Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Прекрасная Адыгене

ModernLib.Net / Советская классика / Солоухин Владимир Алексеевич / Прекрасная Адыгене - Чтение (стр. 6)
Автор: Солоухин Владимир Алексеевич
Жанр: Советская классика

 

 


Александр Александрович Кузнецов, мастер спорта, делавший самые трудные маршруты, так называемые «шестерки», признался, что однажды на стене ему сделалось страшно. Не то чтобы страшно, но он отчетливо подумал про себя: почему я здесь? какая нелегкая занесла меня на эту стену? Ради чего я не дома, не в тепле за книгой, не на горизонтальной плоскости? Если останусь жив, больше никогда не пойду на стену…

Но потом, конечно, все прошло, и он снова ходил и делал «шестерки» с присущими ему ловкостью, техничностью и выносливостью.

– Что такое «шестерка»? – спросил я у Александра Александровича.

Я знал уже, что существует шкала сложности альпинистских маршрутов, и в этой шкале двенадцать категорий сложности. Однако эти двенадцать категорий зачем-то сведены к шести сдвоенным пунктам. Вместо того чтобы говорить «первая категория» и «вторая категория», говорят: один «А» и один «Б». Вместо третьей и четвертой категорий говорят: два «А» и два «Б»… Значит, «шестерка» (6А и 6Б) – это, по существу, одиннадцатая и двенадцатая категория трудности. Я это знал. Но я спросил у Александра Александровича, что конкретно, на деле, означает для альпиниста «шестерка»?

– Ну, cкажем, восемь дней на стене, – спокойно ответил Александр Александрович.

– Как «восемь дней на стене»?

– Стена. Делаем девяносто-сто метров в сутки, а пройти надо метров семьсот-восемьсот.

– Но отдыхать, спать, питаться?

– Все на стене. Забьешь крючья, привяжешь себя, повиснешь и спишь. Или попадется удобная полка, можно сесть. Или есть возможность натянуть гамак.

– Над пропастью в четыреста метров?

– Об этом не думаешь.

Я не собираюсь делать «шестерку». И даже «тройку». Я уже не успею приобрести для этого ни техники, ни ловкоcти. Но за эти двадцать дней я понял и свидетельствую, что об этом действительно не думаешь.

Из всей нашей группы только одной девушке приходилось все время преодолевать чувство страха. Ей было не просто трудно пройти скальный маршрут, но еще и страшно. Это было заметно нам всем, да она – Оля Троицкая – и сама не стыдилась признаться в том, что на высоте ей страшно. Однако она прошла все маршруты. Она преодолела страх, но не избавилась от него. Следовательно, это тот случай, когда бывает, что человек, врожденно или приобретенно в младенчестве, не переносит сливочного масла, запаха рыбы, скрипа ножа о фарфоровую тарелку.

Больше всего я опасался за свою дочь. Александр Александрович намекал и мне, и Оле после травянистых склонов и осыпей, что, может быть, ей не придется идти на Аксай, а тем более на восхождение. Так стоит ли, думал я, мучиться ей на этих скальных маршрутах? Я знал, что Ольга догадывается о сомнениях Александра Александровича, смотрящего со стороны, как она будет себя вести. У него было два способа преградить путь Ольге к высоте. Формально ее можно было не пустить на восхождение, потому что ей не исполнилось шестнадцати, так как официальный альпинист начинается с семнадцати лет. Ну, и всегда, по предварительному уговору, лагерный врач мог послушать, посмотреть и запретить выход в горы. Жаловаться, как говорится, было бы некому. Врачебный осмотр перед выходом в горы обязателен.

И вот я вижу, как Ольга подходит к концу веревки. Первый маршрут. Пристегнулась. Завинтила карабин. Не очень уверенным голоском, прокричала наверх:

– Страховка готова?

Бородатый Володя, похожий на землепроходца-сибиряка, ответил, что страховка готова.

– Пошел! – крикнула Ольга и начала цепляться пальцами, привыкшими только к перу да еще к клавишам пианино, за острые выемки и выступы скал. Все мы ходили потом в синяках и ссадинах на руках и ногах, но Ольга особенно. С первого движения Ольги по скале выявилось ее самое слабое место – руки. Руки ее, по совести говоря, никуда не годились. В них была цепкость (в пальцах), но не было силы. Хоть правило и велит «иди ногами», но все же без силы в руках далеко не уйдешь. Там, где другой, ухватившись за каменный рубчик, подтянулся бы на руках и подкрепил бы эту подтяжку распором ног, Ольга вынуждена была полагаться только на ноги. Распятая на каменной плоскости (лицом к ней), она подолгу искала опоры для ноги, скребя о скалу железом башмаков, подолгу шарила кончиками пальцев, ища зацепки, а тем временем и руки и ноги уставали от напряжения. На первом маршруте лезущий по скале натыкался на круглый арчовый куст, растущий из трещины камня. Мы этот куст обходили справа. Для этого надо было правую ногу вытянуть до предела в сторону и немного вверх, и тогда она упиралась в выступ шириной почти с ладонь. Прекрасный выступ, лучше не придумаешь для того, чтобы опереться. Однако нога в таком вытянутом положении теряет силу. Не было никакой возможности перенести на нее тяжесть корпуса без того, чтобы сильно не помочь руками. При этом брюшной пресс напрягался так, что трещали мышцы. Для Ольги такой маневр был не только не под силу, но и невозможен, помня о двухмесячном послеоперационном шве. Она как следует насиделась под этим злосчастным кустом. Бородатый Володя терпеливо ждал, глядя на нее сверху. Он же и подал ей совет попробовать обойти куст слева. Имелась каменная плоскость и щель сантиметра три шириной, идущая почти горизонтально, но все же с набором высоты. Трех сантиметров достаточно, чтобы крайними триконями цепляться за нее и идти. Правда, руками держаться было почти что не за что. Но это нам только казалось снизу. Ольга находила там какие-то шероховатости и трещинки, в которые можно было засунуть хотя бы кончики пальцев…

Сверху она спустилась раскрасневшаяся, с ободранными до крови руками, но счастливая своей первой победой

– А как лазил Михаил Хергиани? – спросил я у Александра Александровича.

– Миша полз вверх по стене, как муха.

Скалолазанию было отдано три полных дня. Подменялись страхующие. Мы вразнобой, по желанию, снова и снова проходили кто третий, кто шестой, кто четвертый маршруты. По два и по три раза. Мы уже не смотрели, как лезут другие, мы просто тренировались, и только седьмой маршрут временами привлекал к себе всеобщее внимание, так что внизу мы превращались вдруг в болельщиков за того, кто по этому маршруту идет.

Сложный и высокий сам по себе, он включал еще камин, который никак нельзя было обойти, кроме как пролезть через него.

По справочнику каминами называются «трещиноподобные детали скального рельефа, в которых может поместиться человек». Проще говоря, это вертикальные трубы, вертикальные колодцы, но, конечно, без передней стенки, как бы в разрезе. Высотой камины различаются до нескольких десятков метров. Ширина у них тоже разная. Прохождение каминов называется внутренним лазанием.

«Внутреннее лазание более сложно и менее естественно, чем внешнее… Расщелины, внутренние углы проходят приемами внутреннего лазания… По ним поднимаются, заклинивая ступни и руки… Надо избегать заклинивание коленей и локтей, которое вызывает боль…»

Что значит – заклинить руку? Просунуть кисть руки в щель и сжать ее там в кулак, чтобы нельзя было вытащить. Но продолжим выписку о прохождении камина.

«Особо стоит техника движения по каминам. Альпинист, упираясь в обе стороны камина, стремится расклиниться в них. Если камин узкий, то используются распоры между коленями и ступнями. В более широком камине употребляется распор спиной и коленями. Средний камин проходится в распорах носки – ступни – спина. В камине с увеличивающейся шириной, где еще возможны приемы внутреннего лазания, используются «ножницы» – поперечные распоры: правые рука и нога – в одну стену, а левые нога и рука – в другую. Возможен способ преодоления камина, когда ноги альпиниста упираются в одну стену, а руки – в другую».

Понимаете ли вы, любезный читатель, что тут написано? Представляете ли вы себе, как, оказавшись между двумя стенами в расщелине (пусть она называется камином), вы начинаете подниматься по ней, упираясь в одну стену руками, а в другую ногами? Или в одну стену спиной, а в другую коленками? И это не на земле, а на большой высоте, среди скал.

Наш камин на седьмом маршруте не был столь широк, чтобы подниматься, упираясь правой рукой и ногой в одну стенку, а левой рукой и ногой в другую. Скорее, сквозь него надо было проползать подобно змее, как, например, только что проползла, протиснулась своим длинным и сильным телом Лена Цимбалова, и мы, стоя внизу, позавидовали ей, так ловко, красиво и быстро у нее это получилось.

Зато Оля Кутузова, вообще-то очень спортивная и упорная девушка, но маленького росточка, забуксовала в камине, и тут мы превратились в настоящих болельщиков.

Часть камина она прошла, но потом заклинилась. Идти вверх у нее не получалось. А спускаться вниз, к началу камина, и терять пройденное, как видно, ей не хотелось. Но и висеть заклинившейся нужны были силы, тем более что девушка все время пыталась найти способ подняться вверх хотя бы на десять, на двадцать сантиметров. Важно было додвигаться по вертикальной трубе, дотянуться до верхнего края камина, а тогда подтягиваться на руках, всячески помогая им ступнями. Прошло десять минут, двадцать, полчаса. Нас поражали не только упорство Оли Кутузовой и ее выносливость, но в равной мере невозмутимость Александра Александровича, который лично страховал всех проходивших седьмой маршрут. Он сверху смотрел, как маленькая альпинистка барахтается в каменных тисках, и все предоставил ей самой, не помогая ни советом, ни делом. Каким делом он мог ей помочь? Ну, потянуть немножечко за страховочную веревку. Может быть, ей и нужно-то было несколько сантиметров, чтобы дальше пошло само. Нет, Александр Александрович терпеливо ждал, пока спортсменка что-то такое поймет, найдет какой-нибудь способ двигаться вверх, приспособится, применит нужный прием, дойдя до него вот уж и правда в муках творчества.

Постепенно пустого камина под Олей Кутузовой стало делаться больше, а пустого камина над ней – меньше. Она двигалась! После получасовых усилий она в конце концов дотянулась пальцами до края камина, и у нее хватило еще силенок вылезти из каменной ловушки к Александру Александровичу. Мы внизу наградили Олю Кутузову радостными аплодисментами, и она, стоя на краешке камина, не менее радостно раскланялась нам.

Когда я сам докарабкался до камина, то удивился его неожиданной высоте. Снизу он выглядел короче. Казалось, если я подпрыгну (хоть это не спортивно) – ухвачусь за его края. Но два полных моих роста с поднятыми руками могли уместиться в камине, и под ложечкой у меня засосало. Техники внутреннего лазания, чтобы упираться в одну стенку спиной, а в другую коленками, у меня просто не было. Сумею ли я освоить эту технику на ходу? Стенки у камина гладкие, без задоринки. Я попробовал и так, и сяк. Ботинки соскальзывали, руки беспомощно шарили по гладкому камню. Ни одного сантиметра высоты не мог я приобрести в моих судорожных и жалких попытках.

Становилось понятно, что камина не преодолеть. Но не было и дороги вниз. Во-первых, стыд и позор. Во-вторых, спускаться по скалам всегда труднее, чем подниматься, и, заглянув вниз, на пройденную часть седьмого маршрута, Я не представлял себе, как буду спускаться. Конечно, в крайнем случае страхующий спустил бы меня на веревке, как мешок или тюк, но это уж, на виду у всей группы, было бы самое последнее дело, после которого ни о каком восхождении нельзя и заикаться. Дорога к Адыгене пролегала только через камин.

Как и в случае с Олей Кутузовой, Александр Александрович хранил невозмутимость, хотя и не пропускал ни одного моего движения, наверное, про себя оценивая их, а вместе с ними и меня самого.

Спокойно, спокойно, спокойно. Огляди камин еще раз. Тебя не торопят. Подумай, как ловчее с ним поступить. Не за что ухватиться и не на что встать, это правда. Но нельзя ли использовать щель в глубине камина? Две плоскости сходились под углом, как стоящая вертикально полураскрытая книга. Но в самом углу была еще узкая щель с острыми краями, а за ней в скале некоторая пустота. Ступня во всю ширину не умещалась в этой щели, но, перекосив, можно было кое-как ее там заклинить. Вот же в чем дело! Не на технику ли заклинивания рук и ног рассчитан этот камин? С трудом я протиснул вывернутую ступню в щель. Пожалуй, теперь можно было бы на нее опереться. Но требовалась помощь рук или хотя бы одной руки. Без помощи рук вертикальное движение вверх отклоняло меня назад. Я попытался упереться в стенки локтями – не вышло. Попытался двумя руками ухватиться за края узкой щели, как бы растягивая ее, но устойчивости не оказалось. Тогда в отчаянии я ввел кисть правой руки в щель и сжал ее там в кулак, сильно потянул кулак на себя и вдруг почувствовал, что поднялся, как по ступеньке. Скорее начал заклинивать, также искособочив его, левый башмак повыше правого. Заклинил левый кулак – поднялся. Башмаки заклинивались так крепко, что требовались усилия освободить их из щели. Но все теперь было понятно. Я поднимался вверх, я ухватился за верхние края расщелины, я прошел этот проклятый, этот чертов камин!

На обратном пути седьмого маршрута приходилось по узкой полочке на большой высоте пересекать скалу. Для страховки здесь натянули перила, то есть вбили два крюка в начале опасного места и в конце, а на крюки натянули веревку. Это и называется перилами. Вступив на опасный участок, альпинист пристегивается карабином к веревке или привязывается к ней скользящим узлом. Идет лицом к скале, спиной к остальному миру, держась за веревку и передвигая по ней карабин или узел. Не очень похоже на то, что мы привыкли понимать под перилами, но по назначению в общем-то одно и то же. Идти и держаться. Когда я прошел перила и посмотрел вниз, то увидел, что моя Ольга пошла на седьмой маршрут.

– Александр Александрович, Саша! – закричал я. – Зачем ты? Ей ни в жизнь его не пройти. Там нужны руки!

– Это не я, – ответил Александр Александрович. – Это она сама. Сказала, попробую. Пусть попробует. Молодец. У нас есть еще полтора часа.

– Хорошо. Только потом помоги ей пристегнуться к перилам…

Говорилось, что скалы не цель. Преграда, которую нужно преодолеть не ради нее самой, как это делают чистые скалолазы, но ради достижения высшей (в буквальном смысле этого слова) цели. Поэтому и при спуске альпинисты не церемонятся со скалами, а если видят, что крутизна и сложность их отнимут много времени, спускаются на веревке. Пусть не возникают перед вашими глазами картины, как спортсмены, привязав к веревке своего очередного товарища, опускают его постепенно, словно в люк, и как он болтается на веревке, безмятежно глядя в горное небо. Все тут несколько посложнее. Вы делаете на конце веревки петлю, накидываете петлю на камень. Таким образом веревка закреплена. Конец ее брошен вниз, и надо убедиться, что он достигает той площадки, на которую вы собираетесь встать. Затем вы садитесь на веревку правым бедром, так что сама веревка оказывается перед, вашим лицом, заводите веревку за спину, огибаете ею левое плечо и наискось по груди ведете к паху. Здесь вы крепко держите ее правой рукой. Левой рукой будете придерживаться за веревочный ствол при спуске, для сохранения вертикального положения, чтобы не запрокинуться головой назад и вниз. Трения веревки, огибающей ваше тело и сдерживаемой правой рукой около паха, достаточно, чтобы вы могли висеть на ней не скользя. Но если вы правой рукой дадите слабинку, то веревка, хотя и с трением, передвинется на размер слабины, и вы ровно на этот размер опуститесь вниз. Значит, все теперь в вашей правой руке. Вы выходите на край скалы лицом к ней, осторожно сходите с края и запрокидываетесь спиной над пропастью так, чтобы веревка натянулась, а расставленными прямыми находящимися под углом к корпусу ногами упираетесь в стену. Правой рукой даете слабину, ногами отталкиваетесь от стенки – пошли вниз. Слабина – ноги, слабина – ноги. На шее, около левого плеча, даже сквозь парусиновый воротник штормовки часто получаются ожоги от трения веревки, да и бедру с нижней стороны горячо и больно. Но зато вы быстро оказываетесь у подножия скал. Самый острый момент во всей операции, пожалуй, запрокинуться спиной над пропастью. Вы еще не уверились, что веревка вполне держит вас и будет держать, пока вы сами не дадите ей слабины. Вы еще не верите в свою правую руку, от которой зависит ваше движение. Это я говорю о первом разе. Я думаю, что для того, чтоб хорошо отработать такой способ спуска, надо спуститься с учебной скалы сорок, а то и пятьдесят раз. Тогда в настоящих скалах вы будете себя чувствовать уверенно и свободно.

Я попросил ребят с фотоаппаратами сфотографировать Олю, когда она зависнет над пропастью, чтобы потом показать фотографию дома. Спустилась она благополучно, но, к моему удивлению, подошла к Александру Александровичу и попросила:

– Я хочу спуститься еще разика два. У меня получается как-то не чисто.

Скорее всего именно в эту минуту и решился окончательно вопрос, пойдет ли Ольга на ледник Аксай, а потом и на восхождение. По крайней мере, в потеплевших глазах у Александра Александровича я прочитал, что она пойдет всюду, куда пойдет остальная группа.

Едва не забыл сказать, что этот способ спуска со скалы называется способом Дюльфера.

Я жил двойной жизнью. Ночевал в лагере, в комнате. На зарядку бежал на бивуак. Там завтракал и оттуда же уходил на занятия. Однако обедать после занятий шел опять в лагерь. После обеда никаких занятий уже не было, все отдыхали у себя по палаткам (было от чего отдохнуть!), а я отдыхал на койке. Теперь до отбоя у меня было свободное время. Я мог читать, делать записи, гулять в одиночестве, но, конечно, тянуло на бивуак.

– Хочешь маленькое социологическое наблюдение? – сказал мне однажды Александр Александрович. – Вот смотри. Я их по палаткам не распределял. Они распределились сами. Потом, в первый же день, произошли небольшие перемещения, и составы палаток утряслись окончательно. Смотри теперь. Эта палатка: все девочки, так сказать, московская интеллигенция. Оля Троицкая – дочь актрисы или там театральной костюмерши, Оля Кутузова – дочь генерала, твоя Оля… В той палатке – девочки, поступившие в институт из других городов: Лида Старостина, Тамара, Лена Цимбалова, Галя. Возьмем ребят. В одной палатке – парни, уже отслужившие в армии, в другой – еще не служившие. И все это совершенно стихийно. Интересно, не правда ли?

Надо сказать о некоторых других обитателях бивуака, кроме основного студенческого состава группы.

С Валерием Георгиевичем Лунычкиным, заместителем Александра Александровича по физической подготовке, мы уже кратко познакомились. С опозданием на три дня приехал еще один преподаватель института, геолог Никита Живаго, что называется, крупный, но отнюдь не полный мужчина. Должно быть, ему, подобно мне, захотелось встряхнуться. У меня было перед ним преимущество в годах (он лет на семь старше), а у него передо мной было преимущество в том, что как геологу ему приходилось больше ходить по горам. Он побывал даже на Эльбрусе. Но все же в дальнейшем наши впечатления мы формулировали немного по-разному. Я говорил во время очередного десятиминутного привала или когда останавливались на ночлег:

– Трудно, но можно. Никита Васильевич отвечал:

– Можно. Но очень трудно.

Был еще один взрослый участник в группе – Альгерт Михайлович, по профессии инженер, но альпинист, мастер спорта, а по происхождению из давным-давно обрусевших немцев.

У него очередной отпуск. Александр Александрович по старой дружбе, скрепленной совместными «пятерками» и «шестерками», попросил его присоединиться к группе, чтобы вся программа не могла сорваться из-за какой-нибудь неожиданности. Ведь если бы Александр Александрович заболел или получил травму (и то и другое вполне возможно в горах), то пришлось бы приглашать для восхождения постороннего инструктора из лагеря.

Александр Александрович, Валерий Георгиевич и Никита Васильевич спали в одной палатке, каждый в своем спальном мешке. Их командирская палатка стояла немного в сторонке. Альгерт Михайлович поставил себе отдельную небольшую палаточку.

Хотите ли несколько штрихов бивуачного и лагерного быта? Александр Александрович назначил в группе «мать» и «отца». Матерью была Лена Басова, деловая и спокойная девушка, несколько постарше своих подруг, а отцом – Виталий Ярош, высокий, сутуловатый парень, говоривший, как мне показалось, с отдаленным украинским акцентом. У «матери» хранились все деньги, которыми располагала группа, и она этими деньгами распоряжалась. Когда было решено, что завтракать я буду на бивуаке, а не в столовой, то деньги за эти завтраки я вручил тоже «матери». Значит, она была вроде казначея. Практически же снабжением занимался Виталий. Ездить во Фрунзе пополнять запасы продовольствия, хранить их входило в его обязанности.

Двое дежурных – юноша и девушка – превращали продукты в пищу, горячую и в общем-то годную к употреблению.

Очаг с самого начала расположили около большого бегемотообразного камня, на котором вечером, когда после исполнения всех хозяйственных нужд очаг превращался просто в костер, рассаживались кто успел. Остальные садились вокруг огня на других, более мелких камнях.

Ребята где-то нашли спинку от кровати, положили ее над очагом, и теперь можно было обходиться без обязательных на каждой туристской картинке палок над костром – для подвешивания кастрюль и ведер. Более прозаично, но и более удобно, кастрюли и ведра ставились у нас, как на плиту, на эту решетчатую спинку кровати. Основными продуктами были рис, манка, макаронные рожки, какао. Дополнительными – мясные консервы, сгущенное молоко, печеночный паштет, сливочное масло. Разумеется, хлеб. Мисок не хватало на всех. Некоторые девушки объединялись и ели кашу или рожки из одной миски. То же самое Делали мы с Олей. Дежурная клала нам в миску двойную порцию огненной – из ведра – еды. Мы отходили в сторону, садились на камни и поглощали горячее варево, водя ложками по обочинам миски, где каша остывала быстрее.

После каши или рожков следовала кружка какао, сваренного в другом ведре, со сгущенным молоком. С какао съедался кусок хлеба, намазанный сливочным маслом.

Однажды Оля взмолилась, узнав, что на ужин опять будут рожки. Я взял ее с собой в лагерную столовую. Однако по закону подлости (в существовании которого не сомневаются все более или менее наблюдательные люди) и в столовой в тот вечер оказались те же самые рожки.

Я не обедал на бивуаке (кроме походных дней), поэтому не знал, какими супами кормили «мать» и «отец», свою прожорливую после скалолазания ораву. Только один раз поневоле пришлось принять участие в их обеде.

Наступила очередь Ольгиного дежурства. В силу обостренной добросовестности и стремления делать все хоть немножко лучше, чем другие, она уже за два дня была озабочена и встревожена.

– Папа! Как же я буду кормить их рожками, если они мне и самой надоели?

– Как следует надоели?

– Когда в Москве ты захочешь сказать мне какую-нибудь гадость, скажи одно только слово – «рожки». Этого будет вполне достаточно.

Выручил случай. Альгерт Михайлович, побывав после подъема за кустиками, вернулся с прекрасным подберезовиком в руке. Он положил его на большой камень около очага. Сам по себе этот гриб не имел никакого хозяйственного значения, но он навел меня на мысль, и, побродив по заросшей лесом морене, я набрал превосходных, крепких, без червоточинки, подберезовиков. Несколько сыроежек, несколько маслят и четыре крупных дождевика могли бы вместе с подберезовиками создать тот букет, ради которого стоило трудиться. Я включился в готовку обеда. Я сам перебрал и нарезал грибы. Картошка нашлась. Репчатый лук нашелся. Оставалось добыть сметану. Я вспомнил юрту, где мы с Олей пили айран, и действительно добыл там двухлитровую банку свежей сметаны, которую и бухнул в ведро целиком, когда суп уже был готов и миски были разобраны.

Ольга с сияющим видом раздавала добавки во множество мисок, тянущихся к ее половнику. Я думаю, что если бы просто вылить в ведро столько сметаны и по вкусу посолить, получившуюся бурду уже можно было бы есть и похваливать. Новый вкус бурда приобрела бы с добавлением картошки и лука, то есть из бурды она превратилась бы в хороший суп. Мое детство прошло именно на таких картофельных супах с добавлением молока или сметаны. Такой суп у нас называется беленым. Беленый суп. Если же беленый суп облагородить четырьмя сортами свежих грибов… Мне, конечно, не дали уйти в лагерную столовую, и я разделил заслуженный триумф Ольги, а заодно съел еще миску рисовой каши на второе и запил все это кружкой сладкого чая.

В лагере я жил в большом деревянном доме, похожем по архитектуре на отели в горных, горнолыжных, горнотуристских местах где-нибудь в Альпах или Татрах. Весь низ этого дома занимали столовая и кухня. Наверх вела очень крутая, только что не отвесная лестница. Наверху – большая терраса в сторону лагерной площади, а также узкий коридор с дверьми направо и налево. Над дверьми вместо номеров висели фанерки с названиями разных вершин и обозначениями их высоты: «Бокс», «Корона», «Свободная Корея», «Адыгене».

Мне досталась комната под вывеской «Бокс». Это было квадратное помещеньице, в котором уставились койка, стол, задвинутый вплотную в угол, шкаф и стул. Свободного места уже не оставалось. Но мне и не нужно было свободного места. Не плясать же после травянистых склонов и осыпей. В окно слышалось журчание ручья. Ночью в окно лился лунный свет, обогащенный мерцанием снежной шапки Теке-Тор, а также лился и воздух, охлажденный до нуля и немного ниже.

В первое же утро я пустился в осмотр дома и всех его закоулков. Путешествие было как бы небрежным, а на самом деле внимательным и подробным. Однако – безрезультатным. Не может быть, думал я, чтоб такой большой дом, похожий на швейцарскую гостиницу, в котором не только живут, но еще и работают поварами, официантами, судомойками… не может быть! Просто архитектор очень остроумно решил проблему, замаскировал, и надо найти. После долгого и бесплодного изучения всех особенностей архитектуры этого замечательного дома я приступил к осмотру прилегающей к дому местности. Но и здесь не ждало меня никакого успеха. Между тем время шло, и в нетерпении (вполне понятном) я спросил наконец у первого попавшегося спортсмена, проходившего по территории лагеря:

– Скажите, для жильцов этого дома, в котором столовая, где это?

– А здесь все равны. Для всех это вон там, в конце территории.

Умывальника тоже не было в странном доме. Спортсмены бегали умываться к ручью. Для меня, впрочем, обе проблемы, как известно, отпали со второго же утра: я умывался на бивуаке после зарядки, а тропинка на бивуак пролегала как раз мимо того места, на которое протянутой вдаль рукой показал спрошенный мною спортсмен.

В столовую обитатели лагеря приходили по гонгу: железная палка и голубой баллон из-под газа, висящий на еловой ветви. В тренировочных костюмах, в пуховках, в штормовках с обтрепавшимися краями рукавов альпинисты заполняли зал и рассаживались за столики. Александр Александрович разъяснил мне разницу между альпинистами и горнолыжниками. Альпинист пренебрежительно относится к красоте своей альпинистской одежды. Как будтo нарочно даже старается одеться как можно хуже, измятее, дранее. Парусиновую штормовку он может подпоясать репшнуром, то есть попросту веревочкой. Штормовые брюки, как правило, коротки. Края брюк обтрепаны. Пуховка сама по себе уже не придает фигуре изящества и стройности.

Но, возвратившись в город, альпинист не прочь шикнуть красивой спортивной одеждой и порисоваться в ней. Яркий свитер, дорогие спортивные брюки, изящная шапочка…

Горнолыжник, напротив, в городских обычных условиях ничем не выделяется из своих сослуживцев и сотрудников и старается не носить ничего спортивного. Но, становясь на лыжи, он заботится, чтобы его одежда была красивой и оригинальной. Эластичные яркие брюки, умопомрачительные свитеры, варежки, ботинки, крепления, сами лыжи, лыжные палки – все рассчитано на броскость, на праздничность, на эффект.

Итак, по удару гонга столовая наполнялась альпинистами нельзя сказать чтобы всех, но все-таки разных возрастов: от семнадцати до тридцати. Но не думаю, чтобы кривая достигала четвертого возрастного десятка, а тем более влезала в его толщу. И, конечно, одному мне во всем лагере было к пятидесяти. В разных городах огромной страны, на заводах, на фабриках, на стройках, в научно-исследовательских институтах, в сберкассах и банках, автобазах и железнодорожных депо появляется вдруг у людей стремление в горы. Надо полагать, что альпинист, случайно оказавшийся в коллективе, невольно, а возможно, и вольно становится как бы миссионером, которому удается разжечь у своих товарищей искру альпинистского интереса. Появляется объявление: «Желающие записаться в альпинистскую секцию могут записаться у товарища Аверьянова…» Первые теоретические занятия секции. Значение альпинизма как спорта. История альпинизма в СССР. Основные вершины в СССР. Предварительная физическая подготовка. Сдача норм: бег, лыжи, лазание по канату. А впереди – заманчивая поездка в альплагерь: Тянь-Шань, Памир, Алтай, Кавказ, Заилийское Алатау. Отряд значкистов, то есть самая первая ступень. И вот они по удару гонга собрались здесь в столовой.

Эстонец-повар, не разговаривающий и даже не отвечающий на «здравствуйте» молодой, худощавый, белобрысый, финского типа человек, готовил очень даже прилично. К приходу альпинистов кастрюли с супом уже на столах. Каждый наливает себе в тарелку четыре половника. Это мог быть борщ с мясом, щи с мясом, гороховый или фасолевый суп, суп с макаронами. Иногда на столе дожидалась нас разварная картошка и полная тарелка килек. Второе блюдо шло на уровне гуляшей или тушеного мяса с гарниром из картошки, гречневой каши, рисовой каши, вермишели, рожков… Капустная солянка с кусочками мяса, колбасы, жира. Плов, просто каша. Хлеб и масло. Кисель и компот. Нормальная, грубоватая, но достаточно насыщающая еда.

Альпинисты умеют ценить еду, каждый грамм еды. Недаром в справочной литературе по альпинизму важное место отводится таблицам, указывающим на содержание в разных продуктах белков, жиров, углеводов, витаминов, калорий. Точно рассчитано, сколько на каждого человека и каких продуктов надо брать, например, для похода, акклиматизационных выходов, несложных и сложных восхождений. Фигурируют хлеб, сухари, мясо, колбаса твердо-копченая или грудинка, сыр, масло, рыбные консервы, сахар-рафинад, крупа, макаронные изделия, сгущенное молоко, конфеты фруктовые, сухофрукты…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10