «Спутник», а потом у них в отделе кадров вдруг вспомнили про то, как меня на Красной площади тошнило в день приема в пионеры. Так это твоя работа? — Саша привстал со стула.
      Женщины, думая, что он собирается врезать Володе, мягко, профессионально обволокли его голыми руками и, поглаживая, усадили на место.
      — Да, ты был не готов к этой работе, и, когда меня спросили о тебе, я дал объективную характеристику, — тоном неподкупного кондуктора сказал Володя.
      — Интересно какую? — мечтательно произнес Леня. — Вообще интересно, как каждый из нас выглядит с точки зрения органов. У каждого ведь есть свой школьный друг.
      — Ничего интересного. — Володя глотнул коньяку. По всемучувствовалось, что ему самомуне терпится рассказать что-нибудь секретное, продемонстрировать свою причастность к государственным тайнам.
      — Ну, давай колись, — подбодрил его Леня. — Чего, например, плохого, ты углядел в Александре Николаевиче? Почему ты не рекомендовал его для работы в бюро международного молодежного туризма при цэка вээлкаэсэм «Спутник»?
      — Там много всего было, — уклончиво сказал Володя. — Разве вспомнишь сейчас, столько лет прошло.
      — Ну хоть что-нибудь? — азартно настаивал Леня.
      — Я тогда написал, что Саша субъективно честен.
      — Как это? — перебил его Леня.
      — Ну, когда дает слово, то его выполняет. Самостоятелен в оценках политической и экономической жизни страны, интересуется и хорошо ориентируется в трудах основоположников марксизма-ленинизма, целеустремлен, самостоятелен и упорен в поисках решений, характер уравновешенный.
      — Ничего не понимаю, это же представление на орден, а меня из-за всех этих достоинств не приняли даже в комсомольскую синекуру? — обратился Саша к дамам.
      Те пожали плечами, а Ира разлила коньяк по стаканам. Лене коньяка не хватило, и Рая достала из холодильника темную бутылку виски «Шотландские братья». Леня одобрительно ей кивнул, и Рая щедро плеснула полстакана.
      — Или это хитрость: говорим одно, подразумеваем другое? — продолжал доискиваться правды Саша.