– Ать!.. Ать!.. Ать!... – командовал он. В такт его команде все трое оттягивали пружинящий шест от дерева, а потом бухали огромным молотком по стволу. От сотрясения на полог что-то сыпалось.
– Околот делают, – заметил Глебов.
– Околот?
– Таким образом добывают кедровые орешки; стучат по дереву колотом, и шишки падают. Но ради чего они лиственницу так мучают – понять не могу.
– Федор Болиславович! Федор Болиславович! – продолжали кричать "аборигены", и Федор Болиславович со своими помощниками наконец услышали этот крик. Они отбросили колот и шагнули к приезжим.
Лицо у Федора Болиславовича было одновременно и радостное, и настороженное.
– Борис Евгеньевич, какими судьбами?! – проговорил он. вытирая ладони о штаны. – Извините, руки грязные, не могу подать.
– Что же вы лиственницу мучаете? – сказал Глебов. – На ней же орешков нет.
– А это так... по просьбе лесхоза. Попросили делать околот на энтомологический полог. Чтобы узнать, не завелся ли какой вредитель в опасных количествах. – Федор Болиславович скосил глаза на полог. – Митя, смотри: сейчас гусеница под твоим носом уползет.
На белом полотнище лежали старые хвоинки, чешуйки хвои и прочий сор, среди них беспомощно бились два мотылька (как видно, ночные бабочки) и ползли в разные стороны три гусеницы. Ребята подобрали их и куда-то унесли. А Федор Болиславович спросил Глебова:
– Вы как, Борис Евгеньевич... чтобы отдохнуть или по делу?
– Да больше по делу. Вот корреспондент "Сибирской нови" Инна Сергеевна. Интересуется Бурундуком.
– Очень приятно! Очень приятно! – Федор Болиславович поклонился, снова потер ладони о брюки и снова извинился, что руки не подает. – Данила Акимович на Черный ручей поехал. С минуты на минуту ждем. А пока мы товарищу корреспонденту наше открытие покажем. Пойдемте, милости прошу!
Учитель подвел гостей к костру с таганом, на котором висели два бака с водой, а рядом два кашевара чистили и разделывали несколько рыбин на большом листе фанеры.
– Ну-ка, Петя, моментом: раздобудь консервную банку с водой.
Петя "моментом" выполнил приказание. Инна увидела, что в траве рядом с костром лежат несколько черных от копоти камней.
– Внимание, товарищи! – Федор Болиславович осторожно двумя пальцами взял один из камней и опустил его в банку с водой.
Вода тотчас закипела, забурлила, камень стал распадаться, сажа куда-то исчезла, и скоро на дне банки осела белоснежная мучнистая масса. Сидя на корточках перед банкой, учитель посмотрел на Глебова.
– Ну, как, Борис Евгеньевич?
– Известь, – сказал секретарь.
– Да какая известь! Ведь никакой примеси! Мы похуже за девяносто километров таскаем, а тут... пятьдесят километров и вниз по течению.
– Где вы ее нашли?
– Да здесь, на Луканихе, можно сказать, за углом! Туда каждую субботу рыболовы-любители приезжают, и хоть бы кто внимание обратил! А вот Бурундук обратил: давай, говорит, попробуем обжечь.
– Много ее?
– Гора целая. На много лет для всего города хватит.
Секретарь посмотрел на банку.
– Дело серьезное. Надо будет заняться. – Он помолчал, оглядываясь. – А где тут Лыков проживает? Нам бы с ним поговорить.
– Да вон он! Спиннингом орудует. Вы поговорите пока, а я тут по хозяйству займусь.
Далеко в стороне от других палаток стояла еще одна. Перед ней дымился костерок, а на краю берега стоял человек, время от времени взмахивая спиннингом. Инна с Глебовым направились к нему. По дороге они увидели нескольких ребят, которые сидели у самой кромки воды, держа по алюминиевой миске в руках. В мисках была вода и немножко песка. "Аборигены" разбалтывали эту смесь, ждали, когда песок осядет, осторожно сливали из миски мутную воду, заменяли ее свежей и снова начинали ее мутить.
– Шлихи учатся отмывать, – улыбаясь, сказал Глебов после того, как поздоровался с ребятами. – Золотишко мечтают обнаружить или другое полезное ископаемое.
Лыков их приближения не заметил. Одетый в старую военную форму и резиновые сапоги, он водил спиннингом, осторожно наматывая леску, и довольно громко говорил рыбе, попавшейся на крючок:
– Нет, брат! Нет, теперь ты не уйдешь, теперь ты от меня никуда не уйдешь.
Наконец большой ленок упал на луг и забился в траве.
– С уловом, Иван Карпович! – сказал Глебов.
– А? – Лыков быстро оглянулся. – Мое почтение, Борис Евгеньевич!.. – Он умолк, вопросительно глядя на Инну, а Глебов заговорил:
– Иван Карпович, вы на конференции сетовали, что областная пресса не уделяет внимания хорошим педагогам в глубинке. Теперь это упущение исправлено. Вот перед вами корреспондент Инна Сергеевна Шапошникова. Прилетела в Иленск писать очерк о Бурундуке, но не застала его там.
Иван Карпович оживился:
– А! Наконец-то! Рад вас приветствовать! Извините – рыба, не подаю руки. И еще минуточку: не пропадать же такой добыче. – Он повозился немного с ленком, снял его с крючка, сунул в садок и снова обратился к Инне: – Рад вас приветствовать! Чрезвычайно рад!
– Иван Карпович, – заговорил Глебов. – У Инны Сергеевны возникли некоторые сложности в связи с Бурундуком. Может, присядем?
При упоминании о каких-то сложностях Лыков сразу посерьезнел.
– Пожалуйста! Только здесь сыровато, а там посуше будет. И костерок от комаров.
Все трое прошли к костерку возле палатки. Лыков бросил на огонь несколько хвойных веток для дыма, после чего они разместились по разные стороны костра. Инна подстелила свой плащ-болонью и села на нее. Глебов прилег, подперев голову ладонью. Лыков сидел полубоком, и, опираясь одной рукой на землю, смотрел на Инну.
Глебов понимал, что он имеет дело с какой-то "чертовщиной", и это его веселило.
– Иван Карпович, у вас нитроглицерин или валидол при себе? – спросил он с улыбкой. Завроно насторожился:
– А зачем мне это? Я сердечными заболеваниями не страдаю.
– А вот теперь застрадаете. Инна Сергеевна, изложите все подробно, как вы мне рассказали. Не читайте ваш талмуд. Главное – живые впечатления.
Инна подметила веселый блеск в глазах секретаря, услышала, как он шутливо предлагал Лыкову лекарство для сердца, и внутренне сжалась. Неужели и он секретарь райкома – заодно с этим обманщиком Лыковым?! Неужели над ней хотят как-то подшутить?! И ее взяла злость против этого благодушного рыболова и "цинично усмехающегося" секретаря.
– Хорошо, – обратилась она к Лыкову. – Я расскажу вам все по порядку.
И она рассказала, как, прилетев в Иленск, встретила двух ребят на автобусной остановке, как пошла с ними в город пешком. Узнав, что директором у них в школе Бурундук, она, естественно, спросила, что он, по их мнению, за человек, и получила ответ: "Пьет в усмерть".
При этих словах Лыков приподнялся и сел на колени.
– Как?
– Пьет в усмерть, – холодно повторила Инна.
– Кто пьет? – тупо спросил завроно.
– Директор школы Бурундук. Это мне сказал некий Демьян – сын школьной уборщицы, который живет в одном доме с Бурундуком.
– То есть... как это он пьет? – задыхаясь, опять спросил Лыков.
– В усмерть, – бесстрастно повторила Инна. – Демьян мне сказал, что с ним спасу никакого нет, а ваша дочка не только этого не отрицала, но еще и добавила кое-что.
– Простите! Моя дочь?
– Ваша дочь Альбина Лыкова. Белобрысенькая такая, худенькая, с короткой челкой на лбу.
– Да... Она... И... и что же она вам сказала?
– Что Бурундук не только пьет, но и ведет себя как человек с нездоровой психикой: подговаривает ходить босиком по раскаленным углям, а иногда, натянув на голову чулок, выскакивает из кустов и пугает детей. Лыков вскочил.
– Борис Евгеньевич! Ведь Альбина знает, как все было, я же при ней всё жене рассказывал!
– А вы расскажите сейчас Инне Сергеевне, – посоветовал Глебов.
Лыков, сбиваясь от волнения, объяснил, как Ленька сам додумался ходить по углям, рассказал, что с помощью капронового чулка Бурундук спас Луизу Мокееву от злых на нее ребят.
– Странно! – пробормотала Инна. – А эта самая Мокеева сказала мне, что Бурундук – плохой человек.
Грузный Иван Карпович снова вскочил.
– Кто-о? Луиза? Ну, знаете!.. Да она на него как на бога молится, на Бурундука!
– Ничего себе помолилась, – усмехнулся Глебов. Лыков опять сел.
– Продолжайте, – сказал он усталым голосом. Инна продолжала. Она поведала о черепе на окне, о дразнильщиках в чулках на голове, которые плясали перед домом, в котором она жила, и в школьном дворе, куда она заглянула. Закончила она сообщением о том, что Чебоксаров, прославленный Лыковым с трибуны конференции, сидит сейчас в милиции, потому что залез к ней в сумочку.
Выслушав это, Иван Карпович стал тереть ладонью лоб.
– Да!.. Тут какая-то муть в голове... У меня в голове какая-то муть... Разрешите, я прилягу. – И он откинулся на спину, прикрыв тыльной частью ладони глаза.
Глебов встревожился. Он встал на колени и вынул из нагрудного кармана штормовки алюминиевый цилиндрик.
– Иван Карпович! А может, в самом деле одну таблеточку. Под язык? Как-никак сосуды расширяет.
Но завроно только коротко мыкнул и качнул головой.
Инна чувствовала себя нелепо. Слева от нее сидел на коленях переставший улыбаться секретарь райкома, по другую сторону костра в полуобморочном состоянии лежал заведующий роно.
И вдруг послышались крики:
– Едут! Едут! Возвращаются! Только что умиравший Иван Карпович поднялся с удивительной живостью.
– Пойдемте! – сказал он Инне сердито и требовательно. – Пойдемте и познакомьтесь лично с Данилой Акимовичем Бурундуком!
– Да-да! Пойдемте, – так же сурово поддержал его секретарь.
Вниз по течению скользила моторная лодка, узкая и длинная, как у Леньки с Луизой. Мотор ее не работал, она шла по течению, только сидящий на корме человек подгребал время от времени веслом. На шитиках, служивших здесь плавучими пристанями, стояли уже все ребята. Инна увидела, как "аборигены" соскакивают с шитика, неся с собой багаж приезжих; три ружья и рюкзак, чем-то наполовину наполненный. Наконец с высокого борта шитика спрыгнули на землю и путешественники. Это были два паренька и сам Бурундук в штормовке и кирзовых сапогах. Вместо накомарника на нем была старая соломенная шляпа, а из-под куртки выглядывали ножны большого охотничьего ножа.
Увидев секретаря райкома, он сказал как бы шутя, но все же с некоторой настороженностью:
– Здравствуйте! Тут, я вижу, большое начальство собралось. Как мое, так и районное.
Он озадаченно смотрел на Инну, а в это время ребята спрашивали его:
– Данила Акимович, ну как с марганцем?
– Данила Акимович, нашли чего? Глебов представил ему Инну. Он осторожно взял в свою большую руку хрупкую руку Шапошниковой.
– Здравствуйте! Очень приятно! – сказал он и обратился к Глебову: – Зря только бензин пожгли. Понимаете, смотрел я однажды на карту нашего района и заинтересовался: почему ручей Черный называется Черным?
– Ну, и что? – спросил Глебов.
– Ну, и вспомнил я, как в областном геологическом музее видел образец марганцевой руды. Это такой конгломерат, понимаете ли, состоящий из гальки, как бы сцементированной окисью марганца. А окись марганца – она ведь черная. Вот и зародилась у меня мыслишка проверить этот Черный ручей.
– Ну, и как? – снова спросил Глебов.
– Вот мы и совершили небольшую экскурсию к этому Черному ручью. Только туда на лодке не пробиться: сплошные завалы. Надо пешую экспедицию организовать.
Тут Иван Карпович Лыков заговорил вдруг громко и решительно:
– Извините, что перебиваю, но Инну Сергеевну интересуют несколько иные вопросы, чем окись марганца. Поэтому прошу вернуться к моему костру.
Данила Акимович и Федор Болиславович озадаченно посмотрели на секретаря райкома, но тот лишь молча кивнул.
Глава 29
Через несколько минут четверо взрослых разместились у костра Лыкова. Инна видела открытое и неглупое лицо Бурундука, видела, как встретили его ребята. Все это очень не вязалось с тем, что она испытала в Иленске. Стало не по себе и Глебову. Он сосредоточенно молчал. Бурундук чувствовал, что секретарь и корреспондент приехали не с добром, но не подал вида, что обеспокоен. Он обратился к учителю:
– Болиславович! У тебя ночные дневальные всегда с оружием сидят?
– Всегда с оружием. А что?
– Да в здешних краях Хозяин объявился. Как бы к нам не забрел.
– Видел кто?
– Самого не видели, но лежку видели и помет видели.
– Ладно. Учтем.
Разговор оборвался, но его решила поддержать Инна. Она спросила Лыкова, почему он свою палатку поставил так далеко от остальных.
– Для тишины, Инна Сергеевна, – ответил Иван Карпович и в свою очередь обратился к Инне: – Ну, так что ж, давайте, Инна Сергеевна, повторите товарищу Бурундуку, что вам про него наговорили.
Инна потупилась.
– Знаете... мне, право... право, как-то неловко. Глебов нахмурился.
– Ну, уж это вы оставьте, Инна Сергеевна. Вам не было неловко, когда я согласился потерять с вами субботу и воскресенье, вам не было неловко, когда вы товарища Лыкова чуть до инсульта не довели... В конце концов, надо же объяснить, зачем мы собираемся товарища Бурундука на пару деньков увезти.
При этих словах Федор Болиславович резко выпрямился.
– Это в каком смысле – увезти?
– Сейчас узнаете, – Глебов снова обратился к Инне: – Так вот, Инна Сергеевна, мы ждем.
Инна вынула из кармана платочек и стала протирать им уголки глаз. Лицо у нее было такое несчастное, что Глебов сжалился над ней.
– Ладно! Я сам расскажу, а вы поправляйте меня, если я где ошибусь. Начнем с того, что Данила Акимович, по словам его учеников, законченный алкоголик.
– Что-о? – закричал Федор Болиславович и вскочил.
Бурундук остался сидеть.
– Так-так! Интересно, – негромко сказал он. Словом, Инна и Глебов пересказали все, о чем недавно услышал Иван Карпович. Бурундук по-прежнему был внешне спокоен и только изредка вставлял:
– Так-так! Ну-ну!
Зато Федор Болиславович бегал вокруг сидящих у костра и, не стесняясь присутствия начальства, выкрикивал:
– Ну, пррррохиндеи! Ну, шарлатаны! – Когда же речь зашла об операции "Капроновый чулок", он остановился напротив Инны и заколотил себя кулаком в грудь. – Да я же сам, Инна Сергеевна, сам на них с чулком на голове выскакивал, чтобы эту окаянную Мокееву спасти!
От такого заявления Инна оторопела, а учитель еще немного побегал и остановился на этот раз перед секретарем.
– Не, товарищ Глебов! Я Луизу Мокееву знаю, она девочка хорошая, она сама и не подумает, чтобы на Данилу Акимовича клеветать. Если она и пошла на это значит, под давлением, под очень большим давлением, скорей всего под угрозами. А вот ее папаше товарищу Мокееву (Луиза не в него пошла) было бы очень приятно, чтобы Бурундука в газете ославили. Не вышло в районной, так бери выше: в областной!
– Позвольте! – вмешался Лыков. – А под чьим же давлением моя дочь лгала на Бурундука перед корреспондентом областной газеты?
И тут заговорила Инна:
– Извините! Но ведь никто не знал, что я из газеты.
– Что? – Федор Болиславович продолжил было свой путь вокруг костра, но остановился, словно на что-то наткнулся.
– Никто не знает, – повторила Инна. – Кроме Бориса Евгеньевича. А я ему об этом сказала только вчера.
Федор Болиславович строго уставился на Инну.
– Извините! А позвольте спросить, почему вы расспрашивали малолетних детей, а сами не сказали им, кто вы такая?
Инне пришлось объяснить, как после разговора с Альбиной и Демьяном она еще по дороге из аэропорта решила прибыть в Иленск инкогнито и даже не останавливаться в гостинице, чтобы не показывать своего командировочного удостоверения. Рассказывая о своей конспиративной деятельности, Инна снова вынула платочек и поднесла его к глазам, и тут даже свирепый Федор Болиславович смягчился:
– Ну, ясненько: эти прохиндеи вас за кого-то другого приняли. – Он обратился к Бурундуку: – Так что, Данила Акимович, ты поезжай с товарищем Глебовым и с товарищем корреспондентом, расследуй всю эту заваруху, а я пока тут за всем погляжу. Надеюсь, райком тебя денечка через два обратно доставит.
– Обещаю, – сказал Глебов. Он вдруг повалился на спину, подложил ладони под голову и затрясся от беззвучного смеха.
– Вы чего? – спросил его Федор Болиславович.
– Как "чего"? Думаете, часто секретарям райкомов приходится распутывать такие детективные истории?!
Глава 30
В воскресенье в доме Мокеевых томились два узника. Накануне Павел Павлович доставил Леньку с Луизой в Иленск, и над ними тотчас учинили суд. Председателем суда был сам Мокеев, его членами – Полина Александровна и мать Луизы Мария Васильевна,
– Первый вопрос заключается в чем? – заговорил Мокеев. – Вот этих надо изолировать от других элементов хотя бы до понедельника. А там, я надеюсь, прокурор разберется и привлечет Чебоксарова к настоящей ответственности.
– Я уж свою изолирую, – процедила Мария Васильевна. – Неделю из дома не выйдет.
– А я тебе помогу. Завтра воскресенье, ты иди по магазинам или еще куда, а я посторожу. Буду художественную литературу читать, а она пусть сидит в этой же комнате и вникает в свои поступки.
Но тут Хмелева объявила, что ей завтра снова на дежурство и Леньку сторожить будет некому.
– Ну, повешу я замок на веранду, – сказала она, – так он в окошко удерет. – Она вдруг обратилась к сыну: – Лень! Может, твоему честному слову поверить? Даешь честное слово, что не убежишь?
– Не дам, – твердо ответил Ленька. Он ненавидел сейчас Мокеева, и понимал, что должен предупредить ребят: мол, "эта самая" вовсе не невеста Акимыча, а, наоборот, корреспондент областной газеты.
Полина Александровна развела руками:
– Ну вот! Слышали?
– Этот вопрос мы решим таким образом, – сказал Мокеев. – Вы, Полина Александровна, утречком доставляете вашего сына к нам, и они будут вдвоем сидеть у меня. Всякие разговоры будут запрещены. Могут книжки читать, но только учебники, а не какие-нибудь "Томы Сойеры". Питанием его обеспечим. После этих слов Мария Васильевна заметно помрачнела, а Луиза, словно на уроке, подняла руку. Она была зла на отца не меньше Хмелева.
– Папа, скажи, пожалуйста... А если мне, например, захочется в этот... в туалет... а он-то у нас во дворе... Тогда как?
– Не беспокойся. Если мать будет дома, она тебя проводит, ну, а если я останусь с вами один, на оправку буду обоих сопровождать. Пока один там сидит, я другого посторожу.
– В общем, как в тюрьме настоящей! – буркнула Луиза.
Мария Васильевна поджала губы и вопросительно посмотрела на Хмелеву, но та решила быть непреклонной.
– Что ж, и правильно! – сказала она, обращаясь к сыну. – Вот теперь будете знать, как родителям нервы портить.
На следующий день началось тюремное заключение, тем более тяжкое, что тюремщик все время находился при узниках. Когда Полина Александровна привела сына к Мокеевым, там его и Луизу посадили за круглый стол, накрытый зеленой плюшевой скатертью, и положили перед ними стопку учебников, предоставив каждому выбирать себе чтение по вкусу. Павел Павлович сидел за своим письменным столом и временами щелкал счетами. Пока узников сторожили два тюремщика, заключенным было не так томительно. Мария Васильевна время от времени заходила в большую комнату, разговаривала с мужем о всяких хозяйственных делах, и ребятам это доставляло хоть какое-то развлечение.
Но вот все четверо пообедали на веранде, такой же, как у Хмелевых, и после этого началась настоящая пытка. Мария Васильевна ушла в город за покупками. Павел Павлович лег на диван и стал читать какую-то книгу. Луиза и Ленька сидели, уткнувшись носом в учебники, и следили за ним. Прошло около часа. Луиза написала что-то на задней обложке старого учебника и осторожно придвинула книгу к Хмелеву. Тот прочитал: "Когда он уснет – бежим". Хмелев обдумал это предложение и, написав ответ, так же осторожно придвинул учебник к Луизе. На обложке было написано: "А тебе что за это будет?"
Учебник снова пополз по зеленой плюшевой скатерти к Леньке. Ответ был короткий: "Плевать!"
Прошло еще минут двадцать в напряженном молчании. Товарищ Мокеев читал. Но вот распахнутая книга как-то незаметно легла ему на подбородок, а глаза его закрылись. Пленники все еще сидели не шевелясь. Через несколько минут они услышали легкое посапывание, а вскоре и откровенный храп. Ленька сидел ближе к двери, и Луиза молча указала большими голубыми глазами на нее. С огромными усилиями, чтобы не скрипнуть отодвигаемыми стульями, пленники выбрались из-за стола и, замирая на каждом шагу, двинулись к открытой двери комнаты...
...И, уже подойдя к калитке, они замерли. Перед ними стояла Мария Васильевна. Несколько секунд она смотрела на них растерянно и грозно и вдруг усмехнулась:
– Ну, шельмецы, сбежали все-таки! А папа спит? Луиза молча кивнула.
– Ладно! Гуляйте. Я с ним поговорю. "Шельмецы" помчались по улице.
Надя по натуре была доброй девочкой, но иногда в ее характере появлялись жестокие, даже садистские черточки. Например, она любила наблюдать, как мучатся в чем-нибудь провинившиеся люди сознанием своей вины и угрызениями совести.
В субботу, идя в хвосте похоронной процессии, она тихо говорила Альбине, Демьяну и дразнильщикам, что вот такую же смерть, без жены и детей, в одиночестве, они уготовили своему любимому Акимычу. Когда же Альбина сообщила, что в травле "невесты* принимали участие Ваня Иванов и Томка Зырянова, Надя и этим объявила, как подло разрушать личную жизнь Акимыча ради каких-то своих интересов. Ведь они, окончив школу, станут жить своей жизнью, возможно, разъедутся кто куда, а вот Акимыч, потеряв единственную женщину, которую он полюбил (теперь Надя была почему-то в этом уверена), останется здесь навсегда и умрет таким же одиноким, как Ядвига Михайловна.
Самолюбивый Ваня Иванов ничего на это не ответил, а Томка Зырянова плакала, когда комья земли стучали о гроб старой учительницы. Плакала беззвучно, спрятав глаза под локоть.
Сразу после похорон Альбина, Демьян и часть дразнильщиков отправились к дому Хмелевых, чтобы признаться Инне во всем, но дом оказался на замке. Они покричали перед домом Мокеевых, вызывая Луизу, но вместо Луизы на крыльцо вышла сердитая Мария Васильевна и сказала, что не знает, где эта бездельница прячется.
А на следующее утро Надя встретила на улице Хмелеву.
– Скажите, Полина Александровна, ваша жиличка уже проснулась?
Напоминание о жиличке было для Полины Александровны неприятно, поэтому она ответила коротко:
– Съехала она с квартиры. Еще вчера.
– Не знаете, куда съехала?
– Наверно, туда, откуда прибыла.
Придя после обеда на школьный двор, Надя сообщила всем собравшимся там о внезапном отъезде "невесты" и обратилась к младшим ребятам:
– Ну?! Добились своего! Выгнали ее из города, теперь радуйтесь! – Присев было на крыльцо, она тут же вскочила, уставившись на Альбину, Демьяна и дразнильщиков.
– А ну, чтоб не торчать здесь у меня на глазах! Пошли вон отсюда, негодяи!
"Негодяи" вон со двора не ушли, они переместились на лавочку возле двери "зимнего клуба" – то есть мастерской – и обиженно поглядывали на "летний клуб".
Вбежали Луиза с Хмелевым, и тот закричал:
– Эй вы! Знаете, что мы вам сейчас скажем?!
– Ну, что? Говори! – сказала Надя.
Ленька выдержал длинную паузу для пущего эффекта, потом открыл было рот, но ничего сказать не успел. Все – и восседавшие на ступеньках "летнего клуба", и сидевшие на лавочке – вдруг вскочили, и со всех сторон послышалось:
– Здравствуйте, Данила Акимович!
Луиза с Ленькой обернулись и увидели, что сзади них стоят сам Бурундук, сама "эта самая", сам заврайоно Лыков и сам первый секретарь райкома, которого все знали в лицо.
– Здравствуйте, здравствуйте! Ну, как вы тут поживаете? – сказал Данила Акимович.
Ответом на его "как вы тут поживаете" было мертвое молчание. Взрослые озадаченно переглянулись.
Вдруг со скамейки поднялась и приблизилась к ним маленькая худенькая девочка с круглой головой на тонкой шейке и короткой светлой челкой на лбу. Это, конечно, была Альбина. За ней последовал косматый Демьян, а за ним остальные дразнильщики. Неестественно тоненьким голоском Альбина запищала, обращаясь к Инне:
– Извините, пожалуйста! Можно с вами поговорить? – Пожалуйста, говори, ответила Инна.
Альбина оглянулась на Демьяна, на дразнильщиков и снова обратилась к ней:
– Нет... нам... нам нужно так... нам, чтобы наедине...
Инна посмотрела на своих взрослых спутников. Глебов слегка улыбался, но Бурундук и завроно были серьезны.
– Наедине так наедине, – сказала Инна. – Куда же мы пойдем?
– Вон туда, пожалуйста, – сказала Альбина, указывая на дальний угол двора.
Она пошла вперед, за ней Инна, Демьян и дразнильщики.
– Ничего себе "наедине"! – негромко заметил Глебов.
В углу двора все остановились. Все молчали. Ребята смотрели на Альбину, и та наконец запищала еще более тонким голоском:
– Вы... Вы простите нас, пожалуйста... но мы вам все, все наврали.
– Что наврали? – спросила Инна.
– Про Данилу Акимыча. Он очень хороший человек, и вы будете очень счастливая.
– Ничего не понимаю! – пробормотала Инна. – Почему – счастливая?
– Когда женитесь на нем, – басом пояснил Демьян.
– В смысле, когда выйдете замуж, – поправила Демьяна одна из дразнильщиц.
Инна долго стояла в оцепенении, глядя на Альбину, на Демьяна, на дразнильщиков.
Когда проводилось дополнительное расследование, ребята много плакали, а взрослые много смеялись. Затем Инна отправилась в милицию выручать Чебоксарова.
Вы, конечно, спросите меня: как же сложилась дальнейшая судьба Данилы Акимовича – женился ли он или остался таким же одиноким, как покойная Ядвига Михайловна?
Успокойтесь, пожалуйста, женился. Женился на враче местной больницы, которая давно любила его.
