Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Максим Перепелица

ModernLib.Net / Юмористическая проза / Стаднюк Иван Фотиевич / Максим Перепелица - Чтение (стр. 6)
Автор: Стаднюк Иван Фотиевич
Жанр: Юмористическая проза

 

 


Все навыворот получается. Надеялся: раз Степан командиром стал – Максиму в службе послабление бу­дет. Ведь, нечего греха таить, жизнь солдатская – не фунт изюму. А Левада не то что послабления, отдышаться не дает. Однажды на занятиях в траншею вскочил я не­правильно – не по стенкам скользнул, а на дно прыгнул. Сапоги жалко было о стенки тереть, тем более знал я, что в этой траншее ни мин, ни других «сюрпризов» нет. Заме­тил это Степан и командует:

– Рядовой Перепелица, назад! Повторите прыжок в траншею.

В другой раз не понравилось ему, как замаскировался Перепелица. Заставил все заново делать. Зло меня взяло. «Ну, думаю, теперь даже наедине Степана на «вы» буду величать и разговаривать только по стойке «смирно». Ни­каких других отношений».

Но разве поймешь этого Степана! То ему не угодишь прыжками в траншею, то лучше Перепелицы и солдата в отделении нет

Вот хотя бы случай на недавних двусторонних заня­тиях. Наше отделение атаковало траншею и завязало бои в глубине обороны «противника». Продвигались мед­ленно – оборона была крепкой. А на выходе из лощины совсем дело застопорилось: под фланговый огонь пуле­мета попали. Стрельба пулемета обозначалась трещоткой.

– Рядовой Перепелица, уничтожить пулемет «про­тивника»! – приказывает мне Левада.

Уничтожить так уничтожить. Быстро отползаю назад, затем пробираюсь вправо. Но пулеметчики «неприятеля» оказались глазастыми. Заметили меня, насторожились. «Этих легко не возьмешь», – думаю. Нырнул в лощину, мигом наломал с кустарника веток, снял шинель и завер­нул в нее ветки. Затем чучело выдвинул к кусту на вы­ходе из лощины. Пулеметчики засекли куст, за которым лежала моя шинель, и снова заработала их трещотка.

Я же тем временем по лощине на четвереньках еще дальше вправо забрался, а затем подполз к пулеметному гнезду почти с тыла. Нагрянул внезапно. Бросил рядом взрывпакет, потом из автомата очередь дал. Словом, слу­чай, каких на каждом занятии много.

И вот этому случаю Левада на разборе внимание уделил. Расхвалил находчивость Перепелицы. Вроде я виноват, что он именно меня, а не другого солдата послал про­тив тех пулеметчиков. Да еще благодарность объявил. Прямо не узнаю Степана.

Потом в караул мы заступили. Левада был разводя­щим. Снова Перепелица хорош. Понравилось ему, видите ли, как ловко Максим ликвидировал загорание замкнув­шихся электрических проводов. Будто другой кто-нибудь иначе поступил бы. На комсомольском собрании я даже рассердился, когда потребовали, чтобы Перепелица поде­лился опытом несения караульной службы. Какой тут опыт? Действуй, как устав велит!

А вчера утром Степан подходит ко мне и спрашивает:

– Как думаешь выходной проводить? Пойдем в город.

– Пойдем, есть мне о чем поговорить с тобой.

Но разговор, о котором я думал, не получился. О кни­гах полдня спорили. Степан был под впечатлением хорошего романа «Семья Рубанюк» и все рассуждал о даль­нейшей судьбе главного его героя Петра Рубанюка. Я-то книгу эту раньше Левады прочитал. Конечно, интересно мне знать, как дальше устроится жизнь Петра, Оксаны. Но чтобы я сам додумывал, мне и в голову такое не приходило. Лучше уж письмо писателю написать, пусть он рас­скажет.

Потом Степан вдруг говорит мне:

– Завидую я тебе, Максим.

– Не тому ли, что мне счастье выпадает картошку па кухне чистить? – съязвил я.

Степан вроде и не расслышал моих слов, продолжает:

– Завидую, что о твоих делах все наше село Яблонивка узнает.

– Каких делах? – ужаснулся я.

– Написал командир части письмо председателю на­шего колхоза. Завтра огласят его в каждом взводе. Хо­рошее письмо. Рассказывается там, что ты стал круглым отличником, и бдительно караульную службу несешь, и умеешь за оружием ухаживать. Словом, обо всех делах. И благодарность в том письме старикам твоим – отцу и матери – за хорошего сына.

Дух у меня перехватило от этих слов. Не помню, что я молол в ответ Степану. Кажется, доказывал, что никаких «дел» я не сотворил. А у самого сердце от радости из груди рвалось. Вся Яблонивка узнает! Думаю о Яблонивке, а перед глазами Маруся Козак стоит, улыбается. Вот вам и Максим Перепелица, вот вам и ветрогон!

А Степан Левада все же друг настоящий. Понял я: дал бы он мне послабление, не стал бы Максим отличником! Требовал Степан с Перепелицы строго, как и с каждого солдата, вот и толк вышел. Ох, и учиться ж я теперь буду… Еще лучше! Пусть все знают, что Максим Перепе­лица несет службу на совесть. И быть ему тоже сержантом.

Но это еще не все. Вскоре из Яблонивки пришли на мое имя два письма. Первое – от председателя колхоза. Бла­годарит он меня за добрую службу, хвалит, что сдержал я свое слово, данное землякам, когда в армию уходил.

Второе письмо от Маруси. Коротенькое такое. Однако суть не в этом. Поверила она, что Максим разделался со своим ветрогонством, желает ему новых успехов в службе и спрашивает, можно ли ей писать мне письма…

Эх, Марусенька!.. Зачем спрашивать?!

ВАЖНЫЙ ФАКТОР

Наша рота – лучшая в полку, а может, и во всей ди­визии. Не зря оказали ей честь открыть в этом году перво­майский парад. Шли мы мимо трибуны во главе всего полка, а впереди, вслед за полковым начальством, шагал с клинком на плече наш командир роты, старший лейте­нант Куприянов.

А народу сколько на тротуарах!.. Замерли все от восхищения. Мы же еще крепче печатаем шаг по асфальту. Даже заглушили звук духового оркестра.

Прямо грудь распирало у меня от гордости. Да и как не будешь гордиться своей ротой и таким командиром, как наш старший лейтенант?!

И когда однажды знакомый солдат из соседнего под­разделения сказал мне, что наш ротный уж больно строг, рассерчал я не на шутку.

– Эх ты, голова два уха! – отвечаю ему. – Да мы его за эту строгость, как батьку родного, любим! Не был бы он строг, плелась бы наша рота в обозе. Понимать надо! В роте Куприянова служить – это, брат, честь!

И вообще, что такое командирская строгость, если ты умом и сердцем до конца понял основное требование воен­ной службы: учиться тому, что нужно на войне? Это тре­бование выполняют и наш полковник, и командир роты, и мой непосредственный начальник, младший сержант Степан Левада. Идет отделение на стрельбище. Левада командует: «Бегом!» Возвращаемся с полевых занятий, старший лейтенант приказывает делать броски от укры­тия к укрытию. Бывают дни, когда так «набросаешься», что ноги стонут. А то еще завел командир роты порядок раз в месяц состязаться в штыковом бою. Кому же инте­ресно быть пораженным? Вот и приходится тренироваться Я даже щеткой, когда казарму подметаю, упражняюсь выпады и удары делать.

Одним словом, нелегко нам дается первенство роты. Знаем мы цену нашей славе и каждой капле солдатского пота. Но никто из нас на это не жалуется, каждый крепким фактором обладает.

Ценная вещь, этот фактор. Моральным он называется. Читал я, что высокий моральный дух нашей армии явился очень важным фактором в завоевании победы. И понял я, что в нашем солдатском деле умение побеждать всякие трудности, умение быть решительным, волевым тоже вхо­дит в этот важный фактор.

Очень мне это слово понравилось и запомнилось. Веское оно, авторитетное.

Однажды мы всей ротой пошли на реку купаться. Вижу, Василий Ежиков никак не может расстаться с бере­гом. Опустит ногу в воду, дрыгнет ею – и назад. Кричу ему:

– Что, Вася, фактора не хватает? – и как бултыхнусь в реку, целый фонтан брызг обрушился на Ежикова.

– Эй ты, фактор! Удирай, догоняю! – закричал Васи­лий и следом за мной в воду.

Ну, думаю, попало слово на язык Ежикова. Хорошо, что не пустячное слово, а то Василий навеки окрестил бы им Перепелицу. Но Ежиков все равно не раз находил по­вод, чтобы подковырнуть этим словечком.

Случилось, что на учениях нашу наипервейшую и наи­славнейшую роту постигла такая неудача, что вспоминать тяжело. Оскандалились мы перед самим командиром ди­визии.

Поставили нас тогда на главном направлении ба­тальона. Вначале подготовились мы для оборонительного боя. Зарылись в землю, траншеи соорудили такие, что зи­мовать в них можно.

А за широкой лощиной, на склонах высоты, окопался «противник» – солдаты нашего же полка. И предстояло нам его «разгромить».

Старательно готовились мы к атаке, хотя нас артилле­рия и танки должны были поддерживать.

На второй день учении утро выдалось свежее, про­хладное. Трава вокруг поседела от росы, к земле при­льнула. А в лощине, за которой «противник» находился, вроде молочная река разлилась: туман, каких я еще не видел в этих местах, – густой-прегустой. Стоит и не ше­лохнется, прячет не только всю лощину, но и ее противо­положные скаты. Чудится, что молочная река до самою горизонта разлилась. Смотришь поверх тумана, и взгляду не на чем остановиться – бежит он к белым, таким же, как туман, облакам, обложившим край неба, и кажется, что впереди раскинулась заснеженная равнина без конца и края.

Скоро наступать будем. Но легко сказать – наступать. Попробуй в таком тумане не заблудиться, попробуй найти тот дзот, который намечено атаковать нашему отде­лению. А может, туман на руку: удастся незаметно про­браться к «противнику» и – как снег на голову?

И вдруг приказывает мне младший сержант Левада отправиться в распоряжение командира роты. Потребовалось заменить связного от нашего взвода. У старого связ­ного, видите ли, живот внезапно разболелся. И что это за солдат, если у него живот болит?

Побежал я к окопу, где находился командный пункт старшего лейтенанта Куприянова, а там пусто. Один радист сидит у рации, да связные от других взводов в со­седнем окопчике прохлаждаются.

– Связной от второго взвода? – спрашивает у меня радист. – Дуй на энпе батальона. Комроты там. Доложи, что явился.

Так и зачесался у меня язык, чтобы разъяснить ра­дисту, как надо разговаривать с рядовым Перепелицей, да время не терпело.

Наблюдательный пункт батальона – на маленькой вы­сотке, каких здесь много. Бегу напрямик через жнивье к этой высотке и уже издали замечаю, что там какое-то большое начальство. Насчет начальства у меня нюх тон­кий – на расстоянии чую. И еще знаю, что мозолить ему глаза без надобности не следует. А потому решил свер­нуть налево и подойти к высотке со стороны. В боевых условиях к наблюдательному пункту нельзя идти в откры­тую. Вот и стал я подползать. А самого все же интересует, что там за начальство…

Первым я приметил в группе офицеров нашего коман­дира роты. Стоит он, руки по швам, не шелохнется. Офи­церы на него смотрят, а один – в светлосерой шинели – указывает пальцем в карту, которую держит в руках, и что-то говорит. Я ближе подполз, и стали слова этого начальника до меня долетать. Но лучше бы мне их не слышать: до того горько от тех слов стало, что в груди защемило, особенно когда разглядел на плечах началь­ника генеральские погоны. Это же сам командир дивизии!

– Вас постигла неудача, товарищ Куприянов, – го­ворит генерал. – Ваше боевое охранение проглядело «про­тивника», дало ему возможность незаметно уйти. Теперь ищите выход из положения. Или, может, другой роте предоставить такую возможность?

– Разрешиге моей, – сказал Куприянов. И вроде спо­койно он сказал, но почудилось мне, что голос у него чуть дрогнул.

– Действуйте, – сказал генерал. – Но командира ба­тальона держите в известности.

А комбат наш – тут же рядом. Сердито так смотрит на старшего лейтенанта. Но разве виноват командир роты, что туман в лощине? Да при такой видимости скирду со­ломы из-под носа можно утянуть и не заметишь!

Старший лейтенант Куприянов взял под козырек, по­вернулся кругом и побежал к своему командному пункту. Еле успел я догнать его…

Дотемна вел нас командир роты через болото. Петлять много пришлось. Ведь болото не везде проходимо. Если видишь впереди осоку, камыши – не суйся. Иди туда, где трава растет, где цветы полевые попадаются, кустарники.

Перед нами задача – обогнать «неприятеля» и неожи­данно встретить его в районе перекрестка дорог, что у из­гиба реки.

До перекрестка не так уж далеко. И каждый из нас мечтал о той блаженной минуте, когда можно будет при­сесть на землю. Ведь после большого, трудного марша для солдата нет ничего милее, чем привал. Пусть даже земля сырая, мокрая, мерзлая – все равно! Найдешь местечко, пристроишься поудобнее и отдыхаешь, сил набираешься.

Но оказалось, что «противника» и тут голыми руками не возьмешь. Он выслал вперед себя заслон, расположив его фронтом к болоту. Куда ни совалась наша разведка, везде натыкалась на огонь.

Тогда наш командир придумал такой маневр – прямо суворовский! Чтобы начать выполнять его, нужно было од­ному стрелковому отделению пробраться в тыл неприя­тельского заслона. Такая честь выпала как раз нашему от­делению. Но честь честью, а утомились мы до невозмож­ности. Кажется, сил не хватит муху со щеки согнать. Вот и попробуй выполни задание, тем более что впереди такой бывалый «противник». Его солдаты птицу не пропустят через свой рубеж, не то что целое отделение.

Но приказ есть приказ. Придется мобилизовать всю свою волю, все умение ползать, применяться к местности, тенью проскальзывать под носом у «противника». К тому же, военная хитрость имелась в резерве. Вот только уста­лость беспокоила. Как бы не сказалась она на мастерстве солдат. Одно утешение, что пробираться нам не так уже далеко.

– Становись! – командует младший сержант Левада.

Становимся в строй, а у каждою гудит в ногах, так они натрудились за день.

Левада объясняет задачу, и по его хриплому голосу чувствую, что и он крепко устал.

Двинулись мы в путь. Торопимся – время-то ограни­ченное. Идем цепочкой, ступаем в темноте неслышно: «противник» ведь совсем рядом. Еще десяток метров прой­дем и начнем ползти. И вдруг у рядового Таскирова… лоб зачесался. Он с таким ожесточением запустил под каску пальцы, что ремешок соскочил с подбородка, а каска со­скользнула с головы, точно скорлупа с каштана. Сорва­лась – и об автомат Ильи Самуся. Мы так и замерли. Вроде глухой удар получился, а «противник» услышал. Застрочил из пулемета в нашу сторону. Потом – ракеты в небо…

Если бы не знали мы, что за «противник» перед нами, попытались бы в другом месте просочиться через его ру­беж. Но солдат из нашего полка не проведешь. Пришлось уползать обратно.

Как быть? Время-то идет!

Младший сержант отвел нас в лощину, достал из сумки карту и осветил ее электрическим фонариком. А чего глядеть? Вправо – не пробьешься: непроходимое бо­лото. Слева – река. Разве только вернуться назад, через мост перемахнуть на другую сторону реки и вдоль нее обойти заслон, а потом в тылу «противника» форсировать речку? Но тогда времени потребуется раза в два больше того, которым располагает отделение. Да и устали мы так, что ветер с ног может сшибить.

И вдруг Левада говорит:

– Один путь – в обход. Другого нет…

Сердце зашлось, когда понял я, что впереди у нас та­кой длинный путь. И все из-за этого Али Таскирова. Шляпа!

Вижу, и товарищи косятся на Али. У Ивана Земцова вот-вот горячее словцо с языка сорвется. Оно и по­нятно: у человека ручной пулемет за спиной, потаскайся с ним.

– Каску на голове не удержал! – зло сказал он Таскирову. – А еще укротитель диких коней. Кур бы тебе укрощать!

Таскиров в ответ только глазами сверкнул.

За него вступился Илья Самусь:

– Побереги нервы, Земцов. Ты тоже хорош. Забыл, как роту заставил лежать по команде «смирно»?

Солдаты прыснули смехом. Это Илья намекнул на один потешный случай. Как-то после отбоя в нашу казарму за­шел командир полка, чтобы посмотреть за порядком. Дне­валил тогда Иван Земцов. И когда неожиданно появилось начальство, он растерялся и заорал: «Рота, смлрно! Не­которые солдаты вскочили с коек, чтобы выполнить коман­ду, а я, например, в постели вытянулся в струнку.

Тут вставил свое слово Василий Ежиков.

– Хлопцы, – говорит, – помалкивайте и учитесь у Перепелицы. У него даже на ушах соль выступила, а ду­хом не падает, потому что фактор сильный имеет. Верно, Максим?..

Хотел я что-то ответить, но тут Левада прикрикнул:

– Прекратить разговоры! – И скомандовал: – За мной, шагом марш!

Знаем мы, что это за шаг будет. Уже через две минуты младший сержант предупредил: «Приготовиться к броску!»

Вот она – жизнь солдатская! Хоть и интересная, по­четная, но с потом и солью.

Каждому известно, как тяжело заставлять бежать усталые ноги. Нипочем не раскачаешь их. Но у солдата не ноги, а голова всему хозяин. Не нравится моим ногам, а нажимаю я на них. Вначале не торопясь, чтобы не сорвать последних сил, стараюсь попасть в ногу Василию Ежикову, который впереди бежит. Даже земля звенит под са­погами отделения: гуп-гуп, гуп-гуп. Точно марш выбивают солдаты. Под него будто легче бежать.

Но чувствую, что мне не хватает воздуха, вот-вот от­стану от Ежикова. К тому же автомат с каждой минутой вроде прибавляет в весе, вещмешок, скатка, подсумок точно сыростью пропитались, отяжелели, прямо невмоготу. А черенок лопатки, как овечий хвост, непрерывно молотит, и притом по ноге.

Так изнемог я, что, кажется, темнота ночи сгущается. И как только Левада путь различает? А отделение все – топ-топ, топ-топ. Но звон земли уже менее слышен. На­верное, заглушают его удары сердца, шум в голове да ча­стое дыхание бегущих рядом товарищей. Чувствую, что дышать больше нечем. Может, потому, что прямо перед моими глазами прыгает вещмешок на спине Ежикова?

Принимаю немного в сторону. Заметил, что в темноте тускло сверкнула поверхность реки. А дышать нисколько не легче. И скатка шинели еще больше трет шею у левого уха, лямки вещмешка глубже впиваются в плечи. Вспо­минаю, что в такие минуты нужно пересилить себя, вытер­петь, пока не откроется «второе дыхание».

Сухопарому Ежпкову легче бежать Он чуть задер­жался, а когда я поровнялся с ним, спросил:

– Ну, как твой фактор? Дышит? – и опять побежал.

А я терплю. И глаза пошире раскрываю, петому что желтые пятна перед ними в темноте плывут, мешают гля­деть.

Вдруг под ногами забарабанил настил моста. Значит, река под нами. За мостом свернули вправо и побежали вдоль реки – почти в обратном направлении. Земля коч­коватая, мягкая. Каждую минуту спотыкаюсь и теряю ритм шага. И ноги точно чужие. Кажется, не они несут тело, а какая то незримая сила.

Вижу, Иван Земцов взял немного в сторону и бежит рядом с цепочкой отделения. Ручной пулемет сидит на ремне нетвердо, и он то и дело поправляет его. Тяжело Ивану!

Вдруг меня обогнал Таскиров. Это он спешит на по­мощь Земцову. Замечаю, как Иван отшатнулся, когда Али взялся за его пулемет. Но Таскиров настойчивый. На бегу передал Земцову свой автомат, а его оружие закинул за свое плечо.

И стало мне совестно за свою слабость. Ведь держатся Василий Ежиков, Али Таскиров, Илько Самусь, Иван Зем­цов. И ты, Максим, не смей думать: вот добегу до тех ку­стов или до той балочки и упаду, как думал когда-то на первых занятиях. Тогда молодых солдат только начинали «втягивать» в походы.

Так бежали мы до тех пор, пока не услышали свистя­щий шепот младшего сержанта.

– Шагом!..

Перешли на шаг. И уже я боюсь, что на той стороне речки слышны хрипящие звуки нашего дыхания.

Стараемся шагать часто, чтобы постепенно снизить ритм работы сердца. Темнота раздвигается, глаза видят зорче. Наконец, отделение остановилось. Левада посмот­рел на часы и с тревогой сказал:

– Осталось тридцать восемь минут. Успеем?

И тут же сам ответил:

– Успеем! – и слово его прозвучало как приказ.

Нужно было переплыть через реку и на той стороне оседлать дорогу. А под руками ни лодки, ни плота. Вплавь же в полном снаряжении не пойдешь. Да и комсомольский билет, солдатскую книжку нужно уберечь от воды.

Долго раздумывать нельзя. Бросились мы к тростнико­вым зарослям. Быстро соорудили четыре снопа. Связали их один к одному и на воду спустили. Сверху уложили узлы со снаряжением и обмундированием, ручной пулемет. Автоматы же за спиной закрепили. Плот толкать Левада поручил Ивану Земцову, Илье Самусю и Петру Володину. Остальным приказал плыть самостоятельно.

Окунулся я в воду. Бр-р-р! Мало сказать – холодно. Тело каменеет! А Вася Ежиков тут как тут:

– А ну, Максим, покажи свой фактор!

И сразу пустился вплавь. Я за ним. Усталость пропала, точно вода ее слизнула.

Что есть силы плыву. Но откуда им взяться – силам-то, после такого броска? Еще до середины реки не добрался, как почувствовал, что руки точно на расслабленных шар­нирах. И ноги еле слушаются. Автомат ко дну тянет. Но плыву. И замечаю, между прочим, что Василий Ежиков все время рядом. Опасается: сдюжит ли Перепелица.

«Эх, Максим, Максим, – думаю себе, – хватит у тебя пороху или мало еще ты солдатской каши съел?» Осмат­риваюсь. Али Таскиров уже до противоположного берега добирается. Это ему обида за неосторожность с каскою сил придает. Горячий хлопец! Но и Перепелица не из теста.

Кое-как добрался я до противоположного берега.

А все остальное, что произошло в ту ночь, – обычнее. Скажу только, что утром, после того как закончился «бой», на перекрестке дорог появилась машина командира диви­зии. Мы в то время как раз завтракали и готовились к отдыху.

Подозвал генерал к себе старшего лейтенанта Куприя­нова и сказал так, чтобы слышала вся рота:

– Настоящие солдаты у вас, любая задача им по плечу. Орлы! На то же, что вчера «противник» незаметно покинул свой рубеж, не обижайтесь. Он имел такой при­каз. А приказ должен быть выполнен – это закон у совет­ских воинов.

Генерал довольно засмеялся, потом весело крикнул:

– А ну-ка мне порцию каши из солдатской кухни!

А Вася Ежиков шепчет мне на ухо:

– Знаешь, почему генералу нашей солдатской каши захотелось? Э, Максим, не знаешь, а еще Перепелица! Ведь харч в нашей солдатской жизни тоже немаловажный фактор! Вот и пойдет он сейчас к генералу на проверку.

Все-таки донял меня Ежиков этим фактором.

ДУША СОЛДАТА

Зря некоторые считают, что Максим Перепелица спо­собен подтрунивать абсолютно надо всем. Конечно, нравится мне добрая шутка. Ведь она для человека словно ветерок для костра. Но бывает время, когда и Максиму не до шуток. Вчера, например, даже слеза про­шибла.

И при каких, вы думаете, обстоятельствах у Перепе­лицы нервы не выдержали? Не поверите, если скажу, что набежала слеза в ротном походном строю, да еще под бой барабана.

До этого давно мне не приходилось плакать. Не потому, что у солдата душа каменная и нет сил выжать из нее слезу. Насчет слезы, конечно, правильно. Это уж послед­нее дело, когда солдат распускает нюни. Со мной, прямо скажу, приключился необычный случай, и брать его в рас­чет не нужно. Но все же душа у нас, солдат, точно струна у скрипки: отзывается на каждое прикосновение к ней. А жизнь щедро прикасается к душе солдатской. До всего нам дело есть. Одно волнует, переполняет сердце радостью и гордостью, другое – заставляет не дремать и закалять наши мускулы.

Раз уж разговор зашел, расскажу, что заставило мою душу зазвенеть до слез.

Возвращался я однажды из городского отпуска. Вижу, впереди меня идет незнакомая женщина в новом пальто, платком цветастым повязана, с чемоданом в руке. Путь к нашему военному городку держит. «Наверное, мать к ко­му-то приехала», – думаю. А к кому – не догадаюсь. Она услышала стук кованых сапог и оглянулась. Увидела меня, улыбнулась, остановилась.

– Давайте, – говорю ей, – чемодан подсоблю нести.

– А не торопишься? – спрашивает.

– Нет, время у меня есть.

Взял ее чемодан, несу. А навстречу строй солдат вдет – в кино.

Женщина остановилась, смотриг Ясное дело – мать.

– Что, – спрашиваю, – не узнала своего?

– Нет, – отвечает, – не узнала.

А потом говорит:

– Мне бы к вашему начальнику пройти. Я из Белорус­сии к сыну в гости приехала, к Ильку.

– Не к Самусю ли? – насторожился я.

– Угадал Самуси – наша фамилия.

«Как же это ты, Максим Перепелица, сразу не сообра­зил? – думаю себе. – Ведь Илья Самусь с лица как две капли воды на свою мать похож». Брови у нее такие же черные, тонкие. А глаза, даже удивительно, – синие. У на­ших яблонивских женщин и девчат, если брови черные, то глаза обязательно карие.

Только мать Ильи Самуся не похожа на своего сына станом: крепкая, стройная. На лице румянец. Смотрю на нее и вроде свою мать вижу. Всегда она такой румяной бы­вает, когда у печи хлопочет.

А если б вы посмотрели на Илью Самуся! Да что на него смотреть! Не солдат, а сплошное недоразумение. Не­поворотлив, точно из жердей сколоченный. По физподготовке отстает, стреляет слабо. Понятно: если солдат на турнике больше одного-двух раз не подтянется, значит он и оружия не возьмет как следует. Этим и известен на всю роту Илья Самусь.

– Вижу, сынок, знаешь ты моего Илька.

– Как не знать, в одном отделении служим, – отве­чаю. А в голове мысль: «Рассказать бы ей, каков из Ильи солдат. Пусть посовестила бы парня».

Но разговаривать некогда. Уже к контрольно-пропуск­ной будке подошли. Представил я мать Самуся дежур­ному. Тот проверил ее документы, пропуск выписал и гово­рит мне:

– Проводите Марию Федоровну в комнату посетите­лей. Не давайте ей скучать, пока рядовой Самусь из го­родского отпуска не вернется.

Привел я гостью в клуб, при котором эта самая ком­ната находится, зашли в нее. Здесь уютно, цветы на под­оконниках, у стены мягкий диван, а возле дивана столик круглый, бархатной скатертью покрытый. Еще несколько кресел мягких. В углу – столик, за которым дежурный по комнате сидит. А мать Самуся – Мария Федоровна – деловито осматривается, развязывает цветастый платок и спрашивает:

– Ну, как тут наш Илько?

В самый раз, думаю, выложить ей горькую правду про сына. Пусть знает и пособляет нам воспитывать из него на­стоящего солдата. На то она и мать. Подбираю нужные слова и тем временем помогаю гостье снять пальто. И вдруг… Как вы думаете, что я увидел? На левой стороне жакета Марии Федоровны висят золотая звезда Героя Труда и два ордена Ленина!

Нет у меня языка – отнялся! Стою окаменелый и глаз не свожу с золотой звезды. Вот это награды! Эх, хотя бы одну такую для начала на весь наш перепеличий род…

Вспомнил тут я, что собирался рассказать этой Героине Труда про Илью Самуся, и плохо почувствовал себя. Так плохо, что передать трудно. Тяжкая обида на Илью взяла. Какое он имеет право мать свою позорить?

А Мария Федоровна торопит.

– Рассказывай, как он здесь? Начальников слушает­ся? Говори и пирогами угощайся – домашние, с калиной.

Достает она из чемодана узелок с пирогами: подрумя­ненные, аппетитные. Беру я пирог, а сам думаю:

«Пусть у тебя, Максим, язык отвалится, если сделаешь больно этой женщине».

Начинаю разговор. Рассказываю, что, мол, Илья – сол­дат как солдат. Честный, справедливый, товарищей не оби­жает. Цену себе знает, и командиры видят, на что он спо­собен. Много сил отдает службе и учебе. Говорю так, а у самого душа радуется. Ведь я еще ни одного слова не­правды не сказал. Крой дальше, Максим!

А Мария Федоровна все пироги пододвигает и глаз с меня не сводит. Я ем, конечно, с оглядкой, чтобы Илью без пирогов не оставить, и думаю, о чем еще можно ска­зать.

– Какие отметки на занятиях заслуживает Илько? – задает она вопрос.

У меня дух перехватило. Кусок пирога стал поперек горла – ни туда ни сюда. Пока справился я с этим куском, удачный ответ придумал. Говорю Марии Федоровне:

– Это вы у командира роты спросите. Он имеет право отвечать на такие вопросы.

Но мать, она и есть мать. Ее не проведешь. Почувствовала неладное. В глазах тревога засветилась. Смотрит мне в лицо, а я не знаю, куда деваться от ее взгляда. Так совестно мне, вроде это я отстаю в стрельбе из личного оружия, а не Илья Самусь. Доел пирог и на часы, что в углу стоят, оглядываюсь – как будто бы тороплюсь. Только повернулся к часам и увидел… Илью. Встретился с его взглядом, и мурашки у меня по спине забегали, а лицо вроде кипятком отпарило.

Стоит Самусь в дверях – бледный, взволнованный. Тут я как можно спокойнее говорю:

– А вот и Илья.

Встреча сына с матерью известно какая бывает. Кину­лись друг к другу. Мать слезу утирает. Я тем временем бочком к двери. Мне здесь делать нечего.

– Постой, Перепелица, – обращается ко мне Са­мусь. – Хочу два слова тебе при матери сказать.

Остановился я, насторожился. Как бы не оконфузил меня Илья перед героиней. Так и случилось. Говорит:

– Слышал я, как ты тут пытался меня выгородить. К чему это? Смелости не хватает правду сказать? Так я сам не побоюсь ее матери выложить.

Не знаю, как ноги вынесли меня из помещения. И вроде ничего плохого я не сделал, а чувствовал себя прескверно.

Какой-то внутренний голос спросил у меня: «А что ты, Максим Перепелица, сделал, чтобы твой товарищ Илья Самусь хорошо стрелял и не отставал по физподготовке?» – «Так мне же никто не поручал заниматься с ним», – оправдывался я. «А где твоя комсомольская со­весть?» – упрекал тот же голос.

Крепко задумался я. Самусь три года прожил с ма­терью в землянке, когда гитлеровцы в Белоруссии хозяй­ничали. Каждую зиму болел. Сказалась фашистская не­воля на организме Ильи. Нет в нем цепкости, какая сол­дату нужна. А ты, Максим Перепелица, палец о палец не ударил, чтобы помочь Самусю. Мало того, посмеивался еще, когда он мешком болтался на турнике и не мог вы­полнить самого простого упражнения. Надеялся, что ко­мандир со всеми управится, всех научит, а не подумал о том, что и товарищи большую помощь Илье оказать могут.

Заскребло у меня на душе… Не буду подробно расска­зывать, какой был разговор у нас с Ильёй после того, как мать его уехала. Признаюсь только, что не принял Самусь моей помощи. Человек с характером! Говорит:

– Помощь тогда впрок идет, когда она от чистого сердца. А ты, Перепелица, мать мою пожалел. Подумал, что неудобно, мол, – сын Героини Труда, а отстает. По­моги Таскирову, у него тоже нелады со стрельбой. А я и без того выбьюсь в люди…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13