Из-за поворота выехал автомобиль, высветил место происшествия и затормозил. Это был мистер Паркер, учитель.
      Старый Тейс принялся рассказывать о несчастном случае, но мистер Паркер слушал Дафну, ковылявшую через дорогу.
      – Ради бога, отвезите меня обратно на ферму, мистер Паркер.
      Он подсадил ее в машину и тронулся. Следом пошел туземец с лошадью. Старый Тейс забрался в свой автомобиль и укатил в другую сторону.
      – Я не буду вдаваться в подробности, – сказал Чаката Дафне на следующий день, – но я не могу уволить Тейса. Это старая история, она случилась еще до твоего рождения. Я перед ним в долгу, тут вопрос чести. Это мужское дело.
      – Понятно, – сказала Дафна.
      На ферму в тот день Старый Тейс вернулся под утро. Чаката не ложился и ждал его. Дафна слышала, как они переругивались лающими голосами.
      Она сидела в постели, вытянув ногу в лубке.
      – Нас могут изнасиловать и убить, – сказала миссис Чаката, – но Чаката не расстанется с этим ублюдком. Будь он настоящим мужчиной, он бы давно выставил его пинком под зад.
      – Он говорит – у него долг чести, – сказала Дафна.
      – Ничего другого у него и нет. Устраивайся как хочешь, – сказала миссис Чаката, – только не выходи замуж за чертова англичанина. Их не заботят жена и дети, их заботит только чертова честь.
 
      Считалось само собой разумеющимся, что в Англию она поедет в сороковом году, когда ей исполнится восемнадцать лет. Но теперь о заморском путешествии не могло быть речи до самого конца войны. Она ходила к полковнику, к судье, к епископу – просилась в Англию, чтобы вступить там в какое-нибудь подразделение женских вспомогательных служб. Ей объясняли, что для гражданских лиц нет никакой надежды получить разрешение на выезд в Англию. И потом, она же несовершеннолетняя – еще дает ли Чаката свое согласие?
      В двадцать лет она предпочла место учительницы в столице любой из женских вспомогательных служб в колонии, поскольку службы эти представлялись ей пустой тратой времени, а тут было настоящее дело.
      Ее привлекали повсеместно возникавшие учебные лагеря ВВС. Один расположился в столичном пригороде, и свои досуги она проводила в основном за вечерним коктейлем и танцами в клубной столовой либо выбиралась на выходные куда-нибудь в глушь – поиграть в теннис; она обзавелась множеством знакомых среди молодых летчиков-истребителей, героев Битвы за Англию. Она обожала их всех сразу. Они были сама Англия. Ее друг детства Джон Коутс стал летчиком. Его направили в Англию, но у мыса Доброй Надежды их корабль и конвой подорвались на минах. О его гибели она узнала в свой двадцать первый день рождения.
      С одним из новых английских друзей она поехала на панихиду в армейскую церковь. По пути лопнула камера. Машина вильнула с дороги и, визжа тормозами, не сразу остановилась. Молодой человек стал менять камеру. Дафна стояла рядом. Он окликнул ее трижды:
      – О'кей. Готово, Дафна!
      Она с отсутствующим видом тянула шею.
      – Да? – вспомнила она о его присутствии. – Я слушала птичку-"уходи".
      – Какую птичку?
      – Турако с серым хохолком. В колонии его можно услышать везде. А увидеть почти никогда не удается. Он свистит: "У-хо-ди".
      Молодой человек прислушался:
      – Ничего не слышу.
      – Уже кончил, – сказала она.
      – А пеночки у вас водятся? – спросил он.
      – Нет, не думаю.
      – Они поют: "Бутерброд-без-сыра", – сказал он.
      – В Англии они везде есть?
      – Наверно. Во всяком случае, в Хертфордшире их пропасть.
      Она обручилась с капитаном-инструктором. Через несколько дней он погиб в учебном полете. О своем доме близ Хенли1 он рассказывал: "Гиблое место. Река течет буквально через сад. Отец согнулся пополам от ревматизма, но переезжать даже не подумает". Его слова были исполнены для нее особого очарования. "Река течет буквально через сад", и она знала, что эта река -Темза и что сад весь зарос английскими кустами и круглый год стоит зеленый. На похоронах она поняла, что тот сад сгинул в морской пучине. Семья ее жениха жила неподалеку от английских Паттерсонов. "Нет,- говорил он,-по-моему, мы их не знаем". Не укладывалось в голове, что он не знал соседей, которые жили всего в пятнадцати милях от них. "Нет,- писали из Англии Паттерсоны, – мы таких не знаем. Они не из Лондона? Тут много в войну понаехало из Лондона…"
      Ей был двадцать один год, и в рождественские каникулы она объявила Чакате:
      – Хочу к лету уволиться. Поеду в Кейптаун.
      – У тебя опять были неприятности с Тейсом?
      – Нет. Просто хочу сменить обстановку. Море хочу увидеть.
      – А то я переговорю с ним, если у тебя были неприятности.
      – Ты думаешь от него когда-нибудь избавиться? – спросила Дафна.
      – Нет, – сказал он.
      Он пытался отговорить ее от Кейптауна в пользу Дурбана. "Дурбан больше похож на Англию". Ему не нравилось, что она будет общаться с отцовой родней, с кейптаунскими дю Туа.
      1 Город в графстве Оксфордшир, где проводится ежегодная Хенлейская регата.
      Кейптаун сделал для нее Англию еще притягательнее. Старые солидные голландские дома, садыпри коттеджах, зеленые луга, симфонический оркестр, галерея современного искусства – этих европейских картинок оказалось достаточно, чтобы возбудить желание отведать оригинала. Слуги здесь были светлее, чем в колонии, с более европейскими чертами лица, и в этом она видела перекличку с Англией, где слуги белые. "У нас их совсем не осталось, – писали из Англии Паттерсоны, – одна Клара, и то половину времени мы ухаживаем за ней. Она все перезабыла и принимает тебя за твою мать. Жабу она считает дядюшкой Пубой. С тетей Сарой одно мучение. Она считает, что мы крадем ее конфетные обертки".
      Дафна мечтала ухаживать за Кларой, выслушивать упреки обкраденной тети Сары, мыть грязную посуду и перелезать через изгороди с кузинами, которых не видела в глаза. Некоторые ее родственники носили имена героев "Ветра в ивах" – Крыса, Крот, Жаба; другие заимствовали свои прозвища из источников, ей пока неведомых, например оба ее дяди: Пуба и Динь-Дон. Дю Туа мало что могли уразуметь из английских писем, которые Дафна, шалея от поэзии момента, зачитывала им вслух. "Крыса, – объясняла она, – это Генри Миддлтон, муж Молли. Он служит во флоте…"
      – Он что же, плохо с ней обращается?
      – Наоборот, страшно ее обожает, – говорила Дафна, перенимая прилипчивый стиль английских писем.
 
      Тогда что же она зовет его Крысой?
      Чаката прав, думала Дафна, английский юмор другим не растолкуешь.
      В Кейптауне она ходила в ночные клубы, уверив себя и ни минуты в том не сомневаясь, что все это только жалкая копия лондонского великолепия.
      Семейство дю Туа принадлежало к элите африканеров. Английское влияние они принимали терпимо, но сами ему не поддавались. Один их кузен, оксфордский выпускник, воевавший в Северной Африке, приехал на побывку и был не прочь приударить за Дафной. Но в это самое время она увлеклась морским офицером, который пару недель назад прибыл на изрядно побитом корвете. Рональд, казалось Дафне, из всех, кого она видела, был самый типичный англичанин, и самый непосредственный. Корабль, шепнул он ей строго по секрету, задержится в порту на шесть недель. Что, если это время они будут считать себя помолвленными? Конечно, сказала Дафна, очень хорошо. И, не тревожась о том, что могут подумать дю Туа, она провела с ним ночь в приморском отеле. С немыслимым безразличием Рональд обмолвился, что до войны был капитаном деревенской крикетной команды ("Положение сквайра обязывает"). Дафна отчетливо увидела частокол стройных ног в белых фланелевых брюках, тенистые вязы, увидела прелестных сестриц в платьях пастельных тонов, матушек в старомодных цветастых нарядах и отцов семейств в канотье, и все дышало свежестью и здоровьем, когда в палатке на берегу озера бледнолицые горничные в черных платьях с белыми оборками обносили гостей лимонадом; Дафна вспомнила палящий зной на ферме Чакаты, запах туземцев и сразу почувствовала себя обрюзгшей, сырой.
      Несколько дней спустя она танцевала с Рональдом на вечеринке, которую отель устроил на приморском бульваре, и, пока оркестр играл:
      С моря веет легкий бриз,
      Обещает сюрприз, в это же время молодой Ян дю Туа сообщал на семейной сходке, что жених Дафны состоит в браке.
      На следующее утро тетя Сонджи переговорила с Дафной.
      – У себя дома, – сказала Дафна,- он капитан крикетной команды.
      – Это не мешает ему быть женатым человеком,- сказала Сонджи.
      К полудню сведения подтвердились, а на закате солнца корвет отплыл.
      Извращая логику событий, Дафна решила, что ничего другого не приходится ждать, если живешь с дю Туа. Она переехала в Дурбан и стала осмотрительнее с английскими кораблями. Зачастивший к их берегам американский флот она отставила решительно и сразу.
      В дурбанской школе ее коллегой оказался немолодой учитель рисования, приехавший из Бристоля за несколько лет перед войной. В его глазах Англия была державой варваров, сбившей его со стези художника на преподавательское беспутье. Эту грустную тему он часто поднимал, беседуя с Дафной, но она не слушала. Точнее сказать, она слушала выборочно. "Возьми модного портретиста, – говорил он. – Он заранее готов угодить богатым заказчикам или заказчицам, что бывает чаще. Стремится написать их покрасивше. Зато после может снять дом эпохи королевы Анны где-нибудь в Кенсингтоне, в Челси или в Хампстеде. В мезонине оборудует студию, застеклит фасад. Вот мой знакомый, вместе учились,- он сейчас модный портретист, у него студия с видом на Риджентс-канал, он устраивает приемы, сам всюду бывает, ездит в Хенли, в Эскот, общается с титулованной знатью, с модельерами и киношниками. Вот такие художники преуспевают сегодня в Англии".
      В голове у Дафны ярко зажигались слова: "дом эпохи королевы Анны", "Кенсингтон", "Челси", "студия", "Риджентс-канал", "Хенли". Ко всему остальному она была глуха.
      – Теперь возьми моего другого приятеля, – продолжал учитель рисования, – тоже со мной учился. У него не было особрго таланта – так, ультрасовременный, но он уперся: хочу быть художником. А чего он добился? Когда я видел его последний раз, ему не на что было купить тюбик краски. Он снимал чердак в Сохо на пару с другим художником – этот, кстати, потом стал известным театральным оформителем, его зовут Дж. Т. Марвел. Не слыхала?
      – Нет, – сказала Дафна.
      – Его сейчас все знают.
      – Понятно.
      – А мой приятель, с которым он жил в Сохо,- тот никуда не выбился. Они натягивали через комнату веревку и отделялись одеялами и простынями. Вот в таких условиях живут художники в Сохо. Нашему туземцу живется лучше, чем художнику в Англии.
      После этих расхолаживающих речей Дафна млела от новых слов – "Сохо", "поэт", "чердак", "художник".
 
      В 1946 году у нее наконец был билет на пароход. Она доехала попрощаться с Чакатой. Старик сидел с ней на веранде.
      – А почему ты никогда не ездил в Англию погостить? – спросила она.
      – На ферме всегда дел по горло, – сказал он. – Как все это бросить?
      А головой он мотнул назад, в глубину дома, где с виски под рукой и револьвером под боком лежала на постели миссис Чаката. И Дафна поняла, что неудачный брак заказал Чакате дорогу к английским Паттерсонам с женой, а оставить жену в колонии он не мог – даже под присмотром друзей, потому что был порядочным человеком.
      – Паттерсоны, наверно, ошалеют, когда послушают про нашу жизнь.
      Чаката встревожился.
      – Не забывай, что тетушка Чаката – больной человек, – сказал он. -Дома не знают, что такое тропики, и…
      – Я все объясню про тетушку Чакату,- сказала она, имея в виду вообще не поддерживать такого разговора.
      – Ты умница,- обрадовался он.
      Она сходила попрощаться в крааль Макаты. Там был уже новый Маката: старый вождь умер. Новый прошел выучку в миссии, на нем были темно-синие шорты и белая рубашка. Если старый Маката называл соплеменников "мои люди", то теперешний именовал их "мой народ". Обычно она сидела со старым Макатой, поджав ноги, прямо на земле. А теперь было расстелено серое армейское одеяло, на нем стояли два кухонных стула – для вождя и гостя. Дафна сидела на стуле и вспоминала, какой крепкий запах шел от старого Макаты – запах немытого тела. От молодого Макаты пахло карболовым мылом. "Мой народ будет молиться за вас", – сказал он. Он не предложил ей провожатого до фермы, а старый Маката не забывал это сделать.
      Она знала, что Старый Тейс шел за ней до крааля и теперь наверняка караулил ее на обратном пути. Она шла, размахивая руками, но в кармане шорт у нее был маленький револьвер.
      В миле от фермы Старый Тейс вышел на открытое место и направился к ней. В руках он держал ружье. Дафна согнулась и юркнула в.кусты. Но здесь они были редкие, и она оставалась на виду. Продираясь сквозь низкий кустарник, она брела в сторону фермы. Сзади хрустел сушняком Старый Тейс.
      – Стой! – услышала она.- Буду стрелять.
      Она достала пистолет, надо было обернуться и выстрелить прежде, чем он прицелится в нее. Когда же она обернулась, то услышала выстрел и увидела, как ее преследователь упал. Вдалеке трещали кусты, потом с дороги донеслось удаляющееся шуршание велосипедных шин.
      Старый Тейс был еще в сознании. Пуля угодила ему ниже затылка. Дафна окинула его взглядом.
      – Я пришлю за тобой людей,- сказала она.
      На следующей неделе полиция без особого.усердия обследовала туземные деревушки в окрестности. Никакого оружия не нашли. Между тем Дафна явилась в полицейский участок и сказала своему старинному приятелю Джонни Феррейре, что если кого-то – безразлично, белого или черного – потянут за стрельбу в Старого Тейса, то она даст показания в пользу покушавшегося.
      – Получается, что Старый Тейс за тобой гнался?
      – Да. У меня был револьвер, я хотела стрелять. Но меня кто-то опередил.
      – Ты точно не видела, кто в него стрелял?
      – Нет. Почему ты так спрашиваешь?
      – Потому что ты сказала: черный или белый. Мы склоняемся к мысли, что это туземец, раз у него был велосипед.
      – Черный или белый,- сказала Дафна,- не имеет значения. Он исполнил свой долг.
      – Это ясно, – сказал Джонни, – но надо бы знать обстоятельства. Ты пойми: знай мы этого человека, у нас есть все основания снять с него обвинение, а к ответу притянуть Старого Тейса, когда он выйдет из больницы. Чакате давно пора избавиться от этого паразита.
      – Но вы же не нашли человека, – сказала Дафна.
      – То-то и оно,- сказал он.- Если у тебя будут соображения, дай знать. Подумай хорошенько.
      Дафна подъехала на машине к подножию холма Дональда Клути и медленно взошла наверх, то и дело останавливаясь и бросая взгляд на широкую равнину, на маленький дорп, на крыши ферм, едва видные вдалеке. Она подмечала мелочи, словно фотокамера, и как бы впервые, потому что скоро предстояло ехать в Англию.
      Она опустилась на камень. В ногах шмыгнула ящерка и пропала в траве.
      – У-хо-ди, у-хо-ди.
      Птичий голосок стрекнул вперед и утих. Пару раз ей повезло увидеть птичку-"уходи". Это была неяркая, простенькая птичка. Дафна поднялась и полезла дальше.
      – Ты т. или п.1, Дональд?
      – Ни то ни се. Заходи.
      – Джонни Феррейра, – сказала она,- хочет обвинить Старого Тейса в покушении на мою жизнь.
      – Я знаю,- сказал он.- Его ребята были у меня. – Что ты им сказал?
      – Чтобы искали где-нибудь в другом месте.
      1 То есть трезвый или пьяный.
      Белые, пользовавшиеся велосипедами, были в колонии наперечет, и в их округе велосипед был только у одного. На велосипедах, как правило, ездили туземцы и десяток школьников. Дети все были в школе. Ее неведомым заступником был либо случайно подвернувшийся туземец, либо ехавший по своим делам Дональд. С оружием все тоже было непросто. Редкий туземец, имея оружие, решится обнаружить это незаконное обстоятельство. И совсем редкость – благородный туземец, который рискнет свободой, пальнув в белого.
      – Что плохого, если они выдвинут обвинения против Старого Тейса? -сказала Дафна.
      – Я им не мешаю, – сказал он.- В добрый час.
      – Им нужен очевидец, – сказала она. – Иначе против моего заявления он сделает свое. Его даже могут оправдать после обжалования.
      – Пустой разговор, – сказал Дональд. – Я не любитель ходить по судам.
      – Все равно, ты прекрасно поступил, Дональд, – сказала она.- Я тебе благодарна.
      – Тогда не говори мне про суд.
      – Ладно, не буду.
      – Тут такое дело,- сказал он.- Чакате – зачем скандал? Может выплыть старая история. Чего только не вылезет, если в суде станут задавать вопросы Старому Тейсу. Зачем это старику Чакате?
      – По-моему, он знает, что ты для меня сделал, Дональд. Он тебе очень благодарен.
      – Он был бы еще больше благодарен, если бы Старый Тейс был покойник.
      – Ты специально подкараулил Старого Тейса или случайно оказался рядом, когда он гнался за мной? – спросила она.
      – Ты что-то непонятное говоришь. Я в тот день развозил предупреждения о ящуре. Дел было по горло. Стану я выслеживать Старого Тейса.
      – На следующей неделе я уезжаю,- сказала она,- почти на два года.
      – Я знаю. Ты не можешь себе представить, какие там зеленые луга. Сколько дождей… Сходи в Тауэр… Не возвращайся сюда.
 

II