Вместо предисловия

Эта рукопись была загадкой с первой минуты. Она просто оказалась у меня на столе. Как будто сама собой.

Без названия, без автора, без комментариев – только беззащитный, полностью обнаженный текст, не прикрытый ни громким именем, ни ложным авторитетом. Что может быть лучше для читателя? И страшнее – для текста? Эта рукопись первый экзамен выдержала блестяще. Она меня захватила. И это при том, что она написана в жанре, который я знаю и люблю. Затеси, опавшие листья, записки у изголовья – у рукописи были сильные конкуренты. Но я не отложила ее в сторону. Загадки, впрочем, продолжали множиться.

Это была явно проза поэта. Но поэта, не похожего ни на кого.

Лирическим героем (и, вероятно, автором) была женщина, но женщина необычная до полного исчезновения женственности. Она думала, понимаете? Она думала! Это было видно. К тому же оригинальность этого мышления не вступала в противоречие с чувственным поэтическим миром рукописи, а напротив – как будто дополняла его.

Вот вам и – «поэзия должна быть глуповата»… Отдельной загадкой – нет, даже приключением, стал поиск автора книги. Но, знаете что? Не думайте о том, кто написал эти слова. Думайте о том, что они – живые. А это – очень большая редкость.

Марина Степнова, писатель

Открыла рот и забыла, что сказать хотела. Просто так закрывать смысла нет, мало ли что могут подумать. Можно, конечно, на пальцы подуть, но с вытянутостью губ припозднилась. Сидеть с открытым ртом глупо: скулы сводит, и сухотой давит. Если зубами постукать, эмаль сойдет, дантистам в радость, а карману каково? Эх, стоял бы рядом стакан с водой. Я бы с удовольствием глоток-другой сделала. Но со стаканом не повезло, нет стакана. Зевнуть – момент упущен, да и не красиво зевать при всех. Слава Богу, ручка под рукой оказалась, а там – слова…

Вечереет, значит, что-то будет. Текст – тень человека.

– Как твое имя?

– Из.

– Откуда ты?

– Из тайны, из тьмы, из тени, из тины…

– Всё пройдет… И прошлое станет настоящим.

– А будущее?

– Позавидует вам.

Азбука, Букварь… Нет, не так! Яблоко – Букварь. Там Адам и Ева встретились с людьми и зачитались ими.

– Мама, а сколько Новых годов на свете?

– Два, дочка.

– Как два?

– Один для всех, другой для нас.

Я тогда любила. И Бог, и Он обитали в одном слове. Ошибкой была вторая любовь. Кто вселил ее в меня?

Жизнь – единственное блюдо, второго не подадут, и десерта не будет. Мы были первыми друг у друга. Нам захотелось второго. Оно слаще, но хуже. Третье примитивно, о нем не стоит.

– Как твое имя?

– Яты.

– А твое?

– Тыя.

– Буквы придумали люди?

– Буквы – подковы, нам их Господь подарил на счастье.

– А счастье это что?

– Когда слова не болеют, счастье это считает стихами.

Я не всегда хожу с высоко поднятой головой, а тут загляделась на небо – и осенило, как повезло России. Ветер подарил ей огромное, белое, лохматое облако. Господь дал имя – Лев, родители фамилию – Толстой.

Время – это вера. Вера в имя свое.

Когда люди спят, ветки пытаются подражать им.

А у меня ладони луной пахнут.

Шла по мосту. Он старый весь, в щелях. Вижу: в одном месте, сквозь просвет между плит, на меня два обручальных кольца уставились, и оба подмигивают. Наклонилась, попыталась достать, как вдруг за спиной тень мелькнула. Одно кольцо упало в воду, другое успела поймать в ладонь. Если бы кто-то помог разжать ее.

Гребем в одну сторону, а порознь, как две весны одной лодки.

– Сегодня падал для вас.

– Мило, а вы кто?

– Явление.

– Чего?

– Природы. А вы?

– А я у окна стою. А вы?

– Таю на глазах.

– Вы кто?

– Ваш снег.

– Мама, а Бог поэт?

– Нет, Бог выше, он, как и ты, ребенок, только большой.

– А кроме людей еще кто-то пишет?

– Пишут все, с читателями туго.

– А если бы Андрей Платонов родился в Америке?

– Там бы он стал изобретателем, и сын бы его остался в живых. Русские пишут от безысходности. Это крик!

В России есть всё: и стены, и дворы, и окна… а дома нет.

Правда – слишком страшная штука. Если ее не приукрашивать, слушать не будут.

Я со всеми договорилась на ничью, и стало проще.

Когда я была маленькой, а до Нового года еще было ой как далеко, мама всегда рассказывала одну замечательную сказку. «Как только человек родится, радостная весть мигом доходит до матушки Елки, и та, в честь рождения, роняет в землю зернышко. Семь лет они наперегонки растут, солнцу радуясь, снегу, ягодам, дождю. А как семь исполнится, детишек в школы ведут, там их встречают учителя и начинают первый урок в жизни. Они рассказывают о елках-ровесницах, которые ждут не дождутся украшений. Сделаешь доброе дело – шар засверкает, еще одно – засияет звезда. А в самый Новый год в лес Дед Мороз придет – смотреть, чья елка краше, к кому в гости с подарками идти». Мама, до Нового года еще ой как далеко, а я боюсь, вдруг Дед Мороз не мою елку выберет.

Меня не аист принес, и не в капусте отыскали. Если честно, мама нашла в спелом шепоте черешен. Почерпнула ладошкой, и я вышла.

И у человека есть крылья. А не летает потому, что стоит на них.

Ева одна. Адамов и яблок много. Ньютон – Адам, и Стив Джобс – Адам. Следующий кто? На кого его Ева уронит? Кому надкусить позволит райское яблоко?

Журавли и поезда дальнего следования перед расставанием кричат что-то очень важное. Небо знает, но молчит. И проводники молчат.

Ползала – была полезной, на крыло встала – за дверь выставили.

Я могу буквы собирать в слова. Могу, но не выходит как в детстве, не получается выдохнуть сквозь слезы самое сладкое на свете: «Я не виновата, мама».

Штрих – кот. Два штриха – кошка. Тест такой на беременность.

– Господь любит нас?

– Нет, он любит нашу литературу.

Я не росла, я выходила из сказок, пугалась и возвращалась обратно.

Слова – что пальцы, если их больше десяти, они не твои.

Идет снег, а люди те же…

Какие они? Губы до букв…

Я – как все, если бы не секунды весны на веках.

Я стою, ударение за вами…

Люди и сны – синонимы, если кто-то проснется, становится Богом.

У букв нет обратного хода…

Холодно, а у коленей валенок нет…

– Что делать?

– Дырки.

– Зачем?

– Светлее станет.

Человек – черновик, Господь нас перепишет заново…

Всё уже есть: и крест, и круг, и слово…

– А пальцы как любят?

– Всё… И сразу!

Если капли дождя похожи, если слезы – капли, значит, и мысли могут быть вместе.

В прошлом веке возила детей к Семену Гайченко, в святая святых, к Пушкину. В светлое время нами экскурсоводы занимались. Ночами хотелось чуда. Разбудила, и отправились в Тригорское. Шепотом шли, к каждому шороху прислушиваясь. А как подходить стали – вдруг замерли, мурашки по спинам забегали – Татьяну Ларину в парке на скамеечке в белом платье заметили. Мысли и чувства местами перепутались, так бы и стояли, как вкопанные, если бы Серега не заорал: