— Если Эвис сама не была преступницей, то она в момент убийства находилась в своей каюте, по соседству с местом происшествия. Она не могла не слышать выстрела. Чуть позже она вошла в кают-компанию и поняла, что Кристофер появился там буквально за минуту до неё. Я полагаю, Эвис, уже тогда вы знали, кто преступник.

Огромные глаза девушки смотрели на него не мигая.

— И вы знали, почему это преступление было совершено. Я подозреваю, что это вы передали Кристоферу, что Роджер намерен пустить в ход против Кристофера имеющиеся у него сведения медицинского характера. Но сам Роджер понятия не имел, что Кристофер знает о его намерении. Роджер воображал, что он будет действовать за спиной у Кристофера, а тот, бедняга, так никогда и не узнает, почему вдруг правление решило отказаться от его услуг. Вот почему Роджер встретил Кристофера так приветливо: он не ожидал опасности с его стороны. Потому-то он и умер с улыбкой на лице.

Эвис словно окаменела. В её лице не было ни кровинки.

— Когда картина преступления стала мне ясна, объяснить поведение Эвис не представляло трудностей. Вначале она действительно не на шутку испугалась, что её самое могут заподозрить в убийстве, и стала просить у Иена защиты. Но потом она стала бояться, что, призывая на помощь кого-то со стороны, она тем самым ставит под удар истинного убийцу, а кто это был, она догадывалась. Она была рада…

При этих словах Эвис сжалась и словно ушла в кресло.

— …да-да, рада, что Роджер убит, но опасалась, что его убил Кристофер. Однако над всеми остальными чувствами преобладало чувство собственной вины за то, что она утаила от следствия кое-какие детали, и в особенности за то, что, поддавшись минутной слабости, она предала Кристофера, которого по-своему любила. Собственно, так и получилось. Если бы Иен не вызвал меня сюда, то это дело так и было бы похоронено в архивах Скотланд-Ярда как «загадочное самоубийство». Вот причины, которые заставили Эвис вести себя так, как будто она и есть самая настоящая убийца. Не сознательно, конечно. Если бы она действовала сознательно, у неё не получилось бы так убедительно.

Мертвенно-бледное лицо Эвис было маской безысходного страдания. Она не шелохнулась, не заплакала — просто застыла, уставившись потухшим взглядом в одну точку.

— А ведь я все время подозревал её, — вставил Филипп.

Тони добавила:

— Я тоже в первую очередь подумала на неё, но я считала, что у неё не хватит духу…

— Прекратите, Тони, — оборвал её Финбоу. — Молите бога, чтобы вам никогда не пришлось оказаться в таком положении… Итак, когда я разобрался, какие чувства руководили поступками Эвис, все остальное стало ясным как день — как вам сейчас, я надеюсь. Затем я присутствовал при погружении на дно Алоиза Беррелла. Увидев то, что он извлёк со дна, эти атрибуты преступления, которые должны были служить вещественными доказательствами самоубийства, я был поражён и в то же время получил истинное удовольствие. Находка Беррелла давала исчерпывающий ответ на первый вопрос. Я уже говорил Иену, что в жизни не встречал более смелого и более красиво задуманного плана. Самоубийство, замаскированное под убийство, само по себе загадочное явление. Но коварное убийство, принявшее при помощи хитроумных уловок вид самоубийства, способно поставить в тупик кого угодно… если человек не обладает абстрактным мышлением.

Когда я принёс вам весть о том, что Роджер покончил с собой, я наблюдал за Эвис. Она держалась отлично, но тревога её не улеглась. Тогда я сделал вывод: коль скоро она и после этого продолжает нервничать, значит, существует какая-то улика, способная доказать виновность Кристофера. Для меня было несомненно, что у Эвис хранится нечто такое, от чего она все время стремится избавиться. То она требует зажечь камин, когда не так уж холодно, то бродит ночью по дому. А сегодня после чая я убедился в правильности своего предположения: когда я последовал за ней в её комнату, я застал Эвис за сожжением своего дневника.

— Что ты имел в виду, когда сказал «если я не ошибаюсь?» — перебил я.

Он мягко улыбнулся.

— Что я мог и ошибиться, — ответил он и стал развивать свою мысль дальше: — Причиной постоянной нервозности и беспокойства Эвис, оказывается, был её дневник. Она места себе не находила, опасаясь, что скоро будет произведён обыск и у неё найдут улики против Кристофера. Но на маленькой вилле, где шага не сделаешь, чтобы кого-нибудь не встретить, не так-то легко избавиться, от чего бы то ни было без свидетелей. Кстати, Эвис, что было такого опасного в вашем дневнике? Дрожащим голосом Эвис ответила:

— Там было много всякого. Два года назад, например, я сделала такую запись: «Кристофер обречён. Бедняжка! Как это ни печально, но он недолго протянет. Он не хочет, чтобы об этом кто-нибудь знал, поэтому мы условились молчать». Другая запись сделана совсем недавно: «Только что получила очередное письмо от кузена — в нем весь Роджер. Он пишет, что я не должна выходить замуж за Кристофера, что, возможно, он и получил бы эту должность в Малайе, но из-за болезни это невозможно! И ещё много другого…

— Так! — произнёс Финбоу. — Тогда не удивительно, что вы хотели сжечь дневник. А скажите, пожалуйста, — это до сих пор для меня загадка, — как Кристоферу удавалось скрывать свою болезнь? Ведь ни одна душа, кажется, не знала о его недуге, кроме Роджера… ну и вас, поскольку Роджер, любя вас, рассказал вам об этом.

Эвис едва удерживалась от слез. Еле слышно она прошептала:

— У Кристофера железное самообладание. Он решил, что если поправится, то незачем кому бы то ни было знать о его болезни, а если нет — что казалось более вероятным, — то не все ли равно, отчего человек умер. Он решил молчать… и постарался загореть. Он мне сам говорил: «Главное — обгореть как головешка. Тогда любой дурак будет считать, что ты здоров как бык!» И действительно, никому и в голову не приходило, что он опасно болен.

— Это так похоже на Кристофера, — заметил Финбоу. — Точно так же, почти безукоризненно, он держал себя и после убийства. Сразу нашёл верный тон и не стал изображать святую невинность. Для пущей убедительности даже пистолет привёз из Лондона и показал его Берреллу, пояснив, что оружие может пригодиться ему в Малайе. Беррелл с ним согласился. Я готов держать пари, что если бы Беррелл почему-либо не нашёл пистолет, из которого стреляли в Роджера, то Кристофер позаботился бы о том, чтобы во время повторного прочёсывания дна сержант обязательно нашёл бы пистолет… правда, уже другой… и все равно пришёл бы к выводу, что смерть Роджера — результат самоубийства.

— Жаль, что до этого не дошло, — заметил Уильям. — Задумано было здорово!

— Второй пистолет был в коричневом бумажном пакете, который я оставил в лодке, — как бы ненароком обронил Финбоу.

— Теперь, Финбоу, нам все понятно, — сказал я. — Только я считаю несправедливым, если Кристоферу придётся поплатиться жизнью из-за такого подонка, как Роджер.

— Роджер и правда скотина, — высказался Филипп. — Большего мерзавца трудно себе представить.

Эвис плакала. И сквозь рыдания мы услышали:

— Я никогда не любила Кристофера. Но как бы я хотела полюбить его!

Финбоу грустно сказал:

— Кристофер был несчастным человеком.

— Почему вы говорите «был»? — встрепенулся Уильям.

— А что это за звук мы слышали недавно? — насторожённо спросила Тони.

Ровным, спокойным голосом Финбоу ответил:

— Я надеюсь, что это Кристофер стрелял… — мы все напряглись, — …в себя.

Уильям и Филипп рванулись к двери.

— Не спешите, — остановил их Финбоу. — Чтобы избавить вас от возможных неприятностей, я позвал миссис Тафтс, которая сможет засвидетельствовать, что в момент выстрела вы все находились в этой комнате. И по той же причине я постарался задержать вас своим рассказом подольше. Она вызвала Беррелла, и теперь вы в безопасности… если произошло то, о чем я говорю…

— А Кристофер знал о ваших подозрениях? — спросил Уильям.

— Да. Я как-то упомянул о регистрационной книге Роджера, желая дать ему понять, что я обо всем знаю. И он догадался, — ответил Финбоу.

Мы вышли в сад. Моторка Беррелла стояла напротив виллы. Кто-то указал на видневшуюся в отдалении мачту лодки. Мы бросились бежать навстречу пронизывающему сырому ветру, который гудел и завывал в камышах, Лодка зарылась носом глубоко в тину; как лопнувший пузырь, безжизненно опал парус. На дне лодки лежал Кристофер. По его лицу стучали капли дождя. На груди, как раз там, где сердце, темнело маленькое отверстие, и из него по пиджаку стекала струйка крови. Пистолета не было видно. По злой иронии судьбы Кристофер умер точно так же, как и его жертва — на лодке, под парусом, и пистолет, сделав своё дело, тоже исчез на дне реки.

На лице Кристофера застыла решимость. Сиротливо раскачивался камыш над его головой, и хмурилось серое небо.

1932 г.

Примечания