Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Встречи на футбольной орбите

ModernLib.Net / Спорт / Старостин Андрей Петрович / Встречи на футбольной орбите - Чтение (стр. 5)
Автор: Старостин Андрей Петрович
Жанр: Спорт

 

 


Не случайно и Петра Исакова называли футбольным «профессором». Тогда ценители футбола тоже понимали толк в игре. Миниатюрный центрфорвард выдавал такие пасы своим партнерам – Павлу Канунникову или Петру Артемьеву, что одно это качество доставляло зрителям эстетическое удовольствие. В самом деле, время, пространство и движение он учитывал в ходе игры до долей секунд и сантиметров, что и отличало его как несравненного мастера ювелирного футбола.

Технические экспромты Константина Блинкова, центрхавбека сборной Москвы, эффектно и эффективно использующего свое умение распорядиться мячом в окружении трех-четырех противников и выйти с ним на голевую позицию, могли бы и сейчас быть хорошим примером для подражания.

Одаренные мастера были воспитаны на украинских футбольных полях – вратарь Норов, беки и хавбеки – братья Фомины, Привалов, Штрауб, – они хорошо были известны московскому зрителю. Росли свои солисты в Грузии и других республиках.

Футбол того времени позволительно сравнить с эстрадным дивертисментом, с хорошо подобранными отдельными номерами, когда в программе можно с интересом посмотреть голкипера, бека, хавбека, форварда. Уж если крайнего форварда, так крайнего, уж если инсайда, так инсайда! Бек защищался, форвард атаковал, центральный хавбек в меру сил делал то и другое. Тренеров не было. Их заменял личный опыт игроков. Из этого опыта и складывалась тактика игры, базисом которой был энтузиазм. Именно он, этот порох футбола, заставлял Селина взмывать в стратосферу над полем, Бутусова на космических скоростях рваться вперед. Исакова с математической точностью выкладывать мяч партнеру, Блинкова исполнять танец с мячом на уровне пластики Асафа Михайловича Месерера, прекрасно исполнявшего в свое время танец «Футболиста» в концертной программе.

Известно, что поражение сборной России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году от сборной футбольной команды Германии со счетом ноль-шестнадцать(!) было расценено обозревателями как «спортивная Цусима».

И вот через одиннадцать лет, на том же Королевском стадионе сборная РСФСР, впервые выехавшая за границу, обыгрывает сборную команду Швеции два-один. Эта победа сильно подняла престиж молодого советского футбола и вскуражила его, уже тогда неисчислимых почитателей. Вернувшиеся из Скандинавии футболисты были в центре внимания широких спортивных кругов, прессы. И внешне они выглядели шикарно.

Модные пальто «реглан», серые кепи, ботинки на каучуке значительно прибавили нашей юношеской почтительности к вернувшимся «иностранцам». Малоразговорчивый, тихий Петр Ефимович Исаков стал неузнаваем. Я привык его видеть в неказистом одеянии еще дореволюционного происхождения. Несуразно большая папаха из длинношерстной белой овцы, черная, поседевшая от времени железнодорожная шинель со слепыми медными пуговицами, стоптанные австрийские ботинки делали его небольшую фигуру какой-то приниженной: чеховский бедный чиновник.

И вдруг Петр Ефимович, «как денди лондонский одет», появляется в клубе, чтобы поделиться своими впечатлениями. Никто так тонко не ценил футбол, как «профессор».

– Самый главный вывод – в технике мы им не уступаем, ведь футбол – суть техника, остальное производное, – развивал он основной тезис. – Физическая подготовка – дело наживное; тактика лимитируется техникой. А порох у нас всегда сухой!

Собрание проходило в деревянной избушке на Краснопресненском стадионе, только что построенном нашими руками. В бревенчатом маленьком зале с деревянными скамьями докладчик в отутюженном синем бостоновом костюме, в белоснежной рубашке выглядел в высшей степени респектабельно. Из «Петринского», как его дружелюбно называли почитатели, центрфорвард сказочно быстро превратился в Петра Ефимовича. Футбол на глазах повышался в цене. Дистанция, отделявшая меня от «Петринского», удлинилась. Я хоть и принарядился для торжественного случая – отгладил «толстовку» и клеш, предварительно подрезав болтавшиеся сзади бахромки, начистил разведенным зубным порошком парусиновые туфли, – но зарубежного уровня ни в какой мере не достиг. Однако зуд любознательности не давал мне покоя, и я, поборов застенчивость, спотыкаясь на каждом слове, провякал с последней скамейки:

– Петр Ефимович, что важнее, обводка или пас?

Я чувствовал, как меня прошиб пот от волнения, жаром вспыхнуло лицо под вопросительными взглядами старших, обернувшихся назад, – не рановато ли, мол, голос подаешь.

Но я знал, для Исакова ранг никогда значения не имел: был бы существенным вопрос. Последовал по-исаковски лаконичный исчерпывающий ответ: «Важнее то, что нужнее в данный момент».

По дороге со стадиона Петр Ефимович развивал свой ответ. Я на ходу постигал, что футбол, как жизнь, развивается в противоречиях и в противоборстве сторон. «В несовместимости интересов соревнующихся на поле команд», – уточнял «профессор», поглядывая на мой клеш, изрядно испачканный зубным порошком.

Тогда я рассказал ему историю из нашего школьного футбола, чтобы раскрыть смысл моего вопроса.

На Поляковке, так назывался пустырь в районе Большой Бронной улицы, была «дикая» команда, с которой мы, команда 18-й девятилетней школы, соревновались на таком же пустыре, только большей площади, в районе 5-й Тверской-Ямской улицы. Но нашим непримиримым противником была команда 2-го реального училища. С ней у нас шла непрекращающаяся многолетняя футбольная борьба – «как у Оксфорда с Кембриджем» по гребле.

На левом краю нашей команды играл учитель истории Валентин Николаевич Покровский. Удивительно чистой души человек, Валентин Николаевич очень любил спорт и в футбол играл с увлечением школьника, не считаясь с тем, что был близорук и носил пенсне. Наш левый край не блистал техническими игровыми качествами, был грузноват, его толстые бесформенные ноги мало годились для финтов, и поэтому он восполнял этот футбольный изъян страстностью напора по прямой.

На матч он приходил часто с двумя дочками-близнецами 4-5 лет. Однажды девочки, увлекшись «догонялочками», выбежали на поле как раз в тот момент, когда их отец осуществлял прорыв по флангу в неукротимом желании забить решающий гол. В пылу футбольного азарта, мчась по краю поля, он чуть не затоптал своих детей. К счастью, защитник противника успел сшибить с ног неистового форварда, и он растянулся на земле рядом с перепуганными детьми.

На очередную «решающую» встречу со 2-м реальным училищем мы решили усилить техническую мощь команды и пригласили Сарку. Герой Поляковки носил эту кличку от сокращенного имени Серафим. Все мы завидовали Сарке: его поразительному умению водить мяч. Набор финтов у него был самый разнообразный. Обвести одного, двух, трех, четырех противников для него не составляло труда.

Курносый Сарка, представлявшийся нам непревзойденным дриблером, явился на Сущевскую площадку, как обещал, без опоздания. «Держись, реалисты», – втайне ликовали мы, приготовив противнику такой сюрприз, когда лидер Поляковки натягивал заменявшие гетры материнские чулки на свои иксообразные ноги.

В ходе игры нам стала надоедать роль статистов. Львиную долю времени с мячом орудовал Сарка. Он прямо-таки упивался своими «слаломами», ложными замахами, обманными движениями корпуса, оставляя за собой очередного противника. Все чаще и чаще мы стали кричать ему: «Сарка, пасуй!» Но куда там! Пас ему и во сне не снился, он терял мяч в безнадежной попытке добраться до ворот, обводил очередного противника, а ранее обведенные успевали опять стать на его пути. Дальше – больше. Саркин эгоизм стал вызывать возмущение. А как же иначе назовешь такое самоупоение. Наш капитан, Шурка Калик, злился, надорвавши голос, он взывал к Сарке: «Пасуй». И вот произошло необычайное как раз в тот момент, когда приглашенный гастролер добился своего и выходил один на один с вратарем. Гол был неминуем. Но длинноногий Шурка, словно в него вселился дух Алойши, кинулся к воротам противника, настиг Сарку, сшиб его на землю и выбил мяч за пределы поля. «Иди на свою Поляковку и там води сколько хочешь, а здесь на поле ни ты, ни твой гол нам не нужны» – вот что это значило.

В школе долго не умолкали споры по поводу поступка капитана. Даже Валентин Николаевич смущенно отказывался высказать окончательное суждение по беспрецедентному в футболе случаю.

Исаков рассудил, не задумываясь: «По-моему, капитан поступил правильно. Но еще правильнее было бы удалить его с поля раньше».

Позднее Сарка – Серафим Кривоносов – стал хорошим мастером футбола, входил в состав сборной команды Москвы. Вместе с ним несколько лет я выступал и за сборную столицы по хоккею. Он был выдающимся хоккеистом. У нас установился условный код: стоило мне крикнуть в игре «Калик», он сейчас же пасовал. Иногда этот же пароль я слышал от него в свой адрес.

Как показало время, «профессор» заглядывал далеко вперед, предвидя, что от одной крайности легко можно шагнуть к другой. Так оно и случилось. В послевоенные годы игра «в одно касание» распространилась в нашем футболе повсеместно. Надо – не надо, а футболисты по настойчивым требованиям тренеров перепасовывали мяч друг другу, лишь бы была игра «в одно касание». Уметь играть в одно касание, конечно, нужно. Но играть одним таким способом – это «Саркина болезнь», только наизнанку. Трудно сказать, какая разновидность хуже.

Авторитет Исакова был непререкаем. Свои суждения он подтверждал действиями. Первым применил тактику «вогнутой дуги» в игре нападения. Взял и оттянулся в глубину поля, играя центрфорварда: «Противнику меня труднее найти на непривычном месте». Цену этого маневра я понял через три года, после его возвращения из Скандинавии, когда стал играть с ним в одной команде. Предвидение назревающей тактической перестройки на игру «в три защитника».

Исаков стал моим наставником на поле. В пылу азарта я называл его «Петринский». Во время схватки мяч стирает возрастные грани. Все футбольное Исакову было понятно, и, может быть учитывая в числе других спортивных качеств и мой темперамент, он смело выдвинул именно меня на ключевую позицию центрального полузащитника.

Тяжелый удар перенес Иван Артемьев, когда Исаков на тренерском совете сказал: вместо Вани я поставил бы Андрея. Надо же мне было сесть рядом с Ваней. Опять пожаром запылало лицо и сильно заколотилось сердце. За меня высказалось большинство. Запомнилась при голосовании рука Исакова палевого цвета с морщинистой кожей: он обварил кисть руки в детстве крутым кипятком.

Скоро участь Вани Артемьева постигла Павла Канунникова: я вместо Павла поставил бы Сару. И опять рука с палевой кистью проголосовала вместе с большинством.

Через пятнадцать лет, в Тарасовке, в замечательный летний вечер на веранде павильона во время заседания тренерского совета накануне матча я испытал ощущение нокаутирующего удара, услышав: «Я вместо Андрея поставил бы Василия».

Правда, на этот раз палевая кисть оказалась в меньшинстве. А после матча «профессор», спокойно улыбаясь, хлопнул меня по потной майке – я носился в игре как угорелый – той же палевой рукой и сказал: «Понял, что значит вовремя дать хлыста!»

Я понял и никогда не забывал, каким неподкупно чистым в своей любви к футболу был этот выдающийся игрок. Самый миниатюрный центральный нападающий из всех когда-либо игравших на этом месте за сборную команду СССР, Исаков пробегал без мяча сто метров за четырнадцать секунд, но его никто не мог догнать с мячом в игре, потому что он умел, как никто, вовремя обводить и вовремя пасовать.

Листая страницы юности, вспоминая метания, оставившие в памяти неизгладимый след среди первых впечатлений о рысистом спорте, борьбе, театре, я вижу, как сначала исподволь, потом все заметнее и заметнее футбол выдвигался на первое место среди многочисленных увлечений, и не только моих, но и всех четырех братьев.

Да что братьев! Сам дядя Митя не устоял под натиском домашней эпидемии. Он признавал только один вид спорта – бега. Когда гражданская война лишила его возможности практически заниматься егерским делом, он все свободное от домашних забот время отдавал конюшне Матвея Ивановича Чуенко, из любви к лошади безвозмездно выполняя обязанности конюха. Но по лесам и болотам скучал. С тоской посматривал на висевшее в комнате ружье.

Но вот однажды раздался телефонный звонок. Дядя Митя особенно почтительно выговаривал в трубку: «Слушаю-с, слушаю-с!» Звонил Николай Петрович Горбунов, управляющий делами Совнаркома – любитель спорта, альпинист, охотник.

По поглаживанию усов, с медленным пропуском то левого, то правого жгута между большим и указательным пальцем, я уже знал – сообщение было приятное. Так и оказалось: Горбунов просил организовать охоты на волков.

Охоты состоялись. В них участвовали в разное время Ворошилов, Крыленко, Дыбенко. В холодных сенях опять лежали убитые волки. Во дворе в собачнике вновь появились сеттеры и пойнтеры.

Дядя Митя с сожалением вздыхал: «Эх, Петрункевич не дожил, – так он в хорошем расположении духа называл любимого брата, моего отца. – Поохотились бы!»

Но о футболе воспрявший егерь продолжал говорить только пренебрежительно. На успех сборной в Скандинавии отозвался презрительно: обманули небось шведов как-нибудь.

И все же футбол дождался своего часа. Дядя Митя в котелке, с нафабренными усами, с палкой с серебряным набалдашником сидит на трибунах в день открытия стадиона на Красной Пресне. Гудит, строго поглядывая на молодежь: «Исаков, профессор». Дома главный спорщик: «Мало ли что «профессор» сказал». Продолжая работать егерем, он в свободное время не пропускал ни одного матча, успевая побывать и в конюшне у Чуенко.

В 1928 году, придя домой со стадиона, дядя Митя внезапно умер. В холодных сенях не стало убитых волков. Собачник во дворе опустел: сеттеры и пойнтеры там больше не лаяли. К нам в дом стучался большой футбол, оттеснив все остальное на второй план.

Глава 4

ВСТРЕЧИ, РАЗМЫШЛЕНИЯ…

Особой метой обозначился в моей жизни 1926 год. С легкой руки «профессора», Петра Ефимовича Исакова, весной я был выдвинут в основной состав команды, как теперь говорят, мастеров, а осенью впервые стал чемпионом Москвы.

Век акселерации в спорте тогда еще не наступил. В свои 19 лет я был самым молодым футболистом в нашей команде.

До того как подняться на эту по тем временам высшую ступень футбольной иерархии, я отдал дань мальчишеским увлечениям. Память прихотлива: ни разум, ни сердце ей не указ, у нее свои мерки. Многое проходит мимо ее механизма, не запоминается. Но запомнившееся, по-видимому, и надо считать наиболее существенным.

Хорошо помню свои спортивные метания из одной секции в другую. «Дядя Ваня», с его романтической цирковой борьбой, затянул на ковер, возбудив во мне наивное стремление стать Поддубным. С помощью рыжей гири во дворе, не щадя ни себя, ни времени, я пытался накачать мускулы. Но дело подвигалось туго: я быстрее шел в рост, чем в объем. Петр, иронически следивший за моими потугами, беспощадно бросил: «Тонконогий». Впоследствии он звал меня просто «Нога». Это было очень оскорбительно, потому что футбол во мне жил неистребимо, а ноги знаменитого Канунникова мальчишкам спать не давали, восхищая объемом в бедре «в три обхвата», а тут презрительное – «Нога».

Разочарование в борьбе наступило быстро. Руки у меня были под стать ногам, и никакие «нельсоны» и «бра-руле» им были не под силу. В тренировочных схватках на борцовском ковре в раздевалке Краснопресненского стадиона я каждый раз с любым противником печатал ковер своими лопатками.

Сейчас я со снисходительной улыбкой отношусь к моим юношеским просчетам. Но тогда это были мои маленькие трагедии. Сколько усилий, веры, стремления к мечте! Одна рыжая гиря доводила до полного изнурения, не говоря уже о позорном бессилии, которое я испытывал, лежа на лопатках под тяжестью навалившегося противника.

«Сдаешься?» – спрашивал победитель. Я гордо молчал. «А-а, то-то же!» – снисходительно произносил он, поднимаясь с ковра (правильнее сказать, с меня), знай, мол, где раки зимуют.

Здоровый, грудастый, превосходивший в секции всех силой и габаритами своей рыхлой фигуры, Ванька Арбуз придавил меня к ковру и не принял мое гордое молчание за согласие признать себя побежденным: он прохрипел, что будет держать меня в положении «туше», пока я не скажу вслух «сдаюсь». Я задыхался под его потным телом в бессильных попытках вырваться из унизительного положения, но мое барахтание было безнадежным. Выручил тренер, заметивший затянувшийся прием и прекративший насилие.

– Ну что, Нога, опять «победил»? – иронически спросил Петр, когда я вернулся домой.

– Во всяком случае, никому еще не сказал «сдаюсь», – ответил я, скрывая свои переживания от унизительной беспомощности под тяжестью потного Арбуза. С борьбой было покончено.

Я перешел в секцию бокса, организованную при нашем школьно-спортивном кружке. В первом бою со своим одноклассником Борисом Сычевым, имевшим опыт участия в московских любительских турнирах, удар в челюсть поверг меня на помост ринга. Пребывание в нокдауне в значительной степени отрезвило меня от опьяняющих мечтаний стать Жоржем Карпантье. Тогда мы все знали, как этот уличный мальчишка, торговавший пирожками, услышав оскорбительную реплику от посетителя парижского кафе, коротким ударом в подбородок опрокинул в нокаут обидчика, который оказался ни больше ни меньше, как одним из фаворитов профессионального бокса. В последующем пирожник стал абсолютным чемпионом мира. Кого же из ребят минует соблазн стать Жоржем Карпантье, если тяга к спорту у него в крови? Но пирожник пирожником, а нужно еще призвание, талант. Ни того, ни другого у меня не обнаружилось, и Виктор Николаевич Прокофьев, школьный преподаватель физической культуры и спорта, прекрасный спортсмен, футболист, наш общий любимец и непререкаемый авторитет сказал мне: «Играй, Андрей, в футбол, чего тебе еще не хватает!»

Бокс ушел в сторону. Позади было и самое, пожалуй, сильное увлечение – беговым спортом на коньках. Раньше так и печаталось в огромных афишах на круглых рекламных стендах: «Сегодня бега». Это значит соревнование на «норвежских» коньках.

С самого раннего детства моим кумиром был Платон Ипполитов, младший брат чемпиона Европы 1913 года Василия Ипполитова. Вот уж кем мне хотелось быть, как говорится, до смерти. Я вырабатывал в себе характер несгибаемого бойца, соревнуясь с попутчиками по дороге из гимназии домой. Завижу впереди идущего и «приказываю себе» до угла догнать его и перегнать, но не бегом, а шагом, как в английской ходьбе. В этом соревновании я всегда выходил победителем над ничего не подозревавшим прохожим, тем более что когда я видел, что не успеваю шагом, то переходил на рысь.

Однажды на очередном этапе от угла Малой Грузинской улицы до калитки нашего дома я увидел перед собой почтенного человека в бобровой шапке и в шубе с меховым воротником шалью. Поравнявшись с солидным дядей, я почувствовал как он тоже наддал. Взглянув на него, я увидел суровое, сосредоточенное лицо, словно высеченное резцом скульптора – крупный прямой нос, высокий лоб, энергичный подбородок. Ранняя седина серебрилась на висках моего попутчика. Мелькнуло что-то знакомое в его облике, но в пылу захватившего меня азарта – не хватало на финише, у калитки, проиграть! – я не обратил на это внимания и прибавил шагу, тая в запасе испытанное средство – переход на бег. Но когда до конца дистанции осталось десятка три метров и я попытался использовать свой беспроигрышный тактический удар, то мой противник так стремительно рванул мимо меня спринтерским аллюром, что я безнадежно отстал и впервые потерпел поражение.

Это был доктор Николай Иванович Седов, выдающийся русский конькобежец. Он находился на закате своей спортивной карьеры. Я видел его на ледяной дорожке Патриарших прудов. Еще в те времена, когда о методике тренировок знали мало, Николай Иванович практиковал тренировочные занятия с отягощением. Он пробегал неисчислимое количество кругов на своих «норвегах» с удлиненным носком, сгибаясь под тяжестью длиннополой лисьей шубы, надетой на черное конькобежное трико.

Я узнал его, когда, смущенный поражением, подошел к калитке нашего дома, где он остановился после своего стремительного рывка.

– Ну, что, егерь, проиграл? – обратился он ко мне с доброй улыбкой.

– Разве вас обгонишь, – конфузливо оправдывался я. – Вас сам Платон Ипполитов обогнать не может. – И мне мерещились ноги доктора на ледяной дорожке, мощные в бедре и суховатые в икрах, без устали покрывающие круг за кругом на Патриарших прудах.

Коньки в то время были очень популярны. Еще гремело имя Николая Васильевича Струнникова, чемпиона мира 1910 и 1911 годов. «Славянским чудом» назвали его зарубежные газеты после триумфальных выступлений на скандинавских катках. Невысокого роста, крепко сбитый, он поражал мощью своего шага на дистанции. Прекрасный многоборец, Николай Васильевич ставил рекорды на всех четырех классических дистанциях. Особенное удивление вызвал его рекорд на 500 метров, поставленный на Патриарших прудах. По теперешним временам результат 46,6 секунды более чем скромный, тогда он считался феноменальным. На дорожке с четырьмя поворотами, по шершавому, с трещинами льду не так-то просто покрыть 500 метров за такое время. Я еще застал Струнникова на ледяной дорожке.

Зеленые елки, уставленные в сугробы снега, опоясывали весь каток. Гирлянды разноцветных флажков, протянутых с дерева на дерево, окаймляли ледяное зеркало, духовой оркестр, разместившийся в деревянной раковине, под управлением усача капельмейстера Салищева гремел на весь квартал. Множество катающейся в разноцветных костюмах публики внутри беговой дорожки, отгороженной толстым канатом, висящим на столбиках по всей дистанции. И маленькая фигурка в белом свитере и черном трико, пожирающая пространство на никелированных коньках, сопровождаемая неумолчными призывами толпы, темной лентой плотно опоясавшей снежные откосы: «Струнников, наддай! Струнников – наддай!» Все это запомнилось как удивительно привлекательное, сказочное зрелище, как большой спортивный праздник.

Всеобщее ликование разделяли и известные уже тогда братья Василий и Платон Ипполитовы, Никита Найденов и зреющая смена с катка «Девичье поле» Яков Мельников, Григорий Кушин.

Николай Иванович Седов был среди них патриархом, чемпионом Москвы и России более ранних лет, любимцем всей ребятни нашего района, проживавшей на Грузинском валу, вблизи Трындинского переулка. Знакомы с ним были и отец с дядей Митей. Отсюда и побежденный «егерь»…

Однако, как я уже говорил, мое воображение пленил Платон. Он выступал в шелковом золотистом трико и маленькой белой шапочке, как у ученого или врача – лодочкой. Отточенным мастерством Василия выходили на динамовский лед любоваться чемпионы мира Микаэль Стаксруд, Ганс Энгнестанген и Ивар Баллангруд, когда он уже в разряде ветерана выступал на международных соревнованиях. Неукротимой мощью своего бега Яков Мельников в тот же день на дистанции 10 000 метров в паре с чемпионом мира Стаксрудом заставил впасть в состояние массовой истерии 30 000 зрителей, наблюдавших, как москвич сокращает расстояние, находясь, казалось бы, в безнадежном положении, и вырывает победу. Никита Найденов поражал любителей скоростного бега, пробегая всю десятикилометровую дистанцию «с руками», то есть делая в своем устремлении к победе то, что под силу делать только спринтерам на пятисотметровке. Но меня все же именно Платон Ипполитов, как никто, приводил в восторженное состояние своим непостижимо легким бегом, я бы сказал, музыкально выверенным ритмом движений на поворотах, артистичностью пластики при прохождении прямой. Платон Афанасьевич Ипполитов бежал настолько без видимого утруждения, что его неудачи вызывали у меня недоумение: почему же проиграл, вроде бы и не устал совсем?

Братья Василий и Платон были выдающимися спортсменами. Помимо множества рекордов, установленных ими на коньках, и высоких титулов чемпионов, завоеванных на ледяных дорожках, им принадлежали и рекорды и звания чемпионов страны в велосипедном спорте. Старший, Василий, больше отличался в спринте и великолепно лидировал на мотоцикле в заездах для стайеров-велосипедистов. Платон в гонках за лидером на длинные дистанции был выдающимся трековым бойцом.

Василий никогда не лидировал Платону. Спортивная конкуренция лишила братьев духа доброй воли в отношениях друг с другом. Одинаковые по своим спортивным достоинствам, они оказались совершенно несовместимы в быту. Тем более не прекращалась бескомпромиссная борьба на ледяной дорожке. Не надо подсчитывать, кто из них больше сделал в спорте. Славы их на стадионах и треках и не прибавить и не убавить. И в зрелом возрасте они не покинули спорт. Василий имел золотые руки. Все хоккеисты приклепывали коньки у него. Меняли спицы и выправляли восьмерки на своих стальных конях велосипедисты тоже у него.

Платон уверенно держал в своей руке перо спортивного журналиста. Когда я стал постарше, у меня с обоими братьями установились очень теплые отношения. Разница в возрасте совсем не была помехой. Однако одновременно с обоими в компании быть не пришлось. Но ведь вот что странно. В общении один очень напоминал другого. Та же жизнерадостность, тот же юмор, тот же прагматический склад ума.

– Василий Афанасьевич, – спрашиваю, – почему не выступаете давно?

– Призов не дают, – отвечает.

– Так уж и призы обязательно давать.

– Ну, пусть платят по рублю за метр.

– Чересчур дорого, – не сдерживая смеха, возражаю я.

– Ну, п-п-по полтиннику, – тоже со смехом резюмирует Василий Афанасьевич. А между тем выцеливает, щуря глаз, правильную посадку конька к ботинку, приставив задник лезвия к переносице. А молоток так и всаживает заклепку за заклепкой в металлическую подошву. Разговор происходит в его мастерской, на Ленинградском шоссе.

– Ну, как там писарь поживает? – полюбопытствует Василий, отдавая коньки.

А «писарь» Платон тоже работал не покладая рук. Он был одаренный журналист. Его статьи, обозрения читались с интересом, потому что он понимал, о чем писал.

– Шабашника видишь? – спросит при встрече Платон и рассмеется своей придумочке каким-то только ему свойственным манером, выдавливая через сомкнутые зубы – дзы-дзы-дзы!

Уже на закате их конькобежной карьеры жребий свел братьев в одну пару на дистанции 1500 метров. Любители скоростного бега на коньках на все лады разбирали шансы непримиримых конкурентов. У Василия эта дистанция была коронной. Именно на ней он продемонстрировал феноменальный финиш, когда в последний поворот вкатился по большой дорожке сзади легендарного Оскара Матиссена, непобедимого норвежца, обладателя мировых рекордов на всех четырех классических дистанциях. И все же закончил дистанцию впереди своего грозного соперника и стал чемпионом Европы. У Василия был и лучший результат на эту дистанцию – 2 мин. 22 сек., правда не считавшийся рекордом, так как был показан на катке в Норвегии. Тогда результаты, достигнутые за рубежом, как рекорды России не утверждались.

Любимой считал «полуторку» и Платон. У всех в памяти был незабываемый бег, когда на этой дистанции решалась судьба первенства России. Вели битву на льду Яков Мельников и Платон Ипполитов. Накануне воспитанник «Девички» Яков Мельников, еще не вошедший в зенит своей славы, вырвался вперед, одержав победы по двум дистанциям первого дня – на 500 и 5000 метров. Платон сделал все, что мог, для сохранения престижа. В ходе всей борьбы по дистанции он шел на пределе своих сил, но, как всегда, без видимого утруждения. Рядом непримиримо зло стремился к победе Мельников. Так и закончили эту беспримерную схватку два сильнейших конькобежца того времени «конек в конек» с всероссийским рекордом – 2 мин. 27,2 сек.

Дело не в том, что этот результат сегодня побьет перворазрядник. А в том неиссякаемом заряде энергии, в неистовом темпераменте, с которым вели борьбу два выдающихся спортсмена. Впоследствии я расспрашивал Платона Афанасьевича об этом беге.

– В глазах потемнело, но я сказал себе: умру, а не проиграю! И не проиграл, дзы… дзы… дзы, – рассмеялся он, довольный приятным воспоминанием.

Рассмеялся и я, и вот над чем: незадолго до этого мы с Яковом Федоровичем выступали в гостях у «Комсомольской правды». Делясь воспоминаниями об этом забеге, маститый чемпион говорил: «Неимоверно было тяжело, но я сказал себе: умру, а не проиграю. И не проиграл!»

Не знаю, давали ли себе клятву братья, стоящие на старте, когда их свел жребий в одну пару на 1500 метров, или не давали, но бой был жаркий, думается, лед плавился от полыхающей страсти, с которой стремились они вперед. Платон проиграл. Впервые ему изменил стиль: он казался уставшим. С достоинством проследовал младший брат в раздевалку, и только ему известно, что переживал он в эти минуты. Я у него об этом никогда не спрашивал.

Не раз и мне приходилось в сверхтрудные моменты футбольного матча шептать себе: «Умру, а не проиграю!» – и, выбив у противника в последний критический момент мяч, с удовлетворением отметить: «И не проиграл!»

Уроки прошлого трудно переоценить. Примеры лучших представителей старшего спортивного поколения – самое действенное средство психологической подготовки к соревнованиям молодежи, превосходный целительный бальзам на взволнованную предстартовой лихорадкой душу преемника.

Такое положение верно не только для спорта, оно применительно ко всей нашей жизни. Кто живет, тот соревнуется. Кто соревнуется, тот живет. Раз так, значит: да здравствует связь времен и поколений, сочетание опыта и молодости!

Так или примерно так можно сформулировать взгляд на жизнь во всех ее проявлениях, который сближал меня с Михаилом Михайловичем Яншиным на протяжении многих лет нашей дружбы.

Особой метой 1926 год отмечен в моей судьбе не только потому, что я стал чемпионом Москвы. В этом же году Художественный театр показал премьеру, вызвавшую широкий резонанс в общественных кругах столицы. Только и разговору было что о «Днях Турбиных». Фамилии главных исполнителей – Н. П. Хмелева, В. С. Соколовой, И. М. Кудрявцева, Б. Г. Добронравова, В. Я. Станицина, Е. В. Калужского, М. И. Прудкина, В. Л. Ершова – были у всех на устах. Прелесть пьесы во многом и заключалась в том, что в ней не было незначительных ролей, от самой малюсенькой – сотника, которого играл Малолетков, до главной – Алексея Турбина. И все они были выполнены актерски безукоризненно.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16