Волшебник подумал.
      — Да, дружок. Попал ты в переплет. Давай-ка мы в порядке исключения применим с тобой активное вмешательство. Я думаю, в данном случае это оправдано.
      — Давайте, — обрадовался Митька. Волшебник не так уж часто пускал в ход свое волшебство, а был он — великим мастером.
      — Давай-ка, это будет сон… Начиная со слов "Интересно. Когда меня били, это никакую милицию не волновало"…
      Митька почувствовал, что у него все путается в голове. Фигура Волшебника расплылась, и он забылся. А наутро, проснувшись дома в своей кровати, он не мог сообразить, что же было на самом деле, а что — приснилось. Милиция вроде была… А спор с Мамой?
      Родители вели себя как будто ничего не случилось, и Митька решил не уточнять…
      Активное вмешательство Митьке весьма понравилось. Он и не подозревал, что Волшебник может делать такие мощные фокусы.
      Но вот странность — Митька чувствовал, что желание научиться волшебству у него неуклонно слабеет. Росло желание постигнуть тайну мастера Ли.
      К тому же теперь, после завершения истории с разбойниками, он и себя чувствовал немножно победителем: ясно было, что все происшедшее в последние дни — это искушение, чтобы Митька бросил молитву. А он не бросил, а наоборот, вошел в азарт.
 
      Последовали искушения.
      Тот черный маг явился Митьке опять, на сей раз наяву. Мама была крайне напугана. Дело было так.
      Подойдя к большому зеркалу, чтобы посмотреться перед выходом из дома, она увидела там вместо своего привлекательного женского образа — какого-то седого деда в черной мантии. Мама обмерла, а маг шагнул мимо нее сквозь зеркало прямо к Митьке.
      — Есу! Цзыду! — заорал Митька что было сил почему-то по-китайски, и видение исчезло.
      Мама плакала, обхватив голову руками, и ни за что не хотела утешиться.
      Зато Митька был горд и чувствовал себя сильным… очень сильным. Он не понимал, откуда у него на языке взялись священные (и почему-то именно китайские) слова, но сам факт почему-то внушил ему самые светлые надежды.
      Немного успокоившись, Мама потребовала объяснений, что это за заклинания.
      Пришлось рассказать про мастера Ли.
      — Это не заклинания. Это Иисус Христос по-китайски.
      Но Маму это не успокоило. Она собралась и поехала в Волшебный Театр, на собеседование.
 
      — Меня мучит совесть, что я втянул тебя в эту историю, — сказал Волшебник. — Ты хотел учиться волшебству, а я втянул тебя в войну с силами тьмы.
      — Да не Вы. Почему — Вы?
      — Ну, ты же догадываешься, что все, что с тобой сечас происходит — это результат молитвы. Тот самый — неожиданный.
      — Ну, и хорошо.
      — Хорошо то, что решилась твоя проблема с разбойниками. Это просто прекрасно. Плохо то, что ты втянулся в войну, вошел в азарт.
      — Вошел, — признался Митька.
      — Вот и плохо. Ты же хотел обрести мир без зла.
      Митька промолчал. Хотел… да, хотел.
      — И я этого же хотел, — сказал Волшебник. — Молитва все перевернула. И это не совсем хорошо.
      — Да что Вы! По-моему, все просто замечательно.
      — Твоя мама так не считает.
      — Ну, и что?
      — Я считаю себя не вправе делать что-либо вопреки воле твоих родителей.
      Они замолчали. Такие разговоры Митька уже слышал. И знал, чем это кончается. У него навернулись слезы.
      — Не огорчайся, — сказал Волшебник. — Я уже уговорил их: ты будешь моим учеником. Теперь уже вполне официально. У меня нет детей. Я напишу завещание на твое имя, и когда-нибудь весь этот театр будет твой. А что касается молитвы, ты уже добился той цели, которую я перед тобой ставил.
      — И что, хватит молиться, что ли?
      — Я сказал бы, что хватит, но боюсь согрешить. Может быть. Точно я сказать не могу. У каждого своя мера.
      Волшебник помолчал.
      — Понимаешь, ты уже поставил сказку на колени. Она уже готова раскрыть тебе все свои тайны. Продолжать все время молиться теперь — это, может быть, жестокость.
      Митька чувствовал тут какую-то недосказанность. Ему не понравилось, что Волшебник пошел на поводу у Мамы и говорит не то, что раньше. Раньше говорил: молитва все перемелет! А теперь, понимаешь, он не вправе делать что-либо вопреки воле родителей. Неувязочка получается.
      Волшебник, видимо, понял митькины чувства.
      — Не торопись с выводами, дружок, — сказал он неожиданно. — Ты, я вижу, уже решил, что я просто-напросто спасовал перед твоей мамой, признавайся!
      Митька развел руками.
      — Похоже.
      — Давай-ка вспомним с тобой, с чего все началось. Началось с Истинного языка, правильно?
      В каком-то смысле, с этого все и началось, для Митьки. С детской феерии про Короля.
      — Вспомни! Я обещал тебе открыть тайну Истинного языка, так? Но перед этим ты должен был выполнить три условия: перестать врать, поверить в добро, и не делать лишних движений. Это в чистом виде путь Белого мага. У тебя ничего не получилось. Так? И тогда мы с тобой взяли за основу Имя Христово. Это уже, собственно, никакая не магия. Просто надо было дать бесам по рукам, чтобы они перестали вставлять нам палки в колеса. Ты выполнил даже больше, чем требовалось. Но ты вошел в азарт борьбы и для тебя молитва стала самоцелью, уже независимо ни от какой магии. Признайся, что ты считаешь, будто я сам подпал под бесовский контроль и говорю тебе это только для того, чтобы отвратить от молитвы.
      Митька кивнул. Ему нравилось, что Волшебник не боится такой безжалостной откровенности.
      — Так вот, чтобы тебя разубедить, я тебе сейчас открою тайну истинного языка, а дальше ты сам решай и делай выводы. Кому я служу и за кем тебе идти. Давай?
      — Конечно! — сказал Митька. — Давно бы так!
      — Нет-нет, торопиться с этим было нельзя, — сказал Волшебник. — Сейчас ты поймешь.
      И Волшебник объяснил Митьке, что секрет настоящего, несказочного языка Истины заключается не в грамматике, не в правилах построения слов. Язык Истины мог использовать слова и грамматику любого человеческого языка. Например, Библия вся написана на языке Истины, хотя Ветхий Завет на древнееврейском, а Новый — на древнегреческом. И славянский перевод ее — тоже истинный. Секрет языка Истины заключается в том, что никто не может соврать, говоря с Богом. Бог же все знает, Его невозможно обмануть.
      — Если хочешь узнать, правильна ли такая-то мысль, попробуй высказать ее Богу, — объяснил Волшебник. — Если там есть хоть капля лукавства, ты ощутишь смущение. У тебя не получится быть искренним. Только то, что — правда! — только правду можно говорить Богу искренне и безо всякого смущения. Вот и весь секрет.
      Митька хлопал глазами, чувствуя себя обманутым в ожиданиях.
      — А я думал, с помощью Истинного языка творят чудеса. Скажешь, что тебе нужно — и будет. А если не будет, то и сказать не получится. Так я понял из Вашей феерии.
      — Правильно понял. Почти правильно. Если что-то надо, скажи это Богу искренне, и безо всякого смущения — и будет тебе.
      — А если Ему неугодно?
      — Ты думаешь, если что-то неугодно Богу, то и попросить это не получится?
      — Н-не знаю… Нет. Почему же не получится? Получится. Попросить — и все. Только — не даст. Раз Ему неугодно.
      — Нет. На самом деле все гораздо лучше. Если не даст, то снова попросить, и еще попросить, и еще, и еще… Пока не получишь просимое.
      Митька почесал в затылке.
      — И долго придется просить?
      — Если просишь искренне и без смущения — то недолго.
      — Что значит «искренне», что значит "без смущения"?
      — Вот чтобы ты смог это понять, тебе и понадобилось упражнение в молитве. Тебе ведь надо, чтобы Бог тебя помиловал? Естественно. А получается у тебя молиться искренне?
      — Иногда. Редко.
      — А почему не все время?
      Митька пожал плечами.
      — Другое отвлекает.
      — А что — другое? Ведь Бог над всем властен. Если Он помилует, то все устроится — и то, и другое…
      — Да я понимаю.
      — Понимаешь. А не делаешь. Вот и неискренность. Потому я и говорю тебе: найди свою меру. Разберись в себе. Определись, что тебе нужно. И заметь: мнение твоей мамы тут — не мелочь! Это — знак. Твое тело — от родителей. Вспомни заповедь: почитай родителей, чтобы долго жить на земле. Непочтение к родителям — знак бедствий для твоего тела.
      Митька поежился. Намеки на бедствия для тела в устах Волшебника звучали куда как основательно! Но нашелся, что возпазить:
      — Но если нет искренности, так и надо, выходит, молиться как можно больше. Чтобы помиловал. Вы же сами говорите: еще попросить, и еще… пока не получишь.
      — А что ты хочешь получить?
      — Чтобы помиловал.
      — А что значит — помиловал? Чего ты ждешь?
      А Митька и сам толком не знал.
      — Чтобы все устроилось.
      — Так ведь устраивается уже. Устраивается?
      Это точно. Главное — Волшебник оказался совсем правоверным, так что не было теперь ни малейших препятствий к тому, чтобы стать самым настоящим учеником волшебника.
      Еще пару недель назад такой поворот дела полностью утешил бы Митьку. Наконец он — ученик Волшебника! И скатерть-самобранка впридачу.
      Но теперь что-то смущало его. Только дело с молитвой начало по-настоящему двигаться, вдруг сам Волшебник советует тормозить. Что ни говори, это было похоже на очередное искушение. И Монах то же говорит.
      — Все вокруг восстанет против того, что ты — молишься, — говорил Волшебник.
      Так оно и выходило на деле. И Митька к этому привык. Вошел в азарт, точно. Заупрямился. Теперь Волшебник — вроде как и не против молитвы. Но уже и не за. Зато теперь есть Монах и дядя Антон. А они против колдовства. Опять выбирать. Сердце тянуло Митьку к Антону с мастером Ли. Как быть?
      Митка думал-думал, и наконец так постановил: если вся суть в том, чтобы ни в коем случае не оставлять молитву, то при чем тут Волшебник?
      И Митька решил продолжать на свой страх и риск, теперь уже совершенно самостоятельно. Но идейное одиночесство его несколько пугало. Монах же не был Митькиным учителем. Просто давал советы. А учитель — нужен. Один в поле — не воин. Митька решил сблизиться с семейством дяди Антона.
 
      — А Волшебник говорит, даже если Богу неугодно, все равно: если будешь просить, то даст.
      — Правильно он говорит, твой Волшебник, — сказал Монах. — Только тяжело будет просить.
      — Тяжело?
      — Тяжело. Если Богу неугодно, то не выдержишь, и бросишь просить. Не будет веры, что — даст. Потому лучше не тратить силы на ерунду, а просить о главном.
      — А если не брошу? Если возьму, и опять начну.
      Монах покачал головой.
      — Трудно будет. Попросишь, попросишь, да и бросишь.
      — А если все равно не брошу?
      — В принципе, если не бросишь, то получишь.
      — Что угодно?
      — Что угодно. "Просите — и дастся вам."
      — Абсолютно что угодно?!
      — Абсолютно. Бог же.
      — Если только не брошу?
      — Если получится просить и просить без конца — это знак. Значит, Бог собирается тебе это дать.
      — Так можно не только «помилуй» просить? В смысле — повторять и повторять без конца.
      — Конечно. Что угодно, в принципе. Просто «помилуй» — важнее всего. «Помилуй» все в себе заключает. Но если что правда надо… проси, проси — и непременно получишь. Или отступишься, или получишь.
      — Ну, вот кто-то заболел. Я просил-просил, а он помер. Или что-нибудь еще… необратимое. И что?
      — Проси, чтоб воскрес. У Бога все обратимо. Все поправимо.
      — И что — воскреснет?! — не поверил Митька.
      — Просите — и дастся вам, — твердо повторил Монах.
      — Что угодно?
      — Что угодно. Если не перестанешь просить, то получишь. Что угодно.
      — Так это всемогущество получается? — не поверил Митька. Он уже и забыл думать о всемогуществе.
      — Конечно, всемогущество. Я не понимаю — ты же читал Евангелие. Там же — черным по белому и много раз — разными словами Сам Господь говорит об этом. И Апостолы то же повторяют. Это невозможно не заметить в Евангелии. Ты что, не читал?
      — Читал… Просто как-то… не верится. А если веры нет — то и не будет же. По вере же дается, разве нет?
      — Просите, и дастся вам. Проси, что тебе нужно, и обязательно получишь. Будешь просить — и Бог даст веру. Только не бросай просить.
      — М-м!.. — сказал Митька с таким выражением, будто распробовал что-то вкусное. — Это хорошо. Это мне нравится. Тогда получается, что Вы с ним про одно и то же говорите?
      — Я не знаю, что он тебе говорит.
      — Он говорит "найди свою меру" в молитве. Хватит молиться непрестанно.
      — Тут — врет, — сказал Монах уверенно. — Чего ее искать? Апостол говорит: "Непрестанно молитесь…" Вот тебе и мера.
      љ
 
      Митька полюбил Мишку. Сашу он глубоко уважал за серьезность и немыслимое сочетание крутизны с мягкостью и деликатностью. А Мишку просто полюбил. В обыденной жизни, не сопряженной с опасностью, Мишка оказался пушистым как котенок. Хотелось взять его на колени и погладить по голове. Теперь словосочетание "ангел смерти" стало Митьке понятнее. Когда не надо никого калечить и убивать — Мишка был просто ангелом — кротким, необидчивым, доверчивым. И совершенно наивным в вопросах житейских.
      Оказалось, что Мишка никакой омерты знать не знает и знать не желает.
      — Чепуха! — заявил он. — Почему это я обязан от кого-то что-то скрывать? И не подумаю!
      До разговора с Антоном, Митька был бы шокирован таким заявлением, но теперь душа "ангела смерти" лежала пред Митькой как на ладони.
      — Хорошо тебе, — сказал Митька. — Ты в школу не ходишь. А если бы ходил, пришлось бы тебе воевать против всей школы.
      — Вот еще, — сказал Мишка. — Я бы сбежал.
      — А если бы папа отдал тебя в школу?
      — Не отдал бы.
      — Почему?
      — Потому что это — предательство.
      — Ну, а если?…
      Мишка нахмурился и не ответил. Биться против всей школы ему не казалось делом простым. Тем более рассуждать о предательстве. Со школой он не сочетался в принципе, как, скажем, тигренок. Тигренок в школе — это добром кончится не может. Конечно, он кого-то поцарапает и покусает. Но уж точно — замучат, затравят.
      Впрочем, если рассуждать всерьез, Митьке было нетрудно представить, что в случае чего Саня сделался бы «крышей» для своего брата. На роль «крыши» он подходил как нельзя лучше. Скорее всего, Сашке в школе бы и драться не пришлось… почти. И Мишка мог бы по его прикрытием игнорировать любые законы. Если бы только сам Сашка не стал сторонником «омерты». Что-то подсказывало Митьке, что Саня-то как раз мог бы стать даже и ревнителем омерты. А чего ему? Папочка научил его как играть в игры — и выигрывать.
      Вот если бы Саню тоже отдали в школу еще в раннем детстве — еще вопрос, чему бы он там научился. Но Джекки Чана из него точно бы не вышло. И крышей для Мишки он бы при всем желании быть не смог. И пришлось бы Мишке играть в общие игры. Никто еще от этого не ушел.
      И тогда из Мишки бы не вышел никакой ангел, потому что ангелы не играют в игры. Мишка был обучен и натаскан ни в коем случае не играть ни в какие игры. Он смотрел на мир смертельно серьезно. Любую игру он гасил в зародыше, тут же выводя за рамки правил. Это-то и делало его таким опасным — для врагов.
      Однажды Саня подшучивал над братцем в присутствии Мишки.
      — Если бы его поставили на ринг, он бы…
      — Сбежал, — подсказал Митька.
      Мишка улыбнулся и кивнул. Сбегать он любил и умел, и в упор не видел тут ничего зазорного. Пока нет ПРИКАЗА наступать — избегай опасности. Так учил Антон. Сбежал — оставил врага с носом. Пусть бьется со своей тенью. Для Мишки это была как бы победа.
      — А если бы его запереть в комнате с противником? — спросил Митька.
      — Скинет перчатки и схватит табуретку, — сказал Саня не задумывась.
      — А если нет табуретки? Вообще ничего нет. Пустая комната, — настаивал Митька.
      — Скинет кроссовку и швырнет пониже пояса.
      Мишка нахмурился. До него только сейчас дошло, что братец его вышучивает.
      — А если промажет?
      — Будет бегать по комнате, стараясь, чтобы противник налетел на стену.
      — Все. Хватит, — сказал Мишка и ушел. Почуяв возможность конфликта, сбежал, по обыкновению.
      — А если все-таки догонят? — продолжал Митька уже из простого любопытства.
      — Вывихнет пальцы, выбьет глаза, откусит ухо, оторвет все, что висит, и задушит, — сказал Сашка серьезно. — И на этом кончатся его занятия боксом. Мишке нельзя заниматься боксом.
      — А если противник все-таки окажется ловчее?
      — Тогда он смирится и станет послушным, — сказал Саня чуть брезгливо. — Впрочем, все равно будет ждать удобного момента.
      — Саша, — сказал Митька осторожно. — У меня такое ощущение, что ты не согласен со своим папой. Насчет реального боя.
      Саня глянул Митьке в глаза. Подумал, что-то взвесил и сказал вполголоса:
      — Не согласен. Не только насчет боя. А вообще…
      Помолчал и добавил:
      — У него жизнь выходит простой, как лапша. Он не поэт. И хочет, чтобы я тоже всю жизнь питался лапшой.
 
      Бог дает по вере, думал Митька. Если поверить, что даст, то и даст. Но как поверить?
      — А как мне поверить, что Бог дает всякому просяшему? — спросил Митька у Монаха.
      — Проси — и даст.
      — Даже если не буду верить? — уточнил Митька.
      — Будешь просить — и получишь.
      — Если нет веры — все равно даст? — настаивал Митька.
      — Проси неотступно — и получишь, — повторил Монах терепеливо. — Не бросай просить.
      — Ладно. Допустим. Но чтобы я не бросил просить, мне все-таки надо верить, что это не бесполезно.
      — Ты веришь Евангелию?
      — Верю.
      — Ну, и все. Там же сказано. "Просите во имя Мое — и приимете."
      — Объясните. Своими словами.
      — Своими? Ты мне больше веришь, чем евангелистам?
      — Нет. Просто хочу понять.
      — Что понять?
      Митька сказал решительно:
      — Да я главного не могу понять: почему Бог ДОЛЖЕН давать просящему? Он же — Бог. Не хочет — не даст. Почему Он должен давать? Он же никому ничего не должен.
      — Ничего не должен. Никому. Но когда человек молится — это Сам Бог дает молитву молящемуся. Когда человек молится Богу — это действие Бога. Без Бога, без Его содействия, никто не может молиться Богу.
      — Дает молитву молящемуся?… — растерянно повторил Митька.
      — Именно так. Если Бог не хочет чего-то дать, то ты и не сможешь просить об этом. Бросишь.
      — Не пойму. Почему? Возьму, и попрошу. Скажу: "Господи, дай мне…"
      — Если скажешь — значит, Ему угодно что-то дать тебе. Молитва — это признак милости Божией.
      — Что-то дать? Что-то? То, что я прошу или что-то другое?
      — Не знаю. У слова много разных смыслов. Какие-то следствия твоя молитва непременно вызовет. Даже если человек поминает Бога просто так, всуе — это имеет последствия. Потому что если бы Бог вовсе уклонился от действия — мы бы про Него и не вспомнили. Пойми это: без помощи Самого Бога невозможно помянуть Бога.
      — Невозможно?
      — Невозможно. Бог же за пределами всего. Откуда возьмется мысль о Боге? Только от Него Самого. Тем более — мысль, обращенная к Богу.
      Ладно. Митька не совсем это понял, но поверил. Без помощи Бога не помолишься Богу — это вполне вероятно, думал Митька. Только вот…
      Что-то даст — это хорошо. Но Волшебник не про «что-то» говорил, а как раз про то, что надо. Опять нестыковочка.
 
      Что поразило Митьку до глубины души — это что Мишка оказался человеком совершенно девственным в отношении волшебства. То есть он не только не умел колдовать — это бывает — он притом даже и не знал, что это так просто. Показав Мишке несколько простых вещей, Митька с удовольствием убедился, что это происходит не от тупости или неспособности. Глаза у Мишки загорелись, и он явно хотел узнать еще и еще. Его поразило, что можно так легко передавать другому мысли.
      — Ого! — сказал Мишка. — Это оружие.
      — Тебе все лишь бы оружие, — проворчал Митька.
      Обычно неспособными к волшебству становятся дети, рано возлюбившими идею крутизны. Но Мишке-то, Мишке было явно наплевать, кто что про него подумает. Он аболютно не был крутым. Он должен, просто обязан быть способным к волшебству. Да он и был способным! Как же это — никогда не пробовал?! Это не укладывалось в голове.
      — Ты что, никогда такого не видел?
      — Ни разу, — твердо сказал Мишка. — Только слыхал.
      — И никто из пацанов никогда ничего такого при тебе не делал?
      — Каких пацанов? Я встречаюсь с ребятами только в школе… когда экзамены.
      — А когда гуляешь? — не понимал Митька.
      — Куда — гуляешь?! Я никуда не гуляю.
      Митька на некоторое время лишился дара речи. Они познакомились с Мишкой во время славного прорыва сквозь банду Серого на Заречную, 7. И Митька не мог себе даже представить, что Мишка почти не знает родного города, не знает просто потому, что Антон не разрешает ему никуда выходить из церковной ограды, кроме как по делу! Мишка был затворником, он гулял только по прилегавшему к храму небольшому парку, притом у него была инструкция — если туда забредали посторонние, он должен был немедленно удалиться.
      Короче, Антон растил пацана действительно как тигра в клетке. Что удивительно — ведь не так уж часто у Мишки возникала необходимость куда-то выйти за пределы разрешенной территории В ОДИНОЧКУ. Но при этом он уже несколько раз попадал в опасные переделки. А ведь городок был, в общем, тихий. Скажем, на Митьку никто не нападал… кроме знакомых. Складывалось впечатление, что на Мишку специально охотятся. Невидимые разбойники.
      — Вы боитесь за него? — спросил Митька дядю Антона.
      — Боюсь? Конечно, боюсь. Сын же.
      — Потому и не выпускаете?
      — Вовсе не поэтому. Просто не хочу, чтобы он жил по омерте.
      — А надо же общаться с ребятами, — сказал Митька. — љ Ему же надо.
      — А зачем?
      — Ну, он же вырастет. Придется все равно общаться с людьми.
      — Так он и общается с людьми. В Церкви полно людей.
      — Все взрослые же. А с ребятами?
      — А зачем ему с ребятами? Когда он вырастет, ему придется общаться не с ребятами, а как раз-таки — со взрослыми.
      Митька затруднился с ответом.
      — Вовсе и не надо ему общаться ни с какими ребятами, — сказал Антон уверенно. — љ Пусть с Богом общается. А если и правда надо — с ребятами, то Господь Сам устроит. Вот с тобой же он, к примеру, общается. Ты молишься — значит, свой.
      Нетрудно было догадаться, что Антону не понравилось бы, узнай он, что Митька познакомил его сына с магией. Потому что детская магия — это омерта. Потому Митька эту тему развивать далее что-то расхотел.
      — Понимаешь, — добавил Антон, — я хочу, чтобы он был цельный. Любить — так любить как себя самого. Драться — так драться до смерти. А твои ребята устроили себе серенький мирок, где все — наполовину. Это не жизнь, а цирк. Я хочу, чтобы Мишка жил не наполовину, а на всю катушку. А с вашей трусливой омертой это невозможно.
      Ну, что тут скажешь? Правда глаза режет. Наполовину — этого Митька сам не любил. Но как это — жить на всю катушку! — это было Митьке непонятно. Потому что много в жизни несовместимого. Оттого-то люди и живут наполовину, что… как совместить несовместимое? никак. Выбирают часть. Половину. И живут.
 
      — Мишка живет в другом мире, — объяснил Волшебник. — Он — воин, и живет в мире воина. Для тебя этот город — своя территория. Тут нет опасностей… а которые есть, давно изучены и хорошо знакомы. Это привычная головная боль. От которой тебе и надо исцелиться, чтобы стать белым магом. А Мишка тут — чужой. И город для него чужой. Он живет в крепости. Церковь — это крепость. Для него выход наружу — это вылазка. Понятно, что на него нападают!
      — Так это же плохо, — сказал Митька.
      — Почему — плохо?
      — Мир у него плохой. Злой.
      — Это просто мир воина. Он не злой, просто враждебный.
      Митька поежился.
      — Так ведь плохо так жить, когда мир — враждебный.
      — Плохо, если нет оружия. А у Мишки полно оружия. Молитва за врагов — љ его главное оружие. Сама судьба на Его стороне. Сам Бог, Который судит судьбу. Потому что Мишка за них молится, а они за него — не молятся. Бог не предаст его им. Это, если вдуматься, страшное оружие. В любом случае действенное, чем бы враг ни был вооружен… сколько бы их ни было. Мишкина жизнь — это приключение. Разве он недоволен?
      — Да нет, вполне доволен…
      Митька не понимал.
      — Я знаю, что тебя смущает, — сказал Волшебник. — Ты не понимаешь, как это совместить с верой в Бога. Но вспомни, что Он Сам говорил: "Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Но мужайтесь: я победил мир."
      — Н… не знаю. Наверное, не это, — сказал Митька задумчиво. — Я просто не понимаю, чего же мы с Вами хотим: чтобы мир был хорошим, или чтобы — враждебным.
      — Мы с тобой? Мы-то, если мы ищем белой магии, мы хотим, чтобы мир был хорошим. Не враждебным.
      — А тогда как же со Христом? Его-то мир возненавидел.
      — Ну, и что. Он победил мир. Он Воин. Он применил Свое оружие — и победил. Пасха — это победа. Он воскрес и будет судить Своих врагов.
      Митька обеими руками почесал голову.
      — Не понимаю. Совсем не понимаю.
      — Что тут непонятного? Просто молитва — это не магия. Это совсем другой путь. Сравни меня и твоего Монаха. Мы с тобой хотим, чтобы мир был хорошим. Чтобы не было войны. А монах и Антон… они идут путем войны. Но если они хорошо вооружены, то у них мир тоже хороший, хотя и враждебный. Война ведь тоже приключение… для тех, кто жив-здоров останется.
      Митькаљ неопределенно кивнул.
      — В конце концов будет Воскресение, понимаешь? — сказал Волшебник. — Так что война, в конце концов, для всех — приключение. Так что разница не в этом. Не в том, хороший мир или плохой.
      — А в чем?
      — Мы хотим, чтобы было хорошо теперь, сейчас же. Чтобы теперь же не было сираданий. А у них план более глобальный.
      — А это ж хорошо, когда глобальный, — вопросительно произнес Митька.
      — Хорошо, — Волшебник кивнул. — Зато у нас все хорошо уже сегодня. А у них весь рассчет на будущую жизнь. Есть разница?
      Митька кивнул. Конечно, хорошо бы прямо сейчас. Есть разница.
      — Зато у них предлагается всемогущество, — сказал Митька. — Прямо сейчас.
      Волшебник кивнул.
      — Естественно. Есть минусы — есть и плюсы. Тебе выбирать, что лучше. Я свой выбор тебе не навязываю. Молитва — это хороший путь. — У нас есть общий враг. Это невидимые разбойники, бесы. Против них эффективнее всего именно молитва, вот и все. Дьявол сильнее нас, поэтому тут нам тоже необходимо всемогущество. Тут мы сходимся. Но сходимся лишь на время, как союзники, для совместных боевых действий. Но цели у нас — разные. Потому я и говорю: найди свою меру.
      — Выбирать… — задумчиво сказал Митька. — А хочется все сразу.
      Волшебник засмеялся.
      — А вот Вы, — сказал Митька, — лично Вы, когда надо сотворить чудо, просто Богу молитесь, и все? И в этом вся магия?
      — Нет, не так. Молиться действительно необходимо только когда делаешь что-то необычное… особенно в первый раз. Чтобы поверить, что мир еще лучше, чем до сих пор казалось. А потом просто, как в Евангелии, помнишь? Господь говорит: если скажешь горе: перейди отсюда туда и не усомнишься в сердце своем, будет тебе. Помнишь? Он не говорит: попроси Меня, и Я сделаю. А просто говорит: если скажешь горе и не усомнишься. Я просто говорю — и не сомневаюсь. И в этом — вся магия.
      — Это здорово! — сказал Митька искренне. — Просто говорить — и не сомневаться — это здорово!
      — Конечно. Это очень просто. И естественно — в моем мире. Перебирайся ко мне!
      — Пока я даже представить себе не могу, как — перебираться.
      Волшебник опять засмеялся.
      — Представишь! Это, дружок, не проблема. Главное — мы тебя сдвинули с мертвой точки.
      Митька кивнул. Но уточнил:
      — Но в принципе — в принципе! — можно просто каждый раз молиться о чуде?
      — Можно. В принципе. Только это — из пушки по воробьям. Молитва — дело серьезное. Спроси у Монаха!
      — Но вначале-то все равно надо — молиться.
      — Вначале — обязательно.
      — А меня-то на ковре первый раз заставили лететь безо всякой молитвы!
      — Так я же рядом был, — сказал Волшебник. — Я и так был уверен, что получится.
      Митька почесал в затылке.
      — Получается, что Вы мне были вместо Бога?
      Этот вопрос произвел необыкновенное действие.
      Волшебник задрал брови и ничего не сказал в ответ.
      — Ну, Вы где берете веру? от Бога. А я от Вас, — объяснил Митька.
      — Неудачно сформулировал, — сказал Волшебник, помолчав. — Я ж не антихрист.
      Митька смутился. Впервые ему показалось, что он обидел Волшебника. Странно, а Митька-то думал, что его ничем не проймешь, можно расслабиться и говорить все, что в голову взбредет.
      — Я ж не сказал "против Бога", — нашелся Митька. — Я сказал "вместо".
      — Ну, так что ж, — заметил Волшебник. — «Вместо» по-гречески тоже "анти".
      — Простите, — сказал Митька, испугавшись. — Я не хотел Вас обидеть.
 
      — Я одного не понимаю, — сказал Митька Монаху. — Почему вы так настроены против магии?
      — А ты сам что думаешь?
      — Я думаю, это просто предвзятость, — сказал Митька честно. — Узость мышления. Я понимаю: черная магия — это от лукавого. А Белая-то что? Он же так же молится. Только не все время.
      — Цель другая, — сказал Монах.
      Митька кивнул. Это было то же самое, что сказал Волшебник.
      — Мы ищем Бога, — сказал Монах. — А они ищут счастья без Бога.
      — Почему — без Бога?… — запротестовал Митька.
      — Они хотят получить от Бога все необходимое, а дальше — до свидания.
      Ну, что ж. Это звучало неприятно, но похоже на правду. Волшебник почти те же слова сказал: молиться необходимо первый раз…
      — Волшебник то же самое сказал, — заметил Митька. — Временные союзники.
      — Никакие не союзники. Это они нуждаются в Боге, потому и — в Церкви. А Церковь в них не нуждается. Нам достаточно Самого Бога.
      — Цель другая, — повторил Мтька задумчиво. — љ А какая?