ТОП
      Мы бродили по тайге - я и собака Топ. Без собаки в тайге нельзя. Топ знал, что я его не прогоню, и совсем меня не слушался.
      Топ целый день гонялся за бурундуками. Загонит бурундука на дерево и внизу сидит ждёт, когда он спустится на землю. А охотиться кто будет?
      Ночью я разжёг костёр, открыл банку сгущённого молока и жду, когда закипит чайник. Вдруг морда из куста высунулась, схватила мою банку и утащила. Я вскочил - и в кусты за Топом, а он молоко разлил на землю и съел.
      Вот раз мы взбирались на гору, а сверху спускалась вниз белая куропатка с птенцами. На вершине горы выпал снег, вот она и вела своих птенчиков на лесную полянку, где потеплее. Куропатка за камушками не пряталась, по открытому месту бегом пробежала, а птенцы за ней катились, как серые шарики.
      Топ их, конечно, увидел и сразу за куропаткой погнался. Куропатка притворилась хромой, птенцы притаились в камнях, Топ лает и бросается во все стороны: вот-вот схватит птенчика! Я его поймал, и, пока куропатка всех птенцов не собрала и не увела в лес, я Топа не выпускал, держал за шею.
      Наконец забрались на гору. Отсюда далеко видна тайга. Лесной ворон медленно вдоль хребта летит и головой вертит, высматривает добычу.
      Вот он уже совсем близко, слышно, как крылья с каждым взмахом шумят.
      И вдруг Топ поджал хвост и прижался к моей ноге. Ворон на него посмотрел и полетел дальше.
      Я Топа стал стыдить:
      - Ах ты трус, на птенчиков кидаешься, а ворона испугался!
      Топ глаза в сторону отводит, виляет хвостом. С тех пор, когда он меня не слушается или за бурундуком побежит, я вынимаю из мешка полотенце и хлопаю по воздуху. Топ думает, что это ворон летит, и от страха поджимает хвост.
      В САЯНАХ
      В Саянских горах есть хребет. Тувинцы называют его Эргак Торгак Тайга - Большая Великая Тайга.
      Снежные вершины блестят на солнце, и тайга сверху кажется мёртвой. В тишине печально закричит чёрный дятел, да пролетит кедровка в зелёных кедрах.
      Налетит ветер, стряхнёт с лиственниц в распадке золотые иголки на снег - и снова тишина. Не слышно птичьих голосов, и кажется, что нет больше ни зверей, ни птиц. Но это только кажется.
      Лоси и олени сейчас на южных склонах гор, на солнцепёках.
      На снегу цепочка соболиных следов. На поляне следы оборвались, чернеет кучка глухариных перьев. Глухарь не успел взлететь, соболь вцепился глухарю в горло, и... остались на снегу только перья да пятна крови.
      Только что тайга была мёртвая, но вот за десятки километров слетаются вороны. У воронов свои сигналы и свои законы: "Сегодня добычу нашёл я позову других. Завтра добычу найдёт другой - позовёт меня". Медведь-шатун нашёл добычу, он ест, а вороны сидят на кедрах, ждут, когда он отойдёт от туши. С карканьем налетят, начнут клевать мясо.
      Вечером закат был красный, и ночью подул северный ветер. Загудела тайга, закурились снега на вершинах гор. Звёздочка загорелась высоко в чёрном небе. Налетела тучка, звёздочка погасла.
      Далеко в тайге горит огонёк. Это светится окно охотничьей избушки. Потрескивают дрова в железной печке, мыши пищат под полом. Охотник сидит за столом, набивает патроны.
      К рассвету пурга заметёт старые следы зверей, и рано утром соболь выйдет на охоту, оставит свежий след. Лайка загонит соболя на вершину кедра. Будет лаять на соболя, он зафыркает на лайку, и охотник подойдёт незаметно и убьёт соболя.
      ТАНЕЦ ВЕРБЛЮДОВ
      Зимой в Казахстане видел я верблюжий караван. Верблюды глаза от снега закрыли и шли навстречу метели. На первом верблюде, вожаке, сидел мальчик. Он держался за горб и тоже глаза зажмурил.
      А вожак шёл с открытыми глазами.
      Вся шерсть у верблюдов заиндевела, на морде сосульки выросли, и ресницы покрылись белым инеем. На последнем верблюде нагружена была войлочная юрта.
      Ветер раздувал войлок, как парус, и верблюд наклонялся в одну сторону. Видно, издалека шёл караван, и тяжело было верблюду, он тихо стонал.
      Караван скрылся в степи, а я всё удивлялся: верблюды такие большие и покорные, даже маленького мальчика слушаются...
      Весной подул южный ветер, снег намок, и верблюды стали задумчивые.
      Их погоняют, кричат, а они стоят на месте, жуют жвачку и смотрят куда-то далеко, о чём-то мечтают.
      Потом снег остался только в оврагах. Бугорки просохли.
      Степь стала рыжая от прошлогодней травы. Прилетели жаворонки, орлы, кулички.
      Суслики стояли жёлтыми столбиками у норок и звонко свистели.
      Степь проснулась и зазвенела.
      И тут верблюды взбесились. Они убежали в степь, подальше от людей. И там бегали, кувыркались, оставляя на траве клочки зимней шерсти.
      Однажды я услышал, как за холмом кто-то топчется, от пыли не видно кто.
      Я подошёл поближе, а это верблюды отплясывают. То передними ногами топнут, то задними. То передними, то задними. Передними, задними...
      Верблюды танцевали танец весны. Они радовались, что прошла зима, греет солнце и они живы.
      ВЕСНОЙ
      На дворе шёл снег, было холодно.
      Но я знал, что в Казахстане сейчас весна. И так мне захотелось увидеть, что делается там весной, что я пошёл на вокзал, купил билет и поехал.
      Сначала поезд мчался среди лесов. И вечером закат был багровым от мороза.
      На Волге мокрый ветер качал деревья, грачи уже прилетели и ходили по полям.
      В Казахстане снег лежал в ямках около телеграфных столбов.
      Весенний верблюд нюхал рельсы и линял. А на одной станции продавали кисель, и дикие осы садились на руки, и в степи родился голубой верблюжонок, слабенький и слепой.
      Я спросил казаха, когда у верблюжонка глаза откроются.
      - Как откроются, его в сарае запрут, - сказал он.
      Я удивился:
      - Он, наверное, погулять захочет?
      - Нельзя ему погулять, - вздохнул казах и рассказал, что у верблюжонка кожа на пяточках ещё нежная, а в степи скорпионы под камнями притаились, и змеи, и ядовитый паук каракурт. И все они только и ждут, чтоб верблюжонок в степь убежал.
      Поезд поехал дальше.
      Я стоял у окна, думал: змею увижу или скорпиона. Но так и не увидел.
      Только на повороте увидел я, как мчится паровоз, а впереди, около рельсов, стоят жёлтые столбики. Вот-вот налетит паровоз на столбик...
      И вдруг столбик катится в степь. Это суслики. Они свою храбрость показывают.
      Огромное железное чудовище несётся на суслика, а он стоит, лапки прижал к груди и не шевелится.
      Колёса гремят всё ближе: тук-тук, тук-тук! И сердце у суслика от страха: тук-тук, тук-тук, тук-тук!
      Наконец не выдерживает и с визгом - назад в норку. Там его ждёт невеста.
      А вот и горы показались.
      Тюльпаны захлестнули всё. Ветерок их покачивает, они волнами переливаются, то розоватые, то совсем как огонь, а вон жёлтая полоса пробилась...
      Жаворонок чёрный на камушке сидит. Вот он взвился и поднимается всё вверх, всё вверх и весь дрожит, трепыхается от песен. А солнце так и жжётся, так и палит.
      ЛЕСНИК ТИЛАН
      Далеко за Сырдарьёй, на краю пустыни, стоит белый домик. Живёт в нём лесник Тилан.
      В августе каждое утро он выводит из сарая верблюда, навьючивает на него мешки семян и уезжает в пустыню. Семена тамариска он разбрасывает по вершинам песчаных барханов, семена саксаула раскидывает в низинах. Верблюд идёт быстро, только успевай запускать руку в мешки - слева тамариск, справа саксаул.
      Из-под ног верблюжьих во все стороны, как брызги, разбегаются ящерицы-круглоголовки. Удавчик мелькнул серебристой стрелкой на песке, свернулся пружиной и зашипел издалека на верблюда.
      К полудню ящерицы и змеи зарылись в песок, чтоб не испечься. Ящерицы-агамы залезли на тамарисковый куст. На вершине куста, на каждой веточке, сидит неподвижно ящерица, подняла головку и тяжело дышит.
      Тилан привязывает верблюда к ветке тамариска; ящерицы не убегают - им некуда бежать по раскалённому песку, а наверху иногда налетит прохладный ветерок.
      Тилан развьючивает верблюда, кладёт войлок на песок, сверху на куст вешает халат и в тени отдыхает.
      Пустыня как будто вымерла до вечера. Только варан показался на вершине бархана, увидел Тилана и зашипел: Тилан помешал ему ловить ящериц на тамариске.
      Варан кидается на куст, ящерки с писком прыгают сверху, и варан хватает их.
      К вечеру жара спадает.
      Вылезают из нор песчанки, свистят, перекликаются друг с другом.
      За ними вылезают круглые клещи, похожие на свинцовые пломбы, и пустыня оживает.
      Вечером, когда Тилан подъезжает к белому домику, на горизонте, как мираж, мелькают антилопы-сайгаки. Они бегут за сотни километров к глубокому колодцу в пустыне.
      Всю ночь они будут стоять вокруг колодца и дышать, дышать влажным воздухом. К утру, когда пастухи пригонят овец на водопой, сайгаки убегут в пески.
      Каждый день выезжает лесник Тилан засевать пески.
      Саксаул пускает корни на много метров в стороны и в глубину. Корни саксаула и тамариска закрепляют пески, не дают им передвигаться и засыпать арыки, сады и кишлаки.
      МОРСКОЙ САЗАН
      Я проснулся. Было тихо. Шакалы замерли, и древесные лягушки замолчали.
      Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!
      Как будто стучат деревяшки. Это тростинки друг о друга стукаются, гнутся.
      - Кто это?
      - Сазан пошёл!
      - Да разве сазан может тростник гнуть?
      - Морской сазан может!
      Днём увидел я морского сазана. Он весь был закован в красную чешую, как рыцарь в латы. Валялся в пыли, а сам всё к воде, к воде полз и красным глазом на рыбаков косил, как дикий жеребец.
      Потом я узнал, почему он такой опалённый и сильный. Зимой рыбы держатся ближе к берегу, пощипывают водяные травы или что река вынесет с мутью.
      Только не морской сазан. Он уходит на середину моря, где вода совсем горькая и синяя-синяя, а сверху звенит ветер.
      В январе, когда здесь дождь, слякоть и маяк еле мигает, сазан подплывает к Туркмении и видит, как розовые фламинго в Гасан-Кули подымаются с залива и исчезают, растворяются в закате над песками.
      Он плывёт вдоль берега, закованный в свою чешую, и видит, как верблюдица ищет белого верблюжонка, а верблюжонок стоит за барханами белым пятнышком.
      Сазан видит, как гюрза лежит на песке и смотрит на него страшными, невидящими глазами. Хочется подплыть ближе, ближе...
      Нет, скорей от этого берега! Только бы дождаться, когда на чёрных каменных ветках саксаула расцветут белые восковые цветочки.
      Вода в море нагревается, и уже начинает тяжелить икра, и сазан плывёт, плывёт, а сам мечтает о тростниках, за которыми видны снежные горы.
      И пить бы мягкую, сладкую, снежную воду. И тереться брюхом, выпускать икринки в эту прохладную, сладкую воду и гнуть тростник...
      Всё тише стучат тростинки по утрам. Морской сазан мечет икру. Успокаивается. Забывает, что он видел, и краски раскалённых песков гаснут на его чешуе.
      В ЛЕНКОРАНИ
      На южном берегу Каспийского моря, в Ленкоранском заповеднике, древесные лягушки пробуют голоса, готовятся к весне.
      Буйволы залезли в тёплую лужу. На них кричат, гонят, а они жуют жвачку и лениво посматривают вокруг, не хотят вылезать: солнышко их разморило.
      В кустах орут скворцы. Они улетели от морозов к тёплому морю. На телеграфных столбах сидят коршуны; нахохлились, поджидают, когда скворцы вылетят из кустов. Подальше на лугах щиплют траву дикие гуси, казарки.
      На рисовых полях живут водяные черепахи с мягким панцирем и оранжевым брюхом. Шея у черепахи длинная, чтобы за мальками охотиться под водой.
      Море мелкое, можно далеко уйти, вода чуть выше колена. На берегу стеной стоит тростник выше человеческого роста. В тростнике кабаны пробили узкие тропы.
      На озере растёт лотос и рогатый водяной орех - чилим. В озере отражаются клочки южного неба, синие-синие, как султанские курочки. Как ни тепло в Ленкорани в январе, а султанские курочки ушли дальше на юг, где ещё теплее.
      Иногда налетит северный ветер, пойдёт снег, птицы заволнуются, загалдят, потянутся на юг розовые стаи фламинго. Утром выглянет солнышко, снег растает.
      В Талышских горах ореховые леса чернеют под синим небом. Ночью в ореховой чаще загремит иглами дикобраз, сычик крикнет на вершине дуба.
      Сычик увидел, как тигр бесшумно идёт по оленьим следам. Вобрал когти, и лапы стали мягкие, как подушки. Не треснет под тигриной лапой сучок, не зашелестит сухой лист.
      АРАЛ
      Я слыхал, в Аральском море так много рыбы, что, если сапог бросить на дно, а потом вытащить, бычков набьётся полный сапог.
      Был май. Поезд мчался в пустыне. И справа барханы, и слева. Растут на барханах бурые колючки - и большие, как зонтики, и круглые, как плюшевые подушки, шевелятся на ветру, ползут...
      Это не колючки, а верблюжьи горбы. Стадо верблюдов пасётся. За зиму верблюды отощали, верхушки горбов свесились набок и покачиваются.
      Пустыня бурая, и шерсть верблюжья бурая, и саксаул издалека бурый.
      Между шпалами на тонких стебельках цветут маки. Поезд мчится над ними - маки прижались к земле. Промчится последний вагон - опять подняли головки.
      Только лепестки, сорванные вихрем, медленно опускаются на рельсы.
      Чёрная собака остановилась, понюхала лепесток и... не переводя духа, бросилась догонять поезд.
      Эта чёрная собака - борзая Тазы, она бежит за поездом не отставая.
      Кто-то бросил в окно косточку, мелькнула промасленная бумага. Тазы на лету схватила косточку и съела.
      Пассажиры выглядывают в окно, показывают на чёрную собаку пальцами:
      - Посмотрите, какая тощая собака!
      Они не знают, что борзая Тазы, с подтянутым животом, тонкими ногами, десятки километров пробежит в пустыне за антилопой и сайгой и не устанет.
      Среди жёлтых песков блеснуло Аральское море, синее, как перо зимородка.
      На станции мальчишки продают связки копчёных лещей. Окно открыли, сразу запахло рыбой.
      В Аральске во дворах стоят верблюды. Над глиняными заборами одни головы верблюжьи видны и верхушки горбов. Верблюд смотрит сверху и жуёт жвачку.
      Если за глиняной стеной есть верблюжонок, верблюд может плюнуть, близко не подходи. На верблюдах здесь возят саксаул на дрова.
      За Аральском рыбачий стан на берегу. Верблюды, тяжело ступая, тянут невод. Над костром вода в котле кипит. Скоро будет уха из морских сазанов. Они огромные. Одного сазана еле поднимешь, а в неводе их сотни, только верблюды могут столько вытянуть.
      Когда уху поели, один рыбак рассказал, как он встретил тигра в тростниковых джунглях в дельте Амударьи.
      - ...Лодочка в берег ткнулась, смотрю - лежит на берегу и на меня глядит, не шевелится, только кончик хвоста играет. У меня от страха волосы шапку на голове подняли. Хотел шестом лодку оттолкнуть - боязно... Так и остолбенел, не шевельнулся, пока лодку на быстрине не унесло. И сомов мне не надо - только скорее домой! С тех пор без ружья в тростники не хожу рыбачить.
      А сомы в Амударье громадные. Рыбак его на спине тащит, а хвост у сома в пыли волочится. Такое чудище диких уток глотает.
      На берегу под камнями сидят скорпионы, и ещё в песке нашёл я раковину окаменелую: блестит, синевой отливает. Раковине этой миллионы лет.
      Раньше, очень давно, на месте пустыни было море. Если поискать, зубы акул найдёшь. Каждый зуб величиной с ладонь. Коричневый, острый и по краям зазубренный, как пила.
      Вечером над пустыней, на том месте, где солнце потухло, зажёгся зелёный луч. Чёрный песчаный смерч закрутило столбом. Всё ближе, ближе несётся... Верблюды как увидели этот столб, сразу легли. А то налетит, закружит, поднимет и бросит на землю.
      Всякое бывает в пустыне.
      УМНЫЙ ДИКОБРАЗ
      В Туркмении на дикобразов охотятся с веником.
      У входа в нору валяются дикобразьи иглы. Длинные, мягкие, как волосы, - из спины. Твёрдые, острые - из хвоста, и на песке следы.
      Подошёл охотник и всё веником замёл: клочки шерсти, иглы, следы, чтобы всё было чисто, как пол в избе.
      "Ну, теперь попадётся", - обрадовался охотник.
      На другой день вернулся охотник к норе и видит: свежие следы пяточками назад, в нору, а рядом пяточками вперёд. Был дикобраз, да недолго, чуть свет ушёл из норы.
      Подмёл охотник веником все следы, опять ровный песок.
      "Ну хитёр! Всё равно от меня не уйдёт", - подумал охотник.
      Пришёл охотник к норе на третий день к вечеру. Видит по следам - нет дикобраза.
      Совсем недавно ушёл, песок ещё не успел подсохнуть и осыпаться на следах.
      Постелил охотник свой ватный халат недалеко от норы за большим камнем, положил рядом ружьё.
      Притаился охотник - дикобраз чуткий зверь. Пошевельнёшься, звякнешь ружьём - издалека услышит и не скоро вернётся в нору.
      Всю ночь прождал охотник дикобраза. Под утро ветер поднялся, небо осветилось над горами, жалобно завыли шакалы. А дикобраз не пришёл.
      "Не быть мне охотником, если я его не убью!" - разозлился охотник, надел халат, взял ружьё и пошёл домой.
      Пока шёл по дороге, думал: "Куда он ушёл? Может быть, на бахчу за дынями? Небось на бахче все дыни обнюхал, самую сладкую выбирает. Может, в фисташковую рощу пошёл за орешками?"
      Так и вернулся охотник в аул ни с чем.
      А дикобраз не за дынями на бахчу ходил, не в фисташковую рощу за орешками, а в ущелье, где из скалы родник бьёт. Тонкой струйкой вода холодная из-под камня струится и пропадает в песках.
      Днём от жары над горами, над песками дрожит воздух. Как стемнеет, звери бегут на водопой.
      Пришёл дикобраз к водопою, а там стадо куланов пьёт воду. Напились, а за ними - антилопы-джейраны. Потом - гиена. Пьёт, пьёт - никак напиться не может.
      Дикобраз в сторонке стоит, да только иглами гремит, злится: не любит дикобраз с другими зверями на водопое воду пить, брезгает.
      Только дикобраз к воде подступил, вдруг куропатки-кеклики закричали: "Ке-ке-ке, ке-ке-ке!" - и улетели. Леопард пришёл.
      Небо посветлело. Так и не успел напиться дикобраз. Затрещал дикобраз иглами, загремел, как погремушкой, колючим хвостом и пошёл в свою нору.
      По дороге росу с листиков слизывает, сочные корешки выкапывает и ест. В фисташковой роще в траве орешки собрал, поел, а скорлупки в кучку аккуратно сложил и пошёл к норе.
      Смотрит: у норы веник из сухих трав валяется. Насторожился дикобраз, стал принюхиваться, носом ветерок ловить: нет ли человека близко?
      Осмотрелся дикобраз и отправился в другую нору за дальние холмы. Залез туда и задремал до вечера.
      Охотник дома на ковре сидит, из пиалки чай пьёт, на ружьё поглядывает и думает: "Всё равно не уйдёт от меня этот хитрющий дикобраз!"
      Да только забыл он, что дикобраз не хитрый, а умный зверь и что настоящий охотник у дикобразьей норы веник не оставит.
      В ХИВЕ
      В Хиве, в этом древнем городе, на базаре есть рыбожарка.
      В большом котле кипит хлопковое масло. Повар бросает в масло рыбу и вынимает её с поджаристой золотистой корочкой.
      Сначала я поел рыбы, походил по базару. Чего только тут не продают: и петухов, и виноград, и глиняные кувшины, и блюда, расписанные гончарами.
      Все блюда разные. Одни светятся, как небо в полдень, синие, лазурные. У других красноватый узор, третьи - с зелёными листиками, такими, как весной распускаются на деревьях тутовника.
      - Где такие блюда делают? - спросил я у гончара.
      - Слушай! - говорит гончар. - Вот выйдешь с базара, пойдёшь прямо, а там спросишь, где гончары живут.
      Я так и сделал. Сначала шёл прямо. По бокам улицы росли карагачи деревья. Ствол толстый, прямой, а наверху - будто шар подстриженный. Но их никто не стриг. Это они так растут.
      Дошёл до мостика через быстрый арык - ручей. Спрашиваю узбека:
      - Где здесь у вас гончары живут?
      - Вот, - говорит, - вдоль арыка иди по переулку, вот здесь они и живут.
      Дошёл я вдоль арыка до старой мечети. Смотрю: внизу окошечко в стене. А там сидит узбек. Рукава рубашки по локоть засучены, и крутит гончарный круг, из куска глины делает большое блюдо.
      Поздоровались мы с ним, я его спрашиваю:
      - Можно посмотреть, как вы из глины блюдо делаете?
      - Можно, заходи.
      Спустился я по крутым ступенькам.
      В мастерской печь стоит, разные горшочки для красок. На полке камни разноцветные. Я потом узнал, что их перетирают и краску делают для росписи посуды.
      Гончар ногой гончарный круг вертит, и из большого куска глины у него то большое блюдо получается, то кувшин.
      В углу большая печка жаром пышет. В печке много прогоревших углей, только чуть-чуть вспыхивает пламя.
      Гончар в ведро совком всё-всё выгреб, до последнего уголька.
      - Ну, - говорит, - помогай мне, подавай посуду!
      Стал я ему посуду из сырой глины подавать. А он быстро стал всю посуду в печку укладывать. Много туда поместилось. Потом печку закрыл, руки вымыл в ведре с водой и говорит:
      - Ну вот и всё!
      - А когда раскрашивать будете? - спросил я гончара.
      - Раскрашивать буду, когда вся глина затвердеет. А что ты в Хиве-то делаешь?
      - Как что? Смотрю, как люди хивинские живут.
      - А-а! - говорит. - Тогда пойдём ко мне.
      Закрыл он свою мастерскую на большой замок, и пошли мы по переулку, где посреди журчит арык.
      - Заходи, - говорит он мне, - гостем будешь.
      Зашли мы за глинобитный забор. Сели на пол на толстую кошму из овечьей шерсти.
      Он в ладоши хлопнул, пришла жена его. Он ей что-то по-узбекски сказал.
      Принесла она на большом блюде большущую жёлтую кисть винограда, крупного и сладкого, только каждая виноградина немножко сморщена.
      Потом жена узбека горячие лепёшки принесла, конфеты-подушечки и чайник с зелёным чаем.
      Мы пили чай, а узбек рассказывал, что и дед его, и прадед - все были гончары. И он - гончар. Зовут его Ахмет Усто. Усто - значит мастер.
      - Да здесь только мастера и живут!
      Спрашиваю:
      - Весна же! Откуда виноград?
      - О-о! Пойдём, - сказал Ахмет.
      Привёл он меня в тёмный сарай. На земляном полу большая лохань стоит с водой.
      - Ну и что? - я его спрашиваю.
      - Да ты не туда смотришь. Посмотри наверх!
      Посмотрел я наверх, а там с потолка большие виноградные кисти свисают.
      - Мы виноград с осени в сарае подвешиваем, - говорит Ахмет. - А корчагу с водой на пол ставим. Вот виноград у нас всю зиму и висит. Сколько ему нужно воды, столько он и берёт. А теперь, - говорит, посмотри-ка на моих бойцовых баранов-качкаров.
      Вышли мы во внутренний дворик, а там толстый карагач растёт. К карагачу прикованы на двух цепях два огромных барана. Лохматые, с тяжёлыми изогнутыми рогами. Никогда не видел я таких огромных баранов. Спина - как диван. Огромные они и свирепые, как львы.
      Как меня увидели, загремели цепями и бросились, да только их цепи не пустили.
      - Кыч-кыч! - закричал на них Ахмет...
      - Ну, - говорит, - посмотрел, пойдём чай допивать.
      Стали мы чай пить. Ахмет мне про баранов рассказал. Узнал я, что осенью, как урожай соберут, из Хивы, из Ургенча, со всего Хорезмского оазиса идут люди смотреть на бои качкаров. Когда бойцового качкара на цепи ведут, все во домам прячутся. А то сорвётся и насмерть может убить. Там, в поле, как увидят качкары друг друга, спускают их с цепи. Разбегаются качкары и стукаются рогами изо всех сил.
      Если баран послабей, то сильный качкар ему шею набок сворачивает. Когда бараны бьются, люди кричат, спорят, подбадривают своих качкаров.
      Наклонился ко мне Ахмет и говорит:
      - Мои качкары - чемпионы. Вон видел, сколько рогов прибито на карагаче. Рога эти от бойцовых баранов, которых они победили.
      Стал я его расспрашивать, на сколько метров бараны разбегаются, чтобы стукнуться лбами, сколько такой баран стоит...
      Ахмет меня перебил:
      - Тише, тише, говори шёпотом, качкары услышат.
      - Почему, - спрашиваю я, - говорить шёпотом?
      - Да потому, - сказал тихо Ахмет. - Они всё понимают. Как услышат про бои, совсем перестанут есть, чтобы лишнего жира не набирать, к боям будут готовиться. А сейчас только весна!
      Ахмет дал мне с собой кисть сладкого винограда и большую тёплую лепёшку и сказал:
      - Приходи, когда захочешь. Гостем будешь. Сразу не найдёшь, спросишь, где Ахмет Усто живёт - каждый знает.
      Попрощались мы с ним. С тех пор я его не видел. И в Хиве не был. Не знаю, какая она сейчас.
      Но, наверное, такая же. И бойцовые бараны-качкары в Хиве есть, и Ахмет Усто, и рыбожарка на базаре.
      Только вот никак до них не доеду.
      МАЛЕНЬКОЕ ЧУДОВИЩЕ
      Наш корабль шёл в Анадырском заливе. Была ночь. Я стоял на корме. Льдины за бортами шуршали, ломались. Дул сильный ветер со снегом, но море было спокойно, тяжёлые льды не давали ему разбушеваться. Корабль пробирался между льдинами малым ходом. Скоро начнутся ледяные поля. Капитан вёл корабль осторожно, чтобы не врезаться во льды.
      Вдруг я слышу: что-то как плеснёт у самого борта, даже корабль на волне качнуло.
      Смотрю: какое-то чудовище за бортом. То отплывёт, то приблизится и тяжко-тяжко вздыхает. Исчезло, появилось впереди корабля, вынырнуло у самой кормы, вода от его всплесков зелёным светом горит.
      Кит! А какой, никак не разберу.
      Всю ночь за кораблём плыл и вздыхал.
      А на рассвете разглядел я его: голова тупая, как кувалда, длинная ни у одного зверя такой нет, глазки крошечные, а ноздря всего одна. Из воды её высунет, фонтан пара выпустит, вздохнёт тяжело и опять уйдёт под воду.
      Это молодой кашалот.
      Тут проснулся капитан, вышел на палубу.
      Я спросил у него:
      - Что это он плывёт за нами?
      - Да верно, принял наше судно за кита. Молодой ещё, молоко на губах не обсохло. И видно, отстал от матери, от своего стада. Все кашалоты, как начинаются осенние штормы, уходят к экватору.
      Пока капитан рассказывал, кашалот отстал от корабля и поплыл на юг. Фонтан его ещё долго был виден между льдами, потом исчез.
      - Экватор пошёл искать, - сказал капитан.
      Тут даже и я вздохнул: найдёт ли это маленькое чудовище свою маму?
      БЕЛЁК
      Куда ни глянешь, вокруг одни льды. Белые, зеленоватые, блестящие на солнце. Я стал вглядываться в узкую полоску воды, которую разрезал во льдах наш корабль.
      И вдруг я увидел два чёрных глаза. Они смотрели на меня со льдины, медленно проплывавшей мимо.
      - Стой! Стой! Кто-то за бортом! - закричал я.
      Корабль замедлил ход и остановился. Пришлось спустить шлюпку и вернуться к льдине.
      Льдина была покрыта искрящимся снегом. И на снегу, как на одеяле, лежал белёк - детёныш тюленя.
      Тюлени оставляют своих малышей на льду, и только утром приплывает к бельку мать, покормит молоком и опять уплывает, а он весь день лежит на льдине, весь белый, мягкий, как плюшевый. И если бы не большие чёрные глаза, я его не заметил бы.
      Положили белька на палубу и поплыли дальше.
      Я принёс ему бутылочку молока, но белёк пить не стал, а пополз к борту. Я оттащил его обратно, и вдруг из его глаз покатилась сначала одна слеза, потом вторая, и так и посыпали градом. Белёк молча плакал. Матросы зашумели и сказали, что надо скорее положить его на ту льдину. Пошли к капитану. Капитан поворчал-поворчал, но всё же развернул корабль. Льды ещё не сомкнулись, и по водяной дорожке мы пришли на старое место. Там белька снова положили на снежное одеяло, только на другую льдину. Он почти перестал плакать. Наш корабль поплыл дальше.
      КАК ВОРОБЕЙ НА КАМЧАТКЕ ПОБЫВАЛ
      Вечером мы грузились во Владивостоке. Рейс был срочный, и капитан приказал пассажиров на корабль не брать.
      Даже матроса у трапа поставил, чтобы он не пускал никого.
      Да всё равно не уследили.
      Вышел я утром на палубу. Корабль в открытом море идёт, земли не видно. Погода тихая, солнышко светит. Смотрю: по палубе прыгает воробей, поклёвывает что-то между досками. Увидел меня воробей, зачирикал и перелетел на мачту, сверху на меня поглядывает. Перья у него на груди ветер раздувает, а хвоста нет. Наверное, потерял в драке.
      А корабль идёт в Петропавловск-на-Камчатке.
      Гнать воробья нельзя уже - не долетит он до суши, погибнет в волнах.
      "Что ж, - думаю, - с ним делать? Раз уж на корабль пробрался, пускай остаётся".
      Так и поплыл с нами воробей. Днём на палубе прыгал, а на ночь прятался под брезент в шлюпку, чтобы ветром не сдуло в море.
      Я уже и забыл про воробья. На пятый день пришёл наш корабль в Петропавловск и под разгрузку стал у причала. Команду списали на берег. Я тоже в город пошёл купить папирос.
      Когда обратно в порт возвращался, смотрю: на улице рыбаки стоят и что-то разглядывают на дереве. Подошёл ближе - а это наш бесхвостый воробей прыгает по веткам.
      Спрашиваю я у рыбаков, чему они удивляются. Рыбаки мне говорят:
      - Ворон у нас на Камчатке много, а воробьёв совсем нет, вот и удивляемся, как он сюда попал.
      - Этот воробей, - говорю, - на нашем корабле из Владивостока приплыл; наверное, хочет здесь поселиться.
      Засмеялись рыбаки:
      - Пускай живёт! Места всем хватит.
      Пришёл я на корабль и рассказал, что воробей остался в Петропавловске.
      Некоторые в город побежали смотреть камчатского воробья, только не нашли его. Наверное, в сопки улетел с воронами знакомиться.
      Мы выгрузились и взяли обратный курс на Владивосток.
      А когда к Владивостоку подходили, подул сильный ветер и сорвал со шлюпки брезент.
      Стал я брезент закреплять, смотрю, а в шлюпке на дне бесхвостый воробей сидит! Меня увидел - "черр!" закричал и выпорхнул из шлюпки. Видит: земля близко, и без оглядки полетел во Владивосток.
      Не понравилась ему Камчатка. А может быть, вороны его оттуда прогнали?
      МИШКА-КИТОБОЙ
      На китобойном корабле "Тайфун" живёт собачка Мишка.
      Какой она породы, никто не знает; наверно, помесь дворняжки с таксой - лохматая и кривоногая.
      Шерсть у Мишки когда-то была белая, а сейчас и не поймёшь, какого она цвета. Мишка так извозился в китовом жире да машинном масле, что капитан его в свою каюту не пускает.