Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тихая гавань

ModernLib.Net / Современные любовные романы / Стил Даниэла / Тихая гавань - Чтение (Весь текст)
Автор: Стил Даниэла
Жанр: Современные любовные романы

 

 


Даниэла Стил

Тихая гавань

Тому,

который стал для меня и тихой гаванью, и бурными штормами,

с любовью и надеждой на то, что хорошие времена настанут

и ветер стихнет хотя бы ненадолго.

А также в благодарность за то, что он всегда с таким пониманием относился к моему творчеству.

А также ангелам

Рэнди, Бобу, Джил, Коди, Полу,

Тони, Юнис, Джейн и Джону.

С любовью, Даниэла Стил

Десница Божья

С неизменным трепетом,

благоговением,

страхом

мы встречаемся

с заблудшими душами,

забытыми и заледеневшими,

изломанными и презренными, и только случайно,

очень редко, чистыми.

Они высыпают на улицы,

у них все еще чистые волосы

и свежевыбритые лица,

но не проходит и месяца,

как мы становимся свидетелями разрушительного

действия времени, те же самые лица уже не узнать:

одежда их превратилась в лохмотья, и души их изорваны в клочья,

как их рубашки, как ботинки. Как их глаза…

И тогда я иду к мессе помолиться за них, прежде чем мы уйдем,

как матадоры, что выходят на арену,

никогда не зная, что сулит этот вечер:

восторженный прием или отчаяние, опасность или смерть, им или нам?

Моя безмолвная молитва

идет от самого сердца,

а затем мы уходим,

и смех звенит вокруг нас,

словно колокола,

а мы смотрим на лица,

на тела,

на глаза, которые разглядывают пас,

теперь они знают нас

они бегут,

и мы выскакиваем снова и снова,

волоча за собой тяжелые чемоданы,

чтобы купить им еще один день,

еще одну ночь под дождем,

еще один час… в холоде.

Я молилась за вас…

Где же вы были?

Я знала, что вы придете,

до нитки промокшие под дождем,

в рубашке, которая прилипла к телу,

их боль, их радость

смешаются с моими.

Мы – кибитки, переполненные надеждой так сильно что мы и сами не в состоянии этого понять, наши руки сплетаются, наши взгляды встречаются, Боже, благослови их, тихо поют голоса, пока сами они уходят, одна рука, одна нога,

один глаз,

один миг,

одна жизнь, которую они только на мгновение

разделяют

с нами

на этих улицах, а потом мы уходим, а они остаются,

навсегда остаются в нашей памяти:

девушка с лицом, сплошь покрытым струпьями,

одноногий юноша под моросящим дождем —

«то мать рыдала бы, увидев его, —

мужчина, низко опустивший голову, чтобы скрыть

слезы,

он слишком слаб, чтобы взять сумку

из наших рук,

а вслед за ним и другие,

напугавшие нас,

они следят,

пытаясь решить, что лучше: наброситься или остаться с другими, напасть или сказать спасибо, их глаза встречаются с моими, их руки касаются моей руки, их жизни сплетаются с нашими навечно, неизмеримо,

и вот наконец доверие становится нашей

связующей нитью,

их единственной надеждой,

единственным нашим укрытием,

и пока мы снова и снова

бросаем на них взгляд,

на землю опускается ночь,

их лицам нет конца,

кажущаяся безнадежность

прерывается лишь краткими мгновениями,

когда в них вспыхивает надежда

при виде сумки, полной теплой одежды,

продуктов,

где есть фонарик

или спальный мешок, колода карт или бинты,

тогда к ним ненадолго возвращаются достоинство

и человечность, которая сродни нашей,

и вот наконец появляется лицо, на котором глаза

выворачивают вам душу наизнанку,

при виде которых сердце ваше перестает биться,

они останавливают время,

раскалывая его вдребезги,

и вот уже мы разбиты так же, как и они,

и как все вокруг,

и теперь между нами больше нет разницы, мы едины,

и пока чьи-то глаза ищут моего взгляда,

я не знаю, позволит ли он

назвать его одним из нас

или сделает шаг вперед

и прикончит меня,

потому что надежда уже ушла

и ее не вернуть.

Зачем ты делаешь это?

Потому что люблю вас, хочу я сказать,

но не нахожу слов,

ведь я спрятала их в сумку

вместе с сердцем,

единственной своей надеждой и верой,

затолкав их среди всего остального,

и, конечно, самое ужасное лицо

ждет нас в конце,

после немногих радостных

и тех, что похожи на мертвецов,

что не в состоянии говорить,

но это последнее,

оно всегда мое,

то, что я принесу домой,

с собой в сердце,

на голове у него

терновый венец,

его лицо искажено,

он самый мерзкий

и самый испуганный из всех,

он стоит и смотрит на меня

неотступно,

его взгляд жжет меня,

но порой он становится пустым

и в то же время зловещим,

в нем вспыхивает отчаяние.

Я вижу, как он приближается,

он подходит все ближе и ближе,

я хочу бежать,

но не могу,

у меня нет ни сил, ни смелости сделать это. Я чувствую на своих губах вкус страха, и вот мы уже стоим лицом к лицу, смотрим друг другу в глаза, и каждый из нас видит ужас другого, как слезы, текущие по лицу, и тогда я понимаю, я вспоминаю,

как будто бы это мой последний шанс

коснуться Господа,

протянуть руку и почувствовать,

как Он дотронется до нее

в ответ,

как будто это последняя возможность для меня

доказать мою любовь к Нему,

разве могу я бежать?

Я остаюсь,

я припоминаю,

что Он является

в любом облике,

у Него множество лиц,

от Него может дурно пахнуть,

и в глазах может стоять угроза.

И я протягиваю вперед сумку,

вся моя храбрость куда-то улетучивается

я едва осмеливаюсь дышать,

помню только, зачем

я вышла в эту ночь

и кого хотела отыскать…

Мы стоим друг против друга,

мы одни,

мы равны,

между нами

бесшумной тенью проскользнула смерть, и вот наконец он берет сумку из моих рук, тихо шепчет «Боже, благослови» и уходит,

и когда мы возвращаемся домой,

молчаливые и торжествующие,

я снова понимаю,

что нас опять

коснулась десница Божья.

Пристанище

Некогда прерванная,

снова возродившаяся

мысль

о тебе —

место,

где я ищу пристанища,

твои рубцы, мои шрамы,

наследие тех, кто нас любил,

наши победы и поражения медленно

сливаются воедино,

наши жизни

соединяются,

греются в лучах зимнего

солнца,

я уже больше

не разбита на куски,

я наконец

становлюсь единым целым,

сверкающий сосуд

древней

красоты,

тайна жизни

больше не требует

разгадки,

и ты,

возлюбленный друг,

моя рука в твоей руке и мы сливаемся воедино, и жизнь

начинается снова,

песнь любви

и радости, которой нет

конца.

Глава 1

Стоял один из тех промозглых, туманных дней, которые в Северной Каролине только прикидываются летними. Ветер безжалостно стегал узкую полоску пляжа, словно мутовкой вздымая в воздух тучи песка. Девчушка в красных шортах и белой водолазке брела вдоль берега вместе с псом, который крутился возле самой воды, обнюхивая выброшенные на песок водоросли.

У девчушки были коротко стриженные рыжие волосы и глаза цвета янтаря. Припудренные песком волосы ее кудряшками спадали на лоб. На вид ей можно дать лет десять – двенадцать. Маленькая и грациозная, с длинными худенькими ножками, она смахивала на новорожденного жеребенка. Сновавший по берегу пес был крупным шоколадным Лабрадором. Девочка с собакой неторопливо двигалась к общественному пляжу. Из-за мерзкой погоды на берегу им не встретилось ни одной живой души. Но девочка, похоже, не замечала холода, а ее пес, тявкая время от времени на бурунчики песка, лихо закручиваемые ветром, тут же забывал о них и снова подбегал к воде. Завидев краба, он отскакивал и начинал лаять как бешеный, а малышка весело хохотала. Можно не сомневаться, что эти двое – лучшие друзья. Но в дружбе ребенка и собаки заключалось что-то такое, что невольно наводило на мысль об одиночестве, ставшем уже привычным, – как будто бродить тут вдвоем было им не впервой. Девочка с собакой долго еще брели по пляжу.

Иной раз, как и положено в июле, случались жаркие и погожие дни, однако нечасто. А потом берег снова тонул в тумане, и казалось, промозглые зимние холода вернулись вновь. Приглядевшись, можно было увидеть, как туман, придавив рыхлой массой волны, жадно облизывает арки Золотых Ворот. Иногда с берега виднелся и сам мост. Сейф-Харбор[1] находился всего в тридцати пяти минутах езды к северу от Сан-Франциско. Основную часть его занимала небольшая замкнутая община; огороженные забором домики поселка, цепочкой вытянувшись вдоль берега, прятались за песчаной дюной. Будка сторожа у ворот ясно говорила о том, что посторонним тут вряд ли будут рады. Даже попасть на берег можно только из домиков, преграждавших чужакам дорогу к воде. По другую сторону залива тянулся общественный пляж, а за ним – ряд обшарпанных коттеджей, настоящих хибар, тропинки от которых тоже вели к воде. В жаркие летние дни на общественном пляже яблоку негде было упасть. Однако чаще даже он пустовал, а уж на частных пляжах и вовсе редко кто появлялся.

Девочка дошла до того конца пляжа, где начинался ряд домов победнее, и тут взгляд ее наткнулся на мужчину. Он устроился на складном стульчике, на мольберте перед ним стояла незаконченная акварель. Малышка остановилась и принялась незаметно разглядывать мужчину, пока Лабрадор, взобравшись на дюну, с интересом обнюхивал кучку водорослей. Помявшись немного, девочка уселась на песок в некотором отдалении, робко наблюдая за художником. Он не заметил ее появления. А ей просто нравилось смотреть на него – что-то хорошо знакомое и привычное чувствовалось в том, как океанский ветер ерошит его коротко стриженные темные волосы. Девочка всегда с интересом наблюдала за людьми. Иной раз она часами смотрела на рыбаков, стараясь держаться незаметно, но не упуская ни единой мелочи. Вот и сейчас она сидела тихонько, как мышка, незаметно поглядывая на работу художника. Потом она вдруг увидела, что на холсте появились какие-то лодки, которых на самом деле не было. Вскоре пес, соскучившись, уселся возле нее. Девочка машинально погладила его по голове, переводя взгляд с рисунка на океан и обратно.

Потом она встала и сделала несколько робких, неуверенных шагов, устроившись у художника за спиной. Он по-прежнему не замечал ее присутствия, но зато теперь ей стало гораздо удобнее наблюдать, как он работает. Ей очень понравились цвета, которые он выбрал для своей акварели, а еще больше понравилось то, что он написал заход солнца. Псу между тем надоело сидеть, и он закрутился возле ног хозяйки, нетерпеливо ожидая команды. Девочка, поколебавшись немного, придвинулась ближе и встала так, чтобы художник смог ее увидеть. Тут вдруг собака прыгнула вперед, и мужчина вздрогнул от неожиданности. Только теперь, подняв глаза, он заметил стоявшую возле него девочку. Окинув малышку удивленным взглядом, он молча вернулся к своей акварели. Спустя полчаса, повернувшись, чтобы промыть кисть в стакане с водой, он снова поднял голову и поразился, что она все так же стоит возле него и наблюдает за его работой.

Оба немного растерялись, явно не зная, что сказать. Робко переступив с ноги на ногу, девочка наконец присела на песок и продолжала смотреть. Ветер немного стих, и сразу стало теплее. Как и девочка, мужчина тоже был одет в водолазку. На нем были еще джинсы и башмаки на толстой подошве, изрядно поношенные. Загорелое и обветренное лицо говорило о том, что он много времени проводит на свежем воздухе. Пока он работал, девочка не отрывала глаз от его рук, решив про себя, что они ей нравятся. На первый взгляд мужчине было примерно столько же лет, сколько и ее отцу, – стало быть, чуть больше сорока. Он повернулся посмотреть, тут ли она, и глаза их встретились. Ни он, ни она не улыбнулись. Ему уже много лет не доводилось разговаривать с детьми.

– Любишь рисовать?

Скорее всего это единственная причина, по которой она сидит здесь столько времени, – ничего другого ему и в голову не пришло. Иначе бы ей давно уже надоело. На самом же деле девочке просто нравилось чувствовать чье-то присутствие рядом. А художник к тому же казался достаточно добродушным.

– Иногда, – осторожно ответила она.

Как-никак мужчина был незнакомым, а малышка хорошо помнила, что мать строго-настрого запрещала ей разговаривать с незнакомыми людьми.

– А что ты любишь рисовать? – поинтересовался он, споласкивая кисть и не поднимая на девочку глаз.

У мужчины было приятное, словно вырезанное из дерева лицо и подбородок с ямочкой. От него исходило ощущение спокойной силы – может быть, из-за широких плеч. И хотя он сидел на стульчике, было видно, что у него длинные ноги и он очень высокий.

– Я люблю рисовать свою собаку. А зачем вы нарисовали лодки, ведь их тут нет?

На лице мужчины вспыхнула улыбка. Теперь он повернулся к ней, и глаза их встретились.

– Я их выдумал. Может, тоже хочешь порисовать? – Догадавшись, что девочка не собирается уходить, он протянул ей еще один мольберт, поменьше, и карандаш.

Помявшись в нерешительности, девочка встала, подошла к нему и взяла мольберт.

– Можно, я нарисую собаку? – Ее личико приняло трогательно-серьезное выражение.

Малышка была явно польщена, а предложенные ей карандаш и бумагу скорее всего расценила как огромную честь.

– Конечно. Можешь рисовать все, что тебе хочется. Ни ей, ни ему и в голову не пришло представиться. Усевшись рядышком на песке, оба погрузились в рисование.

– А как зовут твоего пса? – полюбопытствовал художник, когда гонявшийся за чайками Лабрадор пробежал мимо них, в очередной раз осыпав обоих песком.

– Мусс, – коротко бросила девочка, не отрывая глаз от рисунка.

– Да? Почти как мышонка. Но мне нравится, – сказал мужчина. Подправив что-то в своей акварели, он придирчиво оглядел рисунок и недовольно скривился.

– Мусс – это такой французский десерт, – поправила девочка. – Его делают из шоколада.

– Ну, на сегодня все. Думаю, пойдет, – пробормотал мужчина, и насупленное лицо его прояснилось.

Он почти закончил. Было уже около четырех, а он сидел тут чуть ли не с утра.

– А ты говоришь по-французски? – спохватился он – скорее просто чтобы что-то сказать, а вовсе не потому, что его это в самом деле интересовало. И страшно удивился, когда малышка кивнула.

Прошло уже много лет, с тех пор как ему доводилось разговаривать с детьми ее возраста, и сейчас мужчина чувствовал себя немного неловко. Однако в молчании девчушки чувствовалось какое-то непонятное ему упорство. Украдкой поглядывая на нее, он вдруг заметил, что, если не считать копны рыжих волос, девочка очень похожа на его дочку. Правда, Ванесса светловолосая, однако в манере вести себя у них много общего. Мужчине внезапно показалось, что перед ним Ванесса.

– Моя мама – француженка, – добавила девочка, придирчиво разглядывая свой рисунок. Ей опять не удались задние лапы – впрочем, как всегда, когда она пыталась нарисовать Мусса.

– Дай-ка взглянуть, – заметив, что она чем-то недовольна, предложил мужчина и протянул руку к рисунку.

– Никогда у меня толком не получается задняя часть, – вздохнула она, протянув ему свой листок.

Со стороны они напоминали учителя с ученицей, словно любовь к рисованию связала их невидимой нитью. Как ни странно, в присутствии незнакомого мужчины девочка чувствовала себя на редкость уютно.

– Сейчас покажу… если позволишь, конечно, – спохватился мужчина.

Девочка кивнула. Несколькими уверенными штрихами он мгновенно исправил рисунок. Впрочем, набросок и без его исправлений оказался на удивление хорош.

– У тебя здорово получилось, – похвалил он, протянув малышке лист, и принялся убирать мольберт и краски.

– Спасибо, что исправили. Почему-то это место у меня никогда не выходит…

– Ну, в следующий раз обязательно получится, – пробормотал он, складывая вещи.

Заметно похолодало, однако, похоже, ни один из них этого не заметил.

– Вы уже уходите? – Девочка явно расстроилась.

Обернувшись, он взглянул ей в глаза и вдруг почувствовал, как она одинока. Во всем ее облике было что-то невероятно трогательное… и еще что-то, от чего сердце у него вдруг сжалось.

– Уже поздно. – Туман над водой заметно сгустился. – Ты здесь живешь или просто приехала ненадолго?

– Я приехала на лето, – равнодушно объяснила девочка. И робко улыбнулась.

Мужчина почувствовал что-то неладное. Девочка свалилась ему словно снег на голову, однако он чувствовал, что не может просто так взять и уйти, будто между ними протянулась незримая, но прочная нить.

– Твой дом там, за забором, да? – Ему вдруг пришло в голову, что скорее всего она явилась оттуда.

Девочка кивнула.

– А вы живете здесь? – в свою очередь, спросила она. Мужчина указал на один из коттеджей у них за спиной.

– Вы художник?

– Можно и так сказать. Впрочем, как и ты, – улыбнулся он, кивнув на рисунок с изображением собаки, который девочка крепко сжимала в руке. Ни одному из них не хотелось уходить, однако оба понимали, что уже пора. Девочка знала, что должна вернуться домой, до того как появится мать, если, конечно, не хочет неприятностей. Ей удалось незаметно улизнуть из дома, поскольку приходящая няня только и делала, что часами болтала по телефону со своим дружком. Впрочем, она нисколько не возражала, даже если малышка часами пропадала на берегу, вернее – просто не замечала ее отсутствия, до тех пор пока вернувшаяся мать не начинала сама искать девочку.

– Мой папа тоже любил рисовать.

Мужчина заметил это «любил», но не понял, что оно означает: то ли он перестал рисовать, то ли попросту не живет с дочерью. Скорее всего последнее, решил он. Уж очень бросалось в глаза, как кроха изголодалась по любви и вниманию. Все это слишком хорошо знакомо ему, и не понаслышке.

– Так он художник?

– Нет, он инженер. Изобретает всякие разные вещи. – И вдруг, вздохнув, девочка с грустью посмотрела ему в глаза. – Наверное, мне и вправду пора домой.

Словно услышав ее, возле них появился пес и уселся рядом со своей маленькой хозяйкой.

– Может, как-нибудь увидимся.

Было только начало июля, до конца лета еще не скоро. Странно, однако, что он не видел ее раньше. Скорее всего она просто сюда не ходила, ведь для такой крохи она зашла достаточно далеко.

– Спасибо, что позволили мне порисовать с вами, – вежливо поблагодарила она. На губах ее мелькнуло какое-то подобие улыбки, однако глаза по-прежнему оставались тоскливыми, и у мужчины вновь защекотало в носу.

– Мне тоже было очень приятно, – искренне ответил он. И вдруг, повинуясь безотчетному импульсу, неловко протянул ей руку. – Кстати, меня зовут Мэтью Боулз.

Девчушка с самым серьезным видом пожала протянутую руку, и он опять поразился ее неожиданной взрослости и церемонным манерам. Малышка была забавная, и он нисколько не жалел, что встретил ее.

– А меня – Пип Макензи.

– Пип? Какое интересное имя! Наверное, сокращенно, да?

– Да, – хихикнула девочка, и вся серьезность разом слетела с нее. – На самом-то деле меня зовут Филиппа. Терпеть не могу это имя. Меня так назвали в честь бабушки. Разве это не ужасно?

Ее личико уморительно сморщилось, и мужчина улыбнулся. Перед ней просто невозможно устоять! Благодаря копне рыжих волос и вздернутому носику, густо усыпанному веснушками, девчушка напоминала шаловливого лесного эльфа. Как странно, подумал мужчина, ему всегда казалось, что он не особенно любит детей. Во всяком случае, раньше он старался держаться от них подальше. Но эта девочка была особенной. Во всем ее облике чувствовалось что-то загадочное.

– Правда? А мне нравится! Филиппа… Ну, остается надеяться, что в один прекрасный день оно понравится и тебе.

– Вот уж не думаю. Дурацкое имя! Пип куда лучше.

– Ну что ж, постараюсь запомнить. На тот случай, если мы снова увидимся, – улыбнувшись, кивнул мужчина.

– Ага. Я обязательно приду сюда снова, как только мама опять уедет в город. Может быть, даже во вторник.

Неясное подозрение мелькнуло у него в голове, когда он услышал ее слова. Что-то подсказывало мужчине, что малышка наверняка убегает сюда без спроса. Что ж, хорошо хоть берет с собой собаку, подумал он. Сам не зная почему, он внезапно почувствовал себя ответственным за крохотное существо.

Сложив стульчик, мужчина поднял с песка коробку, в которой держал краски, сунул мольберт под мышку и повернулся к девочке. Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза.

– Еще раз большое спасибо, мистер Боулз.

– Мэтт. И тебе спасибо – за то, что пришла. До свидания, Пип, – с какой-то непонятной грустью ответил он.

– До свидания.

Девчушка помахала ему рукой и полетела по берегу – точь-в-точь как гонимый ветром листок, подумал он. За ней с лаем мчался Мусс.

Мужчина еще долго молча смотрел ей вслед, гадая, увидятся ли они снова и почему, черт возьми, это так волнует его. В конце концов, она всего лишь ребенок. Потом он повернулся, вскарабкался на дюну и, спрятав лицо от ветра, побрел к своему изрядно потрепанному непогодой коттеджу. Дверь он отродясь не запирал. Войдя на кухню, обвел взглядом вещи и вдруг снова почувствовал знакомую щемящую боль, от которой он уже успел отвыкнуть и отнюдь не горел желанием испытать ее снова. В конце концов, от детей одни неприятности, напомнил он себе, налив стакан вина. Не успеешь оглянуться, как они уже залезли тебе в душу, словно заноза. А выдрать их можно только с кровью. Внезапно он заколебался, подозревая, что не все так просто. Ему снова вспомнилась девочка. Было в ней что-то особенное…

Глаза мужчины остановились на детском портрете его дочери Ванессы, который Он сам написал много лет назад. Девочка на нем до странности напоминала ему Пип. Тогда ей тоже было лет десять – двенадцать. Постаравшись выкинуть мысль о дочери из головы, мужчина перебрался в гостиную и, усевшись в старое кожаное кресло, принялся отрешенно вглядываться в туман за окном. Но как он ни старался, перед его мысленным взором вновь появились глаза цвета янтаря под шапкой рыжих волос и сплошь усыпанный веснушками нос.

Глава 2

Офелия Макензи одолела последний крутой поворот, и ее пикап неторопливо покатился через крохотный городок Сейф-Харбор. Собственно, даже не городок, а поселок – два крошечных ресторанчика, книжный магазин, еще один, который торговал товарами для курортников, бакалейная лавка да художественная галерея. Денек для нее выдался нелегкий. Офелия всякий раз заставляла себя ездить в город на групповые занятия и была вынуждена признать, что польза от них все-таки есть. Она ходила туда с мая, и впереди еще оставались два месяца. Офелия даже согласилась ходить на занятия все лето – именно по этой причине ей приходилось оставлять Пип с дочерью соседки. Шестнадцатилетней Эми нравилось сидеть с детьми – во всяком случае, так она говорила, – к тому же девушке явно не хватало карманных денег. А Офелии позарез нужна была няня, да и Пип, казалось, ничего не имела против Эми. Так что всех в общем-то устраивало сложившееся положение, только вот саму Офелию безумно раздражала необходимость дважды в неделю ездить в город, хотя поездка отнимала не больше получаса, ну, от силы минут сорок. А сама дорога, если не считать, конечно, кошмарных «серпантинов» вдоль берега, обычно даже доставляла ей удовольствие. Вид океана успокаивал ее. Но сегодня она устала. Безумно выматывала необходимость выслушивать всех остальных, да и собственные проблемы тревожили ее ничуть не меньше, чем в октябре. Но сейчас она по крайней мере не одна, теперь ей хотя бы было с кем поговорить. Взваливать на плечи Пип свои беды ей не хотелось. Малышке всего одиннадцать, так что было бы несправедливо жаловаться ей на трудности жизни.

Офелия медленно ехала через город. Вскоре она снова свернула налево – на дорогу, которая вела в ту самую, обнесенную забором часть Сейф-Харбора. Здесь редко кто ездил. Офелия же сворачивала сюда почти машинально. Вот и сейчас она свернула, успев только подумать, до чего же правильно сделала, решив провести лето именно здесь. Она отчаянно нуждалась в покое, а тут как раз хватало… покоя, одиночества, тишины. Длинная песчаная коса представлялась бесконечной, выбеленный солнцем песок в холодные дни смахивал на снег, а в жару казался раскаленным добела.

Ни туман, ни промозглая сырость не раздражали Офелию. Иной раз это даже соответствовало ее настроению куда больше, чем яркое солнце и голубое небо, о которых обычно мечтает каждый, попав на море. Бывали дни, когда она вообще не выходила из дома. Либо часами дремала в постели, либо забивалась в утолок гостиной, делая вид, что читает, а на самом деле переносилась мысленно в другое время – в другую жизнь, где все было совсем иначе. До октября. С тех пор прошло девять месяцев, а ей казалось – целая вечность.

Офелия не торопясь проехала через ворота. Сторож, выглянув из будки, махнул ей рукой, и она приветливо кивнула в ответ. С легким вздохом Офелия поехала дальше, осторожно перебираясь через «лежачих полицейских». По улице сновали мальчишки на велосипедах, бегали собаки, однако прохожих встречалось на удивление мало. Сейф-Харбор был одним из тех городков, в которых все жители знают друг друга в лицо, однако предпочитают держаться особняком. Они с дочерью прожили здесь уже почти месяц, но так ни с кем толком и не познакомились. Впрочем, Офелия не особенно расстраивалась из-за этого. Свернув к дому и выключив зажигание, она немного посидела, наслаждаясь тишиной, слишком усталая, чтобы пошевелиться. Ей ничего не хотелось: ни видеть дочь, ни готовить ужин, но Офелия понимала, что ожидавших ее дел не избежать. Достаточно только подумать о них, чтобы плечи ее ссутулились от бесконечной усталости, когда все тело наливается свинцом и не хватает сил даже причесаться или снять трубку телефона.

Вот и сейчас на нее навалилось такое чувство, что жизнь ее кончена. Офелия ощутила себя старухой, хотя на самом деле ей только недавно исполнилось сорок два, а с виду нельзя было дать и тридцати. Длинные светлые волосы мягко вились по плечам, а такие же, как и у дочери, глаза напоминали по цвету выдержанный коньяк. Сложением они тоже были похожи – обе изящные и миниатюрные, словно дрезденские статуэтки.

Еще в школе Офелия много занималась танцами. У совсем еще маленькой Пип она пыталась пробудить интерес к балету, но скоро убедилась, что все ее усилия тщетны. Пип ненавидела танцы, бесконечные упражнения считала нудными и утомительными, а других девочек, готовых часами стоять у станка, – просто дурами. Лично ее эти пируэты, вращения и прыжки не интересовали ни в малейшей степени. В конце концов Офелия сдалась и позволила Пип заниматься, чем ей хочется. Сначала девочка до безумия увлеклась верховой ездой и почти целый год не вылезала из конюшни. Потом занялась лепкой. Но большую часть времени Пип предпочитала рисовать, причем всегда в одиночестве.

Казалось, Пип только рада, когда ее оставляют в покое и она может без помех уткнуться носом в книжку или возиться с Муссом. В какой-то степени она пошла в мать. Насколько Офелия помнила себя, она тоже была довольно замкнутым ребенком. Правда, иногда ей казалось, что не следует все-таки полностью предоставлять девочку самой себе. Однако Пип, похоже, ничуть не возражала. Она всегда умела себя занять – даже сейчас, когда мать почти не обращала на нее внимания, она никогда не скучала. Кто-то, вероятно, решил бы даже, что Пип безразлично отношение матери. Офелия же чувствовала себя виноватой от того, что они с дочерью так отдалились друг от друга, и часто каялась, сидя на занятиях. Но у Офелии просто не оставалось сил справиться с овладевшим ею оцепенением. Все изменилось, уныло думала она, и ничего уже не вернешь.

Сунув ключи в сумочку, Офелия вышла из машины и захлопнула за собой дверцу, даже не позаботившись запереть ее – впрочем, особой нужды в этом не было. Войдя в дом, она обнаружила, что Эми с озабоченным видом загружает тарелки в посудомоечную машину – как и всегда, когда Офелия возвращалась домой. Обычно такое рвение означало, что она весь день била баклуши и только в последние минуты кидалась к плите или к мойке, изображая активную работу по хозяйству. Вообще говоря, особых дел у нее не было – дом, большой, светлый, обставленный современной мебелью, и без того сиял чистотой. Двери из легкого светлого дерева казались невесомыми, а огромные, от пола до потолка, окна открывали великолепный вид на океан. Вдоль дома тянулась узкая веранда, уставленная плетеной мебелью. Дом оказался как раз таким, как она хотела, – мирным, красивым и к тому же не требовавшим особых забот.

– Привет, Эми. А где Пип? – спросила Офелия.

Глаза у нее были усталые. В произношении почти совсем не замечался французский акцент, разве что говорила она медленно и слегка нараспев. Только когда она была измотана до смерти или чем-то подавлена, случайно вырвавшееся слово или интонация выдавали ее происхождение.

– Понятия не имею, – с озадаченным видом бросила девушка, смешавшись.

Такое повторялось почти каждый раз. Эми никогда не, знала, где Пип. В голове Офелии вновь мелькнуло подозрение, что Эми весь день напролет проболтала по телефону со своим приятелем. Офелия почувствовала, что начинает злиться. В конце концов, нельзя же оставлять такую малышку одну, особенно когда океан в двух шагах от дома. Ее всегда терзали страхи, что с девочкой может случиться беда.

– Скорее всего у себя в комнате, читает. Во всяком случае, в последний раз я ее видела там, – дернув плечиком, предположила Эми.

Сказать по правде, Пип улизнула из комнаты еще утром. Офелия заглянула туда, но комната оказалась пустой. Как раз в это время Пип сломя голову неслась к дому, а за ней огромными прыжками мчался Мусс.

– Она что – снова бегала по берегу? – спросила Офелия, вернувшись на кухню.

Лицо у нее исказилось тревогой. Впрочем, нервы у нее вообще были на пределе еще с октября. Пожав плечами, Эми включила посудомоечную машину и собралась уходить. Судя по всему, ее нисколько не волновало, где сейчас ее подопечная. Эми просто обладала беспечностью, свойственной молодости. Но Офелия уже получила жестокий урок и хорошо усвоила, что жизнь порой бывает беспощадна.

– Нет, не думаю. А если и так, она мне ничего не сказала.

Лицо Эми оставалось безмятежно-спокойным. А вот Офелия буквально места себе не находила от тревоги, хотя и знала, что за высоким забором им нечего бояться. В общем-то так оно и было, но Офелия все равно беспокоилась, что Эми позволяет Пип без присмотра бродить где придется. И если девочка упадет и расшибется, если угодит под машину, она, ее мать, даже не сразу узнает о происшествии. Она сто раз просила Пип предупреждать Эми о том, что уходит, но и та и другая упорно пропускали ее слова мимо ушей.

– Так до вторника! – беззаботно бросила Эми, прежде чем выпорхнуть за дверь.

Офелия, сбросив сандалии, вышла на веранду и с встревоженным видом принялась оглядывать берег. Картины одна другой страшнее, сменяя друг друга, вставали у нее перед глазами. Как ни странно, более простые объяснения почему-то не приходили ей в голову. Время уже близилось к шести, и к тому же заметно похолодало. Не прошло и минуты, как она увидела дочь. Пип стремглав неслась к дому, держа в руках нечто, напоминающее белый флаг. Только поднявшись на дюну, Офелия сообразила, что у нее в руках лист бумаги. Чувствуя неимоверное облегчение, она бросилась навстречу дочери и помахала ей рукой. Запыхавшись от быстрого бега, Пип только молча улыбалась ей, а довольный Мусс кружил вокруг них, заливаясь громким лаем. По лицу матери Пип догадалась, что та вне себя от беспокойства.

– Где ты была? – нахмурившись, торопливо спросила Офелия.

Она бы с радостью придушила Эми. Просто хоть кол на голове теши, сердито подумала она. Увы, она не знала здесь никого, кем бы можно было заменить Эми. А оставить Пип совсем одну она не могла.

– Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вон дотуда, – девочка указала в сторону общественного пляжа, – но обратно оказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся за чайками.

Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип была такая милая – сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелия вспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани. Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именно поэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой – пусть она увидит все собственными глазами.

– А это что? – полюбопытствовала Офелия, бросив взгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.

– Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, как правильно рисовать ему задние лапы.

Пип благоразумно умолчала, каким образом она этому научилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли матери понравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила с незнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ей никакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегда запретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет, насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшего значения, что сама Пип даже не подозревает об этом.

– А он тебе позировал? Вот чудеса! – На губах Офелии появилась слабая улыбка.

Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, стало заметно, что прежде она слыла настоящей красавицей – прекрасно вылепленное, с правильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка и глаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеялась редко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая в собственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнему безумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом для общения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ей требовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобы разговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась к себе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходила в свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.

– Я отыскала для тебя пару раковин, – пробормотала Пип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. – А еще мне попался морской еж, но он оказался дохлый.

– Так почти всегда и бывает, – кивнула Офелия. Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже не поцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери. Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любила одиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на нее как две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление, что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила и разговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. И хотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все в ней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим, ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.

Для ребенка ее возраста за последние девять месяцев Пип очень повзрослела. В свои одиннадцать лет она стала намного умнее и проницательнее, чем ее сверстницы. К тому же она интуитивно верно судила о людях, в особенности когда речь шла о ее матери.

– Ты проголодалась? – спросила Офелия, и в глазах ее снова мелькнуло беспокойство.

Приготовление ужина превратилось для нее в пытку; при одной только мысли об этом ей казалось, что она умирает. Мучительнее, чем стоять у плиты, оставалась только необходимость есть. Есть ей не хотелось вообще – Офелия практически забыла, что такое голод. За девять месяцев мать с дочерью сильно похудели; совместные ужины, когда ни та ни другая не могли заставить себя проглотить хотя бы кусок, сводили с ума обеих.

– Пока нет. Хочешь, я сделаю на вечер пиццу? – предложила Пип.

Когда-то они обе обожали пиццу. Но теперь Офелия, казалось, даже не замечала, что пиццу почти целиком съедает Пип.

– Может быть, – рассеянно ответила Офелия. – Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь еще…

Все последние дни они каждый вечер ели на ужин пиццу. Морозилка была завалена ею. Но ради чего возиться с готовкой, если есть все равно не хочется? Так уж лучше пусть будет пицца – ее по крайней мере готовить несложно.

– Я еще не хочу есть, – равнодушно отозвалась Пип.

Разговор такого типа с завидной регулярностью происходил каждый вечер. Иной раз Офелия все-таки жарила цыпленка или делала салат, но еда оставалась почти нетронутой, ведь им обеим приходилось заставлять себя есть. В результате Пип питалась бутербродами с арахисовым маслом да еще пиццей. А сама Офелия почти ничего не ела.

Поднявшись в спальню, Офелия прилегла. Пип тоже отправилась к себе. Поставив портрет Мусса на столик у постели, она прислонила плотный картон к ночнику и снова залюбовалась рисунком. И тут же вспомнила о Мэтью. Скорее бы наступил вторник – тогда бы она снова увидела его! Мэтью ей понравился. А уж после того как он поправил ее рисунок, Пип просто влюбилась в него. Да и рисунок теперь совсем не узнать – на нем Мусс выглядел в точности как настоящий пес, а не какая-то чудовищная помесь собаки и кролика, как было до сих пор. Да, наверное, Мэтью – настоящий художник.

Стало уже совсем темно, когда Пип внезапно проскользнула в спальню к матери. Она пришла, чтобы позвать ее ужинать, но обнаружила, что Офелия уже крепко спит. Она лежала так тихо, что на мгновение Пип не на шутку перепугалась. Она наклонилась над матерью и только тогда услышала ее дыхание. Вздохнув, Пип укрыла ее одеялом, лежавшим в изножье постели. Офелия вечно мерзла – может быть, из-за того, что за последние месяцы совсем исхудала, а может, из-за горя. Теперь она почти постоянно спала.

Пип на цыпочках вернулась на кухню, открыла морозилку и принялась задумчиво разглядывать ее содержимое. Сегодня ей вдруг почему-то не захотелось делать пиццу. Впрочем, в любом случае больше одного куска ей все равно не осилить. Вместо пиццы она сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и уселась с ним перед телевизором. Мусс устроился у ее ног. После их долгой прогулки по берегу пес устал. Он мирно похрапывал на ковре и проснулся, только когда Пип, выключив везде свет, поднялась, чтобы отправиться в спальню. Почистив на ночь зубы, девочка влезла в пижаму, забралась в постель и потушила свет. Ей снова вспомнился Мэтью Боулз. Пип старалась не думать о том, насколько изменилась ее жизнь за последнее время. Не прошло и нескольких минут, как девочка провалилась в сон. А Офелия обычно спала мертвым сном до самого утра.

Глава 3

В среду выдался один из тех жарких, солнечных дней, которыми лето нечасто балует Сейф-Харбор и которых все его обитатели ждут, чтобы всласть понежиться на песке. Когда Пип проснулась и прямо в пижаме, босиком прошлепала на кухню, солнце уже припекало вовсю. Офелия сидела за столом, держа в руках чашку кофе, и вид у нее был измученный. Стояло раннее утро, но она все равно чувствовала себя усталой.

Так теперь было всегда – стоило Офелии открыть глаза, как действительность тугой удавкой захлестывала ей горло. Только самое первое мгновение, пока еще не успевали нахлынуть воспоминания, она оставалась безмятежно-счастливой, но такое состояние длилось недолго, и Офелия вновь погружалась в пучину тоски. В измученном мозгу вспыхивало неясное воспоминание о какой-то страшной трагедии… а потом снова все заволакивала пелена. К тому времени как она сползала с постели, Офелия чувствовала себя как выжатый лимон. По утрам, как правило, всегда приходилось особенно тяжело.

– Хорошо спала? – вежливо поинтересовалась Пип, налив себе апельсинового сока и сунув ломтик хлеба в тостер. Сделать еще один тост для матери ей и в голову не пришло. Она отлично знала, что та откажется – мать вообще редко что-то ела, а уж за завтраком тем более.

Офелия не ответила. Говорить было не о чем.

– Прости, что уснула. Ты поужинала? – В глазах ее снова метнулась тревога.

Офелия сознавала, как мало внимания она уделяет дочери, но была бессильна что-либо изменить. Ей на мгновение стало стыдно, но потом Офелия опять впала в привычное оцепенение. Пип молча кивнула. Ей даже нравилось готовить себе ужин. Впрочем, теперь это случалось все чаще и чаще, чуть ли не всегда. Жевать бутерброд перед телевизором предпочтительнее, чем пропихивать в себя кусок за куском в гробовом молчании. Зимой все-таки легче: школа, уроки и все такое – отличный предлог, чтобы поскорее удрать из-за стола.

Ломтик хлеба с громким хлопком выпрыгнул из тостера. Подхватив его; Пип намазала хлеб маслом и поспешно сжевала, решив, что обойдется без тарелки. Да и зачем она, решила Пип, если крошки все равно подберет Мусс? Не пес, а пылесос, хмыкнула она.

Покончив с завтраком, она вышла на веранду и уселась в шезлонг. Через пару минут к ней присоединилась Офелия.

– Андреа предупредила, что приедет вместе с малышом.

Личико Пип просияло от радости. Она души не чаяла в Уилли. Сынишке Андреа было три месяца, и он выглядел живым крохотным символом мужества и независимости своей матери. Андреа было сорок четыре, когда она, придя к мысли, что уже никогда не встретит своего принца, махнула рукой на все мечты о семейной жизни и благодаря искусственному осеменению родила сына – очаровательного темноволосого малыша с голубыми глазами. Его крестной матерью была Офелия, так же как в свое время Андреа – крестной матерью Пип.

Они с Андреа стали подругами еще восемнадцать лет назад, когда Офелия вместе с мужем впервые приехала в Калифорнию из Кеймбриджа, штат Массачусетс. Они прожили там два года, пока Тед учился в Гарварде. Уже тогда никто не сомневался, что его ждет слава. Блестяще одаренный, стеснительный и немного нескладный, неразговорчивый, в глубине души он оставался мягким и очень добрым человеком. Жизнь немало побила его, и со временем Тед ожесточился. Им с Офелией пришлось пережить нелегкие времена, они не раз сидели без денег. Однако в последние пять лет счастье наконец повернулось к ним лицом. Два последних изобретения Теда получили всеобщее признание, и дела его пошли на лад. Однако удары судьбы оставили на нем свой след, и Тед уже не был прежним открытым и мягким человеком.

Он, как и раньше, любил Офелию и был привязан к семье, и оба это знали, но теперь Тед с головой по грузился в работу, забыв обо всем, кроме своих проектов. Вскоре удача вновь улыбнулась ему – тысячи больших и малых его изобретений в области энергетики запатентовали и вскоре продали. Слава, деньги, всеобщее признание посыпались как из рога изобилия. Тед стал одним из тех, кому посчастливилось отыскать клад на другом конце радуги, вот только о самой радуге он забыл, пока искал свое золото. Теперь для него не существовало ничего, кроме его работы, она заменила ему весь мир, где уже не оставалось места ни для жены, ни для детей.

Словом, Тед обладал всеми пороками гения. Но Офелия по-прежнему любила его. Со всеми его достоинствами и недостатками Тед оставался для нее единственным мужчиной в целом мире, их обоих тянуло друг к другу. В один прекрасный день она сказала Андреа:

– Держу пари на что угодно, что миссис Бетховен в свое время приходилось не легче.

Вспыльчивый и раздражительный, Тед иной раз походил на медведя, которого потревожили во время спячки. Офелия никогда не обижалась на мужа, терпеливо снося его эгоизм и нетерпимость, однако втайне горевала, вспоминая времена, когда у них было меньше денег, зато куда больше любви и нежности. К тому же оба знали, что перелом в их отношениях произошел с появлением Чеда.

Проблемы с сыном в корне изменили характер отца. По собственной воле отказавшись от мальчика, он тем самым отделился и от его матери. Проблемы начались с первых лет рождения сына. Шли годы. После бесконечных мучений врачи поставили мальчику страшный диагноз – функционально-депрессивный психоз. Ему тогда исполнилось четырнадцать лет. К этому времени – ради собственного душевного спокойствия – Тед полностью устранился от сына, и все заботы о нем легли на плечи матери.

– Во сколько приедет Андреа? – поинтересовалась Пип, покончив наконец с тостом.

– Она сказала – как управится с малышом. Во всяком случае, утром.

Офелия была рада ее приезду. Пип обожала малыша и могла возиться с ним с утра до вечера.

Несмотря на возраст и неопытность, из Андреа получилась великолепная, в меру заботливая мать. Она ничуть не возражала, когда Пип возилась с малышом, брала его на руки, тискала и целовала. Да и малыш ее обожал. Его сияющая улыбка, словно луч света в хмурый осенний день, согревала даже заледеневшее сердце Офелии. Стоило ей только услышать его звонкий детский смех, как она вся оттаивала.

Ко всеобщему удивлению, Андреа, которая стала достаточно преуспевающим адвокатом, решила на время прекратить практику и хотя бы до года посидеть с сыном дома. Ей нравилось самой возиться с ним. Она твердила, что, родив Уильяма, сделала, возможно, самое важное из того, что ей суждено совершить в жизни, и нисколько об этом не жалеет. Все вокруг в один голос твердили, что с рождением ребенка ей придется навсегда поставить крест на своих надеждах выйти замуж, но Андреа только смеялась. У нее был сын, которого она с каждым днем любила все сильнее, и она испытывала счастье.

Офелия находилась рядом с Андреа, когда на свет появился Уильям. В отличие от ее собственных роды у Андреа прошли на удивление легко и быстро; Офелия и опомниться не успела, как доктор положил ей на руки ребенка, чтобы она показала его матери. Рождение Уильяма связало обеих неразрывными узами. Волшебное мгновение, когда рождается новая жизнь, казалось чудом. Что-то вдруг разом изменилось в их душе. Обе теперь понимали, что с этого дня они уже не просто подруги.

Мать и дочь долго еще сидели на солнышке. Обе молчали, и молчание нисколько не тяготило их. Потом вдруг зазвонил телефон, и Офелия вернулась в дом снять трубку. Звонила Андреа – предупредить, что только что закончила укладывать малыша и собирается выезжать. Офелия решила принять душ, а Пип, натянув купальник, заглянула к ней сказать, что вместе с Муссом пойдет на пляж. Когда через три четверти часа приехала Андреа, она все еще барахталась в воде. Андреа ворвалась в дом, словно ураган. Впрочем, она всегда была такой. Не прошло и нескольких минут, как в гостиной уже шагу негде было ступить – повсюду валялись сумки, одеяльца, игрушки, и весь дом ходил ходуном. Взобравшись на дюну, Офелия помахала дочери рукой, и вскоре та уже играла с малышом, а Мусс восторженно лаял. Так происходило всегда, когда приезжала Андреа. Прошло не меньше двух часов, прежде чем все волнения улеглись. Пип, сделав себе очередной бутерброд, снова улизнула на берег. Андреа, устроившись на диване, маленькими глотками потягивала апельсиновый сок, а Офелия, глядя на подругу, молча улыбалась.

– Он такой очаровательный… ты просто счастливица, – с невольной завистью проговорила она.

В присутствии ребенка она чувствовала себя почти счастливой. Он был живым свидетельством того, что жизнь продолжается и в мире есть место любви и надеждам, а не только разочарованию и горю. Случилось так, что жизнь Андреа вдруг стала полной противоположностью ее собственной. А самой Офелии все чаще казалось, что ее жизнь разрушена навсегда.

– А ты как? Тебе тут нравится? Как ты себя чувствуешь? – Андреа вдруг охватила тревога – та самая, что не давала ей покоя все последние девять месяцев.

Удобно вытянув длинные ноги, она откинулась на спинку дивана и с удовлетворенным вздохом прижала малыша к груди, ничуть не стесняясь своей наготы. Материнство наполняло ее гордостью. Андреа обладала очень привлекательной внешностью, а живые темные глаза и густые темно-каштановые волосы, небрежно стянутые на затылке шнурком, делали ее моложе. Деловые костюмы остались в далеком прошлом. Сейчас на ней был кокетливый розовый топик и белые шорты. В туфлях на высоких каблуках она становилась ростом чуть ли не шести футов и производила потрясающее впечатление. Но кроме роста, Андреа обладала еще неотразимой чувственной притягательностью, не заметить которую мог бы только слепой.

– Получше, – не сразу ответила Офелия.

Ей не хотелось кривить душой, хотя в какой-то степени она действительно говорила правду. Сейчас по крайней мере она жила в доме, с которым ее не связывали мучительные воспоминания, кроме тех, что она привезла с собой.

– Иной раз мне кажется, что эти групповые занятия только сыплют соль на раны, но иногда… иногда мне становится легче. А вообще говоря, я и сама не знаю.

– Жизнь – штука сложная, она как салат, в котором всего понемногу. По крайней мере теперь вокруг тебя люди, которым довелось испытать то же, что и тебе. В отличие от нас им куда легче понять, что ты пережила.

Слова Андреа словно пролили бальзам на душу Офелии. Ей мучительно было слышать, если кто-то сочувственно говорил, что понимает, как ей тяжело. Но как они могли понимать?! А вот Андреа она верила.

– Надеюсь, ты никогда и не поймешь. – Офелия печально улыбнулась, глядя, как Андреа приложила малыша к другой груди. Он все еще жадно сосал, но она знала, что не пройдет и нескольких минут, как он, наевшись до отвала, крепко уснет. – Знаешь, мне так жалко Пип. Как будто нас с ней несет течением, а куда – не знаю.

И ей самой уже не выплыть, добавила про себя Офелия. Она никогда не сможет этого сделать, да если честно, то и не хочет.

– Знаешь, мне кажется, несмотря ни на что, она неплохо держится. Пройдет немного времени, и все опять будет как раньше. Она храбрая девочка, а ведь ей тоже пришлось нелегко, как и тебе.

Из-за болезни Чеда последние несколько лет выдались тяжелыми для всей семьи. А Тед со своими вечными придирками и раздражительностью только усугублял положение. Но несмотря ни на что, Пип умудрялась сохранять жизнелюбие. Офелия тоже старалась не падать духом. Офелия была стержнем, на котором держалась вся семья. Но так продолжалось до того рокового октября. Правда, Андреа нисколько не сомневалась, что в один прекрасный день Офелия сможет снова стать собой. А пока она намерена сделать все, что в ее силах, чтобы помочь подруге преодолеть сложное время.

Они дружили вот уже без малого два десятка лет. Когда-то давно встретившись в гостях у общих друзей, Андреа с Офелией сразу прониклись симпатией друг к другу, что выглядело достаточно странно, потому что они были очень разные. Но может быть, именно благодаря этому их и тянуло друг к другу. Тихая, мягкая и женственная Офелия была полной противоположностью вспыльчивой и напористой Андреа с ее чисто мужскими взглядами на жизнь. Ко всему прочему Андреа отличалась редкой сексуальностью, вплоть до того, что это порой граничило с неразборчивостью. Но ни один мужчина не мог бы похвастаться, что она пляшет под его дудку.

Бесконечно женственная Офелия, с ее европейскими взглядами и принципами, с самого начала супружеской жизни полностью подчинила себя мужу и нисколько не страдала от этого. Андреа же вечно подталкивала ее к независимости, твердя, что теперь она как-никак американка. Обе они любили музыку, живопись, обожали театр. Раз или два они даже летали в Нью-Йорк на какую-то нашумевшую премьеру. Андреа провела год во Франции.

Как ни странно, они с Тедом на удивление хорошо ладили. Андреа вошла в их семью так, словно знала их обоих с детства, – довольно редкий и счастливый случай, где все трое были одинаково привязаны друг к другу. Андреа закончила юридический колледж в Стэнфорде, потом переехала в Калифорнию, решив обосноваться тут надолго. Ее угнетала даже сама мысль о том, чтобы снова вернуться в Бостон, откуда она была родом, с его снежными зимами и промозглыми холодами. Она осела в Калифорнии года за три до того, как сюда же приехали Тед с Офелией, и нисколько не сомневалась, что ее место здесь. Когда-то в юности она увлекалась физикой, что еще больше сблизило их с Тедом, который мог часами обсуждать с ней свои новые проекты. Андреа разбиралась в них куда лучше, чем Офелия, но та нисколько не ревновала, а скорее гордилась подругой. Даже Тед при всем своем нелегком характере в конце концов был вынужден признать, что Андреа на редкость хорошо разбирается в том, над чем он работает.

Андреа представляла крупные корпорации во время слушаний в суде тяжб с федеральным правительством, защищая исключительно интересы истца, что в какой-то степени отвечало ее бойцовскому характеру. По той же самой причине она порой ввязывалась в ожесточенные споры с Тедом, за что он еще больше уважал ее. В каком-то смысле она умела управляться с ним куда лучше, чем его собственная жена. Но ведь ей в отличие от Офелии нечего было терять. Сама Офелия никогда в жизни не решилась бы сказать мужу и десятой доли того, что в запале бросала ему в лицо Андреа. Но ведь как ни посмотри, жила-то с ним не Андреа, а Офелия. А Тед вел себя в доме словно восточный паша, по праву гения требуя от всех самого настоящего преклонения – кроме Чеда, само собой, который как-то сказал, что лет с десяти уже ненавидел отца. Ненавидел его высокомерие, манеру держать себя так, будто все остальные значили для него не больше, чем грязь под ногами. Тед привык считать себя умнее прочих. Чед тоже был очень неглуп, вот только та стройная схема, которую принято называть человеческим мозгом, дала у него небольшой сбой, как будто часть контактов замкнулась неверно – во всяком случае, самые важные из них.

Тед так никогда и не нашел в себе сил смириться с мыслью, что Чед не станет совершенством во всех отношениях, и, несмотря на усилия Офелии как-то сгладить острые углы, втайне стал стыдиться сына. И тот очень скоро понял отношение к нему отца. Андреа тоже догадывалась об этом. Только Пип каким-то чудом удавалось держаться в стороне от тех подземных толчков, которые тихо и незаметно разрушали ее семью. Совсем еще крошка, Пип, словно волшебный эльф, сновала от одного к другому, щедро одаривая всех своей любовью и пытаясь всех помирить. Офелия только поражалась ее энергии. Пип была необыкновенным ребенком. Казалось, одного только прикосновения ее детской руки, одного взгляда достаточно, чтобы человек почувствовал себя счастливым. Так же происходило и сейчас.

Пип ничего не требовала от матери, никогда не обижалась, со свойственным ей великодушием старясь не замечать, что матери сейчас просто не до нее. Она охотно прощала все, гораздо больше, чем Тед или Чед.

Ни муж, ни сын не отличались терпимостью – любой промах, даже если виновата была не мать, а один из них, вызывал бурю негодования. Оба всегда дружно винили во всем исключительно ее. Во всяком случае, Тед. Но Офелия боготворила мужа, искренне считая, что гений имеет право на многое. Она была женой, о которой любой мужчина может только мечтать, – беззаветно преданной, любящей, терпеливой, но не известно, понимал ли это Тед. Все годы Офелия терпеливо и безропотно хранила ему верность, даже в горькие годы нищеты и полного безденежья.

– Ну и чем ты тут занимаешься целый день? – решительно осведомилась Андреа, когда малыш, наевшись, уснул.

– Да так… ничем особенно. Сплю. Читаю. Брожу по берегу.

– Иначе говоря, опять бежишь от жизни, – покачала головой Андреа, со свойственной ей прямотой называя вещи своими именами.

– Все так ужасно? Может быть, это как раз то, что мне нужно.

– Может быть. Но между прочим, прошел уже почти год. Не можешь же ты вечно, как страус, прятать голову в песок.

Даже название общины, где она сняла дом, – Сейф-Харбор – говорило само за себя. Тихая гавань – вот к чему стремилась Офелия. Там она могла укрыться от бурь, что принес с собой тот трагический октябрь.

– Но почему нет? – Ее вопрос прозвучал с такой безнадежной тоской, что сердце у Андреа сжалось от боли.

– Потому что так нельзя. Ты нужна Пип! Ты не имеешь права просто плыть по течению. Это неправильно! Послушай, Офелия, ты должна встряхнуться, снова начать жить. Должна встречаться с людьми, может быть, даже ходить на свидания! Не можешь же ты вечно оставаться одна!

У Андреа мелькнула мысль, что хорошо бы ей найти работу, но она прикусила язык. Даже ей ясно, что в таком состоянии Офелия не может работать. У нее едва хватало сил жить.

– Господи, да что ты такое говоришь?! – В глазах Офелии мелькнул испуг.

Похоже, мысль о другом мужчине даже не приходила ей в голову. В душе она все еще считала себя женой Теда и будет считать вечно, решила Андреа. Сотворив себе кумира, она продолжала упорно цепляться за него, забыв, сколько горя он ей принес.

– Ладно. Но можно же сделать хоть что-то… хотя бы сходить в парикмахерскую?

Сколько помнила Андреа, все последние месяцы Офелия бродила по дому непричесанная, кое-как одетая. Приняв душ, она влезала в те же старые джинсы и водолазку, наскоро пригладив волосы рукой, а причесывалась, только если ей нужно было куда-то выйти. Впрочем, кроме занятий, она почти никуда и не ходила. Да и особой необходимости не было. Правда, Офелия возила Пип в школу, но даже тогда забывала причесываться. Андреа решила, что пришло время покончить с этим.

Снять на лето домик в Сейф-Харборе была ее идея. Собственно говоря, она и нашла его через знакомого риэлтера. И сейчас снова порадовалась, что не ошиблась, – достаточно только посмотреть на Пип, даже на ее мать, чтобы понять, что мысль оказалось удачной. Сейчас Офелия выглядела гораздо лучше, чем раньше. По крайней мере она была причесана… ну, почти причесана. А легкий загар делал ее почти хорошенькой.

– А что будет, когда ты вернешься в город? Не можешь же ты всю зиму просидеть дома, как медведь в берлоге?

– Почему? Теперь-то? Могу, – без малейшего смущения улыбнулась Офелия. Обе знали, что она права.

Тед оставил ей кучу денег… Впрочем, Офелию деньги не особенно волновали. Заключалась в них какая-то грустная ирония, особенно если вспомнить первые годы их супружеской жизни. Тогда они снимали двухкомнатную квартиру. В одной из комнат жили дети, а Тед с Офелией ютились на диванчике в гостиной. Гараж Тед превратил в лабораторию.

Но несмотря на тесноту и отсутствие денег, она вспоминала те годы как счастливейшие в их жизни. А потом Тед пошел в гору, и все стало намного сложнее. Успех и богатство ударили ему в голову.

– Только попробуй повторить весь этот бред, и я кишки из тебя выпущу! – пригрозила Андреа. – Будешь ходить гулять в парк вместе со мной и Уильямом. А потом мы, может быть, слетаем с тобой в Нью-Йорк на открытие сезона в «Метрополитен». – Обе обожали оперу. – Я заставлю тебя выйти из дома, даже если мне придется тащить тебя за волосы! – свирепо добавила Андреа.

Малыш заворочался, трогательно почмокал губами и снова затих. Подруги умиленно улыбнулись. Андреа с удовольствием держала его на руках, чувствуя себя совершенно счастливой.

– Ничуть не сомневаюсь, – кивнула Офелия.

Пару минут спустя влетела Пип, по пятам за ней бежал Мусс. В руках она держала пригоршню камней и ракушки с пляжа. Она сложила их на кофейный столик, попутно засыпав его песком. Но Офелия предпочла сделать вид, что ничего не заметила, – по лицу Пип можно было догадаться, что она страшно горда своим сокровищем.

– Это тебе, Андреа. Если хочешь, можешь взять их с собой в город.

– С радостью. А песок можно? – ехидно хмыкнула Андреа. – И что ты делала на пляже? Играла с другими детьми? – с беспокойством спросила она.

Вместо ответа девочка уклончиво пожала плечами. Сказать по правде, она никого не встретила. Местные редко приходили на пляж, а из-за упорного затворничества Офелии Пип не знала ни одной живой души в поселке.

– Ну, знаешь! Придется мне, видно, приезжать почаще, иначе вы совсем закиснете. Наверняка в вашем Сейф-Харборе есть и другие ребята. Мы их отыщем, и у тебя будет компания.

– Спасибо, мне и так хорошо. – То же самое Пип говорила всегда. Она терпеть не могла жаловаться. Да и к чему? Все равно ведь ничего не изменишь. Ее мать сейчас просто не в состоянии что-то делать. Может быть, в один прекрасный день все будет по-другому, но не скоро. И Пип молча смирилась. Она всегда была умна не по годам. А события, произошедшие девять месяцев назад, заставили ее повзрослеть.

Андреа уехала незадолго до ужина. Ей хотелось вернуться в город, до того как опустится туман. Но ее приезд сделал свое дело – они смеялись и болтали, и Пип, как всегда, с восторгом возилась с малышом Уильямом. Но без нее дом, казалось, разом опустел и в нем воцарилась печаль. В Андреа всегда ключом била жизнь, и стоило ей уехать, как все, казалось, стало еще хуже, чем прежде. Пип нравилась ее кипучая энергия. С ней всегда интересно. Офелия испытывала то же самое. У нее самой уже давно не было желания жить, зато в Андреа его хватало на двоих.

– Хочешь, возьмем какую-нибудь кассету напрокат? – предложила она, беспомощно глядя на дочь. Ничего подобного ей раньше и в голову не приходило, но приезд Андреа немного всколыхнул ее.

– Да нет, не надо, мам. Я посмотрю телевизор, – тихонько прошептала Пип.

– Ты уверена? Пип молча кивнула.

Перед ними вновь встала одна и та же дилемма – что приготовить на ужин? Но на этот раз Офелия решилась предложить гамбургеры и салат. Гамбургеры получились более прожаренными, чем любила Пип, но она ничего не сказала. Меньше всего на свете ей хотелось огорчить мать, и потом гамбургеры все-таки лучше, чем замороженная пицца, которой они питались все последнее время. Пип успела управиться с гамбургером, пока Офелия задумчиво разглядывала свой, но и она в конце концов съела немного салата и даже половинку гамбургера. Да, судя по всему, приезд Андреа пошел на пользу им обеим.

Забравшись вечером в постель, Пип принялась мечтать о том, как было бы хорошо, если бы мама зашла подоткнуть ей одеяло. Конечно, она бы и не заикнулась об этом, но помечтать все равно приятно. Она вдруг вспомнила, как это делал отец, когда она была еще совсем маленькой. Правда, это продолжалось недолго. В сущности, ей давно уже никто не подтыкал одеяло. Отца вечно не было дома, а у мамы полно хлопот с Чедом. И вечно происходило что-то неприятное. А теперь вот не происходило вообще ничего. Но и ее мама тоже, казалось, ушла вместе с их прежней жизнью, осталась только ее оболочка. Теперь Пип всегда укладывалась в постель сама. Никто не заходил сказать ей «спокойной ночи», пошептаться, подоткнуть одеяло на ночь. Она уже давно привыкла к этому. Но в той, другой жизни, в другом мире, где она когда-то жила, так было здорово.

Сегодня мать рано поднялась к себе. Она еще смотрела телевизор, а Офелия уже спала. Пип почувствовала, как Мусс лизнул ее в щеку. Потом послышался протяжный зевок, и пес улегся на коврике возле ее постели. Опустив руку, она почесала его за ушами.

Уже засыпая, Пип улыбнулась. Она помнила, что завтра четверг. Стало быть, мама, как всегда, уедет в город. Значит, она сможет удрать на пляж и повидаться с Мэтью Боулзом. Подумав об этом, она улыбнулась. И почти сразу же провалилась в сон. А во сне снова увидела Андреа и малыша Уильяма.

Глава 4

Утром на поселок вновь опустился туман. Офелия уехала на занятия, когда Пип еще спала. Перед началом занятий ей нужно успеть встретиться с адвокатом, а это значило, что она должна быть в городе до девяти. Приготовив завтрак для Пип, Эми, как обычно, повисла на телефоне, а Пип смотрела по телевизору мультики. Только незадолго до обеда она решила, что стоит сходить на пляж. Собственно говоря, она думала об этом все утро, но боялась явиться слишком рано или Вообще не застать его на берегу. Почему-то Пип казалось, что если Мэтью Боулз и придет, то скорее во второй половине дня.

– Куда ты собралась? – всполошилась Эми, заметив, что Пип спустилась с веранды. Пип обернулась и бросила на нее невинный взгляд.

– Поиграю на берегу с Муссом.

– Хочешь, пойдем вместе?

– Нет, не надо. Спасибо.

Эми, решив, что ее совесть чиста, вернулась к телефону.

Через несколько минут девочка уже бежала к воде. За ней огромными прыжками несся пес. Пип пришлось пробежать изрядное расстояние, прежде чем она наконец заметила его. Боулз устроился на том же самом месте, что и накануне, и перед ним стоял все тот же мольберт. Услышав, как где-то за дюнами лает собака, он живо оглянулся и увидел бежавшую к нему Пип. Как ни странно, он успел уже соскучиться по ней. И теперь при виде ее смуглого улыбчивого личика у него неожиданно потеплело на сердце.

– Привет, – бросила она ему, словно старому другу.

– Привет, привет. Как поживаешь? Как Мусс?

– Чудесно. Я бы пришла пораньше, но решила, что для вас будет, пожалуй, рановато.

– Я пришел уже часов в десять. – Как и Пип, Боулз очень боялся, что они разминутся.

Сказать по правде, он ждал встречи с девочкой ничуть не меньше, чем она, что довольно странно – ведь они, в сущности, ни о чем не договаривались. Просто подсознательно оба решили, что так будет вернее.

– А вы пририсовали еще одну лодку, – заявила Пип, придирчиво разглядывая акварель. – Мне нравится. Красивая. – На акварели крохотная рыбачья шлюпка изображалась просто красной точкой на воде, но она придавала рисунку законченность. Пип сразу это заметила, и Мэтью почему-то стало приятно. – И как вам удается? Ведь на самом деле ее нет? – с благоговейным восторгом прошептала она.

Мусс, соскучившись, скрылся за кучей водорослей.

– Ну, видишь ли, я ведь видел немало лодок. – Мэтью тепло улыбнулся.

Да, он ей нравится, подумала она. Очень нравится. Теперь Мэтью ее друг – в этом не может быть никаких сомнений.

– У меня есть яхта, стоит в заливе. Когда-нибудь я ее тебе покажу.

Яхта представляла собой маленькую и изрядно потрепанную старую лодку, но Мэтью ни за что бы не расстался с ней, ведь он мог ходить на ней в море, когда заблагорассудится. В возрасте этой девчушки он и дня не мог прожить без моря.

– А что ты делала вчера?

Ему было приятно смотреть на нее/когда она говорит. Больше всего он хотел бы написать ее портрет. Но как ни странно, ему нравилось просто разговаривать с ней, а такое бывало нечасто.

– Вчера приезжала моя крестная со своим малышом. Ему всего три месяца. Его зовут Уильям, и он просто прелесть. А папы у него нет, – добавила она.

– Это плохо, – осторожно заметил Мэтью, на минуту оторвавшись от работы и любуясь Пип. – А почему?

– Ну, она же не замужем. А Уильяма она взяла в банке чего-то там… короче, не помню. Что-то очень сложное. Мама говорит, что это не важно. Ну, нет папы и нет, подумаешь!

Сообразив, о чем идет речь, Мэтью невольно заинтересовался. Для него в сообщении Пип заключалось что-то непривычное. Сам он до сих пор считал, что семья – основа всего, что у ребенка должны быть мама и папа и все такое, хотя и успел уже убедиться, что в жизни не всегда бывает так, как хочется. Но рассказ Пип заставил его вновь задуматься о том, есть ли отец у Пип и был ли он вообще. Почему-то у него возникло подсознательное чувство, что малышка живет без отца, но спрашивать он боялся. Не стоило без нужды расстраивать девочку. К тому же зарождавшаяся дружба требовала определенного такта и осмотрительности… Впрочем, оба они по своей натуре были достаточно деликатными.

– Хочешь порисовать? – спросил он, незаметно наблюдая за девочкой, и снова подумал, что она похожа на легкокрылого эльфа, беззаботно порхающего среди песчаных дюн. Малышка казалась такой хрупкой, что он всякий раз удивлялся, когда видел на песке следы ее ног.

– Да. Спасибо, – вежливо поблагодарила она. Он протянул ей карандаш и лист ватмана.

– Ну и что ты будешь рисовать? Снова Мусса? Ну, теперь, когда ты поняла, как следует рисовать задние лапы, уверен, у тебя не будет особых проблем, – сухо, по-деловому проговорил он.

Пип задумчиво разглядывала его рисунок.

– Как вы думаете, я могла бы нарисовать лодку? Похоже, для нее лодка стала предметом мечтаний, подумал он.

– Почему бы и нет? Если хочешь, можешь попробовать для начала срисовать мою. А может, тебе хочется нарисовать парусник? Я могу показать тебе, как это делается.

– Тогда я лучше срисую вашу лодку, если вы не против. Пип просто не хотелось лишний раз его отвлекать.

Впрочем, она давно уже поняла, что иногда лучше отойти в тень. Осторожность стала ее второй натурой. Она всегда была осторожной с отцом – и правильно делала. Во всяком случае, он никогда так не злился на нее, как на беднягу Чеда. Хотя все те годы, что они прожили вместе в новом огромном доме, он вообще почти не замечал ее. Отец чуть свет уезжал на работу, а возвращался уже поздно ночью, к тому же он много путешествовал. Он даже научился управлять собственным самолетом и пару раз брал ее с собой, а однажды разрешил ей взять с собой Мусса. И Мусс вел себя образцово.

– Конечно. Тебе оттуда хорошо видно? – спросил Мэтью, и девочка, устроившись чуть ли не у его ног, кивнула.

Сегодня он захватил с собой сандвич, еще накануне решив, что перекусит на берегу – на тот случай, если она появится в середине дня. Беда в том, что Мэтью очень хотелось увидеть ее еще раз. Развернув сандвич, он разломил его пополам и предложил ей половину.

– Ты, наверное, проголодалась?

– Нет, спасибо, мистер Боулз.

– Просто Мэтт. – Он невольно улыбнулся ее трогательной церемонности. – Так ты уже пообедала?

– Нет, но я не голодна. Спасибо. – Она углубилась в рисование. А мгновением позже его вдруг осенило: девочке легче разговаривать, когда она не смотрела на него! – Моя мама… она никогда не ест. Ну, вернее, почти никогда. Она такая худенькая. – Чувствовалось, что девочка тревожится за нее. И Мэтт невольно заинтересовался.

– Почему? Она больна?

– Нет. Просто у нее горе.

Какое-то время оба молча рисовали. Мэтт с трудом подавил любопытство, решив, что не стоит ее расспрашивать. Она сама расскажет ему больше, если захочет, конечно. И он не намерен ее торопить. Да и зачем? Неожиданная дружба была чем-то таким, над чем не властно время. Мэтту казалось, что он знает ее давным-давно.

И вдруг его осенило:

– А у тебя тоже горе?

Не отрывая глаз от рисунка, девочка молча кивнула в ответ.

Само собой, расспрашивать он не стал. К тому же Мэтт и без того почувствовал окружавшую ее ауру печали – ему уже не раз приходилось бороться с собой, чтобы не прижать се к себе.

– И как ты? – осторожно спросил он. На этот раз она подняла на него глаза.

– Получше. Тут, на берегу, хорошо. Мне кажется, маме тоже тут лучше.

– Рад это слышать. Надеюсь, аппетит тоже скоро вернется к ней.

– Вот и моя крестная так говорит. Она тоже очень переживает из-за мамы.

– А братья или сестры у тебя есть, Пип? – поинтересовался Мэтт.

Вопрос казался ему достаточно безобидным. Но Пип вдруг обернулась к нему, и то, что он прочел в ее глазах, повергло его в настоящий шок. Огромная, недетская тоска, от которой у него все перевернулась в душе, заставила Мэтта онеметь.

– Я… да. – Она помялась, словно не зная, что сказать. Потом вдруг снова заговорила, глядя на него своими печальными глазами, и Мэтту внезапно показалось, что он погружается в тот мир, где живет Пип. – Нет… Ну, не совсем… Не знаю, как вам объяснить. Моего брата звали Чед. Ему было всего пятнадцать. А в прошлом октябре… он… с ним случилось несчастье…

Проклятие, и кто его тянул за язык?! Все сразу стало ясно – и горе ее матери, и то, почему она почти ничего не ест. Господи, что может быть ужаснее для матери, чем потерять ребенка?!

– Прости, Пип… – Мэтт растерялся, не зная, что сказать.

– Ничего. Знаете, он был такой умный, совсем как папа. – То, что она сказала потом, ошеломило его. И в то же время объяснило многое. – Самолет, которым управлял папа, потерпел крушение, и они… они оба погибли. Он взорвался, – с трудом проглотив комок в горле, почти беззвучно добавила Пип. Она не жалела о том, что рассказала ему. Почему-то ей хотелось, чтобы он все знал.

Не в силах выдавить из себя ни слова, Мэтт долго смотрел на нее.

– Господи! Прости, Пип. Мне очень жаль. Какое счастье для твоей мамы, что у нее есть ты.

– Да, наверное, – задумчиво прошептала Пип, но без особой убежденности в голосе. – Но ей все равно тяжело. Она все время сидит у себя в комнате. – Кто знает, горевала бы мать, если бы погиб не Чед, а она, Пип? – Мама очень его любила, и смерть Чеда разом подкосила ее.

– Еще бы! И я бы горевал.

В свое время Мэтт тоже считал, что у него не хватит сил жить. Но разве его несчастье можно сопоставить с тем, что пришлось пережить этой женщине?! Его собственные беды по сравнению с ее горем казались чем-то обыденным, чем-то таким, с чем можно было смириться и продолжать жить дальше. А тут – разом потерять и мужа, и сына… Можно только гадать, каким ударом такое несчастье стало для Пип, учитывая, что ее мать совершенно сломлена собственным горем. А судя по всему, это именно так.

– Она ходит на какие-то групповые занятия в городе, чтобы поговорить о своей беде. Но не думаю, что это помогает. Мама говорит, там у каждого свое горе.

Полная чушь – рассказывать о своих бедах таким же горемыкам, как ты сам, но Мэтт знал, что в наши дни подобная практика – обычное дело. Вряд ли она могла помочь справиться с тоской.

– Мой папа был вроде как изобретатель. Придумывал всякие штуки. Конечно, я не очень понимаю, чем он занимался, но, наверное, у него здорово получалось. Мы ведь сначала были очень бедные, знаете ли, а когда мне исполнилось шесть лет, папа с мамой купили большой дом, а потом папа купил еще и самолет.

Крупицы информации от Пип сами собой складывались в достаточно ясную картину. И хотя Мэтью не совсем понимал, чем занимался ее отец, но в общих чертах ему стало ясно.

– Чед был почти такой же умный, как папа. А я пошла в маму.

– И что это значит? – Мэтт невольно заинтересовался ее словами. Сам-то он давно уже решил, что Пип на редкость развитый ребенок, к тому же для своих лет она умела поразительно четко формулировать мысли. – Ты тоже умная, Пип. Очень умная. Наверное, как твои папа и мама.

Ему казалось, что она невольно сравнивает себя с талантливым старшим братом, который наверняка хорошо разбирался в том, над чем работал их отец. Несправедливо, когда ребенок чувствует, что в глазах родителей он второго сорта.

– Папа с моим братом часто летали вместе, – как будто не слыша его, вдруг добавила Пип.

Скорее всего малышке просто нужно выговориться. А если ее мать в таком состоянии, то бедняжке, вероятно, попросту не с кем поговорить, разве что с этой ее крестной, которая приезжала со своим малышом.

– Чед вечно твердил, что, дескать, ненавидит его, но это неправда. Просто он часто злился на отца.

– Что ж, в пятнадцать лет злиться – обычное дело, – с мягкой улыбкой проговорил Мэтт, хотя и не был так уж уверен в этом.

Собственного сына он не видел вот уже почти шесть лет. В последний раз, когда они встречались с Робертом, ему было двенадцать. А Ванессе десять.

– А у вас есть дети? – полюбопытствовала Пип, словно прочитав его мысли.

– Да. – К чему такой крохе знать, что он не видел детей шесть лет? Да и как ей это объяснить? – Ванесса и Роберт. Им сейчас шестнадцать и восемнадцать. Они живут в Новой Зеландии.

Они жили там вот уже почти девять лет, и прошло почти три года, как он смирился с этим. Окончательно его убедило их молчание.

– А где это? – удивилась Пип. Она никогда не слышала о Новой Зеландии. Или один раз все-таки слышала? Наверное, где-то в Африке, решила она. В общем-то это не так уж ее интересовало, но ей не хотелось, чтобы Мэтт обиделся.

– Очень далеко отсюда. Только самолетом лететь больше двадцати часов. Они живут в городе, который называется Окленд. Наверное, им там хорошо. – Куда лучше, чем он решился бы признать.

– Должно быть, вам очень грустно, раз они так далеко. Наверное, вы скучаете. Я тоже скучаю по папе и Чеду, – прошептала она, украдкой смахнув повисшую на ресницах слезинку, и сердце у Мэтта облилось кровью.

Они встретились всего второй раз и уже столько знали друг о друге! Оба забыли о рисовании. Пип не спросила, видится ли он с детьми, она решила, что это само собой разумеется. Но в любом случае ей было ужасно жаль его, ведь они так далеко!

– Я тоже скучаю по ним. – Встав со стула, Мэтт уселся на песок рядом с ней.

Маленькие босые ноги Пип зарылись в песок, и она с печальной улыбкой разглядывала их.

– А какие они? – Похоже, ее снедало такое же любопытство, как и Мэтта – ведь ему тоже хотелось побольше узнать о ней. А потом так естественно – спросить об этом.

– У Роберта темные волосы и карие глаза, как у меня. А Ванесса – блондинка с голубыми глазами. Она очень похожа на свою маму. А ты на кого похожа? У кого из твоих родителей рыжие волосы?

Пип покачала головой и смущенно заулыбалась.

– У моего папы были такие же темные волосы, как у вас, и голубые глаза. И у Чеда тоже. А у мамы волосы светлые. Мой брат раньше вечно дразнил меня морковкой – из-за моих волос.

– Забавно, – пробормотал Мэтт, осторожно коснувшись ее пламенеющих волос. – Только, по-моему, ты как-то не очень похожа на морковку.

– Еще как похожа! – гордо отрезала она. Теперь ей даже нравилось прозвище брата, потому что оно напоминало о нем. Теперь, когда он погиб, она скучала по его вечным подначкам. Так же, как и Офелия – по Теду, каким он был в последние годы. Просто диву даешься, по чему начинаешь скучать, когда человека уже нет!

– Так мы будем сегодня рисовать? – встряхнулся Мэтт, решив, что на сегодня достаточно горьких воспоминаний.

На лице Пип отразилось явное облегчение. Конечно, ей хотелось рассказать ему обо всем, но она не думала, что это будет так тяжело.

– Да. Я бы с удовольствием, – застенчиво прошептала Пип, подняв листок ватмана.

Мэтт снова устроился на стуле. Следующие час или два они обменивались ничего не значащими фразами, которые не содержали ничего личного. Им стало на редкость уютно вместе, в особенности сейчас, когда каждый из них знал о несчастьях, выпавших на долю другого. Для обоих это было важно.

Пока они трудились каждый над своим рисунком, облака, плотной завесой закрывавшие небо, немного разошлись, и в прореху выглянуло солнце. Ветер слегка стих. Вечер обещал быть теплым. Они чувствовали себя так хорошо, что увлеклись и опомнились только в шестом часу вечера. Время пролетело незаметно. Когда Мэтт сказал, что уже больше пяти, в глазах Пип мелькнула тревога.

– Твоя мама, наверное, уже вернулась? – спросил он. Мэтту очень не хотелось, чтобы у нее возникли неприятности. Он рад, что им удалось поговорить по душам. Оставалось надеяться, что ей теперь будет немного легче.

– Да, наверное. Мне пора бежать. А то она сойдет с ума.

– Да, думаю, она волнуется, – пробормотал Мэтт, гадая, не пойти ли ему с ней, чтобы успокоить ее мать.

Однако что-то остановило его. Не известно, как отреагирует ее мать, увидев Пип с совершенно незнакомым человеком. Бросив взгляд на ее набросок, он был поражен.

– Слушай, это же здорово, Пип! Замечательный рисунок! А теперь беги домой. Мы еще увидимся.

– Может быть, я приду завтра, если мама будет спать. А вы придете, Мэтт?

В ее словах слышалась какая-то трогательная доверчивость – казалось, они дружат с незапамятных времен. Но после сегодняшних признаний оба испытывали одно и то же. Словно то, чем они поделились, каким-то образом сблизило их.

– Я прихожу сюда каждый день после обеда. Ну а теперь беги. И смотри, чтобы все было хорошо, малышка.

– Я постараюсь.

Обернувшись на мгновение, Пип улыбнулась, напомнив ему застывшую в воздухе крошку-колибри. А потом, махнув на прощание рукой с зажатым в ней наброском, бросилась бежать к дому. По пятам за ней несся Мусс. Не прошло и нескольких минут, как она уже была далеко. Потом она снова обернулась на бегу и опять помахала ему рукой. Боулз еще долго смотрел вслед крохотной фигурке, пока Пип не превратилась просто в точку на берегу. Последнее, что он увидел, была собака, бегавшая взад-вперед у кромки воды.

К тому времени как Пип подбежала к дому, она совсем запыхалась. Мать читала, сидя на веранде. Эми нигде не было видно. Услышав шаги дочери, Офелия оторвалась от книги, и брови ее недовольно сдвинулись.

– Эми сказала, что ты убежала на берег. Но я тебя нигде не нашла. Где ты пропадала, Пип? – Она вовсе не сердилась на дочь, но успела изрядно поволноваться и сейчас с трудом заставила себя сохранять спокойствие. Офелия строго-настрого запретила Пип общаться с незнакомыми людьми и уж тем более ходить к кому-то домой. Это правило Пип усвоила намертво, и мать это знала. Однако сейчас Пип казалось, что Офелия тревожится за нее сильнее, чем прежде.

– Я была вон там. – Она неопределенно махнула рукой в том направлении, откуда бежала. – Рисовала лодку и так увлеклась, что не заметила, как прошло время. Прости, мам.

– Надеюсь, подобное больше не повторится, дорогая. Мне не нравится, что ты уходишь так далеко от дома. И я не хочу, чтобы ты бродила по общественному пляжу. Никогда не знаешь, что за людей можно там встретить.

Пип хотелось объяснить матери, что среди этих людей бывают и очень славные – Мэтт, например. Однако она побоялась признаться в состоявшемся новом знакомстве, инстинктивно чувствуя, что матери вряд ли это понравится. И была права.

– В следующий раз не заходи далеко.

Офелия понимала, что малышке скучно и ей хочется приключений. Наверняка Пип надоело весь день слоняться по дому или играть возле крыльца с собакой. И все-таки она считала, что так будет лучше. О рисунке мать попросту забыла, поэтому девочка, поднявшись к себе, молча положила набросок на тумбочку возле кровати, где уже лежал портрет Мусса. Они напоминали ей о Мэтью и уже потому стали для нее сокровищем. Она чувствовала, что за эти дни между ними установилась какая-то связь, невидимая, но прочная.

– Хорошо провела день? – поинтересовалась у матери Пип, вернувшись на веранду.

Впрочем, она могла бы и не спрашивать – достаточно только на нее взглянуть. Вид у Офелии был совершенно измученный, как всегда после групповых занятий.

– Да, все в порядке.

Ей пришлось съездить к адвокату Теда, обсудить кое-какие дела с его наследством. Оставалось уплатить некоторые налоги. Кроме того, на днях на ее счет должны перевести остатки страховки. Пройдет еще немало времени, прежде чем все будет окончательно улажено. Может быть, очень много времени. Правда, дела Теда оказались в порядке, и сейчас у Офелии стало даже больше денег, чем ей нужно. Большая часть их со временем перейдет к Пип. Офелия никогда не была транжирой. Сказать по правде, она до сих пор уверена, что без этих денег они жили бы куда счастливее. И хоть Тед добился признания, но оно не принесло им ничего, кроме забот и тревог, которых они не знали раньше. А потом он купил самолет.

Каждый день Офелии приходилось бороться с воспоминаниями, но чаще всего ей почему-то приходил на память именно тот день, когда она видела мужа и сына в последний раз. Тот роковой звонок, который навсегда изменил ее жизнь. Она не могла простить себе, что заставила Теда взять с собой сына. У него была назначена деловая встреча в Лос-Анджелесе, поэтому Тед собирался лететь один, но Офелия считала, что им нужно почаще бывать вместе. Ни тот ни другой не выразили ни малейшего энтузиазма по этому поводу. Теперь она винила себя. Считала себя эгоисткой. Сын требовал столько внимания, она смертельно устала и просто мечтала хоть об одном спокойном дне вдвоем с Пип. К тому же из-за Чеда она почти не уделяла внимания дочери, и ее мучила совесть. Представилась единственная возможность хоть немного побыть с ней. И вот они остались вдвоем… навсегда. Их жизнь, счастье, семья – все разрушено. А деньги, которые оставил после себя Тед, в глазах Офелии ничего не значили. Она бы с радостью отказалась от них, если бы с их помощью можно было вернуть к жизни мужа и сына.

В их супружеской жизни случались тяжелые времена, но даже тогда ее любовь к Теду оставалась неизменной. Впрочем, для чего кривить душой? В их отношениях появилась трещина, и невольным виновником ее стал Чед. Но теперь все кончено. Их несчастный мальчик успокоился навеки. И Тед с его блестящим умом, талантом и обаянием навсегда ушел из ее жизни. Долгими часами Офелия прокручивала в голове воспоминания, словно видеопленку, перетасовывая кадры, снова и снова останавливаясь на тех временах, когда они были счастливы, и поспешно проматывая другие, о которых хотелось поскорее забыть. Это напоминало монтаж фильма. Что получится, она не знала. Ей казалось, она делает фильм о человеке, которого любила, несмотря ни на что. Ее любовь к мужу всегда оставалась глубокой и неизменной… Правда, теперь это уже ничего не значило.

Проблему ужина они с Пип решили при помощи сандвичей. Пип охотно согласилась на них, хотя у нее весь день маковой росинки во рту не было. Воцарившаяся в доме тишина тяжело давила на грудь. Они никогда не включали музыку. Пип думала о Мэтью, гадая, где же находится Новая Зеландия, о которой он говорил. Бедняга, как же он, должно быть, скучает по детям! Ей очень жаль его. Пип радовалась, что рассказала ему об отце и Чеде. Правда, она не упоминала о болезни Чеда – почему-то ей показалось, что так будет нечестно по отношению к брату. Пип помнила, что его болезнь оставалась тайной, о которой за пределами семьи никто не знал. А уж теперь и вовсе не стоило, решила она. Ведь Чеда больше нет.

Болезнь брата наложила свой отпечаток и на нее, да и на всех в семье тоже. Жить с ним в одном доме было нелегко. Чед всегда знал, как отец мучительно стыдился его. Догадывалась об этом и Пип. Как-то раз она случайно упомянула о его болезни в разговоре с отцом. Чед тогда снова лежал в больнице. Пип никогда не забыть, как кричал на нее отец – кричал, что она не понимает, дескать, о чем говорит. Но Пип понимала. Понимала слишком хорошо, может быть, даже лучше, чем он. Она знала, как тяжело болен Чед. И Офелия тоже знала. Только один Тед отказывался это видеть. Из-за своей гордости. Тед отказывался смириться с тем, что сын неизлечимо болен. И не важно, что говорили врачи, – он упорно стоял на своем: если мальчишка будет подчиняться раз и навсегда установленным строгим правилам, то и проблем никаких не будет. А добиться этого – задача Офелии. Он вечно винил во всем жену, упорно отказываясь верить, что сын болен. И как бы плохо ни обстояли дела, Тед продолжал закрывать глаза на горькую правду.

Выходные прошли тихо. Андреа, пообещавшая снова выбраться к ним на уик-энд, передумала и не приехала. Малыш простудился, сообщила она по телефону. К вечеру воскресенья Пип просто извелась – так ей хотелось снова увидеться с Мэттом. Офелия все утро дремала на веранде. Понаблюдав за матерью около часа, Пип позвала Мусса и отправилась на пляж. Вообще говоря, она не собиралась идти на общественный пляж – она просто пошла в ту сторону. Но когда Пип спохватилась, оказалось, что она уже далеко от дома. И тогда она бросилась бежать во весь дух, отчаянно надеясь, что он еще не ушел. Мэтт сидел на том же самом месте, где и раньше, и снова рисовал, только теперь это была уже другая акварель. Снова закат солнца, но уже с ребенком – девочкой с красновато-рыжими волосами, хрупкой и тоненькой. На ней были белые шорты и розовая рубашка. На берегу возле нее бегала большая коричневая собака.

– Ой, это я и Мусс? – тихонько спросила Пип, и Мэтт вздрогнул от неожиданности.

Он не заметил, как она подошла. Помедлив немного, он обернулся. И на губах его появилась улыбка. Сегодня он ее не ждал, ведь она сказала, что ее мать уедет в город только во вторник. Но обрадовался, что она все-таки пришла.

– Может быть, дружочек. Какой приятный сюрприз! – улыбнулся Мэтт.

– Мама уснула. А мне нечего делать, вот я и решила прийти.

– Очень рад, что ты пришла. А мама не испугается, когда проснется и увидит, что тебя нет?

Пип покачала головой. Теперь Мэтт уже хорошо ее изучил, чтобы понять, что это значит.

– Она иногда спит целыми днями. Наверное, ей так лучше.

Зная об их горе, он уже больше не удивлялся. Разом потерять и мужа, и сына! Мучило его другое – погрузившись в свое отчаяние, мать Пип, похоже, не понимает, что фактически забросила дочь. Ведь ей даже поговорить не с кем, кроме разве что собаки.

Пип снова уселась на песок возле него и молча смотрела, как он рисует. Потом встала и принялась бродить по берегу возле самой воды в поисках раковин. Мусс кругами носился возле нее. А Мэтт, бросив рисовать, наблюдал за ними. Ему нравилось смотреть на Пип, она была очаровательной, словно существо из какого-то другого мира. Порой Пип напоминала ему русалочку, выбравшуюся из моря, чтобы потанцевать на берегу. Или загадочного лесного эльфа. Мэтью так засмотрелся, что не заметил направляющуюся к ним женщину. Когда он обернулся, она стояла совсем рядом. Лицо у нее было напряженным. Мэтью испуганно вздрогнул. Он понятия не имел, кто она такая.

– Почему вы следите за моей дочерью? Вы ее рисуете? Зачем? – Вспомнив наброски, которые Пип принесла домой, Офелия мгновенно догадалась, кто перед ней.

Она решила сходить на общественный пляж, отыскать Пип и заодно посмотреть, чем та занимается во время своих отлучек. Офелия не знала, как Пип проводит здесь время, но ничуть не сомневалась, что сидящий человек имеет к этому отношение, а после того как увидела на его акварели Пип вместе с Муссом, у нее уже не осталось никаких сомнений.

– У вас такая очаровательная дочь, миссис Макензи. Должно быть, вы очень гордитесь ею, – спокойно проговорил Мэтт.

Но спокойствие давалось нелегко. Немигающий взгляд женщины заставил его поежиться. Он прекрасно догадывался, о чем она сейчас думает. Нужно, конечно, разубедить ее, однако Мэтт опасался, что его попытки вызовут у нее еще худшие опасения.

– А вам известно, что ей всего одиннадцать лет? На самом деле никто и не дал бы ей больше. По правде сказать, Пип выглядела куда моложе своих лет. Офелия недоумевала, что мужчине нужно от такой крошки, и душа ее наполнилась самыми черными подозрениями. А набросок, по крайней мере в ее глазах, служил прикрытием его намерениям. В конце концов он мог оказаться похитителем детей. Или даже еще хуже. Но Пип по своей наивности, конечно, ни о чем не подозревала.

– Да, – чуть слышно ответил он. – Она мне сказала.

– Зачем вы разговаривали с ней? Для чего вам понадобилось ее рисовать?!

Мэтту хотелось объяснить, до какой степени одиноко чувствует себя ее дочь, но у него язык не поворачивался заговорить об этом. И тут Пип оглянулась, заметила мать и бегом бросилась к ним. На бегу она с тревогой вглядывалась в лицо матери, решив, что той, возможно, плохо. Однако очень скоро по выражению лица Офелии поняла, что если кого и надо спасать, так только Мэтта. Мать выглядела напуганной и сердитой одновременно, и Пип почувствовала неосознанное стремление вступиться за своего нового друга.

– Мам, это Мэтт, – церемонно представила она его, словно стараясь придать налет респектабельности нелепой сцене.

– Мэтью Боулз, – представился Мэтт, протянув руку Офелии.

Но она сделала вид, что не замечает ее. Вместо этого она повернулась к дочери, в ее янтарных глазах вспыхивали и гасли огоньки. Пип прекрасно знала, что это значит. Мать редко сердилась на нее, особенно в последнее время. Но сейчас она была просто вне себя.

– Сколько раз я просила тебя никогда не разговаривать с незнакомыми людьми! Никогда! Ты меня поняла?! – Офелия повернулась к Мэтту. Глаза ее сверкали. – Сказать вам, как называется то, чем вы занимаетесь? – крикнула она. – Как вам не стыдно?! Она же еще ребенок! Делаете вид, что подружились с ней, а сами используете свои так называемые портреты, чтобы соблазнить девочку! Попробуйте только близко подойти к ней, и я немедленно позвоню в полицию. Сами увидите! – выпалила она.

Лицо Мэтта исказилось, словно от боли. Но Пип тоже разозлилась не на шутку и ринулась в атаку:

– Он мой друг! Мы просто рисовали вместе. Он ничего плохого не делал. Я сама приходила на пляж, чтобы повидаться с ним.

Однако Офелия знала лучше… вернее, думала, что знает. Она нисколько не сомневалась, что мужчина мог без труда заморочить Пип голову. А тогда одному Богу известно, куда бы он ее отвел! Страшно даже подумать, что он мог с ней сделать!

– Не смей больше сюда ходить! Ты меня слышишь? Я тебе запрещаю!

В гневе язык Офелии вечно ее подводил. А ярость, с которой она набросилась на них, сразу же выдала ее галльское происхождение. Но за ее гневом прятался страх за дочь, и Мэтт хорошо это понимал.

– Твоя мама права, Пип. Ты не должна разговаривать с незнакомыми. – Мэтт повернулся к Офелии. – Простите. Я вовсе не хотел напугать вас. Уверяю, наши разговоры с Пип были совершенно невинными. Поверьте, я хорошо понимаю вашу тревогу. У меня ведь тоже есть дети.

– И где же они? – подозрительно осведомилась Офелия. Она по-прежнему ему не верила.

– В Новой Зеландии, – поспешила вставить Пип, только усложнив ситуацию. Мэтт видел по лицу женщины, что она ему не верит.

– Не знаю, кто вы такой и почему разговаривали с моей дочерью, но, надеюсь, вы поняли, что я говорила серьезно. Если я снова увижу вас с ней, то немедленно позвоню в полицию.

– Вы выразились на редкость ясно, – буркнул он, чувствуя, что начинает терять терпение.

При других обстоятельствах он бы давно поставил эту дамочку на место. Она бросала ему в лицо чудовищные обвинения, но Мэтт понимал, как расстроится Пип, если он наговорит грубостей ее матери. Конечно, ей через многое пришлось пройти и уже поэтому она заслуживала снисходительности. И однако, в душе Мэтта закипал гнев – никто и никогда еще не приписывал ему столь мерзкие намерения. Наверное, она здорово разозлилась, решил он.

Офелия повелительно махнула Пип рукой, и девочка, беспомощно оглянувшись на него, последовала за матерью. Слезы, которые она не сумела сдержать, хлынули по щекам. Мэтту отчаянно хотелось обнять ее, но он не мог этого сделать.

– Не расстраивайся, Пип. Я все понимаю, – мягко сказал он.

– Простите… – пробормотала она, чуть не плача. Даже у Мусса был смущенный вид, словно пес чувствовал себя виноватым.

Офелия схватила Пип за руку и потащила за собой по берегу. А Мэтт грустно смотрел им вслед. Сердце его обливалось кровью от жалости к ребенку. Он и не знал, что успел до такой степени привязаться к Пип. Ему вдруг захотелось хорошенько встряхнуть ее мать, заставить ее очнуться. Конечно, он понимал ее страхи, но ведь ей нечего бояться. Все, что нужно Пип, – это человек, с которым можно поговорить. Девочка жаловалась, что мать уже много месяцев подряд почти ничего не ест, но если кто из них двоих и выглядел изголодавшимся, то только Пип.

Собрав рисунки, он сложил стул, сунул под мышку подрамник с красками и побрел назад к своему коттеджу. Лицо у него было мрачным, плечи устало ссутулились. Через пару минут он снова вышел и зашагал к заливу, где стояла его яхта. Мэтт давно уже знал, что лучший способ прийти в себя – выйти в море. Море всегда действовало на него успокаивающе.

В то же самое время по дороге к той части пляжа, что принадлежала жителям поселка, Офелия устроила Пип форменный допрос.

– Так, значит, вот ты куда исчезала из дома? Как ты вообще с ним познакомилась?

– Просто увидела, что он рисует, – защищалась Пип. По лицу ее текли слезы. – Он хороший. Я уверена.

– Но ведь ты ничего не знаешь об этом человеке. Ты даже не можешь знать, правду ли он тебе сказал. Ты не знаешь абсолютно ничего! Он когда-нибудь предлагал тебе пойти к нему? – спросила она. В глазах у Офелии мелькнул безумный страх.

– Конечно, нет! – возмутилась Пип. – Он просто показывал мне, как рисовать Муссу задние лапы! Вот и все. А в другой раз лодку.

Офелия думала, разумеется, вовсе не о том, что он мог ее убить. Пип была еще ребенком – ее могли похитить, изнасиловать… да все, что угодно! Пип доверяла этому человеку – стало быть, он мог сделать с ней все, что хотел. При одной только мысли об этом она похолодела от ужаса. Возражения Пип ничего не значили для Офелии. Дочери было всего одиннадцать лет – как она могла понять, насколько опасно вступать в разговоры с человеком, о котором она ничего не знала?!

– Держись от него подальше, – строго повторила Офелия. – И не смей уходить из дома одна – только с кем-то из взрослых. А если вздумаешь ослушаться, мы немедленно вернемся в город.

– Как ты могла обидеть моего друга?! – разозлилась Пип.

Она потеряла почти всех, кого любила, и вот теперь еще и Мэтта. А ведь он единственный, с кем она успела подружиться за много-много месяцев!

– Никакой он тебе не друг! Он просто чужой человек. Не забывай об этом. И прекрати спорить!

Оставшуюся часть пути они молчали. Войдя в дом, Офелия велела Пип идти к себе и набрала телефон Андреа. Все еще не в силах успокоиться, она выложила все подруге. Андреа слушала, не перебивая. Дождавшись, когда Офелия закончила, она принялась задавать вопросы – теперь уже не как близкая подруга, а как адвокат.

– Собираешься позвонить в полицию?

– Не знаю. Стоит ли? Вид у него вполне приличный, но ведь это же ничего не значит, правда? С таким же успехом он может оказаться серийным убийцей. Или все-таки предупредить полицию… попросить, чтобы они запретили ему приближаться к Пип?

– У тебя нет для этого достаточно веских оснований; Он ведь не предлагал ей пойти куда-то вместе с ним, не так ли?

– Пип клянется, что нет. Но возможно, он просто выжидал подходящего случая.

Офелия не могла заставить себя поверить в то, что в его намерениях не было ничего дурного. Несмотря на все уверения Пип, а может быть, именно благодаря им она просто чувствовала исходившую от него опасность. Да и с чего бы ему иначе водить дружбу с ребенком?

– Надеюсь, что нет, – поразмыслив, проговорила Андреа. – А с чего ты вообще, собственно, решила, что тут что-то есть? Он что – похож на извращенца?

– Знать бы еще, как должен выглядеть извращенец! Нет, на вид он вполне приличный человек. Рассказывал, что у него самого есть дети. Но ведь мог и выдумать. – Офелия уже почти убедила себя, что имеет дело с педофилом.

– Может, он просто общительный от природы.

– С чего бы ему вздумалось заводить дружбу с ребенком, да еще с девочкой, если на уме у него нет ничего дурного? А Пип как раз в том возрасте, который больше всего и привлекает подобных типов. К тому же она абсолютно невинна, а они это просто нюхом чуют.

– В общем, так оно и есть. Но он же не обязательно должен оказаться педофилом. Да, кстати, а он симпатичный? – На другом конце провода раздалось сдавленное хихиканье, и Офелия моментально пришла в ярость.

– Нет, ты просто невозможна!

– Да, кстати, ты не заметила, он носит обручальное кольцо? Может, он холостяк?

– Прекрати, я не желаю ничего подобного слышать! С моей дочерью пытался подружиться мужчина, который вчетверо старше ее, ты понимаешь? Зачем? Если он честный человек, то должен был подумать об этом, тем более если у него самого есть дети. Интересно, что бы он вообразил, если бы кто-то начал приставать к его дочери?!

– Понятия не имею. Почему бы тебе не вернуться и не спросить его самого? Знаешь, ты меня заинтриговала. Чем черт не шутит, может, Пип оказала тебе услугу.

– Вздор! Какую еще услугу?! Девочка едва не попала в беду, и с сегодняшнего дня она шагу не ступит из дома без меня. Имей в виду – я так и сделаю!

– Просто возьми с нее слово больше не ходить туда, вот и все. Этого будет достаточно. Пип послушается.

– Непременно. А его я предупредила, что если увижу его возле Пип, то сразу же позвоню в полицию.

– М-да, если он не насильник, а просто обычный парень, представляю, как он обрадовался. Послушай, Офелия, а тебе не кажется, что ты что-то уж слишком развоевалась? У меня сложилось впечатление, что ты еще не готова к тому, чтобы заводить новые знакомства. Тем более с мужчинами. – Новый знакомый Пип все больше интересовал Андреа. Она сама бы не могла сказать почему, но не похоже, чтобы у него на уме что-то было. А если так, то скандал, который закатила Офелия, вряд ли пришелся ему по вкусу.

– А я и не собираюсь заводить новые знакомства! – вспыхнула Офелия. – Просто не хочу, чтобы с Пип случилась беда. Я этого не переживу, понимаешь?! – Голос ее дрогнул, и Андреа показалось, что она сейчас заплачет.

– Понимаю, – мягко подтвердила она. – Для начала понаблюдай за Пип, хорошо? Может быть, ей просто немного одиноко.

Наступило молчание. Офелия плакала.

– Я знаю, ты права – ей действительно одиноко. Но я ничего не могу поделать. Чеда больше нет, он погиб, и ее отец тоже, а я… я превратилась в развалину. У меня ни на что нет сил. Мы ведь даже почти не разговариваем.

Офелия понимала, что Андреа права, но у нее не было ни желания, ни решимости снова жить дальше.

– Может быть, это и есть ответ на вопрос, для чего ей понадобилось заводить с кем-то дружбу? – предположила Андреа.

– Вообще говоря, они вместе рисовали, – упавшим голосом проговорила Офелия. На душе у нее появилась тяжесть.

– Возможно. Я бы на твоем месте как-нибудь пригласила его к себе. Поговорила бы с ним. Не исключено, что он вполне порядочный человек. Возможно, он тебе даже понравится, – успокаивала ее Андреа.

Офелия молча замотала головой.

– Не думаю, что после сегодняшнего он согласится, – буркнула она, в душе нисколько не жалея о случившемся. В конце концов, ей ведь ничего о нем не известно.

– Может, стоит извиниться? Скажи, что тебе пришлось немало пережить и поэтому нервы у тебя не в порядке.

– Не говори ерунды. Ничего подобного я не сделаю. А потом, может быть, я права. Может, он действительно педофил, кто его знает?

– Ну, тогда не ходи и не извиняйся. Но лично мне кажется, что это обычный художник, который любит детей. Учитывая, что Пип так привязалась к нему, мое предположение больше похоже на правду.

– Именно поэтому я и велела ей сидеть у себя.

– Бедный ребенок. Послушай, она же не сделала ничего плохого! Девочке просто скучно.

– Ну, с сегодняшнего дня будет скучать у себя в комнате, – буркнула Офелия. И тут же пожалела о своих словах. Пип и в самом деле скучно, и в этом ее вина, ведь она – ее мать. Детей ее возраста поблизости не было, а она, Офелия, в последнее время совсем ее забросила. Теперь они больше никуда не ходили вместе.

Повесив трубку, Офелия поднялась наверх и осторожно поскреблась в дверь Пип. Дверь оказалась закрыта. Не получив ответа, она попыталась толкнуть ее, но Пип заперлась изнутри.

– Пип? – Ответа не последовало. Офелия постучала еще раз. – Пип, можно войти?

Очень долго за дверью стояла тишина. А потом вдруг раздался тоненький, захлебывающийся слезами голосок дочери:

– Ты обидела моего друга! Ты вела себя просто ужасно! Я тебя ненавижу! Уходи!

Офелия окаменела. Она кусала губы, чувствуя себя совершенно беспомощной, хотя и считала, что сделала то, что должна была сделать. Она исполнила свой долг, но Пип ее не понимала.

– Прости. Но ведь тебе и в самом деле ничего о нем не известно, – твердо проговорила она.

– Еще как известно! Он славный! И у него тоже есть дети, только они в Новой Зеландии.

– Может быть, это неправда, – настаивала Офелия, уже понемногу начиная чувствовать себя глупо. Вести переговоры за запертой дверью! Но похоже, Пип не имела ни малейшего желания впустить ее. – Послушай, Пип, открой. Давай поговорим спокойно.

– Не хочу!

– Давай обсудим все за обедом. А потом, если хочешь, погуляем немного или просто сходим куда-то. – Офелия вспомнила, что в городке работали два ресторанчика, в которых они никогда не были.

– Ни за что! Никогда больше с тобой никуда не пойду! И не надейся!

Офелии очень хотелось напомнить Пип, что у нее никого не осталось, кроме матери, но она благоразумно промолчала. В конце концов, и у нее ведь тоже никого нет, кроме Пип. Их осталось только двое в этом мире. И обе они слишком нуждались друг в друге, чтобы ссориться.

– Почему бы тебе не открыть дверь? Я не буду заходить, если ты не хочешь. Так что тебе нет нужды запираться.

– И не подумаю! – упрямо буркнула Пип.

Прижав к груди портрет Мусса, который ей помог закончить Мэтт, она рыдала. Как мать посмела запретить ей видеться с ним? Ну ничего, вот только она уедет в город, Пип тут же удерет на пляж. Пип снова вспомнила, что мать наговорила Мэтту, и сморщилась от стыда.

Офелия долго еще уговаривала дочь. Потом наконец сдалась и отправилась к себе. Об ужине обе забыли.

Утром голод выгнал Пип из комнаты. Спустившись на кухню, она поджарила себе тост, съела хлопья и снова вернулась к себе. Она сделала вид, что не замечает матери, – молча приготовила себе завтрак и тут же ушла.

А у себя дома Мэтт всю ночь прокрутился без сна. Мысли о Пип не давали ему сомкнуть глаз. Он беспокоился о ней. Ведь ему даже не известно, где они живут. Извинись он перед ее матерью, возможно, тогда бы она смягчилась. Мэтт чувствовал, что не может позволить, чтобы Пип ушла из его жизни. Они были едва знакомы, но ему уже не хватало ее.

Война между Пип и ее матерью продолжалась до Вечера. Обед проходил в гробовом молчании. Обеим было не по себе. Наконец, заметив, какое у Пип лицо, Офелия не выдержала:

– Ради всего святого, Пип, что в нем такого, в этом человеке?! Ведь ты едва знаешь его!

– Согласна. Но я люблю рисовать с ним. А он ничего не имеет против. Иногда мы разговариваем, иногда просто рисуем. Мне нравится быть с ним, ну как ты не понимаешь?!

– Вот это-то меня и тревожит. В конце концов, он тебе в отцы годится. Что он мог в тебе найти? Это… это как-то неестественно.

– Может, он просто скучает по своим детям. Я не знаю. Может, я ему понравилась. Мне кажется, он тоже одинок… – «Как и я», – хотелось добавить Пип, но она прикусила язык. Она тоже могла быть упрямой, если нужно. А сейчас она намерена твердо стоять на своем.

– Если тебе так уж хочется с ним рисовать, может, как-нибудь сходим вместе? Впрочем, не думаю, что он будет рад меня видеть.

После всего, что она ему наговорила, просто чудо, как он не запустил в нее подрамником! Немного успокоившись, Офелия принялась гадать, не зря ли она набросилась на него. В конце концов, она ведь чуть ли не обвинила его в попытке соблазнить ее дочь! Но, увидев их вместе, она так испугалась, что потеряла голову. В общем-то в какой-то степени ее можно понять. Конечно, нужно было разговаривать помягче…

– Мам, так можно мне видеться с ним? – с робкой надеждой в голосе взмолилась Пип. – Честное слово, я никогда не пойду к нему домой! Да ведь он мне и не предлагал. – Ему и в голову не пришло это сделать.

– Посмотрим. Дай мне подумать. В конце концов, – трезво заметила Офелия, – после всего случившегося он, может быть, и сам не захочет, чтобы ты приходила.

– Я могу передать, что ты извиняешься, – с готовностью предложила Пип.

– Может быть, будет лучше, если ты возьмешь с собой Эми. А я приду попозже и извинюсь. Надеюсь, он будет удовлетворен.

– Спасибо, мам! – обрадованно воскликнула Пип. Глаза ее вспыхнули. Это была огромная победа!

Позже вечером они вдвоем спустились на берег моря, и Пип, едва сдерживая радость, помчалась по пляжу. Вслед за Ней несся Мусс. Офелия сразу же отстала, гадая, что ему сказать. Она решилась только ради Пип.

Но когда они подошли к тому месту среди дюн, где обычно сидел Мэтт, там никого не было. Ни следов от подрамника, ни от стульчика, на котором он всегда сидел. На самом деле Мэтт, расстроенный и злой, в этот день вообще не ходил рисовать. Он проторчал весь день дома с книжкой. Настроение у него настолько испортилось, что ему не хотелось даже выходить в море, что уж совсем было на него не похоже. Офелия с дочерью долго сидели на песке друг подле друга, и Пип рассказывала матери о Мэтте. Наконец они, взявшись за руки, вернулись домой. Впервые за долгое-долгое время Пип почувствовала, что они с матерью снова близки. И тихо радовалась про себя, что ей удалось-таки убедить мать извиниться.

А Мэтт, стоя у окна, смотрел вдаль. Кричали чайки, в волнах было полно плавника, и где-то у самого горизонта качалась на волнах рыбачья шхуна. Пип с Офелией он не заметил. Не видел он и того, как они, взявшись за руки, брели по берегу к дому. Когда он подошел к окну, они уже ушли, и пляж показался ему пустым и заброшенным – в точности таким, как его собственная жизнь.

Глава 5

На следующий день, незадолго до полудня, Пип объявила Эми, что идет на пляж повидаться со своим другом. На этот раз она прихватила с собой сандвичи и яблоко – нужно же как-то сгладить впечатление от скандала, учиненного матерью. Эми рассеянно спросила, как дела у Офелии, и Пип ответила, что все в порядке. Прихватив небольшую коричневую сумку со своим подношением, она убежала, робко надеясь, что увидит его на прежнем месте. Ведь он говорил, что рисует там каждый день. Гадая, куда он пропал, Пип надеялась, что его не было не из-за скандала, учиненного матерью. Но стоило ей только снова увидеть его и взглянуть ему в глаза, как Пип поняла, что все ее худшие подозрения оправдались. Не потребовалось ничего спрашивать – по отчужденному выражению на лице Мэтта она догадалась, что он обижен. И поэтому перешла сразу к делу:

– Простите, Мэтт. Моя мама вчера приходила, чтобы извиниться перед вами, но вас не было.

– Очень мило с ее стороны, – равнодушно бросил он, гадая про себя, что заставило ее это сделать. Пип скорее всего, решил Мэтт. Ради того, чтобы увидеться с ним, девочка готова сдвинуть горы, и он против своей воли почувствовал, что тронут. – Мне очень жать, что ей не понравилось наше знакомство. Наверное, мама рассердилась на тебя?

– Немного, – честно призналась Пип и с облегчением заметила, как лицо его просветлело. – А сегодня сама разрешила мне прийти сюда. И не только сегодня, а вообще всегда. Просто не велела ходить к вам домой.

– Что ж, разумно. А как тебе удалось ее убедить? – с невольным любопытством спросил Мэтт.

Он был до смерти рад, что она все-таки пришла. Вчера весь день у него все валилось из рук. При мысли о том, что их урокам рисования пришел конец, Мэтту хотелось плакать. Ему уже не хватало их неспешных, задушевных разговоров, по-детски наивных признаний Пип. Он неожиданно поймал себя на том, что эта девчушка вошла в его жизнь и, словно дикая птичка, свила себе гнездо в его сердце. К тому же у каждого из них в душе царила пустота, заполнить которую мог только другой. Ей выпало несчастье разом потерять отца и брата, Мэтт лишился детей. Они одинаково нужны друг другу.

– Я заперлась у себя в комнате и отказалась выйти, – с усмешкой сообщила Пип. – Мне кажется, ей потом самой стало стыдно. Простите… раньше она не была такой. Сейчас она всего боится и часто поднимает шум из-за всякой ерунды. А иногда она такая странная – будто вообще ничего не замечает.

– Это называется посттравматический шок, – сочувственно объяснил Мэтт. Позавчера Офелия произвела на него, мягко говоря, не слишком приятное впечатление. Конечно, он мог ее понять, только считал, что она могла вести себя и посдержаннее. В том, как она бросала ему в лицо одно обвинение за другим, было что-то истерическое.

– А что это такое? – поинтересовалась Пип. Открыв сумку с сандвичами, она развернула пакет и протянула ему один. На душе у нее было легко. Пип нравилось разговаривать с ним, нравилось просто сидеть возле него и смотреть, как он рисует. – Эта штука – пост… как вы его назвали? Что это такое?

– Спасибо, – кивнул Мэтт, аккуратно развернул сандвич и откусил большой кусок. – Это своего рода депрессия, то, что происходит с человеком после какого-то большого несчастья. Скорее всего именно это и произошло с твоей мамой. Ведь ей пришлось пережить огромное горе.

– А люди, с которыми такое случается… они поправляются? Или уже навсегда остаются такими?

Все последние девять месяцев мысль о состоянии здоровья матери не давала Пип покоя, а спросить ей было не у кого. Даже с Андреа она никогда не чувствовала себя так легко и свободно, как с Мэттом. Впрочем, он ведь был ее другом, а Андреа – подругой матери.

– Конечно. Со временем. Как ты считаешь, ей сейчас лучше?

– Вроде да, – с сомнением в голосе пробормотала Пип. – Теперь она гораздо больше спит, а раньше все говорила, говорила… и так без конца. Правда, она почти никогда не улыбается. Зато и не плачет целыми днями, как прежде. – На лице у нее появилось задумчивое выражение. – И я тоже…

– Вполне тебя понимаю. Было бы странно, если бы вы не плакали. Ведь, в сущности, от всей вашей семьи остались только вы двое.

Да и их уже трудно назвать семьей, подумала Пип. Но из жалости к матери решила промолчать.

– Маме и вправду очень стыдно за то, что она вам тут наговорила, – пробормотала Пип, неловко отводя глаза.

– Все в порядке, – успокоил ее Мэтт. – В общем-то в какой-то степени она права. Вы ведь, в сущности, совсем меня не знаете. Я вполне мог бы оказаться дурным человеком, как она сказала. Она имела полное право не доверять мне. Да и ты тоже, малышка.

– Но почему? Вы ведь так добры ко мне, даже помогли нарисовать Муссу задние лапы. И получилось очень здорово! Я сохранила рисунок, – похвасталась она.

– Что – так понравился? – ехидно хмыкнул Мэтт.

– Еще как! – Пип заулыбалась. Убедившись, что Мэтт покончил с сандвичем, она протянула ему яблоко. Мэтт разломил его пополам и протянул ей половинку. – Нет, я сразу поняла, что вы хороший. С самой первой минуты.

– Это как же? – От удивления глаза у Мэтта полезли на лоб.

– Просто знала, и все. У вас глаза добрые.

Только они делались тоскливыми, когда он рассказывал ей о своих детях. Впрочем, это лучше, чем если бы ему было все равно.

– У тебя тоже хорошие глаза. Знаешь, я бы с радостью тебя нарисовал. Может быть, даже сделал бы твой портрет. Как тебе эта идея?

Сказать по правде, Мэтт мечтал о портрете с того самого дня, как увидел Пип.

– Держу пари, мама будет рада. Может быть, я даже подарю ей его на день рождения.

– А когда у нее день рождения?

– Десятого декабря, – серьезно ответила девочка.

– А у тебя? – спросил он.

Нельзя сказать, что Мэтт стал таким уж страстным поклонником ее матери, но ради Пип он готов на все. Она до боли напоминала ему Ванессу. Но Пип нравилась ему и сама по себе. Отважная малышка, с восхищением думал Мэтт. Подумать только – вырвала у матери разрешение прийти на берег, да еще убедила ее извиниться за свою выходку! Непостижимо! Женщина, что еще вчера поливала его грязью, была не из тех, кто согласится взять свои слова обратно – разве что под дулом пистолета. Может быть, Пип и вправду раздобыла где-то пистолет?

– А у меня в октябре – почти сразу после того дня, как погибли отец и брат.

– И как вы отметили его в прошлый раз? – спросил Мэтт, просто чтобы поддержать разговор.

– Пошли с мамой в ресторан.

Обед проходил ужасно. После катастрофы прошло всего несколько дней. Мама вообще забыла о ее дне рождения. Не было ни именинного пирога, ни свечей… вообще ничего. Она едва могла дождаться, пока все закончится.

– А вы с мамой часто куда-то ходите?

– Нет. Раньше ходили. До того… ну, вы понимаете. Папа любил водить нас в ресторан. Но там такая скука смертная. Мне всегда надоедало.

– Да ну? Не могу поверить. По-моему, тебе вообще никогда не бывает скучно.

– Так это только с вами, – с очаровательным кокетством призналась Пип. – Мне нравится рисовать.

– Мне тоже нравится рисовать – особенно вместе с тобой.

Он вручил ей лист ватмана и карандаш. Подумав, Пип решила, что нарисует птицу, одну из чаек, шумно сновавших по берегу в двух шагах от них и испуганно разлетавшихся в разные стороны, как только Мусс принимался их облаивать. Потом она передумала, решив, что чайка – это слишком сложно. Лучше она нарисует лодку. С тех пор как они стали рисовать вместе, у нее получалось все лучше и лучше. Пип делала большие успехи. Конечно, ей всегда нравилось рисовать, но в этом была и заслуга Мэтта.

Незаметно пролетело несколько часов. День выдался жаркий – один из тех солнечных дней, которые так редко бывают в Сейф-Харборе. Пип не спешила вернуться домой. Больше не нужно никого обманывать, она могла просто сказать, что рисовала на берегу. Около половины пятого она неохотно встала. Дремавший рядом Мусс тут же проснулся и вскочил на ноги.

– Собираетесь домой? – с теплой улыбкой поинтересовался Мэтт.

Глядя на него, Пип подумала, что теперь, когда он улыбается, он гораздо больше напоминает ей отца, хотя отец улыбался не так уж часто. Он всегда казался серьезным – может, оттого, что считался таким умным, подумала она. Все вокруг взахлеб твердили о том, что отец, дескать, настоящий гений, и Пип сильно подозревала, что так оно и было. Из-за этого все охотно мирились сего выходками. Порой Пип казалось даже, что ему запросто могло сойти с рук все, что угодно.

– Мама возвращается домой примерно в это время. После групповых занятий она такая усталая! Иногда просто падает на постель как мертвая и тут же засыпает.

– Наверное, тяжелая штука – эти занятия.

– Не знаю. Она никогда о них не говорит. Может быть, на них часто плачут. – Думать об этом тяжело. – Так я приду завтра? Или во вторник, если вы не против. – Раньше она никогда так не говорила, но ведь теперь мама позволила ей приходить!

– Буду очень рад, Пип. Приходи когда хочешь. И передай привет своей маме, хорошо?

Она кивнула. Потом помахала рукой и легко, словно бабочка, упорхнула прочь.

А он, как всегда, смотрел ей вслед, пока они с Муссом не скрылись из виду. Эта крошка стала бесценным подарком, которым непонятно за что одарила его судьба. Она напоминала очаровательную колибри, которая порхала вокруг него. Легкие крылышки ее трепетали, огромные глаза казались загадочными. Разговоры, которые они вели, трогали его и заставляли невольно улыбаться. Глядя на Пип, Мэтт гадал, какая же в действительности ее мать. Она говорила, что ее отца считали гением. Но по обрывкам ее замечаний выходило, что он был человеком нелегким, даже довольно мрачным. Да и ее погибший брат тоже казался каким-то странным. В общем, не совсем обычная семья. Впрочем, ведь и сама Пип тоже достаточно необычный ребенок. И его собственные дети тоже, грустно подумал он. У него были замечательные дети – во всяком случае, когда он видел их в последний раз. Господи, сколько же времени прошло с тех пор! Мэтт старался не думать об этом.

Шагая по песку к своему коттеджу, Мэтт внезапно подумал, что с радостью взял бы ее с собой, когда в следующий раз выйдет на яхте в океан. Может быть, даже научил бы ее плавать под парусом, как когда-то раньше учил своих детей. Ванессе это нравилось. Роберту не очень. Но Мэтт понимал, что не пригласит ее на яхту из уважения к ее матери. Они слишком мало знают друг друга, чтобы она доверила ему свою дочь. К тому же океан – опасная штука, всегда есть хоть и крохотный, но шанс, что все пойдет не так, как надо. И Мэтт не хотел рисковать.

Вернувшись, Пип у самых дверей столкнулась с матерью. Вид у нее был измученный, как всегда. Увидев Пип, она поинтересовалась, где та гуляла.

– Ходила повидаться с Мэттом. Он велел передать тебе привет. Сегодня я рисовала лодки. Сначала хотела чаек, но потом передумала – они такие трудные!

Пип разложила на столе несколько набросков, и Офелия, едва бросив на них взгляд, заметила, насколько они хороши. Она и не предполагала, что Пип добилась таких потрясающих успехов. Чед тоже неплохо рисовал, но… Офелия старалась не вспоминать о прошлом.

– Хочешь, я сама приготовлю ужин? – с готовностью предложила Пип, и на губах Офелии мелькнула слабая улыбка.

– Пойдем лучше погуляем. Или съездим куда-нибудь.

– Может, не стоит? – Пип догадывалась, как она устала, но сегодня, как ни странно, Офелия выглядела немного лучше, чем обычно.

– Почему? Проветримся немного. – Для Офелии это был гигантский шаг вперед, и Пип поддержала ее.

– Ладно. – Пип была удивлена и в то же время обрадована.

Не прошло и получаса, как они сидели за столиком для двоих в кафе «Русалочка» – одном из двух городских ресторанчиков. Пип с Офелией жевали гамбургеры и непринужденно болтали. И вернулись домой усталые, но довольные.

Вечером Пип отправилась спать чуть ли не с курами, а на следующий день помчалась искать Мэтта. Ее мать не сказала ей ни слова, но, когда Пип вернулась домой, на лице Офелии она увидела явное облегчение. Девочка с гордостью разложила на столе наброски. К концу недели у нее образовалась уже довольно внушительная коллекция, и большинство из них на редкость удачные. Мэтт объяснял ей, что и как, а Пип схватывала на лету.

В пятницу вечером она снова прихватила с собой сандвичи. Потом сказала, что поищет на берегу ракушки – она часто так делала, – и Мэтт проводил ее взглядом. Вдруг ему показалось, что она испуганно отпрыгнула в сторону, словно заметив что-то на мелководье. Наверное, краб или медуза, улыбнулся он, ожидая, что Мусс, как всегда, разразится оглушительным лаем. Но вместо этого раздался жалобный вой, и Мэтт, вскочив со стула, увидел, что Пип, стоя на одной ноге, растерянно разглядывает другую.

– С тобой все в порядке? – крикнул он.

Но Пип покачала головой. Отшвырнув в сторону кисть, Мэтт застыл, не сводя с нее глаз. Лица девочки он не видел – она низко нагнулась, а Мусс, не отходя от хозяйки, продолжал жалобно скулить. Мэтт бросился к ним, отчаянно надеясь, что она не пропорола ногу гвоздем. Их тут было полным-полно, и просто набросанных на песке, и торчавших из обломков досок, которые тут и там валялись на берегу.

Однако это оказался не гвоздь. Пип умудрилась наступить на острый осколок бутылки, и теперь на ступне у нее красовался уродливый глубокий порез.

– Господи, как ты умудрилась? – растерянно спросил Мэтт, усевшись возле нее на песок. Нога у Пип сильно кровоточила, и на песке образовалась уже небольшая лужица.

– Он лежал под комком водорослей, а я на него наступила, – мужественно ответила Пип, хотя лицо у нее сильно побледнело.

– Очень больно? – спросил Мэтт, осторожно коснувшись ее ноги.

– Да нет, не очень. – Она явно покривила душой.

– Готов поспорить, что очень. Ладно, дай мне посмотреть, что там у тебя.

Он хотел убедиться, что в ранке не застрял осколок. Но порез, похоже, был чистый, хотя и довольно глубокий. Пип смотрела на него испуганными глазами.

– Все в порядке?

– Ампутируем – и конец. Зачем она тебе? Держу пари, ты даже ничего не почувствуешь.

Несмотря на боль, Пип мужественно рассмеялась, но выглядела она испуганно.

– И потом, ты всегда сможешь рисовать другой ногой, – проворчал Мэтт, поднимая ее на руки. Пип была легкая как перышко, даже легче, чем он думал. Ему совсем не хотелось, чтобы она ходила по песку, он и без того опасался, что в ранку – успела попасть грязь. И вдруг ему вспомнилось, что ее мать строго-настрого запретила Пип заходить к нему домой. Мэтт чертыхнулся. Но не мог же он отпустить ее, когда из ноги у нее хлещет кровь! К тому же он почти уверен, что порез придется зашить, хотя благоразумно воздержался обсуждать свое мнение с Пип.

– Знаешь, твоя мама, возможно, придушит нас обоих, но сначала я отнесу тебя к себе домой и хорошенько промою ногу.

– А больно будет? – Глаза у Пип стали совсем круглыми, и Мэтт ободряюще подмигнул ей.

Держа ее на руках, он зашагал к своему дому, и Мусс без колебаний последовал за ним. О мольберте с красками Мэтт даже не вспомнил.

– Держу пари, когда твоя мама станет разделывать нас тупым ножом, будет куда больнее, – проворчал он, стараясь отвлечь Пип.

Но и он, и она видели, что по песку за ними тянулся кровавый след. Мэтт заторопился. Вбежав в дом, он толкнул дверь плечом и прямиком отправился на кухню. Цепочка пятен крови протянулась за ними от двери до двери. Усадив Пип на стул, Мэтт осторожно приподнял ей ногу, а потом аккуратно поставил ее в раковину. Через минуту кровь была уже везде, даже у него на лице.

– Наверное, мне придется поехать в больницу? – тоненьким голоском спросила Пип. На синюшно-белом лице глаза ее казались почти черными. – Чед как-то раз разбил себе голову и перемазал кровью весь дом, а потом в больнице сказали, что ему придется наложить уйму швов.

Пип не стала рассказывать, что это случилось с ним во время очередного приступа ярости, когда он бился головой о стену. Тогда ему было всего десять лет, а ей самой не больше шести, но она помнила все, как будто вчера. Отец потом кричал на мать, виня во всем ее, и Чед тоже. А мама только плакала. Это было так ужасно!

– Ну-ка давай посмотрим. – Зрелище было страшным. Мэтт тонкой струйкой пустил холодную воду в расчете, что она немного снимет боль, но вода, сбегавшая в сток, была ярко-красной от крови. – Так, дружочек. Давай-ка хорошенько перебинтуем тебе ногу полотенцем.

Вытащив чистое полотенце из шкафчика, он принялся бинтовать ей ногу. А Пип между тем, оглядевшись по сторонам, решила, что ей тут нравится. Несмотря на то что мебель выглядела довольно старой, кухонька дышала уютом и чистотой.

– Вот так, перебинтуем хорошенько, – приговаривал Мэтт. – А потом я отвезу тебя к маме. Она сегодня дома?

– Да.

– Хорошо. Поскольку идти ты нс можешь, я сам отвезу тебя. Как тебе такая идея?

– Здорово. А потом нам придется поехать в больницу?

– Для начала послушаем, что скажет твоя мама. Впрочем, если хочешь, могу оттяпать тебе ногу прямо тут. Минутное дело – ну если, конечно, Мусс не будет путаться под ногами.

Пес тихонько сидел в углу, внимательно разглядывая их обоих. Пип хихикнула, но личико ее было все еще мучнисто-бледным, и Мэтт решил, что нога здорово болит. Конечно, он прав, но она скорее откусила бы себе язык, чем призналась в этом. Ей очень хотелось казаться храброй.

Обмотав ей ногу полотенцем, как он и обещал, Мэтт снова подхватил Пип на руки, по дороге взял со столика ключи от машины и вышел из дома. Мусс следовал за ним по пятам. Позади коттеджа стоял небольшой пикап. Мэтт открыл дверь, и Мусс моментально устроился на заднем сиденье. К тому времени как Мэтт сел за руль, на полотенце уже расплылось большое багровое пятно.

– Со мной что-то серьезное? – помолчав, спросила Пип, пока они ехали к ее дому, и Мэтт тут же постарался сделать беззаботное лицо.

– Да нет, не особенно. Просто люди не думают о том, что может случиться, когда бросают на пляже битое стекло.

У них ушло на дорогу не больше пяти минут. Остановив машину, Мэтт на руках отнес Пип в дом. Мусс бежал следом, едва не наступая ему на пятки. Офелия сидела в гостиной. Услышав шаги, она подняла глаза и словно приросла к стулу, увидев в дверях Мэтта с Пип на руках.

– Что случилось?! Пип, с тобой все в порядке? – Офелия опрометью кинулась к ним.

– Все хорошо, мам. Я просто порезала ногу. Мэтт на лету перехватил взгляд Офелии.

И глаза их встретились – в первый раз с того дня, как она устроила ему разнос, обвинив его чуть ли не в намерении совратить ее дочь.

– Что с ней? – прерывающимся голосом спросила Офелия.

Руки у нее тряслись, но Офелия успела заметить, с какой бережной нежностью Мэтт усадил Пип на диван и принялся разматывать окровавленное полотенце.

– Думаю, ничего страшного. Но все равно вам лучше взглянуть самой.

Мэтту не хотелось говорить при Пип, что ей, по-видимому, наложат швы. Но Офелия, бросив взгляд на ногу дочери, подумала о том же. i

– Нужно немедленно ехать к врачу. Наверное, такой порез придется зашить, – преувеличенно спокойно проговорила она, но глаза Пип мгновенно наполнились слезами.

Мэтт легонько похлопал ее по плечу.

– Всего один-два стежка, большое дело! – пробормотал он, ласково гладя девочку по голове и невольно отметив про себя, что волосы у нее как шелк. Но видимо, у каждого из нас есть предел прочности, потому что из глаз Пип ручьем хлынули слезы. Решение оставаться мужественной было забыто напрочь. – Послушай, они всегда сначала делают обезболивание. Честное слово, мне тоже делали, только в. прошлом году. Ты даже ничего не почувствуешь.

– Ну да, еще как почувствую! – завопила Пип, обливаясь слезами – в точности как положено девочке ее лет. Впрочем, она имела на это полное право. Порез и в самом деле оказался жутким. К тому же из него по-прежнему хлестала кровь. – Не хочу никаких швов! – рыдала Пип, уткнувшись лицом матери в живот.

– Послушай, мы потом непременно придумаем что-нибудь интересное! – пообещал Мэтт, беспомощно глядя на Офелию и гадая, не уйти ли, пока она не сочла его навязчивым.

Но Офелия была даже рада, что он тут, а уж Пип и подавно. Присутствие Мэтта успокаивающе действовало на них обеих.

– А доктор тут где-нибудь есть? – испуганно спросила Офелия.

– За бакалейной лавкой есть клиника. Там дежурит медсестра. Кстати, как раз она и зашивала меня в прошлом году. Как насчет того, чтобы поехать туда? Или сразу в город? Я вас отвезу, если вы не против.

– Может, для начала съездим в клинику и послушаем, что скажет медсестра?

Пип еще немного поплакала, пока они ехали, но Мэтт трещал без умолку, рассказывая какие-то смешные случаи из жизни, и наконец она немного повеселела.

Взглянув на порез, медсестра тут же согласилась, что без швов не обойтись, в точности как рассказывал Мэтт. Вначале она сделала Пип обезболивающий укол, а потом аккуратно наложила несколько швов. Тщательно перебинтовав ногу, медсестра предупредила, что несколько дней на ногу лучше не наступать, а через неделю придется приехать снять швы. Потом Мэтт снова отнес ее в машину, и Пип устало откинулась на спинку сиденья.

– Могу я пригласить вас на обед? – предложил Мэтт, пока они петляли по улицам поселка.

Но Пип слабым голосом пробормотала, что ее подташнивает, и они решили ехать домой. Потом он бережно отнес Пип в гостиную и уложил на диван. Офелия включила ей телевизор, и через минуту Пип уже спала как убитая.

– Бедная малышка, досталось ей сегодня! А она крепкий орешек. Впрочем, я так и думал.

– Спасибо. Просто не знаю, что бы я делала без вас, – признательно улыбнулась Офелия.

Глядя на нее, Мэтт только молча удивлялся, не узнавая фурию, которая набросилась на него на пляже. Сейчас она говорила мягким, спокойным голосом й смотрела на него грустными глазами, которые живо напоминали ему глаза Пип. Тоненькая, как тростинка, она тоже смахивала на эльфа. Ему вдруг неожиданно захотелось ее обнять. Горе, которое ей пришлось пережить, оставило следы на ее лице. И все же он не мог не заметить, что женщина была красива. К тому же для своих лет она выглядела неправдоподобно молодо.

– Должен вам признаться… – с невольным смущением начал он и замолчал. Однако Мэтт считал, что она имеет право услышать об этом от него. Пусть уж лучше она кричит на него, чем на Пип, решил он. – Я отнес ее к себе домой, чтобы промыть ногу. Мы пробыли там всего пять минут, а потом я привез се сюда. Я бы никогда не сделал этого, но порез так сильно кровоточил, его нужно было промыть от песка и отыскать что-нибудь перевязать ей ногу.

– Счастье, что вы оказались там. Спасибо вам за все.

– Зная, что вы думаете, я сначала хотел привезти се прямо домой, но потом решил сначала хорошенько осмотреть ранку. Порез оказался глубже, чем я думал.

– Да уж… – Офелия сама едва не упала в обморок, пока медсестра накладывала швы.

Впрочем, в прошлый раз, когда Чеду зашивали голову, с ней было то же самое. Она поежилась. Сегодня все оказалось намного проще благодаря Мэтту. Они быстро добрались до клиники, к тому же он всю дорогу смешил Пип, не давая ей плакать. Теперь она понимала, что ее дочь нашла в этом человеке. Он и в самом деле оказался славным. – Спасибо вам за все. Вы очень ей помогли. И мне тоже.

– Мне очень жаль, что так случилось. Битые стекла на берегу – опасная штука. Я всегда подбираю их, когда они попадаются мне под ногами. С ними одна беда. – Мэтт повернулся к Пип. Она крепко спала. На лице у него появилась улыбка.

– Могу я вам что-нибудь предложить? – приветливо спросила Офелия.

Мэтт заколебался. Денек для всех выдался тяжелый.

– Вы, вероятно, устали. Когда ребенок поранится, это всегда мучительно. – Он и сам чувствовал себя так, словно по нему проехался каток.

– Нет, нет, со мной все в прядке. Хотите, я сделаю пару сандвичей? Всего одна минута.

– Вы уверены, что это вас не затруднит?

– Нисколько. Может, бокал вина?

Мэтт отказался, попросив кока-колу, а через пару минут она поставила перед ним блюдо с сандвичами.

Вопреки тому, что рассказывала Пип, сейчас он видел перед собой спокойную, собранную, хозяйственную женщину. Устроившись на кухне, они принялись за бутерброды.

– Пип упоминала, что вы француженка. Вот уж никогда бы не подумал. Вы на редкость правильно говорите по-английски.

– Я выучила язык еще ребенком, в школе, а здесь прожила добрую половину жизни. Сначала иностранной студенткой поступила в колледж, а потом вышла замуж за одного из педагогов.

– А что вы приехали изучать?

– Медицину. Но с учебой не получилось – сразу после экзаменов я вышла замуж. – Офелия ни словом не упомянула, что училась в Рэдклиффе, – это было бы похоже на хвастовство.

– Жалеете, что так и не закончили учебу? – с неожиданным интересом полюбопытствовал Мэтт. Мать и дочь были очень похожи. В обеих чувствовалось что-то загадочное.

– Нет, никогда. Не думаю, что из меня получился бы врач. Да я едва не хлопнулась в обморок, пока сестра накладывала Пип швы.

– Ну, когда имеешь дело со своими детьми, все совсем по-другому. Я сам обливался холодным потом, а ведь Пип не моя дочь.

Его слова вдруг напомнили ей то, о чем ей давно хотелось спросить.

– Пип рассказывала, что ваши дети где-то в Новой Зеландии. – Офелия тут же раскаялась, что упомянула об этом. По лицу Мэтта было видно, что она коснулась незаживающей раны. – Они уже большие?

– Шестнадцать и восемнадцать.

– Моему сыну в апреле тоже исполнилось бы шестнадцать… – грустно прошептала она.

Мэтт тут же переменил тему.

– Я проучился в Париже пару лет. В Школе изящных искусств, – пояснил он. – Изумительный город!

Мне не доводилось бывать там уже пару лет. Но при первой же возможности непременно съезжу еще раз. Господи, как я обожаю Лувр! Так бы и не уходил оттуда!

– Я свозила туда Пип в прошлом году, но ей там не понравилось. Наверное, для ребенка ее лет Лувр – это слишком сложно. А вот парижские кафе ей явно пришлись по вкусу. Сказала, что там вкуснее, чем в «Макдоналдсе».

Оба расхохотались, отлично понимая друг друга. Действительно, культурные и кулинарные вкусы детей – нечто непостижимое.

– Вы часто ездите туда? – Мэтт вдруг почувствовал острый интерес к тому, что касалось Офелии.

– Обычно каждое лето. Но в этот год не поеду. Тут так хорошо, такое спокойное, тихое место. Ребенком я летом ездила в Бретань, и это место очень напоминает мне ее.

Мэтт внезапно с удивлением признался себе, что ему приятно с ней болтать. При более близком знакомстве Офелия оказалась простодушной, милой, приветливой женщиной, нисколько не похожей на жену человека, составившего себе в одночасье громадное состояние и даже имевшего личный самолет. В ней не было ни чванства, ни надменности. Однако Мэтту бросилось в глаза, что из-под прядей пепельно-белокурых волос поблескивают бриллиантовые серьги. Да и свитер на ней был явно дорогой, из прекрасного черного кашемира. Но роскошь ее одежды не бросалась в глаза, а драгоценности только подчеркивали ее хрупкую красоту. Он заметил, что на левой руке у нее до сих пор простенькое обручальное кольцо, п это неожиданно глубоко тронуло его. Салли, по ее собственным словам, выбросила свое в тот самый день, как ушла от него. Тогда такое сообщение едва не доконало его. Ему почему-то было приятно, что Офелия до сих пор носит кольцо, что говорило о беззаветной любви, над которой не властна смерть. И он еще больше восхищался ею.

Перепрыгивая с предмета на предмет, оба болтали, забыв о времени. Им было легко друг с другом. Только расправившись с бутербродами, они поразились, что уже поздно. Вдруг жалобно застонала Пип, но, похныкав немного, повернулась на другой бок и снова уснула. Мусс вытянулся на ковре у ее ног.

– Пес, похоже, ее просто обожает, верно? – прошептал Мэтт. Офелия с улыбкой кивнула.

– Вообще-то он раньше принадлежал моему сыну, но потом согласился считать хозяйкой Пип. Она тоже души в нем не чает.

Через пару минут Мэтт, собравшись уходить, поднялся, поблагодарил Офелию за сандвичи и напоследок предложил, чтобы она тоже как-нибудь пришла к нему вместе с Пип. Он даже пригласил их обеих поплавать вместе на яхте, после того как Офелия призналась, что тоже любит океан.

– Думаю, что Пип всю неделю будет просто не до того, – грустно предположил Мэтт. Он уже заранее скучал по ней.

– Так приезжайте к нам, если хотите. Я уверена, она будет страшно рада.

Трудно поверить, что та самая женщина, которая еще пару дней назад строго-настрого запретила дочери даже разговаривать с ним, теперь совершенно изменилась. И все благодаря Пип – ее простодушная вера в него заставила Офелию взглянуть на него другими глазами. А после всего, что случилось сегодня, ее переполняла благодарность. И потом, по правде сказать, он ей понравился. Все в нем говорило о порядочности. К тому же, как и Пип, Офелия тоже заметила, что Мэтт чем-то неуловимо напоминает Теда. И даже не лицом, а скорее манерой вести себя, говорить… Она и сама не могла бы сказать, чем они похожи, но, как бы то ни было, ей было с ним легко и свободно.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил Мэтт. Офелия дала ему телефон, и он пообещал, что позвонит, если соберется приехать, но предупредил, что только через пару дней, не раньше. Пип нужно немного оправиться, добавил он.

А Пип, проснувшись, обнаружила, что Мэтт уже ушел, и страшно расстроилась. Она проспала часа четыре и проснулась, когда обезболивающее перестало действовать. Нога снова разболелась. Впрочем, медсестра предупредила, что первые день-два будет нелегко. Офелия дала ей аспирин, подоткнула одеяло, и вскоре Пип снова сладко спала.

Она все еще спала, когда раздался телефонный звонок. Звонила Андреа. Офелия рассказала о том, что случилось, мимоходом упомянув и о Мэтте.

– Что-то он не очень похож на совратителя малолетних. Может, попробуешь сама его соблазнить? – хмыкнула Андреа. – А если не хочется, оставь его мне.

С того дня, как появился Уильям, у нее не было ни одного мужчины, и по всему чувствовалось, что Андреа начинает это тяготить. Она всегда любила мужское общество. Стоило ей только заметить на детской площадке отца-одиночку, как Андреа моментально принимала боевую стойку. У нее случались романы и на работе, причем Андреа не избегала и женатых.

– Посмотрим, – неопределенно бросила Офелия.

Болтать с Мэттом приятно, но ни в каком ином качестве он ее не привлекал. Пока она продолжала чувствовать себя замужней женщиной. При мысли о том, что она осталась одна, ей становилось жутко. Почти двадцать лет она беззаветно любила Теда, и даже его смерть не могла ничего изменить. У них с мужем бывали трудные времена, но любовь Офелии выдержала все.

– На этой неделе обязательно выберусь повидать вас обеих, – пообещала Андреа. – Почему бы тебе не пригласить его на обед, когда я приеду? А?

– Нет, ты просто невыносима! – рассмеялась Офелия.

Они еще пару минут поболтали и распрощались. Повесив трубку, она отнесла Пип в ее комнату и уложила в постель, аккуратно подоткнув дочери одеяло. И подумала, как же давно она этого не делала. Офелии показалось, что она пробуждается от долгого сна. Господи, с того рокового дня, когда погибли Тед и Чед, прошел уже почти целый год, и ее жизнь была разбита вдребезги. Она старалась склеить то, что от нее осталось, подбирая кусок за куском то тут, то там… В один прекрасный день ей, может быть, это удастся. Сегодня она с удовольствием поболтала с Мэттом, но чувствовала себя при этом как замужняя женщина, принимающая гостей. Мысль о том, чтобы снова бегать на свидания, казалась ей кощунственной в отличие от Андреа.

Но как ни парадоксально, именно ее поведение привлекало Мэтта. Достоинство, с которым держалась Офелия, спокойное изящество ее манер произвели на него неизгладимое впечатление. В ней не чувствовалось ни резкости, ни вульгарности. У него тоже в первую минуту мелькнула мысль назначить ей свидание, но Мэтт напомнил себе об осторожности. Годы и годы ушли на то, чтобы оправиться после разрыва с Салли. Ему казалось, душа его омертвела. Теперь он уже больше не любил жену. И не ненавидел. Она стала ему безразлична. Там, где у любого человека сердце, Мэтт чувствовал пустоту. Все, на что он способен сейчас – по крайней мере он так считал, – это дружба с одиннадцатилетней девочкой.

Глава 6

Неделя, когда Пип из-за своей ноги была обречена на затворничество, оказалась мучительной. Устроившись на кушетке, она либо читала, либо смотрела телевизор, или, если у Офелии находилось время и желание, играла с матерью в карты, правда, редко. Когда удавалось найти листок бумаги, Пип делала небольшие наброски. Но больше всего ее раздражало, что она не может ходить, иначе давно помчалась бы на пляж, чтобы повидаться с Мэттом. Но это было строжайше запрещено, ведь песок мог загрязнить еще свежие швы. А тут еще погода испортилась окончательно, что выводило Пип из себя.

Она просидела дома уже целых три дня – настоящий домашний арест! – когда Офелия, решив подышать свежим воздухом, отправилась на берег и машинально свернула в сторону общественного пляжа. Погрузившись в свои мысли, она брела, не глядя по сторонам, пока не наткнулась на Мэтта, как всегда, устроившегося на берегу со своим мольбертом. Мэтт тоже ее не видел – он с головой погрузился в работу и не замечал ничего вокруг. Так же как и Пип в самый первый день, Офелия смущенно переминалась с ноги на ногу, не зная, остаться или уйти. И тут, словно почувствовав ее присутствие, Мэтт обернулся. В своей робости она до странности напомнила ему свою дочь. Лицо Мэтта расплылось в улыбке, и Офелия решилась подойти.

– Добрый день. Не хотела вам мешать, – смущенно улыбаясь, поздоровалась она.

– Никаких проблем, – успокоил ее Мэтт. – А если честно, я даже люблю, когда мне мешают. – На нем были футболка и джинсы, и Офелия невольно отметила про себя его спортивную фигуру. Мэтт явно следил за собой. Широкие плечи, сильные руки, непринужденная манера держаться… – А как Пип?

– Скучает, бедняжка. Не привыкла сидеть дома. Но больше всего ее раздражает, что она не может прийти сюда, порисовать вместе с вами.

– Я бы с радостью пришел повидать ее, если вы, конечно, не возражаете, – не желая казаться навязчивым, осторожно предложил Мэтт.

– О, Пип будет прыгать от радости!

– Надеюсь, мне удастся ее развлечь.

Офелия бросила взгляд на его работу. Он снова рисовал океан, но на этот раз в штормовую погоду – чудовищные валы вздымались к самому небу, угрожая в любую минуту раздавить хрупкую рыбачью лодчонку. От картины просто веяло ощущением силы. Грозная мощь океана и утлое суденышко, беспомощная игрушка в руках разбушевавшейся стихии… Картина производила неизгладимое впечатление.

– Мне нравится ваша картина, – искренне сказала она. И это была чистая правда.

– Спасибо.

– А вы всегда пишете акварелью?

– Нет, обычно я предпочитаю масло. И люблю писать портреты.

Он вспомнил о своем обещании написать портрет Пип, который она думала подарить матери. Ему хотелось начать, до того как она уедет из Сейф-Харбора, но из-за случая с ногой у него не было возможности даже сделать набросок. Хотя Мэтт давно уже решил, как он напишет ее.

– Вы живете здесь постоянно? – с интересом спросила Офелия.

– Да. Уже почти десять лет.

– Должно быть, зимой тут довольно одиноко, – поспешно проговорила она, так и не решив, уйти ей или остаться. У нее было такое чувство, что эта часть пляжа принадлежит только ему, как мастерская – художнику.

– Местечко тихое, но мне нравится.

Почти все обитатели близлежащих коттеджей приезжали сюда только на лето. Конечно, были и такие, кто, подобно Мэтту, жил тут круглый год, но, когда лето кончалось, их оставалось немного. Зимой поселок выглядел вымершим. Мэтт тоже производил впечатление довольно одинокого человека, но, казалось, его это ничуть не огорчает. Похоже, что он живет в мире и согласии с самим собой. Один из тех чудаков, кто предпочитает «вариться в собственном соку», как говорят французы, решила Офелия.

– Вы часто ездите в город? – спросила она.

Этот человек заинтересовал ее, теперь она понимала, почему он сразу понравился Пип. Не слишком общительный, он, однако, принадлежал к числу тех, с которыми всегда легко.

– Почти никогда. Да и зачем? У меня было свое дело, но я продал его десять лет назад и переехал сюда. Сначала я думал, что ненадолго… так, что-то вроде короткого отпуска. А потом решил остаться здесь.

Продав свое рекламное агентство, когда дела его шли в гору, Мэтт понял, что может позволить себе жить, как ему хочется, даже после развода с Салли. А небольшое наследство, полученное после родителей, только укрепило его в своем решении. Все, о чем он мечтал тогда, – это отдохнуть годик-другой, прежде чем заняться чем-то еще. Но потом его бывшая жена переехала в Новую Зеландию, и он раз за разом мотался туда, чтобы повидать детей. Через четыре года он оставил свои попытки, но к этому времени у него окончательно пропало всякое желание заняться чем-то еще. Теперь он хотел только одного – писать. За прошедшие годы у Мэтта было несколько персональных выставок, но он решил, что с него хватит. Он больше не чувствовал желания показывать свои работы – только рисовать.

– Мне тут нравится, – тихо поведала Офелия, опустившись на песок в нескольких ярдах от него – достаточно близко, чтобы видеть картину, и в то же время достаточно далеко, чтобы не мешать ему.

Ни ему, ни ей не хотелось казаться навязчивым. Так же как и Пип, Офелия долго сидела молча, наблюдая за работой Мэтта. Прошло довольно много времени, прежде чем Мэтт решился прервать затянувшееся молчание.

– Детям тут хорошо, – задумчиво проговорил он, вглядываясь в свою работу и снова переводя взгляд на разъяренный океан. – Да и потом здесь безопасно – они могут целый день бегать по берегу. Жизнь тут куда проще, чем в городе.

– Мне тоже это нравится. Можно уехать ненадолго и оставить Пип одну. И.ходить никуда не надо. Тут хорошо.

– Мне тоже нравится. – Мэтт улыбнулся ей.

Ему очень хотелось знать об этой женщине как можно больше. Мэтта снедало любопытство. Конечно, кое-что рассказала ему Пип, и, однако, Офелия заинтересовала его. Чувствовалось, что жизнь бьет в ней ключом, но этому странно противоречил ее вечно затравленный взгляд и постоянная печаль, которая просто бросалась в глаза.

– А вы работаете?

Он почему-то был уверен, что нет. Накануне она ни словом не упомянула об этом, а Пип ничего не рассказывала.

– Сейчас нет. Когда-то раньше работала. Мы тогда еще жили в Кеймбридже. А потом переехали сюда, родились дети, и я бросила работу. Моего заработка явно не хватило бы, чтобы платить няне, так что какой смысл? А в Гарварде я работала лаборанткой в лаборатории биохимии. Мне это нравилось.

Работу лаборантки подыскал ей Тед, когда она еще продолжала мечтать о медицине. Но прошло немного времени, и об этих планах пришлось забыть. Впрочем, ее главной и единственной мечтой всегда был Тед. Он и дети стали для нее всем миром.

– Звучит неплохо. А вы не думали о том, чтобы вернуться к своим планам? Я имею в виду медицинский колледж?

Офелия грустно рассмеялась в ответ.

– Для этого я слишком стара. Колледж, ординатура, диплом… к тому времени, как я смогу приступить к практике, мне стукнет пятьдесят.

Теперь ей было сорок два, и все ее прежние мечты о медицине давно уже развеялись как дым.

– Ну и что? Не вы первая, не вы последняя. Это даже забавно.

– Да уж, действительно забавно! Но я была счастлива просто в качестве замужней женщины.

Во многом она по-прежнему оставалась француженкой. Офелию вполне устраивала роль «второй скрипки». Правда, сама она называла себя «группой поддержки», и, в сущности, так оно на самом деле и было. Именно поэтому их брак продержался столько лет. Тед нуждался в ней, она выполняла роль связующего звена между ним и внешним миром. Офелия – единственная, кто поддерживал его в черные дни. И вот теперь она осталась одна, и вокруг никого, кто бы сделал то же самое для нее, – кроме Пип.

– Я думала о том, чтобы подыскать себе работу. Нет, если честно, то об этом думают другие. В основном– те, с кем я занимаюсь в группе. Ну и моя близкая подруга, конечно. Они считают, что мне нужно отвлечься. В конце концов, Пип целый день в школе, а у меня не так уж много дел.

Теперь, когда Теда и Чеда больше нет, ее миссия окончена. С Чедом, с его вечными приступами раздражительности было столько проблем, что Офелии приходилось крутиться как белка в колесе. Да и Тед требовал постоянного внимания. А вот Пип – нет; она весь день была занята – днем в школе, а конец недели девочка обычно проводила с приятелями. С самых первых дней она – удивительно самостоятельная и независимая личность. И вот сейчас Офелия чувствовала, что потеряла не только семью и любимое дело.

– Да и потом – чем мне заняться? У меня ведь нет никакой профессии, – задумчиво проговорила она.

– А что вас интересует? – живо спросил Мэтт, украдкой бросив на нее взгляд. Он продолжал рисовать, и Офелии это почему-то нравилось. Благодаря этому у нее не возникало чувства, будто ее допрашивают. Ей было легко и приятно рассказывать ему о себе – так же как раньше Пип.

– Забавно, но я давно уже не занималась тем, что бы мне хотелось делать. Понимаете… дом, муж, дети. А Пип нуждается во мне гораздо меньше, чем муж и сын.

– Зря вы так думаете, – негромко бросил Мэтт. Ему очень хотелось открыть ей глаза, сказать, какой одинокой чувствует себя ее дочка, но он не решился. – А как насчет того, чтобы поработать добровольцем в какой-нибудь благотворительной организации?

Дом, который они здесь снимали, и собственный самолет мужа наводили на мысль, что в деньгах они не нуждаются.

– Я об этом уже думала, – кивнула Офелия.

– Раньше я вел уроки живописи в интернате для психически больных детей. Это потрясающе, уверяю вас. Мне Кажется, это лучшее, что я делал в своей жизни. Правда, не я их учил, а они меня. Учили терпению, мужеству, любви к жизни. Но потом я переехал сюда, и с уроками было покончено.

На самом деле все обстояло несколько сложнее. Когда Мэтт понял, что отлучен от детей навсегда, он впал в глубокую депрессию, и от уроков пришлось отказаться. А к тому времени, как он оправился, ему так понравилось одиночество, что не захотелось ничего менять. Он даже практически перестал бывать в городе.

– Люди с психическими расстройствами часто бывают весьма неординарными личностями, – мягко проговорила Офелия.

То, как это было сказано, заставило Мэтта внимательно посмотреть ей в лицо. И по выражению ее глаз он сразу понял, что она знает об этом куда больше, чем говорит. Глаза их встретились. И Мэтт отвернулся, почувствовав в груди холодок. Что-то подсказывали ему, что спрашивать не стоит. Но Офелия почувствовала его замешательство.

– Мой сын страдал маниакально-депрессивным психозом… потеря ориентации… Он был мужественный мальчик… но в последний год он дважды пытался покончить с собой.

Сказанное ею было знаком огромного доверия. Но теперь Офелия, так же как и прежде Пип, подсознательно чувствовала, что Мэтту можно доверять. И его молчаливое сочувствие приятно на нее подействовало.

– А Пип знает?.. – Его явно потрясло то, что он услышал.

– Да. Для нее это тоже было нелегко, тем более что во второй раз его обнаружила именно Пип. Это… это было ужасное зрелище.

– Бедная малышка! Несчастные дети… Как же так?

– В первый раз вскрыл себе вены. Слава Богу, неудачно, так что все обошлось. А во второй – попытался повеситься. А Пип вошла что-то спросить и обнаружила его. Он уже начал синеть. Еще немного, и все было бы кончено. Она помчалась за мной, мы вынули его из петли, и тут сердце перестало биться. Я делала ему искусственное дыхание. Потом приехала «скорая помощь». Й счастью, его удалось спасти. Пришлось делать дефибрилляцию… Сигнал появился не сразу. Это было ужасно!

Вспоминать об этом до сих пор очень мучительно. Ей и сейчас порой снилось, как она вынимает сына из петли.

– В последнее время ему стало лучше. Вот поэтому я и настояла, чтобы он полетел в Лос-Анджелес вместе с отцом. У Теда была назначена какая-то встреча, и мне хотелось, чтобы Чед немного развеялся. Им ведь не так уж часто доводилось бывать вместе. Тед вечно был занят. – «И к тому же не хотел видеть, что творится с сыном», – добавила она про себя. Но вслух ничего не сказала. Даже после двух попыток самоубийства Тед упрямо твердил, что у сына, дескать, просто способ привлечь к себе внимание. Офелия пыталась объяснить, что во всем виновата болезнь, но он только отмахивался.

Но Мэтт хорошо знал жизнь. И детей тоже.

– А как они ладили с вашим мужем? Наверное, ему было трудно смириться с мыслью о том, что сын неизлечимо болен?

Поколебавшись, Офелия кивнула:

– Да. Собственно говоря, он так и не смирился с этим до самого конца. Считал, что это возрастное. Даже не хотел ничего слушать, когда доктора говорили, что мальчик тяжело болен. А всякий раз, когда Чеду становилось лучше, Тед сиял, считая, что он прав и худшее уже позади. Я тоже поначалу надеялась. А потом перестала. Тед во всем винил меня, вечно ворчал, что я его разбаловала или что ему просто нужна подружка. Наверное, родителям вообще трудно смириться с мыслью, что ребенок неизлечимо болен, что ему никогда не будет лучше… Иногда удается подобрать лечение, и наступает временное улучшение, но ненадолго. И так будет всегда.

Офелия говорила с полным знанием дела, но такое знание досталось ей дорогой ценой. С самого первого дня, как только врачи поставили страшный диагноз, она отдавала себе отчет, что впереди у них тяжелые времена, хотя в раннем детстве Чед был просто очаровательным. Умненький, явно в отца, малыш с самого рождения постоянно болел. Он вообще не отличался крепким здоровьем. Именно Офелия бегала с ним по врачам, пока ему не вынесли страшный вердикт. Но даже тогда Тед упорно заявлял, что психиатры сами полные психи, а все их тесты абсолютно неубедительны. Казалось бы, после всех бессонных ночей, бесконечных приступов и попыток самоубийства какие еще доказательства ему нужны?! Конечно, лечение помогало, но все врачи в мире бессильны решить эту проблему. Офелия уже смирилась с мыслью, что Чед неизлечимо болен. Но только не Тед. Он отказывался в это верить. Чтобы у него был психически больной сын?! Нет, это невозможно!

А то, что в тот день она все-таки настояла, чтобы Чед летел с отцом в Лос-Анджелес, до сих пор тяжким грехом лежало у нее на душе. Офелия смертельно устала, ей хотелось хоть немного побыть вдвоем с Пип, отдохнуть от своих постоянных тревог за сына, от того, что его ни на минуту нельзя оставить одного. Он постоянно дергал ее. Только ей было известно, что она решила отослать Чеда, не только чтобы он побыл с отцом, а еще чтобы она смогла передохнуть хоть пару дней. А теперь не могла простить себе. Проживи она хоть тысячу лет, тяжесть того, что она совершила, будет вечно лежать на ее плечах. Но Мэтту не обязательно знать об этом. Это ее грех, и он останется с ней навсегда.

– Вам пришлось тяжело. И я имею в виду не только эту трагедию. Наверное, нелегко мириться с мыслью, что вам дважды удалось спасти мальчику жизнь только для того, чтобы потерять его навсегда.

– Это судьба, – чуть слышно прошептала она. – И мы все – только игрушки судьбы. Тут уж ничего не изменишь. Слава Богу, что хоть Пип осталась дома, – добавила она, хотя речь о ней не шла. Тед отказывался взять с собой Чеда, мальчик безумно раздражал его. Да и Чед не особенно хотел лететь с отцом. Правда, потом, после долгих уговоров, они все-таки согласились. Но Теду и в голову бы никогда не пришло взять с собой дочь. По его мнению, она еще слишком мала. Тед едва ли вообще замечал Пип. Раньше, когда они были бедны, он часто возился с малышкой, но теперь стал слишком занят, чтобы уделять ей внимание. По сравнению с тем, что случилось, думала Офелия, самым лучшим было бы, если бы в тот роковой день они летели все вместе.

– А вы хотели бы работать с психически неполноценными детьми? – мягко спросил Мэтт, стараясь отвлечь Офелию от грустных мыслей. И тут же пожалел об этом.

– Не знаю, – ответила Офелия, не отрывая взгляда от океана. Пальцы ее зарылись в песок. – Видите ли, я ведь столько лет подряд ухаживала за Чедом, а это, поверьте, нелегко. С другой стороны, возможно, я бы с радостью помогала таким, как он. Да и вообще неплохо хоть что-то делать. Но с другой стороны, снова бороться… Нет, с этим покончено, по крайней мерс для меня. Знаю, что звучит эгоистично, но зато это правда.

Казалось, она живет в каком-то другом мире. Мэтт видел перед собой умудренную жизнью, но глубоко страдающую женщину. Впрочем, учитывая, что ей пришлось пережить, это неудивительно, мрачно решил Мэтт.

Он мог только сочувствовать ей и еще больше Пип. Ей тоже пришлось несладко, а ведь она совсем еще малышка, с горечью подумал он.

– Возможно, вы правы. Наверное, после всего вам действительно стоило бы заняться чем-нибудь повеселее. Вы хотели бы работать с детьми? К примеру, с теми, кто убегает из дому, или с сиротами? Тут, по-моему, можно сделать немало добра.

– Что ж, думаю, это было бы интересно. Уму непостижимо, сколько на улицах бездомных, и не только здесь, а даже во Франции. По-моему, это во всем мире уже стало проблемой.

Они еще какое-то время говорили о бездомных, даже принялись обсуждать, что служит тому причиной. В конце концов оба пришли к выводу, что это есть и остается проблемой, по крайней мере на данный момент. Им было легко и интересно друг с другом. К тому же разговор касался более серьезных вещей, чем те, которые они обсуждали с Пип, пока Мэтт учил ее рисовать. И мать, и дочь одинаково были ему приятны, и Мэтт порадовался, что их жизненные пути пересеклись и они узнали друг друга.

Вскоре Офелия, сказав, что ей пора возвращаться, засобиралась домой. Мэтт попросил ее передать привет Пип. И вдруг ей в голову пришла неожиданная мысль.

– А почему бы вам не сделать это самому? – Она улыбнулась.

Ей было приятно разговаривать с ним, и она нисколько не жалела, что рассказала Мэтту о Чеде. Мэтт нравился ей, а Пип и вовсе успела привязаться к нему. И Офелии почему-то казалось очень важным, чтобы он знал, как мужественно все это время держалась ее девочка, через какие нелегкие испытания ей пришлось пройти и как много она потеряла. Впрочем, насколько она могла судить, Мэтту в жизни тоже пришлось нелегко. В конце концов, на ком из нас жизнь не оставила своих отметин? Кто может похвастаться, что у него в душе нет кровоточащих ран, о которых так трудно, а подчас и невозможно забыть? Жестокая штука – жизнь, порой она не щадит и детей, даже таких, как Пип. Офелия утешала себя, что испытания закалили Пип, возможно, сделав ее добрее. О том, что они сделали с ней самой, думать почему-то не хотелось. Шрамы на чьей-то душе – все равно шрамы, как их ни назови. Пройдя через горнило страданий, кто-то становится чище и лучше, а кто-то ломается. В этом и состоит жизнь. И горькая правда в том, что шрамы в душе есть у каждого. Жизнь – всегда реальность. А если любишь кого-то, не важно кого, то с реальностью приходится считаться.

– Я позвоню Пип, – пообещал Мэтт. Ему было безумно стыдно, что он не позвонил ей до сих пор. Но он боялся, что Офелия сочтет его навязчивым.

– А почему бы вам сегодня не прийти к нам пообедать? Конечно, готовлю я ужасно, но Пип будет страшно рада, да и я тоже.

За многие годы он уже не радовался так, как сейчас. Лицо Мэтта просияло.

– С удовольствием. Надеюсь, это не доставит вам особых хлопот.

– Напротив. Мы будем очень рады. Сказать по правде, думаю, лучше не стоит говорить заранее о вашем приходе Пип. Пусть это станет для нее сюрпризом, хорошо? В семь часов вам подойдет?

Приглашение было искренним и радушным – чувствовалось, что оно идет от чистого сердца. Так же как и Пип, Офелии нравилось разговаривать с ним.

– Чудесно. Может быть, что-нибудь захватить? Карандаши, например? Или ластик?

Офелия рассмеялась, но сам Мэтт считал, что это не такая уж плохая идея.

– Главное, чтобы вы сами пришли. Пип будет счастлива.

Мэтт не решился ответить, что и он тоже, но это вертелось у него на языке. Впервые за много лет он радовался как мальчишка. Он уже успел полюбить их обеих. И мать, и дочь оказались на редкость приятными. Им обеим пришлось немало выстрадать, и печать пережитой трагедии еще лежала на их лицах. С каждым днем Мэтт узнавал их все лучше и с каждым днем испытывал все большее уважение к ним обеим. А то, что она рассказала о своем сыне… Господи, такого никому не пожелаешь.

– Тогда до вечера, – с улыбкой бросил Мэтт.

Помахав ему на прощание рукой, Офелия зашагала к дому. А он смотрел ей вслед, снова удивляясь, до чего она похожа на Пип.

Глава 7

Пип валялась на диване. Подложив под ногу подушку, она с самым несчастным видом разглядывала ее. И тут в дверь позвонили. Нимало не сомневаясь, кто пришел, Офелия побежала открывать. На пороге в свитере с высоким воротником и джинсах, с бутылкой вина под мышкой стоял Мэтт. Офелия встретила его радостной улыбкой. Потом приложила палец к губам и кивком указала на диван. Понимающе ухмыльнувшись, он направился в гостиную. Увидев на пороге Мэтта, Пип с восторженным воплем сорвалась с дивана и, прыгая на одной ноге, кинулась ему навстречу.

– Мэтт! – Удивленная и обрадованная, она переводила взгляд с него на довольно улыбавшуюся мать и ничего не понимала. – Но… как это?

– Мы с твоей мамой сегодня столкнулись на пляже, и она была так добра, что пригласила меня пообедать с вами. Как твоя нога?

– Ужасно! Дурацкая нога! Как я от нее устала! Мне так жаль, что я не могу больше рисовать вместе с вами!

За это время Пип сделала множество набросков, но и они уже успели ей надоесть. Она скучала и злилась, ей казалось, что с каждым днем она рисует все хуже. Да вот хотя бы сегодня – она так и не сумела правильно нарисовать Муссу задние лапы.

– Я снова тебе покажу, – пообещал Мэтт, когда Пип поведала ему о своем горе. Он протянул ей альбом для рисования и коробку карандашей, которую накануне обнаружил в своем столе. Пип в полном восхищении разглядывала и то и другое.

Пока они болтали, Офелия накрыла на стол, а потом открыла бутылку очень неплохого французского вина. Пила она мало и редко, но это вино она любила – наверное, потому, что оно напоминало ей о Франции.

Поставив в духовку цыпленка, Офелия приготовила спаржу с канадским рисом, а к нему – голландский соус[2]. Учитывая, что за весь год она не готовила ничего сложнее сандвичей, у нее получился настоящий кулинарный шедевр. Офелия даже не ожидала, что обычная готовка может доставлять такое удовольствие.

Но на Мэтта ее изыски явно произвели впечатление. На лице у него появилось выражение почтительного восхищения, а Пип, ахнув, захлопала в ладоши.

– Как?! Никакой замороженной пиццы?!

– Пип, умоляю тебя! Тебе вздумалось вытащить на свет Божий все мои тайны? – улыбнулась Офелия.

– Ничего страшного. Диета, на которой я сижу, тоже в основном состоит из пиццы да пакетного супа, – хмыкнул Мэтт. Сегодня он выглядел ухоженным и еще более симпатичным, чем всегда. Офелии был приятен слабый запах мужской туалетной воды. От него веяло здоровьем и свежестью, и к тому же он казался на удивление реальным. К приходу Мэтта Офелия причесалась и даже принарядилась в элегантный пуловер из черного кашемира и джинсы. Косметикой она вот уже почти год как не пользовалась, не стала краситься и теперь. В конце концов, она ведь в трауре. Но сейчас Офелия вдруг чуть ли не в первый раз за все время пожалела, что не подкрасила губы. Помады у нее не было – вся косметика осталась дома, валялась где-то в ящике стола. До сегодняшнего вечера Офелия даже не вспоминала о ней. Нет, нет, ей и в голову не приходило кокетничать с Мэттом, просто приятно вновь ощутить себя женщиной. За последний год она превратилась в зомби, но сейчас вдруг почувствовала, что вновь пробуждается к жизни.

За обедом все трос непринужденно болтали. Сначала о Париже, об искусстве, потом разговор перешел на школу, и Пип объявила, что ничуть не скучает по ней. Пип должно скоро исполниться двенадцать. Впереди ее ждал седьмой класс. Когда-то она имела множество друзей, но сейчас, заявила Пип, она чувствует себя среди них этакой белой вороной. У большинства ее приятелей родители разведены, и ни один из них не знал, что значит потерять отца. Пип неприятно осознавать, что кто-то из них станет ее жалеть, а она ничуть не сомневалась в этом. Она заявила, что ей, мол, противно даже думать, что все они будут «милы» с ней, потому как от этого ей, дескать, грустно. Она вовсе не хочет чувствовать, что она какая-то особенная. Но Мэтт понимал, что тут уж ничего не поделаешь.

– Я ведь даже не смогу пойти на традиционный обед «папа-с-дочкой»! – жалобно протянула она. – Просто не с кем! – Офелия тоже уже ломала над этим голову, но так и не смогла ничего придумать. В прошлый раз, когда отец отказался пойти, Пип взяла вместо него Чеда. А в этом году ей некого пригласить…

– Можешь пригласить меня, если хочешь, – великодушно предложил Мэтт. А потом бросил быстрый взгляд на Офелию. – Если, конечно, мама не возражает. В конце концов, почему ты не можешь взять с собой приятеля, раз уж нельзя пойти с мамой, верно? А кстати, почему? Чем мама хуже папы?

– Не разрешат. Кто-то уже хотел в прошлом году, так ему не позволили.

Идиотизм, сердито решил Мэтт. Но при мысли о том, что она появится на обеде с Мэттом, Пип так обрадовалась, что он прикусил язык. Да и на лице Офелии он прочитал явное облегчение.

– Спасибо, Мэтт, – шепнула она и вышла из-за стола, чтобы принести десерт.

В холодильнике оказалось только одно мороженое, но Офелия потерла плитку шоколада и посыпала им сверху ванильное мороженое, которое Пип любила больше всего. Тед тоже его обожал. А они с Чедом всегда предпочитали «Роккирод». Как удивительно иной раз пристрастия зависят от генов, подумала Офелия. Она уже не в первый раз замечала это.

– А когда бывает этот ваш обед? – осведомился Мэтт.

– Наверное, накануне Дня благодарения. – Пип от возбуждения ерзала на стуле.

– Скажи мне, когда узнаешь точную дату, и я обязательно приду. Даже костюм надену.

Он уже забыл, когда надевал его. Последние годы Мэтт не вылезал из джинсов и старых свитеров, в холодные дни накидывая старый-престарый твидовый пиджак. Впрочем, зачем ему костюм, если он никуда не ходил? Иной раз приезжал, один из его старых друзей, но год от года его визиты происходили все реже. Мэтт привык жить затворником, к тому же такая жизнь была ему по душе. Местные, возможно, удивлялись какое-то время. А потом его просто оставили в покое.

Они засиделись допоздна, пока Пип, трещавшая без умолку, не начала отчаянно зевать. Она сказала, что ждет не дождется, когда ей снимут швы. Плохо только, что всю неделю после этого придется ходить в сандалиях.

– А что, если ездить верхом на Муссе? – ехидно предложил Мэтт.

Пару минут спустя Пип спустилась вниз уже в пижаме, чтобы пожелать им обоим спокойной ночи. Они с Офелией сидели на диване. Мэтт разжег в камине огонь. Стало так уютно и хорошо, что Пип, вернувшись к себе, вдруг за много-много месяцев почувствовала себя счастливой. Впрочем, и Офелия тоже. Было что-то удивительно успокаивающее в том, что рядом с ними опять появился мужчина. Даже атмосфера, царившая в доме, разом изменилась, словно Мэтт одним своим присутствием согрел его, заново наполнив теплом и добротой. Как будто почувствовав это, лежавший у огня Мусс то и дело бросал в его сторону признательный взгляд, преданно подметая пол хвостом.

– Вам по-настоящему повезло с дочкой, – прошептал Мэтт, обращаясь к Офелии, после того как она, поплотнее прикрыв дверь в спальню Пип, вернулась и села возле него на диван.

Дом, который они сняли, оказался не очень велик: гостиная, смежная со столовой кухня да две их спальни наверху. Зато обстановка радовала глаз. Сразу заметно, что его владельцы любили изящные вещи. На стенах Мэтт заметил несколько неплохих картин современных молодых художников.

– Она просто потрясающий ребенок.

Пип с каждым днем все больше и больше нравилась Мэтту. К тому же она напоминала ему о его собственных детях. Вот только он сомневался, есть ли в них то, что так восхищало его в Пип: жизнелюбие, простодушие и в то же время не по годам зрелый ум. Впрочем, откуда ему вообще знать, какими они выросли? Теперь это дети Хэмиша, а не его. Наверное, за прошедшие годы они вообще забыли отца. Можно не сомневаться, что Салли об этом позаботилась.

– Да, согласна. Нам обеим очень повезло. – Офелия опять возблагодарила небеса, что в тот роковой день Пип не было на борту самолета. – Она – все, что у меня осталось. Мои родители умерли много лет назад, родители Теда тоже. Ни братьев, ни сестер у нас не было. У меня есть еще дальняя родня во Франции… две кузины и тетка, но я их терпеть не могу. К тому же мы не виделись целую вечность. Я рада, что увезла Пип сюда. Жаль, конечно, что мы тут никого не знаем, но ничего не поделаешь. Так вот и живем вдвоем.

– Может быть, все не так уж плохо, – пробормотал Мэтт.

У него самого не было и этого. Как и Офелия, он рос единственным ребенком в семье, и одиночество стало частью его натуры. Близких друзей он никогда не имел. А тех, которые остались, растерял – после долгого и мучительного развода ему было тяжело вообще общаться с людьми. Подобно Пип, Мэтту было невыносимо чувствовать, что его жалеют.

– А у вас много друзей, Офелия? Я хочу сказать – в Сан-Франциско.

– Немного, но есть. Знаете, Тед был не очень общительным. А из-за своей работы вообще превратился в затворника. Ну и естественно, ожидал, что я разделю с ним его затворничество. Я, собственно говоря, не возражала. Но согласитесь, разве в этом случае сохранишь друзей? К тому же Чед все годы требовал постоянного внимания. Я буквально не могла оставить его ни на минуту – случалось так, что я уходила из комнаты, а он в отчаянии начинал биться головой об стену! А под конец с ним вообще стало очень тяжело. Фактически у меня осталась только одна близкая подруга.

Все годы Офелия жила только для них. И вот сейчас, оставшись вдвоем с дочерью, почувствовала себя не у дел. В ее жизни образовалась пустота, заполнить которую Пип не могла. Впрочем, она почти ничего не требовала от матери. Но даже того, в чем она нуждалась, Офелия была не в состоянии ей дать. Правда, теперь ей как будто стало лучше. Оставалось надеяться, что со временем она совсем оправится. Все последнее время она чувствовала себя каким-то роботом, но сейчас, казалось, она понемногу оживает. И то, что сегодня она решилась пригласить Мэтта на обед, было хорошим знаком.

– А вы? – с неожиданно пробудившимся интересом спросила она. – У вас в городе много друзей?

– По правде сказать, ни одного, – со слабой улыбкой покачал головой Мэтт. – Последние десять лет, знаете, как-то было не до того. Раньше я заведовал в Нью-Йорке рекламным агентством. Оно принадлежало нам с женой. Потом мы развелись и… короче, мы расстались не очень-то мирно. Агентство решили продать, и я переехал сюда. Сначала, правда, жил в городе, а здесь снимал коттедж, приезжал на выходные рисовать. А потом… знаете, как бывает: думаешь, что хуже уже не может быть, а выходит, что может. Вот так случилось со мной – моя бывшая жена переехала в Новую Зеландию, и я годами мотался туда повидать детей. Фактически дома у меня не было. Жил в отеле, снимал квартиру – словом, чувствовал себя лишней спицей в колеснице. Ну а жена моя вышла замуж за моего же приятеля девять лет назад. Он славный парень, любит наших детей как своих собственных, да и они обожают его. К тому же у него куча денег, четверо своих детей. Да еще двое – от моей бывшей жены. Все дети как-то перемешались и, по-моему, страшно этим довольны. Я не могу их винить – с моей стороны это был бы чистой воды эгоизм. Короче, всякий раз, когда я приезжал в Окленд, как-то всегда получалось, что им не до меня. Их ждали друзья, а я путался под ногами. Как это говорят у вас на родине? Я чувствовал себя «как волос в супе».

Услышав знакомую с детства поговорку, Офелия спрятала грустную улыбку. Ей тоже постоянно казалось, что она путается у Теда под ногами. Словно вещь, которой попользуешься, а потом не знаешь, куда деть.

– Ужасно, – с искренним сочувствием проговорила она, невольно тронутая печалью в глазах Мэтта.

Похоже, он не понаслышке знал, что такое горе и боль. Он смирился и даже начал новую жизнь, однако заплатил за нее дорогую цену.

– Да, это было тяжело, – честно признался он. – Очень тяжело. Четыре года я держался. В последние два приезда я почти их не видел. А потом Салли, моя бывшая жена, любезно объяснила мне, что я, дескать, мешаю, что должен приезжать, только когда они соскучатся, и все такое. А этого, как вы понимаете, пришлось бы ждать очень долго. Конечно, я постоянно им звонил… но только они, как на грех, всякий раз были слишком заняты, чтобы взять трубку. Я писал, но они не отвечали. Им было только девять и семь, когда моя супруга обзавелась новым мужем, и она почти сразу же родила еще двоих. Мои дети растворились в ее новой семье. И я вдруг почувствовал, что в самом деле им мешаю. Усложняю им жизнь. Тогда я написал им и спросил, чего они хотят. Они не ответили. Я не слышал о них почти целый год и все равно продолжал писать. Должен признаться, что весь этот год я страшно пил. Я писал им еще три года. А потом пришло письмо от Салли, в котором она недвусмысленно дала мне понять, что мои дети не хотят меня видеть, только не знают, как мне об этом сказать. И тогда я сдался. Вот уже шесть лет, как я ничего не знаю о них. Единственная связь между нами – это те чеки, которые я регулярно посылаю их матери. Ах да, еще открытка на Рождество, которую она присылает каждый год. Я никогда не настаивал на своих отцовских правах, не требовал свиданий. Да и зачем? Им известно, где я живу… Но иной раз мне кажется, что стоило бы поехать туда и поговорить с ними начистоту. Но мне страшно. Салли в тот раз так красочно описывала их терзания. Им было всего десять и двенадцать, когда мы виделись в последний раз, – почти сверстники вашей Пип, – а в таком возрасте не у каждого хватит смелости сказать отцу, что он, дескать, не хочет больше его видеть. Впрочем, их нежелание писать говорит само за себя. Для меня этого было достаточно. Я все понял. И решил уйти из их жизни.

Господи, какие письма я им писал, до того как окончательно сложить оружие! Они ни разу не ответили. Я и сейчас порой им пишу, но у меня никогда не хватает смелости отослать письмо. Я не имею права давить на них, это было бы нечестно. Как-то я говорил с их матерью – она тоже считает, что так будет лучше. Салли сказала, что они счастливы и что я им не нужен. Не знаю почему. По-моему, я не сделал им ничего плохого. Почему я им не нужен? Конечно, их отчим – замечательный парень. Я и сам его люблю… вернее, любил. Мы дружили много лет, пока между нами не встала Салли. Да Бог с ними! Я ведь хотел рассказать вам о моих детях. Десять лет я живу один. Я не видел их шесть лет. Вместе с рождественской открыткой моя бывшая супруга каждый раз присылает мне их фотографии, так что я хотя бы знаю теперь, как они выглядят. То ли плакать, то ли смеяться, не знаю. Они фотографируются все вместе. И вот я получаю открытку с фотографией всех восьми детей. Его, моих и их общих. Знаете, иногда я смотрю на нее и плачу. – Мэтт смущенно отвел глаза, подумав, как много им известно друг о друге. – Теперь я стараюсь больше им не мешать. Надеюсь, они знают, чего хотят. Во всяком случае, Салли уверяет, что так и есть.

Роберту уже восемнадцать. Скоро он уедет учиться в колледж. А может, уже учится, не знаю. Живется им неплохо. Хэмишу в Окленде принадлежит крупнейшее рекламное агентство, и Салли помогает ему с делами, как когда-то помогала мне. Она очень способная. Не могу сказать, что душевная, но зато невероятно энергичная и предприимчивая. И к тому же прекрасная мать – всегда точно знает, что нужно детям. В отличие от меня. Впрочем, я им уже почти чужой. Не знаю даже, узнал бы я их, если бы увидел на улице… ужасно, правда? Это мучительнее всего. Я пытался не думать об этом. Твердил, что так лучше для них. Пару лет назад Салли написала мне: она спрашивала, не буду ли я возражать, если Хэмиш усыновит моих детей. Ее предложение чуть не прикончило меня. Не знаю… может, я действительно им не нужен, но ведь они все равно мои дети! И так будет всегда. Я сказал, что никогда не дам своего согласия. С тех пор я больше не получаю от нее писем, только открытку на Рождество. Да и до этого мы почти не общались. Мне кажется, они мечтают, чтобы я просто исчез из их жизни. Так я и сделал. Теперь я живу очень тихо. Потребовалось много лет, чтобы прийти в себя. Пережить то, что произошло между мной и Салли. А главное – потерю детей.

Слушать Мэтта было мучительно, но теперь Офелия понемногу начала узнавать его. Подобно ей самой, Мэтт потерял все, что составляло его жизнь, – дом, семью, детей, любимое дело. Как и она, он предпочел укрыться от жизни. Но у нее хотя бы была Пип! И Офелия еще раз возблагодарила судьбу, что она оставила ей дочь. Без Пип она не смогла бы жить.

– А почему вы расстались? – Она понимала, что совершает бестактность, но в той картине, что сложилась у нее в голове, ей не все оказалось понятно. К тому же если Мэтт не захочет рассказать, то не расскажет, решила она. После того как они столько поведали друг другу, между ними установилась какая-то удивительная близость, которую чувствовали они оба.

Он вздохнул, прежде чем ответить.

– Классический случай, знаете ли. Мы с Хэмишем вместе закончили школу. Потом он уехал в Окленд, а я остался в Нью-Йорке. Мы оба открыли рекламные агентства, даже наладили тесные связи. Консультировались друг с другом, посылали друг другу клиентов, обращались друг к другу за помощью. Хэмиш по нескольку раз в год наведывался сюда. Мы ездили в Окленд. Салли работала исполнительным директором, она была, так сказать, «мозговым центром» всего дела, а я – художественным директором. Мы прекрасно дополняли друг друга, агентство крепко стояло на ногах, среди наших клиентов были даже крупные корпорации. Мы с Хэмишем оставались друзьями, часто ездили в отпуск вчетвером: он с женой и я с Салли. В основном в Европу. Как-то раз даже на сафари в Ботсвану. В то роковое лето сняли шато во Франции. Мне пришлось вернуться раньше, чем мы думали, потом неожиданно умерла теща Хэмиша, и его жена спешно полетела в Окленд. Сам он остался во Франции. И Салли с детьми тоже. Не стану утомлять вас подробностями – Салли и он внезапно воспылали любовью друг к другу. Через четыре недели, вернувшись домой, она сообщила, что уходит от меня. Она по уши влюбилась в него, но они договорились проверить свои чувства. Для этого она и собиралась расстаться со мной. Сказала, что ей нужно какое-то время побыть одной. Думаю, такое часто случается. Салли сообщила, что никогда по-настоящему не любила меня, просто испытывала ко мне теплые чувства, к тому же мы были хорошей командой. А дети, дескать, появились до того, как она разобралась в себе. Это было ужасно – то, что она говорила, однако сама она, похоже, верила каждому своему слову. Видите ли, Салли не из тех людей, кого так уж сильно волнует то, что чувствуют другие. Может, поэтому в бизнесе она всегда умела добиваться своего.

Как бы там ни было, Хэмиш Вернулся домой и преподнес ту же новость своей жене Маргарет. Остальное уже принадлежит истории. Салли забрала детей и переехала в гостиницу. Она даже предложила мне продать половину ее акций нашего агентства, но у меня не было желания продолжать дело без нее, а искать другого партнера я не хотел. Просто не осталось сил, понимаете? У меня было такое ощущение, будто меня вываляли в грязи. Короче, агентство мы продали. Это было тяжело для нас обоих. И вот после почти пятнадцати лет брака у меня не осталось ничего – ни жены, ни детей, ни любимого дела. Только куча никому не нужных денег. Она ушла от меня на День труда, а сразу после Рождества забрала детей и уехала в Окленд. Они с Хэмишем поженились, едва высохли чернила на документах о нашем разводе. А я-то надеялся, что она одумается, вернется ко мне. Глупо, конечно. Но все мы когда-то ведем себя как полные идиоты.

Даже после этого я все еще чувствовал себя, словно боксер после нокаута. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос. Но самое дикое, наверное, что я по-прежнему считаю Хэмиша Грина замечательным парнем. Может, он не был хорошим другом, и все-таки нельзя отрицать, что он на редкость яркая личность – умница, весельчак и вообще удивительный человек. Насколько я знаю, они очень счастливы вместе. Да и бизнес их процветает.

Офелия почувствовала, как у нее сжалось сердце. Все предали Мэтта – жена, лучший друг, даже собственные дети. Ей и раньше доводилось слышать подобные истории, но она даже представить себе не могла, чтобы судьба могла обойтись так безжалостно с человеком. Мэтт потерял все, кроме денег, но не похоже, чтобы они что-то значили для него. Все, чего он сейчас хотел, – тихо доживать свои дни в коттедже на берегу океана. Кроме таланта, у него не осталось ничего. Какая жестокость, возмутилась она. Какое право они имели так поступить с ним?! К горлу ее подступил комок.

– Ужасная история, – нахмурившись, проговорила она. – Просто невероятно! Ненавижу их обоих! Нет, не детей, конечно! Они оказались просто безвинными жертвами – впрочем, как и вы, Мэтт. Скорее всего ими манипулировали… каким-то образом убедили отречься от вас, выбросить вас из своей жизни. А ведь это был долг вашей жены – сделать все, чтобы ваши отношения остались прежними, – с чувством добавила Офелия, и Мэтт молча согласился с ней.

В сущности, он и сам никогда и ни в чем не винил детей. Они были слишком малы, чтобы понимать, что делают. А уж ему ли не знать, на что способна его бывшая супруга! Что-что, а ненавидеть она умела. Ей ничего не стоило оболгать и унизить любого, навеки смешать человека с грязью.

– Долг – не для Салли. Она хотела отделаться от меня, и она этого добилась. Салли всегда умела добиваться своего – что от меня, что от Хэмиша. Не знаю, кому из них пришла в голову идея завести общих детей, но думаю, что не ему. Держу пари, Салли решила, что будет умнее покрепче привязать его к ней. Знаете, в некоторых вещах он просто как ребенок. Как раз это мне больше всего и нравилось в нем. А Салли… Салли – нет. Она расчетливая. И всегда делает только то, что выгодно ей самой.

– Звучит довольно зловеще, – сдержанно проговорила Офелия.

Ее слова невольно тронули Мэтта. После того как он выложил ей все как на духу, на него вдруг навалилась усталость. Протянув руку, он поворошил угли в камине. Некоторое время оба молчали.

– Ну а потом? Неужели за все время после развода у вас никого не было?

Возможно, кто-то на его месте стал бы искать утешения у других женщин, но только не Мэтт. По всему видно, что он вел довольно одинокую жизнь – во всяком случае, так ей показалось. Конечно, очень может быть, что у него кто-то есть, но, сказать по правде, Офелия в этом сомневалась.

– Да нет… куда там! После ухода Салли я еще года два даже не смотрел на женщин. Был как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. А потом год за годом без конца летал в Окленд повидать детей. Короче, просто не до того было. Я больше никому не верил и поклялся, что так будет всегда. Года три назад я встретил очень милую девушку намного моложе меня. Она мечтала о том, как когда-нибудь выйдет замуж и нарожает кучу ребятишек. А у меня не нашлось ни сил, ни желания снова пройти через все это. Я не хотел ни жениться снова, ни иметь еще детей – ведь тогда оставался риск снова их потерять, а второго раза я бы не вынес. Зачем? Мне тогда стукнуло уже сорок четыре, а ей всего тридцать два. Потом она поставила вопрос ребром. Нет, я се не виню. Но что я мог сделать? Мы расстались друзьями, а через полгода она вышла замуж за хорошего парня. Этим летом у них родился третий малыш. Мы больше не виделись. Я все еще надеюсь, что в один прекрасный день снова смогу видеться с детьми. Возможно, когда они повзрослеют. Но иметь другую семью… нет, не хочу рисковать. Один раз я уже прошел через этот кошмар и второго просто не переживу.

Офелии пришлось признать, что очень немногие, пережив выпавшее на долю Мэтта, смогли бы остаться самими собой. Пережитые страдания словно выжгли его изнутри. Мягкий и добрый по натуре, он замкнулся, но она не могла винить его за это. Теперь она понимала, почему он так сразу привязался к Пип. Ей было почти столько же лет, сколько и его собственным детям, когда их отняли у него. Изголодавшись по простому человеческому общению, Мэтт с готовностью ухватился за возможность поболтать с малышкой. У них возникла просто дружба, в ней не заключалось ничего плохого, да и Пип нуждалась в дружбе ничуть не меньше самого Мэтта. Однако для мужчины его лет такая дружба вряд ли смогла бы заменить то, что он потерял. Он нуждался в чем-то большем, во всяком случае, так казалось Офелии, но у него не хватало смелости, и поэтому он довольствовался редкими встречами с Пип несколько раз в неделю, возможностью учить ее рисовать. Для такого человека, как Мэтт, этого явно было мало. Но похоже – все, чего он хотел.

– А вы, Офелия? Вы были счастливы в браке? Простите, но мне показалось, что ваш супруг был нелегким человеком. Впрочем, гении все такие – во всяком случае, они так считают.

Мэтту казалось, что Офелия принадлежит к числу тех мягких и уступчивых женщин, о которых мечтает любой мужчина. Но то, что она рассказывала об отношениях между мужем и сыном, наводило на мысль, что ее покойный супруг вряд ли это ценил. И Мэтт был недалек от истины, хотя Офелия скорее откусила бы себе язык, чем призналась в этом даже себе самой.

– Тед был замечательный человек, с выдающимся умом и поистине гениальной прозорливостью. Всегда с самого начала знал, чего хочет, и неизменно этого добивался. Тед шел прямо к цели, и ничто не могло его остановить – ни я, ни дети. Правда, нам бы это и в голову не пришло. Наоборот, мы всячески поддерживали его… я по крайней мере. Наконец он достиг того, к чему стремился, добился всего, чего хотел. Лет за пять до смерти его имя прогремело на весь мир. И было так чудесно. – «Только не для нас, – мысленно добавила она. – Если не считать того, что в доме наконец появились деньги».

– Понятно, но как он относился к вам? – настаивал Мэтт.

По нескольким замечаниям, которые Офелия обронила раньше, он уже успел понять, что работы ее мужа имели большой успех. Судя по всему, он действительно слыл гениальным изобретателем. Но Мэтта интересовало другое. Он хотел знать, что за человек был ее муж, любил ли ее, как она того заслуживала. Офелия поняла, что он имеет в виду. Однако говорить на эту тему ей не хотелось.

– Я всегда любила Теда, – уклончиво ответила она. – Влюбилась с первого взгляда и совершенно потеряла голову. Меня поражало его упорство, то, как он всегда шел к поставленной цели. Ничто не могло отвлечь его. Такими, как Тед, можно только благоговейно восхищаться.

Все остальное для Офелии не имело значения. Она привыкла принимать его таким, каков он есть. И считала, что так и должно быть.

– А какая цель в жизни была у вас, Офелия?

– Стать его женой, – с печальной улыбкой ответила она. – Больше я ни о чем не мечтала. Когда это случилось, мне казалось, я умерла и попала на небеса. Хотя, конечно, порой бывало тяжело. Мы годами сидели без денег. Эта борьба длилась почти пятнадцать лет… А когда на нас вдруг свалилось богатство, оказалось, что мы попросту не знаем, что с ним делать. Для нас обоих деньги не играли особой роли, во всяком случае, для меня. Я бы любила его ничуть не меньше, если бы у него не было ни гроша в кармане. Мне нужен был только он – мой Тед.

Он был для нее и царь и бог. Офелия жила только ради Теда. И ради их детей.

– А он находил время бывать с вами, с детьми? – осторожно спросил Мэтт.

– Иногда. Когда оно у него появлялось, конечно. Видите ли, он всегда был страшно занят – у него ведь было много куда более важных дел.

Офелия до сих пор благоговела перед Тедом. Во всяком случае, больше, чем он заслуживает, решил про себя Мэтт.

– Что может быть важнее жены и детей? – просто сказал он.

Но он был совсем другой, чем Тед. Впрочем, Офелия тоже мало походила на его бывшую жену. В сущности, она обладала всем, чего недоставало Салли, – душевной теплотой, благородством, беззаветной преданностью любимому человеку. Мэтт готов поклясться, что в ней нет ни Капли эгоизма. Она с головой погрузилась в собственное горе, на оплакивала его, не себя. И Мэтт это понимал – в конце концов, он знал, что такое потерять близких. Может быть» оглушенная этим двойным несчастьем, Офелия и невнимательно относилась к дочери, но она хотя бы была достаточно честна, чтобы сознавать это и испытывать мучительный Стыд перед Пип.

– Ученые – они не такие, как все, – терпеливо объяснила Офелия. – У них все по-другому: они и мыслят, и чувствуют не как другие люди. А Тед был необыкновенным человеком.

Она явно выгораживала его, но Мэтту, мягко говоря, не понравилось то, что он услышал. Он сильно подозревал, что покойный доктор Макензи был самовлюбленным эгоистом и к тому же плохим отцом. Но Офелия не видела этого. Или просто не хотела видеть. В конце концов, смерть – совсем не то, что развод. Часто в глазах любящей жены покойный окружен ореолом святости. Да и вообще как-то не хочется вспоминать о плохом, когда человека уже нет на свете. Иное дело развод – тогда недостатки бывшего супруга в наших глазах вырастают до поистине чудовищных размеров, с годами превращаясь едва ли не в пороки. Когда любимый уходит из жизни, в памяти остается только хорошее. И лишить его этого сияющего нимба над головой было бы жестоко по отношению к Офелии. А Мэтт искренне жалел эту женщину.

Они проговорили до поздней ночи. Говорили о детях, о Салли и Теде, вспоминали свое детство. Сердце Офелии болезненно ныло при мысли о жестокости, с которой Мэтта отлучили от детей. Тоскливое выражение его глаз подсказывало, чего ему это стоило. Даже странно, как он еще не потерял веру в людей, думала она. Да, жизнь предъявила ему высокий счет. Она подозревала, что тут не обошлось без каких-то махинаций со стороны его бывшей жены. Трудно поверить, что дети в таком возрасте вдруг ни с того ни с сего отказались видеть отца. А вот если представить, что кто-то позаботился очернить его в их глазах, тогда многое становится понятно. Наверняка тут не обошлось без Салли, решила она. Однако Мэтт явно не собирался воевать с прежней женой. Для него война с ней закончилась много лет назад. Мэтт сложил оружие, и только слабая надежда на то, что в один прекрасный день он, возможно, увидит своих детей, давала ему силы жить дальше. Дни уныло тянулись один за другим. Сейф-Харбор и для него тоже стал тихой гаванью.

Мэтт уже собрался уходить, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Вернее, она мучила его весь вечер.

– Вы любите плавать под парусом? – осторожно спросил он, и в глазах его засветилась надежда.

Кроме живописи, это была единственная его страсть. К тому же она отвечала его всегдашнему стремлению к одиночеству.

– Давно уже не плавала, а раньше, много лет назад, очень любила. Еще ребенком, когда мы проводили лето в Бретани, то часто ходили под парусом. А потом в Кейп-Коде, когда училась в колледже.

– У меня в бухте маленькая яхта, время от времени я выхожу на ней в океан. Если вы не против, я был бы счастлив взять с собой вас обеих. Яхта, правда, так себе – просто старая шлюпка, которую я починил, когда приехал сюда в первый раз.

– Я бы с радостью. Так здорово выбраться куда-нибудь, да еще вместе с вами! – просияла Офелия.

– Ладно. Так я позвоню вам, когда в следующий раз соберусь поплавать, – пообещал он.

Мэтту почему-то стало приятно, что она тоже любит океан, – ведь это еще одно, что их объединяет. Ему было хорошо с ней. Даже сейчас жизненная сила била в ней ключом. А как вспыхнули ее глаза, когда Мэтт предложил ей составить ему компанию!

Когда-то давно друзья пару раз приглашали Офелию и Теда походить вместе под парусом, но Тед терпеть этого не мог. Он вечно жаловался – то ему холодно, то сыро, к тому же его постоянно укачивало. А вот Офелию нет. И хотя она никогда бы не сказала об этом Мэтту, но ей с детства твердили, что из нее мог получиться отличный яхтсмен.

Когда за Мэттом захлопнулась дверь, часы показывали уже далеко за полночь, но Офелия не чувствовала усталости. Она была радостно возбуждена. Вечер, который они провели вместе с Мэттом, согрел их души теплом, которого им так не хватало, хотя ни один из них этого не понимал. Оба отчаянно нуждались если не в любви, то "хотя бы в друге. Дружба – вот во что они оба пока еще верили. И теперь они ее нашли. Пип, познакомив мать с Мэттом, сама того не подозревая, оказала обоим услугу, которую трудно переоценить.

Потушив внизу свет, Офелия крадучись заглянула к дочери. И улыбнулась. Мусс, который, как обычно, дремал возле кровати, даже не поднял головы, когда она подошла. Откинув с лица дочери огненно-рыжие кудри, Офелия осторожно поцеловала ее в лоб. Этим вечером рухнула еще одна часть стены, отгораживающая се от дочери. Мало-помалу женщина, которой она когда-то была, пробуждалась к жизни.

Глава 8

Явившись на групповые занятия в следующий раз, Офелия рассказала о Мэтте и о том, какой замечательный вечер они провели вместе. В группе их занималось двадцать человек, возраст которых колебался от двадцати шести до восьмидесяти трех лет. Объединяло их всех только одно – каждый потерял кого-то из близких. У самой младшей брат погиб в автокатастрофе. У самого старшего умерла жена, когда ей не исполнилось еще и шестидесяти. Тут были мужья и жены, сестры и братья. По возрасту Офелия находилась где-то посередине. Во время занятий ей случалось слышать такое, от чего она вся холодела. Вот та совсем еще молодая женщина потеряла мужа через восемь месяцев после свадьбы. Их ребенок родился без отца. Во время занятий она почти все время плакала. У другой сын прямо у нее на глазах поперхнулся сандвичем с арахисовым маслом, а она так растерялась, что не сумела е. му помочь. И вот теперь терзалась мучительным чувством вины, что не смогла спасти своего мальчика. И то, что Офелия лишилась сразу двух близких людей, никак не выделяло ее среди других. Ее товарка, женщина лет шестидесяти, потеряла от рака обоих сыновей, одного за другим в течение каких-то трех недель. Еще у одной пятилетний внук утонул, купаясь в бассейне в доме своих родителей. Бабушку попросили посидеть с ним, и она нашла его, когда мальчик был уже мертв. Естественно, она винила себя в том, что случилось. С самого дня похорон дочь с зятем не разговаривали с ней. У каждого здесь была своя трагедия – одна тяжелее и ужаснее другой. Общее горе связывало всех этих людей. И еще сочувствие.

Офелия рассказала о том, как разом потеряла и мужа, и сына. Но о своем браке она говорила мало. По ее словам, они жили очень счастливо. Почти ничего она не рассказывала и о душевной болезни Чеда, о том, какой отпечаток это наложило на них, о том, как Тед так и не смог или, вернее, не захотел смириться с мыслью о неполноценности сына. Едва ли она вообще отдавала себе отчет, как ужасно было для нее самой, когда она пыталась хоть как-то наладить отношения между сыном и мужем, стараясь при этом, чтобы Пип ничего не замечала.

Когда обсуждали, стоит или нет снова ходить на свидания, Офелия больше молчала. Ее не интересовали свидания. За последние месяцы она поняла, что вовсе не стремится снова выйти замуж. Да и мужчины ее не привлекали.

Самый старший из них, восьмидесятитрехлетний старичок, ласково пожурил ее, сказав, что она слишком молода, чтобы отказываться от личной жизни. Он искренне оплакивал умершую жену, однако нисколько не скрывал, что будет только счастлив, если найдется женщина, которой он понравится. И ничуть не стыдился признаться в этом.

– Я ведь запросто протяну до девяноста пяти, а то и до девяноста восьми! – с жизнерадостным оптимизмом каркал он. – Так что же мне прикажете, куковать одному?! Ну уж нет! Лучше жениться!

Тут не принято было стыдиться своих чувств. Каждый откровенно говорил то, что думает. Главное правило – быть честным до конца, как с самим с собой. Кое-кто признавался даже, что до сих пор злится на своих близких за то, что те умерли. Это считалось вполне нормальным. Каждому нужно было проанализировать свои чувства, чтобы понять, как перебороть свалившееся на них горе.

До сих пор Офелия, погрузившись в какое-то мрачное отупение, едва замечала, чем заняты другие. Но теперь все единодушно твердили, что вид у нее гораздо лучше. Офелия боялась в это поверить, боялась, что вновь соскользнет в бездну отчаяния, из которой только-только начала выбираться. Однако остальные отметили, что она стала даже поговаривать о том, чтобы осенью подыскать работу. Когда Офелия упомянула об этом в первый раз, Блейк, руководитель их группы, поинтересовался, чем бы ей хотелось заняться, и Офелия призналась, что и сама толком не знает.

На групповые занятия ее прислал доктор. Случилось это после того, как она призналась, что перестала спать по ночам. После смерти Теда и Чеда ее мучила бессонница. Офелия долго колебалась. Только восемь месяцев спустя она решилась-таки прийти на занятия. К тому времени с бессонницей было покончено. Вместо этого Офелия спала практически весь день, зато почти не притрагивалась к еде. Даже ей приходило в голову, что у нее скорее всего тяжелая депрессия и нужно срочно что-то делать, иначе ей конец. Самым трудным оказалось преодолеть горечь от того, что она не в состоянии справиться с собственными проблемами. Поддерживало ее только то, что она не одна такая. Все, кто ходил на групповые занятия, также оказались не в состоянии совладать с горем в одиночку. Кое-кто пытался, но прошел уже месяц, и Офелия с горечью была вынуждена признать, что в ее состоянии не произошло ни малейшей перемены. Разве что теперь она могла поговорить о своих страданиях с кем-нибудь из таких же горемык. Теперь она чувствовала себя уже не такой одинокой, этим людям она не стыдилась признаваться в поступках, которые мучили ее, – таких, например, что с каждым днем она все больше отдаляется от Пип, что чаще обычного поднимается в комнату сына, просто чтобы лечь на его постель и жадно вдыхать его запах, который еще хранила подушка. Признания Офелии никого не удивляли и не шокировали, поскольку все делали то же, что и она. У всех были свои проблемы. Одна женщина призналась даже, что со дня смерти сына, то есть вот уже целый год, не занималась любовью со своим мужем – просто не могла. Офелия всегда поражалась тому, как на занятиях люди без малейшего стеснения рассказывают о подобных вещах.

Целью занятий было дать ранам зарубцеваться, исцелить разбитое сердце, а заодно и помочь людям заново вернуться к жизни. Первое, о чем всякий раз спрашивал каждого из них Блейк, было: «Ели ли вы что-нибудь?» или «Удалось ли вам поспать?» Офелии всякий раз приходилось отвечать на вопрос, удалось ли ей заставить себя вылезти из ночной рубашки. Случалось так, что сдвиги бывали настолько микроскопическими, что никто, кроме самих членов группы, и не заметил бы их. Однако каждый из них помнил, какими крохотными шажками учится ходить малыш и каким гигантским достижением кажется каждый сделанный вперед шаг. Здесь умели радоваться чужим успехам и сочувствовать чужому горю. Добиться успеха удавалось обычно тем, кто готов был, сцепив зубы и обливаясь потом, карабкаться к счастью, к радости, к нормальной человеческой жизни. Раны, которые им нанесла безжалостная судьба, были еще свежи. И часто, возвращаясь после занятий, многие чувствовали, что они болят куда сильнее, чем прежде. Но это тоже считалось частью выздоровления. Рассказывать о своих горестях вслух порой было мучительно трудно, а иногда слова лились сами собой, как слезы… или летний дождь, после которого становится легче дышать. За последние два месяца Офелии все это довелось испытать на себе. Всякий раз, возвращаясь домой после занятий, она валилась с ног от усталости и в то же время как будто освеженной и смягчившейся. В глубине души она понимала, что занятия в группе помогли ей намного больше, чем она могла надеяться.

Ее доктор специально порекомендовал ей именно эту группу – во-первых, потому что Офелия решительно отказывалась принимать антидепрессанты, а во-вторых, занятия здесь проходили в менее официальной обстановке. Повлияло на решение доктора и то, что сам он испытывал искреннее уважение к человеку, который проводил занятия, Блейку Томпсону. Тот имел степень доктора, специализировался в клинической психологии, работал в этой области уже почти двадцать лет. Сейчас ему перевалило за пятьдесят. Натура у него деятельная, а сердце – доброе; он был готов испробовать все, лишь бы помочь своим подопечным, и никогда не уставал повторять, что нет универсального способа превозмочь свое горе – каждый должен прийти к этому своим путем. И был только рад помочь всем, чем он мог. Если же что-то не срабатывало, он не злился и не унывал – наоборот, делал все, чтобы подбодрить, утешить и посоветовать что-нибудь еще. И всегда уверял, что, уходя из группы, каждый из его бывших пациентов начинает жить ярче и интереснее, чем до того дня, когда в его жизни случилась трагедия.

Советы его всегда отличались неординарностью. Так, женщине, недавно потерявшей мужа, он предложил брать уроки пения, мужчине, жена которого погибла в автокатастрофе, посоветовал заняться подводным плаванием. Еще одной несчастной, потерявшей единственного сына, он порекомендовал обратиться к Богу, хотя до трагедии она считала себя убежденной атеисткой, а глубокие религиозные чувства стала испытывать только после гибели ребенка. Все, к чему он стремился, – чтобы жизнь его пациентов стала более интересной и насыщенной, чем до несчастья. Успехи, которых он добился за двадцать лет практики, были впечатляющими. На занятиях, которые вел Блейк Томпсон, люди плакали, ругались и бунтовали, но никогда не опускали руки и не отчаивались. Все, о чем он просил их с самого начала, – это попробовать относиться ко всему непредвзято, быть терпимыми к остальным и стараться помочь себе. То, о чем говорилось на занятиях, не должно выноситься за эти стены – тут Блейк Томпсон был крепче алмаза. Соглашение действовало в течение всех четырех месяцев.

И хотя часто случалось, что его пациенты во время занятий находили себе новых спутников жизни, Блейк настойчиво советовал им воздерживаться от свиданий, пока не закончится курс психологического тренинга. Поддавшись искушению произвести впечатление на своего избранника, его пациенты могли попытаться что-то скрыть или выдать желаемое за действительное, а этого ему не хотелось. Это требование, а также условие строгой конфиденциальности во многом обеспечивали те успехи, которых он добивался, хотя, конечно, находились люди, которые не выдерживали и все-таки назначали друг другу свидания еще до того, как заканчивался четырехмесячный курс групповых занятий. Но и тогда Блейк только повторял им, что до сих пор никому еще не удалось придумать «универсальный метод», для того чтобы найти себе нового спутника жизни.

Кто-то готов был ждать долгие годы в надежде найти супруга, но попадались и такие, кто не хотел и думать об этом. Кто-то считал, что обязан выждать год, прежде чем отправиться на свидание или вступить в новый брак, другие, едва потеряв супруга, спешили обзавестись новым. По мнению Блейка, это вовсе не значило, что человек ничуть не огорчался, потеряв мужа или жену. Наоборот, считал он, значит, человек этот чувствовал, что жизнь продолжается и он еще может и должен быть счастлив. И никому не дано право судить, хорошо это или плохо. «Тут вам не общество ревнителей нравственности, – время от времени повторял он во время занятий. – Мы тут, чтобы помочь друг другу, а не для того, чтобы кого-то судить».

Блейк никогда не скрывал от своих пациентов, что подтолкнуло его заняться групповым аутотренингом.

Много лет назад, в ненастную ночь, на обледенелой дороге он во время автокатастрофы разом потерял жену и двоих детей. Тогда он считал, что жизнь его кончена. Но прошло пять лет, он снова женился на чудесной женщине, и теперь у него было уже трое детей. «Я бы женился и раньше, если бы встретил ее сразу, но эта женщина стоила того, чтобы ее подождать», – часто говорил Блейк с улыбкой, которая не оставляла равнодушным никого вокруг. Но цель групповых занятий состояла вовсе не в желании убедить пациентов снова вступить в брак – ведь среди них встречалось немало таких, кого это не интересовало. Тех, кто потерял брата или сестру, родителей или детей и чьи супруги оставались еще живы. Но все они были единодушны в одном: если теряешь тех, кого любишь, особенно ребенка, то это всегда угроза для брака. На занятия приходили и несколько супружеских пар, но чаще случалось так, что один из супругов стремился добиться цели раньше другого. Так что супруги редко приходили на занятия вдвоем, хотя Блейк считал, что это неправильно.

По какой-то неизвестной причине на ближайшем занятии вновь всплыла тема свиданий, и Блейку так и не удалось обсудить желание Офелии подыскать себе работу. Но она заговаривала об этом уже не первый раз, и он предложил ей задержаться после занятий, когда все разойдутся. Блейку пришла в голову одна мысль, и он почему-то сразу решил, что именно это ей нужно. Офелии уже удалось достичь определенного прогресса, хотя Блейку казалось, что сама она вряд ли так считает. Офелию до сих пор мучило чувство вины из-за того, что она совсем забросила дочь. И Блейку меньше всего хотелось, чтобы Офелия винила себя еще больше. Апатия, в которую она погрузилась, не удивляла Блейка – с его точки зрения, такое поведение совершенно естественно. Куда страшнее другое – что чувства, которые она так долго сдерживала, вырвутся наружу и тогда боль от сознания потери станет невыносимой. Глухая стена, которой она отгородила себя от всего остального мира, и стала для Офелии единственной возможностью удержаться, не дать себе скатиться в пучину безумия. Если бы при этом не страдал ребенок, Блейк только радовался бы такому повороту событий. Впрочем, ему не раз уже приходилось сталкиваться с подобной проблемой, а когда речь шла о супругах, такое происходило сплошь и рядом. Процент разводов был особенно высок среди тех супружеских пар, кто потерял детей. К тому времени, как им удавалось оправиться от горя, брак, как правило, разваливался.

Когда Офелия после занятий подошла к Блейку, он поинтересовался, не хочет ли она поработать добровольцем в приюте для бездомных. Мэтт тоже предлагал ей что-то в этом духе, и Офелия решила, что стоит попробовать, к тому же в приюте все-таки не так мучительно, как снова окунуться в мир душевнобольных. И потом она всегда стремилась к благотворительной деятельности, но при жизни Теда и Чеда у нее попросту не было на это времени. Зато сейчас времени у нее хоть отбавляй, с горечью подумала Офелия. Ни мужа, ни сына!

Она с неожиданным интересом ухватилась за предложение Блейка, и тот пообещал, что узнает, где нужны добровольцы. Возвращаясь домой в Сейф-Харбор, Офелия продолжала думать об этом. Сегодня во второй половине дня нужно отвезти Пип в больницу снять швы, вспомнила она.

Не успели они вернуться домой, как Пип моментально влезла в кроссовки и довольно заулыбалась.

– Ну и как ты? – поинтересовалась Офелия, разглядывая дочь.

За последние дни они разговаривали больше, чем за весь год. Конечно, прежней близости между ними пока не установилось, и все-таки это был обнадеживающий признак. Может, она выздоравливает, с тихой радостью подумала Офелия. Возможно, и разговоры с Мэттом сыграли свою роль. Он явно действовал на нее умиротворяюще. Да и неудивительно – сразу чувствуется, какой он добрый, заботливый человек. Сколько раз жизнь била его, а он все-таки не замкнулся в своей скорлупе, не потерял способности сочувствовать другим, оставшись таким же живым и деятельным, как и раньше. Да и занятия в группе тоже во многом ей помогли. К тому же ей нравились те, кто занимался вместе с ней.

– Чуть-чуть еще болит, но это ерунда, – поморщилась Пип.

– Вот и хорошо. Теперь главное – не перетрудить ногу. – Офелия догадывалась, что у Пип на уме. Небось сгорает от желания помчаться на пляж, отыскать Мэтта. За это время у нее собралась внушительная коллекция рисунков, и Пип не терпелось похвастаться ими. – Почему бы тебе не подождать до завтра? Боюсь, сегодня уже поздно, – рассудительно посоветовала Офелия.

Пип для нее была как открытая книга. Только вот последнее время она нечасто туда заглядывала, с раскаянием подумала она. Но сейчас, похоже, они с Пип снова понемногу становятся так же близки, как раньше. Они обе чувствовали это и вместе радовались.

На следующее утро Пип едва дождалась, когда можно будет пойти на пляж. Под мышкой она несла альбом для рисования и набор карандашей, которые принес Мэтт, в руках – пакет с бутербродами. Офелия хотела было сказать, что пойдет с ней, но потом передумала, решив, что не стоит им мешать. Главное – их дружба, а то, что ее тоже тянет к Мэтту, не так уж важно. У них еще будет время. Убедившись, что Пип не забыла надеть кроссовки, Офелия помахала дочери вслед. На этот раз Пип не бежала бегом, как обычно, а шла осторожно, глядя под ноги. И вот наконец она заметила Мэтта. Он тоже как будто почувствовал ее приближение. Оторвавшись от картины, Мэтт обернулся, и на лице его появилась широкая улыбка.

– Я так и думал, что ты сегодня придешь. Решил, что, если тебя не будет, я сам загляну проведать тебя. Ну, как твоя нога?

– Уже лучше. – После долгой прогулки по пляжу нога у Пип немного разболелась, но ей все равно – она согласилась бы пройти и по битому стеклу, лишь бы снова увидеть его. Впрочем, Мэтт тоже явно радовался ее появлению.

– Я по тебе скучал, – со счастливой улыбкой признался он.

– Я тоже. Кошмар – просидеть дома всю неделю! Муссу тоже надоело.

– Бедный малыш, он ведь так любит побегать! Я очень рад, что пришел проведать вас с мамой. Это был замечательный обед!

– Да уж, получше, чем пицца! – ухмыльнулась Пип. Общение с Мэттом явно пошло матери на пользу. С каждым днем это все больше бросалось в глаза. Да вот хотя бы вчера Пип застала Офелию в тот момент, когда она копалась в сумочке. Ей удалось отыскать старую помаду, и, отправляясь в город, она слегка подкрасила губы. Этого не случалось уже бог знает сколько времени. И Пип возликовала – значит, матери лучше. Лето в Сейф-Харборе явно пошло ей на пользу.

– Мне нравится ваша новая картина, – одобрила Пип.

Это был пока что только набросок: женщина с искаженным от горя лицом стоит на берегу, вглядываясь в океан, словно он отнял у нее кого-то из близких. От картины веяло чем-то трагическим.

– Правда, она очень грустная, но все равно мне нравится. Это мама?

– Ну… может быть, немного похожа. Вообще-то это просто женщина, но думал я действительно о твоей маме. Скорее, это даже не какой-то определенный человек, а просто способ донести до зрителя какое-то чувство, понимаешь? Картина немного в стиле одного художника, его звали Йетт.

Пип задумчиво кивнула. То, что сказал Мэтт, было ей понятно. Поэтому ей так всегда нравилось разговаривать с ним, особенно о картинах.

Пару минут спустя она уже расположилась возле него, разложив на песке альбом и карандаши. Пип было приятно, что он рядом. Часы летели незаметно, и когда перевалило за полдень и пришло время расставаться, обоим стало грустно. Мэтт с радостью просидел бы с ней до поздней ночи.

– Что вы с мамой делаете вечером? – осторожно поинтересовался он. – Как раз собирался ей позвонить – спросить, нет ли у вас желания съездить вместе в город пообедать гамбургерами. Я бы с радостью пригласил вас к себе, вот только повар из меня никакой. Сам я по большей части питаюсь одной замороженной пиццей.

Услышав про пиццу, Пип захихикала.

– Я спрошу у мамы, когда вернусь домой. И она вам позвонит.

– Лучше я сам позвоню, – предложил Мэтт. Собрав свои вещи, девочка заковыляла к дому, и Мэтт тут же заметил, что она хромает.

– Пип! – Она обернулась, и он замахал ей рукой, чтобы она вернулась.

До ее дома и в самом деле далековато, а кроссовки и так уже изрядно натерли ей ногу в том месте, где еще недавно были швы. Прихрамывая, Пип подошла к нему.

– Я подвезу тебя до дома. Боюсь, твоя нога еще недостаточно зажила для таких прогулок.

– Все в порядке, – с наигранной веселостью сказала она, но Мэтт твердо стоял на своем. К тому же теперь ему нечего было опасаться Офелии.

– С такой ногой ты вернешься домой к завтрашнему утру, – буркнул он.

Он привел веский довод, и Пип без дальнейших возражений захромала вслед за Мэттом туда, где позади коттеджа стояла его машина. Через несколько минут они уже были возле ее дома. Мэтт не собирался выходить из машины, но Офелия увидела его из окна и вышла на крыльцо поздороваться.

– Пип хромает, – в качестве объяснения заявил Мэтт. – Вот я и решил, что вы не станете возражать, если я подброшу ее до дома.

– Конечно, нет. Это очень мило с вашей стороны. Спасибо, Мэтт. Как дела?

– Чудесно. Как раз собирался вам позвонить. Могу ли я пригласить вас обеих пообедать со мной в городе? Гамбургеры и как следствие расстройство желудка. Не очень соблазнительно, согласен, но если нам очень повезет, то все обойдется.

– Неплохая идея. – Офелия еще не успела решить, что приготовить на обед. И хотя в ней постепенно пробуждался интерес к жизни, однако к готовке это не относилось. В прошлый раз она приготовила специально для Мэтта настоящий обед, но то был исключительный случай. – А к чему столько хлопот? – осторожно спросила Офелия.

Обитатели коттеджей привыкли вести достаточно простую жизнь, и это считалось нормальным. Все в основном питались барбекю, но Офелия так и не научилась его готовить.

– Да будет вам! – отмахнулся Мэтт. – В семь, идет?

– Да, чудесно. Спасибо.

Помахав рукой, он уехал, чтобы через два часа вернуться за ними. По настоянию матери Пип вымыла волосы шампунем, чтобы избавиться от набившегося в них песка, да и прическа Офелии на этот раз выглядела вполне прилично. Волосы мягкими локонами спадали ей на плечи. И словно в подтверждение, что жизнь мало-помалу вновь возвращается к ней, на губы Офелия нанесла слабый слой помады. Пип пришла в полный восторг.

Решено было пообедать в одном из двух городских ресторанчиков под названием «Лобстер пот». На обед заказали густую похлебку из моллюсков и свинины с рыбой и овощами, а заодно и лобстера. Посовещавшись, все трое без колебаний договорились забыть о гамбургерах и устроить настоящий пир. Когда с обедом было покончено, они обнаружили, что едва могли двигаться. Но зато обед выдался на славу. Во время него не велось никаких грустных разговоров, они обменивались шутками, рассказывали старые анекдоты и все трое хохотали до упаду. Уже возле дома Офелия предложила Мэтту зайти, но через несколько минут он распрощался, сказав, что у него еще много дел. После его ухода Офелия призналась, что Мэтт ей нравится. Пип с сияющим лицом повернулась к матери.

– Тебе правда он нравится, мам? Ну… как мужчина? Офелия даже опешила вначале. Потом с улыбкой покачала головой.

– Для меня единственным мужчиной всегда будет твой отец. И я не могу представить себе, чтобы его место занял кто-то другой.

Точно так же она говорила и на занятиях в группе. Тогда многие пытались ей возражать. Но Пип не решилась. Слова матери расстроили ее. Она боялась ее рассердить, иначе напомнила бы, что отец далеко не всегда обращался с ней, как она того заслуживала. Сколько раз он орал на нее, как оскорбительно-груб бывал иногда, в особенности когда речь шла о Чеде, с грустью думала Пип. Конечно, она любила отца и всегда будет любить, но что-то подсказывало ей, что жить с Мэттом, наверное, было бы куда проще.

– Мэтт все равно очень милый, правда? – с надеждой промолвила она.

– Конечно. – Офелия снова улыбнулась. «Вот это новость, – подумала она. – Похоже, Пип меня сватает! Вот так чудеса!» – Очень надеюсь, что мы и дальше останемся друзьями. Хорошо бы, он и потом приезжал к нам – после того как мы вернемся в город.

– Мэтт обещал, что будет нас навещать. И потом он же дал слово, что сводит меня на школьный обед. Разве ты забыла?

– Да, конечно. – Офелия очень надеялась, что Мэтт сдержит слово. На Теда в этом смысле трудно было рассчитывать. Он терпеть не мог ходить на подобные мероприятия, даже в школе, где училась Пип, никогда не бывал. Такой уж он был человек. Офелия тяжело вздохнула. – Не забывай, что у него, наверное, куча своих дел.

Примерно то же самое она говорила и раньше, имея в виду Теда. Дети до тошноты ненавидели эти нелепые отговорки. Они слышали их всякий раз, как просили отца пойти с ними либо на школьный праздник, либо на какой-нибудь матч.

– Мэтт пообещал, что обязательно пойдет, – кинулась на защиту своего кумира Пип, глядя на мать огромными доверчивыми глазами.

Офелия вздохнула. Оставалось только надеяться, что так и будет. Пока трудно сказать, сколько продлится их дружба, но Офелии очень хотелось верить, что Мэтт сдержит слово.

Глава 9

Андреа снова выбралась их навестить. Случилось это недели за две до того, как они собрались возвращаться в город. Малыш Уильям опять простудился, к тому же у него начали резаться зубки, поэтому он был беспокойный и вопил, даже когда Пип держала его на руках. Он хотел только маму. Никто другой не мог ее заменить, и Уильям требовал ее со всей силой, на которую только были способны его легкие. Поэтому очень скоро нервы у Пип не выдержали, и она потихоньку улизнула на пляж. Лучше уж она посидит с Мэттом. Он сказал, что ему нужно сделать с нее несколько набросков для того портрета, который она собиралась подарить матери.

– Ну, что нового? – спросила Андреа, когда малыш наконец уснул.

– Да так… ничего особенного, – бросила Офелия, с блаженным видом усаживаясь на солнышке.

Стояли последние теплые летние дни, и они стремились сполна насладиться ими. Украдкой бросив взгляд на подругу, Андреа решила, что Офелия выглядит намного лучше, чем в прошлый раз. Три месяца на берегу океана пошли ей на пользу. Жаль, что скоро ей придется снова вернуться в город к горестным воспоминаниям.

– А как поживает «пожиратель детей»? – ехидно бросила Андреа. Она уже знала, что они успели подружиться, и теперь сгорала от любопытства. Если верить Пип, так этот самый Мэтт оказался просто-таки восьмым чудом света.

Офелия была на редкость сдержанна, и в душе Андреа моментально проснулись подозрения. Однако, заглянув ей в глаза, Андреа не увидела в них ничего особенного: никаких тайных желаний, ни тщательно скрываемого чувства вины, ни даже обычного женского самодовольства. Офелия казалась спокойной и умиротворенной.

– Для человека, у которого нет своих детей, он ведет себя довольно-таки странно, – фыркнула Андреа.

– У него их двое.

– Ну, тогда понятно. А ты их видела?

– Они в Новой Зеландии. С его бывшей женой.

– Ах вот оно что! И как же это произошло? Держу пари, он ее ненавидит. Видимо, ему здорово досталось. – В этих делах Андреа могла считаться экспертом.

Сколько таких мужчин, как Мэтт, она успела повидать в жизни! Мужчин, которым бесстыдно лгали, которых высмеивали, обводили вокруг пальца, из которых высасывали все соки, а потом безжалостно бросали. Мужчин, которые привыкли ненавидеть женщин просто потому, что они женщины. Не говоря уже о других, с упорством отчаяния все еще цеплявшихся за своих подруг или потерявших жену, которую привыкли считать совершенством, тех, кто никогда не был женат, старых холостяков, не представлявших себе, чего они лишены, и других, вечно забывавших о том, что они женаты. Молодых, пожилых и даже совсем старых. Среди тех, кому она назначала свидания, попадались всякие. Андреа не считала, что пора остановиться. Да и зачем, если она встретит такого, который ей понравится? Даже среди тех, кто еще зализывал раны после развода, попадались такие, с кем можно было неплохо провести время. Но все-таки лучше заранее выяснить, насколько эта история его подкосила.

– Я бы сказала, что досталось ему здорово, – с искренним чувством заметила Офелия. – Откровенно говоря, мне его до смерти жаль. Знаешь, что выкинула его экс-супруга? Сначала окрутила его лучшего друга, заставила того развестись с женой, потом женила его на себе, после чего вынудила Мэтта продать их рекламное агентство, да еще устроила так, что у Мэтта теперь нет даже возможности хотя бы изредка видеться с детьми.

– Матерь Божья! А что она еще сделала, эта мегера? Пытала его раскаленными щипцами? Или подложила бомбу в его машину? Держу пари, что это еще не все!

– Да нет, похоже, все. После продажи агентства у него осталась куча денег, но не думаю, что деньги имеют для него значение.

– По крайней мере теперь понятно, почему его потянуло к Пип. Готова заложить душу дьяволу, что он страшно скучает по своим детям.

– Так оно и есть, – кивнула Офелия, вспомнив, о чем они говорили в тот вечер, когда Мэтт приходил к ним на обед. У нее тогда сердце обливалось кровью от жалости к нему.

– И сколько лет прошло после его развода? – Лицо Андреа так явно выдавало ее интерес, что Офелия не выдержала и рассмеялась:

– По-моему, уже лет десять. Что-то вроде этого. Детей он не видел почти шесть лет, даже писем от них не получал. Как будто они вычеркнули его из своей жизни.

– Тогда он, наверное, все-таки педофил. А если нет, тогда эта его «бывшая» поработала на славу. Скорее всего так оно и есть. А у него с тех пор кто-нибудь был?

– Насколько мне известно, всего один роман. Но она стремилась выйти замуж, иметь семью, детей… а он – нет. Наверное, здорово обжегся в первый раз, и я не могу его за это винить. Когда слушаешь, через что ему пришлось пройти, просто мороз по коже, честное слово.

– Забудь о нем, – невозмутимо покачав головой, бросила Андреа. – Слишком уж его потрепала жизнь. Поверь мне – с такими всегда одна морока.

– Дружбе это не мешает, – спокойно возразила Офелия. Чтобы Мэтт остался ее другом, было все, о чем она мечтала. Романы ее не интересовали. Для нее Тед был по-прежнему жив. Другие мужчины просто не существовали.

– Для того чтобы дружить, у тебя есть я! – рассудительно заявила Андреа. – А тебе нужен мужчина.

Но только не такой. Видела я таких – так и будет до самой смерти зализывать свои раны. Кстати, сколько ему лет?

– Сорок семь.

– Плохо! Говорю тебе – ты просто даром теряешь время.

– Ничего я не теряю, – со спокойным упрямством в голосе возразила Офелия. – О мужчинах я не думаю. У меня был Тед, и другие мне не нужны.

– Но ведь у вас с Тедом не все было так уж безоблачно, и ты это знаешь. Не хочу ворошить старое, но вспомни ту историю десять лет назад… – Глаза их встретились, и Офелия отвернулась.

– Это просто случайность. Ошибка. С кем не бывает? Но больше такого не повторялось.

– Но ты же этого не можешь знать! А и потом… было, не было – какая разница?! Он был не святым, а самым обыкновенным мужчиной! И к тому же с трудным характером! Вспомни, какие скандалы он устраивал тебе, особенно после того, как появился Чед. Всех он заставлял вертеться вокруг него. Если честно, ты – единственная женщина из всех, кого я знаю, кто мог выдерживать его в течение стольких лет. Конечно, Тед был гений, не спорю, я сама восхищалась им ничуть не меньше тебя, но порой он бывал просто невыносим. Он никого не любил, кроме себя. Так что твой Тед был отнюдь не подарок, скажу я тебе.

– Для меня – подарок, – упрямо стояла на своем Офелия. Слова Андреа больно задели ее, и не важно, правда это или нет. Да, с Тедом порой было нелегко, но таковы уж, видно, все гении – по крайней мере так считала Офелия. А Андреа, судя по всему, так не думала. – Я любила его двадцать лет. Это не сбросишь со счетов.

– Возможно. Думаю, что и он тебя тоже любил – по-своему, конечно, – мягко ответила Андреа, перепугавшись, что зашла слишком далеко. Но она ни о чем не жалела.

В конце концов, сама того не сознавая, Офелия нуждалась в Андреа, чтобы освободиться наконец и от Теда, и от своих розовых иллюзий на его счет и начать новую жизнь.

Та «история», на которую намекала подруга и которую Офелия деликатно называла просто «ошибкой», была любовная интрижка – воспользовавшись тем, что Офелия уехала во Францию вместе с детьми, Тед тогда увлекся какой-то женщиной. Разразился страшный скандал. Тед подумывал о разводе, и Офелия впала в отчаяние. Андреа по сей день подозревала, что с того самого дня в их семейной жизни появилась трещина. А после того как Чед заболел, их отношения ухудшались день ото дня. Вообще говоря, даже тот роман не открыл Офелии глаза. Она вечно прощала все его выходки. И Тед не только пользовался абсолютной свободой, но и принимал ее как должное. Это чувство вседозволенности окончательно развратило его.

– Дело в не том, хороший он был или плохой, а в том, что его больше нет. Мы с тобой живы, а он умер! Конечно, я понимаю, что тебе нужно прийти в себя, но не можешь же ты всю жизнь оставаться одна?!

– Почему? – с печальным вздохом прошептала Офелия.

Она и в самом деле не понимала, зачем ей другой мужчина. Она привыкла к Теду. И теперь просто представить себе не могла на его месте кого-то другого. Они познакомились, когда ей только исполнилось двадцать два, а в двадцать четыре она стала его женой. И теперь, когда ей стукнуло сорок два, ей даже тошно думать о том, чтобы начать все сначала. Да и зачем? Оставаться одной намного проще. Мэтт тоже так считает. У них обоих время еще не успело залечить раны – собственно, это и сближало их.

– Ты слишком молода, чтобы оставаться одна, – спокойно возразила Андреа. В ней говорил не только голос здравого смысла – за Андреа сейчас говорило будущее. А Офелия с упорством отчаяния продолжала цепляться за прошлое. За прошлое, которое, к слову сказать, никогда не существовало, кроме как в ее воображении. – Пусть все идет как идет. Может быть, не сейчас, но рано или поздно это случится. Твердить, что ты до конца своих дней будешь одна, – какая чушь! В твои-то годы!

– Ну и что, если я сама так хочу! – уперлась Офелия.

– Ничего подобного ты не хочешь! Никто этого не хочет – и правильно делает! Просто ты бессознательно стремишься избежать новой боли. И я тебя не виню. Но рано или поздно ты встретишь другого человека. Может быть, даже лучше твоего Теда. – По мнению Офелии, такое просто невозможно, но она решила не спорить с Андреа. – Нет, я не имею в виду твоего помешанного на детях приятеля. Он не для тебя. Похоже, жизнь его изрядно потрепала, так что не советую с ним связываться. Ну, разве только в качестве приятеля… Тут я не буду с тобой спорить, тем более что полностью с тобой согласна. Но со временем ты сама поймешь, что тебе нужен кто-то еще.

– Ладно, я дам тебе знать, когда это случится, чтобы ты могла оставить мои координаты… ну, где их в таком случае оставляют? Ах да, кстати, раз уж об этом зашел разговор… Знаешь, в моей группе есть мужчина, который просто сгорает от желания жениться.

– Ну и что? Знаешь, где вдовы иной раз находят нового мужа? В океанских круизах, на занятиях живописью, на сеансах у психоаналитика. Ч о ж, по крайней мере у вас есть кое-что общее. И кто же он?

– Некий мистер Фейгенбаум. Бывший мясник, без ума от оперы и вообще от театра, обожает готовить. Между прочим, ему восемьдесят три года, и у него четверо взрослых детей.

– Великолепно! – хмыкнула Андреа. – Беру не глядя. Теперь мне ясно, что ты не принимаешь мои слова всерьез.

– Ну что ты! Конечно, я подумаю над твоими словами… Во всяком случае, я страшно благодарна тебе за заботу.

– Как же, подумаешь! – фыркнула Андреа. – Ну да я об этом позабочусь!

– Вот уж в этом я ни капельки не сомневаюсь, – с чисто галльской иронией вскинув бровь, пробормотала Офелия. И тут же раздался пронзительный вопль – малыш Уильям сообщал, что проснулся.

Пока они болтали на веранде, чуть дальше на пляже Мэтт делал набросок за наброском. Позировала ему Пип. Он даже принес фотоаппарат и отщелкал несколько пленок. Мысль о том, что он напишет ее портрет, буквально сводила Мэтта с ума – он дал слово Пип, что портрет непременно будет готов ко дню рождения Офелии, а может быть, даже раньше.

– Я буду скучать без вас, когда мы уедем в город, – грустно прошептала Пип, после того как Мэтт перестал ее снимать. Ей нравилось приходить сюда, часами сидеть возле него на песке, пока он рисует, болтать или даже просто молчать, Мэтт стал ее лучшим другом.

– Я тоже буду скучать по тебе, – искренне ответил он. – Я буду приезжать в город повидать вас с мамой. Но тебе будет не до меня, ведь начнутся занятия в школе, у тебя появится много друзей.

Жизнь Пип будет гораздо полнее, чем его, и Мэтт хорошо это понимал. Его самого удивляло и ставило в тупик, как сильно он успел привязаться к этой крошке.

– Это не одно и то же, – фыркнула Пип.

Их дружба с Мэттом занимала совершенно особое место в ее сердце, ведь он стал не только ее другом и поверен-т ным ее маленьких тайн – во многом он заменил ей отца. Вернее, того отца, которым так никогда и не стал Тед. Подсознательно Пип чувствовала, что Мэтт относится к ней даже лучше, чем ее покойный отец. В сущности, отец никогда не проявлял доброты к ней, не говоря уже о том, что никогда не проводил с ней столько времени, сколько Мэтт. Впрочем, и с Офелией тоже. Отец словно отгородил себя от них невидимой стеной. Он постоянно выходил из себя, злился и кричал на Чеда с Офелией, а иногда и на нее, Пип. На нее, правда, реже, потому что Пип всегда была начеку. Откровенно говоря, отец всегда немного пугал ее. Раньше, еще совсем маленьким ребенком, она помнила его внимательным и добрым, но в последние годы все изменилось.

– Я буду очень скучать, – повторила она, глотая слезы. При мысли о том, что скоро она уедет, все внутри у нее переворачивалось. То же самое испытывал и Мэтт.

– Даю тебе слово, что буду приезжать всякий раз, как ты захочешь меня видеть. Будем ходить с тобой в кино или куда ты скажешь – если мама будет не против.

– Вы ей тоже понравились, – с подкупающей откровенностью объявила Пип, не чувствуя ни малейшего стеснения. В конце концов, Офелия же сама сказала, что считает Мэтта очень приятным.

Мэтт едва не попросил ее рассказать, каким был ее отец. Несмотря на все, что говорила Офелия о покойном муже, он никак не мог представить его себе. Всякий раз, как Мэтт думал о нем, перед его мысленным взором почему-то вставал образ домашнего тирана, бесчувственного эгоиста, человека, может, и гениального, но вряд ли способного понимать и ценить жену, как она того заслуживала. Судя по всему, Офелия до сих пор беззаветно любила его – по ее рассказам, он был чуть ли не святой. Но Мэтт так и не смог составить четкого представления о нем. К примеру, он до сих пор не знал, ладил ли Тед с сыном. И почему-то его преследовало неясное чувство, что он почти не уделял внимания Пип – это постоянно проскальзывало в ее рассказах об их прежней жизни. Впрочем, похоже, и жене тоже. Картина, которую он пытался представить себе, казалась размытой. Конечно, теперь, когда человека больше нет, вспоминается только хорошее, и это нормально. И Мэтт отказался от своей мысли – ему очень не хотелось лишний раз расстраивать Пип.

– Когда начинаются занятия в школе? – помолчав, спросил он.

– Через две недели. На следующий день после того, как мы вернемся в город.

– У тебя не будет ни одной минуты свободной, – успокоил ее Мэтт. Но личико Пип оставалось печальным.

– Можно, я иногда буду вам звонить? – робко спросила она. Мэтт широко улыбнулся:

– Конечно!

Эта девочка стала для него подарком судьбы. Она заполнила собой ту мертвящую пустоту, что образовалась в его душе после разлуки с детьми. Примерно то же самое Мэтт сделал для нее. В какой-то степени он стал для нее отцом, которого у нее никогда не было и о котором она втайне мечтала. Тед был совсем другим…

Вскоре Мэтт стал собираться, и Пип, попрощавшись, побрела домой. Она вернулась как раз в тот момент, когда Андреа собралась уезжать.

– Как там Мэтт? – добродушно спросила Офелия, после того как Пип расцеловала Андреа и малыша Уильяма.

– Чудесно. Передавал привет.

– Помни, что я говорила, – буркнула Андреа. Офелия рассмеялась:

– Мистер Фейгенбаум – вот кто мне нужен!

– Вряд ли стоит на него рассчитывать. Бравые парни вроде него женятся обычно либо на сестрах покойной жены, либо на лучших подругах, причем максимум через полгода. Ты еще будешь размышлять, а он уже поведет под венец другую. Жалко только, что он такой старый.

– Ты просто невыносима! – обнимая на прощание подругу, улыбнулась Офелия.

– А кто такой мистер Фейгенбаум? – с любопытством спросила Пип, когда Андреа с малышом уехали. Она никогда раньше не слышала его имени.

– Один старичок из нашей группы. Ему уже восемьдесят три года, и он ищет себе новую жену.

Глаза у Пип полезли на лоб.

– И он хочет жениться на тебе?!

– Нет, конечно. И я тоже не хочу замуж – стало быть, беспокоиться не о чем.

Пип внезапно почувствовала острое желание спросить, согласилась бы мать выйти за Мэтта. Как ей бы хотелось, чтобы так произошло! Но после того, что сказала Офелия, надежды на это было мало. Вернее, вообще не было. Что ж, хорошо уже, что Мэтт пообещал приезжать. Пип очень надеялась, что он сдержит слово.

Они на скорую руку пообедали вдвоем. Мимоходом Пип рассказала, что Мэтт пообещал иногда звонить.

– Он сказал, что хочет знать, как у тебя дела.

– Вот и хорошо, – мирно улыбнулась Офелия. Да, Мэтт уже доказал, что он надежный друг, подумала она про себя. И хотя Андреа иной раз в шутку все еще именовала его «растлителем малолетних», Офелию уже не мучили сомнения. – Очень рада. Может, он даже как-нибудь выберется к нам на обед.

– Мэтт пообещал, что сводит нас с тобой пообедать, а потом в кино, когда приедет в город.

– Очень мило, – рассеянно бросила Офелия.

Пока она убирала посуду в шкаф, Пип снова вернулась к телевизору. По мнению Андреа, дружба с таким человеком, как Мэтт, не совсем то, что нужно ей, Офелии. Но сама Офелия была другого мнения. Да, раз у них появился новый друг, выходит, лето в Сейф-Харборе можно считать удачным.

Глава 10

В начале следующей недели – последней, которую им предстояло провести здесь, – Мэтт пригласил Офелию поплавать на яхте. День выдался просто на диво. После двух предыдущих, когда все вокруг тонуло в тумане, солнце наконец выглянуло из-за туч – словно для того, чтобы напоследок обогреть иззябший пляж. Как потом выяснилось, этот день оказался самым жарким за все лето. Таким жарким, что изнемогавшие от зноя Офелия и Пип решили уйти с солнцепека и позавтракать в доме. Они как раз покончили с приготовленными Офелией сандвичами, когда позвонил Мэтт. Разомлев от жары, Пип клевала носом. Она подумала о том, чтобы сходить проведать Мэтта, но солнце палило нещадно, и одна мысль о том, чтобы тащиться по раскаленному, как сковородка, пляжу казалась безумием. Пип скучала по Мэтту, но успокаивала себя, что в такую духоту он вряд ли решится выбраться из дома. Когда такое пекло, приятнее купаться или ходить под парусом, решила она, вспомнив, как Мэтт сам говорил об этом Офелии.

– Конечно, надо было позвонить давным-давно, – извиняющимся тоном промолвил Мэтт. Не мог же он признаться Офелии, что все эти дни работал над портретом Пип. – Но сегодня так жарко, вот я и подумал: что, если я приглашу вас поплавать на яхте?

Офелия решила, что это замечательная идея. В такое пекло на веранде можно просто заживо изжариться, а вот в открытом океане, возможно, будет ветерок. Собственно говоря, Мэтт заметил поднявшийся ветер еще около часа назад – потому-то ему и пришла мысль выйти в открытый океан. Мэтт тоже просидел дома весь день – используя сделанные накануне наброски, работал над портретом Пип.

– Звучит заманчиво, – с воодушевлением откликнулась Офелия. Она так еще и не видела его яхту, знала только, что Мэтт обожает ее. Она еще не забыла, что он пообещал взять их поплавать, перед тем как они вернутся в город. – А где вы ее держите?

– Поставил на якорь на частной пристани перед одним домом в бухточке, чуть ниже вашего. Владельцы дома почти никогда в нем не бывают, так что яхта им не мешает. Они даже рады – говорят, что яхта придает их бухточке дополнительную прелесть. В прошлом году они перебрались в Вашингтон. Так что мне повезло.

Сообщив Офелии номер телефона, который был в доме, Мэтт пообещал, что будет ждать ее там минут через десять. Положив трубку, Офелия передала их разговор Пип и не поверила собственным глазам, когда заметила, что у той вдруг испуганно вытянулось лицо.

– А с тобой ничего не случится, мам? – неожиданно всполошилась Пип. – Это не опасно? А яхта большая?

Заметив тревогу в ее глазах, Офелия растрогалась. Выходит, дочь переживает за нее ничуть не меньше, чем она – за Пип! Теперь для них любое событие казалось исполненным зловещего смысла – именно поэтому она так и перепугалась, впервые застав Пип в обществе Мэтта. Опасность перестала восприниматься ими как некое отвлеченное понятие. А трагедия и смерть стали ужасной реальностью, раз и навсегда изменив их жизнь.

– Я не хочу, чтобы ты соглашалась, – испуганным голосом прошептала Пип, пока Офелия лихорадочно гадала, что же делать.

Нельзя же вечно жить в страхе. Может быть, это как раз отличная возможность доказать Пип, что они могут по-прежнему жить нормальной жизнью, не думая о чем-то ужасном, которое непременно с ними случится. Сама она нисколько не боялась выйти на яхте вместе с Мэттом. Почему-то Офелия не сомневалась, что он отличный яхтсмен. Он столько рассказывал ей, как плавал под парусом еще мальчиком. И он разбирался в яхтах намного лучше, чем она. Сама Офелия не ходила под парусом вот уже лет десять – двенадцать. Но и у нее был какой-никакой опыт в этом деле. К тому же в те годы она ходила под парусом в таких предательских водах, которые со здешними и сравнить было нельзя.

– Радость моя, все будет отлично, вот увидишь. А ты можешь наблюдать за нами с веранды. – Вместо того чтобы успокоиться, Пип разволновалась еще больше. Казалось, она вот-вот расплачется. – Ты действительно не хочешь, чтобы я поплавала с Мэттом?

Сказать по правде, мысль о чем-то подобном даже не приходила ей в голову, когда она согласилась выйти с ним на яхте. И потом она собиралась попросить Эми посидеть с Пип. Как раз незадолго до этого Офелия видела, как та вернулась, и знала, что она дома. А если у Эми были какие-то дела, то Пип могла бы побыть это время у нее.

– А что, если ты утонешь? – придушенным голосом прошептала Пип.

Опустившись возле нее на диван, Офелия ласково обняла Пип за плечи и притянула к себе.

– Я не собираюсь тонуть – ты ведь знаешь, что я хорошо плаваю. Да и потом там же будет Мэтт. Если ты так боишься, я могу взять с него слово, что он непременно меня спасет!

Пип немного подумала и потом, видимо, успокоившись, кивнула.

– Ладно, – согласилась она. Но тут в глазах ее вновь заметался страх, и лицо смертельно побледнело. – А что, если на яхту набросится акула?!

Офелия вспомнила, что раньше тут и в самом деле бывали акулы. Но в это лето они не появлялись.

– По-моему, ты слишком много смотришь телевизор. Послушай, ничего не случится, даю тебе слово. Можешь полюбоваться на нас с веранды. А может хочешь поплавать вместе с нами? – Честно говоря, Офелии очень не хотелось, чтобы Пип согласилась. Она боялась – боялась того же, что и Пип, хотя сейчас это казалось глупым. И потом Пип не очень любила воду. Океан всегда немного пугал ее. Яхты были страстью ее матери. Как Офелия и ожидала, Пип отказалась не раздумывая. – Послушай, я предупрежу Мэтта, что мне через час нужно быть дома. Посмотри только, какой чудесный день! Ты и глазом моргнуть не успеешь, как мы уже вернемся. Ну, согласна?

– Ладно. Идет, – с убитым видом кивнула Пип, и Офелия почувствовала острый укол вины.

Но ей так хотелось выйти в море, увидеть яхту, о которой она столько слышала от Мэтта! Офелию раздирали сомнения. Однако она чувствовала, что обязана доказать дочери, что с ней ничего не случится. Пусть это станет началом выздоровления для них обеих, решила Офелия.

Она поднялась к себе надеть купальник и шорты, потом позвонила Эми и попросила ее посидеть с Пип. Девушка пообещала прийти через несколько минут. Не успела Офелия спуститься, как она постучала в дверь. Возле самых дверей Пип вдруг кинулась матери на шею и порывисто прижалась к ней. Офелию словно ножом по сердцу полоснуло – она и не догадывалась, до какой степени смерть отца и брата потрясла Пип! Дочь никогда раньше не делала ничего подобного. Правда, и Офелия раньше почти никуда не уходила без нее. Все последние десять месяцев она, можно сказать, провела у себя в комнате, оплакивая свою утрату.

– Я скоро вернусь, даю тебе слово. А ты следи за нами с веранды, если там не очень жарко, идет? – Поцеловав Пип, Офелия почти бегом выскочила за дверь.

Мусс на прощание помахал ей хвостом. Но, спеша по дорожке к дому, Офелия все еще чувствовала себя виноватой. Машина Мэтта уже стояла возле дома. Через пару минут она увидела его – Мэтт перетаскивал на борт какие-то вещи. Яхта оказалась крохотной, почти игрушечной, но зато в идеальном состоянии. Офелия невольно залюбовалась ею. Сразу бросалось в глаза, что ее владелец буквально пылинки с нее сдувает. Медные части начищены до почти нестерпимого блеска, корпус сиял свежей краской, а палуба надраена так, что на ней можно было обедать. Единственная мачта горделиво вздымалась в воздух почти на сорок футов. Офелия заметила поднятый грот и кливер, а у основания свернутую массу парусов, удивительно большую для такого крошечного суденышка. Из-за длинного бушприта яхта казалась длиннее своих тридцати футов, а капитанская рубка была совсем крошечной. Интересно, как в ней помещается Мэтт? Он назвал яхту «Несси И» – в честь дочери, которую не видел вот уже почти шесть лет. Яхта поражала изысканной элегантностью, и Офелия застыла на месте, благоговейно любуясь ею.

– Какая красавица! – ахнула она. Ей просто не терпелось почувствовать палубу под своими ногами.

– Правда? – Лицо Мэтта просияло от удовольствия. – Не зря, значит, я хотел похвастаться ею, до того как вы уедете! – Он не стал говорить, что в открытом океане яхта еще лучше.

Офелия сбросила босоножки, и Мэтт помог ей взобраться на борт. Потом запустил двигатель, а Офелия помогла ему отдать швартовы. Спустя несколько минут они уже пересекли бухту и на хорошей скорости направились в открытый океан. День выдался идеальный для такой прогулки.

– Какая замечательная яхта! – восторженно выдохнула Офелия, откровенно любуясь ею.

С первого взгляда было видно, сколько внимания уделяет ей Мэтт. Яхта была его любимой игрушкой, и сейчас Мэтт находился на седьмом небе оттого, что мог похвастаться ею перед Офелией.

– Сколько же ей лет? – с интересом спросила она. Двигатель работал почти бесшумно, только за бортом тихо плескались волны да в свернутых парусах слабо посвистывал ветер. Мэтт решил, что пришло время поставить паруса. По тому, как умело он управлялся с ними, Офелия догадалась, что он сделал бы все и сам, однако тут же охотно кинулась ему помогать.

– Ее построили в 1936-м, – с гордостью объявил он. – Вот уже почти восемь лет, как она стала моей: Ее прежний хозяин купил ее сразу же после войны. Яхта была в отличном состоянии, но все равно я тут много чего заменил.

– Настоящее сокровище! – восхищенно присвистнула Офелия.

И вдруг вспомнила слово, которое дала Пип. Спустившись в рубку, она сняла с крючка спасательный жилет и со вздохом натянула его на себя. У Мэтта округлились глаза – Офелия не раз говорила, что прекрасно плавает и совершенно не боится воды.

– Пообещала Пип, – прочитав вопрос в его глазах, пожала плечами она. Мэтт понимающе кивнул.

Ветер подхватил паруса, они весело захлопали и вдруг разом надулись. Яхта с непередаваемой грацией упруго резала волну. Мэтт с Офелией обменялись понимающим взглядом.

– Не возражаете, если мы отойдем подальше от берега? – предложил Мэтт, заметив блаженное выражение ее лица.

Офелия покачала головой. На самом деле она ни о чем другом и не мечтала. Домики на берегу казались уже совсем крохотными. Интересно, наблюдает ли за ними Пип, гадала Офелия. Она перебралась поближе к стоявшему у румпеля Мэтту и в нескольких словах рассказала ему о той сцене, которую устроила Пип перед ее уходом.

– Наверное, я до сих пор просто не понимала, как сильно ее травмировала… – Офелия не договорила, но Мэтт и так все понял.

Закрыв глаза, Офелия подставила лицо солнцу. И Мэтт невольно залюбовался ею. Сейчас он сам не смог бы сказать, какое зрелище было более очаровательным: летевшая по волнам яхта или эта женщина на палубе возле него.

Так в молчании прошло какое-то время. Берег почти исчез из виду. Офелия не забыла свое обещание не оставлять Пип надолго, но искушение было слишком сильным. Она испытывала потрясающее чувство – Офелии казалось, что весь мир остался где-то далеко позади. Она уже успела забыть то удивительное ощущение покоя, которое всегда переполняло се в открытом море. И ветер нисколько ее не пугал. Да, у этой женщины морская душа, подумал Мэтт. Она наслаждается прогулкой ничуть не меньше его самого. На какое-то мгновение Офелии вдруг захотелось, чтобы это никогда не кончалось. Захотелось уплыть в синюю даль, чтобы больше не возвращаться назад. Такой счастливой она не чувствовала себя уже многие годы. И к тому же рядом был человек, который получал от этого такое же удовольствие.

Они миновали несколько рыбачьих шлюпок и помахали рыбакам рукой. Далеко на горизонте виднелся силуэт грузового судна, направлявшегося ко входу в гавань. Какое-то время они молчали, когда вдруг Мэтт, словно заметив что-то в волнах, свесился за борт. Офелия бросила взгляд в том же направлении, но ничего не увидела. Оставалось только надеяться, что это не акула, подумала она. Знаком попросив Офелию встать к румпелю, Мэтт спустился вниз, взял бинокль и снова вышел на палубу. Потом, нахмурившись, окинул взглядом океан.

– Что там такое? – Ей не было страшно – просто любопытно. Офелии очень мешал спасательный жилет, но она решила из принципа сдержать данное Пип слово.

– Там что-то такое в волнах, – пробормотал Мэтт, не выпуская из рук бинокля. – Нет, наверное, показалось…

Волны немного усилились, но они ее не путали, просто стало труднее что-то разглядеть. Офелия не знала, что такое морская болезнь, скорее, даже испытывала острое наслаждение, когда палуба под ногами начинала ходить ходуном.

– А что это было? – с интересом спросила она. Мэтт уже подумывал о том, чтобы повернуть к берегу.

Яхта шла с большой скоростью. Скорее всего прошло уже не меньше часа, а то и все два, как они отошли от причала.

– Точно не могу сказать… вроде доска для серфинга. Но что-то уж слишком далеко от берега. Правда, может, она просто свалилась с какой-нибудь яхты.

Офелия кивнула. Яхта сделала небольшой поворот. И тут она тоже увидела это. Крикнув Мэтту, она показала в том направлении пальцем, а потом, выхватив у него бинокль, поднесла его к глазам. Теперь Офелия смогла разглядеть не только доску, но и цеплявшегося за нее человека. Сунув Мэтту в руки бинокль, она принялась отчаянно размахивать руками. Вместо ответа Мэтт бросился к парусам и принялся поспешно спускать их. Офелия молча и споро помогала ему. Убрав паруса, он включил двигатель, и яхта со всей возможной скоростью направилась туда, где они в последний раз заметили доску. Ветер немного посвежел, и управиться с парусами оказалось не таким простым делом.

Через несколько минут они приблизились к тому месту. Они увидели, что из последних сил цеплявшийся за доску человек оказался юношей, вернее – мальчиком. Лицо его было пепельно-серым, бледные губы обведены синеватой полосой. Трудно сказать, как он тут очутился и сколько времени провел в океане. До берега оставалось еще много миль. Офелия с трудом удерживала яхту на месте, пока Мэтт сбегал вниз за мотком крепкой веревки. Качка с каждой минутой все усиливалась, и сердце у Офелии сжалось. Вытащить мальчишку из воды, когда яхту швыряет из стороны в сторону, будет и без того трудно, но ведь сначала его еще придется обвязать веревкой! Когда они подошли к нему уже совсем близко, то увидели, что несчастный паренек трясется всем телом, молча глядя на них обезумевшими от страха глазами.

– Держись! – крикнул ему Мэтт, гадая про себя, что же делать.

Пока мальчишка цепляется за доску, им ни за что не обвязать его веревкой. А если он хотя бы на минуту отпустит ее, то может камнем пойти ко дну. На парне костюм для подводного плавания, который, возможно, спас ему жизнь. Комок встал у Офелии в горле, когда она разглядела его как следует. Мальчишке на вид не больше шестнадцати – столько же, сколько и ее Чеду. Она вдруг представила себе, что где-то его ждет мать, которая еще не знает, что едва-едва не потеряла сына. Однако пока она даже не могла представить себе, каким образом вытащить парня из воды. Конечно, в рубке у Мэтта есть радио, но океан был пуст, насколько хватало глаз. Кроме разве что грузового судна, на горизонте других судов не было видно, а до него немало миль. Вызвать береговой патруль? Но сколько времени пройдет, пока он появится? Выходит, придется надеяться только на себя. Что толку сейчас гадать, каким ветром его сюда занесло и сколько времени он пробыл в воде! С первого взгляда очевидно, что силы мальчишки на исходе. Долго ему не продержаться. Снова нырнув в рубку, Мэтт схватил еще один спасательный жилет и бросился к борту.

– Вы удержите яхту? – спросил он, оглянувшись.

Офелия без колебаний кивнула.

Совсем еще девочкой она в Бретани одна часами ходила под парусом, часто в шторм, когда волны поднимались куда выше, чем сейчас. Убедившись, что она уверена в себе, Мэтт успокоился.

Сделав на веревке петлю, Мэтт прыгнул за борт и поплыл. Уже ничего не соображавший от страха мальчишка вцепился в него мертвой хваткой, едва не утащив Мэтта на дно, пока тот изо всех сил пытался обвязать его веревкой под мышками. Каким-то образом ему все-таки удалось вывернуться. Мэтт повернул парня спиной к себе. Тот слабо взмахнул руками, и сердце Офелии, наблюдавшей за этой сценой, испуганно сжалось. Ценой неимоверного усилия Мэтту все же удалось обвязать его веревкой. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он подтащил паренька к борту. Не спускавшая с них глаз Офелия впервые гоняла, насколько силен Мэтт. Уже возле самой яхты он крикнул ей, и Офелия кинулась к борту. Мэтт бросил ей конец веревки. Каким-то чудом она ухитрилась поймать его в воздухе и непослушными руками привязать к лебедке. Вопрос только в том, удастся ли ей запустить лебедку и вытащить их обоих. Раз пять у нее ничего не получалось, и Офелию охватила паника. Но вот наконец ей удалось закрепить веревку, лебедка заработала и медленно потащила мальчишку к яхте. У него уже не оставалось сил держаться, но петля крепко обхватила его под мышками. Едва его тело безвольно перевалилось через борт, как Офелия обхватила его руками и осторожно опустила на палубу. Сознание едва теплилось в нем. Мальчика сотрясала неудержимая дрожь. Бросив на него взгляд, Офелия развязала веревку и бросила ее Мэтту.

Несмотря на волны, он легко поймал ее на лету, и лебедка подтащила его к яхте. Казалось чудом, что ему удалось вытащить мальчишку и выбраться самому. Немного отдышавшись, Мэтт решил, что они быстрее доберутся до берега под парусами. Ветер крепчал. Мэтт занялся парусами, а Офелия, сбегав в рубку за одеялом, бережно укутала им паренька. Глаза у него были, как у умирающей собаки. Мучительно-знакомое выражение – она заметила его у Чеда, когда тот решился на самоубийство. И вот теперь всем своим существом Офелия взмолилась, чтобы мальчик остался жив. Видимо, парнишка отправился поплавать на доске для серфинга и не заметил, как его отнесло в открытый океан.

Мэтт правил к берегу, на лице его застыло напряженное выражение. Через пару минут он крикнул ей, что в рубке есть бутылка бренди – пусть она даст мальчишке хлебнуть, чтобы немного согреться. Но в ответ Офелия решительно замотала головой. Мэтт ничего не понял. Он снова окликнул ее, решив, что из-за ветра она просто не расслышала. Не зная, что еще можно сделать, Офелия отбросила одеяло и крепко прижала к себе мальчишку, согревая его своим телом и моля Бога, чтобы он продержался, пока они доберутся до берега. Снова передав ей румпель, Мэтт спустился в рубку, где было радио. К счастью, связаться с береговой охраной удалось довольно быстро. Мэтт сообщил, что на борту его яхты человек, которому срочно нужна медицинская помощь, и добавил, что им потребуется несколько минут, чтобы добраться до берега. Убедив их наконец, что он доберется до берега скорее, чем их катер до его яхты, Мэтт попросил только, чтобы на пристани их ждала «скорая помощь».

Они были уже на полпути, когда ветер неожиданно стал стихать. Мэтт снова убрал паруса и включил двигатель. Яхта рванулась к берегу, который теперь предстал перед ними как на ладони. Но Мэтт по-прежнему оставался хмурым, украдкой то и дело поглядывая на Офелию, прижимавшую к себе мальчика. Тот уже почти двадцать минут находился без сознания. Жизнь едва теплилась в нем. Лицо Офелии приняло такой же мертвенно-бледный оттенок, как и лицо паренька.

– С вами все в порядке? – крикнул он ей. Офелия кивнула.

Кошмар последних нескольких лет вновь встал перед ее глазами. Ей казалось, что она держит тело Чеда в своих руках. Только бы им удалось спасти мальчика! Только бы его матери не пришлось пройти через тот же ужас и страдания, что выпали на ее долю!

– Как он?

– Пока жив. – Она по-прежнему крепко прижимала его к себе. Мальчишка промок насквозь, но Офелия не замечала этого или ей было все равно. Солнце палило еще сильнее, чем утром, только теперь их прогулка превратилась в борьбу со смертью.

– Почему вы не захотели дать ему глоток бренди? – спросил Мэтт, прибавив скорость.

– Это могло бы убить его, – чуть слышно ответила Офелия, с испуганным видом вглядываясь в лицо юноши. Его тело было ледяным, но ей удалось нащупать слабый пульс. Он еще жив. – Бренди заставило бы кровь прихлынуть к голове, а нужно, чтобы она циркулировала, равномерно согревая все тело. Так полезнее для сердца. – Руки и ноги мальчишки были холодными как лед.

– Слава Богу, что вы разбираетесь в таких вещах, – пробормотал Мэтт, молясь про себя, чтобы успеть вовремя добраться до берега.

К этому времени они уже подошли ко входу в бухту. Скоро подоспеет помощь. Через пару минут они услышали вой сирен, и у пристани заметались огни. Не колеблясь ни минуты, Мэтт причалил к пристани возле чьего-то дома. Кучка людей, сбежавшихся на шум, с интересом смотрела, как бригада «Скорой помощи» вскарабкалась на борт яхты.

Офелия, неохотно отодвинувшись в сторону, со слезами на глазах следила, как они, осмотрев мальчика, поспешно уложили его на носилки. Один из врачей обернулся и с улыбкой показал ей большой палец. Значит, парнишка жив! Офелия тряслась всем телом, и Мэтт, сам не зная, как у него получилось, обнял ее за плечи и прижал к себе. Они оба плакали, даже не замечая этого. И тут вдруг двое мужчин в форме пожарных, вскарабкавшись на борт, неуверенно двинулись в их сторону.

– Это ведь вы его вытащили, верно? – с искренним уважением в голосе спросил старший из них. – А вы, часом, не знаете, кто он такой?

Офелия, трясясь в ознобе, только молча покачала головой. Мэтт в двух словах сообщил им, что случилось, они записали, и он проводил их на берег. Прошло еще полчаса, потом пожарные наконец уехали, Мэтт запустил движок, и яхта медленно двинулась к их причалу. Офелию слишком потрясли события, чтобы говорить, – она просто молча сидела возле него, а рука Мэтта по-прежнему обнимала ее за плечи.

– Мне очень жаль, Офелия. – Он прекрасно понимал, о чем она думает и о чем вспоминает, и просто не знал, что сказать. – Хотел порадовать вас, да вот…

– Господи, да о чем вы говорите?! Мы ведь спасли его! И сердце его матери теперь не будет разбито навсегда!

«Если он, конечно, останется жить…» – подумала она. Трудно сейчас сказать наверняка, и все-таки шанс был. А что, если бы они его не заметили? Лучше об этом не думать. Интересно, где его доска? Наверное, так и болтается в воде до сих пор. Мэтт решил не тратить времени, пытаясь выудить ее и поднять на борт.

Пришвартовавшись, они навели порядок, закрыли рубку и выбрались на берег. От усталости у обоих подкашивались ноги. Хорошо было бы еще обдать водой палубу, чтобы смыть соль, но Мэтт решил, что займется этим позже. Прошло уже почти пять часов, как они отошли от берега. У Офелии едва хватило сил добраться до машины. Мэтт довез ее до самого дома, но ни тот ни другой даже представить себе не могли, что они там увидят.

Пип, захлебываясь слезами, лежала на диване, а Эми с расстроенным лицом кое-как пыталась успокоить ее. Пип уже нисколько не сомневалась, что случилось самое страшное, что яхта наверняка перевернулась и Офелия утонула. В тот момент, когда та появилась на пороге, Пип сотрясалась в рыданиях. Ничего не понимающий Мэтт растерянно выглядывал из-за плеча Офелии.

– Все в порядке, Пип… все хорошо… я уже тут, – бормотала Офелия в ужасе от того, что увидела, и мысленно проклиная себя за то, что оставила дочь одну. Все обернулось совсем не так, как они ожидали. Но ведь им удалось спасти человеческую жизнь! Казалось, сама судьба заставила их сегодня отправиться на яхте.

– Но ты же обещала, что вернешься через час! – обернувшись к матери, крикнула Пип. В глазах ее стоял ужас. Так же как воспоминания о навеки потерянном сыне едва не прикончили Офелию, когда она баюкала на руках бесчувственное тело мальчика, так и Пип из-за своих страхов едва не убедила себя, что мать утонула.

– Прости… я не знала… Понимаешь, кое-что случилось…

– Что? Яхта перевернулась? – Лицо Пип исказилось от страха.

Мэтт решился наконец войти в комнату, а Эми, воспользовавшись этим, потихоньку улизнула. За те несколько часов, пытаясь успокоить Пип, она совершенно измучилась и теперь была до смерти рада, что может сдать ее с рук на руки матери.

– Да нет, с яхтой все в порядке, – тихонько ответила Офелия, крепко прижимая к себе всхлипывающую Пип. Сейчас объятия матери были для нее нужнее любых слов. – И я все время не снимала спасательный жилет – как тебе и обещала.

– И я тоже, – вмешался Мэтт, чувствуя себя неловко и так толком не решив, уйти ему или остаться.

– Понимаешь, мы случайно наткнулись на тонувшего мальчика, который цеплялся за доску для серфинга, и Мэтт его спас.

Глаза у Пип стали совсем огромными.

– Мы оба его спасли, – поправил ее Мэтт. – Твоя мать держалась просто потрясающе.

Снова и снова прокручивая в голове все, что случилось, он поймал себя на том, что восхищается Офелией. Ни на минуту не потеряв хладнокровия, она делала все, что нужно. Без ее помощи ему вряд ли удалось бы вытащить мальчишку.

Перебивая друг друга, они рассказали Пип о том, что произошло, и та понемногу успокоилась. Потом они все вместе маленькими глоточками пили обжигающе-горячий чай. Мэтт позвонил в больницу, и ему сообщили, что ситуация по-прежнему серьезная, но состояние мальчика стабилизировалось. Правда, ему придется какое-то время провести в постели, но, похоже, он выкарабкается. Близким его уже сообщили, они сейчас с ним.

Когда Мэтт рассказывал Офелии и Пип об этом, на глазах его блестели слезы. Офелия, зажмурившись, долго молчала, думая о той трагедии, которую им удалось предотвратить, и благодарила небеса за то, что они успели вовремя. Эта женщина, которую она не знает, никогда не почувствует, каково жить с разбитым сердцем. Офелия была благодарна судьбе за то, что она позволила им спасти мальчишку.

К тому времени, как часом позже Мэтт ушел, Пип уже почти совсем успокоилась, однако заявила, что ни за что не позволит Офелии еще раз отправиться в плавание на яхте – никогда, никогда! Нетрудно догадаться, что она пережила, даже не зная, что случилось. Перед уходом Мэтта она рассказала, как услышала вой сирен возле их дома и даже перестала сомневаться, что матери с Мэттом уже нет в живых. Это был ужасный день для нее, и Мэтт в который раз принялся извиняться за то, что ей пришлось пережить. Впрочем, он тоже здорово устал. Офелия понимала, что и сам он мог бы утонуть, вытаскивая мальчика. Они оба могли бы утонуть, а она не смогла бы ничего сделать, чтобы им помочь. Они были на волосок от трагедии, и от одной этой мысли ее бросило в дрожь.

Едва Мэтт вернулся домой, как тут же потянулся к трубке, чтобы позвонить ей.

– Как она? – спросил он о Пип.

Голос у него звучал устало. Ему пришлось еще прибираться на яхте, потом Мэтт пришел домой, набрал горячей воды в ванну и пролежал в ней не меньше часа. До этого он даже не чувствовал, что промок до нитки и продрог как собака. Все его тело ныло от усталости.

– Сейчас уже хорошо, – ровным голосом ответила Офелия. Она тоже успела полежать в горячей ванне и сразу почувствовала себя лучше, хотя и у нее от усталости и всего пережитого кружилась голова. – Выходит, я не единственная, кто постоянно воображает себе невесть что, а потом сходит с ума от страха. – Судя по всему, страх потерять мать преследовал Пип, словно чудовище из ночного кошмара. Теперь она хорошо знала, как легко может произойти несчастье. После всего Пип уже никогда, наверное, не будет чувствовать себя в безопасности. Детство ее кончилось десять месяцев назад.

– А вы держались просто потрясающе, – мягко сказал Мэтт.

– И вы тоже, – ответила Офелия. Недавнее недоверие исчезло бесследно. Теперь она почти благоговела перед этим человеком – подумать только, он рискнул своей жизнью, чтобы спасти мальчика!

– Знаете, если мне когда-нибудь придет в голову свалиться за борт, обязательно прихвачу вас с собой, – восхищенно проговорил он. – Слава Богу, что вы вспомнили про бренди. Страшно подумать, что я мог бы собственными руками убить его! Если бы не вы, я бы стал вливать его прямо мальчишке в горло!

– Пустяки. Вы, наверное, забыли, что у меня как-никак начальное медицинское образование. Главное, все окончилось хорошо, а остальное не важно. – Они с Мэттом оказались славной командой – именно это в конечном итоге им и помогло.

Уже перед самым сном Мэтт снова позвонил в больницу узнать, как состояние мальчика. Потом перезвонил Офелии – успокоить ее, что все хорошо. А утром его состояние врачи признали удовлетворительным, и родители его позвонили и Офелии, и Мэтту и долго и горячо благодарили их обоих за спасение сына. Оба они, похоже, еще не успели прийти в себя, и голос его матери дрожал и прерывался слезами, когда она благодарила Офелию. Бедная женщина и понятия не имела, что та на собственном горьком опыте знает, что такое потерять сына. Знает куда лучше, чем та думает.

Во всех местных газетах появились статьи об этом происшествии, и Пип торжественно читала их матери вслух за завтраком. А потом, отложив в сторону газеты, посмотрела на нее такими глазами, что у Офелии внутри все перевернулось.

– Дай мне слово, что никогда в жизни больше не сделаешь ничего такого… Я не могу… я не перенесу… если и ты… – Пип не закончила.

Глаза Офелии наполнились слезами, и она только молча кивнула.

– Обещаю. Я тоже не смогу жить без тебя, – тихо сказала она.

Потом аккуратно сложила газеты, обняла Пип, и девочка выбежала из комнаты. Через минуту она уже была на веранде – погрузившись в какие-то свои мысли, сидела рядом с Муссом, рассеянно глядя в океан. Минувший день выдался слишком мучительным, чтобы о нем вспоминать. Офелия осталась в гостиной. Молча глотая слезы, она смотрела на Пип, благодаря Небо за то, что все закончилось счастливо.

Глава 11

В последний день перед отъездом Пип и Офелии из Сейф-Харбора Мэтт пригласил их пообедать вместе. К тому времени они уже немного оправились от переживаний. Парнишка, которого они вытащили из воды, накануне выписался из больницы и сам позвонил поблагодарить своих спасителей. Оказалось, Офелия была права – его и в самом деле отнесло в океан отливом.

Было решено снова отправиться в «Лобстер пот». Они замечательно провели время, только с лица Пип не сходило печальное выражение. При мысли о предстоящей разлуке с Мэттом девочке хотелось плакать. После обеда они с матерью упаковали вещи, а рано утром должны были уехать. На следующий день начинались занятия в школе, и у Пип еще оставались кое-какие дела.

– Без вас тут будет совсем пусто, – печально улыбнулся Мэтт, когда с десертом было покончено.

В эти выходные разъезжались все, кто приезжал сюда на лето. На понедельник как раз пришелся День труда. А во вторник у Пип уже начинались занятия в школе.

– На следующее лето мы обязательно приедем снова, – решительно заявила Пип. Она уже успела взять с матери слово, хотя самой Офелии хотелось хотя бы на пару недель съездить во Францию. Но она тоже согласилась вернуться сюда на следующее лето. Самое лучшее было бы снять тот же самый дом. Конечно, он довольно мал, но они с Пип уже успели его полюбить.

– Если хотите, я могу попробовать заранее подыскать вам жилье. В любом случае свяжитесь со мной. Вдруг вы решите снять дом попросторнее.

– Думаю, тот, что сейчас, лучше всего, – окинула взглядом дом Офелия. – Если, конечно, его согласятся сдать. Мне показалось, в прошлый раз хозяева были не в восторге, узнав, что у нас есть собака. – К счастью, Мусс вел себя образцово – он вообще на редкость воспитанный пес, так что никакого ущерба от него не было. Конечно, он линял. Но Офелия старалась поддерживать в доме чистоту. А на следующий день после их отъезда должна прийти уборщица и привести дом в порядок.

– Ну, надеюсь увидеть гору новых рисунков, когда приеду в город. И потом я ведь должен сопровождать тебя на школьный вечер. Кстати, не забудь, ты обещала мне танец, – весело прищурился Мэтт, и Пип заулыбалась.

Ей стало приятно, что он помнит об этом. Теперь она почти поверила, что он обязательно пойдет с ней на вечер. А вот отец никогда не ходил. Говорил, что ему нужно работать. Один раз она взяла с собой брата, в другой раз – кого-то из приятелей Андреа. А Тед всеми силами избегал появляться на подобных мероприятиях, они вечно ругались из-за этого с мамой. Родители часто ссорились, только сейчас мама не хочет об этом вспоминать. Но ведь так оно и было, даже если мама ни за что не признается в этом. Пип уже почти не сомневалась, что Мэтт пригласит ее танцевать. Наверное, это будет здорово!

– Но вам придется надеть галстук, – осторожно сказала она, очень надеясь, что он не передумает.

Мэтт улыбнулся:

– Кажется, у меня где-то валяется один. Надеюсь только, что я не подвязал им штору.

На самом деле у него была куча галстуков, просто ему некуда было их надевать. Хотя, сказать по правде, он нашел бы, куда сходить, если бы захотел. Беда в том, что Мэтт не хотел. В город он выбирался редко – к дантисту, в банк или к адвокату. Вот теперь – другое дело. Теперь он будет ездить в гости к Офелии и Пип. Мэтт чувствовал, что просто не может их потерять. А после того, что им довелось недавно пережить, между ними установилась еще более тесная близость.

Мэтт отвез их домой, и Офелия пригласила его зайти – выпить по бокалу вина. Мэтт с удовольствием согласился. Пока Пип сходила наверх переодеться в пижаму, Офелия наполнила бокал красным вином и протянула его Мэтту. Его охватило ощущение домашнего тепла и уюта. Мэтт спросил, не разжечь ли камин. Вечерами уже довольно прохладно, и, несмотря на то что дни в сентябре стояли еще жаркие, по ночам чувствовалось приближение осени.

– Было бы просто чудесно, – с удовольствием кивнула Офелия.

Пип сошла вниз поцеловать их обоих и пообещала, что обязательно ему позвонит. Мэтт уже дал ей свой номер телефона. И Офелии тоже – на случай, если Пип его потеряет. Обняв на прощание Пип, Мэтт занялся камином. Мусс с интересом наблюдал за ним, и Мэтт вдруг почувствовал, что пса ему тоже будет не хватать. Он уже успел забыть, что такое семья, и ему было неприятно признаться себе, до какой степени он соскучился по семейному быту.

К тому времени как Офелия, уложив Пип и подоткнув ей одеяло, вернулась в гостиную, в камине уже весело потрескивал огонь. За последние пару недель это стало традицией. И вот теперь, глядя на огонь, она вдруг впервые подумала о том, насколько изменилась их жизнь за те три месяца, что они прожили здесь. Конечно, она тосковала по-прежнему и тем не менее чувствовала, что потихоньку возвращается к жизни. Ей казалось, что страшная тяжесть двойной потери словно стала чуть-чуть легче. Все-таки время творит чудеса.

– Какая вы серьезная, – пробормотал Мэтт, опустившись возле нее на диван и сделав глоток вина. Они пили последнюю бутылку из тех, что он принес. Офелия пила совсем мало – во всяком случае, для француженки.

– Я вдруг подумала, насколько лучше я себя чувствую, в особенности по сравнению с тем, когда мы только что приехали. Пип тоже повеселела немного. И все благодаря вам, Мэтт. Это вы сделали ее счастливой. – Офелия улыбнулась благодарной улыбкой.

– А она – меня. И вы тоже, Офелия. Всем нам нужны друзья, верно? Только иногда мы об этом забываем.

– Вам, наверное, тут одиноко, Мэтт, – заметила она, и он согласно кивнул.

Все последние десять лет он привык считать, что одиночество – как раз то, что ему нужно. Только теперь он усомнился в этом – в первый раз за все время.

– Так лучше для работы, мне кажется. Да и от города недалеко. Я всегда могу съездить туда, если уж очень нужно.

Теперь он станет ездить туда, чтобы проведать их, подумал он. И не сразу сообразил, что в последний раз был в городе около года назад. Мэтт невольно опешил. Время текло незаметно, годы уходили, как песок сквозь пальцы.

– Надеюсь, теперь вы будете часто приезжать. Даже несмотря на мою отвратительную стряпню, – рассмеялась Офелия.

– Ничего страшного, я буду приглашать вас пообедать со мной, – весело бросил он, очень надеясь, что так и будет, и заранее предвкушая это. Только мысль о том, что он сможет видеть их и дальше, могла немного смягчить горечь разлуки, развеять ту черную тоску, в которую он погрузится уже завтра утром. – А что вы станете делать, пока Пип будет в школе? – поинтересовался Мэтт, и лицо у него сразу стало озабоченным. Он догадывался, что и ей тоже будет одиноко. Теперь, когда ей не о ком заботиться и у нее не осталось никого, кроме Пип, куда она станет девать время?

– Может быть, послушаюсь вашего совета и поработаю в каком-нибудь приюте для бездомных.

Офелия была потрясена, перечитав то, что ей дал Блейк Томпсон, руководитель их группы. Это было не только интересно – такое занятие, казалось, предназначено как раз для нее.

– Вот и неплохо. А если уж совсем нечего будет делать, приезжайте сюда, пообедаем вместе.

Эта мысль неожиданно понравилась Офелии. Побережье всегда обладало для нее какой-то магической притягательностью в любое время года, а если к тому же представится случай лишний раз повидаться с Мэттом… Ей очень не хотелось терять его дружбу. И что бы там ни говорила Андреа, это было как раз то, в чем они оба нуждались.

– С удовольствием, – ответила Офелия.

– Рады, наверное, что возвращаетесь домой? – осторожно спросил Мэтт.

Офелия задумалась, глядя на огонь.

– Нет… не очень. Честно говоря, мне страшно возвращаться снова в этот дом, хотя раньше я его любила. Но теперь он пустой… Для нас двоих дом слишком велик, но… это ведь наш дом, понимаете? Просто мне не хочется принимать поспешных решений, о которых потом, возможно, пришлось бы жалеть.

Офелия не стала говорить, что в шкафах все еще висит одежда Теда, а в комнате Чеда остались все его вещи. Она так и не смогла заставить себя избавиться от них, и теперь при мысли о том, что она снова их увидит, ее бросало в дрожь. Офелия была просто не в состоянии расстаться с вещами, которые напоминали ей о близких. Андреа твердила, что она не только глупо ведет себя, но это еще для нее и вредно. Однако Офелия ничего не хотела слушать. Что-то подсказывало ей, что она просто не готова к переменам. Интересно, что будет сейчас, задумалась она. Пока Офелия этого не знала.

– Ну, вы не похожи на человека, способного очертя голову сделать какую-нибудь глупость. И потом вы всегда можете продать дом, если вам захочется. Только вот переезд… не стал бы он еще одной травмой для Пип. Она ведь прожила там так долго…

– С шести лет. Она любит свой дом. Во всяком случае, куда больше, чем я.

Потом они долго сидели молча, им было хорошо просто от того, что они рядом. Допив вино, Мэтт встал. Вслед за ним поднялась и Офелия. Огонь в камине уже почти догорел.

– Я позвоню вам на следующей неделе, – пообещал он. Офелия не сомневалась, что он позвонит. Он был такой надежный – в его присутствии Офелии иногда казалось, что у нее появился брат. – И вы тоже звоните. Мало ли, вдруг вам что-нибудь понадобится. – Он уже заранее знал, что будет волноваться за них обеих.

– Спасибо, Мэтт, – мягко ответила она. – Спасибо вам за все. Лучшего друга нам с Пип трудно было и пожелать.

– Так всегда и будет, – пообещал он.

Они вместе вышли из дома. Офелия проводила его до машины, рука Мэтта легко обнимала ее за плечи.

– Постарайтесь больше думать о себе, хорошо? Нельзя жить затворником, так не годится. Выбирайтесь почаще к нам, какое-никакое, а развлечение.

Узнав побольше о его жизни, Офелия легко могла представить себе, каким одиноким он, должно быть, чувствует себя порой – в точности как она сама. Ведь оба они потеряли близких, тех, кто был смыслом и счастьем их жизни, им обоим пришлось пережить такое, о чем лучше не вспоминать. Наверное, в жизни каждого случаются приливы и отливы, когда могучая стихия уносит тех, кого ты любил, – так, как унесло в океан того несчастного мальчишку, которого им удалось спасти несколько дней назад.

– Спокойной ночи, – тихо прошептал Мэтт, не зная, что еще сказать. Отъехав от дома, он помахал ей на прощание рукой, а потом поехал к своему одинокому коттеджу, жалея о том, что иной раз ему просто не хватает смелости – может, тогда жизнь его была бы совсем иной.

Глава 12

– Прощай, дом, – очень серьезно прошептала Пип. Офелия заперла дверь и бросила ключи в почтовый ящик возле риэлтерской конторы. Лето закончилось. Они миновали узкую, продуваемую ветром улочку, в конце которой стоял коттедж Мэтта, и Пип как-то странно примолкла. Она не сказала ни слова, пока они не въехали на мост. Потом вдруг резко повернулась к матери.

– Почему он тебе не нравится? – даже с какой-то злобой спросила она, как будто обвиняя мать. Офелия никак не могла взять в толк, о чем она говорит.

– Кто не нравится?

– Мэтт. А вот ты ему очень нравишься. – Пип в упор смотрела на нее, и ее странный, немигающий взгляд вдруг заставил Офелию почувствовать себя неуютно.

– Глупости. Он тоже мне нравится.

– Я хочу сказать – как мужчина… ну, ты понимаешь? Как… э-э… приятель.

Машина притормозила возле въезда на платную автостраду, и Офелия принялась рыться в сумочке в поисках кошелька. Вопрос дочери застал ее врасплох. Офелия недоуменно вскинула на нее глаза.

– Мне не нужен никакой приятель. Я ведь замужняя женщина, – твердо отрезала она, вытащив кошелек.

– Нет. Ты вдова.

– Это то же самое. Почти. Для чего ты вообще завела этот разговор? И потом не думаю, чтобы Мэтту пришла в голову мысль поухаживать за мной. Но даже если бы и пришла, ничего бы не изменилось. Мэтт – наш друг, Пип. И не надо ничего менять, хорошо? А то все испортишь.

– Почему испортишь? – упрямо набычилась Пип. Она думала об этом все утро. И к тому же она уже скучала по Мэтту.

– Просто испортишь, и все. Верь мне, дорогая. Я ведь уже пожила на свете и хорошо это знаю. Когда увлекаешься кем-то слишком сильно, всегда может статься, что тебе сделают больно или обидят.

– Так уж обязательно? – с разочарованным видом протянула Пип. Ей не слишком понравилось то, что она услышала.

– Почти всегда. А бывает и так, что люди вдруг понимают, что больше уже не любят друг друга. Тогда они расстаются, а их дружбе приходит конец и они не хотят больше видеться. Представь, что ты никогда больше не увидишь Мэтта. И подумай, как это будет грустно. – На этот счет у Офелии было собственное мнение, причем весьма определенное.

– А что, если выйти замуж? Тогда ведь ничего такого не случится?

– Я не собираюсь больше выходить замуж. И он тоже не хочет жениться. Мэтту пришлось несладко, когда его бросила жена.

– Он сам тебе сказал? Ну, что он не хочет больше жениться? – подозрительным тоном осведомилась Пип. Ей как-то не особенно в это верилось.

– Более или менее. Мы вообще обсуждали браки и разводы. Такие темы всегда очень мучительны.

– А он предлагал тебе выйти за него замуж? – В глазах Пип вдруг вспыхнула надежда.

– Конечно же, нет. Не говори глупости. – С точки зрения Офелии, они вели на редкость бессмысленный разговор.

– Тогда откуда тебе знать, что он думает по этому поводу?

– Просто знаю, и все. И потом я сама не хочу выходить снова замуж. Пока я еще жена твоего отца. – В ее глазах это был достойный ответ, но Пип почему-то разозлилась, чего Офелия совсем не ожидала.

– Но ведь он умер, мама! Его больше нет! Я считаю, что ты должна выйти замуж за Мэтта, и тогда он останется с нами навсегда.

– А может, он как раз и не хочет остаться с кем-то навсегда? И потом – при чем тут я? Почему бы тебе самой не выйти за него, уж раз он так тебе нравится? Думаю, ты бы ему подошла, – бросила Офелия в надежде положить конец дурацкому разговору.

Ей было горько слышать, что Тед умер и его уже не вернешь. Как раз о нем она и думала весь этот бесконечный год. Господи, неужели целый год? Бывали минуты, когда ей казалось, что с тех пор прошла уже целая жизнь… а иной раз – что все случилось только вчера.

– Думаю, мне бы он тоже подошел, – с чувством ответила Пип, – поэтому я и хочу, чтобы ты вышла за него замуж.

– А вдруг ему понравится Андреа? – хмыкнула Офелия. Ей хотелось перевести разговор в другое русло, но тут случилась очень странная вещь. Ей впервые пришло в голову – а стоит ли вообще их знакомить? Но у Пип было на этот счет свое, к тому же резко отрицательное, мнение. Она хотела только одного – чтобы Мэтт остался с ними.

– Никогда! – отрезала она. – Он ее возненавидит с первого взгляда. Вспомни, какая она – вечно всем указывает, что можно, что нельзя. И мужчинам тоже. Может, поэтому они и бросают ее.

Пип точно подметила, и в глубине души Офелия решила, что ее дочь в чем-то права. Пип частенько слышала, как ее родители обсуждали между собой Андреа, и, видимо, успела сделать собственные выводы. Андреа подавляла мужчин. Она была слишком независимой по натуре – может, поэтому ей и пришлось обратиться в банк спермы, чтобы стать матерью. До сих пор не нашлось еще смельчака, кто решился бы остаться с ней надолго. Но это было интересное замечание, в особенности для ребенка одиннадцати лет. В душе Офелия согласилась с дочерью, хотя и не сказала прямо. Но ум и наблюдательность Пип потрясли ее.

– Мэтт был бы гораздо счастливее с нами, с тобой и со мной, – с обезоруживающей откровенностью заявила Пип. И вдруг хихикнула. – Может, спросить, что он думает по этому поводу, когда он приедет?

– Держу пари, Мэтт будет в восторге. Думаю, надо прямо ему так и сказать, – улыбнулась Офелия.

– Угу, – ухмыльнулась Пип. Зажмурившись от солнца, она задумалась, и на лице у нее появилось довольное выражение.

– Ты – маленькое чудовище, – насмешливо бросила Офелия.

Через пару минут машина остановилась возле их дома, и Офелия отперла дверь. Она не была здесь почти три месяца, намеренно избегая заезжать сюда, когда находилась в городе, а их почту по ее просьбе пересылали к ним в Сейф-Харбор. Она нерешительно переступила порог, и реальность случившегося обрушилась на нее с новой силой. В каком-то уголке подсознания ей почти удалось убедить себя, что это был дурной сон… что они просто ездили в отпуск и что дома их ждут Тед и Чед. Вот сейчас по лестнице с вечной своей ухмылкой сбежит Чед. А Тед будет стоять в дверях спальни, и у него опять будет тот же самый взгляд, от которого у нее все переворачивалось внутри и ноги начинали дрожать. И так происходило с самого первого дня их семейной жизни. Но дом стоял пустой и тихий. Что толку обманывать себя, подумала Офелия. Они с Пип навеки теперь одни…

Мать и дочь, взявшись за руки и прильнув друг к другу, застыли на пороге. Они думали об одном и том же, и глаза их наполнились слезами.

– Ненавижу этот дом, – прошептала Пип, уткнувшись ей в плечо.

– Я тоже, – вздохнула Офелия.

Ни той, ни другой не хотелось подниматься наверх, в свои комнаты. О Мэтте обе забыли. Он словно принадлежал другому миру. И у него была своя жизнь. А у них – своя. И от этого никуда не уйдешь.

Офелия спустилась к машине вытащить вещи. Пип помогла матери втащить их наверх. Даже это оказалось для них почти непосильной задачей. И мать, и дочь отличались хрупкостью, а чемоданы весили, казалось, целую тонну. К тому времени, как Офелия втащила оба чемодана Пип к ней в спальню, она совсем выдохлась.

– Сейчас передохну и распакую твои вещи, – тихо сказала она.

Будто какая-то черная дыра зияла между сегодняшним днем и тем временем, когда здесь жили ее муж и сын. Словно бы и не было этих месяцев в Сейф-Харборе, подумала она.

– Я сама, – с грустью прошептала Пип.

Она чувствовала то же самое. В какой-то степени обе восприняли свое возвращение даже тяжелее, чем предполагали. Лучше уж быть бесчувственным роботом. Сейчас, когда Офелия снова вернулась к жизни, боль потери стала почти нестерпимой.

Потом она принялась разбирать свои вещи. Открыла шкаф – и сердце ее облилось кровью. Все было как прежде – его пиджаки, его рубашки и галстуки, ботинки, которые он носил, даже старые стоптанные кроссовки, которые Тед таскал по выходным, те самые, что он привез еще из Гарварда. В комнату Чеда Офелия так и не осмелилась заглянуть, она знала, что этого не перенесет. Ей сейчас и без того было достаточно плохо. Раскладывая по местам свои вещи, Офелия то и дело ловила себя на том, что украдкой оглядывается через плечо. И ей стало страшно.

К вечеру обе спустились вниз: бледные, осунувшиеся. Ни у той, ни у другой не осталось ни сил, ни желания разговаривать. Аппетита не было, поэтому решили обойтись без обеда. В другое время Офелия ни за что не согласилась бы на это, потому что ребенок не должен оставаться голодным. Но у нес самой кусок не лез в горло.

Нервы у обеих были на пределе. И когда в тишине пронзительно зазвонил телефон, обе подскочили как ужаленные. Однако Офелия не двинулась с места – у нее уже не хватило ни сил, ни желания с кем-то говорить, поэтому к телефону подошла Пип. И просияла, услышав в трубке знакомый голос.

– Привет, Мэтт. Все в порядке, – ответила Пип. Но он сразу же понял, что это не так. Офелия обернулась и заметила, что Пип плачет. – Нет, неправда! Все ужасно! Мы с мамой просто ненавидим этот дом! – Офелия дернулась было, чтобы остановить Пип, но потом передумала. Раз уж Мэтт успел стать им обеим добрым другом, значит, он имеет право знать, как им плохо.

Пип долго слушала то, что он говорил, молча кивая в ответ. Офелия не догадывалась, о чем шла речь, но плакать Пип перестала. Опустившись на стул, она затаила дыхание, прислушиваясь к их разговору.

– Ладно. Постараюсь. И маме передам… Нет, не могу… Завтра мне в школу. А когда вы приедете? – Офелия не слышала, что сказал Мэтт, но лицо Пип прояснилось. – Хорошо… Я спрошу у нее… – Зажав трубку рукой, она повернулась к Офелии. – Хочешь с ним поговорить?

Офелия покачала головой.

– Передай, что я не могу взять трубку.

Ей сейчас не хотелось ни с кем говорить – слишком подавленной и несчастной она себя чувствовала. А притворяться она не умела и нисколько не сомневалась, что ее выдаст голос. Пип имела полное право рыдать ему в плечо, на то она и ребенок, но Офелия сгорела бы со стыда, если бы решилась последовать ее примеру.

– Ладно, – ответила Пип Мэтту. – Я ей передам. Завтра утром позвоню.

Офелия едва не сказала ей, что вряд ли разумно надоедать Мэтту каждый день, но потом решила промолчать. Пусть, подумала она, лишь бы Пип успокоилась. Повесив трубку, Пип передала матери их разговор.

– Мэтт сказал, что это нормально – мы ведь жили здесь с папой и Чедом. Он пообещал, что скоро все пройдет. И посоветовал придумать на вечер что-нибудь забавное – заказать на дом пиццу, или что-нибудь из китайского ресторана, или куда-нибудь сходить вдвоем. А еще обязательно включить музыку. Что-нибудь веселое, сказал он. И погромче. А еще он сказал, чтобы мы завтра прямо с утра отправились с тобой по магазинам и накупили всякой несуразицы. Но я объяснила, что мне завтра в школу. А вот все остальные его идеи мне понравились! Мам, а давай и правда закажем что-нибудь китайское, а? Или ты против?

Раньше они обе обожали китайские блюда. И Пип загорелась этой идеей. Видимо, Мэтт решил, что им сейчас на пользу любая перемена.

– Да, в общем, нет… но все равно очень мило с его стороны подумать об этом. – Пип особенно пришлась по вкусу идея включить музыку. «А почему бы и нет? – пришло Офелии в голову. – Вдруг это и в самом деле поможет?» – А ты хочешь? Тогда давай, – оживилась она, даже не вспомнив, что они решили обойтись без обеда.

– Верно! Почему бы нам не заказать яичный рулет? И еще вонтоны.[3]

– Я бы предпочла дим сум[4], – задумчиво пробормотала Офелия, пытаясь отыскать телефон китайского ресторанчика, где они раньше частенько заказывали еду. Наконец ей удалось его найти.

– И еще я хочу жареный рис с креветками, – поспешно добавила Пип, когда мать делала заказ.

Через полчаса в дверь позвонили, и Офелия забрала у рассыльного пакеты. Они сидели на кухне и с аппетитом поглощали еду. Пип удалось отыскать какой-то музыкальный диск, и теперь стены дома сотрясались от грохота, поскольку она, естественно, в точности выполнила совет Мэтта и врубила музыку на полную мощность. У них едва не лопались барабанные перепонки, однако обе вынуждены были признать, что на душе у них полегчало.

– Знаешь, идея, конечно, дурацкая, – блаженно улыбнулась Офелия, – и все-таки как здорово, что он это предложил, верно?

Надо сказать, идея Мэтта сработала лучше, чем она надеялась. Было просто непостижимо, что пара пакетиков из китайского ресторанчика и обычная музыка смогли сотворить чудо. Но как бы то ни было, черная тоска, охватившая их, мало-помалу развеялась. Странно, но, похоже, Мэтт умудрился поддержать и утешить их даже на расстоянии.

– Можно, я сегодня буду спать с тобой? – поколебавшись, робко спросила Пип, когда, помыв посуду и прибравшись на кухне, они поднялись наверх. Все, что нужно для завтрака, было куплено – об этом позаботилась Элис, их приходящая прислуга. А остальное Офелия собиралась купить днем.

Просьба Пип застала ее врасплох. За весь прошлый год она ни разу не заикнулась о том, чтобы спать вместе с матерью. Видно, не решалась. А Офелия, погрузившись в собственное горе, ничего не замечала.

– Конечно. Ты действительно хочешь? – Собственно говоря, идея принадлежала Мэтту, но Пип решила, что она на редкость удачная.

– Очень!

Они приняли душ каждая в собственной ванной, после чего Пип уже в пижаме явилась в материнскую спальню. Все сильно смахивало на «ночной девичник», и Пип, забравшись к матери в постель, невольно хихикнула. Благотворное влияние Мэтта продолжало сказываться и теперь. Свернувшись клубочком, Пип прижалась к Офелии и мгновенно уснула. А та, с нежностью обнимая дочь, гадала и никак не могла понять, почему она не подумала об этом раньше? Почему она раньше никогда не брала к себе Пип? Пусть не каждую ночь, но хотя бы иногда? А через минуту она тоже провалилась в сон.

Обе проснулись только от пронзительного звона будильника. Сначала они никак не могли понять, где они и почему спят в одной постели, и только растерянно хлопали глазами, не узнавая собственный дом. Но расстраиваться времени уже не оставалось. Пип помчалась чистить зубы, а Офелия спустилась вниз приготовить завтрак. В холодильнике еще стояли пакетики с остатками их вчерашнего пиршества. Улыбнувшись, Офелия вытащила рисовое пирожное «на счастье» и с удовольствием раскусила его.

«Весь этот год вам будут сопутствовать удача и счастье», – прочитала она на записке, которая была внутри. И улыбнулась про себя.

– Что ж, спасибо. Мне это очень нужно.

Потом насыпала для Пип хлопья, залила их молоком, сунула ломтик хлеба в тостер и налила в стаканы апельсиновый сок.

Пять минут спустя Пип сбежала вниз, уже одетая в школьную форму, а Офелия вышла забрать газеты из почтового ящика. За все лето она, кажется, так и не прочитала ни одной и только сейчас поняла, как ей их не хватало. Правда, в газетах не было ничего интересного, но она все равно проглядела их и помчалась одеваться, чтобы отвезти Пип в школу. Утро выдалось немного суматошным, но Офелия даже была довольна – по крайней мере для того, чтобы думать, времени просто не оставалось.

Через двадцать минут они уже сидели в машине. По дороге сияющая Пип то и дело высовывалась в окно. Потом с улыбкой повернулась к матери.

– Знаешь, а то, что вчера предложил Мэтт, похоже, сработало! Мне понравилось спать вместе с тобой!

– И мне тоже, – призналась Офелия. Даже больше, чем она ожидала. Страшно подумать, как бы она лежала без сна в своей постели, чувствуя себя безмерно одинокой, и оплакивала погибшего мужа.

– А ты меня еще возьмешь как-нибудь к себе? – с надеждой в голосе спросила Пип.

– С удовольствием, – улыбнулась Офелия. Они уже подъехали к школе.

– Обязательно позвоню и скажу ему спасибо, – просияла Пип.

Притормозив, Офелия поспешно поцеловала дочь, пожелав ей удачи, и Пип выпорхнула из машины – навстречу друзьям и новому дню. Офелия все еще улыбалась про себя, пока ехала обратно – в свой слишком большой теперь дом на Клэй-стрит. Она вспоминала, как радовалась, когда они только переехали туда, а теперь он нагонял на нее грусть. Однако ей пришлось признать, что прошлый вечер оказался совсем не таким беспросветно-унылым, как она боялась. Это было целиком и полностью заслугой Мэтта, и сердце Офелии переполнила благодарность к нему.

В сопровождении Мусса она поднялась на крыльцо и с тяжелым вздохом отперла входную дверь. Ей еще предстояло распаковать кое-какие вещи, потом нужно сходить в магазин за продуктами, и к тому же Офелия намеревалась заехать в один из приютов для бездомных. Дел набралось достаточно, для того чтобы у нее не осталось ни минуты свободной до тех пор, пока не придет время забирать Пип из школы, то есть до половины четвертого. Но проходя мимо комнаты сына, Офелия замедлила шаги, поколебалась немного, потом толкнула дверь и вошла.

Занавески были плотно задернуты, и комната казалась такой пустой, печальной и тихой, что у нее все перевернулось внутри. Любимые постеры Чеда, его маленькие сокровища, фотография, где он снят вместе с друзьями, машинки, которыми он играл еще ребенком, – все стояло на месте. Но все-таки комната выглядела не совсем так, как она помнила ее в последний раз. Все в ней было подернуто дымкой какой-то грусти – так бывает, когда смотришь на пожухлый осенний лист, вдыхая исходящий от него слабый запах затхлости. Офелия сделала то, что делала всякий раз, заходя в комнату сына, – подошла к его постели и положила голову на подушку. Подушка все еще пахла Чедом, хотя уже намного слабее. И опять, как и прежде, рыдания сдавили ей горло. Никакая китайская еда, никакая музыка, даже самая громкая, не смогли бы заглушить ее боль. Они лишь притупили ее на время. Но сейчас она вдруг со всей остротой поняла, что Чеда больше нет.

Выплакавшись, Офелия заставила себя уйти. На подкашивающихся ногах она вернулась в свою комнату, чувствуя себя совсем без сил. Однако она не намерена больше сдаваться! Ей снова бросилась в глаза одежда Теда, и сердце ее сжалось. Офелия медленно поднесла к лицу рукав пиджака и почувствовала такой знакомый запах его одеколона. Слезы вновь подступили к глазам. Нет, она не должна сдаваться! Офелия стиснула зубы. Она не имеет права этого делать! Она не может снова превратиться в зомби, снова ничего не чувствовать… Она не может позволить своему горю уничтожить себя! Да, ей придется научиться жить с этой болью, если не для себя, то хотя бы ради Пип. Какое счастье, что сегодня вечером у нее как раз очередное занятие в группе – значит, у нее будет возможность поговорить об этом! Групповые занятия, на которые ходила Офелия, скоро должны закончиться. Как она обойдется без них, без поддержки, которую находила там, она боялась даже думать.

Едва дождавшись начала занятий, Офелия рассказала обо всем – и о том, как они заказали еду из китайского ресторана, как включили музыку на весь дом и как потом она взяла Пип к себе в постель. И никто не увидел в этом ничего плохого. Все решили, что все абсолютно нормально и правильно, сказали даже, что и насчет свиданий Пип тоже права. Все эти люди оплакивали кого-то из близких. У каждого из них было свое горе, которое она могла разделить с ними, почувствовать, что она не одна.

– Ну как, нашли себе подружку, мистер Фейгенбаум? – весело спросила Офелия старика, когда они вместе вышли на улицу после занятий.

Он ей нравился. Сразу видно, какой это открытый, честный и добрый человек. Он изо всех сил старался оправиться после того, что ему пришлось пережить, – может быть, даже больше, чем все остальные в группе.

– Пока нет, но я не теряю надежды. А как насчет вас? – подмигнул он.

Мистер Фейгенбаум выглядел жизнерадостным толстячком с пухлыми, румяными щеками и пышной гривой серебряных волос. Вылитый Санта-Клаус.

– Господи, и вы туда же! В точности как моя дочь! Зачем мне приятель, скажите на милость? – рассмеялась Офелия.

– Умненькая девочка! Эх, был бы я лет на сорок помоложе, юная леди, я бы вам показал! А кстати, как насчет вашей матушки? Она замужем?

Офелия снова расхохоталась, и они, помахав друг другу, распрощались.

После занятий Офелия отправилась в приют. Он располагался на узенькой боковой улочке Саутмаркета – района, славившегося своей достаточно мрачной репутацией, но, как Офелия напомнила себе, вряд ли можно рассчитывать встретить подобное заведение в Пасифик-Хейтс. Но служащие – что у входа, что в приемной – были очень приветливы. Она сказала, что хотела бы поработать у них добровольцем, и ей предложили прийти завтра с утра. Конечно, об этом она могла узнать и по телефону, но Офелии хотелось сначала увидеть все своими глазами. Уже уходя, Офелия заметила двоих стариков, неловко переминавшихся возле тележек, где лежал весь их нехитрый скарб. У нее на глазах один из добровольных служащих предложил им горячий кофе в пластиковых стаканчиках. Офелия попыталась представить себя на его месте. На первый взгляд ничего особо сложного, решила она. Зато как приятно чувствовать себя хоть кому-то полезной.

«Ни за что! Больше никогда!» – стиснув зубы, поклялась Офелия, вспомнив, как рыдала в подушку Чеда. Минувший год, который она оплакивала своих погибших, вспоминался ей теперь как кошмар. Чудо, что она вообще не сошла с ума. Теперь Офелия готова на все, чтобы будущий год прошел совсем по-другому. До годовщины гибели Теда и Чеда оставалось всего четыре недели, и хотя Офелия боялась даже думать об этом, однако была полна решимости сделать так, чтобы их с Пип жизнь стала хоть немного веселее. И в первую очередь ради дочери. В конце концов, это ее долг перед Пип. Может быть, работа в приюте хоть чем-то ей поможет – во всяком случае, Офелия искренне на это надеялась.

Потом она поехала забрать Пип из школы и вдруг, стоя на светофоре, случайно бросила взгляд на витрину обувного магазина. Рассеянно разглядывая выставленную на ней обувь, Офелия даже не сразу сообразила, что ее заинтересовало. И вдруг увидела их – огромные пушистые домашние шлепанцы, украшенные изображениями персонажей «Улицы Сезам»: голубые с физиономией Гровера, и красные – Элмо. Шлепанцы просто потрясающие, и Офелия, не колеблясь ни минуты и перестроившись в крайний ряд, припарковала машину и помчалась в магазин. Не раздумывая она купила две пары – голубые себе и красные Пип – и почти бегом помчалась обратно. Фирменный пакет со шлепанцами хлопал ее по ногам. Уже подъезжая к школе, Офелия заметила, как из здания вышла Пип и, покрутив головой по сторонам, зашагала к тому углу, где обычно ждала ее мать. Офелии показалось, что у нее усталый вид. К тому же Пип выглядела какой-то взъерошенной, но на лице ее сияла улыбка.

Забравшись в машину, она тут же принялась делиться впечатлениями:

– У нас учителя просто класс! Мне все понравились, кроме одной, мисс Гилани. Селедка сушеная, терпеть ее не могу! Но остальные – просто класс, честное слово, мам!

Она трещала без умолку, как и положено ребенку ее лет, а Офелия слушала и радостно удивлялась. Давно она не видела Пип такой, как сейчас.

– Очень рада, что они «просто класс», мадемуазель Пип, – усмехнулась она, перейдя на французский. А потом ткнула пальцем на пакет на заднем сиденье. – А я купила нам с тобой подарок.

– Что за подарок? – В радостном предвкушении Пип вцепилась в пакет и сунула в него нос. И тут же раздался восторженный вопль. Вытащив тапочки, Пип, не веря собственным глазам, уставилась на мать. – Так ты это сделала! Ты и в самом деле это сделала!

– Что сделала? – Опешив, Офелия растерянно уставилась на Пип.

– Ты не помнишь? Это же именно то, что вчера вечером посоветовал Мэтт – поехать в магазин и купить что-нибудь совсем уж дурацкое! А я еще сказала, что никак не получится, потому что мне сегодня в школу. А ты так и сделала! Мам, я тебя люблю, честное слово!

Натянув шлепанцы прямо поверх туфель, Пип в полном восторге уставилась на них. Офелия только изумленно хлопала глазами – она не узнавала дочь. Что это: случайное совпадение или телепатия? Она ведь и не думала о Мэтте, когда ей вдруг пришло в голову купить шлепанцы. Конечно, они и в самом деле дурацкие, но чем-то они ей понравились. Да и Пип, судя по всему, тоже.

– Как только вернемся домой, ты их тут же наденешь! Обещаешь? – потребовала Пип.

– Обещаю, – совершенно серьезно ответила Офелия, и всю дорогу к дому с лица ее не сходила улыбка.

День вопреки всем ее ожиданиям получился на редкость удачным. К тому же Офелия была очень довольна, что все-таки съездила в приют. Она во всех подробностях рассказала о нем дочери, и Пип сразу расцвела. Еще вчера при мысли о том, что придется снова вернуться в их дом, у них обеих стало тяжело на душе, но сейчас и Пип, и Офелия разом повеселели. Жизнь понемногу налаживалась, груз, давивший им на плечи, уже не казался таким тяжелым, и Офелия почти не сомневалась, что скоро оправится. Хотя Блейк постоянно уверял ее, что это непременно случится, она ему не верила. Но сейчас с радостью призналась себе, что он был прав. Она снова чувствовала себя живым человеком.

Не успели они войти, как Пип заставила Офелию влезть в новые шлепанцы, а потом, наскоро пропихнув в себя булочку, запила ее молоком и, прихватив с собой яблоко, отправилась звонить Мэтту, прежде чем засесть за уроки. Взглянув на часы, она решила, что он сейчас как раз должен вернуться с пляжа. Устроившись на высоком табурете, Пип прижала к уху трубку, ожидая, когда Мэтт подойдет к телефону. Голос у него был запыхавшийся, словно он откуда-то бежал.

– Я решила позвонить и сказать вам, какой вы умный! – восторженно бросила Пип, и губы Мэтта расплылись в улыбке.

– Это вы, мисс Пип?

– Да. Слушайте, вы просто гений! Мы все сделали в точности, как вы сказали: сначала заказали ужин из китайского ресторана, а потом я поставила музыку чуть ли не на максимальную громкость… ну, на такую, как мама разрешила. И я всю ночь спала с ней, и все было так здорово! А сегодня… угадайте что? Она купила домашние шлепанцы – себе с Гровером, а мне с Элмо! И учителя у нас классные, только одна мне не понравилась, жуткая мымра!

По радостно звенящему голосу Пип Мэтт сразу же понял, что настроение у них явно лучше, чем накануне вечером, и напыжился от гордости, вдруг почувствовав себя чуть ли не национальным героем. В груди у него все пело от радости.

– Э-э… это нечестно! Я тоже хочу такие шлепанцы!

– Они на вас не налезут. А жаль, иначе бы я сказала маме, чтобы она купила вам такие же.

– Обидно! Я просто обожаю Элмо. И еще Кермита.

– Ух ты, и я тоже! Но Элмо все-таки чуточку больше. Пип снова принялась болтать о школе, об учителях, о подружках. Наконец она немного выдохлась и объявила, что пришло время садиться за уроки.

– Ладно. Тогда передай привет маме. А я обязательно позвоню тебе завтра, – пообещал Мэтт, чувствуя себя в точности как раньше, когда он звонил собственным детям: счастливым, помолодевшим и немного возбужденным – словом, человеком, которому есть ради чего жить. Ему пришлось даже напомнить себе, что Пип как-никак ему не дочь. Но, даже положив трубку, оба они улыбались. Пип отправилась к себе, но по дороге не утерпела и поскреблась в спальню матери.

– Я позвонила Мэтту – хотела рассказать ему о шлепанцах. Он велел передать тебе привет. – выдохнула Пип. И мать ответила ей улыбкой.

– Спасибо. Мэтт очень милый. – Офелия казалась счастливой и умиротворенной.

– А можно, я сегодня тоже буду спать с тобой? – заметно смутившись, спросила Пип. Она уже успела влезть в новые шлепанцы.

– Что, опять идея Мэтта? – подозрительно осведомилась Офелия.

– Нет, это я придумала. – Пип не обманывала – Мэтт действительно не сказал об этом ни слова. Да теперь и не было нужды – прошлым вечером, когда на душе у них кошки скребли, он подал им отличный совет, а сейчас обе они ничуть не сомневались, что теперь все пойдет как надо.

– Что ж… считай, что я не возражаю, – кивнула Офелия. Подпрыгнув от восторга, Пип помчалась к себе делать уроки.

Эту ночь они опять проспали как убитые. Офелия даже не пыталась задумываться, долго ли еще они с Пип будут спать вместе, – им обеим это нравилось, а все остальное не важно. Она только удивлялась, почему не подумала об этом раньше. Приди ей это в голову, насколько проще стала бы жизнь и для нее самой, и для Пип. И всем переменам она обязана Мэтту.

Глава 13

Позвонив на следующий день в приют, Офелия договорилась, что подъедет туда в четверть десятого. Первым делом она с утра завезла Пип в школу и сразу направилась в район Саутмаркет. На ней были старые джинсы и довольно поношенная черная кожаная куртка, но Пип утверждала, что ей очень идет.

– Куда-то собираешься, мама? – спросила она.

На Пип была школьная форма – белоснежная блузка и синяя плиссированная юбка, которую сама Пип терпеть не могла. А Офелии форма сразу же пришлась по душе. Во-первых, разом решалась проблема, что надеть, и к тому же отпадала нужда вертеться перед зеркалом. Форма очень шла Пип. А когда по торжественным случаям она надевала синий галстук в тон юбке, то от нее глаз невозможно было оторвать. К тому же синее на редкость удачно гармонировало с ее волосами цвета красной меди.

– Да, дорогая, – с улыбкой ответила Офелия.

У нее с утра было хорошее настроение. Ей понравилось спать с дочерью – рядом с Пип она уже не чувствовала себя такой безумно одинокой. Непонятно, почему она не подумала об этом раньше. Скорее всего оттого, что не привыкла тянуться к дочери за поддержкой, решила она. Но как бы то ни было, Офелия еще раз мысленно поблагодарила Мэтта за добрый совет. Рядом с Пип она спала без сновидений до самого утра. А уж проснуться утром и увидеть Пип, протирающую еще сонные глаза, стало просто счастьем. Такого наслаждения она не испытывала с того самого дня, как погиб Тед. К тому же муж с утра обычно пребывал не в самом лучшем расположении духа. А чтобы он обнял ее или поцеловал – нет, такого на ее памяти не было никогда.

Она напомнила Пип, что собирается съездить в Векслеровский центр, объяснила, чем они занимаются и что навело ее на мысль поработать там добровольцем.

– Если, конечно, они согласятся меня взять. – Офелия понятия" не имела, чем ей предложат там заниматься. Может, если не найдется ничего другого, предложат посидеть на телефоне, мелькнуло у нее в голове. – Поподробнее расскажу, когда приеду за тобой после школы, – пообещала она, как обычно высадив Пип на углу и глядя дочери вслед, когда та, окруженная толпой одноклассников, бежала к школе. Заболтавшись, Пип даже не обернулась, чтобы помахать матери на прощание.

Припарковав машину на стоянке на Фолсом-стрит, Офелия свернула на бульвар, где располагался Векслеровский центр. Мимоходом она заметила сидевшую у самой стены кучку оборванных пьянчужек. Отсюда до Центра рукой подать, и, однако, казалось, им было лень не то чтобы сделать несколько шагов, но даже встать. Погруженные в какой-то свой собственный мир, они головы не повернули в се сторону. Украдкой покосившись на них, Офелия молча прошла мимо. Она низко опустила голову, вдруг почувствовав, как в сердце ее шевельнулась жалость к этим людям, чья жизнь давно уже превратилась в ад.

Открыв дверь, она оказалась в той же самой приемной, куда заходила накануне. Это была огромная светлая комната, с гены которой украшали репродукции и разноцветные плакаты, с большим письменным столом, только теперь за ним сидела регистраторша, лицо которой было Офелии незнакомо. Немолодая уже женщина, черты лица которой выдавали ее африканское происхождение, с деловым видом копалась в столе и одновременно разговаривала по телефону. Ее туго зачесанные назад волосы уже посеребрила седина. Заметив Офелию, она удивленно вскинула на нее глаза. Несмотря на свою более чем скромную одежду, Офелия выглядела элегантной и ухоженной и здесь, в приемной, казалась существом с другой планеты. Старенькая разномастная мебель выглядела так, словно ее подобрали на помойке. Впрочем, скорее всего так оно и было. Единственным приличным предметом была стоявшая в углу кофеварка.

– Чем могу вам помочь? – приветливо спросила женщина.

– У меня назначена встреча с Луизой Андерсон, – спокойно объяснила Офелия. – Мне помнится, она руководит группой добровольных помощников.

Не успела она договорить, как женщина за столом расплылась в улыбке.

– И не только. Кроме того, она еще занимается маркетингом, пожертвованиями, следит за доставкой продуктов и других вещей, отвечает за общественные связи и выискивает для нас новые таланты. Впрочем, не только она – все мы тут, так сказать, совмещаем по нескольку должностей сразу.

Офелия невольно заинтересовалась. В ожидании Луизы Андерсон она принялась бродить по комнате, разглядывая стопки брошюр и развешанные по стенам плакаты. Не прошло и нескольких минут, как в приемную вихрем ворвалась молодая женщина. Ее медно-рыжие волосы, в точности такого же оттенка, как у Пип, были заплетены в две толстые косы. Волос было так много, что они оттягивали ей голову. Несмотря на ботинки армейского образца, поношенные джинсы и рубашку из грубой хлопчатобумажной материи, она выглядела на редкость хорошенькой. Даже в такой одежде она умудрялась смотреться изящно и женственно. Такая же тоненькая и хрупкая на вид, как сама Офелия, она двигалась с грацией балерины. К тому же в ней ключом бурлила энергия, а приветливое лицо сияло добротой. И было в ней что-то такое, отчего Офелия сразу же почувствовала себя спокойно и уверенно.

– Миссис Макензи? – с теплой улыбкой проговорила она. Офелия, поднявшись ей навстречу, кивнула. – Будьте добры, пройдемте со мной.

Повернувшись, девушка быстрой уверенной походкой направилась к двери, за которой оказалось нечто вроде крошечного кабинета, сплошь заваленного стопками объявлений, документов, плакатов, фотографий вперемешку с официальными письмами от государственных организаций и бесконечными списками, от которых у Офелии зарябило в глазах. Страшно подумать, что такое безумное количество дел лежит на плечах одного человека. На противоположной от двери стене были расклеены фотографии, там же стоял небольшой письменный стол и два стула для посетителей, занимавшие все свободное место. Залитая солнечным светом комнатка казалась такой же приветливой, уютной и деловитой, как и ее хозяйка.

– Так что привело вас к нам? – поинтересовалась Луиза Андерсон и приветливо улыбнулась, глядя прямо в глаза Офелии.

Эта женщина, решила про себя Луиза, совсем не похожа на тех, кто обычно приходил к ним предложить свою помощь, – студентов колледжа или выпускников, стремившихся набрать часы перед получением диплома социального работника. Конечно, среди добровольцев встречались и другие, но все они, как правило, так или иначе были связаны с приютами.

– Я бы хотела поработать у вас добровольцем, – неожиданно смутившись, объяснила Офелия.

– Мы рады принять любую помощь, какую нам предлагают. А что вы умеете делать?

Вопрос поставил Офелию в тупик. Она до сих пор даже не думала об этом. И уж понятия не имела, что от нее может потребоваться. Видимо, смятение, написанное у нее на лице, побудило Луизу тут же поспешить ей на помощь:

– Давайте поставим вопрос по-другому. Чем бы вы хотели заниматься?

– Честно говоря, не знаю… У меня двое детей, – неуверенно начала Офелия. И тут же осеклась. Она хотела поправиться, но потом передумала: это смахивало бы на попытку вызвать к себе сочувствие, а сама мысль о нем показалась ей оскорбительной. – Я замужем вот уже восемнадцать лет… вернее, была. – На этот раз у нее хватило смелости поправиться. – Я вожу машину, могу ходить за покупками, стирать, убирать, неплохо лажу с детьми и с собаками.

Конечно, все это звучало довольно смешно, но до сих пор Офелия даже как-то не задумывалась о том, что она, собственно говоря, умеет делать. И сейчас, слушая себя, она сгорала от стыда – таким жалким и глупым все казалось.

– В колледже я увлекалась биологией, – поспешно добавила она. – Еще я немного разбираюсь в энергетике, поскольку в этой области работал мой муж. – Еще одна бесполезная вещь, подумала она про себя. И, вспомнив о Чеде, добавила: – И могу ухаживать за людьми с психическими отклонениями. – Больше она ничего не могла вспомнить. Беспомощно покачав головой, Офелия замолчала.

– Вы в разводе? – осторожно поинтересовалась Луиза, от внимания которой не ускользнуло, что Офелия только раз упомянула о муже, да и то в прошедшем времени.

Офелия слегка покачала головой, стараясь взять себя в руки и не выдать охватившего ее страха. Однако она действительно испугалась. Было так унизительно сознавать, что, в сущности, она ничего не умеет. Однако во взгляде сидевшей напротив женщины не было ни высокомерного презрения, ни насмешки – ничего, кроме самой искренней доброжелательности. Видимо, ей действительно всего лишь хотелось узнать о ней побольше. И Офелия немного приободрилась.

– Мой муж умер почти год назад. – Она с трудом проглотила вставший в горле комок. – И сын тоже. У меня осталась дочь, ей сейчас одиннадцать. И полным-полно свободного времени, которое я не знаю, куда девать.

– Простите, мне очень жаль, – сочувственно покачала головой Луиза. И тут же поспешила сменить тему. – Ваше умение обращаться с психически больными людьми может оказаться очень полезным для нас, – деловито продолжала она. – Среди тех, кто попадает сюда, таких хватает. Обычное явление, знаете ли. Конечно, в серьезных случаях мы отправляем их в клинику. Но если они относительно безопасны для окружающих, тогда мы оставляем их у нас. В большинстве приютов существуют определенные правила, которые запрещают держать буйнопомешанных. Благодаря этому значительная часть бездомных попросту не попадает в приюты. Конечно, в какой-то степени это жестоко, но зато так безопаснее. У нас здесь правила, может быть, не такие жесткие, и поэтому нам приходится часто иметь дело с очень больными людьми.

– И что с ними бывает потом? – невольно заинтересовавшись, спросила Офелия. Ей очень понравилась женщина. От нее словно исходил мощный заряд положительной энергии, которая чувствовалась даже на расстоянии. А ее преданность делу, которому она посвятила себя без остатка, не могла не восхищать. И сейчас Офелия была радостно взволнована тем, что и она каким-то образом сможет внести в него свою лепту – пусть даже в качестве добровольца.

– Большинство наших пациентов через день-другой снова оказываются на улице. Две семейные пары у нас уже давно, остальные так или иначе уходят в постоянные приюты. Мы ведь можем предоставить им крышу над головой только временно, вот в чем дело. Эдакая «скорая помощь». Они могут жить тут какое-то время, пока мы обращаемся за помощью в соответствующие организации, детские приюты или дома престарелых. Стараемся хоть чем-то им помочь, обеспечиваем какой-то одеждой, медицинской помощью, если они в ней нуждаются. Когда можно, обращаемся с просьбой о пособии. Иначе говоря, тут они могут найти крышу над головой, еду, постель и руку помощи, которую мы всегда рады им протянуть. Нам это нравится – ведь таким образом мы помогаем многим людям. Но конечно, есть куча проблем, решить которые нам просто не под силу. Иногда это разбивает нам сердце, но мы все равно не сидим сложа руки. Словом, мы делаем что можем. Потом они уходят, и на смену им приходят другие.

– Похоже, вы и так делаете немало, – проговорила Офелия. В глазах ее вспыхнуло восхищение.

– Да, но явно недостаточно. Гут трудно остаться равнодушным. Кажется что пытаешься вычерпать океан чайной чашкой. Радуешься всякий раз, когда кажется, что чего-то добился, да только этот самый океан становится все больше, и порой даже руки опускаются от бессилия что-то изменить. Больше всего меня убивает то, сколько тут детей! Они ведь в той же лодке, что и остальные, только им легче утонуть, и это не их вина. Чем они виноваты? Они просто невинные жертвы. Впрочем, и среди взрослых тоже полным-полно таких.

– А дети могут оставаться вместе с родителями? – Сердце Офелии разрывалось от жалости. Она представила себе, как Пип, бесприютная, бродит по улицам, и все внутри у нее перевернулось. Но ведь многие из детей даже младше! А сколько из них вообще родились на улице! Да, похоже, она нашла-таки свое место, решила она, мысленно поблагодарив Блейка за хороший совет. Ей уже не терпелось приступить к работе.

– Могут, но только в так называемых семейных приютах. Или же в специализированных приютах для матерей-одиночек. Как только они снова окажутся на улице, первый же полицейский отправит их в участок, свяжется с социальной службой, а оттуда их отправят в детский дом или на усыновление. На улице ребенок просто не выживет. Четверть населения каждый год умирает на улице – либо попросту замерзает во время холодов, либо в результате несчастного случая, дорожной аварии, да, наконец, от какой-то болезни. А у детей нет никакого шанса прожить на улице даже хотя бы столько, сколько протянет взрослый. Нет, в детском доме им лучше. – Эти слова прозвучали в ушах Офелии похоронным звоном. – Когда вам удобнее работать? Днем? Или, может быть, ночью? Наверное, все-таки днем, ведь вы, в сущности, тоже мать-одиночка.

Слово «мать-одиночка» хлестнуло Офелию, словно пощечина. Она никогда не думала о себе как о матери-одиночке. И тем не менее Луиза была права, нравится ей это или нет.

– Я обычно свободна с девяти до трех. Право, даже не знаю… скажем, три дня в неделю? – Довольно много, но ведь ей все равно нечего делать и некуда себя деть, пока Пип в школе. Куда ей девать свое время? Бесцельно слоняться по дому? Гулять в парке с Муссом? А так она будет при деле. Мысль неожиданно понравилась ей.

– В первую очередь от добровольцев мне нужно только одно, – перебросив косу через плечо, честно сказала Луиза, – чтобы они присмотрелись к нам. Увидели все без прикрас – так, как оно есть на самом деле. Вы должны увидеть все собственными глазами, а уж потом решить, то ли это, что вам нужно. И если у вас не останется никаких сомнений, то вам придется в течение недели, а то и двух – в зависимости от того, чем вы решите заниматься, – пройти специальную подготовку. И только после этого вы приступите к работе. Работа будет тяжелой, – предупредила она. – Тут никто не сидит сложа руки. Персонал трудится двадцать четыре часа в сутки, и это в нормальном режиме, не считая авралов, а авралы тут тоже не редкость. Но и добровольцы тоже крутятся как заведенные. – Луиза с усмешкой выжидательно посмотрела на Офелию. – И как вам?

– Звучит довольно пугающе, – улыбнулась в ответ Офелия. И вдруг почувствовала себя значительно лучше. – Но похоже, это как раз то, что мне надо. Осталось только понять, подойду ли вам я.

– Посмотрим. – Поднявшись из-за стола, Луиза приветливо улыбнулась. – Поверьте, Офелия, мне вовсе не хотелось вас пугать. Просто я не намерена, чтобы между нами остались какие-то недомолвки. Конечно, и тут есть свои радости, однако по большей части наша работа – это грязь, пот, боль, отчаяние и бесконечный, изнуряющий труд. Иной раз вы, случается, летите домой как на крыльях, но бывает и по-другому, и тогда вы до утра рыдаете в подушку от бессилия что-то изменить. Вот так-то. Не знаю, насколько вам это интересно, но у нас есть и программа помощи бездомным, так сказать, «на выезде».

– А чем там занимаются? – спросила заинтригованная Офелия.

– Нам пожертвовали два старых пикапа. И вот наши добровольцы ездят в них по городу и подбирают тех, кто слишком стар, болен или немощен, чтобы добраться до нас самостоятельно. Мы обеспечиваем их временным жильем, одеждой, питанием, медицинской помощью, если они в ней нуждаются, а пока пытаемся пристроить их: кого в больницу, кого в дом престарелых и так далее. Понимаете, среди наших подопечных много таких, кто не в силах оправиться. И как мы ни стараемся им помочь, кое-кто из них либо уже окончательно сломался, либо лишен всяких гражданских прав, либо слишком напуган, чтобы снова попытаться найти свое место в жизни. Вот поэтому каждую ночь по городу в поисках таких бедняг и ездит наш пикап. Иногда даже два, если есть свободные люди. Они подбирают на улицах тех, кто в нас нуждается больше всего. С теми, кто приходит сам, проще – этим хватает сил добраться сюда. Кое-кто из наших пациентов добился по-настоящему больших успехов, и все же им нужна помощь, а сами они слишком робки, чтобы хотя бы попытаться ее получить. Нам они не доверяют, хотя многие, конечно, слышали о нас. Иной раз все, что мы делаем по ночам, – это просто сидим и разговариваем с ними. Знаете, будь моя власть, я бы постаралась забрать с улицы всех бездомных. Большинство таких бедняг – беглецы. И бегут они, спасаясь от чего-то гораздо более страшного, чем то, что ждет их на улице. В мире много зла, поверьте, Офелия. Но мы сталкиваемся с этим злом и с его последствиями каждый день, точнее – каждую ночь. Днем тут все-таки полегче. И поэтому по ночам мы и ездим по городу, потому что ночью они нуждаются в нас больше всего.

– Похоже, у вас довольно-таки опасная работа, – покачала головой Офелия. Сама она благоразумно решила, что не станет так рисковать, в первую очередь из-за Пип. И потом ночью ей хотелось быть дома, рядом с дочерью.

– Да, это и в самом деле опасно. Каждую ночь приходится проводить на улице по шесть – восемь часов, а после возвращаться сюда на случай, если потребуется что-то еще. Но из тех, кто этим занимается, пока еще никто не пострадал. К тому же им хорошо известно, что происходит на улицах.

– А они вооружены? – замирающим шепотом спросила Офелия, гадая про себя, какой же немыслимой храбростью должны обладать эти люди.

Но Луиза в ответ со смехом покачала головой.

– Единственное их оружие – здравый смысл и доброе сердце. Люди занимаются этим исключительно по доброй воле. Не спрашивайте меня только почему, но, честное слово, работа стоит того, чтобы рисковать. Но вы не переживайте – тут, в приюте, тоже найдется чем заняться.

Офелия благодарно кивнула. Нет, бродить ночью по улицам слишком рискованно, решила она. Во всяком случае, не самое подходящее занятие для одинокой матери, у которой на руках ребенок.

– Так когда бы вы хотели приступить к работе? Офелия немного подумала. В три часа она должна забрать Пип из школы, но до этого у нее еще достаточно времени.

– Когда угодно.

– Может быть, тогда прямо сейчас? Не хотите помочь Мириам в приемной? А она бы познакомила вас со всеми, кто сегодня здесь, и заодно объяснила бы, какие у нас порядки. Как вам моя идея?

– Отлично!

Немного волнуясь, Офелия вслед за Луизой вернулась в приемную и подождала, пока Луиза объяснила Мириам, что от нее требуется. Немолодая негритянка явно была взволнована.

– Боже, значит, у меня появилась помощница! – просияла она. – Счастье-то какое! А я уж совсем голову потеряла! Вы только посмотрите, какой бедлам устроили у меня на столе! И так всякий раз, стоит мне только уйти домой! – И в самом деле, на столе горой громоздились папки с документами, стопки брошюр и кипы еще каких-то бумаг. Их было такое количество, что разобраться в них до трех часов не представлялось никакой возможности, разве только через несколько дней.

Офелия крутилась как белка в колесе. Работа напоминала какой-то водоворот – постоянно кто-то приходил или уходил, и всем им было что-то нужно: кому документы или файлы, кому анкеты, которые заполняли на вновь поступивших пациентов, а кто-то просто подходил поздороваться. А Мириам пользовалась каждым удобным случаем познакомить Офелию с теми, кто тут работал. Среди них было немало молодежи, но встречались и ровесники Офелии, и даже люди гораздо старше. Она уже собиралась уходить, когда в приемную вошли двое молодых людей, чем-то неуловимо отличавшихся от тех, кого она видела, а между ними – молоденькая испанка. Увидев их в дверях, Мириам расплылась в улыбке. Один из молодых людей был явный африканец, другой – азиат. Оба очень высокие и симпатичные.

– А вот и наша «Команда быстрого реагирования»! Я их так зову, – объяснила она с широкой улыбкой.

Сразу стало заметно, что Мириам души не чает в этой троице. Офелии бросилось в глаза, как необыкновенно красива юная женщина – любой модный журнал обеими руками ухватился бы за возможность заполучить такую модель. Только когда она подошла поближе, в глаза Офелии бросился шрам, пересекавший ее лицо.

– Что вам понадобилось здесь в такую рань? – спросила Мириам.

– Зашли проверить один из пикапов. Прошлой ночью он доставил нам немало хлопот. Ну и заодно погрузить кое-что из того, что понадобится завтра для ночного дежурства.

Заметив, что они с любопытством разглядывают новое лицо, Мириам представила им Офелию.

– Идите к нам, – с усмешкой предложил узкоглазый юноша. – После ухода Эгги у нас не хватает людей.

Все трое дружелюбно и приветливо разглядывали Офелию.

Узкоглазого юношу звали Боб, второго, с негроидными чертами лица, – Джефферсон, а девушку – Милагра, но юноши называли ее просто Милли. Через пару минут они отправились в гараж, в котором стояли пикапы.

– А чем они занимаются? – с интересом спросила Офелия, подхватив очередную стопку папок.

– Выездная бригада. Настоящие герои, скажу я вам. Только все, кто там работает, немного чокнутые. Ездят по улицам каждую ночь, пять дней в неделю. Есть еще одна команда, они работают только по выходным. Но эти ребята… знаете, они просто потрясающие, честное слово! Все трое. Как-то раз я тоже увязалась с ними. Как только у меня сердце не разорвалось, просто не знаю. А уж страха-то натерпелась! – Круглые глаза Мириам сияли восторгом и благоговением.

– А это не опасно для женщины? – Офелия была потрясена. Да, похоже, они и в самом деле герои, решила она.

– Милли знает свою работу. Она ведь коп. Просто сейчас она временно не работает – получила пулю в грудь и лишилась одного легкого. Но все равно с ней лучше не связываться. И в рукопашном бою ей нет равных. Так что они за ней как за каменной стеной.

– Это она тогда получила шрам? – замирающим голосом спросила Офелия, испытывая невольное уважение к этим людям.

Нужно обладать недюжинной храбростью, чтобы делать то, что делали они. А эта девушка с лицом испанской мадонны была к тому же красива так, что захватывало дух. И шрам ничуть ее не портил. Но Офелию снедало любопытство.

– Нет, шрам она получила, когда была ребенком. Еще один пример жестокости. Ее ударил собственный отец. Пытался изнасиловать ее, подумать только! По-моему, ей тогда было лет одиннадцать.

Такое случалось сплошь и рядом, но Офелия вздрогнула, как от удара. Ее поразило, что несчастной Милли было тогда столько же лет, сколько Пип.

– Может, поэтому она и пошла работать в полицию, – добавила Мириам.

День для Офелии был удивительный. Бездомные толпились все время: мужчины и женщины всех возрастов приходили сюда, чтобы помыться, поесть, поспать, а некоторые – просто для того, чтобы хоть немного побыть в тишине и безопасности. Некоторые выглядели на редкость прилично, зато остальные, грязные, с испуганными, почти безумными глазами, производили неизгладимое впечатление. У многих на лицах проступала печать беспробудного пьянства, а несколько человек оказались явно наркоманами. Правда, на этот счет в Векслеровском центре существовали твердые правила. Алкоголь и наркотики были под запретом, но если попадавший сюда имел более-менее пристойный вид, ему разрешали остаться.

К тому времени как Офелия, пообещав прийти завтра, вышла из приюта, ее переполняли бурные впечатления. Уже сейчас она не могла дождаться, когда вернется сюда снова. Всю дорогу до дома она взахлеб рассказывала об увиденном Пип. Та тоже была потрясена, но не только тем, что узнала о приюте, сколько тем фактом, что ее мать решилась по доброй воле работать в таком месте.

В тот же вечер, когда позвонил Мэтт, она выложила ему все новости. Офелия находилась наверху, принимала душ. Потом прямо в махровом полотенце спустилась вниз. За весь день у нее не оставалось времени даже перекусить, и сейчас она с удивлением почувствовала, что зверски проголодалась. Пип все еще болтала по телефону.

– Мэтт просит передать тебе привет, – сообщила Пип, на минуту оторвавшись от телефона, пока Офелия торопливо делала себе сандвич. За последние несколько дней у нее появился аппетит.

– И ему от меня тоже, – набив рот, пробормотала Офелия.

– Мэтт говорит, это очень здорово, что ты собираешься у них работать, – бросила через плечо Пип и тут же защебетала о какой-то статуэтке, которую лепила на уроке труда. Потом не преминула сообщить, что вызвалась помогать выпускать школьный ежегодник. Ей нравилось болтать с Мэттом, хотя, конечно, такой разговор совсем не то, что там, на берегу. И все же гораздо лучше, чем не общаться совсем. И вдруг Пип позвала к телефону Офелию.

– Похоже, у вас страшно интересная работа, – с удовольствием присвистнул он. – Я угадал?

– Интересная – не то слово. Жуткая, удивительная, замечательная, вонючая и веселая и грустная одновременно. Но она мне нравится. А люди, которые там работают… нет, у меня даже слов нет! Даже те, кто обращается туда за помощью, тоже очень славные.

– Нет, вы все-таки удивительная женщина! Я просто поражен!

Мэтт ничуть не лукавил. Офелия с первого взгляда произвела на него неизгладимое впечатление.

– Перестаньте. Я весь день провозилась с документами и сейчас просто с ног валюсь. И к тому же понятия не имею, чем мне предстоит заниматься. И возьмут ли меня вообще – все решится только в конце недели.

Офелия пообещала проработать три дня. Впереди еще два, но она уже успела полюбить эту работу.

– Возьмут. Только обещайте, что не станете рисковать. Помните о Пип.

– Я помню. – Ей вспомнилось, как Луиза назвала ее матерью-одиночкой, и Офелия поежилась. – А как там у вас на пляже?

– Без вас совсем пусто, – уныло сообщил Мэтт. Все два дня погода стояла на удивление солнечная и жаркая. Сентябрь на побережье всегда был самым теплым месяцем в году, и Пип с Офелией ужасно не хотелось уезжать. – Я тут подумал: может, я выберусь на выходные проведать вас. Или вы приезжайте ко мне, если хотите.

– Мне казалось, Пип говорила, что у нее в субботу тренировка по футболу… Может, лучше в воскресенье?

– Я не хотел бы нарушать ваши планы. Так можно приехать?

– Приезжайте! Пип будет в восторге. И я тоже, – радостно ответила Офелия.

Несмотря на долгий и трудный день, настроение у нее было великолепное. Работа в приюте словно влила в нее заряд бодрости.

– Тогда приглашаю вас обеих на обед. Узнайте у Пип, куда бы ей хотелось пойти, хорошо? Заодно расскажете мне поподробнее о своей работе. Сказать по правде, я просто умираю от любопытства.

– Ох, не думаю, что мне поручат что-то по-настоящему важное. Неделю меня будут вводить в курс дела, а потом скорее всего я просто буду, что называется, на подхвате – заниматься бумагами, бегать к телефону. И все равно лучше, чем ничего. – И уж конечно, лучше, чем сидеть в опустевшей комнате Чеда, рыдая в подушку, подумала она.

Мэтт молча согласился с ней.

– Так я приеду в субботу часам к пяти, хорошо? Тогда пока.

– Спасибо, Мэтт, – ответила Офелия и передала трубку Пип, чтобы та попрощалась. Потом она поднялась в свою комнату прочесть кое-какой материал, которым ее снабдили в приюте. В небольшой папке были статьи с данными по проблеме бездомных и сведения о работе самого Центра – сухие факты, но от первых же страниц у Офелии перехватило дыхание.

Свернувшись калачиком на постели, на чистых простынях, в изящном пеньюаре из розового кашемира, она вдруг подумала, какие же они счастливые. У них с Пип огромный, прекрасный дом, битком набитый дорогими антикварными безделушками, которые обожал Тед. Повсюду радуют глаз яркие краски. Ее спальня обтянута вощеным ситцем в нежно-желтых тонах, комната Пип – бледно-розовым шелком. Такая спальня – мечта любой девочки. Комната Чеда – темно-синей шотландкой. Для своего кабинета, в который она теперь избегала входить, Тед выбрал кожу, а стены в уютном маленьком будуаре прямо под ее спальней мягко переливались бледно-голубым и нежно-желтым «мокрым» шелком. На первом этаже дома огромная гостиная с великолепным камином, уставленная старинными английскими вещицами, не менее внушительных размеров столовая и еще один небольшой кабинет. Кухня была настоящим произведением искусства, вернее – стала им, после того как пять лет назад дом отделали заново. В самом низу, в цокольном этаже, располагалась так называемая игровая – с бильярдным столом и столиком для пинг-понга. Здесь же можно было поиграть на компьютере. Находилась тут еще одна небольшая комната для прислуги, но ею никогда не пользовались. Позади дома поражал красотой очаровательный цветник. Да и сам дом с его величественным каменным фасадом, аккуратно подстриженными деревьями в исполинских каменных горшках по обе стороны двери и живой изгородью мог на кого угодно произвести впечатление. Для Теда он был домом его мечты. А вот для Офелии – нет. Однако дом, безусловно, красив, а уж в глазах тех несчастных, приходивших в Векслеровский центр в поисках крыши над головой, и даже тех, кто там работал, показался бы настоящим дворцом. Офелия задумалась, невидящим взглядом уставившись куда-то в угол. Такой ее и застала Пип.

– Эй, мам, с тобой все в порядке?

У матери она заметила в точности такой же взгляд, какой она видела весь этот год, и Пип вдруг перепугалась до смерти.

– Да, все нормально. Я просто подумала, какие же мы с тобой все-таки счастливые. Знаешь, есть люди, которые даже не знают, что можно спать в постели, по утрам принимать душ, есть досыта, у которых нет никого, кто бы их любил, и которым некуда идти. Трудно даже представить себе такое, правда, Пип? И однако, они живут всего в нескольких кварталах от нас. А кажется, будто в другом мире.

– Как грустно, – прошептала Пип, глядя на мать огромными глазами. И в то же время у нее словно камень с души свалился, когда выяснилось, что с матерью все в порядке. Она до смерти боялась, что Офелия вновь соскользнет в ту черную пучину отчаяния, где едва не утонула раньше.

– Да, милая.

Вечером Офелия собственноручно приготовила обед – слегка обжарила две котлетки из ягненка, которые они и съели. Они обе всегда были малоежки, но Офелия твердо решила, что с этим пора покончить. К котлетам она сделала салат и подогрела на сковородке консервированную морковь, которую Пип объявила совершенно несъедобной.

– Лучше уж кукурузу, – сморщилась она.

– Ладно, я запомню, – улыбнулась Офелия. Вечером, уже не спрашивая разрешения, Пип молча забралась к матери в постель.

Разбудил их, как и накануне, будильник. Наскоро приняв душ и позавтракав, Офелия повезла дочь в школу, уже заранее предвкушая, как отправится в Векслеровский центр. Теперь она нашла дело, в котором так нуждалась. В первый раз за многие годы у нее появилась цель в жизни.

Глава 14

Остаток недели пролетел быстро – Пип полдня проводила в школе, а Офелия пропадала в Векслеровском центре. И вот наступила пятница. Теперь Офелия уже больше не сомневалась, что сделала правильный выбор. Она объявила о готовности работать три дня в неделю и рада была узнать, что принята.

Офелия решила, что будет работать в понедельник, вторник и пятницу. Всю следующую неделю она собиралась посвятить подготовке. Офелию познакомили с несколькими специалистами из числа постоянного персонала, которым она будет помогать по нескольку часов в день. Кроме того, она должна была принести медицинское свидетельство, что ее здоровье в полном порядке, и подтверждение из полиции, что она не находится под следствием. Впрочем, в Центре пообещали, что сами пошлют запрос. Тогда же, в пятницу, у нес взяли отпечатки пальцев. И еще от нее потребовали две рекомендации. Одну ей пообещала Андреа. Вторую Офелия, подумав немного, попросила прислать своего поверенного. Итак, все улажено. Правда, она до сих пор толком не поняла, чем же ей предстоит заниматься. Вероятно, помогать всем и каждому, кому понадобится лишняя пара рук, решила она наконец. Офелии пообещали, что научат ее делать инъекции. Конечно, она все еще робела, чувствуя себя абсолютно не подготовленной, но была полна решимости как можно скорее всему научиться. В этом ее поддерживала Мириам, которая расхваливала Офелию всем и каждому. Перед уходом Офелия растроганно поблагодарила ее.

– Итак, я принята, – гордо объявила она, забрав Пип в пятницу после школы. – Со следующей недели буду работать в Векслеровском центре. – Офелия и в самом деле чувствовала себя счастливой. Работа в Центре не только приносила ей удовлетворение, но самое главное – теперь она знала, что стала кому-то нужна.

– Здорово, мам! Вот Мэтт ахнет, когда мы завтра ему расскажем!

Мэтту очень хотелось посмотреть ее тренировку по футболу, но Пип его отговорила, сказав, что лучше пригласит его на игру. А что интересного в тренировке, да еще когда она первая? Пип была хрупкой и маленькой, но при этом ловкой и стремительной и играла очень неплохо. К тому же она занималась уже третий год. И футбол нравился ей куда больше, чем танцы.

Когда в пятницу с уроками было покончено, Пип уединилась наверху с одной из своих подружек. К обеду приехала Андреа. Узнав у Пип, что Мэтт пригласил их пообедать с ним на следующий день, она выразительно вскинула бровь и посмотрела на зардевшуюся Офелию.

– Нет, ты шутишь, старушка! Неужто совратитель малолетних собрался вас навестить? – удивилась Андреа. И нисколько не скрывала своего удивления.

– Он соскучился по Пип, – мягко объяснила Офелия, ничуть не покривив душой и совершенно забыв о том, что и сама до смерти рада снова увидеть его. – Может, пора перестать называть его глупым прозвищем, а?

– Может быть, «приятель» больше подойдет? – лукаво фыркнула Андреа. Офелия яростно замотала головой:

– Ну уж нет, никаких приятелей. Мэтт просто наш друг. – Она нисколько не сомневалась, что и Мэтт сам считает точно так же. В ее жизни больше нет места любви. Да Офелия и не стремилась снова найти ее. Любовь ее больше не интересовала.

– Ну, ты просто так говоришь. А как насчет него? У мужчин нет обыкновения приглашать женщину пообедать с ним только ради того, чтобы повидаться с девочкой, по которой он соскучился. Можешь мне поверить, дорогая. Уж я-то знаю мужчин и разбираюсь в них лучше тебя.

Впрочем, они обе это знали.

– Ну, может быть, некоторые…

– Он просто выжидает, – склонившись к ее уху, прошептала Андреа. – А как только решит, что ты ему подходишь, тут же пойдет в атаку.

– Очень надеюсь, что нет, – твердо отрезала Офелия. И, решив переменить тему, принялась рассказывать Андреа о своей работе в Векслеровском центре. Андреа поразилась и очень обрадовалась, что Офелия наконец нашла, чем заняться.

Однако на следующий день, как только у дверей раздался звонок, слова Андреа снова всплыли у Офелии в памяти. Подруга явно не верила, что их отношения с Мэттом не более чем самая обычная дружба. Спускаясь, чтобы открыть ему дверь, Офелия очень надеялась, что она ошибается.

Мэтт стоял за дверью в мягкой кожаной куртке, серых слаксах и простой серой водолазке. На ногах у него сияли начищенные до блеска мягкие кожаные мокасины. Очень похоже обычно одевался Тед, только ему никогда не удавалось выглядеть так элегантно, как Мэтту. То ли он просто забывал почистить ботинки, то ли ему вообще было не до того. У него всегда находились какие-то важные дела, и ботинки ему обычно чистила Офелия.

Увидев Офелию, Мэтт радостно улыбнулся. А когда по лестнице кубарем скатилась Пип и с радостным визгом кинулась ему на шею, Офелия окончательно убедилась, что ее опытная подруга на сей раз попала пальцем в небо.

Может быть, Андреа хорошо знала мужчин, но Мэтт не такой, как все. Словно гора разом свалилась у нее с плеч. Он очень привязался к Пип, а к ней, Офелии, относился как любящий брат. Дождавшись, когда Пип, с гордостью показав ему свою комнату и все свои последние наброски, наконец успокоилась, Офелия рассказала ему немного о своей работе в Векслеровском центре и по лицу Мэтта поняла, что он явно заинтригован. Убедившись в его заинтересованности, она рассказала ему даже о «Команде быстрого реагирования».

– Надеюсь, вы не собираетесь присоединиться к ним, – тихо сказал Мэтт, и в глазах его мелькнуло беспокойство. – Конечно, они делают важное и нужное дело. Но по-моему, довольно опасное.

– Так оно и есть. Но все они обладают необходимой подготовкой. Единственная женщина в группе в прошлом служила в полиции, один из юношей – тоже, второй – бывший морской десантник, к тому же все они владеют приемами рукопашного боя. Для чего им я? – улыбнулась Офелия.

И тут Пип снова мертвой хваткой вцепилась в Мэтта. По лицу девочки было видно, что она просто сгорает от нетерпения. Не успела Офелия выйти, как она тут же принялась расспрашивать Мэтта о своем портрете.

– Он еще не готов? Вы, наверное, всю неделю работали над ним? – теребила она Мэтта. Пип не сомневалась, что для матери это будет самый лучший подарок, и не могла дождаться, когда сможет наконец увидеть его.

– Ну что ты, я только начал, – с улыбкой ответил Мэтт. Он надеялся, что она не будет разочарована, увидев свой портрет, однако сам он был очень доволен своей работой. Его привязанность к Пип помогла ему ухватить необходимое сходство. Медно-рыжие волосы и янтарные глаза получились замечательно, но главное – в портрете чувствовалась душа, и Мэтт был счастлив. Ему очень хотелось написать заодно и портрет Офелии, хотя он давно уже этим не занимался. Но сейчас был бы рад попробовать.

Незадолго до семи они собрались уходить. И вдруг Мэтт резко остановился.

– Ты кое-что забыла, – бросил он удивленной Пип.

– Но мы же не можем взять Мусса в ресторан, – серьезным тоном заявила она. В короткой черной юбочке и ярко-алом пуловере она казалась повзрослевшей и очень хорошенькой. Она специально принарядилась для него, а Офелия помогла ей по-новому заколоть волосы. – Мусса можно было брать только в пляжные кафе, – объяснила Пип.

– А я и не подумал о нем, хотя следовало бы. Ладно, что не съедим, принесем ему в пакете. Между прочим, ты еще не показала мне ваши новые шлепанцы, – с упреком сказал Мэтт, и Пип рассмеялась.

– Хочешь полюбоваться ими? – спросила она, просияв от удовольствия, что он помнит каждую мелочь.

– С места не сдвинусь, пока не увижу, – пообещал Мэтт. Повернувшись к двери спиной, он скрестил на груди руки и принялся подчеркнуто ждать. Офелия, глядя на эту сцену, только смеялась. Мэтт обернулся к ней.

– Между прочим, я серьезно. Хочу увидеть шлепанцы, и точка. И чтобы вы их надели. – Лицо у Мэтта приняло самое серьезное выражение.

Пип в полном восторге кинулась наверх за шлепанцами. Через минуту она вернулась, держа в руке обе пары, и протянула матери те, что с Гровером.

Чувствуя себя совершенно по-дурацки, Офелия всунула ноги в шлепанцы. Пип надела свои. И вот они стояли в своих огромных пушистых тапках, а Мэтт восторженно любовался ими.

– Просто потрясающие! Я тоже такие хочу! – капризно протянул он. – Послушайте, Офелия, а вы не можете купить и мне пару?

– Боюсь, что нет, – извиняющимся тоном проговорила Пип. – Мама сказала, что с трудом отыскала пару для себя, а у нее ведь очень маленькая ножка.

– Я сражен! – простонал Мэтт.

Офелия с Пип наскоро переобулись и спустились к его машине.

Они чудесно провели время втроем, болтая о самых разных вещах. Незаметно наблюдая за Мэттом, когда он смотрел на Пип, Офелия в который уже раз подумала, каким ударом для него стала разлука с детьми. Мэтт по-настоящему любил детей и умел находить с ними общий язык. И ничуть не притворялся – ему действительно было интересно все, о чем болтала Пип. В нем чувствовалась какая-то внутренняя доброта и вместе с тем удивительная деликатность. С ним всегда легко и просто. Он ни разу не выказал ни малейшего интереса к ней как женщине. Да, похоже, в Мэтте они действительно нашли того, в ком нуждались больше всего, – настоящего друга.

Они вернулись домой только в половине десятого. Настроение у всех было замечательное. Мэтт не забыл даже попросить официанта сложить в пакет все, что осталось на тарелках, чтобы порадовать Мусса. А Пип аккуратно выложила потом все в миску для собаки.

– Вы так добры к нам, Мэтт, – тихо проговорила Офелия.

Они снова сидели в гостиной, и Мэтт, как тогда, в их коттедже, разжег огонь в камине. Через минуту вернулась Пип. Было уже довольно поздно. Не обращая внимания на ее вяльте протесты, Офелия отправила ее наверх, сказав, что пора спать. Пип попыталась возмутиться, но глаза у нее слипались. Переглянувшись, Мэтт и Офелия засмеялись.

– Вы этого заслуживаете, – с искренним чувством ответил Мэтт, усевшись возле нее.

От вина он отказался. Все последние дни Мэтт почти не пил. Он испытывал истинное наслаждение, работая над портретом Пип и заранее предвкушая, как увидит их снова. Он давно уже заметил, что его тянет к выпивке только в минуты острого одиночества, а такого не случалось уже давно, и этим он тоже был обязан им обеим.

– Кстати, у вас просто замечательный дом, – откровенно признался он, окинув одобрительным взглядом гостиную, в которой они сидели. Мэтту сразу понравились прекрасные предметы старины, которые хозяйка выбрала для комнаты. Может быть, чересчур строго на его вкус, решил он, и уж совсем не похоже на их с Салли двухэтажную квартиру в Нью-Йорке на знаменитой Парк-авеню. Отделкой ее занимался один из самых известных дизайнеров. И вот теперь Мэтт гадал, кто поработал над обустройством этого дома – тоже декоратор или Офелия сама? Наконец, не выдержав, он все-таки спросил у нее.

– Знаете, Мэтт, мне очень лестно, что вы спросили, – благодарно улыбнулась Офелия. – Сказать по правде, все, что вы видите в этой комнате, я покупала сама. И хотя на это ушло почти пять лет, я ничуть не жалею. Мне вообще интересно заниматься такими вещами, продумывать каждую деталь обстановки. И получилось неплохо. Конечно, сейчас дом слишком велик для нас с Пип. И однако, у меня не хватает духу его продать. Когда-то мы так любили его… было бы грустно расстаться с ним. Но в конце концов все равно придется что-то решать.

– Только не торопитесь. Я всегда жалел, что мы в такой спешке продали квартиру в Нью-Йорке. Но что толку цепляться за нее, после того как Салли, забрав детей, ушла от меня? А сколько там оставалось прекрасных вещей! – с грустью в голосе добавил Мэтт.

– Вы их тоже продали? – полюбопытствовала Офелия.

– Нет. Сказал, что мне они не нужны, и Салли перевезла все в Окленд. Одному Богу известно, куда она их дела потом, учитывая, что она почти сразу же переехала к Хэмишу. Знаете, я ведь тогда даже не догадывался, что Салли заранее все спланировала, иначе бы она ни за что не стала так торопиться. А я-то решил, что она всего лишь хочет немного пожить одна, успокоиться, спокойно подумать. Но она не теряла времени. Впрочем, в этом вся Салли. Если уж она что-то решила – все, конец! – «Именно поэтому из нее и получился превосходный деловой партнер и неверная жена», – подумал Мэтт. Сам он предпочел бы, чтобы было наоборот. – Впрочем, теперь уже не важно. – Он пожал плечами и сразу как будто успокоился. – Людей изменить сложнее, чем поменять вещи. И потом – ну для чего мне вся эта роскошь в моей берлоге? Я ведь живу очень просто.

Офелия, вспомнив его коттедж на берегу, знала, что так оно и есть, и все равно ей вдруг стало грустно на душе. Он и в самом деле многое потерял. Но несмотря на все, Мэтт, похоже, жил в ладу с самим собой. Такая жизнь его вполне устраивала, и его крохотный домишко на берегу был уютным и удобным. Единственное, чего ему не хватало в жизни, – общения с живыми людьми. Мэтт скучал, это видно с первого взгляда. Он был очень одинок. Но теперь в его жизни появились Офелия и Пип, обе всегда рады видеть его, и она очень надеялась, что отныне жизнь Мэтта хоть немного изменится.

Было уже около одиннадцати, когда Мэтт поднялся, сказав, что ему пора. По ночам на побережье опускался туман, видимость становилась отвратительной, и пройдет немало времени, прежде чем он доберется до дома. Перед уходом Мэтт еще раз поблагодарил Офелию за прекрасный вечер. Заглянув к Пип, он убедился, что она крепко спит. На полу возле ее постели примостился Мусс, а рядом стояли лохматые тапочки.

– Вы счастливица, – с теплой улыбкой проговорил Мэтт, вслед за Офелией спускаясь по лестнице. – Пип – необыкновенный ребенок. Не знаю, за что мне привалило такое счастье, что в тот день она подошла ко мне на берегу, но мне здорово повезло, честное слово!

Теперь он уже не представлял себе жизни без Пип. Эта кроха стала для него истинным даром небес. А ее мать – еще одним подарком судьбы, которым ей почему-то заблагорассудилось его одарить.

– Нам с вами тоже очень повезло, Мэтт. Спасибо вам за прекрасный вечер.

Офелия расцеловала его в обе щеки, и Мэтт заулыбался. Ему пришло на память, как он еще совсем зеленым студентом жил во Франции.

– Дайте мне знать, когда у нее игра. Обязательно приеду посмотреть. В любое время.

– Непременно. – Офелия рассмеялась. Оба они хорошо знали, что Пип звонит Мэтту каждый день, но она не видела в этом ничего дурного. Естественно, малышке страшно не хватало отца, а знакомых мужчин, кроме Мэтта, у них не было. Между ними установились отношения, которые устраивали всех троих.

Проводив взглядом потрепанный пикап Мэтта, Офелия заперла дверь и потушила везде свет. В этот вечер Пип отправилась в свою собственную постель, хотя такое в последние дни случалось нечасто. Офелия долго еще лежала без сна в своей слишком большой для нее одной постели, широко раскрытыми глазами вглядываясь в темноту, и думала о человеке, который так неожиданно вошел в их жизнь. Сначала он был другом Пип, а вот теперь – и ее. Она уже понемногу догадывалась, как им повезло, но потом ее мысли, как всегда, обратились к Теду. Воспоминания сохранились о нем и плохие, и хорошие. Это мучило ее до сих пор, не давая покоя. И все-таки, несмотря ни на что, Офелия безумно скучала по нему. Ей казалось, так будет всегда.

Ее женская жизнь, похоже, закончилась, оборвавшись со смертью мужа, да и роль заботливой матери тоже скорее всего продлится недолго. Чеда больше нет, пройдет несколько лет, и у Пип будет своя жизнь. Офелия даже представить себе не могла, что станется с ней тогда – ей невыносимо страшно даже думать об этом. Конечно, у нее оставались друзья – Андреа и вот теперь Мэтт, но когда Пип уедет в колледж, ее собственная жизнь станет пустой и бессмысленной. При такой мысли сердце Офелии сжалось от страха, а тоска по мужу стала еще мучительнее. Ей оставалось только одно – снова и снова мысленно обращаться к прошлому, перебирать в душе воспоминания о том, чего уже не вернешь, потому что будущее казалось ей беспросветным. В такие минуты, как сейчас, она начинала догадываться, что испытывал Чед. Только мысль о долге перед дочерью привязывала Офелию к жизни, не позволяя совершить какую-нибудь непоправимую глупость. Но порой среди ночи желание уйти из жизни вновь возвращалось к ней. И хотя Офелия понимала, что она бы предательски поступила по отношению к Пип, смерть в такие минуты казалась ей избавлением.

Глава 15

Прошло всего дня три с того вечера, который они провели с Мэттом, когда случилось то, чего со страхом так долго ждала Офелия. После четырех месяцев, когда она постоянно ощущала сочувствие и поддержку, групповые занятия подошли к концу. О конце занятий было принято говорить как о «выпуске», после которого считалось, что пациенты снова возвращаются к нормальной жизни, поэтому последнее занятие носило характер «выпускного вечера». Но несмотря на праздничную атмосферу, мысль о том, что они уже больше не будут чувствовать поддержку друг друга, вызвала слезы на глазах у многих.

Они обнимались на прощание, обменивались телефонами, обсуждали планы на будущее. Мистер Фейгенбаум гордо объявил, что нашел наконец себе семидесятивосьмилетнюю подружку, с которой он познакомился, когда брал уроки бриджа, и нисколько не скрывал, что без ума от нее. Кое-кто из остальных тоже обзавелись приятелями, другие собирались отправиться попутешествовать; одна из женщин объявила, что намерена продать дом, поскольку не в силах в нем оставаться, другая решила переехать к сестре, а мужчина, который почему-то сразу же не понравился Офелии, помирился с дочерью после смерти его жены и семейных распрей, длившихся почти тридцать лет. Но большинству из них еще предстоял долгий путь, прежде чем жизнь их наладится.

Главным достижением Офелии, которым она гордилась, было ее твердое намерение работать в Векслеровском центре. Состояние ее заметно улучшилось, пустота в душе, конечно, еще не исчезла совсем, но раны понемногу затягивались, а тоска, которая временами захлестывала ее, не давая дышать, потихоньку отступала. Но она хорошо понимала, что борьба еще не закончена.

И вот сегодня ее снова захлестнуло знакомое чувство одиночества и безысходности. Попрощавшись с Блейком, она поехала за Пип, и та моментально заметила, что с матерью творится неладное.

– Что случилось, мам? – испуганно спросила Пип. Она так часто замечала у Офелии этот взгляд, что уже привыкла бояться – страх видеть мать снова каким-то бездушным механическим существом, как весь прошлый год, превратился у девочки в манию. Она безумно боялась, что снова останется одна, как это уже случилось после гибели отца и брата.

– Ничего. – Офелия вдруг почувствовала себя глупо – не хватало еще делиться своими горестями с ребенком! – Прости. Дело в том, что занятия закончились. Мне будет их не хватать. Со многими я даже успела подружиться. И к тому же, кажется, они действительно мне помогли.

– А заново начать нельзя?

Пип мучили сомнения. Ей очень не понравилось выражение лица матери – слишком хорошо она его знала. У Чеда тоже порой бывало такое лицо, вдруг со страхом вспомнила она. Та же тоска, что выедала изнутри, и от живого человека оставалась только одна оболочка. Надо что-то срочно делать. Но что? Пип не знала. Она никогда не знала.

– Конечно, я могу ходить в другую группу, если захочу. Но такой уже больше не будет.

В голосе Офелии звучала унылая безнадежность, и Пип охватила настоящая паника.

– Может, это было бы лучше всего?

– Все будет хорошо, Пип. Я обещаю.

Мать похлопала ее по руке. Дальше они ехали в полном молчании. Едва Офелия открыла дверь, как Пип стремглав ринулась наверх, в небольшой кабинет, в котором они теперь никогда не бывали, и лихорадочно набрала телефон Мэтта.

На побережье с утра зарядил дождь, поэтому Мэтт весь день работал над ее портретом, вместо того чтобы, как обычно, отправиться с мольбертом на пляж. Приближалась зима, а значит, скоро от походов на пляж придется отказаться вообще. Но пока погода стояла вполне приличная, если не считать сегодняшнего дня.

– Она выглядит просто ужасно, – шепотом объяснила Пип, надеясь только на то, что матери не придет в голову именно сейчас снять трубку. На телефоне, конечно, была клавиша «приватный разговор», и Пип заранее позаботилась ее нажать, но сомневалась, что это поможет. – Я боюсь, Мэтт, – откровенно созналась она. Мэтт был рад, что Пип позвонила. – В прошлом году… она ведь иной раз весь день даже не вставала с постели… ничего не ела, не причесывалась… не замечала меня. А ночью плакала. – При одном воспоминании об этом слезы хлынули у нее из глаз, и Мэтт вдруг почувствовал, как его сердце сжалось от жалости.

– И сейчас так же? – забеспокоился он.

В их последнюю встречу Офелия показалась ему совершенно нормальной, ну так что с того? Люди имеют обыкновение скрывать подобные вещи. Нет ничего хуже, чем держать горе в себе. Однако Мэтт не знал, относится ли Офелия к числу подобных людей. Наверное, тут ему могла бы помочь Пип.

– Пока нет, – испуганно ответила Пип. – Но у нее такое печальное лицо… – глотая слезы, добавила она.

– Может, ей немного страшно, как она станет обходиться без занятий? Расставаться с кем-то вообще тяжело, а для нее особенно, ведь вам обеим пришлось пережить потерю близких.

Мэтту неловко напоминать девочке об их несчастье, но Пип порой разговаривала совсем как взрослая, и он решил, что стоит попробовать. Вот сейчас, к примеру, они с матерью словно поменялись ролями. Ему гораздо легче было бы представить, что он успокаивает Офелию, а не Пип. Но за прошедший год девочка как-то разом повзрослела. К тому же через месяц исполнится год со дня гибели ее отца и брата.

– Думаю, лучше просто понаблюдать за ней. Надеюсь, все будет в порядке. Скорее всего она просто расстроилась, но скоро это пройдет. А если нет, я обязательно приеду и тогда посмотрим, что можно сделать.

Хотя что он мог сделать? Кто он им? Конечно, можно было попробовать по-дружески поддержать Пип. Именно в поддержке и сочувствии она и нуждалась больше всего и за это была благодарна Мэтту куда сильнее, чем он догадывался, а она могла сказать.

– Спасибо, Мэтт, – пробормотала Пип. Достаточно просто поговорить с ним, чтобы у нее сразу полегчало на душе.

– Позвони мне завтра. Расскажешь, как у вас дела, хорошо? Да, кстати, по-моему, портрет получается на редкость удачный, – скромно оценил свою работу Мэтт.

– Ой! Не могу дождаться, когда увижу его!

Попрощавшись, Пип повесила трубку. Они не договорились о встрече, но она не сомневалась, что стоит ей позвать, и Мэтт будет здесь, чтобы помочь, поддержать ее своей любовью и нежностью, а это как раз то, в чем она сейчас нуждалась больше всего.

Когда в дверь позвонили, Офелия как раз готовила ужин, все еще переживая, что занятий больше не будет. От удивления она застыла на месте, не представляя себе, кто бы это мог быть. Сегодня они никого не ждали: Мэтта не было в городе, а Андреа непременно звонила, прежде чем приехать. Может, решила нагрянуть без предупреждения? Офелия побежала открывать. На пороге стоял высокий лысый мужчина в очках. Офелия даже не сразу узнала его. Только потом она вспомнила его имя – Джереми Этчисон, один из тех, кто ходил вместе с ней на занятия. Но сейчас она даже не сразу сообразила, кто это.

– Да? – удивленно спросила она, еще не узнав его. Мужчина, щурясь, вглядывался в пустой холл у нее за спиной. И вдруг она сразу вспомнила его лицо. Мужчина неловко переминался с ноги на ногу, пока Офелия гадала, что ему нужно. Он обладал одной из тех бесцветных физиономий, которые обычно не задерживаются в памяти. На занятиях он чаще молчал. Офелия редко обращала на него внимание. Насколько она помнила, за все время занятий они ни разу не обменялись ни единым словом.

– Привет, Офелия, – смущенно бросил он. На верхней губе у него выступили бисеринки пота, а когда он выдохнул, она могла бы поклясться, что почувствовала запах спиртного. – Можно войти? – Мужчина улыбнулся какой-то странной кривой улыбкой, и ей очень не понравился его уклончивый взгляд. Приглядевшись повнимательнее, она убедилась, что он не слишком твердо держится на ногах.

– Я как раз готовлю обед, – неловко пробормотала она, все еще не понимая, что ему понадобилось. Заполучить ее адрес не составляло ни малейшего труда – он значился в списках, которые все они заполняли на тот случай, если кому-то захочется встретиться.

– Вот и отлично, – все с той же неприятной ухмылкой кивнул он. – Зверски проголодался! Так что у нас на ужин?

От изумления при виде такой бесцеремонности Офелия опешила. Он уже сделал движение, чтобы войти, и она поспешила осторожно прикрыть дверь. У Офелии не было ни малейшего желания приглашать его в дом. К тому же у нее вдруг возникло предчувствие какой-то опасности.

– Извини, Джереми. Мне сейчас очень некогда. Дочка проголодалась. И к тому же через пару минут должен прийти один приятель.

Офелия попыталась захлопнуть дверь перед его носом, но он успел просунуть в щель руку, и Офелия вдруг со страхом поняла, что он куда сильнее, чем она думала. Она не знала, что делать. Стукнуть его? Поднять крик? В доме все равно ни души, и ей некому помочь, кроме Пип. О приятеле она упомянула, только чтобы отпугнуть его. Сцена выглядела омерзительно. Такое поведение являлось грубым нарушением того подчеркнутого уважения, которое было одним из основных требований в их группе.

– Куда ты так торопишься? – с той же плотоядной ухмылкой проворчал он и сделал движение, словно собираясь протиснуться мимо нее в дом. Но не решился. Видимо, он основательно нагрузился и соображал с некоторым трудом. Его лицо было всего в нескольких дюймах от нее. От него так разило, что Офелия задыхалась. – У тебя что – свидание?

– Да, свидание. – «К тому же мой друг шести футов росту и у него черный пояс по карате», – едва не добавила она. Увы, все было неправдой. А как ей сейчас пригодился бы такой человек! Ужас создавшейся ситуации, в которую она попала, внезапно дошел до нее, и Офелия похолодела от страха.

– Да нет, вряд ли, – буркнул он. – Ты вечно твердила, что, дескать, не собираешься с кем-то встречаться. Вот я и решил – не поужинать ли нам вместе на тот случай, если ты передумала?

Офелия расхохоталась бы ему в лицо, если бы не была так напугана. Она понятия не имела, что теперь делать. С того дня как она стала женой Теда, ей ни разу не приходилось попадать в подобные ситуации. Как-то, еще в колледже, в ее комнату ввалилась парочка упившихся юнцов. Они тогда напугали ее до смерти. Хорошо, дежурный услышал шум и вызвал охрану. Но сейчас надеяться не на кого. В доме только она и Пип.

– Очень мило, что вы решили заглянуть ко мне, – вежливо улыбнулась Офелия, прикидывая про себя, хватит ли у нее сил захлопнуть дверь, хотя и догадывалась, что тогда сломает ему руку. – Но сейчас уходите.

– Ну уж нет. Да ведь и ты не хочешь, чтобы я ушел, верно, милая? Чего ты боишься? Занятия закончились, мы можем встречаться, никого не боясь. Или ты боишься мужчин вообще? Может, ты лесбиянка?

Он был пьянее, чем показалось Офелии с первого взгляда. Только тут до нее дошло, что она в опасности. Если Джереми ворвется в дом, он попросту изнасилует ее! А заодно и Пип. Мысль об этом придала ей мужества. Неожиданно она с силой толкнула его в грудь, а другой рукой в этот же самый момент захлопнула дверь у него перед носом. Выскочивший на шум Мусс кинулся к ней, оглушительно лая. Конечно, пес не понимал, что происходит, но чутье подсказало ему, что хозяйке угрожает опасность, и не ошибся. Офелии еще хватило присутствия духа набросить цепочку. А потом она без сил опустилась на пол у двери, слушая, как Джереми по ту сторону осыпает ее проклятиями.

– Сука гребаная! Думаешь, что слишком хороша для такого, как я, да?!

Дрожа всем телом, Офелия вдруг почувствовала себя такой беззащитной, как никогда в жизни. Она вдруг вспомнила, как Джереми говорил, что пришел на групповые занятия после внезапной смерти брата-близнеца. Еще тогда она смутно почувствовала кипевшую в нем злобу. Его брат стал жертвой убийцы, которого так и не нашли. Всякий раз, поглядывая на него во время занятий, хотя такое случалось редко, Офелия смущенно отводила глаза в сторону – ей казалось, что гибель брата поставила его на грань безумия. А его пристрастие к выпивке только усугубило дело. Теперь она уже не сомневалась, что они с Пип были на волосок от того, что она считала хуже смерти.

Не зная, что делать, она поступила именно так, как до нее Пип, – помчалась наверх звонить Мэтту. Прерывающимся голосом рассказав ему обо всем, что произошло, она спросила, стоит ли ей звонить в полицию.

– А он еще там? – Судя по голосу, Мэтт был подавлен.

– Нет. Я слышала, как он отъехал, когда набирала ваш номер.

– Тогда вам ничего не грозит. Но я бы на вашем месте сообщил обо всем руководителю вашей группы. Возможно, он сам с ним побеседует. Наверняка этот тип просто выпил лишнего, и все-таки… Судя по вашим словам, он самый настоящий псих. – «Или попросту насильник», – едва не брякнул Мэтт, но осекся. Ему вовсе не хотелось ее пугать.

– Да, он давно уже пьет. Но сегодня он напугал меня до смерти. Больше всего я испугалась, что он что-нибудь сделает с Пип.

– Или с вами, – мрачно проворчал Мэтт. – Ради всего святого, Офелия, дайте мне слово, что перестанете открывать дверь любому, кто ни позвонит! – в отчаянии от своего бессилия, потребовал Мэтт.

Конечно, она была разумной и хладнокровной женщиной – он убедился в этом, когда они пытались спасти едва не утонувшего мальчишку, – но ведь женщиной! К тому же она красива и одинока, а в доме не было ни единой живой души, кроме ее малолетней дочери. Офелия подумала об этом практически одновременно с Мэттом.

– Пусть руководитель вашей группы хорошенько отчитает этого негодяя и заодно предупредит, что в следующий раз вы непременно позвоните в полицию. И тогда он окажется за решеткой. А если ему вздумается вернуться, звоните в полицию сразу же! А потом мне! Я могу даже переночевать где-нибудь на кушетке, если вам страшно.

– Нет, – покачала головой Офелия, немного успокоившись. – Все в порядке. Просто это было так дико… вот я и испугалась. Брр, даже вспоминать противно!

Чувствовать себя одинокой тяжело само по себе, но после попытки Джереми ворваться к ней в дом Офелии стало неуютно. Теперь она чувствовала себя еще более беззащитной, чем раньше, но что делать? Впредь она будет осторожнее. Она понимала, что не может превратить Мэтта в своего телохранителя. Стало быть, придется надеяться только на себя. И она вновь пожалела, что занятия в группе подошли к концу. Можно было бы посоветоваться с кем-то, как вести себя в подобной ситуации. Вздохнув, она еще раз поблагодарила Мэтта за совет, а потом позвонила Блейку Томпсону, и тот страшно расстроился, узнав о том, что произошло.

Он пообещал позвонить Джереми завтра же, когда тот немного протрезвеет, и хорошенько отчитать его за то, что он злоупотребил тем доверием, которое питали друг к другу члены его группы.

Когда Мэтт после ужина позвонил узнать, как дела, голос Офелии уже звучал как обычно, ровно и спокойно. Она ни словечком не обмолвилась Пип о случившемся, чтобы не напугать девочку. Ей даже удалось убедить ее, что мужчина не имел в виду ничего дурного. Офелия уже почти не сомневалась, что неприятный эпизод был чистой случайностью, однако сердце ее все еще сжималось от страха. За ужином она казалась бодрой и оживленной. А уже на следующее утро, садясь в машину, чтобы отвезти Пип в школу, а потом отправиться в Векслеровский центр, готова была поклясться, что с ней все в порядке.

Немного позже в тот же самый день позвонил Блейк, чтобы сообщить, что поговорил с Джереми и припугнул его, сказав, что полиция выдаст ордер на его арест, если ему вздумается еще раз появиться возле дома Офелии. Блейк рассказывал, что Джереми рыдал. Он признался, что сразу после последнего занятия отправился прямиком в какой-то бар и напился так, что сам не помнит, как оказался возле дома Офелии. Он собирался и дальше ходить на индивидуальные сеансы психотерапии к Блейку, а пока попросил его извиниться за него перед миссис Макензи. Блейк считал, что подобное больше не повторится, но еще раз внушил Офелии быть предельно осторожной и не доверять тем, кого она едва знает. Она вступила совсем в новый для себя мир, мир, где ее на каждом шагу подстерегают опасности, о которых– она и понятия не имела, пока была замужем. Мысль была невеселая.

Поблагодарив Блейка, Офелия вернулась к работе и скоро забыла об инциденте. А вернувшись домой, обнаружила под дверью письмо с извинениями. Джереми клялся, что никогда больше не осмелится потревожить ее. Видимо, не только у нее одной были трудности, после того как закончились занятия в группе. А Джереми, подумала Офелия, скорее всего оказался напуган сильнее остальных. И вдруг неожиданно на душе у нее полегчало – выходит, она не единственная. Что ж, ничего не поделаешь. Ей, как и всем остальным, придется заново учиться жить в этом мире.

Но, едва переступив порог Центра, Офелия моментально забыла все свои заботы. На нее разом навалилось столько дел, что она крутилась как белка в колесе, пока не пришло время ехать за Пип. Ей все нравилось, нравилось учиться тому, чего она не знает. В этот день Офелии дважды пришлось оформлять обратившихся за помощью в Центр. Супружеская пара с двумя детьми из Омахи потеряла все, что у них было. Оба стали безработными, и денег у них не было ни на что – ни на жилье, ни на еду. Супруги мучительно пытались встать на ноги, но им не к кому обратиться за помощью, и служащие Центра делали все, чтобы дать им возможность как-то продержаться. Их обеспечили талонами на питание, пособием по безработице, детей устроили в школу. Через неделю супруги должны были переехать в другой приют, где им предоставляли постоянное жилье. Благодаря помощи служащих Центра удалось договориться, что дети останутся с ними, а это само по себе уже было огромным достижением. Побеседовав с ними и с их дочкой – ровесницей Пип, Офелия едва не разрыдалась. Трудно представить себе, что судьба может быть так безжалостна к людям. И она снова подумала, как же им повезло! А ведь если бы после гибели Теда они остались без гроша, то могли бы оказаться на месте этих несчастных. При одной мысли о таком варианте Офелия похолодела.

После них ей пришлось оформить в приют еще двоих – мать и дочь. Матери было под сорок, она беспробудно пила, а дочь, которой едва исполнилось семнадцать, уже успела сесть на иглу, причем девушка страдала какими-то припадками – видимо, как результат употребления наркотиков. Обе они вот уже больше двух лет как оказались на улице. Дело осложнялось еще и тем, что девушка, по ее собственным словам, была на четвертом месяце беременности. Само собой, такое обстоятельство мало кого обрадовало. Обеим женщинам требовалась серьезная реабилитация, где бы они могли получить нужные лекарства и где было бы отделение для беременных. Этим занялась Мириам. К вечеру женщин перевезли в другой приют, а уже на следующее утро их удалось пристроить в реабилитационный центр.

К концу недели у Офелии голова шла крутом, и в то же время она ощущала себя почти счастливой. Никогда раньше она не чувствовала себя настолько полезной, и никогда еще у нее не было столько дел, как сейчас. Ей довелось узнать и увидеть такое, чего и вообразить себе невозможно, если не увидишь собственными глазами. Раз десять на дню ей хотелось зажать руками уши и разрыдаться, но она знала, что просто не может позволить себе этого. Никто из них не имел права даже намеком дать понять несчастным, насколько безнадежно их положение. Трудно представить себе, что кому-то из них удастся выкарабкаться с этого дна, и, однако, такие случаи бывали. Но даже если и нет, Офелия готова на все, чтобы им помочь. Увиденное здесь настолько потрясло ее, что единственное, о чем она жалела, – это о невозможности рассказать обо всем Теду. Конечно, кое-чем она делилась с Пип, но, естественно, не рассказывала всего – слишком много она видела такого, о чем Пип лучше вообще не знать. Как раз на этой неделе один бездомный умер прямо на пороге Центра – застарелый алкоголизм и передозировка наркотиков. Конечно, Офелия и словом не обмолвилась Пип.

К пятнице Офелия уже не сомневалась, что сделала правильный выбор. А похвалы тех, кто работал с ней, еще больше укрепили ее в своем решении. Все наперебой твердили ей, что без нее они как без рук, а сама Офелия упивалась счастьем, чуть ли не в первый раз за многие годы почувствовав, что теперь у нее появилась цель в жизни.

Она уже собралась уходить, когда мимо нее промчался Джефф Маннике, один из «Команды быстрого реагирования», и устремился к кофеварке.

– Ну, как дела? Тяжелая неделька выдалась? – с усмешкой спросил он.

– Да уж, просто с ног валюсь. Конечно, я здесь недавно, но боюсь, если и дальше пойдет такими темпами, то нам придется повесить на дверь замок, иначе нас попросту затопчут.

– Похоже на то. – Улыбнувшись Офелии, Джефф осторожно отхлебнул обжигающе-горячий кофе. Сейчас он заскочил сюда пополнить запас продуктов, а заодно прихватить кое-что из лекарств и средств гигиены, которые они обычно держали в своем фургончике. Как правило, он не появлялся в Центре часов до шести вечера, поскольку ночной объезд обычно продолжался до трех, а то и до четырех часов утра. Но только слепой не заметил бы, что Джефф просто влюблен в свою работу.

Они поговорили еще пару минут о том несчастном, что в среду скончался прямо на пороге приюта. Офелия до сих пор не могла прийти в себя.

– Как ни печально, но я уже видел такое столько раз, что и удивляться перестал. Знаете, сколько раз, бывало, трясешь парня за плечо, чтобы разбудить, а он уже того… помер. Да и не только мужчины, женщины тоже.

Правда, среди бездомных женщин все-таки попадалось меньше – может быть, потому, что они охотнее обращались в приюты для бездомных.

Офелия за неделю уже успела вдоволь наслушаться историй, от которых волосы вставали дыбом. Так, например, те две женщины, которых она сама оформляла, признались, что как-то раз их обеих изнасиловали в одном из приютов, который был ничем не хуже остальных.

– Думаешь, что уже привык, – грустно пробормотал Джефф, – ан нет. – Пожав плечами, он окинул Офелию оценивающим взглядом, вспоминая, сколько похвал услышал за неделю в ее адрес. – Ну, еще не надумали съездить с нами? А то мне все уши прожужжали, какое вы чудо и как ловко тут управляетесь. Только пока вы не были на ночном выезде, считайте, что вы еще ничего не видели. Или боитесь?

Его слова прозвучали как вызов – впрочем, именно этого Джефф и добивался. Ему и в голову не приходило презирать других служащих Центра за малодушие, и тем не менее все члены «Команды быстрого реагирования» были непоколебимо убеждены, что именно их работа – самое важное из того, что делают здесь. Каждую ночь, рискуя жизнью, они доставляли сюда больше пациентов, чем остальные за неделю. И Джефф ничуть не сомневался, что Офелия тоже успела это заметить.

– Не уверена, что от меня будет хоть какая-то польза, – откровенно призналась она. – Я жуткая трусиха. А вы, насколько мне известно, местные герои. Вряд ли у меня хватило бы смелости даже выйти из машины.

– Первые пять минут обычно так и бывает. А потом забываешь обо всем и просто делаешь то, что должен делать. Только сдается мне, вы слишком хороши, чтобы тратить время на всю эту ерунду.

Ходили слухи, что у Офелии водятся деньги, и немалые. Точно, конечно, никто ничего не знал, но ее доро гие туфли и элегантная одежда не могли не бросаться в глаза. К тому же она жила на Пасифик-Хейтс. Однако Офелия трудилась так же истово, как и все остальные, а может быть, и больше других – во всяком случае, так считала Луиза.

– Что вы делаете сегодня вечером? – напористо спросил Джефф. Офелия хоть и струхнула немного, однако невольно заинтересовалась. – Свидание, наверное? – ничуть не смущаясь, хмыкнул он.

Несмотря на эту грубоватую напористость, Офелии нравился Джефф. От него всегда исходило ощущение юношеской силы и свежести, и к тому же парень искренне предан своей работе. Кто-то говорил ей, что раз он уже успел нарваться на нож, однако на следующий вечер явился на дежурство как ни в чем не бывало. Офелия восхищалась его безрассудной храбростью. Джефф не моргнув глазом пожертвовал бы жизнью ради любимого дела.

– Да нет, какие уж тут свидания, – ответила она. – Нет, просто мне не с кем оставить дочку. К тому же я обещала сводить ее в кино. – На самом деле у них с Пип не было никаких особых планов на выходные, кроме субботней игры в футбол.

– Сходите завтра. Нет, правда – поехали с нами! Даже Милли вчера говорила, что было бы классно взять вас! Надо, чтобы вы хоть раз увидели все собственными глазами. После такого человек уже просто не может остаться прежним.

– Особенно если его пырнут ножом, – сухо бросила Офелия. – Ну уж нет! У моей дочери в целом мире нет никого, кроме меня.

– Плохо, – нахмурился Джефф. – Сдается мне, Оффи, вам в жизни кое-чего не хватает. – Имя «Офелия» ему нравилось, но казалось труднопроизносимым, и Джефф всякий раз дразнил ее этим. – Решайтесь же! Мы приглядим за вами, если что. Ну как?

– Но мне не с кем оставить дочку, – заколебалась Офелия. Соблазн был велик, но ей стало откровенно страшно. Однако брошенный Джеффом вызов сделал свое дело.

– В одиннадцать-то лет?! – Джефф выразительно округлил глаза, и его бронзовое лицо прорезала белозубая ухмылка. Он был очень привлекательным юношей, шести футов роста, и к тому же девять лет прослужил в морской пехоте. – Господи ты, Боже мой, да в таком возрасте я уже приглядывал за всеми своими пятью братишками и еще регулярно каждую неделю вытаскивал из кутузки мамашу!

Как ни странно, он говорил чистую правду. Из скромности Джефф, конечно, умолчал, что он умудрился всех их выучить и поставить на ноги, но Офелия уже слышала об этом от других. Джефф и в самом деле необыкновенный человек. Один из его братьев получил в Принстоне стипендию, другой поступил в Йельский университет. Оба со временем стали юристами, третий брат – врачом, четвертый – известным общественным деятелем, а пятый баллотировался в конгресс и успел уже обзавестись четырьмя ребятишками. Да, Джефф был поистине потрясающим человеком! И к тому же умел убеждать. Офелия колебалась. Останавливало ее только то, что она дала слово этого не делать. И сказать по правде, она боялась.

– Да ладно вам трусить! Держу пари, если выберетесь с нами, больше вас уже не заставишь просиживать штаны за столом. Тут же все крутится вокруг нас! Ладно, значит, ждем вас в полседьмого. – Это было не столько приглашение, сколько приказ.

Офелия уклончиво пробормотала, что попробует, но не ручается, что у нее что-нибудь получится. Через час, подобрав Пип у школы, она все еще не могла решиться. И поэтому на обратном пути в основном молчала.

– Все в порядке, мам? – как обычно, встревожилась Пип. Офелия кивнула.

Пип внимательно разглядывала мать. Девочка уже научилась распознавать опасные признаки депрессии, в которую иногда погружалась Офелия, но сейчас она не выглядела ни подавленной, ни расстроенной. Казалось, она напряженно о чем-то думает.

– Что интересного в Центре?

Как обычно, Пип услышала несколько подкорректированный вариант событий.

Вернувшись домой, Офелия первым делом схватилась за телефон. Женщина, приходившая к ним убираться несколько раз в неделю, охотно согласилась посидеть до утра с Пип, и Офелия попросила ее прийти к половине шестого. Оставалось решить вопрос с кино. Офелии очень не хотелось огорчать Пип, но, как выяснилось, Пип сама хотела перенести это мероприятие на субботу. На следующее утро у нее была игра, и Пип собиралась лечь пораньше. Что же до нынешнего вечера, то Офелия отговорилась тем, что ей, дескать, нужно поработать в Центре. Пип нисколько не возражала – наоборот, только радовалась, что мать нашла себе занятие по душе. Так было куда лучше, чем смотреть, как Офелия спит или целыми днями слоняется по дому, не зная, куда приткнуться.

Элис, их приходящая уборщица, явилась минута в минуту. Когда Офелия уходила, Пип сидела перед телевизором. Подумав немного, Офелия влезла в джинсы и теплый свитер, накинув поверх лыжную куртку, которую отыскала в шкафу. На ноги она натянула ботинки на толстой подошве, которые не надевала уже много лет. И заодно прихватила вязаную шапочку и перчатки – на тот случай, если ночью похолодает. Впрочем, об этом ее предупредил Джефф. Ночи в Сан-Франциско всегда стояли холодные, и чаще всего, как ни парадоксально, именно летом. К тому же в воздухе последние недели явственно ощущался знобкий холодок. Отправляясь на ночную вылазку, «Команда быстрого реагирования» обычно запасалась горячими пончиками, сандвичами и термосами с кофе и, как сказал Джефф, еще непременно заезжала в «Макдоналдс» перекусить. Офелия тоже прихватила с собой кое-что. Что бы там ни ждало ее впереди, она готова ко всему. Но, припарковав машину возле Центра, вдруг почувствовала, что ее пробирает дрожь. Офелия догадывалась, что ее ждет необыкновенная ночь. Может быть, самая необыкновенная в ее жизни. Узнай о такой авантюре Андреа, или Мэтт, или Пип, они наверняка попытались бы отговорить ее. И уж наверняка перепугались бы до смерти. Впрочем, сказать по правде, Офелия и сама тряслась от страха.

Войдя в гараж, Офелия обнаружила там Милли, Боба и Джеффа – троица занималась тем, что запихивала в фургон коробки с едой и лекарствами, спальные мешки и тюки с одеждой. Первым заметил ее Джефф, и лицо его расплылось в довольной ухмылке.

– Боже ты мой! Кого я вижу?! Привет, Оффи… добро пожаловать в реальный мир! – Офелия так и не поняла, одобрение это или насмешка. Но как бы там ни было, он явно рад ее появлению.

Милли тоже приветливо улыбалась.

– Рада, что вы решились, – кивнула она.

Через полчаса благодаря помощи Офелии с погрузкой закончили. Руки и спина у нес уже ныли от усталости, а ведь основная работа была еще впереди. Захлопнув дверцы машины, Джефф велел ей ехать во втором фургоне вместе с Бобом.

Высокий узкоглазый юноша жестом предложил ей забраться на пассажирское сиденье в кабине. Все остальные сиденья были сняты, чтобы освободить место для коробок.

– Вы действительно хотите ехать с нами? – невозмутимо поинтересовался он, поворачивая ключ зажигания.

Ему хорошо знакомы методы, которыми действовал Джефф, убеждая людей, и сейчас он не мог не восхищаться Офелией. Женщина с характером, одобрительно подумал он про себя. Ей не было нужды кому-то что-то доказывать, и все же она готова по доброй воле рисковать жизнью ради того, что считала правильным. И Боб вдруг почувствовал невольное уважение к ней.

– Это ведь не обязательно. Мы – другое дело. Все мы немного с приветом. А вам-то к чему рисковать? Поверьте, никто не будет считать вас трусихой, если вы откажетесь.

Боб явно хотел дать Офелии шанс бросить эту затею, прежде чем станет слишком поздно. Он считал, что так будет только справедливо – ведь она и понятия не имела, что ее ждет.

– Как это никто не подумает? – улыбнулась она. – А Джефф?

Они переглянулись и захохотали.

– Да, он уж точно. Ну и наплевать! Кому какое дело? Ведь вам решать, Оффи.

Офелия заколебалась. Потом, уже почти решив отказаться, набрала полную грудь воздуха и посмотрела на Боба. И если у нее до этого были сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Рядом с ним она была в полной безопасности. Конечно, они едва знакомы, но Офелия почему-то не сомневалась, что может ему доверять. И была права. Из второго пикапа посигналили. Видимо, Джефф гадал, чего они ждут. Боб обернулся и выжидательно посмотрел Офелии в глаза.

– Ну так как?

Слова слетели с ее губ, прежде чем она успела подумать:

– Я с вами.

– Ладно, – с усмешкой кивнул Боб, потом резко нажал на газ, и машины одна за другой вырвались из гаража.

Было семь часов вечера.

Глава 16

К трем утра Офелия успела насмотреться такого, чего даже вообразить себе не могла – во всяком случае, поблизости от ее дома. Они останавливались в кварталах, о существовании которых она даже не подозревала, проезжали по темным улицам, от одного вида которых ее кидало в дрожь. Офелия увидела людей, настолько отличавшихся от тех, кого она привыкла встречать, что сердце у нее готово было разорваться. Людей со струпьями коросты на лицах или покрытых сплошными кровоподтеками, с ногами, обмотанными какими-то грязными тряпками, или вообще босых, несмотря на промозглый холод. Но были и другие – чисто, даже вполне прилично одетые, они прятались в темных закоулках или под мостами и спали, тут же, в грязи, соорудив себе жалкое подобие ложа из старых газет или картонных коробок.

Но куда бы они ни приезжали, вслед им неизменно слышались слова благодарности и благословения. Ночь оказалась чертовски длинная и мучительная. Но как ни парадоксально звучит, Офелия еще никогда не чувствовала себя до такой степени спокойно и уверенно, не ощущала так остро собственной значимости, кроме разве что тех двух ночей, когда дала жизнь Пип и Чеду. Может быть, это покажется странным, но сейчас она почему-то испытывала примерно такое же чувство.

Большую часть ночи они с Бобом работали рука об руку. Указания были не нужны – достаточно следовать велению сердца. Остальное и так ясно. Если полуодетые люди спят на земле – значит, им нужна одежда и спальные мешки, ведь так? Джефф с Милли раздавали лекарства. А потом возле грузовых доков за Саутмаркетом они наткнулись на целое поселение, и Боб объяснил Офелии, что у них есть еще одна «Команда быстрого реагирования», но уже для подростков. Он передаст им сведения об этом «поселке», и они утром подъедут сюда, попробуют уговорить подростков обратиться в приют. К несчастью, все они знали, что очень немногие решаются на такой шаг. И дело даже не в том, что им тут хорошо, – просто подростки еще меньше, чем взрослые, склонны верить в чью-то помощь. Больше всего они боятся, что их отправят домой.

– Многие из ребятишек живут так по нескольку лет. Того, что ждет их дома, они боятся больше, чем улицы. Наши программы направлены на то, чтобы вернуть их в семьи, но что можно сделать, если родителям часто наплевать, где их чадо?! Городских тут мало, все больше из сельской местности. Бедняги годами слоняются по улицам, пока не станут взрослыми.

– А потом что? – печально спросила Офелия. Ей никогда еще не доводилось видеть такое количество людей, которые не имели даже самого необходимого и которые давно уже утратили надежду на то, что когда-нибудь снова станут людьми. Офелия даже не могла представить себе, что можно испытывать такую благодарность за те крохи, которые они могли им уделить. Некоторые из несчастных были даже не в силах что-то сказать – просто молча стояли и плакали, глядя вслед их фургончику.

– Знакомая история, – проворчал Боб, когда Офелия забралась в пикап вся в слезах. – Сам плакал не раз. Это детишки… А старики?! Ты ничем не можешь им помочь и знаешь, что долго они не протянут. Им уже не вернуться к прежней жизни – все они либо окончательно сломлены, либо просто слишком стары, чтобы что-то предпринять. Они даже не в состоянии жить в другом месте – только тут. С тех пор как пару лет назад урезали федеральные фонды, мы уже не имеем права помещать часть этих бедолаг в больницы для душевнобольных, а ведь большинство из них отчаянно нуждаются в лечении, даже те, что на вид кажутся вполне нормальными. Знаете, сколько тут таких? А все потому, что колют себе что ни попадя, лишь бы протянуть еще хоть немного! Да и кто их осудит? Проклятие! Попади я в этот ад, сам скоро сидел бы на игле.

В эту ночь Офелия узнала о людях больше, чем за всю свою жизнь. Ей преподали урок, который она не скоро забудет. А когда в полночь они притормозили возле «Макдоналдса» перекусить гамбургерами, у нее кусок не лез в горло – она чувствовала себя чуть ли не виноватой, потому что всего в двух шагах от них люди умирали от голода, готовые на все ради глотка горячего кофе.

– Ну, как дела? – поинтересовался Джефф, пока Милли с усталым видом снимала перчатки. К ночи сильно похолодало, и Офелия так и не решилась снять свои.

– Поразительно! Вы тут, похоже, делаете за Господа Бога его работу, – пробормотала Офелия, с благоговением глядя на всех троих.

Она была так тронута, что слезы навернулись ей на глаза. Боб смущенно закашлялся. Сама того не желая, Офелия произвела на него неизгладимое впечатление. В этой женщине чувствовалось глубокое, истинное сострадание без малейшего намека на снисходительность или презрение. Все время она трудилась не покладая рук, терпеливо и уважительно обращаясь со всеми несчастными, давно уже потерявшими человеческий облик. Он так и сказал Джеффу, и Джефф молча кивнул в ответ. Он заранее знал, что так будет, когда предложил ей поехать с ними. Об Офелии все говорили, что она потрясающая, и ему вдруг захотелось, чтобы она увидела их работу, до того как горы бумаг поглотят ее с головой. Почему-то Джефф был уверен, что эта женщина станет ценным приобретением для их команды. Только бы удалось ее уговорить! Риск, которому все они подвергались каждую ночь, пугал многих. На такую работу добровольцы не шли. Да и многие из персонала тоже боялись. Даже мужчины.

Передохнув немного, они двинулись к Потреро-Хилл, а потом в Хантерс-Пойнт. Последнюю остановку они рассчитывали сделать возле Центра. Они почти приехали, когда Боб вполголоса предупредил ее об осторожности. По его словам, среди его обитателей, озлобленных, опустившихся наркоманов, оружие было обычным делом и они не задумываясь пускали его в ход. После таких слов Офелия уже не могла думать ни о чем, кроме Пип. Боже, только бы ее не ранили и не убили! На одно краткое мгновение в голове у нее молнией промелькнула мысль о том, что хорошо бы выбраться отсюда, и поскорее. И тут же исчезла. Эта работа оказалась похлеще любого наркотика. Офелия даже сама не заметила, как втянулась. То, чем они занимались, было истинным актом милосердия. Каждую ночь люди рисковали своей жизнью – без оружия, только со словом утешения на устах они мужественно делали то, к чему призывал их долг. Их миссия исполнена глубокого смысла.

Когда пикап наконец въехал в гараж, Офелия внезапно с удивлением почувствовала, что нисколько не устала. Ее переполняла энергия. И что самое странное, она чувствовала себя на удивление живой – как, может быть, никогда в жизни.

– Спасибо, Оффи, – тепло поблагодарил Боб, выключив зажигание. – Вы сегодня сделали огромное дело, – искренне добавил он, ничуть не покривив душой.

– Вам спасибо, – с улыбкой кивнула она в ответ, чувствуя, что из его уст услышала величайшую похвалу.

Боб нравился ей даже больше, чем Джефф, – не такой напористый, он был мягче и терпеливее. А с Офелией держался по-рыцарски галантно. Теперь она знала, что его жена четыре года назад умерла от рака и Боб сам воспитывал троих детей. Работая по ночам, он мог проводить с ними весь день. Он тоже был копом, и риск ничуть не пугал его. А пенсия, которую он получал после увольнения из армии, позволяла сводить с концы с концами, ведь служащим Центра платили немного. И потом Боб любил свою работу. В отличие от Джеффа в нем не чувствовалось ни малейшей склонности к опасным авантюрам. С ним было легко разговаривать, и Офелия только уже в гараже с некоторым смущением обнаружила, что они с Бобом на пару уплели громадный пакет горячих пончиков. Интересно, с чего вдруг у нее прорезался такой зверский аппетит, гадала Офелия. Может, от страха? Как бы там ни было, она знала, что эта ночь навеки врежется ей в память. Знала она и то, что за несколько часов они с Бобом стали друзьями. И была благодарна ему от всего сердца.

– Так до понедельника? – бросил Джефф, глядя ей в глаза, когда они прощались. Джефф, как всегда, шел напролом, и глаза Офелии чуть на лоб не полезли от удивления.

– Вы хотите, чтобы я снова поехала с вами?!

– Нет, мы хотим, чтоб вы ездили с нами всегда. Чтобы вы стали членом команды. – Джефф решил это уже несколько часов назад – поговорив с Бобом, а потом и увидев собственными глазами, как она работает.

– Мне надо подумать, – неуверенно ответила Офелия. Но в глубине души была польщена. – Я ведь не могу работать каждую ночь. – И не должна, едва не добавила она. Это несправедливо по отношению к Пип. Но внезапно лица этих несчастных, утративших человеческий облик, которые спали в подворотнях и под мостами, теряли рассудок и умирали, вновь встали перед глазами Офелии. Ей показалось, они зовут ее, и Офелия поняла, какое примет решение. Риск отступил куда-то на задний план. Теперь у нее уже не оставалось ни малейших сомнений, в чем ее предназначение. – Но больше двух раз в неделю мне все равно не выкроить. У меня дочь.

– Ну, если бы вы бегали на свидания, то пропадали бы из дома чаще, чем на две ночи, – уперся Джефф. Он уже принял решение и не намерен был отступать.

– Могу я все-таки подумать? – Офелия почувствовала, что на нее давят, но именно этого и добивался Джефф. И он не собирался дать Офелии ускользнуть.

– А вам нужно думать? Да бросьте! Держу пари, что вы уже все решили. – Он прав. Но Офелия не хотела торопиться – не хватало еще сгоряча наделать глупостей. Однако все было так ново, так необычно, что эмоции просто переполняли ее. – Будет вам, Оффи! Вы нужны нам… и им тоже! – Глаза его молили.

– Ладно, – беззвучно выдохнула она. – Хорошо. Два раза в неделю. – Выходит, теперь она будет работать в ночь со вторника на среду и с четверга на пятницу.

– Заметано! – просияв, рявкнул Джефф и со всего маху хлопнул ее по плечу, когда она рассмеялась.

– Перед вами трудно устоять.

– Это точно, – кивнул Джефф. – И впредь не забывайте об этом. Ладно, Оффи, тогда до вторника! – Помахав на прощание рукой, Джефф исчез. Милли, попрощавшись, уселась в припаркованную возле гаража машину и тоже уехала. А Боб проводил Офелию до ее машины. На прощание она еще раз поблагодарила его.

– Если захотите бросить работу – ради Бога, в любое время, – мягко успокоил он. – И не считайте, что навеки продали душу дьяволу. Никаких обязательств, вы свободны как ветер.

Офелии стало легче дышать. Принятое ею решение разом перевернуло всю ее жизнь. Внезапно ей стало жутко при мысли, что скажут близкие ей люди, когда узнают о ее решении. Даже сейчас она все еще не была до конца уверена, что сделала правильный выбор.

– Спасибо… за то, что оставили мне выход.

– Послушайте, все, что вы делаете здесь, не важно, долго или нет, будет все равно принято с благодарностью. Мы работаем столько, сколько можем. А когда уже больше не в силах этим заниматься… что ж, все равно спасибо. Относитесь к этому проще, Оффи, – сказал Боб, когда она уже садилась за руль. – До свидания. До следующей недели.

– Спокойной ночи, Боб, – тихо ответила Офелия. На нее вдруг разом навалилась усталость. Сказывалось пережитое напряжение. Интересно, что будет утром, гадала она.

Помахав ей рукой, Боб опустил голову и торопливо зашагал к своему пикапу. Только когда он скрылся в темноте, Офелия вдруг поняла, что теперь она стала одной из них. Она – такая же чокнутая, как и они. Здорово!

Глава 17

Вернувшись к себе уже под утро, Офелия обвела взглядом дом, и вдруг ей показалось, что она попала сюда впервые. Роскошь, тепло, уютная, мягкая мебель, забитый продуктами холодильник, ванная, где так приятно понежиться в горячей воде, – ко всему этому она уже настолько привыкла, что давно перестала даже замечать. Только теперь Офелия смотрела на окружающее совсем другими глазами. Погрузившись по самые плечи в горячую воду, она зажмурилась, внезапно почувствовав себя счастливой. Давно она уже не испытывала такого чувства защищенности, как сейчас. По сравнению с тем, чему она стала свидетелем, все ее прежние страхи вдруг показались пустыми и глупыми. Чувство вины за то, что она уговорила Чеда лететь вместе с отцом, тоска и горечь утраты внезапно исчезли бесследно, словно ночные призраки с первыми лучами солнца. После того как она нашла в себе мужество лицом к лицу встретиться с опасностью, все остальное казалось уже не таким страшным. И когда, выбравшись из ванны, Офелия залезла в постель и прижалась к Пип, по какой-то причине решившей провести эту ночь в спальне матери, она вдруг почувствовала, как она благодарна судьбе за то, что у нее осталась дочь, за то, что они обе живут, не зная забот. Обхватив руками Пип, Офелия уснула, едва коснувшись головой подушки, и проснулась только от пронзительного звона будильника. Какое-то мгновение она растерянно хлопала глазами, не в силах сообразить, где она – еще во власти сна или по-прежнему бродит по ночным улицам. Перед глазами до сих пор стояли лица тех, кому она пыталась помочь. Теперь Офелия знала, что не забудет их никогда.

– Который час? – сонно спросила она, выключив будильник и уронив голову на подушку.

– Восемь. У меня сегодня в девять игра.

– Да? А-а, ну конечно… а как же, – промычала Офелия, постепенно возвращаясь к жизни. Теперь, в свете дня, ее вчерашнее ночное приключение приобрело совсем другую окраску. Вспомнив о Пип, Офелия нахмурилась. Уж не сошла ли она с ума, что ввязалась в подобную авантюру? Случись несчастье с ней, что стало бы с Пип?! Впрочем, это казалось маловероятным. Вся их команда работала, как безукоризненно отлаженный механизм. Никому из них и в голову не пришло бы рисковать понапрасну. Конечно, в такой работе риск неизбежен, но все трое – достаточно разумные люди и отлично понимали, что от них требуется. Все верно, но вдруг Офелия вспомнила о своем долге перед Пип, и ей снова стало страшно. Как она могла забыть о дочери?

Не в силах избавиться от этих мыслей, она оделась и спустилась вниз приготовить Пип завтрак.

– Как дела, мам? Что ты делала? – потребовала Пип.

– Знаешь, было довольно любопытно. Пришлось поработать с группой спасателей на улицах. – И Офелия принялась рассказывать дочери о том, чем они занимались, естественно, опустив кое-какие детали, чтобы смягчить ужас и неприглядность того, что она увидела.

– Наверное, это опасно, – с сомнением в голосе протянула Пип. Одним глотком допив апельсиновый сок, она принялась ковырять вареное яйцо.

– Немного. – Офелии всегда было противно лгать. Особенно дочери. – Они очень осторожны, поверь мне, милая. Конечно, всякое бывает… – Риск всегда оставался, и отрицать просто бессмысленно.

– Ты собираешься снова туда пойти? – с тревогой спросила Пип.

– Может быть. Мне понравилось. А ты что скажешь?

– Тебе правда понравилось, мам? – по-взрослому серьезно спросила Пип.

– Да, очень. Эти люди… понимаешь, они действительно нуждаются в помощи.

– Тогда ладно. Только будь осторожна, хорошо? Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Я, кстати, тоже. Давай договоримся так: я съезжу с ними еще пару раз, а там посмотрим. И если решу, что это слишком опасно, то откажусь.

– Ладно, согласна. Да, кстати, – бросила Пип, обернувшись когда была уже на лестнице, – я сказала Мэтту – пусть приезжает посмотреть на игру, если захочет, конечно. И он пообещал непременно приехать.

– Господи, в такую рань! – ужаснулась Офелия. – Он может просто не успеть. – Ей очень не хотелось огорчать Пип, но, может быть, Мэтт просто пошутил? – Да, я еще пригласила Андреа. Так что у тебя, похоже, будет целая трибуна болельщиков.

– Надеюсь, я не опозорюсь, – пробурчала Пип, натягивая хлопчатобумажную спортивную фуфайку с эмблемой своей команды.

Через пару минут девочка объявила, что готова, и Офелия открыла дверцу машины, чтобы Мусс смог забраться на заднее сиденье. А еще через минуту они уже мчались по дороге, направляясь к футбольному полю в парке Золотых Ворот, где должна происходить игра. Белые хлопья тумана все еще кое-где покрывали землю, но день, похоже, обещал быть погожим. Пип включила радио, может быть, чересчур громко, но Офелия ничего не сказала. Она поймала себя на том, что вновь перебирает в памяти увиденное прошлой ночью. Перед глазами се встали лица бедолаг, вынужденных ночевать под мостами, на ложе из коробок и газет или прямо на булыжниках мостовой. Сейчас, в ярком свете дня, все это казалось еще более невероятным и чудовищным, чем ночью. Но теперь Офелия уже не жалела больше, что согласилась поехать, и не только потому, что ей было приятно чувствовать себя членом команды. То, что она пережила минувшей ночью, стало для нее словно глоток свежего воздуха, и Офелия просто не могла дождаться следующего дежурства, чтобы пережить все снова.

Мысленно улыбнувшись, она припарковала машину возле футбольного поля и с удивлением заметила поджидавшего их Мэтта. Пип с восторженным воплем кинулась ему на шею. Для такого случая Мэтт надел куртку из толстой шерстяной материи, выглядевшую так, словно она прошла с ним всю войну, кроссовки и джинсы. Пип помчалась на поле, а Офелия вдруг подумала про себя, что Мэтт выглядит в точности как самый обычный отец, приехавший поболеть за дочь.

– Держу пари, вам пришлось выехать еще затемно, – с улыбкой, полной признательности, сказала Офелия.

– Нет, всего только в восемь. Жаль было бы пропустить игру. – Мэтт не стал говорить, что до развода не пропустил ни одного матча, когда играла команда Роберта. Да и после, бывая в Окленде, тоже. Там Роберт играл в регби.

– Пип так надеялась, что вы приедете. Спасибо, что не разочаровали ее, – благодарно прошептала Офелия. Надо отдать ему должное – Мэтт умел держать слово.

– Пропустить игру?! Да ни за что на свете! Между прочил! я сам когда-то был тренером, – похвастался Мэтт.

– Только не вздумайте сказать об этом Пип, – испугалась Офелия. – А то она заставит вас записаться в команду!

Переглянувшись, они расхохотались и принялись следить за игрой. Пип играла на удивление хорошо и даже умудрилась забить гол. Немного погодя появилась Андреа, толкая перед собой прогулочную коляску с малышом. Офелия познакомила ее с Мэттом, и какое-то время все трое болтали. Она старалась не замечать намеков Андреа и тех выразительных взглядов, которые подруга бросала в ее сторону. Безмятежно улыбаясь, Офелия делала вид, что ничего не понимает. Тут очень кстати малыш проголодался и поднял крик. Прошло не меньше получаса, прежде чем они ушли. Однако Офелия ничуть не сомневалась, что, едва вернувшись домой, Андреа кинется ей звонить – порукой тому был еще один на редкость выразительный взгляд. Но Офелия и бровью не повела. Сделав вид, будто не понимает, что подруга сгорает от желания поговорить, она с улыбкой кивнула ей в ответ и продолжала болтать с Мэттом.

– Она крестная Пип и одна из моих самых старых подруг, – объяснила она Мэтту.

– Да, знаю. Пип все уши прожужжала мне о ней и о ее малыше. И если она ничего не перепутала, то ваша подруга – на редкость храбрая женщина.

Мэтт имел в виду идею Андреа обратиться в банк спермы, о которой так бесхитростно рассказала Пип. Конечно, прямо он не сказал, но Офелия без труда догадалась, о чем он говорит. Она уже и до этого не раз успела отметить его деликатность.

– Да, поступок мужественный, но Андреа к тому времени решила, что вряд ли выйдет замуж. А сейчас она просто не надышится на своего малыша!

– Славный парнишка, – кивнул Мэтт, и оба снова принялись следить за игрой.

Команда Пип выиграла, и Офелия вместе с Мэттом ликовали. А увидев Пип с триумфальной улыбкой на лице, принялись наперебой ее поздравлять.

Мэтт пригласил их пообедать, и по просьбе Пип они отправились праздновать победу ее команды в блинную. Время пролетело незаметно, и вскоре Мэтт засобирался домой. Ему хотелось еще немного поработать над портретом, торопливо объяснил он на ухо Пип, пока они шли к машине. И она понимающе подмигнула в ответ. Пип с Офелией поехали домой. Телефон зазвонил в тот момент, когда они отпирали дверь. Впрочем, она заранее могла сказать, кто звонит.

– Ну-ну… значит, теперь он даже приходит поболеть за Пип! – ехидно пропела Андреа. Офелия только молча покачала головой. – А я-то решила, что ты вытащила меня на стадион, просто чтобы не торчать там одной!

– А вдруг он попросту влюбился в нее и в один прекрасный день возьмет да и станет моим зятем? – рассмеялась Офелия. Чего-то в этом роде она и ожидала. – Так что я вовсе за тебя не цепляюсь.

– Ну и слава Богу – не то я решила бы, что ты окончательно спятила, потому что твой Мэтт – самый симпатичный из всех мужчин, которых я видела за последнее время! Что тут думать?! Если у него все в порядке, так хватай его и держи покрепче! Кстати, а ты как думаешь, он нормальный? – вдруг осеклась Андреа, и в голосе ее послышалось сомнение.

– Не поняла. Ты насчет чего? – Офелия не сразу сообразила, о чем она. Ничего подобного ей и в голову никогда не приходило. Они с Мэттом были просто добрые друзья.

– Господи помилуй! Насчет твоего Мэтта, конечно! Ты не в курсе – он, случайно, не голубой?

– Не думаю. Впрочем, как-то не интересовалась. Ради всего святого, Андреа! Он ведь был женат, у него двое детей! Да и потом, какая разница?!

– Ну и что, что дети? После всех неприятностей женщины вполне могли ему опротиветь, – деловито возразила Андреа. Впрочем, она ничуть не сомневалась, что с Мэттом все в порядке. – Нет, нет, конечно, я так не думаю. А вот ты, моя дорогая, будешь просто дурой, если не вцепишься в него мертвой хваткой при первой же возможности, – отрезала она. – Такие парни, как твой Мэтт, на дороге не валяются! Между прочим, на брачном рынке таких разбирают в мгновение ока.

– Я не собираюсь цепляться за него мертвой хваткой. И по-моему, Мэтт думает о женитьбе столько же, сколько и я сама. Мне кажется, он предпочитает одиночество.

– Может, просто временно, пока депрессия… Кстати, а он не пробовал лечиться? А то можешь ему предложить, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Не исключено, конечно, что он уже принимает какие-то лекарства и у него просто такой побочный эффект. Антидепрессанты, к примеру, напрочь отбивают желание. Правда, на этот случай остается «Виагра», – с оптимизмом в голосе добавила Андреа. У Офелии при этих словах глаза полезли на лоб.

– Непременно посоветую, – хмыкнула она. – Представляю, как он будет тронут такой заботой. Между прочим, чтобы обедать с нами, ему вовсе не нужна «Виагра»! И никакой депрессии у него нет, просто он переживает. – В глазах Офелии это были совершенно разные вещи. Но Андреа придерживалась другого мнения.

– Один черт! – фыркнула она. – Сколько лет назад от него ушла жена? Десять лет?! И ты считаешь нормально, чтобы мужчина в его годы столько лет жил один?! А его интерес к Пип… Ну, был бы он действительно педофилом, я бы еще поняла, но ведь он же не такой! Просто он до смерти устал без семьи, вот и все. Одиночество не для таких, как он. То же самое относится и к тебе, моя дорогая.

– Спасибо, доктор Уилсон, мне уже лучше. Ах, бедняжка Мэтт, он даже и не знает, как ты все замечательно решила за нас обоих! Даже прописала ему «Виагру»!

– Ну кто-то же должен это сделать, верно? Вы с ним два сапога пара – ни за что сами не догадаетесь. Не будь меня, ты бы так и сидела в своем углу до скончания дней! А что потом? Еще пару лет, и Пип уже будет совсем большая.

– Да, Андреа. Как подумаю, что останусь совсем одна, просто плакать хочется. Но тут уж ничего не поделаешь, надо просто привыкнуть к этой мысли. К счастью, надеюсь, у меня есть еще в запасе пара лет. – Перспектива остаться одной, когда Пип станет взрослой, пугала Офелию. Она и представить себе не могла, что в один прекрасный день Пип уйдет из дома, чтобы жить своей собственной жизнью. От этих мыслей сердце у нее обливалось кровью. И Мэтью Боулз не мог тут ничем помочь. Просто ей придется привыкнуть жить одной. А сейчас радоваться, что дочь пока еще с ней. После потери Теда Офелия даже не думала о другом муже. И разве сможет какой-то мужчина заменить ей Пип?! Нет, конечно. Она сама найдет, чем заполнить пустоту: работой, друзьями – да чем угодно, хотя бы заботой о бездомных. – Мэтт – это не выход, – буркнула Офелия в трубку.

– Почему? – удивилась Андреа. – А вот мне он понравился!

– Вот и бери его себе. И пичкай «Виагрой». Держу пари, Мэтт будет просто счастлив, – рассмеявшись, предложила Офелия.

Андреа немедленно вышла из себя и принялась вопить в трубку, но Офелия уже к этому привыкла. Собственно говоря, именно взрывной темперамент ей и нравился больше всего в Андреа. Сама Офелия была совсем другой. Наверное, и вправду говорят, что противоположности сходятся.

– Может быть, я так и сделаю. Кстати, когда у Пип следующая игра?

– Нет, ты просто невыносима, честное слово! Может, тебе просто поехать в Сейф-Харбор и силой вломиться к нему в дом? Мэтт будет потрясен. Мужчинам обычно льстит, если красивая женщина так стремиться избавить их от одиночества.

– А что, неплохая идея! – одобрительно хмыкнула Андреа.

Они поболтали еще пару минут, и Офелия совсем забыла, что собиралась рассказать подруге о том, как провела прошлую ночь.

Вечером они с Пип отправились в кино, потом вернулись домой и с аппетитом поужинали. А в десять часов, прижавшись друг к другу, уже спали мертвым сном.

А в это время в Сейф-Харборе Мэтт еще работал над портретом Пип. Придирчиво разглядывая никак не дававшийся ему рот, Мэтт вдруг вспомнил, как улыбалась Пип, когда вышла с поля после игры. Малышка вся светилась от счастья. Он вспомнил ее улыбку, и у него сразу же потеплело на душе. Мэтту нравилось смотреть на нее, нравилось ее писать, просто чувствовать, что она где-то рядом. Присутствие ее матери тоже было ему приятно, но все-таки не так.

Пип в его глазах была ангелом, лесной нимфой, проказливым эльфом. Мэтта всегда изумляло, как в теле ребенка может уживаться душа умудренного жизнью человека. И сейчас, работая над портретом, он вдруг заметил, как с каждым мазком, который он накладывал на холст, эти ее черты проступают все ярче.

Наконец, отложив кисти, Мэтт отправился в постель, очень довольный собой. Он еще спал, когда на следующее утро позвонила Пип. Услышав в трубке его сонный голос, она принялась извиняться.

– Простите, что разбудила, но я почему-то решила, что вы уже встали, – покаянно пробормотала она. Было полдесятого, но Мэтт накануне забрался в постель только около двух.

– Все в порядке. Просто я вчера немного увлекся нашим с тобой общим проектом, вот и засиделся допоздна. Зато почти закончил, – похвастался он. Мэтт был страшно доволен, и Пип тоже.

– Моей маме наверняка он понравится, – восторженно пробормотала она. – Может быть, как-нибудь вечером сходим вместе пообедать и вы мне его покажете? Мама теперь два вечера в неделю работает до утра.

– Как это? – удивился Мэтт. Он ничего не понимал. Значит, Офелия нашла себе еще какую-то работу, помимо Векслеровского центра?

– Она теперь работает в «Команде быстрого реагирования». Так называют тех, кто по ночам ездит по улицам, развозит еду и лекарства для бездомных. Мама будет работать по вторникам и четвергам. Ее не будет всю ночь, так что она попросила Элис ночевать тут со мной, а то когда мама возвращается домой, Элис уже поздно ехать к себе, – объяснила Пип.

– Интересно, – пробормотал Мэтт. «И довольно опасно», – добавил он про себя, но решил, что не стоит пугать Пип.

– Я с радостью свожу тебя пообедать, но, может быть, лучше сделать это в один из тех дней, когда твоя мама будет дома? А то она еще, чего доброго, обидится.

И дело тут вовсе не в том, что Мэтту приятно общество Офелии. Просто он прекрасно понимал, что его появление в ресторане с девочкой может вызвать досужие домыслы. Встречаться с ней на городском пляже – совсем другое дело. И он был уверен, что Офелия с ним согласится. Их взгляды на детей до смешного совпадали, а поскольку Мэтт испытывал глубочайшее уважение к Офелии, вырастившей и воспитавшей такого потрясающего ребенка, как Пип, то он был твердо намерен и дальше следовать их принципу.

– Может, тогда как-нибудь на следующей неделе, а? Приезжайте к нам.

– Постараюсь, – пообещал Мэтт.

Но прошло целых две недели, прежде чем он смог сдержать свое обещание. Все время что-то мешало. Мэтт много работал над портретом, и, кроме того, на него разом свалилось несколько неотложных дел. Офелия же оказалась занята гораздо больше, чем рассчитывала, – теперь к тем трем дням, которые она трудилась в Векслеровском центре, прибавились еще две ночи, и она буквально падала от усталости. А Пип пришлось сидеть над уроками гораздо дольше, чем ей хотелось признаться.

Было уже начало октября, когда Мэтт наконец нашел время позвонить Офелии. Он хотел пригласить ее выбраться на денек подышать морским воздухом. Какое-то время Офелия мялась и только потом решилась объяснить, в чем дело.

– Накануне как раз годовщина гибели Теда и Чеда, – тоскливо сказала она. – Для нас с Пип будет грустный день. Не думаю, что мы быстро придем в себя, так для чего портить день и вам? Приедем мы обе мрачные – ну что хорошего? Так что, может быть, лучше отложим до следующей недели? Кстати, у Пип на той неделе как раз день рождения. Вот и лишний повод увидеться.

Мэтт тут же вспомнил, как Пип говорила об этом. Правда, она лишь упомянула мимоходом, что скоро ее день рождения. И он в который раз поразился, как быстро повзрослела девочка.

– Одно другому не мешает. Учитывая печальные обстоятельства, возможно, для вас обеих будет лучше приехать на следующий день в Сейф-Харбор. Так сказать, сменить обстановку. И не надо заранее строить никаких планов – проснетесь утром, подумаете и тогда позвоните мне, идет? А что до дня рождения Пип… мне было бы очень приятно, если бы вы согласились пообедать со мной. Конечно, если вы не сочтете меня навязчивым. Мне кажется, Пип была бы рада…

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – улыбнулась Офелия.

Поколебавшись немного, она в конце концов согласилась позвонить Мэтту на следующий день после печальной годовщины. Впрочем, решила Офелия, наверняка у них еще будет случай поговорить до этого, и не раз. Даже сейчас, когда она крутилась, словно мышь под метлой, разрываясь между работой и домом, у нее всякий раз теплело на душе, когда она слышала в трубке голос Мэтта.

Потом она, конечно, рассказала Пип о предложении Мэтта, и та явно обрадовалась, хотя и было заметно, что приближающаяся годовщина гибели брата и отца заставляет ее нервничать. Конечно, в первую очередь Пип переживала за мать – больше всего она боялась, что Офелия вновь погрузится в ту же безысходную тоску, которая душила ее почти весь год.

Офелия заказала поминальную службу в соборе Святого Доминика. На кладбище они не собирались – взрыв самолета уничтожил тела самых дорогих для нее людей, и Офелии вдруг показалось кощунством класть могильный камень поверх того места, где зарыли пустые гробы. Но нужно же иметь возможность хоть куда-то пойти, чтоб оплакать того, кого уже нет, с горечью думала Офелия. В конце концов она объяснила Пип, что память о погибших навеки останется в их сердцах. Все, что осталось от них, был локон Чеда да еще тоненькое обручальное кольцо мужа. Офелия часто смотрела на них – ведь это все, что напоминало ей о муже и сыне.

Стало быть, им придется в этот день только прослушать поминальную мессу. Оставшуюся часть дня они рассчитывали провести дома, в полном одиночестве вспоминая тех, кого уже больше нет. Этого как раз и боялась Пип. И по мере того как траурный день приближался, в душу Офелии потихоньку закрадывался страх. Теперь уже и она стала бояться печальной годовщины.

Глава 18

День, на который пришлась годовщина авиакатастрофы, выдался на редкость тихим и солнечным. Солнечные лучи струились в окно спальни Офелии, где на широкой постели, прижавшись к матери, спала Пип. С молчаливого согласия Офелии, с тех пор как они вернулись в город, она спала тут почти всегда. Офелия не возражала – так было уютнее и спокойнее, и теперь она была страшно благодарна Мэтту за такую замечательную идею. Но сегодня утром ни ей, ни Пип не хотелось ни о чем говорить.

Офелии вспомнился день похорон – такой же погожий и солнечный, как сегодня. Тогда ее сердце тоже разрывалось от мучительной боли. Проводить Теда явились все его коллеги и ученики, все их с Офелией друзья. Пришли приятели Чеда и все его одноклассники. К счастью, Офелия, впав в какое-то тупое оцепенение, плохо помнила, что было дальше. В ее памяти осталось только целое море цветов и дрожащая ручонка Пип, вцепившаяся в ее руку. А потом вдруг откуда-то сверху, словно из-за облаков, послышались божественные звуки «Ave Maria», и на глаза Офелии навернулись слезы. Никогда еще – ни ранее, ни потом – ей не доводилось слышать ничего более трогательного, прекрасного и могучего, и она не сомневалась, что этот миг останется в ее памяти навечно.

Они с Пип пошли к мессе и молча просидели до самого конца, прижавшись друг к другу. По просьбе Офелии священник произнес молитву за упокой души Теда и Чеда, и когда она услышала их имена, на глаза навернулись слезы.

Не сказав ни слова, она молча сжала руку дочери. После мессы, поблагодарив священника и поставив две свечки, они вернулись домой. В доме стояла такая тишина, что было слышно, как на кухне капает вода из крана. Так же происходило и год назад, в тот день, когда стало известно о гибели Теда с сыном. Вот и сейчас у них тяжело на душе. В горле стоял комок, есть не хотелось, разговаривать тоже, и когда вдруг вечером позвонили в дверь, Офелия с Пип подпрыгнули от неожиданности. Оказывается, принесли цветы – Мэтт прислал по небольшому букету им обеим. Офелия почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза. Пип тоже тронуло внимание Мэтта. Письма не было – только маленькая записка, вложенная в букет, гласила: «Думаю о вас сегодня. С любовью, Мэтт».

– Честное слово, я его люблю, – прошептала Пип, пробежав глазами записку.

– Да, он очень славный. И хороший друг, – согласилась Офелия, и Пип кивнула. А потом, взяв букет, отнесла его к себе в спальню. Даже Мусс притих, как будто чувствовал, что у хозяек тяжело на душе. Андреа тоже прислала цветы, но их принесли накануне вечером. Андреа не была религиозна и не пошла с ними к мессе. Но Офелия не сомневалась, что сегодня подруга, как и Мэтт, тоже думает о них с Пип.

К вечеру обе только и мечтали добраться до постели. Пип включила телевизор в спальне Офелии, и та взмолилась, чтобы дочь отправилась смотреть его куда-нибудь в другую комнату. Но сегодня Пип не хотелось оставаться одной, поэтому она предпочла просто выключить телевизор, и в комнате наступила тишина. Забравшись в постель, они прижались друг к другу и очень скоро спали мертвым сном. Офелия ничего не сказала ей, но Пип знала, что мать проплакала несколько часов, запершись в комнате Чеда. Тяжелый и горький день для них обеих закончился.

На следующее утро телефон зазвонил, когда они завтракали. Офелия молча просматривала утреннюю газету, а Пип играла с собакой. Звонил Мэтт.

– Боюсь даже спрашивать, как прошел вчерашний день, – осторожно проговорил он, поздоровавшись с Офелией.

– И не надо. Тоскливый день… Впрочем, так я и предполагала. К счастью, он уже позади. Ах да, большое спасибо за цветы, Мэтт.

Офелия сама не понимала, почему именно годовщина. чьей-то смерти оставляет в душе такой осадок. По логике вещей, какая разница – днем раньше, днем позже, ведь человека все равно уже нет. Но во всей этой процедуре было нечто гротескное – словно им пришла в голову чудовищная мысль отметить самый горький день в году. Какая-то бессмыслица – все словно нарочно задумано так, чтобы пробудить самые тяжкие, самые болезненные воспоминания, от которых сердце ее снова начало сочиться кровью. В голосе Мэтта слышалось сочувствие, но чем он мог утешить ее, если и знать не знал, что это такое?! Разве можно сравнить его потерю с тем, что пришлось перенести ей? Конечно, и ему пришлось нелегко, но у него как-никак все произошло постепенно, так что у Мэтта было время свыкнуться с тем, что его ждет, а гибель близких обрушилась на Офелию, словно удар молнии.

– Я хотел позвонить еще вчера, но побоялся показаться навязчивым, – извиняющимся тоном проговорил Мэтт.

– Да, вы правы, так лучше, – с искренней признательностью ответила Офелия. Оба они не знали, о чем говорить, хотя Офелия не сомневалась, что Пип с радостью поболтала бы с Мэттом. – Еще раз спасибо за цветы. Мы с Пип были очень тронуты.

– Я хотел спросить, может быть, вы все-таки приедете сегодня? Вам обеим полезно развеяться. А вы как считаете?

Офелии совсем не хотелось никуда ехать, однако, бросив взгляд на Пип, она заколебалась. Скорее всего Пип обрадуется возможности хоть ненадолго выбраться из дома, и Офелия вдруг почувствовала неясный укол совести за то, что едва не отказалась.

– Из меня сегодня неважный собеседник, – вздохнула Офелия.

После вчерашнего она. чувствовала себя так, словно ее пропустили через мясорубку. Уткнувшись головой в подушку Чеда, чтобы не услышала Пип, она долго плакала. Подушка еще хранила слабый, едва уловимый запах его волос – Офелия поклялась, что не станет ее стирать, и сдержала слово.

– Насчет Пип ничего сказать не могу. Думаю, она будет рада повидать вас. Давайте я спрошу ее, а потом перезвоню вам, хорошо?

Впрочем, спрашивать ей не пришлось. Едва Офелия повесила трубку, как увидела, что Пип кивает головой, словно китайский болванчик.

– Ой, давай поедем! Ну пожалуйста!

Лицо Пип просияло такой радостью, что у Офелии просто не хватило духа отказать ей, хотя сама она куда охотнее осталась бы дома. К счастью, ехать недалеко – всего полчаса, и они на месте, подумала про себя Офелия, решив, что если настроение будет совсем уж отвратительное, то ничто не помешает им с Пип через пару часов вернуться назад. Она не сомневалась, что Мэтт все поймет. Он и без того, наверное, уже догадался, что ей никуда не хочется ехать.

– Мамочка! – умоляюще посмотрела на нее Пип.

– Хорошо, – сдалась Офелия. – Только ненадолго. Я устала.

Пип, конечно, догадалась, что дело не только в усталости. Она лишь надеялась, что присутствие Мэтта поможет матери немного приободриться. Офелия никогда не скрывала, что ей приятно разговаривать с ним. И потом что-то подсказывало Пип, что матери сейчас куда полезнее будет побродить немного по берегу океана, чем сидеть в пустом доме.

Офелия предупредила Мэтта, что они постараются приехать ближе к полудню, и сразу почувствовала, как он обрадовался. Она даже предложила прихватить с собой сандвичи, но Мэтт, рассмеявшись, посоветовал ей не беспокоиться об этом. Дескать, он сам приготовит омлет. А на тот случай, если Пип не понравится, он заранее купил для нее ее любимое арахисовое масло. Офелия невольно улыбнулась – его слова прозвучали в точности как предписание врача.

Когда они подъехали к дому, Мэтт уже ждал их. Устроившись на веранде, он наслаждался по-летнему солнечным днем и, заметив их, просиял. А Пип, радостно визжа, повисла у него на шее. Немного смутившись, Офелия поцеловала его в обе щеки. Выглядела она неплохо, но Мэтт сразу заметил грусть в ее глазах. Плечи Офелии устало ссутулились, словно на них давил тяжкий груз… впрочем, в сущности, так оно и было. Бережно усадив ее в плетеное кресло, Мэтт укутал ей ноги пледом, посоветовав посидеть в тишине и отдохнуть, пока он приготовит поесть. Заговорщически подмигнув Пип, Мэтт спросил, нет ли у нее желания присоединиться к нему на кухне и помочь приготовить омлет с шампиньонами – дескать, без нее он не справится. Пип, подпрыгивая от радости, бросилась за ним.

Она с удовольствием суетилась, накрывая на стол, и к тому времени, как Мэтт попросил ее сходить за матерью, Офелия внезапно с удивлением почувствовала, что ей стало легче дышать, словно ледяной ком, в который превратилось ее сердце, чуть-чуть подтаял на солнце. За ленчем она почти все время молчала, однако, когда Мэтт поставил на стол блюдо клубники со взбитыми сливками, лицо ее просветлело и на губах появилась улыбка. С души у Пип словно камень свалился. Пока Мэтт ставил чайник, Офелия отправилась к машине что-то достать из нее. Воспользовавшись отсутствием матери, Пип нагнулась к уху Мэтта:

– По-моему, она выглядит немного получше. А вам как кажется?

Растроганный ее заботой, Мэтт серьезно кивнул:

– Конечно. Просто вчера для нее был тяжелый день. Да и для тебя тоже. Ничего, побродим немного по пляжу, и все будет хорошо.

Пип успела только благодарно пожать ему руку, как вернулась Офелия. Она принесла статью, посвященную деятельности Векслеровского центра, которую прихватила с собой специально для того, чтобы показать ее Мэтту. Там подробно рассказывалось о том, чем занимается Центр и какие цели он преследует.

Мэтт внимательно прочитал статью от начала до конца, потом покачал головой и с уважением посмотрел на Офелию.

– Впечатляет! Скажите, а чем конкретно вы занимаетесь? – Она уже рассказывала ему об этом, но всякий раз, как ему казалось, старалась отделаться общими фразами.

– Мама по ночам ездит по улицам с «Командой быстрого реагирования», – влезла в разговор Пип.

Решив, что он ослышался, Мэтт растерянно хлопал глазами. Он просто не знал, что сказать. По рассказам Офелии он представлял себе все совсем по-другому. Но теперь уже было поздно что-то советовать.

– Вы серьезно?! – дрогнувшим голосом спросил Мэтт.

Он посмотрел ей в глаза, и Офелия молча кивнула, стараясь принять небрежный вид. Она украдкой метнула в сторону дочери недовольный взгляд, и Пип, расстроившись, что невольно подвела мать, опустила глаза, играя с Муссом. При своей врожденной деликатности она редко допускала подобные бестактности и сейчас от стыда готова была провалиться сквозь землю.

– Но позвольте! В статье говорится, что выездная бригада работает по ночам, оказывая помощь на месте тем, кто слишком слаб или болен, чтобы самостоятельно обратиться в Центр, и при этом, естественно, им приходится забираться в самые опасные районы города. Офелия, вы совершаете какое-то безумие! Вы не можете этого делать! – Лицо Мэтта исказилось от страха. Было ясно, что для него это как гром с ясного неба.

– Послушайте, Мэтт, все совсем не так страшно, как туг пишут, – безмятежно улыбнулась Офелия. Сейчас она с радостью придушила бы Пип за ее длинный язык, но поздно.

Впрочем, можно было заранее предполагать, как отреагирует Мэтт, услышав подобную новость. Честно говоря, Офелия и сама понимала, насколько рискованна такая работа. Взять хотя бы случай на этой неделе, когда накачавшийся «дурью» наркоман наставил на них обрез. Хорошо, что Боб не растерялся и быстренько утихомирил его, заставив убрать оружие. К несчастью, они даже не имели права отобрать его! Подобный случай заставил Офелию снова вспомнить о том риске, которому они подвергались во время своих ночных вылазок.

Конечно, глупо утверждать, что его нет, когда оба они знали, что это неправда.

– К тому же мои напарники обладают отличной подготовкой. Двое из них – бывшие полицейские, оба прекрасно владеют приемами рукопашного боя, а третий вообще служил в отряде «морских котиков».

– Мне плевать, кто ваши напарники, – упрямо набычился Мэтт. – Но кем бы они ни были, вряд ли они могут гарантировать, что с вами ничего не случится. Офелия, будьте же благоразумны, наконец! Иной раз достаточно доли секунды, чтобы произошло несчастье, тем более на улице. Впрочем, что я вам рассказываю – вы ведь сами там были. И потом вы просто не имеете права рисковать собой! – Мэтт бросил многозначительный взгляд в сторону Пип. Вздохнув, Офелия предложила прогуляться по берегу.

Они вышли из дома. Мэтт с расстроенным видом последовал за Офелией. Пип, свистнув Муссу, помчалась вдоль берега, а Мэтт с ее матерью неторопливо побрели вслед за ней. Мэтт едва дождался, чтобы Пип отбежала в сторону, и вновь вернулся к разговору.

– Вы не имеете права этим заниматься, – начал он, лихорадочно пытаясь подобрать доводы поубедительнее. – Конечно, я не могу указывать вам, что можно и что нельзя, и очень жаль, что не могу, потому что тогда я бы просто запретил вам это делать. Это же чистой воды самоубийство! Нет, у меня просто слов нет! Как вы могли, Офелия?! Ведь у Пип, кроме вас, никого нет! Но даже если забыть об этом, представьте, что будет, если вас, к примеру, ранят? Да что я говорю – ночью на улице может случиться все, что угодно! Офелия, умоляю вас, откажитесь! – Лицо Мэтта выглядело крайне встревоженно.

– Мэтт, уверяю вас, я тоже знаю, что это опасно. – Офелия старалась, чтобы ее голос звучал как можно спокойнее. – Но разве только это? А плавать под парусом, по-вашему, не рискованно? Тем более в одиночку. Подумайте сами, и вы согласитесь, что я права. И потом, клянусь, мне ничуть не страшно. Люди, с которыми мне приходится работать, прекрасно знают свое дело, на них можно положиться. Так что, в сущности, я ничем не рискую.

Она говорила правду… ну, почти. Дело в том, что, пока она бегала вслед за Бобом, таская пакеты с лекарствами и чистой одеждой, у нее попросту не было времени думать об опасности. Однако, судя по выражению лица Мэтта, убедить его ей не удалось. Во всяком случае, глаза у него сделались злющие.

– Нет, вы точно сошли с ума, – с несчастным видом заявил он. – Будь я кем-то из ваших близких, уж я бы заставил вас отказаться от этой авантюры. Или попросту запер бы вас в комнате, пока вы не образумитесь. К несчастью, я не имею на это права. А эти ребята… они что, спятили?! Взять с собой абсолютно не подготовленного человека, да еще женщину! Безобразие! Никакого чувства ответственности! Какое они имеют право подвергать опасности вашу жизнь?! – Он уже почти кричал. К счастью, ветер относил его слова в сторону. Пип вместе с Муссом, одинаково счастливые, умчались вперед. Девочка весело хохотала, а пес, обезумев от радости, гонялся за чайками и заливисто лаял на крабов. Но Мэтту сейчас было не до них. – Господи, спаси и помилуй, да они такие же сумасшедшие, как и вы, Офелия! – рявкнул Мэтт. Сейчас он готов был своими руками придушить разом всех сотрудников Центра.

– Послушайте, Мэтт, я взрослый человек. Я сама решаю, что мне делать и чем заниматься. Поверьте, если я почувствую хоть малейшую опасность для себя, я тут же брошу это дело.

– Да, конечно, – если только будете еще живы! Дьявольщина, как вы, взрослый человек, можете поступать так безответственно?! А вам не приходило в голову, что тогда может быть уже слишком поздно? Нет, просто ушам своим не верю! Это какое-то безумие, честное слово! – Мэтт был вне себя от злости. По его мнению, Офелия окончательно рехнулась, что ввязалась в такое предприятие. Конечно, риск – благородное дело, он согласен с этим. Но при чем тут она? А как же Пип? Если с Офелией случится беда, что будет с девочкой?

– Если что-то случится со мной, – весело подмигнула Офелия, стараясь отвлечь его от грустных мыслей, – вам останется только жениться на Андреа, и тогда вы с ней станете опекунами Пип. Вот малыш Уилли обрадуется!

– Очень смешно! – грубо буркнул Мэтт, в точности как когда-то Тед. Это было так не похоже на Мэтта, что Офелия даже слегка опешила. И не сразу сообразила, что просто он волнуется за нее, а злится только потому, что чувствует свою беспомощность. – Не воображайте, что я это так оставлю, – предупредил он, когда они уже шли к дому. – Я не успокоюсь, пока не заставлю вас отказаться от вашей безумной затеи. Работайте в вашем Центре, но, ради Бога, днем! А ночные эскапады оставьте сумасшедшим ковбоям, по которым никто не заплачет, если они сложат там голову!

– Между прочим, один из «сумасшедших ковбоев» – вдовец с тремя детьми, – невозмутимо перебила Офелия. Взяв Мэтта под руку, она заставила его сбавить шаг, и они медленно двинулись вдоль берега.

– Тогда он еще глупее, чем я думал, – отрезал Мэтт. – Или ему просто надоело жить. Не знаю, может быть, если бы у меня умерла жена, оставив меня с тремя детьми, я бы тоже мечтал о том, чтобы последовать за ней. Перестаньте, Офелия! Иначе я с ума сойду от беспокойства. У меня не будет ни одной ночи спокойной, если я стану думать, что, может быть, в это самое время вы бродите по каким-то трущобам! Умоляю вас, бросьте это! Ради вашей же собственной безопасности и спокойствия Пип! – «И моего», – едва не добавил Мэтт, но вовремя прикусил язык.

– Зря Пип вообще рассказала вам, – ничуть не рассердилась Офелия.

Мэтт безнадежно покачал головой.

– Слава Богу, что сказала. Иначе я бы так ничего и не знал, – проворчал он. – Послушайте, Офелия, пообещайте мне, что подумаете над моими словами. Хорошо?

– Ладно, обещаю. Но честное слово, Мэтт, все не так страшно, как вы думаете. Уверяю вас, если мне что-то не понравится, я тут же откажусь. Все дело в том, что пока мне это нравится, понимаете? И вы зря считаете моих напарников сумасшедшими. Уверяю вас, они очень благоразумны.

Офелия решила умолчать о том, что во время ночных рейдов им часто приходится разделяться. И случись какому-нибудь отморозку пальнуть в кого-то из них из ружья или ударить ножом, помощь вряд ли подоспеет вовремя, учитывая, что ни у одного из них нет оружия. Все, что им оставалось, – быть начеку; впрочем, каждый из них и так это знал. Они могли рассчитывать разве что на собственную изворотливость, добрую волю тех, кому они помогали, да еще милость Божью. Они знали, что ходят по лезвию ножа, только об этом не принято было говорить. Но Мэтту вовсе не обязательно все знать, решила Офелия. У него и без того хватает проблем.

– Предупреждаю вас, Офелия, наш разговор еще не окончен, – пригрозил Мэтт, когда они свернули к дому.

– Понимаете, я ведь вовсе не собиралась этим заниматься. Все случилось как-то само собой, – извиняющимся тоном сказала она. – Просто меня уговорили попробовать разок, и мне страшно понравилось. Может быть, и вам стоит поучаствовать в одной из наших вылазок, чтобы вы смогли своими глазами убедиться, что все не так страшно, как вам кажется, – подмигнула она.

На лице Мэтта отразился неподдельный ужас.

– Знаете, я все-таки не такой храбрый, как вы, моя дорогая! Или не настолько сумасшедший. Я бы умер со страху, честное слово! – откровенно заявил он.

Лицо Мэтта заметно побледнело, и Офелия от души засмеялась. На душе у нее вдруг стало удивительно легко. Сказать по правде, сама она как раз не испытывала ни малейшего страха. Не испугалась она и в тот раз, когда обкурившийся наркоман наставил на них обрез. Конечно, ей бы и в голову не пришло рассказать об этом Мэтту. Наверняка он тогда, отбросив последние сомнения, попросту посадил бы ее под замок, и никакие уговоры ему бы не помешали.

– Это вовсе не так страшно, как вы думаете, – терпеливо повторила она. – Знали бы вы, с какими трагедиями иной раз приходится сталкиваться – просто слезы наворачиваются на глаза! Ах, Мэтт, вы бы не поверили!

– Меня куда больше волнуют не ваши слезы, а страх, что кому-то придет охота всадить пулю вам в голову! – Грубо, конечно, зато чертовски верно, подумал про себя Мэтт. Он уже и не помнил, когда так боялся за кого-то. Кажется, в последний раз это случилось, когда Салли объявила, что намерена взять детей и переехать в Окленд. И вот сейчас в душе Мэтта крепла уверенность, что Офелии угрожает страшная опасность. Почему-то он почти не сомневался, что ее непременно убьют. И готов был на что угодно, лишь бы не допустить новой беды. Ближе Офелии и Пип у него сейчас никого не было. Он не переживет, если с ними что-нибудь случится.

Они вернулись домой, и Мэтт разжег в камине огонь. Перед тем как уехать, Офелия помогла ему перемыть оставшуюся после ленча посуду. Потом они долго сидели, молча глядя на огонь. Наконец Мэтт поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Не знаю, что может заставить вас отказаться от вашей безумной затеи, Офелия, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы вас переубедить.

Ему не хотелось пугать Пип, поэтому Мэтт Предпочел больше не говорить на эту тему, но с его лица весь день не сходило угрюмое и встревоженное выражение. Даже усаживая их в машину, Мэтт не улыбнулся – только сказал, что обязательно приедет поздравить Пип с днем рождения. До торжественного события оставалась всего неделя.

– Извини, что проболталась, мамочка, – сокрушенно покачала головой Пип. Лицо у нее было расстроенное. Офелия мельком глянула на дочь, и на губах у. нее появилась понимающая улыбка.

– Все в порядке, милая. Я сама не люблю ничего скрывать.

– Неужели это и в самом деле так опасно, как говорит Мэтт? – забеспокоилась Пип.

– Конечно, нет. – Пытаясь успокоить дочь, Офелия вдруг поймала себя на том, что сама начинает потихоньку верить в то, что говорит. Собственно говоря, она не обманывала Пип – она и в самом деле чувствовала себя в полной безопасности. – Естественно, каждому из нас приходится думать об осторожности, но ведь это нормально. И пока все в порядке. Насколько я знаю, не было еще случая, чтобы кто-то серьезно пострадал. Все мы надеемся, что так будет и дальше.

Немного успокоившись, Пип вскинула на мать глаза.

– Надо было так и объяснить Мэтту! Знаешь, мне кажется, он и в самом деле боится за тебя.

– Да, я очень тронута, честное слово. Он явно беспокоится о нас с тобой, – кивнула Офелия. – Беда в том, что в жизни полно опасностей. Без риска ты просто ничего не добьешься.

– Мне нравится Мэтт, – тихонько шепнула Пип. Она говорила это уже несколько дней назад, отметила про себя Офелия. Всю дорогу до дома она молчала, размышляя о том, когда же в последний раз кто-то беспокоился о ней, старался ее защитить? Тед? Нет, Теду бы такое и в голову никогда не пришло. А уж в последние годы он и вовсе почти не обращал внимания на жену. Муж был слишком занят своими научными изысканиями, чтобы волноваться о ней… впрочем, тогда и особого повода не было. Да и вообще, насколько она помнила, в семье за всех волновалась только она одна. В особенности за Чеда, после того как он в первый раз попытался покончить с собой. А вот Тед не беспокоился даже тогда. Он вообще почти все время был погружен в собственные мысли. Офелия видела его отношение… но все равно любила его.

В тот же вечер Пип позвонила Мэтту поблагодарить за то, что он вытащил их на побережье. Они поболтали немного, потом он попросил позвать к телефону Офелию. Услышав, что Пип зовет ее, Офелия даже струсила немного. Но потом все-таки взяла трубку.

– Знаете, я тут думал о том, что вы мне рассказали. И в конце концов решил, что страшно зол на вас, – прошипел Мэтт на другом конце провода, и Офелия со страхом поняла, что он и в самом деле в бешенстве. – Ваша идея – полное безумие, с какой стороны ни посмотри, в особенности для женщины в вашем положении, с ребенком на руках! Вас нужно показать психиатру! Или отправить на занятия к психоаналитику!

– Мой психоаналитик и посоветовал мне поработать в Центре, – невозмутимо возразила Офелия.

На другом конце трубки послышался сдавленный стон:

– Вот как? Ну, тогда ему явно не приходило в голову, что вы попроситесь в эту вашу «скорую помощь». Наверняка бедняга решил, что вам придется разносить кофе, или скатывать бинты, или… ну, не знаю, чем они еще там занимаются. – Конечно, Мэтт прекрасно знал, чем занимаются сотрудники Центра. Он очень внимательно прочитал статью, которую привезла с собой Офелия. Просто он разозлился так, что даже не думал, что говорит.

– Послушайте, со мной ничего не случится. Даю вам слово.

– Вы не можете обещать этого, Офелия, – ни мне, ни Пип. Вы понятия не имеете о том, что может с вами случиться завтра.

– В общем, вы правы. Но с таким же успехом я могу угодить под автобус. Или умереть в собственной постели от сердечного приступа. В жизни вообще ничего нельзя предугадать заранее, понимаете, Мэтт? И вы это знаете так же хорошо, как я.

Теперь Офелия придерживалась куда более философских взглядов, чем раньше, до той трагедии, что унесла с собой ее мужа и сына. Ни жизнь, ни смерть больше не внушали ей такого страха, как прежде. Офелия успела уже понять, что смерть – нечто такое, что просто невозможно предугадать. И уж тем более предупредить.

– Ну, это маловероятно, вы же сами понимаете. Голос у Мэтта был расстроенный, и через пару минут, попрощавшись, он повесил трубку. У Офелии и в мыслях не было отказаться от своих ночных вылазок, и Мэтт это чувствовал. Ему не удалось ее переубедить. И теперь он просто не знал, что делать. Всю неделю страх за Офелию не давал ему покоя. Приехав, чтобы поздравить Пип с днем рождения, он едва дождался, когда девочка отправится в постель, и тут же снова заговорил об этом.

Приехав, Мэтт сразу повез их обедать в маленький, уютный итальянский ресторанчик, который очень любила Пип. Стоило им сесть за стол, как хор официантов исполнил «С днем рождения» на итальянском, после чего Мэтт преподнес ей огромный набор принадлежностей для рисования, о котором Пип втайне давно мечтала, и пуловер с яркой надписью «Ты мой лучший друг». Образец Мэтт сделал сам, и Пип была в полном восторге. Праздник получился замечательный. Мэтт не пожалел усилий, чтобы порадовать их, и Офелия была страшно благодарна ему. Однако она ничуть не сомневалась, что впереди ее ждет долгий, неприятный разговор. Она догадалась по выражению его лица. И Мэтт понял, что она знает, о чем будет разговор. К этому времени оба успели уже хорошо узнать друг друга.

– Вы ведь догадываетесь, о чем я хочу поговорить, да? – спросил он. Лицо его стало серьезным.

Офелия кивнула, уже почти жалея о том, что Пип отправилась в постель.

– Подозреваю, что да, – улыбнулась она.

Ее не могло не трогать то, что он так беспокоится о них обеих. Офелия тоже часто вспоминала о Мэтте, гадала, как он там один, всякий раз с удивлением отмечая, что успела сильно привязаться к нему. Как-то незаметно он стал частью их с Пип жизни.

– Вы обещали, что подумаете о нашем разговоре. Послушайте, Офелия, я и в самом деле считаю, что такая работа не для вас. Откажитесь, пока не поздно. – Мэтт выжидательно посмотрел на нее.

– Знаю, Мэтт. Мы ведь уже говорили об этом. Кстати, Пип посоветовала сказать вам, что еще не было случая, чтобы кто-то из команды пострадал. Они настоящие профессионалы и к тому же очень осторожны. Они не так уж глупы, Мэтт, чтобы не понимать, с кем имеют дело. Между прочим, и я тоже. Ну так как – мне удалось вас переубедить?

– Нет. Может быть, им до сих пор чертовски везло. Но везение не вечно, знаете ли. Кто может сказать, что будет завтра?

– Тогда лучше уповать на милость Божью. Не смейтесь, Мэтт. Возможно, вы считаете, что я совсем выжила из ума, но Господь не допустит, чтобы со мной случилась беда, когда я занимаюсь таким богоугодным делом.

– Да? А что, если у Него найдутся другие дела? Или Он просто будет слишком занят, чтобы приглядывать за вами, и беда все-таки произойдет? В конце концов, вы у Него не одна, – сердито буркнул Мэтт.

Это выглядело так забавно, что Офелия не могла не рассмеяться. Ее заразительный смех заставил Мэтта улыбнуться.

– Послушайте, вы просто сведете меня в могилу. В жизни не видел такой упрямой женщины, как вы, Офелия. Ну… и такой храброй тоже, – тихонько добавил он. – И безрассудной. Как вы не понимаете, что единственное, чего я хочу, – чтобы с вами ничего не случилось! – с какой-то непонятной грустью прошептал Мэтт. – Если бы вы знали, как много вы с Пип значите для меня!

– Вы тоже, Мэтт. Вы же наш друг. И вы устроили Пип просто замечательный день рождения, – с искренней благодарностью ответила Офелия.

Она невольно вспомнила прошлый день рождения дочери – через неделю после трагической гибели отца и брата. Разве можно сравнить его с нынешним праздником, который так любовно подготовил для них Мэтт? А в следующую субботу соберутся школьные друзья Пип, и девочка уже заранее предвкушала, как весело им будет. И все равно обед в компании Мэтта, подарки, которые он с такой любовью приготовил для своей маленькой приятельницы, значили и для Пип, и для Офелии невероятно много. Жаль, что они теперь вечно ссорятся из-за ее работы. У Офелии не было ни малейшего желания отказаться от своих ночных выездов. И зная это, Мэтт продолжал упорно отговаривать се, всякий раз выискивая все новые причины, которые могли бы убедить Офелию бросить ночную работу.

Впрочем, им скоро наскучил этот разговор, и оба с немалым облегчением переключились на события прошлой недели. Было так приятно сидеть возле пылающего камина, маленькими глоточками потягивая из бокала вино. Им было хорошо вдвоем. Офелия невольно подумала, что до сих пор ни с одним мужчиной, даже с мужем, не чувствовала себя так легко и просто, как с Мэттом. То же самое мог бы сказать и Мэтт. Когда он наконец собрался уходить, морщины у него на лбу разгладились и выглядел он куда более довольным, чем в то время, как только приехал. Правда, ему так и не удалось убедить Офелию отказаться от своей опасной затеи, но его мнение все-таки не оставляло ее безразличной. А это уже немало, учитывая, что в роли друга он как-никак не имел никакого права что-то ей запрещать.

В тот же вечер, поднимаясь к себе в спальню, где ее поджидала Пип, Офелия тоже думала о Мэтте. Он хороший человек. И он стал добрым другом им обеим. Можно считать, им с Пип повезло. Она вспомнила, как искренне он тревожится о ней, и у нее потеплело на сердце. Впрочем, она уже не раз ловила себя на том, что с Мэттом ей хорошо – лучше, чем с кем бы то ни было еще. Ее порой пугало такое отношение к Мэтту – она боялась, что ее слишком сильно тянет к нему, – но она запрещала себе даже думать о подобных вещах. Впрочем, возможно, она все преувеличивает. Мэтт был просто ее другом, и ничем больше.

А Мэтт ехал к себе в Сейф-Харбор и улыбался своим мыслям. Он до сих пор не мог прийти в себя от того, что сделал перед самым уходом. Ему не верилось, что он способен на такое безумие, но… ладно, дело того стоило, решил он. Такая мысль пришла к нему внезапно, когда он, сидя возле Офелии, бросил случайный взгляд в сторону и заметил стоявшую на столике большую фотографию. Потом, едва дождавшись, когда она поднимется наверх взглянуть на Пип, Мэтт сделал молниеносное движение и сунул фото в карман. И вот теперь он ехал домой, перебирая в памяти минувший вечер, и перед глазами у него стояло сиявшее личико Пип в тот момент, когда официанты запели «С днем рождения», а в кармане у него с фотографии в серебряной рамочке улыбался Чед.

Глава 19

После дня рождения ни Пип, ни Офелия не виделись с Мэттом целых три недели – вплоть до того самого дня, на который был назначен традиционный обед «отцов», куда он обещал сопровождать Пип. На Мэтта разом свалилось множество дел. Пип с Офелией тоже были заняты. Однако Мэтт каждый вечер находил время звонить Пип. Офелия, когда ей случалось брать трубку, старалась избегать любого упоминания о своей работе. Да и зачем? Она и без того знала, как он волнуется из-за ее ночных поездок. Нет, Мэтт не злился, просто он переживал из-за того, что никак не мог заставить Офелию согласиться с ним. Мэтт искренне тревожился о ней и о Пип тоже.

На школьном обеде Мэтт выглядел ослепительно – элегантный пиджак, темно-серые слаксы и синяя рубашка с винно-красным галстуком. Он заехал за Пип на машине, и та напыжилась от гордости, увидев его на пороге. Стол накрыли в школьном спортзале. Офелия, проводив Пип, тоже отправилась обедать – Андреа пригласила ее в небольшой японский ресторанчик по соседству, где подавали ее любимое суши. Несколько дней назад Андреа удалось нанять няню, и теперь она блаженствовала, откровенно наслаждаясь свободой.

– Ну, что новенького? – с намеком поинтересовалась она, едва они уселись за столик.

– Я пропадаю в своем Центре, Пип – в школе. Похоже, ей там нравится. Вот, собственно, и все. А ты как? – За последние дни Офелия посвежела – работа в Центре явно пошла ей на пользу. Андреа тоже это заметила.

– Похоже, ты влачишь такое же омерзительно-скучное существование, как и я, – с презрительной гримаской выдала она. – Но ты прекрасно понимаешь, что я не это имела в виду. Как у тебя с Мэттом?

– Они с Пип сегодня отправились в школу на традиционный обед, – желая подразнить Андреа, с невинным видом ответила Офелия.

– Да знаю я, знаю! Я о другом – как у вас с ним? Что-то наклевывается?

– Не смеши меня. В один прекрасный день Мэтт женится на Пип и станет моим зятем, – широко улыбнулась Офелия.

– Вздор какой! Нет, наверное, Мэтт все-таки «голубой»!

– Очень сомневаюсь. Но если даже и так, меня это не касается. – Офелия приняла безразличный вид, а во взгляде Андреа вспыхнула досада. Сама она с недавних пор встречалась с одним из своих коллег, хотя Офелии было хорошо известно, что тот женат. Впрочем, такие мелочи никогда не беспокоили Андреа. В ее постели за эти годы перебывало много женатых мужчин, и сама она со смехом утверждала, что ее, дескать, это полностью устраивает, потому что замуж она не собирается. По ее словам, она бы спятила, если бы у нее вечно под ногами путался один и тот же мужчина. Однако Офелия давно уже начала подозревать, что она лукавит. В особенности теперь, когда у нее появился ребенок, для Андреа было бы куда лучше выйти замуж и утихомириться. Может быть, она и сама так думала, просто не верила, что на ее пути встретится такой человек, вот и старалась брать от жизни все, что та могла ей дать, даже когда это уже принадлежало кому-то другому.

– Неужели у тебя никогда не возникало желания вытащить его куда-нибудь?

Для нее это было дико. В конце концов, Офелия на редкость привлекательная женщина. Правда, ей уже стукнуло сорок два, но выглядела она моложе. И уж во всяком случае, сердито думала Андреа, ей рано ставить на себе крест. Глупо до конца своих дней носить траур и оплакивать мужа!

– Нет, – спокойно ответила Офелия. – У меня нет ни малейшего желания бегать на свидания. В душе я до сих пор замужем.

И что бы она ни чувствовала к Мэтту, это не важно. К тому же они оба были вполне удовлетворены тем, как складываются их отношения, и вовсе не мечтали о большем. Да и зачем, мысленно пожала плечами Офелия. Для чего рисковать испортить то, что есть? Она слишком ценила дружбу с Мэттом, чтобы ставить ее под угрозу. «Андреа меня не поймет», – решила она. Ее подруга в отличие от Офелии никогда не испытывала склонности к аскетизму.

– А тебе никогда не приходило в голову, что Тед, возможно, придерживался других взглядов? Думаешь, если бы ты умерла, он бы до конца своих дней тоже хранил тебе верность? Вот уж никогда не поверю! – фыркнула Андреа.

Лицо у Офелии стало несчастным – слова подруги воскресили в ее памяти болезненные воспоминания, о которых ей хотелось забыть навсегда. Андреа, конечно, знала об этом, но ее бесила та покорная жертвенность, с которой Офелия губит свою жизнь. Она слишком хорошо знала, что Тед не стоил ее слез. И не важно, что Офелия любила его до беспамятства. Глупо оставаться одной ради такого человека, считала она. А Офелия, судя по всему, вбила себе в голову, что станет носить траур до конца своих дней.

– Не имеет значения, что бы он сделал на моем месте, – беззвучно прошептала она. – Я – это я. А мне никто не нужен, кроме него. – Офелия сделала свой выбор и вовсе не считала, что приносит жертву. Хотя, если честно, она находила Мэтта очень привлекательным. И потом, он был очень добр – и к ней, и к Пип.

– Что ж, возможно, Мэтту просто не удалось тебя завести, – вздохнула Андреа. – А как насчет того Центра, где ты работаешь? Есть там интересные мужчины? Ну, директор, к примеру? – Андреа, судя по всему, была твердо намерена устроить ее судьбу! Офелия рассмеялась.

– Мне нравится их директор. Правда, должна тебя разочаровать – это женщина.

– Сдаюсь! Ты просто безнадежна! – Андреа махнула рукой.

– Вот и хорошо. А как насчет тебя? Что представляет собой твой новый приятель?

– Обычная история, – вздохнула Андреа. – Его супруга в декабре родит близнецов. А он твердит, что она просто чокнутая и брак их давным-давно дал трещину – видимо, поэтому она и забеременела! Глупо, конечно, но бывает и так. А парень… что ж, конечно, на роль мужчины моей жизни он не тянет, но мы с ним неплохо проводим время вместе. – «До тех пор, пока не родятся близняшки, или пока он снова не влюбится в свою жену, или что там еще может случиться», – подумала она про себя. Для нее это был не выход из положения. Правда, Андреа вечно твердила, что, дескать, и не ищет «выхода» – просто нуждается в некотором стимуле, чтобы доказать самой себе, что еще не вышла в тираж.

– Похоже, не лучший вариант для тебя, – сочувственно улыбнулась Офелия. Ей было искренне жаль Андреа —. почему-то ей вечно не везло с мужчинами.

– Пока сойдет. В любом случае, когда он станет папочкой, ему будет не до меня. А сейчас его супруга на сохранении, и бедняга едва не забыл, что такое секс!

Даже слушать Андреа было мучительно для Офелии – то, о чем она говорила ей, всегда неприятно. Доверие, любовь, уверенность в завтрашнем дне – вот что значил для нее брак, а отнюдь не только горячее мужское тело в ее постели.

Конечно, жизнь с Тедом порой бывала довольно трудной, но Офелия все равно считала свой брак счастливым. Любить его, быть его женой, поддерживать мужа в трудную минуту, когда они едва не голодали, и радоваться вместе с ним, когда он добился признания, – вот как она понимала свой долг. Ей нравилось думать, что они с мужем друзья, что они проживут вместе до самой смерти. Ей и в голову бы не пришло насмехаться над ним или презирать его. Даже узнай она о какой-то интрижке Теда, все равно простила бы его. Ей до сих пор страшно думать о том, что теперь она одна – навеки одна! Другие мужчины для нее просто не существовали. Она куда счастливее дома, с Пип, – для чего ей мужчины, половина из которых беззастенчиво обманывают жен? Или холостяки, отнюдь не мечтающие расстаться со своей привольной жизнью и думающие только о том, как бы побыстрее затащить женщину в постель? В глазах Офелии ничего гаже просто быть не могло. И ей совсем не хотелось подвергать риску свою дружбу с Мэттом. Для чего им что-то менять, ведь все и так хорошо? Куда лучше оставаться друзьями, решила она. И пусть Андреа не верит в это – сама Офелия считала, что должно быть именно так.

Мэтт привез Пип около половины одиннадцатого. Пип сияла, блузка ее помялась и вылезла из юбки, галстук Мэтта торчал у него из кармана. Они наперебой рассказывали Офелии, как сначала ели жареных цыплят, а потом отплясывали рэп, от которого были без ума все девочки в их классе. Оба считали, что замечательно провели вечер.

– Насчет рэпа не уверен, – смеясь, сказал Мэтт, после того как Пип помчалась спать, а улыбающаяся Офелия налила ему белого вина. – Впрочем, Пип, похоже, понравилось. Кстати, танцует она здорово.

– Я тоже когда-то любила танцевать, – со счастливой улыбкой кивнула Офелия, радуясь, что оба довольны. Вот и снова Мэтт устроил им праздник. Вспомнив, с какой сияющей улыбкой смотрела на него Пип, Офелия покачала головой. Похоже, девочка просто без ума от него. Впрочем, что тут плохого? Мэтт явно даже не подозревает об этом, решила она, и слава Богу. Офелия усмехнулась, представив, как смущалась бы Пип, если бы Мэтт узнал о ее чувствах.

– А теперь что же? Разлюбили? – с широкой усмешкой спросил Мэтт.

– Тед был хорошим танцором, а вот танцевать почему-то не любил, так что я даже и не помню, когда танцевала в последний раз. – А теперь уж скорее всего и не придется, с горечью подумала она, учитывая, какая жизнь ждет ее впереди. Ну и ладно, она ведь сама ее выбрала. Пусть за нее танцует Пип, вздохнула Офелия, да и потом уединенная жизнь, которую она решила вести, не располагает к веселью. Ей никогда больше не придется танцевать или заниматься любовью с мужчиной. Все осталось в прошлом. Офелия запрещала себе даже думать о таких вещах.

– Может быть, сходим куда-нибудь потанцевать? Просто чтобы вы не разучились двигаться вообще, – весело предложил Мэтт.

Офелия улыбнулась. Конечно, он шутит, подумала она. Он ведь провел весь вечер с Пип, и сейчас у него отличное настроение.

– Это при моей-то работе? Кстати, насчет музыкальных вкусов Пип я с вами согласна. Если бы вы знали, что она слушает! Жуткая гадость! Да еще по дороге в школу включает радио на полную мощность, так что я вот-вот оглохну.

– Прекрасно вас понимаю – сам сегодня боялся, что у меня лопнут барабанные перепонки. Так сказать, производственная травма на танцах. Ну ладно, я художник – и глухим проживу, а если бы я был композитором? Или дирижером?

Они еще немного поболтали. Мэтт больше не пытался убедить ее бросить работу по ночам, а Офелия радовалась, что он перестал это делать. У нее словно камень с души свалился. Работа ей нравилась, к тому же все последние несколько недель было на редкость тихо. Ее уже не мучили страхи, рядом со своими партнерами она чувствовала себя как за каменной стеной. Она очень подружилась с Бобом. Время от времени Офелия давала ему деликатные советы насчет его детей, хотя, похоже, он неплохо управлялся и сам, и часто рассказывала ему о Пип. Боб недавно начал встречаться с лучшей подругой своей покойной жены. По словам Боба, она очень славная, дети ее просто обожали, и Офелия была довольна, что жизнь Боба потихоньку налаживается.

Мэтт ушел только незадолго до полуночи. Был чудесный вечер – тихий и теплый. Небо усеяли звезды, и Офелия невольно позавидовала Мэтту, ведь очень скоро он вернется к себе, услышит мерный рокот прибоя, в то время как она останется в городе. Офелия скучала, ей хотелось снова увидеть океан. Мэтт как раз собирался отъехать, когда Офелия, помахав ему рукой, подбежала к машине. Она вдруг вспомнила, что хотела сказать.

– Чуть не забыла. Послушайте, Мэтт, что вы делаете в День благодарения? – До него оставалось всего три недели, и вот уже несколько дней Офелия напоминала себе спросить Мэтта о его планах.

– Как всегда – забуду о нем. Все праздники, индейки, рождественские елки с подарками – всё не для меня.

Было нетрудно догадаться почему. С тех пор как из его жизни ушли дети, праздники не приносили с собой ничего, кроме боли. Но может быть, теперь, рядом с ней и с Пип, все будет по-другому?

– Почему бы вам не изменить своим привычкам? Мы с Пип и Андреа собираемся отпраздновать День благодарения у нас. Хотите – присоединяйтесь.

– Вы очень добры, но боюсь, что только испорчу вам праздник. Я уже отвык от него. Почему бы вам с Пип не приехать ко мне на следующий день? Проведем весь день на пляже, как в прошлый раз. Я был бы страшно рад, если бы вы приехали.

– Думаю, Пип будет в восторге. Да и я тоже не против. – Офелия не стала уговаривать Мэтта. Она догадывалась, что для него это будет пыткой. Уж кто-кто, а она могла его понять, ведь и она тоже вот уже год как ненавидит праздники. – Я просто спросила.

Офелия немного расстроилась, но мужественно старалась скрыть свое настроение. Мэтт ведь и так уже много сделал для них с Пип, она не хотела огорчать его. В конце концов, он ведь им ничем не обязан…

– Спасибо, – растроганно прошептал он.

– Вам спасибо, что отвезли Пип на обед, – улыбнулась Офелия.

– Мне самому понравилось, честное слово. Теперь я буду слушать рэп каждый день, и посмотрите, как я буду отплясывать через год! Все ее подружки просто позеленеют от зависти!

Офелия невольно порадовалась за Мэтта. Может, ему действительно начать танцевать, думала она, глядя ему вслед. Все-таки забавно, какие разные способы используют порой люди, чтобы выжить, хмыкнула она про себя. Теряют родных и заводят друзей, стараются переключиться на что-то другое… даже учатся танцевать. Вот и они с Мэттом так же – пытаются заменить друг другу семью, которой оба лишились, цепляются друг за друга, словно утопающие в страхе, что их смоет за борт. Конечно, такая жизнь не совсем то, о чем она мечтала, но тут уж ничего не поделаешь. Да и вдвоем как-то легче. Само собой, это не настоящая семья, и все-таки это все, что у них есть, и единственное, что удерживает их на плаву. Да и выбора у них нет. А еще совсем недавно у них с Пип не было и Мэтта. Офелия вдруг почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются слезы – словно чьи-то добрые руки протянулись к ней из мрака, подхватили ее как раз в тот момент, когда она уже готова была погрузиться в пучину отчаяния, удержали на самом краю и теперь не давали вернуться назад. И за это она была бесконечно благодарна.

В доме стояла тишина. Закрыв за Мэттом дверь, Офелия поднялась к себе.

Глава 20

День благодарения прошел еще более тоскливо, чем она ожидала. Было что-то странное и неестественное в том, чтобы отмечать праздники без Теда и Чеда. И какой смысл пытаться делать вид, что все нормально, когда душа плачет кровавыми слезами?! Офелия, окинув взглядом немногих, сидевших за столом, дрогнувшим голосом поблагодарила всех за то, что пришли, прочитала молитву за упокой души покойных мужа и сына, а потом, уронив голову на стол, вдруг разразилась слезами. Обняв мать, Пип плакала вместе с ней. Следом за ними расплакалась и Андреа. И даже малыш Уильям, увидев мать в слезах, принялся жалобно подвывать. Мусс, не понимая, что происходит, беспокойно заскулил. Сцена вышла настолько трагикомическая, что даже Офелия не выдержала и рассмеялась. Так прошел весь день. Глаза у всех были на мокром месте – то они плакали, то смеялись истерическим смехом по всякому поводу.

Индейка, приготовленная Офелией, получилась вполне прилично, а вот гарнир вышел суховатым.

Впрочем, есть особенно никто не хотел, да и вид у индейки казался не слишком аппетитным. Праздничный обед решили устроить на кухне – малыш Уильям, которому исполнилось почти семь месяцев, вечно баловался, размахивал пухлыми ручонками и обычно ухитрялся перемазаться с головы до ног. Офелия даже обрадовалась, что они не в гостиной, – она вдруг живо представила себе, как Тед с торжественным видом разрезает индейку, как он делал это каждый год. Она зажмурилась, и перед глазами ее встал Чед, с мученическим видом дергающий новый галстук. Офелия помотала головой – боль потери еще слишком свежа в ее памяти.

Андреа засобиралась домой, едва стало смеркаться. Пип, проводив ее, поднялась к себе, сказав, что хочет порисовать. Она просидела в спальне долго. Только услышав, как скрипнула дверь в спальню Чеда, Пип выскочила из комнаты как раз в тот момент, когда Офелия пыталась бесшумно прикрыть ее за собой. Пип посмотрела на мать умоляющими глазами.

– Не ходи туда больше, мамочка, ну прошу тебя! Ты только напрасно мучаешь себя! – Пип прекрасно знала, что там происходит. Она не раз уже видела, как мать сворачивается клубочком на постели Чеда и часами лежит так, обливаясь слезами и вдыхая оставшийся на подушке запах его волос. Пип не подглядывала за ней – рыдания матери хорошо было слышно сквозь стену, и сердце у нее разрывалось от жалости. Она бы все отдала за то, чтобы занять в сердце матери место Чеда, но знала, что такого не будет никогда. А Офелия не знала, как ей объяснить, что невозможно заменить одного человека другим, что она любит дочь не меньше, чем погибшего сына, просто гибель его оставила в ее душе пустоту, которую никто не в силах заполнить.

– Я только на минуточку, – хрипло взмолилась она, и глаза Пип снова наполнились слезами.

Не сказав ни слова, Офелия повернулась и молча постояла около двери спальни. Слезы в глазах дочери заставили ее почувствовать себя виноватой. Поколебавшись, она прикрыла дверь в спальню сына и пошла к себе, открыла дверцу шкафа и принялась перебирать лежавшие там вещи Теда. Тоска нахлынула на нее с такой силой, что Офелии казалось – еще немного, и она просто не выдержит. Их не вернуть, но если бы она могла коснуться чего-то, что принадлежало одному из них, почувствовать такой родной, знакомый запах одеколона Теда… прижать к груди рубашку Чеда. Она испытала мучительное чувство, понять которое может лишь тот, кому знакома жгучая боль потери. Все, что у нее осталось, – это вещи… одежда, которую они носили, да еще обручальное кольцо мужа, тоненький золотой ободок, который весь год Офелия носила на груди. Никто, кроме нее, не знал о нем. И только она сама порой незаметно касалась его рукой, просто чтобы еще раз убедиться, что когда-то у нее был муж, который ее любил. Теперь ей все реже верилось в это. Но иногда ее вдруг мутной волной захлестывал страх, когда Офелия внезапно с какой-то ошеломляющей ясностью сознавала, что его больше нет и она навеки осталась одна. Вот и сейчас, почувствовав приближение дурноты, она зарылась лицом в один из пиджаков Теда, а потом, словно желая вновь почувствовать объятия мужа, сняла его с вешалки и накинула себе на плечи.

Рукава беспомощно упали, и Офелия, словно потерявшийся ребенок, зябко обхватила себя руками. В кармане что-то захрустело, и она бессознательно сунула внутрь руку, чтобы посмотреть, что там. Это оказалось смятое письмо, и на мгновение в груди у нее вспыхнула безумная надежда, что письмо от мужа. Но оно было не от Теда. Просто в кармане завалялся лист бумаги, напечатанный на компьютере, а вместо подписи внизу стояла одна буква. Офелия почувствовала смутный укол совести – ведь письмо было адресовано не ей… но все-таки осталась какая-то часть его, листок еще, казалось, хранил тепло его рук. Офелия поспешно пробежала его глазами, и на какое-то мгновение ей даже показалось, что оно похоже на ее собственное письмо… Однако она твердо знала, что это не так. Сердце ее вдруг заколотилось часто-часто. Закусив губу, она принялась читать.

«Дорогой Тед, – начиналось письмо. Сердце у Офелии едва не остановилось, но она стала читать дальше. – Я знаю, то, что произошло между нами, было полной неожиданностью для нас обоих. Но случается, что порой такие вот повороты судьбы становятся величайшим благодеянием. Поверь, дорогой, я этого не хотела. Но тут уж ничего не поделаешь. Я уже не так молода, как прежде, и, боюсь, другого шанса у меня может уже и не быть. А этот ребенок… он значит для меня больше, чем что-либо в этом мире, еще и потому, что он твой!

Я знаю, ты этого не хотел. Поверь, я тоже ни о чем таком не думала. Все началось как веселая шутка, ведь у нас с тобой всегда было столько общего, дорогой. Мне известно, какими тяжелыми были для тебя эти последние годы, – поверь, никто не знает этого лучше меня. И виновата в этом только она – это ее вина, что вы с Чедом ссорились. Кто знает, решился бы бедный мальчик на самоубийство, если бы не она! Если, конечно, он вообще это сделал… если она тебя не обманула! Как это должно быть, было тяжело для тебя! Как и ты, я не слишком верю в то, что у него проблемы с психикой. Скажу тебе откровенно, этот диагноз всегда вызывал у меня сомнения. А эти его попытки самоубийства сильно смахивают на желание привлечь к себе внимание – твое внимание, дорогой. Не кажется ли тебе, что это своего рода мольба избавить его от нее? Что-то подсказывает мне, что она с самого начала сделала все, чтобы представить тебе это совсем в другом свете. Но тогда… если все будет так, как я надеюсь, возможно, самым лучшим выходом для нее будет уехать с Пип, оставив нам с тобой Чеда. Надеюсь, ему с нами будет намного лучше, чем сейчас, когда она бестолково суетится вокруг него, словно глупая наседка, только пугая несчастного мальчишку. Что в этом хорошего, скажи на милость?! А ведь он твой сын, он куда больше похож на нас с тобой, чем на нее. Она совершенно его не понимает – ты это знаешь не хуже меня. Это просто бросается в глаза. Может быть, это просто потому, что даже сейчас он куда умнее ее… возможно, умнее даже нас обоих. В любом случае, если это то, чего ты хочешь, я была бы рада попытаться создать ему семью. Пусть живет с нами, если ты скажешь.

Что же до нас с тобой, я твердо верю, что это только начало. Ваша совместная жизнь с ней подходит к концу. Впрочем, к этому все и шло. Она просто этого не понимает… или не хочет понимать. Сама она полностью зависит от тебя и от детей. У нее нет собственной жизни… да она ее и не хочет. Она как вампир: ты, дети – вы нужны ей только для того, чтобы ее жизнь имела хоть какой-то смысл. Но это же глупо! Рано или поздно ей придется отпустить тебя, обрести какую-то цель в жизни. Может быть, это случится не скоро, но необходимо открыть ей глаза, дать понять, насколько пустое и бессмысленное существование она привыкла вести и как мало она может дать такому человеку, как ты! Она словно жернов у тебя на шее. Как пиявка, она присосалась к тебе и сосет из тебя жизнь. И так уже многие годы…

А этот ребенок, кто бы ни родился, мальчик или девочка, незримой нитью свяжет нас, любимый, он станет мостиком в наше будущее. Знаю, ты еще ничего не решил, но, думаю, догадываюсь, чего ты хочешь. Да и ты тоже это уже понял. И все, что от тебя требуется, – это заявить свои права, точно так же как ты заявил их на меня. Вспомни, как это было. Ведь и ребенок наш никогда бы не появился на свет, если бы ты не мечтал об этом так же страстно, как я сама.

У нас с тобой впереди еще целых шесть месяцев, чтобы все решить, обо всем договориться, – шесть месяцев, прежде чем на свет появится наш малыш. Шесть месяцев на то, чтобы сказать прошлому «прощай» и начать новую жизнь. Знаешь, я только об этом и думаю, только об этом и мечтаю. И ничего другого мне не нужно, любимый. Ты для меня – все. Я восхищаюсь тобой, верю в тебя, и любовь моя не знает границ.

Будущее принадлежит нам, любимый. Скоро на свет появится наш малыш. А вместе с ним начнется и наша с тобой жизнь – с ним или с ней. Хотя я по-прежнему уверена, что у нас родится сын, точная копия тебя, дорогой. Это сам Господь в милости своей дал нам шанс начать все снова, заново прожить жизнь, о которой мы оба мечтали. И разве мы не имеем права на счастье, ведь мы любим, уважаем и понимаем друг друга. А рождение нашего ребенка теперь свяжет нас новой, незримой цепью.

Я люблю тебя – люблю всей душой, всем сердцем. И даю тебе слово, что если ты придешь ко мне – вернее, когда ты придешь ко мне, потому что я твердо верю, что так и будет, – ты обретешь счастье, о котором всегда мечтал. Да, будущее принадлежит нам, любимый. Так же, как я – тебе. Твоя А».

В письме стояла и дата – за неделю до трагической гибели Теда…

Острая боль вдруг словно ножом полоснула по сердцу, и Офелия рухнула на колени. Сидя на полу, она еще раз пробежала глазами письмо. Она не верила своим глазам. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Кто же мог быть автором письма, гадала она… и не могла догадаться. Это было невероятно. Такого просто не могло случиться! Наглая ложь, подумала она. Гадкая, грязная шутка, которую кто-то решил сыграть с ней. Пиджак Теда сполз с ее плеч и с мягким шорохом упал на пол, но Офелия даже не заметила этого. Держа в дрожащих руках смятый листок, она снова и снова пробегала его глазами.

Наконец, прислонившись спиной к стене, чтобы не упасть, Офелия остановившимся взглядом уставилась перед собой, даже не заметив, что сжимает в руке смятое письмо. Она вдруг все поняла, обо всем догадалась. Всему поверила… и теперь ей хотелось только одного – умереть. Ребенок, о котором говорилось в письме, тот самый, который, если верить датам, должен был появиться на свет через полгода после смерти Теда, – теперь она знала, кто он. Уильям Теодор. Офелия похолодела – выходит, она не осмелилась назвать его Тед и выбрала то, что ближе к его имени. И это вовсе не дань уважения трагически погибшему другу, как она говорила. Ребенка назвали в честь умершего отца – второе имя Теда было как раз Уильям. Все, что ей было нужно, – просто поменять местами имена. Итак, малыш Уилли – сын Теда! Андреа не обращалась в банк спермы, чтобы стать матерью. А письмо написала она, в этом у Офелии не осталось никаких сомнений. Буква А в конце только подтвердила ее догадку. Господи, как она могла?! Выходит, ради того, чтобы заполучить ее мужа, она не постеснялась даже воспользоваться болезнью ее несчастного мальчика!

Играя на нежелании Теда смириться с несчастьем, Андреа бесстыдно поливала ее грязью. И эту женщину она вот уже восемнадцать лет считает своей лучшей подругой! Выходит, Андреа предала ее! И он, Тед, тоже! Понять такое просто невозможно… в это нельзя было поверить… с этим нельзя было смириться. Значит, Тед больше не любил ее?! Он любил Андреа, любил так сильно, что даже сделал ей ребенка. На подгибающихся ногах Офелия доползла до своей спальни, снова бросила взгляд на письмо, и вдруг ее стало неудержимо рвать. Когда ее отыскала Пип, она стояла, вцепившись в край раковины. В лице ее не было ни кровинки, все тело сотрясала неудержимая дрожь.

– Мам, что с тобой? – В глазах девочки мелькнул страх. – Что случилось? – Пип перепугалась до смерти: мать выглядела совершенно больной – во всяком случае, Пип никогда до сих пор еще не видела у нее такого мертвенно-бледного лица.

– Ничего, – прохрипела Офелия, прополоскав рот. Слава Богу, рвало ее недолго, в основном желчью, да и неудивительно, ведь она почти ничего не ела – так, крохотный кусочек индейки, и все. Но ощущение было такое, словно вместе с содержимым желудка она извергла все, что составляло добрую половину ее самой, – сердце, душу и даже память о своем замужестве.

– Может быть, хочешь прилечь? – участливо предложила Пип.

Для них обеих день оказался тяжелый, особенно для матери – Пип достаточно было только взглянуть на Офелию, чтобы убедиться в этом. Она выглядела так, словно вот-вот умрет.

– Потерпи минутку. Сейчас пройдет, и все будет хорошо. Еще одна ложь, устало подумала Офелия про себя. Как теперь может быть хорошо, когда ей все известно? А что, если бы Тед не погиб? Если бы он ушел от нее? Да еще забрал бы с собой и Чеда? Это убило бы ее. И Чеда тоже, сколько бы они ни пытались отрицать очевидное. Но теперь Тед мертв. Они оба мертвы, и уже ничего не изменишь. И она вместе с ними… Тед убил ее Так же верно, как если бы выстрелил ей в сердце. Письмо словно проложило невидимую границу между прошлым и будущим, разом превратив в фарс все, чем прежде дорожила Офелия, – брак, любовь, дружбу с Андреа. Офелия была раздавлена. Она просто не в состоянии понять, как они могли так поступить с ней! А Андреа? Какой же холодной, циничной стервой нужно быть, чтобы предать лучшую подругу?!

– Мамочка, ну ляг, полежи, прошу тебя… – Пип чуть не плакала. Офелия вздрогнула – дочь не называла ее «мамочкой» уже много лет. Но она так испугалась, увидев зеленовато-бледное лицо матери, что это слово само сорвалось у нее с языка.

– Мне нужно выйти… на минутку.

Офелия обернулась и бросила взгляд на дочь. И Пип перепугалась окончательно. Еще минуту назад она боялась, что мать снова превратится в робота. Но то, что она увидела, оказалось куда страшнее. Перед ней предстало лицо вампира, каким его принято изображать в фильмах ужасов, – белое-белое и застывшее, словно ледяная маска. Покрасневшие от слез, обведенные темными кругами глаза горели лихорадочным блеском. Пип отшатнулась – это не ее мать! Нет, только не она! Больше всего ей хотелось бы, чтобы это жуткое существо исчезло навсегда и никогда больше не возвращалось.

– Побудь немного здесь, хорошо?

– Куда ты? Может, мне лучше пойти с тобой? – Теперь Пип уже тоже дрожала всем телом.

– Нет! – отрезала Офелия. – Я скоро вернусь. Только запри за мной дверь. И не отпускай от себя Мусса, хорошо?

Она говорила почти так же, как прежняя Офелия, только лицо у нее оставалось чужим и страшным. Впрочем, она уже и не была ею – эта новая Офелия вдруг почувствовала в себе холодную решимость, которой она никогда прежде не обладала. В эту минуту она понимала тех несчастных, совершивших убийство в порыве страсти. Нет, она не собиралась убивать Андреа. Она просто хотела посмотреть ей в глаза, увидеть ее еще раз – женщину, разрушившую ее семью, надругавшуюся над ее любовью, испоганившую ее воспоминания о муже. Теперь Офелия не могла позволить себе даже такую роскошь, как возненавидеть его. И вдруг все разом перевернулось в ее душе – вся боль и ужас, в которых она жила последний год, снова вернулись к ней, но только теперь это была вина Андреа! Офелия скорчилась от нестерпимой муки. Больше всего она страдала От того, что не может отплатить им той же монетой. Жаль, что нельзя вернуться в прошлое, заставить этих двоих пройти через тот же ад, в котором пришлось жить ей!

Пип с испуганным лицом застыла на лестнице, беспомощно глядя матери вслед. Что делать? Звать кого-то на помощь? Но кого? Она не знала. Поэтому она уселась на лестнице и молча прижала к себе Мусса. Чувствуя, что с его маленькой хозяйкой что-то неладно, пес завилял хвостом и принялся облизывать залитые слезами щеки Пип. Так они и сидели вдвоем, дожидаясь возвращения Офелии.

А та даже не заметила, как вихрем пролетела те десять кварталов, что отделяли ее небольшой особняк от дома, где жила Андреа. Офелия не обращала внимания на светофоры, проскакивая перекрестки на красный свет, и, с визгом затормозив возле дома, выскочила из машины, бросив ее на дороге. Ей и в голову не пришло позвонить Андреа по телефону. Единым духом взлетев по ступенькам, Офелия с силой дернула за шнур звонка. В спешке она забыла про пальто; поверх тонкой водолазки на ней не было ничего, но Офелия не чувствовала холода. Через пару минут Андреа распахнула дверь. Она держала на руках одетого в пижаму Уильяма. Увидев стоявшую в дверях Офелию, оба радостно заулыбались.

– Привет… – по привычке радостно бросила Андреа. И осеклась, заметив, что Офелия вся дрожит. В кармане у нее лежало то самое письмо. – Послушай, у вас все в порядке? Что случилось?! Что-то с Пип? Где она?

– Да, случилось… но не с Пип. – Стоя в дверях, Офелия вытащила из кармана злополучное письмо. Руки у нее тряслись, как у старухи. – Я наткнулась на твое письмо.

Лицо Офелии побледнело еще больше. С лица Андреа тоже сбежали все краски, и обе женщины вдруг стали удивительно похожи. Андреа даже не пыталась ничего отрицать. Осенний холодный ветер злобно дергал обеих за волосы, но они ничего не замечали. Застыв на крыльце, с лицами, бледными как мел, они молча смотрели в глаза друг другу.

– Зайдешь? – запинаясь, пробормотала Андреа. Но Офелия не шелохнулась, словно не слышала.

– Как ты могла?! Целый год обманывала меня и еще притворялась моей лучшей подругой! Как ты посмела родить от него ребенка и нагло лгать всем и каждому, что обратилась в банк спермы? Да как у тебя только язык повернулся говорить такое о Чеде?! И все только для того, чтобы вертеть его отцом! Ты ведь знала, как он мучается из-за сына, и постаралась найти самое больное место, да? Ты ведь даже не любила Теда, тебе просто нравилось играть с ним. Ты никого не любишь, Андреа. Ни меня, ни Пип. И его ты тоже не любила. Зато ты с радостью отобрала бы у меня сына – просто для того, чтобы показать Теду, какая ты замечательная! А пока ты играла в свои игры, бедный мальчик убил бы себя! Об этом ты подумала?! Но ведь тебе наплевать, правда? Какая же ты дрянь! Хладнокровная, расчетливая стерва! Я тебя ненавижу, слышишь? Ты уничтожила единственное, что у меня осталось… веру, что Тед любил меня… это оказалось ложью… Но ты его не любила. А я… я любила его – любила всегда. И не важно, что он часто обижал меня, что пропадал на работе, забывая о том, что у него есть семья, – все равно я его любила! А вот ты… Господи помилуй, Андреа, как ты могла?!

Офелии показалось, что она сейчас умрет прямо тут, на пороге этого дома, но ей уже было все равно. Эти двое и так уже почти убили ее. Прошел всего год со дня его гибели, но они своего добились. Ее жизнь кончена. Это их рук дело – ее мужа и ее лучшей подруги. Даже сейчас Офелия отказывалась понимать, как такое могло случиться.

– Но теперь предупреждаю, Андреа: держись подальше от нас. От меня и от Пип! Не смей больше попадаться нам на глаза! И не звони, слышишь? Для меня ты умерла! Тебя больше нет, понимаешь? Ни тебя, ни… ни его… слышишь, Андреа?! – Голос ее оборвался, и Офелия зарыдала.

Андреа молчала. За все это время она не произнесла ни слова, не пыталась ничего возразить, только крепко прижимала к себе ребенка, и было видно, что она тоже вся дрожит. В душе Андреа сознавала, что Офелия права – она заслужила такое отношение! Весь год ей не давала покоя мысль о том, куда Тед дел ее злополучное письмо. Но шло время, о письме не было ни слуху ни духу, и Андреа понемногу успокоилась, решив, что Тед успел уничтожить его. Оказалось, нет. И теперь уж ничего не поделаешь. Оставалось только сказать этой женщине, которая всегда была ей верным другом, прежде чем она уйдет из их жизни навсегда, последние слова. Она обязана их сказать.

– Послушай меня… Я должна сказать тебе кое-что… Прости меня. Я всегда буду казнить себя. Но Теда не вернешь. А малыш… по крайней мере у меня остался Уильям… И он ни в чем не виноват…

– Мне нет никакого дела ни до тебя, ни до твоего ребенка.

Беда заключалась в том, что на самом деле все совсем не так, как говорила Офелия. Она с ужасом понимала, что по-прежнему любит их… может быть, именно поэтому ей и было так больно. Знать, что это ребенок Теда… Господи, как он похож на него… куда больше, чем бедный Чед!

– Выслушай меня, Офелия. И постарайся понять, что я скажу. Тед так ничего и не решил. Он сказал, что просто не представляет себе, как сможет оставить тебя, ведь ты столько сделала для него, особенно в первые годы вашего брака. Тед считал, что обязан тебе всем. Тед был эгоистом… делал только то, что хотел… и вот он захотел меня. Сейчас я думаю, что для него это была просто игра. В отличие от меня – я-то всегда хотела его. Мы с ним очень похожи, понимаешь? Короче, когда вы с детьми как-то уехали во Францию, я решила – теперь или никогда. Это был мой единственный шанс. И я его не упустила. Да что там – если честно, я вцепилась в него обеими руками. А вот Тед… да, конечно, он воспользовался удобным случаем, но не думаю, что он меня любил. Скорее всего нет. Может быть, он никогда бы не оставил тебя. В общем, не знаю. Тед так ничего и не решил. Он все колебался… поэтому я и написала это проклятое письмо. Хотела уговорить его, убедить… впрочем, ты и сама все уже поняла. Кто его знает… он вполне мог передумать и остаться с тобой. Если честно, не знаю, способен ли он был вообще любить кого-то, кроме себя. Ты же помнишь, каким самовлюбленным эгоистом он был. Теперь я уже ни в чем не уверена. Любил ли он меня? Но если Тед и любил кого-то в своей жизни, так это тебя. Во всяком случае, так он говорил. И мне кажется, он сам в это верил. Лично я, если хочешь знать, всегда считала, что он вел себя с тобой как полное дерьмо – уж ты-то всегда заслуживала большего! Но тебя он любил – насколько он вообще был способен кого-то любить.

– Видеть тебя не хочу! Больше не смей мне звонить, слышишь? – выплюнула Офелия.

Потом круто повернулась и на подгибающихся ногах заковыляла по дорожке к своей машине. Двигатель, который Офелия забыла выключить, тихо урчал. Офелия даже не оглянулась на стоявшую в дверях Андреа. Единственным ее желанием сейчас было никогда в жизни больше не видеть эту женщину. Впрочем, Андреа и сама уже все поняла. Она знала, что Офелия ее не простит. Глядя вслед отъезжавшей машине, она тихо плакала. Что ж, по крайней мере ей хватило мужества сказать Офелии правду – так, как она ее представляла. Тед и в самом деле до последнего дня не знал, как ему поступить.

Возможно, он и вправду не любил ни одну из них, но Офелии незачем это знать. Пусть думает, что он колебался, не в силах расстаться с ней, что испытывал к ней теплые чувства и считал, что многим ей обязан. Впрочем, может быть, он и вправду предпочел бы остаться с ней. И тогда она, а не Андреа осталась бы победительницей в их женском поединке. Что ж, в конечном итоге они обе проиграли. Тед, Чед, Офелия, Андреа, даже малыш Уильям. Все они проигравшие. Тед погиб, так ничего и не решив, а письмо, вместо того чтобы отправиться в корзину, попало в руки его вдове. Может быть, он именно этого и хотел? Возможно, решил даже, что это было бы наилучшим выходом из сложившейся ситуации? Теперь уже никто ничего не узнает. И все, что Андреа могла сейчас сделать для Офелии, – это признаться, что муж ее так ничего и не решил… и что возможно… только возможно… он все-таки любил ее – насколько такой человек вообще мог кого-то любить.

Глава 21

Офелия не помнила, как доехала домой. Припарковав машину, она поднялась по лестнице и вошла. Пип так и сидела на том же месте, крепко прижимая к себе собаку.

– Что случилось? Где ты была? – Пип не поверила своим глазам – мать выглядела еще хуже, чем когда уходила из дома, если, конечно, такое можно себе представить.

Шатающейся походкой она добралась до своей спальни, потом ринулась в ванную, и ее снова вырвало. Кое-как умывшись, Офелия без сил рухнула на кровать.

– Ничего, – пробормотала она, бессмысленным взглядом уставившись куда-то в угол.

Ей казалось, что сердце у нее остановилось. Нет, оно не остановилось – его просто вырвали у нее из груди. Это сделали они – он и Андреа. Через год они все-таки прикончили ее. С трудом подняв голову, Офелия уставилась на дочь, но не видела ее. Казалось, она вдруг ослепла. Пип похолодела – место ее матери снова занял робот! Он вернулся, но только теперь внутри его будто все перегорело…

– Я хочу спать, – все, что услышала Пип.

Неуверенной рукой Офелия выключила свет и откинулась на подушки, пустым взглядом уставившись в темноту. Пип с трудом подавила рвавшийся из горла крик. Она не осмелилась плакать – ей было страшно, что так будет еще хуже. Повернувшись, она на цыпочках выскользнула из комнаты и, ринувшись в кабинет отца, трясущимися руками схватилась за телефон. Когда наконец на том конце сняли трубку, она уже рыдала. Захлебываясь слезами, Пип попыталась все объяснить, но горло у нее сжало судорогой, и Мэтт сначала ничего не понял. Только голос у него был упавший.

– Что-то случилось… с мамой что-то не так.

Мэтт наконец сообразил, о чем речь. И испугался еще больше. Он никогда не слышал, чтобы Пип так отчаянно рыдала. Девочка была страшно напутана – даже по телефону заметно, как сильно дрожит ее голос.

– Она ранена? – крикнул он первое, что пришло ему в голову. – Что случилось, Пип? Ты звонила по телефону 911?

– Н-не знаю. Мне кажется, она сошла с ума. Она ничего не говорит.

Собравшись с духом, Пип рассказала о том, что произошло. Единственное, что смог придумать Мэтт, – попросить Пип передать трубку Офелии. Но когда Пип помчалась за матерью, оказалось, что дверь в ее спальню заперта. На стук никто не открывал. Когда Пип снова взяла трубку, она совсем пала духом. Она рыдала так, что у Мэтта мурашки побежали по спине. Сначала он даже подумал позвонить в полицию и попросить их взломать дверь, но потом испугался. Поколебавшись немного, он попросил, чтобы Пип снова постучалась к матери, сказав, что подождет.

Пип стучала долго. Спустя какое-то время ей послышался слабый звук, словно что-то упало. Потом дверь спальни медленно приоткрылась. На пороге стояла Офелия. Лицо у нее было такое, словно она долго плакала и сейчас еще с трудом сдерживает слезы. Но теперь по крайней мере вид у нее казался не таким безумным, как полчаса назад.

Пип в полном отчаянии разглядывала ее. Потом осторожно тронула за руку, словно желая убедиться, что перед ней действительно ее мать.

– Мэтт звонит, – дрожащим голосом пролепетала она. – Он хочет с тобой поговорить.

– Скажи ему, что я очень устала, – прошептала Офелия, глядя на дочь с таким видом, словно видела ее впервые. – Прости… прости меня… – До нее словно только что дошло, что она делает со своим теперь уже единственным ребенком, но в этом тоже виноваты они! Это они довели ее до такого состояния! – Извинись и объясни, что я не могу сейчас подойти к телефону. Я позвоню ему завтра утром.

– Мэтт сказал, что, если ты откажешься, он немедленно приедет.

Офелия уже открыла рот, чтобы сказать, что ей вообще не следовало ему звонить, но внезапно осеклась и только тяжело вздохнула – ведь Пип просто некому больше позвонить…

Так ничего и не сказав, Офелия вернулась и сняла трубку параллельного телефона. В комнате по-прежнему стояла темень, но Пип разглядела валявшуюся на полу лампу – видимо, Офелия случайно задела ее, когда вставала с постели. Наверное, это и был тот звук, который она слышала из-за двери.

– Алло… – Ее голос напоминал голос умирающей, и Мэтт понял, что дело плохо. И испугался больше, чем Пип.

– Офелия, что произошло? Пип перепуталась до смерти. Может быть, мне приехать?

Офелия нисколько не сомневалась, что он так и сделает. Все, что ей нужно было, – это сказать «да», но сейчас она не хотела никого видеть. Ни Мэтта. Ни даже Пип. Только не сейчас! Как хорошо было бы вообще никого не видеть, промелькнуло у нее в голове. Такой безумно одинокой она еще не чувствовала себя никогда, даже в тот день, когда узнала о гибели мужа.

– Со мной все в порядке, – неуверенно прошептала она. – Не нужно приезжать.

– Скажите же наконец, что произошло? – резко спросил Мэтт.

– Не могу, – прошелестела она. – Только не сейчас.

– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что случилось, – настаивал Мэтт. Офелия покачала головой. Мэтт готов был поклясться, что услышал в трубке сдавленное рыдание, и весь покрылся холодным потом. – Я сейчас приеду.

– Прошу вас, не надо. Я хочу побыть одна, – уже почти нормальным голосом прошептала Офелия.

Да что с ней?! Похоже, она в истерике или страшно чего-то боится. Он был в полной растерянности. Нужно что-то делать, но что? Он не знал.

– Послушайте, Офелия! Подумайте о Пип!

– Я знаю… знаю… простите… мне очень жаль. – Теперь она уже плакала не переставая.

– Офелия, мне бы не хотелось показаться навязчивым, но… может быть, мне лучше приехать? Дьявольщина, если бы только я знал, что происходит?!

– Простите… я сейчас не могу об этом говорить.

– Вы сможете взять себя в руки?

В трубке раздался какой-то странный звук, словно у Офелии лязгнули зубы.

Даже на таком расстоянии Мэтт почувствовал, что дело совсем плохо. Но самое ужасное, что он понятия не имел, что же случилось. Может, праздники виноваты? Возможно, психика Офелии, и без того надломленная, просто не смогла вынести осознания двойной потери? Но он не догадывался о главном – теперь Офелия знала, что потеряла не только мужа и сына, но и все свои иллюзии. Вынести такое оказалось свыше ее сил.

– Не знаю, – прошептала она в ответ.

– Может, позвонить кому-нибудь… попросить помочь? – Мэтт все еще гадал, не позвонить ли по телефону 911.

Можно было бы позвонить Андреа, ведь она как-никак ее самая близкая подруга, но тут какое-то шестое чувство, которому он раньше не доверял, подсказало ему, что лучше никому не звонить.

– Нет, нет, не надо. Со мной все будет в порядке… просто нужно какое-то время.

– Неужели у вас нет ничего… каких-нибудь таблеток, наконец, чтобы успокоиться?

Честно говоря, ему самому не нравилась эта идея. Представив себе наглотавшуюся таблеток Офелию, одну в доме, когда рядом никого, кроме Пип, Мэтт тяжело вздохнул.

Его слова подействовали на Офелию как удар кнутом.

– Мне не нужно никаких таблеток! Я и так уже мертва! Они убили меня! – Теперь она снова рыдала в голос.

– Кто?! Кто убил вас?

– Не хочу… К чему теперь об этом говорить? Теда все равно уже нет.

– Знаю… – Все оказалось гораздо хуже, чем он мог себе представить. На мгновение в голове у Мэтта мелькнула дикая мысль, что она напилась.

– Нет, вы не поняли – он ушел. Навсегда! Рассеялся как дым! И наш брак тоже. Теперь я уже гадаю, а был ли он вообще? – То, что рассказала ей Андреа, уже ничего не значило.

– Понимаю, – тихо проговорил Мэтт больше для того, чтобы успокоить Офелию.

– Ничего вы не понимаете! Да и я тоже. Видите ли… я нашла письмо.

– От Теда?! – По голосу Мэтта чувствовалось, что он потрясен. – Предсмертную записку? – У него вдруг мелькнула ужасная мысль: а что, если он подстроил двойное самоубийство?! Это все объясняет! Так вот почему Офелия в таком состоянии! Господи, любая женщина на ее месте просто сошла бы с ума!

– Это не самоубийство, а… убийство.

Ему вдруг показалось, что она бредит. Но теперь он уже почти не сомневался, что произошло что-то ужасное.

– Офелия, послушайте, вы сможете потерпеть до утра?

– А что, у меня есть выбор? – горько усмехнулась она. Голос у нее был, как у умирающей.

– Выбора нет – во всяком случае, пока у вас на руках Пип. А решить вам нужно только одно: хотите ли вы, чтобы я приехал, или нет?

И вдруг ему страшно не захотелось никуда ехать. Но не объяснять же это Офелии, сердито подумал он, тем более когда она в таком состоянии?! Ничего, это подождет.

– Я потерплю до утра, – прошептала она. Какая теперь разница? Для нее – никакой…

– Я хочу, чтобы завтра вы с Пип прямо с утра приехали ко мне. – Именно так они и планировали. Но теперь Мэтт сильнее, чем когда-либо, хотел, чтобы она приехала. А если она откажется, тогда он приедет к ней, решил он.

– Не знаю, смогу ли я. – Офелия не кривила душой – она и в самом деле просто не могла представить себе, как сядет за руль и поедет в Сейф-Харбор.

Впрочем, Мэтт тоже уже об этом подумал, и ему стало страшно. Она явно не в том состоянии, чтобы вести машину.

– Что ж, тогда я сам приеду. Я позвоню утром. И еще позвоню через час – узнать, как вы себя чувствуете. Может быть, сегодня вам лучше не брать к себе Пип? Похоже, вам сейчас лучше немного побыть одной. Да и для Пип это тоже тяжело. – Скорее всего ей уже тяжело, мрачно подумал Мэтт.

– Я спрошу у нее. Пусть будет, как она сама захочет. Только не надо сегодня больше звонить. Со мной все будет в порядке, честное слово.

– Вы меня не убедили, – пробурчал Мэтт. Чувствовалось, что у него все еще тревожно на душе. – Ладно, а теперь дайте мне поговорить с Пип.

Офелия позвала Пип к телефону, но Пип сняла трубку в кабинете отца. Мэтт заставил ее пообещать, что, если что-нибудь случится, она непременно ему позвонит. А если будет совсем плохо, пусть сразу набирает 911.

– Знаете, по-моему, сейчас она выглядит немного получше, – отрапортовала Пип.

Повесив трубку, она снова заглянула к матери. Офелия как раз протянула руку, чтобы погасить свет. Лицо ее все еще заливала смертельная бледность, но она уже оправилась настолько, что даже попыталась успокоить немного Пип.

– Прости… не знаю, что со мной. Наверное… я просто немного испугалась.

Больше она не нашлась что сказать. Да и как объяснить дочери, что произошло? Ни за что! Она не должна ни о чем знать! И о том, что малыш Уильям – ее сводный брат, тоже.

– И я, – еле слышно прошептала Пип. Взгляды их встретились, и Пип кинулась в объятия матери. Руки Офелии были холодны как лед, и Пип осторожно натянула ей на плечи одеяло. – Принести тебе что-нибудь, мам? – Не дожидаясь ответа, Пип сунула ей в руку стакан воды, и Офелия заставила себя сделать глоток, чтобы не огорчать Пип.

Она уже успела понять, что ребенок до смерти перепугался, и ее терзали угрызения совести. Наверное, она была на грани безумия… вернее, едва не переступила эту грань.

– Со мной все в порядке. Может, останешься здесь? Пип радостно закивала и исчезла. Офелия со вздохом натянула на себя ночную рубашку и скользнула в постель. А через минуту появилась Пип в своей любимой пижаме с вышитой на груди собачкой. Они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу, и тут раздался телефонный звонок. Это был Мэтт. Пип сообщила, что у них все в порядке. А поскольку голосок у нее был не такой убитый, как раньше, Мэтт решил, что, вероятно, так оно и есть. И все же на душе у него оставалась тревога – что-то подсказывало ему, что в эту ночь им вряд ли удастся уснуть. Прежде чем попрощаться, Мэтт взял с Пип слово, что завтра они обязательно увидятся. И вдруг, повинуясь какому-то непонятному порыву, буркнул в трубку:

– Я тебя люблю. – Мэтт сам не понимал, что его заставило произнести эти слова. Но он чувствовал, как ей нужно это услышать… так же сильно, как ему – сказать об этом.

Пип снова юркнула в постель к матери и закрыла глаза. Но они еще долго не могли уснуть. Пип то и дело открывала глаза, чтобы бросить взгляд на мать. Свет в спальне, который Офелия решила оставить, чтобы отогнать прочь терзавших ее демонов, горел до самого утра.

А у Мэтта День благодарения прошел совершенно по-другому. Он решил, что попросту забудет о нем – собственно говоря, так он и делал все годы. Мэтт долго работал над портретом Пип, а когда наконец, отложив в сторону кисть, придирчиво оглядел картину, то остался очень доволен. Потом, вдруг почувствовав, что голоден как волк, приготовил сандвичи с тунцом. Отчего-то ему даже приятно делать вид, что никакого Дня благодарения не существует. Ведь тот же самый сандвич, но только с индейкой был бы своего рода данью празднику, но Мэтт твердо решил, что никаких уступок не будет. Он мыл посуду, когда в дверь внезапно постучали. Мэтт озадаченно нахмурился – он никого не ждал. С соседями он не поддерживал отношений и понятия не имел, кто это мог быть. Наверное, ошиблись домом, решил он.

Вначале Мэтт решил не открывать, но стук повторился. Раздраженно фыркнув, Мэтт распахнул дверь и увидел перед собой незнакомое лицо. На крылечке переминался с ноги на ногу долговязый молодой человек, темноволосый и кареглазый. Лицо его украшала аккуратная бородка. Мэтт озадаченно нахмурился – ему вдруг показалось, что он где-то видел это лицо. Но где? И вдруг его точно ударило – в зеркале, только очень много лет назад! Голова у Мэтта пошла кругом, ему внезапно показалось, что он спит и видит сон. Парень был до жути похож на него самого, только совсем еще молодого. Он явился сюда, словно призрак из далекого прошлого. Но тут юноша заговорил, и Мэтт вдруг почувствовал, как горло у него сжимается судорогой.

– Папа? – неуверенно пробормотал парнишка.

Это был Роберт. Господи, да ведь ему было всего двенадцать, когда они виделись в последний раз! Роберт… его единственный сын, выросший вдали от него. Мэтт не сказал ни слова – просто молча шагнул к нему и крепко прижал парнишку к груди, так крепко, что дыхание у него перехватило. Он понятия не имел, как Роберту удалось отыскать его и почему он вдруг решился на такой шаг. Но сейчас Мэтт не хотел об этом думать.

– Боже милостивый! – прохрипел он, слегка отодвинувшись и все еще не веря своим глазам. Конечно, Мэтт всегда надеялся, что рано или поздно это произойдет. – Каким ветром тебя сюда занесло?

– Я тут проездом в Стэнфорд. Слушай, знаешь, сколько я тебя искал? Задевал куда-то твой адрес. Спросил у мамы она сказала, что не знает.

– Она так сказала?! – Заметив, что они все еще стоят на пороге, Мэтт потянул сына в дом. С лица его не сходило потрясенное выражение. – Садись, – буркнул он, махнув рукой в сторону потрескавшегося от старости и соленого воздуха кожаного дивана, и Роберт с улыбкой уселся. Он тоже был рад увидеть отца. Он ведь поклялся, что отыщет его, и сдержал свое слово.

– Мама сказала, что потеряла с тобой связь, когда ты вдруг перестал нам писать, – тихо объяснил Роберт.

– Ничего не понимаю… Она ведь каждое Рождество посылает мне открытку. Так что ей прекрасно известно, где я живу.

Роберт вдруг как-то странно взглянул на отца, и Мэтт почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.

– Мама сказала, что уже много лет ничего не знает о тебе.

– Господи… да ведь я писал вам еще три года после того, как вы с Ванессой почему-то перестали отвечать, – с потрясенным видом прошептал Мэтт.

– Это не мы перестали писать, а ты, – бросил Роберт. Он тоже явно не понимал, что к чему.

– Да нет же, я писал вам все время! А потом ваша мать сообщила, что вы, дескать, забыли меня, что у вас теперь есть Хэмиш и что будет лучше, если я навсегда уйду из вашей жизни. Но я все равно продолжал писать и писал еще несколько лет, но вы упорно молчали. Кстати, мама спрашивала моего согласия, чтобы он вас усыновил, но. я отказался. Что бы ни произошло, вы ведь мои дети и останетесь ими навсегда. Потом, после трех лет молчания, я наконец сдался и перестал писать. Но с вашей матерью мы все время поддерживали связь. Она писала, что вы оба счастливы и пусть, дескать, так и остается. Ну… вот так все и получилось.

Весь вечер они занимались тем, что собирали воедино кусочки этой головоломки, каждый рассказывал другому о том, что знал сам. Впрочем, все и так было ясно: Салли перехватывала их письма. Мэтту она сообщила, что дети хотят забыть о нем, потому что Хэмиш заменил им отца, а детям – что у отца своя жизнь, где им нет места. Возможно, что и ее нынешний муж услышал от нее подправленную версию событий. Во всяком случае, она хладнокровно и расчетливо на шесть долгих лет лишила его возможности общаться с детьми. Блестящий, почти гениальный план, учитывая, что все годы никому из них и в голову не могло прийти, что их обманули.

Роберт сказал, что пытается отыскать его чуть ли не с сентября. Ему удалось напасть на след Мэтта только три дня назад. Бедный парнишка боялся только одного – что отец укажет ему на дверь. Все годы он тщетно ломал голову над тем, почему Мэтт вдруг решил вычеркнуть их из своей жизни. Роберт никак не мог понять, в чем они с сестрой провинились, и долго робел, опасаясь, что отец даже сейчас не захочет видеть его.

Когда весь ужас предательства дошел до них, отец с сыном не смогли сдержать слез. Обнявшись, они долго сидели молча. К тому времени как все тайны и недомолвки остались наконец позади, уже давно стемнело. Роберт показал отцу фотографию Ванессы, за шесть лет превратившуюся в очаровательную светловолосую девушку. Ей уже исполнилось шестнадцать. У Роберта был ее телефон. Посовещавшись, они решили позвонить ей немедленно.

– У меня для тебя сюрприз, – таинственно проговорил Роберт сестре, едва не лопаясь от возбуждения при мысли о том, что сейчас скажет. Обернувшись к отцу, он заметил, что в глазах Мэтта стоят слезы, и крепко стиснул ему руку. – Ох, знала бы ты, сколько мне нужно тебе рассказать! Ладно, потом я тебе все объясню. А сейчас… тут рядом со мной один человек, который очень хочет с тобой поговорить.

– Привет, Несси, – едва слышно прошептал Мэтт. Какое-то время на том конце стояла тишина. По щекам Мэтта заструились слезы.

– Папа?! – пробормотала она. И словно не было шести лет. Мэтт снова увидел перед собой крохотную девчушку. Вот только голос у нее изменился… стал взрослее. Через мгновение она тоже плакала навзрыд. – Где ты? Ничего не понимаю… Как Роберту удалось тебя отыскать? Знаешь, я так боялась, что ты умер, а мы даже ничего не знаем. Мама уверяла, что ей ничего не известно, что ты просто как сквозь землю провалился…

«Нет, какая подлость!» – возмутился про себя Мэтт. А сама все это время преспокойно получала внушительные чеки, которые регулярно посылал ей Мэтт, поздравляла его с Рождеством…

– Не сейчас, хорошо, Ванесса? Поговорим об этом потом. Я никуда не исчезал, поверь мне. Наоборот, я думал, что вы не хотите больше со мной встречаться. Роберт потом объяснит тебе все, что произошло, и я тоже. А сейчас я просто хочу сказать, что люблю тебя… Знаешь, как я мечтал сказать тебе это все шесть лет? Похоже, мама сыграла с нами злую шутку. Я ведь писал вам три года подряд и ни разу не получил ответа!

– Мы тоже ничего не получали, – растерянно пролепетала Ванесса в ответ.

Мэтт тяжело вздохнул – он понимал, что дочь не верит собственным ушам. Нелегко смириться с мыслью, что их собственная мать, женщина, которую он когда-то любил, много лет подряд хладнокровно обманывала и его самого, и детей. На душе у него было мерзко.

– Я знаю. Не говори ей ничего, хорошо? Я сам побеседую с твоей матерью. Да Бог с ней. Я так рад, что слышу тебя, дорогая! Может быть, увидимся? – с голодной тоской в голосе предложил Мэтт. И торопливо добавил: – Да вот хотя бы на Рождество, а? Как насчет того, чтобы провести Рождество вместе?

– Ух ты! Круто! – присвистнула Ванесса, и Мэтт спрятал улыбку – дочь по-прежнему говорила как обычный американский подросток. В точности как Пип, только немного постарше, подумал он. Вот было бы здорово, если бы они познакомились!

– Я позвоню тебе через пару дней. Нам с вами надо многое наверстать, правда? Роберт показал мне твою фотографию. Знаешь, ты стала настоящей красавицей, дорогая. И у тебя мамины волосы. – «Но к счастью, не ее сердце», – с горечью добавил про себя Мэтт. Страшно подумать, что его дочка могла вырасти такой же расчетливой, хладнокровной стервой, как ее мать. Даже сейчас Мэтту трудно поверить в то, что женщина, которую он когда-то любил, могла так безжалостно отлучить его от детей. Шесть долгих лет она лгала им всем – но зачем? Ему не хотелось думать об этом. Ничего, придет время, и он выскажет ей все, что он думает. Но не сейчас. Ему нужно немного успокоиться. Хорошо, что ее здесь нет, – Мэтт с радостью придушил бы ее голыми руками. С Хэмишем он тоже поговорит по душам, пообещал себе Мэтт. Правда, Роберт сомневался, что отчим знал о ее плане. Он уверял, что Хэмиш на редкость «славный старик». И он никогда не обманывал их с Ванессой. У Мэтта отлегло от сердца. Скорее всего Хэмиша она тоже обманула. Да, то, что сделала Салли, было омерзительно. Он ни за что не простит ей этого. Никогда!

Они с Ванессой поговорили еще пару минут, потом он передал трубку Роберту. И тот попробовал в нескольких словах объяснить сестре, что произошло. Все это до сих пор казалось им неправдоподобно чудовищным, но Роберт сразу почувствовал, что отец говорит правду. Достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы убедиться, увидеть поселившуюся в них боль и понять, чего ему стоили эти мучительные шесть лет. Многие годы он жил с этой болью, скрывая свое горе от всех, но сейчас его сын читал в его душе так же ясно, как в открытой книге. Он смотрел на разом постаревшего отца, перебирая в памяти то, что сейчас узнал, и пришел к выводу, что его отношения с матерью уже никогда не будут прежними.

Мэтт с Робертом говорили и все никак не могли наговориться. Наверное, они бы проговорили до утра, но тут позвонила Пип, чтобы сообщить, как дела у Офелии. Роберт, навострив уши, внимательно прислушивался к их разговору.

– Кто звонил? – спросил он, ревниво желая знать абсолютно все об отце, в том числе и о его новых друзьях, и о той жизни, которой он жил без него.

– Это одни мои знакомые – вдова с дочерью. Слава Богу, у них все в порядке. Ничего серьезного.

– Твоя приятельница? – с улыбкой спросил Роберт. Мэтт покачал головой:

– Нет. Ничего похожего. Мы с ней просто друзья. Видишь ли, ей пришлось немало пережить – в прошлом году она разом потеряла и мужа, и сына. Оба погибли в авиакатастрофе.

– Ужас какой! Слушай, пап, а девушка у тебя есть? – с ухмылкой полюбопытствовал Роберт.

Он чувствовал себя счастливым просто оттого, что он рядом с отцом. Рот у него разъезжался сам собой. Мэтт сделал ему сандвич и налил бокал вина, но Роберт был так возбужден, что у него кусок не лез в горло.

– Нет, девушки у меня нет, – расхохотался Мэтт. – Жены, впрочем, тоже. Ты же видишь, я превратился в настоящего анахорета.

– И ты по-прежнему рисуешь. – Роберт обвел глазами комнату, заметил свой портрет. Потом портрет Ванессы. И удивленно уставился на портрет Пип. – А это кто?

– Та самая девочка, что сейчас звонила.

– Страшно похожа на Несси, – пробормотал Роберт.

Придирчиво разглядывая картину, он вдруг отметил исходившее от портрета очарование. От него просто невозможно было оторвать глаз.

– Да, верно. Я написал его по ее просьбе, она хочет подарить его своей матери. У нее на следующей неделе день рождения.

– Здорово получилось. Слушай, а ты уверен, что не ухаживаешь за ее матушкой? – В том, как отец говорил об Офелии, было нечто такое, отчего Роберт вдруг насторожился.

– Абсолютно. Ну а как насчет тебя самого? Ты-то, часом, не женился? Нет? А девушка у тебя есть?

Рассмеявшись, Роберт рассказал отцу о своем последнем увлечении, об учебе в Стэнфорде, о друзьях и подружках, о том, как он жил последние годы. В конце концов, они ведь не виделись целых шесть лет. Мэтт с Робертом и сами не заметили, как проговорили до утра. Было около четырех, когда Роберт, уснув на полуслове, рухнул на постель Мэтта, а отец свернулся калачиком на диване. Вообще-то Роберт не собирался оставаться на ночь, но у него просто не хватило сил уехать.

А с утра, едва открыв глаза, они снова принялись говорить. Мэтт поджарил яичницу с беконом, а около десяти Роберт поднялся, сказав, что ему пора. Правда, он пообещал, что на следующей неделе приедет снова. Только не в выходные – на выходные у него уже есть планы. Мэтт сказал, что на неделе непременно сам приедет в Стэнфорд.

– Теперь ты от меня так просто не избавишься, – предупредил он. Губы его сами собой растянулись в улыбке. Мэтт давно уже не чувствовал себя таким счастливым. Роберт тоже сиял, не сводя глаз с отца.

– А я и не собираюсь, – фыркнул он. – Я ведь считал, что ты вообще о нас забыл. Но почему бы еще ты вдруг перестал писать? Разве что умер? Ничего другого мне просто в голову не приходило. Одно я знал совершенно точно – ты бы не смог просто так бросить нас с Ванессой. Значит, что-то произошло. Осталось только узнать, что именно. – Роберт решил не рассказывать, каких трудов ему стоило отыскать отца. Главное, что он это сделал, а все остальное не важно.

– Слава Богу, ты меня нашел. Я решил подождать пару лет, а потом сделать еще одну попытку связаться с вами… на тот случай, если вы вдруг снова захотите увидеть меня. Поверь мне, сынок, я вовсе не сдался, я просто ждал подходящего момента.

У Мэтта просто язык чесался высказать Салли все, что он о ней думает. Интересно, что она ответит? И самое главное – как объяснит все детям? Мало того, что она лишила их отца, – она год за годом обманывала их. Мэтт знал, что никогда не сможет простить ей такой подлости, а по лицу Роберта понял, что и сын думает так же. Салли придется немало потрудиться, чтобы оправдать себя в глазах детей. Вряд ли они смогут верить ей, как прежде.

Около половины одиннадцатого Роберт, неохотно поднявшись, уехал. Мэтт решил, что у него был самый лучший День благодарения за всю его жизнь. Он просто не мог дождаться, когда расскажет обо всем Офелии и Пип. Но сначала нужно выяснить, что же все-таки произошло с Офелией. Не успел Роберт отъехать от дома, как Мэтт уже бросился к телефону. Сейчас он чувствовал себя так, словно заново родился, – вернее, опять стал прежним Мэттом. Теперь он снова имел детей. И не было на земле человека счастливее, чем он. Он нисколько не сомневался, что и Офелия, и Пип будут радоваться вместе с ним.

Пип схватила трубку почти сразу же, как раздался звонок. Голос у нее звучал хоть и невесело, но в нем не чувствовалось вчерашней подавленности. Прикрыв ладонью трубку, Пип прошептала, что маме немного лучше. Правда, она все еще кажется расстроенной, но все-таки не так, как вчера. Потом, попросив его подождать, она крикнула Офелии, что звонит Мэтт.

– Как вы себя чувствуете? – нарочито-спокойным тоном спросил он, когда Офелия взяла трубку.

– Да так… немного оглушенной, – пробормотала она, не вдаваясь в объяснения.

– Наверное, плохо спали. Так вы приедете?

– Пока не знаю. – Голос ее звучал нерешительно.

Но Мэтт принял твердое намерение приехать, чтобы самому убедиться, что с ними все в порядке. Сейчас, когда Роберт уехал, его уже ничего не удерживало здесь. Он бы приехал и накануне, если бы почувствовал, что это им нужно. В крайнем случае уговорил бы Роберта поехать с ним. А сейчас ему просто не терпелось поскорее поделиться с Офелией своей радостью.

– Может быть, мне за вами приехать? Послушайте, Офелия, вам нужно немного развеяться. Погуляете по берегу, подышите свежим воздухом и увидите – вам сразу станет лучше.

Офелия колебалась. Несмотря ни на что, ей очень хотелось поехать. Лишь бы только выбраться из дома, не видеть ничего, что напоминало ей о Теде! Правда, она до сих пор не уверена, стоит ли говорить Мэтту о том, что она узнала. Все было так мерзко, так унизительно, что Офелии казалось, будто ее вываляли в грязи. Признаться, что муж обманывал тебя, да еще с твоей же лучшей подругой! Офелия содрогнулась. Это было противнее всего. Но самое мерзкое во всей истории, что Андреа рассчитывала использовать против нее Чеда. Офелия знала, что, проживи она хоть тысячу лет, она никогда не сможет простить ей этого. И почти не сомневалась, что Мэтт сможет ее понять. Насколько она могла судить, в подобного рода делах он придерживался тех же самых взглядов, что и она сама.

– Я приеду, – тихо проговорила она. – Только не знаю, смогу ли я рассказать вам все. Просто мне хочется хоть ненадолго выбраться из дома. Я тут задыхаюсь.

Она и в самом деле чувствовала, что ей не хватает воздуха. Грудь, легкие, ребра сдавило так, будто она попала под каток.

– Если не хотите, можете ничего не рассказывать, я не настаиваю. Просто приезжайте, я буду ждать. Только осторожно за рулем, обещаете? А я пока займусь обедом.

– Не знаю, смогу ли я хоть что-нибудь проглотить.

– Все в порядке, не думайте об этом, – мягко проговорил Мэтт. – А Пип точно не откажется, тем более что я уже купил ее любимое арахисовое масло.

А еще у него теперь есть фотографии его детей. И он непременно похвастается ими перед Офелией и Пип. Роберт оставил Мэтту все фото, которые нашлись у него в бумажнике. Более дорогого подарка он не мог ему сделать. Мэтт испытывал такое чувство, будто ему вернули душу, которую бывшая жена тщетно старалась убить. И вот, израненная и измученная, она вдруг вернулась к нему. Но для Мэтта процесс выздоровления еще только начинался. Ну ничего, думал он, едва не подпрыгивая от нетерпения при мысли о том, что скоро поедет в Стэнфорд и снова увидит сына. Теперь все будет хорошо.

У Офелии ушло немало времени на то, чтобы одеться и доехать до Сейф-Харбора. Все ее движения были замедленными, словно она двигалась под водой. Время уже близилось к полудню, когда Мэтт услышал наконец, что они подъехали. На первый взгляд ситуация показалась ему еще серьезнее, чем он думал. Впрочем, может, он и ошибся. Пип выглядела подавленной, а по синюшно-бледному лицу Офелии стало ясно, что она чем-то потрясена до глубины души. У Мэтта сложилось впечатление, что она сегодня даже не причесывалась. Сейчас она выглядела точно так же, как в первые дни после гибели мужа. Пип уже случалось видеть ее в таком состоянии, и оно вселяло в нее ужас. Завидев Мэтта, она бегом бросилась к нему и повисла у него на шее, цепляясь за него, словно утопающий за соломинку.

– Ну-ну, ничего… все в порядке, Пип… все хорошо. Она все еще судорожно прижималась к нему. Потом, смущенно отодвинувшись, вместе с Муссом побежала в дом.

Только тогда Мэтт повернулся к Офелии. И увидел ее глаза. Она ничего не сказала. Просто стояла и молча смотрела на него. Покачав головой, Мэтт обнял ее за плечи и повел в дом. В ожидании их приезда он предусмотрительно убрал портрет Пип. Ничего не понимая, та растерянно шарила глазами по сторонам, недоумевая, куда он делся. Улучив момент, Мэтт заговорщически подмигнул ей, давая понять, что все в порядке.

Дожидаясь их, Мэтт приготовил целую гору сандвичей. Они уселись за стол, но Офелия по-прежнему молчала, упорно не поднимая глаз от тарелки. Наконец что-то подсказало Мэтту, что ей уже самой хочется излить перед ним душу. Незаметно подтолкнув Пип, он предложил ей взять Мусса и вывести его погулять. Девочка тут же поняла намек, схватила теплый джемпер, и через мгновение они умчались. Проводив их взглядом, Мэтт ничего не сказал – просто налил Офелии чашку чая.

– Спасибо, – прошептала она. – Простите, что доставила вам столько волнений. Очень стыдно перед Пип – она не заслужила. Знаете, у меня такое чувство, что я потеряла Теда… только теперь навсегда.

Чего-то в этом роде Мэтт и ожидал. Только не понимал, почему это случилось именно вчера.

– Это из-за праздников? – осторожно спросил он. Офелия покачала головой. Она не знала, что ответить, но Мэтт – единственный человек в мире, которому ей почему-то не стыдно излить душу. Так ничего и не сказав, Офелия молча вытащила из сумки обнаруженное накануне письмо Андреа и без слов протянула его Мэтту. Не разворачивая письма, Мэтт бросил нерешительный взгляд на Офелию. Ему явно не хотелось его читать. Но по ее лицу он понял, что именно этого она и хочет. Офелия молча села напротив него и спрятала лицо в ладонях. Тяжело вздохнув, Мэтт углубился в письмо. Глаза его быстро скользили по строчкам.

Дочитав письмо, он поднял на нее глаза, но ничего не сказал. Теперь он хорошо понимал, почему у нее на лице написана такая боль. Все так же молча он взял ее руки в свои и крепко сжал их. Они долго еще сидели, погрузившись в свои мысли. Так же как и Офелия, Мэтт без труда догадался, кто автор злополучного письма. Не составило ему труда понять, что отцом малыша Уилли был Тед. Это было несложно. Куда мучительнее было Смириться с этой мыслью и продолжать жить дальше. Прозрение оказалось жестоким еще и потому, что она узнала обо всем только после смерти мужа. И уж совсем невыносимым было узнать, что Андреа в борьбе за Теда собиралась беззастенчиво использовать несчастного, больного мальчика. Если он вообще стоил того, чтобы за него бороться, угрюмо подумал Мэтт.

Прошло немало времени, прежде чем Мэтт решился заговорить:

– Вы же не знаете точно, какое именно решение он собирался принять. В письме ясно и недвусмысленно говорится, что он и сам еще не знал, как поступит. – Впрочем, Мэтт догадывался, что вряд ли это ее утешит. Как ни крути, но ее муж изменял ей, к тому же с ее лучшей подругой, да еще наделил ее ребенком!

– Это она так говорит, – пробормотала Офелия, чувствуя, как ее тело словно наливается свинцом. Язык с трудом ворочался во рту, будто парализованный.

– Так вы разговаривали с ней?! – опешил Мэтт.

– Да… я сразу же помчалась к ней, как только прочитала письмо. Сказала, чтобы больше не попадалась мне на глаза. Видеть ее не могу! Она для меня умерла – так же как Тед и Чед. Я думала, что я замужем, а оказывается, это был сплошной обман. Просто я не хотела ничего замечать – так же как Тед не желал видеть, что наш сын неизлечимо болен. Выходит, я была так же слепа, как и он. Мы оба были слепы, только каждый по-своему.

– Вы ведь любили его, а это многое извиняет. И потом, несмотря на все… думаю, он тоже любил вас – по-своему.

– Ну, теперь я уже никогда этого не узнаю. – Это было тяжелее всего. Проклятое письмо уничтожило самое дорогое, что у нее оставалось от мужа, – веру в то, что он ее любил.

– Вы должны верить в то, что он любил вас, Офелия. В конце концов, ни один мужчина не выдержит двадцать лет с женщиной, если он ее не любит. Может быть, он вам изменял, однако он продолжал вас любить. Несмотря ни на что.

– Возможно, потом он оставил бы меня и ушел к ней. Хотя, зная Теда, Офелия отнюдь не была уверена в этом.

И вовсе не потому, что верила в его любовь, – просто Тед по складу своего характера не был способен на всепоглощающее чувство. По-настоящему он любил только себя. Ему бы ничего не стоило бросить Андреа с ребенком, сделав вид, что его это совершенно не касается. Ее бы такое поведение мужа нисколько не удивило. Но опять-таки это вовсе не означало, что свою жену он любил больше. Вполне возможно, что он не любил ни ее, ни Андреа – такой уж он был человек.

– Много лет назад у него уже была интрижка, – сдавленным голосом призналась Офелия.

Тогда она простила его. Впрочем, она всегда его прощала. До этого дня. Теперь Теда нет. С ним уже нельзя ни поссориться, ни помириться, и он никогда не сможет ей ничего объяснить. Ей придется смириться с этим и как-то жить дальше. Офелии казалось, что их жизнь с Тедом похожа на ткань, в которую каждый из них вплетает нитку за ниткой. И вот достаточно смятого клочка бумаги, чтобы то, что. казалось таким прочным, вдруг в мгновение ока разлетелось в клочья. И она бессильна что-либо изменить.

– В первый раз он изменил мне в тот самый год, когда заболел Чед. Тогда мне казалось, он просто возненавидел меня… считал, что я виновата в болезни сына. Словно хотел отомстить мне за все. А может, он просто хотел хоть на время забыть обо всем… Не знаю. Это случилось, когда мы с Пип уехали во Францию. Не думаю, что это было такое уж сильное увлечение. Но когда я узнала… словом, это чуть было не прикончило меня. Как-то все сразу – и болезнь Чеда, и известие, что у мужа другая женщина. Правда, он сразу же перестал с ней встречаться. И я простила его. Впрочем, я всегда его прощала. Мне в общем-то нужно было только одно – чтобы он любил меня… чтобы мы всегда были вместе.

А он, похоже, всегда любил только себя. Но Офелия должна была сама понять его и научиться жить с таким человеком дальше. Мэтт считал, что не вправе еще больше растравлять ее раны, тем более что ей и так уже досталось. Украдкой взглянув на нее, он тяжело вздохнул. В глазах Офелии плескалась такая боль, что у него все перевернулось внутри. И Мэтт промолчал – он скорее откусил бы себе язык, чем решился бы причинить ей еще одну боль.

– Думаю, лучше всего постараться не думать об этом, – рассудительно сказал Мэтт. – Что толку терзать себя? Теда больше нет, и вы ничего уже не можете изменить.

– Эти двое… они уничтожили все, что у меня осталось. Даже из могилы он отомстил мне… сломал мне жизнь.

Мэтт никак не мог взять в толк, почему Тед не позаботился сразу уничтожить письмо. Да еще оставил его в таком месте, где оно наверняка попалось бы на глаза жене. Несусветная глупость? А может… может, он втайне хотел, чтобы она отыскала его? Возможно, рассчитывал, что оскорбленная Офелия сама решит оставить его? Как бы там ни было, ему больно даже думать о том, какую рану оно оставило в сердце женщины.

– Как вы объясните все это Пип?

– Никак. Ей незачем вообще ни о чем знать. Это касается только нас с Тедом – в особенности сейчас. Потом постараюсь как-то объяснить, почему Андреа перестала у нас бывать. Придется придумать какую-то причину… а может, просто скажу, что объясню ей все потом, когда она подрастет. Она и так уже догадывается, что произошло нечто ужасное, только еще не знает, что это связано с Андреа. Я не сказала Пип, что ездила к ней.

– Правильно.

Ладонь Офелии по-прежнему покоилась в его руке. Больше всего Мэтту хотелось бы обнять ее за плечи, но он не решился. Что-то подсказывало ему, что Офелии будет неприятно. Она походила на хрупкую пташку с переломанными крыльями, припавшую к земле в ожидании, когда милосердная смерть положит конец ее страданиям.

– Прошлой ночью я находилась на грани безумия. Мне казалось, я схожу с ума… а может, так оно и было. Простите, Мэтт. Поверьте, мне очень неприятно взваливать на вас свои проблемы.

– Почему бы и нет? Вы же знаете, мне отнюдь не все равно, что происходит с вами. И с Пип тоже.

Впрочем, откуда ей знать? Он ведь сам только недавно это понял. Но теперь, глядя на нее, Мэтт уже больше не сомневался. Он в жизни ни за кого не переживал так сильно… ну разве что за своих детей. И тут он вдруг вспомнил, что так и не успел поделиться с ней своей радостью.

– Знаете, ведь со мной тоже кое-что случилось. И тоже вчера, – мягко сказал он, все еще держа ее за руку. – Как ни странно, оказывается, меня тоже предали – так же жестоко и хладнокровно, как и вас, дорогая. У меня был гость на День благодарения. Знаете, такого чудесного праздника у меня не было уже много лет.

– Да? И кто же это? – Офелия с трудом заставила себя вернуться к действительности.

– Мой сын.

Глаза Офелии расширились от изумления, и Мэтт принялся взахлеб рассказывать ей о том, что случилось прошлым вечером.

– Просто не могу поверить! Господи, да как у нее хватило духу поступить так с вами… с ее же собственными детьми?! Неужели она рассчитывала, что они так никогда и не узнают об этом?

На лице Офелии отразился ужас. Их обоих предали те, кого они любили больше всего на свете. А самый мерзкий обман – когда обманывает тот, кому веришь. Она даже не могла сказать сейчас, кто проделал это с большим цинизмом или подлостью: Салли или Андреа с Тедом. Такое совпадение казалось просто невероятным.

– Возможно, надеялась, что со временем дети просто забудут меня. Или решат, что я давным-давно умер. И что самое удивительное, это ей почти удалось. Роберт признался, что они с Ванессой уже не сомневались, что меня давно нет в живых. Он искал меня, но скорее для того, чтобы убедиться наверняка. И был потрясен, увидев меня, что называется, во плоти. Знаете, он классный парень! Я просто мечтаю познакомить вас с ним. Держу пари, он вам понравится, особенно Пип. Может, даже встретим вместе Рождество, а? Как вам такая идея? – с надеждой в голосе предложил Мэтт, уже строя планы один грандиознее другого.

– Сдается мне, больше вы не намерены киснуть в одиночестве? – со слабой улыбкой проговорила Офелия.

Мэтт со смехом кивнул.

– Ну, уж не в этом году, это точно. А потом я обязательно слетаю в Окленд повидаться с Ванессой.

– Поздравляю вас, Мэтт. Это просто замечательно, – прошептала Офелия, с искренней радостью пожимая ему руку.

В комнату влетела Пип и довольно заулыбалась, заметив, что мать с Мэттом держатся за руки. Естественно, она все поняла совсем не так, как было на самом деле, и чуть не запрыгала от радости.

– Эй, мне уже можно вернуться? – спросила она, в то время как Мусс, ворвавшись вслед за ней в комнату, носился кругами, оставляя на полу кучки песка, но Мэтт великодушно заметил, что это не имеет значения.

– А я как раз собирался предложить твоей маме прогуляться немного по берегу. Пойдешь с нами?

– А это обязательно? – жалобно протянула Пип, съежившись в комочек на диване. – А то я замерзла просто как не знаю кто.

– Ладно, тогда оставайся. Мы недолго. – Мэтт вопросительно посмотрел на Офелию. Она кивнула в ответ и встала. Ей тоже хотелось немного пройтись по берегу.

Натянув куртки, они вышли из дома, и Мэтт, обняв Офелию за плечи, мягко притянул ее к себе. Она вдруг показалась ему меньше ростом и такой хрупкой, что он испугался, как бы ее не унесло ветром. Они медленно шли по пляжу, и Офелия покорно прижималась к Мэтту, словно ища у него защиты. Он был единственным другом, который у нее оставался, единственным, кому она верила как себе самой. Какое-то чувство подсказывало Офелии, что она может ему доверять. Что же до того человека, которого она долгие годы считала своим мужем… теперь она уже и не знала, чему верить. А от Мэтта исходило ощущение надежности. Во всем мире у нее теперь остался только он один. Растерянная, сломленная, Офелия прижалась к нему, словно испуганный ребенок. Рука Мэтта крепко обнимала ее за плечи. Так они долго бродили по берегу. Ни один из них не произнес ни слова. Да это было и не нужно.

Глава 22

В первый же понедельник после Дня благодарения Мэтт, как и обещал, отправился навестить сына, а на обратном пути домой завернул к Офелии – убедиться, что у них с Пип все в порядке. Пип как раз явилась из школы, а Офелия в этот день взяла выходной. На душе у нее было так тошно, что не хотелось ни о чем думать. Вся ее жизнь разом изменилась. Первым делом она решила, что постарается как можно скорее избавиться от одежды Теда. Это была своего рода месть – тем самым она как бы вышвырнет его из дома, навсегда вычеркнет из памяти. Слабое утешение, конечно, но единственное, что было в ее силах. Офелия решила, что сразу же почувствует себя лучше. И потом ей только на пользу размяться немного. Нельзя же до конца своих дней боготворить человека, который изменяет тебе с лучшей подругой, да еще бесстыдно делает ей ребенка! Офелия тяжело вздохнула. Теперь ей стало ясно, что все годы она витала в облаках. Мир, в котором она жила, был обычной иллюзией. Пора вернуться к реальности, даже если впереди ее уже не ждет ничего, кроме одиночества.

Все свои соображения она наскоро объяснила Мэтту, улучив момент, когда Пип ненадолго убежала к себе в комнату. Мэтт предпочел промолчать – скорее всего потому, что боялся сказать слишком много. Будь его воля, он бы объяснил Офелии, что думает по поводу ее покойного мужа. Сам-то он давно уже решил, что этот самовлюбленный сукин сын не стоит ее мизинца. А ведь она всю жизнь прощала ему все! И принимала таким, какой он есть.

Но злополучное письмо наконец открыло ей глаза, и Мэтт невольно возликовал, убедившись, что за несколько дней Офелия стала буквально другим человеком.

Он просидел у них достаточно долго, чтобы уговорить ее отпраздновать вместе день рождения Офелии, который был на следующей неделе. Естественно, вместе с Пип – Мэтт никогда не забывал о ней. Вернее, он вспоминал о ней даже прежде, чем об Офелии, да и неудивительно – ведь именно она вначале стала его другом. И Пип ни разу не упустила случая с важным видом напомнить ему этот факт. Всякий раз при этом на губах Мэтта мелькала улыбка.

Поскольку речь шла о дне рождения Офелии, Мэтт намеревался пригласить их в другой, «взрослый» ресторан. Он с самого начала решил, что постарается устроить ей настоящий праздник – в конце концов, Офелия заслужила хоть немного радости, сердито думал он про себя. Жаль, что он не может высказать Теду и Андреа все, что он о них думает, злился Мэтт. Офелия сказала, что получила от Андреа письмо – его принес посыльный. Письмо было спокойным и грустным. Андреа писала, что ни одной минуты не надеется на прощение – только хочет, чтобы Офелия знала, что она всегда любила ее и сейчас горько раскаивается в произошедшем. Но Офелии уже стало все равно.

– Слишком поздно, – сказала она Мэтту, равнодушно отложив письмо.

Он промолчал.

– Возможно, вы станете считать меня бессердечной, но я не могу простить ее! Просто не могу – и все! И не хочу больше даже слышать о ней.

– По-моему, вы правы, – коротко буркнул он. А потом сказал, что собирается сегодня позвонить Салли и высказать ей все, что он о ней думает, если та не бросит трубку.

– Похоже, мы с вами оба расплачиваемся по старым счетам, – криво улыбнулась она.

– Наверное, просто время пришло, – вздохнул Мэтт. Весь день он думал о том, что скажет бывшей жене. А что вообще можно сказать человеку, укравшему у тебя детей и еще в придачу шесть лет жизни, если вообще забыть о том, как она, не моргнув глазом, отбросила его в сторону, словно грязную тряпку, и выпорхнула замуж за другого! Такое нельзя ни простить, ни забыть, угрюмо думал Мэтт. И Офелия с ним была согласна.

Он так засиделся, что Офелия в конце концов предложила ему остаться и пообедать с ними. Мэтт охотно согласился и даже помог ей с готовкой. Однако сразу же после обеда он распрощался и уехал, предварительно условившись, что день рождения Офелии они отпразднуют вместе. Пип уже сейчас сгорала от нетерпения, считая дни до торжественного события.

Уже совсем поздно ночью он позвонил Офелии – сказать, что только что разговаривал с Салли. Голос у него был измученный.

– И что она сказала?

– Сначала пыталась выкручиваться, – даже с каким-то удивлением в голосе ответил Мэтт. – Только что толку – ведь теперь мне практически все известно. А потом принялась рыдать – твердила, что пошла на это только ради детей, потому что считала – так будет лучше для них. Они привыкнут считать Хэмиша отцом и не будут чувствовать себя неуютно в новой семье. А меня, стало быть, к черту – так я понял. Вообразила себя Господом Богом, не иначе! Короче, так продолжалось около часа, но факт остается фактом – ей почти удалось уничтожить даже самую память обо мне. На следующей неделе ваш день рождения, а сразу после него я возьму билет на самолет да махну в Окленд повидать Ванессу. Вернусь через пару дней. Представляете, Салли поклялась, что уговорит ее приехать ко мне на Рождество – если я захочу! Я сказал, что захочу непременно. Это Рождество я встречу вместе со своими детьми! – В горле Мэтта что-то пискнуло, и Офелия сообразила, что он едва сдерживает волнение. – Знаете, я тут подумываю… может, снять домик возле Тахо и махнуть туда покататься на лыжах? Может, и вы с Пип тоже приедете? Как вам такая идея? А кстати, она катается на лыжах?

– Еще как!

– А вы? – с надеждой в голосе спросил Мэтт.

– Катаюсь немного, но до Пип мне далеко. И к тому же я терпеть не могу подъемники – с детства боюсь высоты.

– Вот и чудесно, составите мне компанию. Я ведь тоже не ахти какой лыжник. Просто решил, что это неплохая идея. Надеюсь, вы с Пип непременно приедете. – Мэтт радовался как ребенок, однако Офелия колебалась.

– А ваши дети не станут возражать? В конце концов, вам ведь еще даже не удалось толком побыть всем вместе, а тут вдруг приедут какие-то люди? Мне бы не хотелось вам мешать.

Офелия – впрочем, как и Мэтт – имела какую-то особую деликатность. В этом они с ним были очень похожи. В отличие от своих бывших супругов, обладавших крайним эгоизмом и себялюбием, оба страшно боялись оказаться навязчивыми.

– Я их непременно спрошу. Но не думаю, что они будут против, особенно после того как познакомятся с вами и с Пип, тем более что я вчера уже рассказывал о вас Роберту.

Мэтт вовремя прикусил язык. Еще секунда – и он проболтался бы, что Роберт увидел портрет Пип, который он рисовал ко дню рождения ее матери. Страшно подумать, как среагировала бы Пип, узнав, что он выдал ее тайну!

Поэтому Мэтт постарался быстренько перевести разговор на другое, с самым невинным видом поинтересовавшись, дежурит ли Офелия завтра в ночь. Оказалось, что да.

– Последние дни были для вас нелегкими. Почему бы вам не отдохнуть несколько дней?.. – «И не высовываться на улицу, тем более по ночам», – подумал про себя Мэтт. Ему до сих пор страшно даже думать о ночных поездках Офелии, но она слышать не хотела, чтобы бросить работу.

– Нет, у них каждая пара рук на счету. А если я не поеду, то вообще сойду с ума – все буду мучиться, как они там без меня.

Но оба они хорошо понимали, что дело не только в этом. В душе Офелии кровоточила новая рана – теперь она знала, что потеряла не только мужа и сына, но и все иллюзии.

Муж и лучшая подруга предали ее, и, наверное, оттого ей и не хотелось оставаться одной. Однако она держалась неплохо, и у Мэтта немного полегчало на душе. Если бы только не ее ночные вылазки, в особенности сейчас, когда мысли ее заняты совсем другим! В таком состоянии, как она сейчас, долго ли до беды? Не дай Бог, случится непоправимое!

Но все обошлось. Ночное дежурство выдалось на удивление спокойным, сообщила она Мэтту, когда он позвонил в среду утром узнать, как у нее дела. Следующее дежурство – в ночь со среды на четверг – было похоже на предыдущее как две капли воды. Их группа завернула в пару мест, где под открытым небом ночевали бездомные, в основном молодежь. Кое-кто из них выглядел еще вполне прилично, словно недавно ушел из дома, и сердце Офелии сжималось от боли при одном только взгляде на несчастных. Чистенькие мальчики и девочки из благополучных семей, и только затравленный взгляд выдавал в них бездомных, а от их рассказов у Офелии стыла кровь – столько в них содержалось отчаяния и безнадежности.

В субботу наступил день ее рождения, и совершенно неожиданно для самой Офелии он превратился в настоящий праздник. Они собирались сначала отпраздновать его дома, а уже потом отправиться в ресторан. Пип едва могла усидеть на месте. Когда подъехал Мэтт, она кубарем скатилась с лестницы и кинулась к машине помочь ему достать портрет. Сначала Офелии велели закрыть глаза, потом вдруг губы дочери прижались к ее щеке, и Пип торжественно протянула ей портрет и огромный букет цветов. Офелия сдавленно ахнула. И залилась слезами.

– О Господи… это просто чудо! Пип… Мэтт… у меня нет слов! – Крепко держа портрет в вытянутых руках, Офелия не могла оторвать от него глаз. Портрет явно удался, тем более что Мэтт передал не только одухотворенную прелесть детского личика Пип, ее сходство с лукавым лесным эльфом, но, что самое главное, и ее характер. Стоило Офелии бросить взгляд на портрет, как на глаза тут же наворачивались слезы. Она боялась даже на минуту выпустить его из рук. Мэтту с Пип пришлось уговаривать ее, когда настало время ехать в ресторан. Если бы можно было сразу же повесить портрет на стену, Офелия непременно осталась бы дома. Весь вечер она только и делала, что со слезами благодарила его за чудесный сюрприз, и Мэтт ощущал себя совершенно счастливым. Это было все, о чем он мечтал.

День рождения получился просто замечательный. Мэтт заранее побеспокоился о том, чтобы заказать для Офелии праздничный торт со свечками. Усталая, но совершенно счастливая, Пип на обратном пути клевала носом. Для нее сегодняшний день рождения матери тоже был не совсем обычным. Сколько месяцев она предвкушала тот миг, когда сможет подарить ей свой портрет, и вот теперь, после всех волнений и переживаний, чувствовала себя словно воздушный шарик, из которого вышел воздух. У нее еще хватило сил порадоваться, когда Офелия, вернувшись домой, первым делом кинулась к портрету. Потом, поцеловав мать и Мэтта, Пип отправилась спать, совершенно удовлетворенная тем, что Офелии понравился их подарок.

– Просто даже не знаю, как благодарить вас, Мэтт! Это самый прекрасный подарок из всех, который я когда-либо получала! – И Офелия ничуть не кривила душой. Такой подарок мог сделать тот, кто любит. А портрет был подарком не только от Пип, но и от Мэтта тоже.

– Нет, вы все-таки удивительная женщина, – тихо проговорил он, усевшись возле нее на диване. Удивительная женщина с благородным сердцем, добавил он про себя, вспомнив, как поступила с ним Салли. А что пришлось пережить самой Офелии?! Им обоим здорово не повезло в жизни, учитывая, с какой подлостью они столкнулись.

– Вы всегда так добры и ко мне, и к Пип, – с искренней благодарностью прошептала Офелия.

Покачав головой, Мэтт взял ее руку в свои.

«Доверьтесь мне», – хотелось ему сказать. Конечно, он чувствовал, что Офелия доверяет ему, но вот насколько? А то, о чем он собирался с ней поговорить, предполагало полную откровенность и доверие между ними.

– Вы этого заслуживаете, Офелия. И Пип тоже.

У него вдруг появилось странное чувство – словно они были единственными близкими ему людьми.

И у них с Пип тоже не оставалось никого, кроме него, Мэтта. Весь остальной мир вдруг будто перестал существовать.

Не сводя с Офелии глаз, Мэтт медленно наклонился к ней и очень осторожно коснулся губами ее губ. Мэтт уже успел забыть, когда он в последний раз целовал женщину. А с тех пор, как погиб Тед, Офелию вообще никто не целовал, кроме Пип. Для них обоих поцелуй стал полной неожиданностью. Они с Мэттом были очень похожи: стойкие на вид, но с хрупкой, чувствительной душой, оба успели привыкнуть к мысли об одиночестве. Офелия оцепенела. Она совершенно не ожидала, что Мэтт вдруг решится поцеловать ее. Больше всего он боялся, что она испугается или решит его оттолкнуть. К огромному его облегчению, ничего подобного Офелия не сделала. Она как будто застыла, но, когда Мэтт отодвинулся, оба задыхались. Мэтт невольно сжался, ожидая, что она рассердится, но, когда он робко поднял на нее глаза, в лице Офелии он не увидел ни гнева, ни обиды – одно лишь безмерное удивление. Осторожно обняв ее за плечи, Мэтт привлек Офелию к себе.

– Что вы делаете, Мэтт?! Это какое-то безумие!

Она всегда мечтала только об одном – чувствовать себя в безопасности. В конце концов ей это почти удалось. Но потом ее маленький мир рассыпался на части, едва не похоронив ее под обломками. И вот теперь единственным местом, где она чувствовала себя в безопасности, стали объятия Мэтта. Странно, но и у него в присутствии Офелии почему-то возникало такое же чувство.

– Не думаю, – уверенно сказал он. – Меня уже давно тянет к вам, Офелия. Наверное, я и сам не сразу это понял. Но я молчал. Может, боялся вас напутать. Думал, скажу что-нибудь, а вы вообще не захотите меня больше видеть… Вам ведь столько пришлось пережить.

– И вам тоже, – прошептала Офелия, нежно коснувшись кончиками пальцев его щеки и внезапно подумав о том, как будет ликовать Пип. На губах ее мелькнула улыбка. Когда она сказала об этом Мэтту, глаза ее смеялись.

– Знаете, я ведь тоже ее люблю. И просто дождаться не могу, когда познакомлю вас со своими детьми!

– Я тоже, – кивнула Офелия. Лицо у нее сияло от счастья. И Мэтт с улыбкой снова поцеловал ее.

– С днем рождения, милая, – прошептал он. Через мгновение губы его прижались к ее губам.

Когда за ним захлопнулась дверь, Офелия еще долго сидела в темноте, закрыв глаза и улыбаясь. Лучшего дня рождения у нее еще не было никогда.

Глава 23

В первый же вторник после ее дня рождения Офелии опять предстояло ночное дежурство. Боб ворчливо напомнил ей, что в прошлый раз она вела себя на редкость беспечно, когда они обходили «стойла» – так он обычно именовал коробки, в которых ютились бездомные. Как правило, они по двое двигались от одного такого импровизированного жилища к другому, расспрашивая их обитателей, в чем они нуждаются. Во время подобных обходов следовало быть начеку, чтобы избежать неприятных сюрпризов, напомнил ей Боб. А Офелия бродила как во сне. Взгляд у нее был мечтательный, и она не раз и не два поворачивалась спиной к обитателям трущоб, а этого делать не следовало. Как правило, все заканчивалось достаточно мирно, но они никогда не должны забывать об осторожности – одной из основных заповедей их команды. Тут, на улицах, царил закон джунглей. Обычно те, о ком они заботились, трогательно благодарили их, не выказывая ни малейшей враждебности, и на глаза их порой наворачивались слезы. Однако встречались среди них и другие – ожесточенные и озлобленные изгои, только и ожидавшие случая, чтобы выместить на ком-нибудь зло, которое причинили им. Так называемые двуногие хищники готовы были на все, лишь бы урвать кусок побольше, отобрав и то немногое, что доставалось их собратьям по несчастью. Как ни грустно сознавать, но все члены их команды прекрасно знали, что едва ли треть того, что они раздавали, попадает в руки тех, кому это предназначено. Все обитатели дна думали лишь об одном – выжить любой ценой. А для этого все средства хороши. Все, что можно было сделать для несчастных, – это пустить им пулю в лоб и молиться, чтобы все обошлось.

– Эй, Оффи! Смотри, что у тебя за спиной, слышишь? Да что с тобой, девочка? – ворчал Боб, когда они, сделав уже вторую остановку, вернулись в фургон. На душе у него было тревожно. Нужно заставить ее встряхнуться, пока не случилось беды. Все они, конечно, иногда бывали беспечны, подшучивали над собой, а порой и над теми, ради кого рисковали. Однако им хватало ума, чтобы вовремя остановиться. Каждый из них хорошо знал, с чем они могут столкнуться и как избежать несчастья. Бесконечный список полицейских, социальных работников и добровольцев, которым пришлось встретить свою смерть на улицах, все они знали почти наизусть. Чаще всего они погибали, когда делали именно то, что им было строго-настрого запрещено, например, работали в одиночку. Почти все они хорошо понимали, с чем имеют дело, и все же рано или поздно, поверив в собственную везучесть, совершали одну и ту же трагическую ошибку. А ведь главная заповедь для них – осторожность. Хочешь выжить – будь всегда начеку, и Офелия знала это не хуже других.

– Прости, Боб. В следующий раз буду осторожнее, честное слово, – виновато закивала она, словно очнувшись. Все время Офелия и в самом деле ходила как во сне. Впрочем, и неудивительно – она думала о Мэттс.

– Вот-вот! Осторожность, знаешь ли, никогда не повредит. Эй, да что с тобой такое? Никак влюбилась? – Неудивительно, что Боб догадался – он ведь и сам влюблен в ближайшую подругу покойной жены.

Забираясь в фургончик, Офелия бросила в его сторону лукавый взгляд и улыбнулась. Боб попал в точку. Всю ночь у нее перед глазами стояло лицо Мэтта. Впрочем, и весь день до этого тоже. Она вспоминала их поцелуй, от которого у нее по спине бегали мурашки. Офелия была и испугана, и восхищена. Странное дело – с одной стороны, эта любовь была как раз тем, о чем она втайне мечтала… а с другой – ей страшно даже помыслить о чем-то подобном.

Боль, страдания – вот что несет с собой любовь, думала она, вдруг почувствовав себя уязвимой. Гибель Теда едва не убила ее, а то ужасное письмо, ясно и недвусмысленно давшее понять о предательстве самых близких ей людей, едва не привело Офелию на грань безумия. И вот теперь, стараясь разобраться в своих чувствах, Офелия слегка испугалась – ей казалось, что она не испытывает вообще ничего. Она вспоминала Теда… Андреа, погибшего сына и… и Мэтта, и ей стало страшно. Казалось, она вдруг впала в какое-то непонятное оцепенение. Ей нужно во всем разобраться, понять, что же она чувствует на самом деле… а она вместо этого думала, каким облегчением было бы припасть головой к его груди и забыть, забыть обо всем…

– Не знаю, Боб. Может быть, – честно созналась Офелия, пока они ехали к Хантерс-Пойнт. Время уже близилось к рассвету, и на улицах стало спокойнее. Уличные буяны расползлись по своим халупам. Большинство из них сморил сон, и сейчас вокруг стояла тишина.

– Это уже становится интересно, – хмыкнул он, подмигнув Офелии. За те три месяца, что они были партнерами, Боб успел проникнуться искренним уважением к этой женщине и порой ловил себя на том, что даже привязался к ней. Прямодушная и неглупая, с твердыми принципами и без малейшего намека на заносчивость, Офелия понравилась ему с первого взгляда. А ее доброта, готовность помочь, искренняя убежденность в необходимости того, что они делали, сразу покорили его сердце.

– Надеюсь, он славный парень. Во всяком случае, ты это заслужила, – с чувством пробормотал он.

– Спасибо, Боб, – улыбнулась Офелия. Но он сразу же почувствовал, что ей почему-то не хочется об этом говорить, и оставил ее в покое. За время работы Боб с Офелией стали настоящими партнерами: прекрасно чувствовали настроение друг друга, и дружба их крепла с каждым днем. Случалось, что они часами спорили, обсуждая какие-то мировые проблемы, а в другой раз просто молчали, и молчание не стесняло, а скорее даже сближало их. Всякий раз, когда Боб думал об этом, ему почему-то на ум приходила полиция – только там напарники так же безоговорочно доверяют друг другу. Да и неудивительно – ведь от этого порой зависит жизнь каждого из них. К счастью, Офелия послушалась его. Уже на следующей остановке она вела себя куда внимательнее и осторожнее, и так до самого конца их смены.

Но уже сидя в своей машине и направляясь к дому, Офелия вдруг поняла, что тревожится за Мэтта. Ей не давала покоя мысль о том, какой оборот приняли их отношения. Меньше всего Офелии хотелось бы рисковать их дружбой, а роман с Мэттом, как она догадывалась, тут же сведет их дружбу на нет. Это было бы просто ужасно, и даже не столько из-за нее или Мэтта, сколько из-за Пип. Вдруг у них с Мэттом начнется серьезный роман, который закончится разрывом, ужаснулась Офелия. Тогда их дружбе точно конец! Но она не могла и не хотела рисковать тем, что хоть как-то давало ей силы жить.

Даже Пип заметила, что с матерью что-то происходит. Пока они ехали в школу, Офелия показалась ей что-то уж слишком тихой, и это страшно не понравилось Пип.

– Что-то не так, мам? – бросила она, включив радио на полную громкость. Офелия только поморщилась – каждое утро Пип подвергала серьезному испытанию прочность ее барабанных перепонок. Не очень-то приятное начало дня, всякий раз думала она. Пип уже меньше тревожилась за мать. Что бы с ней ни произошло, Офелия, похоже, оправилась и сейчас выглядела значительно лучше. Правда, Пип до сих пор терялась в догадках, что же стряслось на День благодарения. Но что бы ни было, горе матери как-то связано с Андреа, в этом она почти не сомневалась. Не зря же Офелия предупредила Пип, что больше они не увидятся. Пип была в шоке, но Офелия решительно отказалась все объяснить. Пип засыпала ее вопросами, но мать ответила только на один из них.

– Никогда?! – едва сдерживая слезы, спросила Пип.

– Никогда! – отрезала Офелия.

– Нет, нет, все в порядке, – пробормотала Офелия. Но вид у нее был не слишком уверенный, словно она сама сомневалась во всем. Весь день ей стоило немалых сил сосредоточиться. Особенно тяжело было на работе. Даже Мириам, не поднимавшая головы от стола, заметила рассеянность Офелии. Не укрылось это и от Мэтта.

– С вами все в порядке? – моментально перепугавшись, спросил он, едва услышав в трубке голос Офелии.

– По-моему, да, – ответила Офелия. Но почему-то ему показался неубедительным ее ответ. И это сводило Мэтта с ума.

– Что это значит? Может, мне уже пора паниковать, да? – улыбнулся он.

– Ни в коем случае. Просто я немного напугана. – Офелия даже не старалась понять почему: то ли мысли у них движутся в параллельном направлении, то ли они настолько близки, что чувствуют друг друга на расстоянии… или их связывает нечто большее, чем просто дружба.

– И чего же вы испугались? – С того дня, как они поцеловались, Мэтт буквально парил в облаках. Сам того не понимая, он хотел этого больше всего на свете. Правда, уже какое-то время Мэтт потихоньку начал подозревать, что чувство, которое он питает к Офелии, не просто дружеская привязанность. То, что он испытывал к этой женщине, было куда серьезнее и глубже, чем ему хотелось признать.

– Шутите, да? Да я всего боюсь – вас, себя, жизни, судьбы. Хороших новостей, плохих новостей… разочарования, предательства, смерти – не важно, вашей или моей… Дальше перечислять?

– Нет, нет, спасибо, хватит. Пока, во всяком случае. Остальное оставьте на потом. Расскажете при личной встрече, хорошо? Если хотите, можем даже посвятить этому весь день, – шутливо пообещал он, словно нисколько не сомневаясь, что ее страхи и в самом деле займут немало времени.

И тут же снова стал серьезным. Мэтту совсем не нравилось, что Офелия боится всего на свете. Сам он нисколько не сомневался, что впереди их ждет счастье. И будь это в его власти, он бы с радостью поделился с ней своей уверенностью.

– Что мне сделать, чтобы вы успокоились? – нежно спросил он.

– Боюсь, это не в вашей власти. Мэтт. Просто дайте мне немного времени. Хорошо? Ведь я только что узнала, что мой брак, который я считала счастливым, был всего лишь фарсом. Это нелегко, поверьте. И честно говоря, не уверена, что у меня хватит решимости сделать еще одну попытку.

Сердце Мэтта болезненно сжалось.

– Дайте мне хотя бы шанс! Пообещайте, что не станете пока ничего решать! Неужели мы с вами не заслужили право на счастье? Лучше уж жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Вы слышите меня, Офелия? Не спешите, хорошо, дорогая? Вы мне обещаете?

– Я постараюсь. – Это было все, чего он смог от нее добиться.

В глубине души Офелия считала, что Мэтту лучше бы попытать счастья с кем-то еще, кого жизнь не била так жестоко, как ее, и кому не довелось на своей шкуре испытать, что такое предательство. Бывали минуты, когда ей казалось, что для нее жизнь уже кончена. Но с другой стороны, рядом с Мэттом ею всегда овладевало восхитительное чувство защищенности, покоя, уверенности, что все будет хорошо, а ведь это уже немало.

В ближайшие выходные Мэтт приехал в город, и они пообедали втроем в ресторане. А в воскресенье Офелия с Пип, в свою очередь, отправились на побережье навестить его. Роберт тоже собирался на один день приехать из Стэнфорда, и Мэтту не терпелось их познакомить. Он понравился Офелии с первого взгляда – Роберт оказался на редкость приятным молодым человеком; он был вылитый отец и, несмотря на долгую разлуку с Мэттом, сумел сразу сблизиться с отцом. Как это часто бывает, гены оказались сильнее, и слава Богу, подумала она. Роберт нисколько не скрывал, как его огорчает вероломное предательство матери, и в то же самое время великодушно допускал, что только любовь к детям толкнула ее на такой шаг. Правда, он смущенно признался, что Ванесса, узнав обо всем, так разозлилась, что до сих пор не разговаривает с Салли.

После поездки Мэтта Офелия заметно повеселела. Мэтт несколько раз клал руку ей на плечи, когда они гуляли по берегу, но ни разу не сделал попытки обнять ее или поцеловать – словом, не сделал ничего такого, что бы навело Пип на мысль, что между ними что-то происходит. Судя по всему, он решил дать Офелии время привыкнуть к этой мысли. Было заметно, что их отношения слишком важны и дороги для него, чтобы он мог рисковать поставить их под угрозу. Вероятно, Мэтт рассудил, что будет лучше, если он не станет торопить Офелию.

В понедельник вечером Мэтт решил позвонить ей и уже протянул руку к телефону, как тот неожиданно зазвонил. Сердце у него радостно подпрыгнуло – почему-то Мэтт решил, что это она. Офелия выглядела такой умиротворенной и счастливой, когда они прощались. Потом он позвонил ей вечером узнать, как они добрались до дома, и у нее было чудесное настроение. Он едва не сказал, что любит ее, но в последнюю минуту удержался – ему хотелось видеть ее лицо, когда он скажет ей главные для него слова, а по телефону это невозможно. Но звонила не Офелия, как он втайне надеялся, и даже не Пип. Звонила Салли из Окленда, и сердце Мэтта ухнуло в пятки, едва он услышал ее голос. Салли рыдала так, что едва могла говорить. Первая мысль Мэтта была о Ванессе. Представив, что с дочерью случилось несчастье, он похолодел от ужаса.

– Салли? – Он не мог разобрать ни единого слова, но, прожив с ней столько лет, нисколько не сомневался, что это она. – В чем дело? Что случилось?

Все, что ему удалось разобрать, – это «рухнул… теннисный корт…», и потом вдруг с невероятным облегчением, к которому примешивалось чувство вины, Мэтт наконец сообразил, что она говорит о своем муже. Слава Богу, с Ванессой все в порядке.

– Что произошло? Ничего не могу понять. Что там с Хэмишем? – «Интересно, с чего ей вздумалось звонить именно мне?» – промелькнуло у него в голове.

Он услышал еще одно сдавленное рыдание. И внезапно слова полились бурным потоком. Мэтт только морщился от жалости, пока она кричала в трубку:

– Хэмиш мертв! Час назад на теннисном корте у него случился сердечный приступ. Его пытались спасти, но… вес напрасно. Он умер. – Салли принялась опять хлюпать носом.

А Мэтт невидящим взглядом уставился в пространство. Перед его внутренним взором чередой проплывали воспоминания, похожие на мелькание кадров старого фильма. Вот Салли говорит ему, что собирается уйти и забрать с собой детей, что вскоре все они переедут в Окленд… Вот до него впервые дошло, что его жена изменяет ему с его лучшим другом, это с ним она теперь будет жить в Окленде с его, Мэтта, детьми… «Мы с Хэмишем собираемся пожениться». Он тогда едва не рухнул, оглушенный такой новостью. Тогда он еще не знал, что из-за вероломства Салли целых долгих четыре года будет лишен возможности просто поговорить с детьми. И вот теперь она звонит ему – сказать, что Хэмиш умер. Мэтт вряд ли смог бы объяснить, какие чувства он испытывает в эту минуту, узнав, что его прежний друг, тот самый, который увел у него жену, мертв.

– Мэтт, ты меня слышишь? – всхлипывала Салли. Она то и дело сбивалась, захлебываясь слезами, говорила что-то о похоронах, потом перескакивала на детей, и снова принималась вспоминать, как Хэмиш любил Роберта, и опять плакала, просила Мэтта, чтобы он уговорил Роберта приехать помочь… на нее разом свалилось столько дел, а ведь их с Хэмишем дети еще совсем маленькие. Мэтт внезапно почувствовал, что у него голова идет кругом.

– Да, конечно, я тебя слушаю. – И вдруг он вспомнил о сыне. – Хочешь, чтобы я позвонил Роберту и попросил его вернуться? Если ты боишься, как он это перенесет, могу взять машину и сам съездить к нему в Стэнфорд. – Как иной раз судьба причудливо тасует колоду, пришло ему в голову. Один отец сменил другого. Хотя и цинично это звучит, но старина Хэмиш убрался на редкость вовремя!

– Я уже позвонила ему, – отрезала Салли. Конечно, ей и в голову не пришло подумать о том, что это может расстроить Роберта. В этом была вся Салли – она всегда думала только о себе!

– И как он воспринял? – с тревогой в голосе спросил Мэтт.

– Понятия не имею. Впрочем, мальчишка всегда обожал Хэмиша.

– Я позвоню ему, – поспешно предложил Мэтт, едва удерживаясь от желания бросить трубку.

– Может, хочешь приехать на похороны? – вдруг спросила Салли, как всегда, забыв о том, сколько времени займет перелет, о том, что у Мэтта, черт возьми, могут быть и другие планы и, самое главное, о его чувствах. Да, когда-то они дружили, но потом Хэмиш предал его! Дьявольщина, разве он может когда-нибудь забыть о том, что эта парочка едва не сломала ему жизнь!

– Не хочу! – резко, почти грубо отрубил Мэтт.

– Может быть, мы с Ванессой возьмем детей и приедем на Рождество? – задумчиво протянула Салли. – Думаю, тебе не стоит приезжать на этой неделе… ну, если, конечно, ты не передумаешь насчет похорон.

Мэтт собирался слетать в Окленд в четверг, после шести бесконечно долгих, тоскливых лет одиночества вновь увидеть Ванессу… но, возможно, тут Салли права. Наверное, теперь не самое удачное время.

– Ладно, я подожду. Приеду чуть попозже, после того как вы немного успокоитесь. Если, конечно, тебе не удастся отправить ее ко мне. – С грубой откровенностью он подчеркнул «отправить», недвусмысленно давая понять, что в присутствии самой Салли нет никакой нужды. У него не было ни малейшего желания встречаться с экс-супругой. – Ведь у тебя, наверное, и так будет полно дел. – Устроить пышные похороны, отправить мужа на кладбище, а заодно подумать о том, как устроить свою жизнь… за счет кого-то другого, разумеется, подумал про себя Мэтт. После того как раскрылось подлое предательство Салли, у него не осталось никаких теплых чувств к некогда любимой жене. Мэтт знал, что никогда не сможет простить ей этого.

– Представить себе не могу, как его смерть отразится на делах компании, – уныло протянула Салли. В этом тоже была вся Салли. «Ничего не изменилось», – грустно вздохнул Мэтт.

– Да, тяжело, я знаю, – поддакнул он ей, но Салли скорее всего опять ничего не услышала. – Так продай ее, и дело с концом. Тоже мне проблема! А со временем ты наверняка найдешь чем заняться. Не вешаться же теперь, верно? – То же самое слово в слово когда-то Салли сказала ему. С тех пор прошло ровно десять лет. Впрочем, похоже, она так его слов и не поняла. Ничего удивительного – в пылу ссоры Салли и раньше могла наговорить что угодно, а потом со смехом уверять, что не помнит. Мэтту почему-то казалось, что она не врет. Да и как ей помнить, когда ни обиды, ни горе других не трогали Салли.

– Ты и вправду думаешь, что мне следует продать компанию? – всполошилась она.

Мэтт беззвучно чертыхнулся. Ему стоило неимоверного усилия воли, чтобы не бросить трубку.

– Понятия не имею. Послушай, мне пора. Очень жаль, что так вышло с Хэмишем и… э-э… передай мои соболезнования его детям. Я дам тебе знать, когда приеду повидать Несси. Я сам ей позвоню. – Не дожидаясь ответа, Мэтт отсоединился.

Потом поспешно набрал номер Роберта. Мальчик не плакал – он был слишком взрослый, для того чтобы унизиться до слез, но Мэтт по голосу понял, что Роберт глубоко потрясен смертью отчима.

– Мне очень жаль, сынок. Я знаю, как ты любил его. Я ведь тоже прежде его любил. – «Прежде чем он вместе с твоей матерью разрушил мою жизнь и лишил меня детей», – мелькнуло у него в голове.

– Пап… я знаю, конечно, что он отбил у тебя маму, но с нами он всегда вел себя на редкость порядочно. Знаешь, мне очень жаль маму. Она звонила недавно и так рыдала… просто ужас какой-то!

О да… рыдала! А потом как ни в чем не бывало обсуждала, что делать с фирмой!

Что бы ни происходило вокруг, Салли всегда думала только о себе. И о своих интересах, конечно. Себялюбивая, алчная, черствая – такая уж она уродилась. Решив, что Хэмиш – куда более выгодный муж, она не задумываясь бросила Мэтта ради его лучшего друга. Да и как иначе, ведь Хэмиш был гораздо богаче, он имел больше домов, и потом рядом с ним всегда весело, потому что Хэмиш любил развлекаться и не жалел денег на свои прихоти! И ради всего этого Салли хладнокровно принесла его в жертву. Ему до сих пор трудно смириться с этой мыслью, и он знал, что так будет всегда. Из-за алчности и себялюбия этой женщины он лишился всего, что составляло смысл его жизни, – жены, детей, семьи, любимого дела. Из-за нее из его жизни вычеркнуто почти десять лет…

– Ты поедешь на похороны? – спросил Мэтт. Роберт замялся.

– Конечно, надо бы… хотя бы ради мамы… но у меня экзамены. Я позвонил Несси – хотел посоветоваться, – она сказала, что мама не будет возражать, если я не приеду. В конце концов, там возле нее всегда хватает людей. – И семеро детей, вспомнил Мэтт. Четверо детей Хэмиша от первого брака, Ванесса и еще двое их с Хэмишем общих. Внушительная поддержка, решил Мэтт. И тут же почувствовал укол совести – он хорошо знал, как много значит для Салли поддержка Роберта, особенно в такое время. – А ты как считаешь, а, пап?

– Тут тебе решать, мой мальчик. Я не имею права тебе советовать. Могу на пару дней приехать к тебе, если хочешь, конечно, – сочувственно предложил он Роберту.

– Да ладно, пап, не переживай. Я справлюсь. Просто все так неожиданно… прийти в себя не могу! Хотя ведь у Хэмиша уже было два серьезных приступа, ему даже шунтирование делали. А он нисколько не берег себя после всего этого. Мама вечно ворчала, что ничем хорошим его пренебрежение к себе не кончится. – А еще он пил как лошадь и дымил как паровоз. И весил намного больше, чем положено в его сорок два года.

– Ладно, держись. Если я вдруг тебе понадоблюсь, просто позвони, идет? И я тут же примчусь. Кстати, может, выберемся куда-нибудь на уик-энд, если у тебя нет занятий?

– Увы, есть. Ладно, я позвоню, если что. Спасибо, пап. Мэтт еще посидел немного, переваривая новости, потом снова снял трубку и набрал телефон Офелии.

Он и сам не знал, что заставило его это сделать. На душе было тоскливо. Может быть, из-за того, что дети как-никак привязались к Хэмишу, а может, просто не мог забыть, что тот все-таки был когда-то его другом. И сейчас Мэтт жалел о нем, а вовсе не о Салли.

Он рассказал Офелии, что случилось. Как и Мэтт, она тоже в первую очередь подумала о Роберте. А потом, следуя странной женской Логике, принялась гадать, что теперь чувствует Мэтт к овдовевшей Салли, ведь когда-то он безумно любил ее. Она была его женой, и он так и не женился после ее ухода. И вот теперь она наконец свободна. Трудно, конечно, представить, чтобы после стольких лет между ними вновь вспыхнул огонь, но… кто знает? В жизни и не такое случается. В конце концов, Салли всего сорок пять, и наверняка она уже подумывает о поисках нового супруга. И потом… ведь когда-то она любила Мэтта! Во всяком случае, настолько, чтобы выйти за него замуж и родить ему детей.

– Она сказала, что сама привезет ко мне Ванессу на Рождество, а заодно и повидается с Робертом, – сообщил Мэтт. – Надеюсь, у нее хватит ума этого не делать. Я хочу увидеть детей, а вовсе не ее. – Он-то надеялся, что на выходные слетает в Окленд повидать Ванессу, и вот теперь всем его надеждам конец. Впрочем, сейчас действительно не время. Им там небось не до него, ведь у Хэмиша с Салли огромная семья: дети от первого брака, да еще их собственные. Так что Мэтт не сердился. Он ждал столько лет, что одна лишняя неделя не могла ничего изменить. И потом так будет лучше.

– А для чего ей-то приезжать? – недоуменно спросила Офелия.

– Одному Богу известно. Просто чтобы насолить мне, – буркнул Мэтт. И заставил себя рассмеяться.

Но на душе у него кошки скребли, а в ушах все еще стояли безудержные рыдания Салли. Нет, эта женщина уже давно стала для него чужой. Просто еще раз напомнила, сколько горя когда-то ему принесла. Он понятия не имел, почему вдруг Офелия так переполошилась из-за возможного приезда Салли, но решил отнести это на счет ее ревности.

Остаток недели для обоих выдался на редкость хлопотным. Приближались праздники, и на улицах стало опасно. Промозглый ледяной ветер словно выплеснул всю грязь, что скопилась в городе за прошедший год. Многие в это время теряли работу и, оказавшись без крыши над головой, спивались или хватались за наркотики. С каждым днем становилось все холоднее, и как-то ночью, осматривая коробки, где ютились бездомные, команда Офелии обнаружила четыре трупа. Иной раз Офелия чувствовала, что у нее разрывается сердце.

Мэтт съездил повидаться к Роберту. А с Ванессой он часто разговаривал по телефону. Салли тоже часто звонила ему – одному Богу известно зачем. После каждого такого звонка взбешенный Мэтт звонил Офелии и принимался жаловаться ей на Салли.

Единственным светлым моментом за все время выдался не по-зимнему солнечный денек, который они втроем провели у океана, когда Офелия с Пип вырвались на полдня к Мэтту. Роберт не смог приехать – готовился к экзаменам. А до Рождества оставалось всего две недели.

Они втроем долго гуляли по берегу. Мэтт взахлеб хвастался домиком возле озера Тахо, который он арендовал на всю неделю от Рождества до Нового года. Они с Робертом собирались поехать туда кататься на лыжах, и Мэтт очень надеялся, что ему удастся захватить с собой и Ванессу.

– Салли все еще намерена приехать? – с напускным равнодушием поинтересовалась Офелия.

Ей самой было странно, почему появление экс-супруги Мэтта до такой степени беспокоит ее, но она ничего не могла с собой поделать. Может, все дело в том, что та теперь вдова? Вообще говоря, Офелия прекрасно понимала, что все ее страхи не имеют под собой ни малейшего основания. Мэтт, похоже, не питал никакого интереса к бывшей жене, но… кто знает? Вспомнить хотя бы Теда, не постеснявшегося закрутить роман с лучшей подругой своей жены, да еще сделать ей ребенка! После того письма взгляды Офелии сильно изменились.

– Понятия не имею! Впрочем, какое мне дело до ее планов? Но вот если Ванесса все-таки прилетит, кто привезет ее на озеро Тахо? Лично у меня нет ни малейшего желания видеть Салли, даже если она и приедет, – отрезал Мэтт, и с души Офелии словно камень свалился. – Мне бы очень хотелось, чтобы и вы с Пип тоже приехали. Кстати, какие у вас планы на Рождество?

В прошлом году Офелия и не думала об этом, а вот теперь это превратилось в настоящую проблему.

– Еще не знаю. Похоже, нас с каждым годом становится все меньше. Прошлое Рождество мы с Пип встречали вместе с Андреа. – Тогда она была на пятом месяце, подумала Офелия и невольно вздрогнула, разом вспомнив и подлое предательство Андреа, и чьего ребенка носила она тогда. – В этом году, наверное, встретим его вдвоем – я да Пип. Может, действительно неплохо провести несколько дней на Тахо… Все-таки грустно встречать Рождество только вдвоем. – Мэтт молча кивнул, не желая растравлять в ее душе и без того мучительные воспоминания. – Так что нам с ней даже приятно думать, что назавтра мы уже будем не одни. – Офелия подняла к нему лицо и улыбнулась.

Пип убежала вперед вместе с Муссом, и Мэтт, воспользовавшись тем, что их никто не видит, прижался губами к губам Офелии. Словно искра пробежала между ними. И Мэтт вздрогнул, усилием воли заставив себя успокоиться. Конечно, он мечтал о большем, но за последние две недели произошло столько всяких событий, что излишняя настойчивость с его стороны могла бы спугнуть ее, а этого Мэтт боялся больше всего. Он догадывался, что Офелия все еще колеблется – ее тянуло к нему, и в то же время новая близость вселяла в нее страх и неуверенность перед тем, что ждет впереди. Ни он, ни она не хотели торопить события. Сцепив зубы, Мэтт поклялся, что будет ждать столько, сколько понадобится. Но его тянуло к ней с такой силой, которая пугала его самого. Останавливала Мэтта только мысль о трагедии, которую она недавно пережила. И все же он не мог не почувствовать, что и в ней мало-помалу просыпается желание. Несмотря на все свои страхи и сомнения, с каждым днем Офелия становилась ему ближе.

К ним подбежала Пип. Мэтт рассказал ей о домике возле озера Тахо и невольно улыбнулся, когда Пип запрыгала от восторга. Офелия все еще сомневалась. Ему удалось уломать ее только к концу дня. Решив, что надо ковать железо, пока горячо, Мэтт постарался вырвать у нее еще одно обещание.

– Сделайте мне один подарок на Рождество, хорошо? – очень серьезно попросил он. Когда они сидели у камина, Пип снова убежала на берег.

– И что же это за подарок? – улыбнулась Офелия. Для Пип она уже купила подарок, а вот о подарке для Мэтта пока еще не думала.

– Я бы очень хотел, чтобы вы отказались от своих ночных вылазок.

Лицо Мэтта стало напряженным, и Офелия с тяжелым вздохом отвела глаза. Теперь, когда Мэтт значил для нее неизмеримо больше, чем прежде, она постоянно ломала голову, как решить эту проблему. Раньше Мэтт никогда не ставил ее перед такой дилеммой. Не в его характере давить на нее – до сегодняшнего дня, во всяком случае.

– Вы же понимаете, что я не могу. То, что я делаю, важно не только для меня, но и для этих несчастных тоже. И потом мне нравится моя работа, честное слово. Ну и к тому же сюда не каждый согласится пойти, так что у них вечно не хватает людей.

– А знаете почему? – буркнул он. Вид у него был самый несчастный. – Потому что у большинства людей хватает ума понять, что это опасно. – Он не стал говорить Офелии о том, что пугало его больше всего.

С некоторых пор Мэтт сильно подозревал, что ее упрямое желание заниматься именно этим делом – не что иное, как подсознательное стремление уйти из жизни. Но как бы там ни было, он поклялся, что сделает все возможное и невозможное, чтобы заставить ее отказаться от этой затеи. Пусть работает в своем Центре, если уж ей так хочется, думал он, но бродить ночью по улицам – это уж слишком! И дело тут вовсе не в том, что он не уважал ее чувства или желания, – просто Мэтту хотелось спасти ее от нее самой.

– Послушайте, Офелия, я серьезно. Ради вас, ради Пип, наконец, умоляю вас – откажитесь! Если ваши напарники такие отчаянные, чтобы увлекаться этим, – пусть их! Неужели нельзя помогать бездомным как-нибудь по-другому? Пожалейте себя, дорогая!

– Можно, конечно, только мы делаем больше других, понимаете? Мы идем прямо к ним и даем им то, в чем они нуждаются больше всего. Когда попадешь в действительно отчаянное положение, то вряд ли хватит сил самостоятельно добраться до Центра. Так что мы должны сами идти к •ним, если хотим хоть кого-то спасти, – закончила она, все еще не теряя надежды переубедить Мэтта.

Впрочем, ту же самую надежду питал и Мэтт. Их борьба длилась уже давно, и оба не желали сдаваться. Однако со временем Офелия почувствовала, что потихоньку начинает колебаться. Что же до Мэтта, то он был тверд как скала.

– Вы просто никак не можете смириться с мыслью, что все эти несчастные, выброшенные на улицу, вовсе не обязательно закоренелые преступники, а просто раздавленные жизнью люди, которые отчаянно нуждаются в нашей помощи. А ведь среди них есть и дети, и глубокие старики – подумайте о них! Не могу же я с милой улыбкой взять расчет и заняться чем-то еще?! Если не я, то кто? Видели бы вы этих несчастных! Да меня бы потом замучила совесть, если бы я сделала, как вы хотите. Так что просите что-нибудь еще, – закончила Офелия.

– Нет, дорогая. Больше мне ничего не нужно. Ну, раз вы отказываете мне в такой малости, пусть Санта вас накажет, и пусть вы найдете в своем рождественском чулке кусок угля вместо подарка!

Иной раз Мэтта начинали грызть сомнения. А что, если Офелия права? Что, если он просто преувеличивает опасность, которой она подвергается? Она так часто уверяла его, что ничем не рискует, но Мэтта все еще терзал страх. Выслушав его обиженное пожелание, Офелия только рассмеялась – она и не подозревала, что Мэтт давным-давно уже приготовил ей подарок. Оставалось только надеяться, что он ей понравится.

С разрешения Офелии он купил для Пип роскошный велосипед, на котором можно было бы кататься не только по дорожкам городского парка, но и по песчаному пляжу и который она могла бы брать с собой всякий раз, когда они выберутся его навестить. С тех пор Мэтт не раз с тайной гордостью любовался своим подарком – такой велосипед мог подарить только отец, потому что матери вряд ли бы пришло подобное в голову. Насколько он знал, Офелия рыскала по магазинам, не зная, что лучше подарить: что-нибудь из одежды или забавную игрушку? Когда девочка в таком возрасте, выбрать подарок особенно трудно: вроде бы она уже слишком большая, чтобы играть в игрушки, и в то же время явно мала, для того чтобы получать «взрослые» подарки. Мэтт тяжело вздохнул и покачал головой. Он закатил велосипед в гараж, аккуратно укрыв его брезентом, и, конечно, не удержался – рассказал о подарке Офелии. Та нисколько не сомневалась, что Пип будет в восторге.

Единственный подарок, от которого бы он с радостью отказался, Мэтт все же получил. За неделю до Рождества позвонила Салли и сообщила, что прилетает на следующий день с Ванессой и двумя младшими детьми. Четверо детей Хэмиша от первого брака решили провести праздники вместе с матерью. Поэтому Салли решила слетать в Сан-Франциско – как она выразилась, «проведать его». Такого «подарка» Мэтт не ожидал. От досады он едва не бросил трубку об стену: он мечтал увидеть дочь, а вовсе не бывшую супругу. Салли сообщила, что остановится в «Ритце». По уже сложившейся привычке Мэтт кинулся к Офелии жаловаться. И застал ее у двери – она как раз отправлялась на ночное дежурство.

– Ну и что мне прикажете делать? – возмущенно гаркнул Мэтт. – Глаза бы мои на нее не смотрели! Если бы не Несси! Хорошо хоть, она сразу же уедет вместе с нами на Тахо! Несси, я хочу сказать, а не Салли, конечно, – проворчал он.

Офелия немного расстроилась, хотя и виду не подала. За последние недели она слишком привязалась к Мэтту, чтобы сейчас безразлично отнестись к приезду его хоть и бывшей, но все же жены. А вдруг он снова влюбится в нее? Любил же он ее раньше – значит, может увлечься и теперь, несмотря на все гадости, которые она ему делала. Успокоенная заверениями Мэтта, Офелия давно уже не думала о ней, и вдруг – известие о приезде Салли… словно снег на голову! Какой-то внутренний голос нашептывал Офелии, что они непременно встретятся. Уж Салли не упустит случая попробовать вновь разжечь в душе Мэтта прежние чувства. Ах, мужчины порой так потрясающе наивны, что просто плакать хочется! Одно ее настойчивое желание непременно приехать сюда должно было бы открыть Мэтту глаза! Неужто он еще не догадывается, что у нее на уме? И Офелия как можно деликатнее попробовала намекнуть ему на свои подозрения.

– Салли?! – фыркнул Мэтт. – Не смешите меня, дорогая. Все давно уже в прошлом. Просто она не знает, куда себя деть, вот и все. К тому же нужно решить, как быть с фирмой. Офелия, клянусь, вам не о чем тревожиться. Прошло уже десять лет. Уверяю вас, я давно излечился от нее. – Голос его звучал уверенно, но женский инстинкт Офелии подсказывал, что нужно быть начеку.

– В жизни и не такое случается, – осторожно предупредила она.

– Только не со мной. Для меня вся история закончилась много лет назад, куда раньше, чем для нее. Вспомните, это ведь она бросила меня ради парня, у которого карманы были набита туже, чем у меня, – зло заметил Мэтт. Видимо, оскорбленное мужское самолюбие до сих пор давало о себе знать.

– Да. Но теперь он умер, и все его деньги достались ей. Она чувствует себя одинокой, и ей страшно. Поверьте мне, Мэтт, Салли наверняка что-то задумала.

Но Мэтт упорно не желал ей верить – до той самой минуты, пока Салли, водворив детей в «Ритц», не позвонила ему.

Самым что ни на есть медовым голосом она принялась упрашивать Мэтта прийти к чаю. Конечно, она устала после многочасового перелета и выглядит жутко, пела она, но Мэтт даже представить себе не может, как ей не терпится увидеть его после всех лет разлуки.

В памяти Мэтта немедленно всплыли предостережения Офелии, но он только отмахнулся от них, словно от надоедливой мухи. Просто Салли в память о прошлом старается вести себя так, словно они старые друзья. Ну и пусть старается, все равно он никогда не простит ей попытки украсть у него детей, злорадно подумал Мэтт. В душе его жили ненависть и презрение к этой женщине, но… ведь, кроме души, у человека есть и тело, верно? А тело Мэтта отреагировало незамедлительно. Сработал своего рода рефлекс, как у павловской собаки, и Мэтт вдруг безумно разозлился, причем даже не столько на Салли, сколько на себя самого. Ему следовало бы помнить, как она любит испытывать свою власть над людьми.

– Где Несси? – резко бросил Мэтт, нисколько не скрывая, что ему нужна дочь, а вовсе не бывшая жена. Со вчерашнего дня он буквально считал минуты до ее приезда.

– Тут, – с напускной кротостью проворковала Салли. – Бедная крошка тоже устала.

– Ничего, у нее будет время выспаться. Передай ей, что где-то через час я буду ждать ее внизу. Пусть спускается. – От волнения Мэтт даже не заметил, что кричит. Он отстал от Салли, только когда та клятвенно пообещала, что все передаст.

Мэтт собирался, как на свидание, – ринулся в душ, побрился, переоделся, придирчиво выбрав тот пиджак, который ему больше всего шел, и к нему серые слаксы, и когда он подошел ко входу в отель, многие оборачивались ему вслед. Он торопливо обежал глазами холл. А что, если он вдруг не узнает ее, промелькнуло у него в голове. Что, если она изменилась так сильно… И тут он увидел ее. Она сжалась в комочек в углу, словно испуганный олененок, и лицо у нее было такое же жалкое и беззащитное, как десять лет назад, когда ее отняли у него. Только тело ее стало восхитительно-женским, и грива длинных светлых волос разметалась по плечам, словно хвост кометы. Обняв друг друга, отец с дочерью не смогли сдержать слез. Дочка спрятала лицо у него на плече и, хлюпая носом, осторожно, как слепая, ощупывала его лицо кончиками пальцев. И будто бы не было долгих шести лет! Мэтт с трудом подавил желание взять дочку на руки, как маленькую. Они смотрели в глаза друг другу, смеясь и плача от радости.

– Ох, папа… ты все такой же… ничуточки не изменился… – смахивая слезы, улыбалась Ванесса.

А Мэтт с восторгом думал, что в жизни не видел столь очаровательной юной девушки. У него едва сердце не выпрыгивало из груди при одном только взгляде на дочь. Лишь теперь он понял, как мучительно ему не хватало ее все годы. Просто до сих пор он не позволял себе думать об этом, чтобы не сойти с ума.

– Зато ты как изменилась! Фантастика! – У Ванессы была потрясающая фигура – в точности как когда-то у ее матери. Короткое серое платье и высокие каблуки подчеркивали безупречно стройные ноги девушки, а прекрасное лицо почти не тронуто косметикой. В ушах Ванессы поблескивали бриллиантовые сережки. Наверное, подарок Хэмиша, догадался Мэтт. Надо отдать ему должное – он всегда относился к детям Мэтта как к своим собственным. – Какие у тебя планы? Может, выпьем чаю? Или хочешь куда-нибудь сходить? – Ему самому было все равно – лишь бы не расставаться с ней.

Ванесса задумалась, видимо, в растерянности. И тут он заметил их. Собственно говоря, Мэтт мог бы заметить их и раньше, просто он не видел никого, кроме дочери. Там, в двух шагах от них, стояла Салли. Позади нее маячила какая-то незнакомая женщина, сильно смахивающая то ли на няньку, то ли на гувернантку, а возле нее смущенно переминались с ноги на ногу два маленьких мальчика.

Время оказалось милостиво к Салли, вынужден был признать Мэтт; она до сих пор оставалась очень привлекательной женщиной, хоть и немного располнела, с тех пор как они виделись в последний раз. Мальчишки ему понравились, на вид им было лет восемь-десять. Салли в своем репертуаре, зло подумал Мэтт. Вместо того чтобы оставить их с Ванессой вдвоем, она явно намеревалась присоединиться к ним. Вот уж этого Мэтт хотел меньше всего. Один вид бывшей жены привел его в ярость. Да и Ванесса тоже смотрела на мать так, словно готова была перерезать ей горло. Одетая в элегантное черное платье и такие же черные, видимо, очень дорогие и немыслимо сексуальные «лодочки», она выглядела потрясающе. В ушах у нее сверкали и переливались бриллианты, намного крупнее, чем у Ванессы, – несомненно, тоже подарки покойного мужа, подумал про себя Мэтт.

– Прости, Мэтт, я решила, что ты не будешь возражать… Просто не могла усидеть в номере… И потом, мне очень хотелось показать тебе мальчиков.

В первый раз Мэтт увидел их в Окленде – тогда одному было два года, а младшему исполнилось всего несколько месяцев. Мальчишки были ему симпатичны, но Мэтт все равно злился. Он, черт возьми, примчался, чтобы провести время со своими детьми, а вовсе не ради Салли и ее многочисленных отпрысков! Достаточно он натерпелся от нее. Он мысленно пожелал ей провалиться сквозь землю.

Выдавив из себя улыбку, Мэтт как можно ласковее поздоровался с мальчиками, взъерошил им волосы и вежливо раскланялся с няней. В конце концов, разве их вина, что им досталась такая мать, подумал про себя Мэтт. И повернулся к Салли, мысленно дав себе слово разом расставить все точки над i.

– Нам с Ванессой хотелось бы побыть вдвоем. Мы ведь так долго не виделись, – с нажимом заявил он.

– О да, конечно, я понимаю, – пропела Салли, ни на дюйм не сдвинувшись с места.

Она всегда плевала на желания и чувства других людей, вспомнил Мэтт, особенно когда речь шла о нем. Разъяренные взгляды Ванессы Салли просто игнорировала. Судя по всему, Ванесса так и не простила матери, что она отлучила их с Робертом от отца. Она поклялась, что никогда этого не забудет.

– Может, пообедаем завтра вместе, раз уж у тебя нет никаких планов? – проворковала Салли с улыбкой, когда-то ослепившей Мэтта.

Впрочем, он прозрел уже на другой день и увидел, что за сияющей улыбкой скрывается хищный оскал акулы. Правда, к тому времени Мэтт успел влюбиться до такой степени, что даже это его не отпугнуло. А Салли, надо признаться, и тогда была великолепной актрисой. Любой, кто увидел бы их с Мэттом, поклялся бы, что она на него не надышится. Но то происходило тогда. А сейчас ему наплевать, что за игру она ведет.

– Я тебе позвоню, – неопределенно бросил Мэтт. Потом взял Ванессу за руку и решительно потащил ее за собой. Через пару минут, оглянувшись, Мэтт заметил, как Салли вместе с няней и мальчиками усаживаются в шикарный лимузин. Ну да, спохватился он, она ведь теперь богатая женщина, даже богаче, чем была. Правда, симпатичнее от этого не стала – во всяком случае, с его точки зрения. И деньги бессильны тут помочь. Салли имела все, о чем только может мечтать любая женщина: красоту, элегантность, недюжинный ум – словом, все, кроме сердца.

– Мне очень жаль, что так получилось. Честное слово, пап, – едва слышно прошептала Ванесса, когда они уселись за один из столиков в ресторане гостиницы.

Она прекрасно поняла смысл устроенной матерью сцены. И сейчас восхищалась отцом и тем, с какой ловкостью и тактом он ускользнул из расставленных для него сетей. В последние дни она часто спорила с братом – Ванесса в отличие от Роберта не пыталась оправдать мать. Они даже едва не поссорились – Ванесса твердила, что мать поступила подло, а Роберт, как обычно, старался выгородить Салли, снова и снова повторяя, что та просто не понимала своих поступков. Но Ванесса возненавидела мать так, как можно ненавидеть только в шестнадцать лет; впрочем, в ее оправдание можно сказать, что она имела на это право.

– Ненавижу ее! – резко бросила она.

Мэтт только вздохнул. Что он мог сказать? Потом, решив, что это непедагогично, он даже сделал слабую попытку как-то выгородить Салли в глазах дочери. Доводы Мэтта прозвучали на редкость неубедительно, и попытка провалилась. И потом – как оправдать то, что Салли на шесть лет лишила Ванессу с Робертом возможности общаться с родным отцом?! Шесть лет – для них обоих почти половина жизни! И вот теперь им нужно как-то наверстать упущенное.

– Послушай, и зачем тебе этот обед, а? Не ходи, я тебя прошу. Я тоже хочу побыть с тобой.

Мэтту пришло в голову, что Ванесса на редкость проницательна – во всяком случае, для своих шестнадцати лет. Судя по всему, ей тоже многое пришлось пережить.

– И я тоже с большим удовольствием побыл бы с тобой, радость моя, – искренно проговорил он. – Конечно, мне не хочется ссориться с твоей матерью, но и набиваться ей в друзья я тоже не собираюсь, можешь мне верить. – К счастью, у него хватило выдержки быть просто вежливым. И сейчас Мэтт невероятно гордился собой.

– Все в порядке, пап.

Проговорили они почти три часа, так и просидев все это время в отеле. Мэтт снова объяснил Ванессе то, что ей и так уже было известно, – как получилось, что они не виделись целых шесть лет. Потом Мэтт принялся расспрашивать Ванессу. Ему хотелось знать все: что у нес за друзья, нравится ли ей школа, в которой она учится, какие у нее планы на будущее, чем она интересуется и многое, многое другое. Вопросам его не было конца. Дочь снова находилась рядом с ним, и Мэтт был совершенно счастлив. Да и как же иначе? Они с Робертом приедут к нему на озеро Тахо и там все вместе встретят Рождество – без Салли. А их мать с двумя младшими детьми останется в Нью-Йорке. Как сказала Ванесса, у нее тут остались какие-то друзья. И Мэтт даже позлорадствовал в душе.

Судя по всему, Салли придется изрядно покрутиться, чтобы придумать, с кем встретить нынешнее Рождество. Он бы пожалел ее… если бы не ненавидел с такой силой, что у него даже темнело в глазах при одном только упоминании ее имени.

На следующий день Салли позвонила ему узнать, что он решил насчет обеда, и снова попыталась уговорить его присоединиться к ним. Но Мэтт решительно отказался. И тут же, переведя разговор на Ванессу, принялся восхищаться дочерью.

– Поздравляю, Салли. Тебе немало пришлось потрудиться. Она просто прелесть. У меня нет слов. – Слова шли у него от чистого сердца.

– Да, Ванесса славная девочка, – согласилась Салли. Потом небрежно добавила, что следующие несколько дней будет в городе. У Мэтта появилось нехорошее предчувствие – он бы предпочел, чтобы Салли вообще убралась из города на праздники. У него не было ни малейшего желания видеть ее. – А какие у тебя планы? Как живешь? Как дела?

Но он как раз не хотел обсуждать с ней свои дела.

– Спасибо, неплохо. Мне очень жаль, что Хэмиша больше нет. Для тебя это большая потеря. А какие у тебя планы? Останешься в Окленде? – Мэтт твердо намеревался свести их разговор исключительно к ее собственным делам, заботам о детях, их будущем. Напрасная затея – легче сбить с курса крылатую ракету, чем заморочить Салли голову.

– Понятия не имею. Я решила продать фирму. Знаешь, я устала, Мэтт. Видимо, пришло время бросить зарабатывать деньги и просто наслаждаться жизнью. – Хорошая идея – но только не для Салли.

– Разумно. – Мэтту стоило немалого труда спокойно согласиться. Фигурально выражаясь, у него не было ни малейшего желания опускать подъемный мост. Нет уж, пусть карабкается по стенам, раз решила взять крепость штурмом. А он будет молиться про себя, чтобы она свернула себе шею.

– Держу пари, ты снова взялся за живопись, ведь когда-то у тебя были такие способности! – льстиво проворковала Салли. Потом, поколебавшись немного, снова заговорила. Только теперь голос у нее стал плаксивый, словно у обиженного ребенка. Мэтт мысленно усмехнулся. Надо же, а он уже успел забыть о ее тактике! Обычно Салли прибегала к ней, когда хотела добиться чего-то, чего она очень хочет.

– Мэтт… – она снова замялась, – сделай мне одолжение – пообедай со мной завтра, прошу тебя! Честное слово, мне ничего от тебя не нужно, просто… Словом, мне бы хотелось помириться… так сказать, «зарыть топор войны», – жалобно пробормотала она.

Мэтт криво усмехнулся. Когда-то она уже сделала это у него за спиной. С тех пор прошло немало лет. Все годы он ржавел в земле. И трогать его сейчас значило бы снова разбередить старые раны.

– Хорошая мысль, – пробормотал Мэтт. На него вдруг навалилась такая усталость, что он с трудом ворочал языком. После разговора с Салли он и раньше всегда чувствовал себя словно выжатый лимон. – Только давай обойдемся без обеда, а? К чему ворошить прошлое? Да и о чем нам с тобой говорить?

– Ну… говорю же, я хотела извиниться. Я ведь очень виновата перед тобой.

Он представил себе воочию нежный, лживый голос, искаженное неподдельным раскаянием лицо и внутренне возмутился до такой степени, что с трудом удержался от грубости. Если бы она стояла рядом, он встряхнул бы ее за плечи, крикнул, чтобы она немедленно перестала. Как легко, оказывается, вернуться в прошлое… и как неимоверно трудно. Ни за что, только не это!

– Не нужно, Салли, – мягко, почти нежно проговорил он, и Салли вдруг пришел на память образ прежнего Мэтта: человека, которого она когда-то любила и с которым поступила так жестоко. Что бы ни произошло, думал между тем Мэтт, они с Салли должны помнить только то хорошее, что когда-то было между ними. – Забудем об этом.

– Я хочу, чтобы мы с тобой остались друзьями!

– Для чего? – удивленно вскинул брови Мэтт. – У нас и так есть друзья.

– Но ведь у нас с тобой двое детей. Возможно, для них очень важно, чтобы между отцом и матерью снова восстановились нормальные отношения.

Как странно, однако, что ей пришло это в голову только сейчас! Впрочем, что ж тут странного? Салли всегда думала только о себе. И раз она сейчас завела об этом разговор, стало быть, нужно держаться начеку, решил он. Слишком хорошо он знал ее и сейчас готов руку дать на отсечение, что она готовит ему ловушку. Ну что ж, усмехнулся про себя Мэтт, он сыграет с ней в ее игру.

– Не знаю даже… – нерешительно промямлил он. – Как-то не вижу смысла.

– Но ведь мы же с тобой как-никак пятнадцать лет были мужем и женой! Разве это ничего не значит? – патетически воскликнула Салли. – Неужели нельзя остаться просто друзьями?

– Должен напомнить тебе, моя дорогая, хоть это, может быть, и грубо с моей стороны, – фыркнул Мэтт, – что ты бросила меня ради моего лучшего друга. А потом забрала детей и уехала за тысячи миль отсюда, вдобавок сделав все возможное, чтобы помешать мне видеть их! Ты не забыла, что на целых шесть лет вычеркнула меня из их жизни?! Сдается мне, вела ты себя как-то не по-дружески!

– Знаю… знаю… Ах, Мэтт, я наделала столько ошибок! – всхлипнула Салли. И тут же, что было особенно противно, перешла на доверительный тон, который Мэтт терпеть не мог еще с прошлых времен. – Кстати, может, тебя утешит, что мы с Хэмишем так никогда и не были счастливы.

– Печально, – пробормотал Мэтт. По спине у него побежали мурашки. – Странно… а у меня всегда складывалось впечатление, что вы на редкость счастливая пара. Хэмиш обожал тебя и детей. – И вообще был на редкость славным парнем. «До того как удрал с Салли», – добавил он про себя.

– Обожал? Да, конечно. Но никогда не понимал – не то что ты. Нет, ты не подумай… Хэмиш был очень хороший. Жаль только пил, как верблюд. В конце концов это и прикончило его, – ворчливо бросила Салли. И, смутившись, добавила: – Знаешь, из-за этого в последние годы между нами даже ничего не было…

– Салли, ради всего святого, не надо таких подробностей! – окончательно перепугавшись, взмолился Мэтт.

– Ах, прости… я совсем забыла, какой ты у нас стеснительный.

Что касается разговоров – да. А вот в спальне Мэтт никогда не отличался закомплексованностью, и Салли прекрасно это знала. Ей и вправду его не хватало. Хэмиш классно рассказывал анекдоты и всегда пребывал в отличнейшем расположении духа. Но при этом гораздо охотнее укладывался в постель один, чем с женой, предпочитая супружеским ласкам крутую порнушку по видео и бутылку.

– Давай остановимся на этом, ладно? Честно говоря, не вижу смысла продолжать разговор. Жизнь все-таки не фильм, который можно прокрутить заново. Между нами все кончено, Салли. Повторения не будет.

– Глупости, Мэтт! И ты сам это знаешь, – бросила она. Мэтт угрюмо чертыхнулся про себя – ощущение было такое, словно она ткнула в него концом обнаженного провода. Проклятие, ей все-таки удалось нащупать его больное место! Все десять лет Мэтт знал, что бессилен забыть эту женщину. Для Салли это не составляло тайны. Мэтт готов поклясться, что она моментально это почувствовала, как акула чует в воде запах свежей крови.

– Мне наплевать, что ты думаешь. Для меня все кончено, – угрюмо проворчал он.

Как и в прежние годы, хрипловатый голос Мэтта подействовал на нее возбуждающе. Салли вся напряглась – даже сейчас, спустя десять лет, от звука его голоса в ней волной поднялось желание. Все годы она пыталась избавиться от этого наваждения, как от больного органа, но тщетно. Порой ей казалось, что она справилась с ним, но вот сейчас бешеный стук собственного сердца подсказывал Салли, что она лишь тешила себя иллюзией.

– Ладно, Бог с ним, с обедом. Может, просто выпьем вместе? Хотя бы посмотри на меня, черт тебя возьми! Неужели это так трудно? Почему ты отказываешься?!

Потому что устал мучиться, мрачно напомнил себе Мэтт. Он чувствовал, как его против воли тянет к ней… и еще больше ненавидел себя за это.

– Я видел тебя вчера, в холле. Разве ты забыла?

– Нет, ты видел не меня, а вдову Хэмиша, двух его детей и свою дочь.

– Ну так ведь ты и есть вдова Хэмиша, разве нет? – упавшим голосом проговорил Мэтт, уже заранее зная, что она скажет.

– Нет. Во всяком случае, не для тебя.

Наступившее молчание тугой петлей сдавило Мэтту горло. Он мысленно застонал. И как ей всегда удается заставить его почувствовать себя подлецом?! Видит его насквозь и никогда не упустит случая расковырять едва зарубцевавшуюся рану.

– Ладно, ладно, но только на полчаса. Не больше. Увидимся, зароем топор войны, сделаем вид, будто мы снова друзья, но после, ради всего святого, умоляю – убирайся из моей жизни, пока я окончательно не спятил!

Итак, она добилась-таки своего! Впрочем, как всегда. Какое-то проклятие, честное слово! Не хватало еще снова обречь себя на тот ад, в котором он провел целых десять лет!

– Спасибо, Мэтт! – нежно промурлыкала Салли. – Завтра в шесть? Поднимайся ко мне в номер, поболтаем.

– До завтра, – холодно бросил Мэтт, вне себя от бешенства, что снова поддался на ее уловки.

Ну ладно, пусть молится, чтобы он не передумал. Наверняка рассчитывает, что стоит ему только увидеть ее, и он растает. Но хуже всего, мрачно подумал Мэтт, вешая трубку, что она права.

Глава 24

На следующий день Мэтт приехал в город около пяти и через четверть часа был возле отеля. Войдя в вестибюль, он долго бродил по нему, озираясь по сторонам, словно опасаясь засады, и ровно в шесть уже стоял перед дверью номера, где остановилась Салли. Скривившись, Мэтт заставил себя позвонить. Меньше всего на свете ему хотелось находиться тут, но он решил, что пришло время покончить с этим раз и навсегда. Иначе она так и будет преследовать его до конца его дней.

Салли распахнула дверь – в черном платье и таких же черных туфлях на высоченных каблуках она выглядела строгой и элегантной. Черное выгодно подчеркивало сияющее золото ее волос, и она казалась старшей сестрой Ванессы. Даже сейчас она все еще удивительно красива.

– Привет, Мэтт, – прощебетала она, кивком головы указав ему на стул.

Через мгновение в руках у него оказался бокал мартини. Выходит, она помнила его вкусы, хотя с тех пор они сильно изменились. Но Мэтт предпочел промолчать.

Себе она налила того же. Усевшись на диван напротив него, Салли со вздохом поднесла бокал к губам. Возникла неловкость, но вскоре мартини сделал свое дело. Как и следовало ожидать, не прошло и нескольких минут, как их снова потянуло друг к другу. Вернее, так решила Салли, потому что Мэтт не чувствовал ничего. Он пока еще не понял, что произошло, – просто того, что он так боялся, не случилось, и с души у него словно камень свалился.

– Почему ты так и не женился снова? – спросила Салли, поболтав оливки в бокале.

– Ты меня вылечила, – с улыбкой бросил в ответ Мэтт, откровенно любуясь ее ногами. Они были все так же хороши, что и десять лет назад, а короткая юбка давала ему полную возможность вдоволь налюбоваться ими. – Все годы я жил настоящим затворником, знаешь ли. Бежал от людей… и рисовал…

Сказал он это так, чтобы она ни в коем случае не почувствовала, что в его затворничестве виновата только она. Нет, Мэтт нисколько не жалел об этом. Он успел полюбить свою жизнь и ничуть не стремился расстаться с ней. А уж если начистоту, то теперь она нравилась ему куда больше, чем та, прежняя, когда вместе с ним жила Салли.

– Но как ты мог?! – нахмурилась она.

– Честно говоря, меня это полностью устраивает. Я добился всего, чего хотел, и мне нет нужды кому-то что-то доказывать, потому что я и так уже все доказал – себе самому. Живу на берегу океана, рисую детей… собак…

Вспомнив о Пип, Мэтт улыбнулся про себя. Почти сразу же перед его мысленным взором встало лицо Офелии. И почему-то сейчас она показалась ему намного привлекательнее его бывшей жены. Вернее, они обе были очень красивы, но каждая по-своему.

– Тебе нужно снова начать жить, Мэтт, – мягко сказала Салли. – Ты никогда не думал о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк?

Что касается Салли, то она уже думала об этом. Сама она так и не смогла полюбить Новую Зеландию, а от Окленда ее просто тошнило. Ну а теперь она свободна и может поступать, как ей заблагорассудится.

– Никогда! – честно ответил он. – С этим покончено – навсегда.

Достаточно ему было только подумать об Офелии, и колдовские путы, мягко опутавшие его волю благодаря чарам Салли, развеялись как дым.

– А как насчет Парижа? Или Лондона?

– Может быть. Но не теперь. Когда я устану жить Робинзоном Крузо, тогда разве что… Но до этого еще далеко. А сейчас, когда Роберт будет еще четыре года учиться в двух шагах от моей халупы, меня и пинками не выгонишь в Европу.

Ванесса говорила, что года через два собирается поступать в Беркли. Вот и еще одна причина никуда не ехать. Мэтту хотелось находиться рядом с детьми. Слишком долго он не видел их – и сейчас намеревался насладиться каждой минутой, чтобы быть вместе с ними.

– Удивляюсь, как тебе все еще не надоело! Жизнь отшельника, я хочу сказать. Как вспомнишь, каким ты был раньше – веселым, сумасбродным…

И к тому же владельцем крупнейшего нью-йоркского рекламного агентства, у которого от клиентов просто отбоя не было. Им с Салли приходилось арендовать то дома, то яхты, то самолеты, чтобы не давать клиентам скучать. Вспомнив об этом, Мэтт грустно усмехнулся – теперь все казалось ему такой суетой!

– Наверное, я повзрослел. Знаешь, такое случается.

– Ну, во всяком случае, ты нисколько не постарел, – игриво заметила Салли.

Наверное, Салли решила прибегнуть к другой тактике, раз предыдущая не сработала, подумал Мэтт. Уж ее-то никак нельзя представить живущей на берегу в покосившейся от времени и ветра лачуге! Салли бы скорее повесилась, чем решилась на такое.

– Однако я чувствую себя старым, дорогая. Но все равно – спасибо за комплимент. Кстати, ты тоже.

Салли даже похорошела с тех пор, а легкая полнота ей шла, придавая изящной фигуре некоторую пикантность. Раньше, насколько помнил Мэтт, она была, что называется, кожа да кости, хотя ему это тоже нравилось.

– Ну и какие же у тебя теперь планы? – с интересом спросил он.

– Пока не знаю. Думаю. Еще не могу прийти в себя от шока… – Салли совсем не походила на убитую горем вдову. Впрочем, и неудивительно – какое уж тут горе? Скорее она походила на узника, обретшего наконец свободу. В отличие от Офелии, невольно добавил он, которая искренне оплакивала погибшего мужа. Между этими двумя женщинами лежала пропасть. – Подумываю о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк. – Салли бросила на него смущенный взгляд. – Ты, наверное, решишь, что я сумасшедшая, но иной раз я думаю даже, а вдруг… – Взгляды их встретились, и в комнате повисло молчание. Салли не договорила. Впрочем, Мэтт и так догадался. Он хорошо се знал. Да, все дело в том, что он знал ее слишком хорошо.

– Послушай, если я даже соглашусь поехать с тобой, попробовать начать все сначала… словно и не было всех этих лет… Боже милостивый, что за бред?! – с нарочито-печальной улыбкой Мэтт поднял на нее глаза и внутренне возликовал, когда она кивнула в ответ. Выходит, он угадал. Впрочем, он всегда знал, что у нее на уме. И куда чаще, чем она думала. – Проблема в том… видишь ли, ведь все долгие десять лет я мечтал именно об этом! Но ты была далеко, твоим мужем стал Хэмиш, и надежды для нас не было. А сейчас, когда его уже нет, когда ты сама предлагаешь мне вернуться… забавно, знаешь ли, но мне почему-то не хочется. Наверное, все перегорело… Странно, ты так же красива, как и раньше, вернее, еще красивее… может, еще пара мартини, и я бы затащил тебя в постель и решил бы, что умер и попал на небеса… Ну а что потом? Ты – это ты, а я – это я, а стало быть, и все причины, по которым наш с тобой брак когда-то распался, остались при нас. Я опять стану тебя бесить… для чего? Ну а если честно, то как бы я ни любил тебя, Салли, я бы скорее умер, чем согласился вернуться к тебе. Понимаешь… цена слишком уж высока. Я хочу, чтобы рядом была женщина, которая бы меня любила. А ты… не уверен, что ты вообще когда-нибудь меня любила. Любить – это ведь не только брать, но и отдавать, а ты этого никогда не умела. Поэтому в следующий раз я… словом, мне тоже хочется не только любить, но и быть любимым.

Не успели его слова сорваться с языка, как Мэтт вдруг почувствовал себя неожиданно легко. Слава Богу, он набрался решимости и высказал все. Забавно, однако, – после стольких лет ему выпал шанс, о котором он мог только мечтать, а он отказался. Мэтта охватило ликование – восхитительное чувство вновь обретенной свободы переполняло его, и даже легкий привкус горечи и разочарования не мог испортить сладость сознания одержанной победы.

– Ты всегда был романтиком, – обиженно фыркнула Салли. Впрочем, неудивительно – она давно уже привыкла получать все, что ей хочется.

– А ты нет, – с улыбкой бросил Мэтт. – Может быть, именно в этом все и дело. Ты всегда старалась выбить из меня «романтическую дурь», а я верил в нее и верю до сих пор. Как для тебя все просто! Не успела схоронить одного мужа и уже ринулась эксгумировать другого! А уж если вспомнить, как ты отлучила меня от собственных детей! Господи, да ведь ты едва не прикончила меня! Зато теперь я свободен и счастлив, что это так!

– Ты всегда был чокнутым, – рассмеялась Салли. Мэтт не стал с ней спорить – он-то хорошо знал, что сделал именно то, что нужно, может быть, в первый раз в жизни. – Ну ладно, а как насчет того, чтобы просто поразвлечься немного?

Мэтт догадался, что в надежде добиться своего Салли метнула на кон свой последний козырь, и почувствовал внезапную жалость к этой женщине.

– Глупо… и к тому же потом нам будет совестно смотреть в глаза друг другу, – спокойно проговорил он. – А после что? Ты думала об этом? Наверное, нет. А вот я думал. Потом у тебя опять появится кто-то еще. И что тогда делать мне? Снова биться головой об стену? Извини, дорогая, что-то не хочется. Нет, спать с тобой – все равно что пытаться приручить акулу: то ли приручишь, то ли нет, а руки лишишься точно. А я, знаешь ли, вовсе не горю желанием снова зализывать раны.

– И что теперь? – Салли плеснула себе в бокал мартини. Вид у нее был взбешенный. Мэтт усмехнулся – она налила уже третий бокал. А сам он, едва сделав глоток, отставил бокал в сторону. Наверное, постарел, хмыкнул он про себя. Во всяком случае, мартини уже не доставлял ему такого наслаждения, как прежде.

– Теперь? Теперь мы поступим, в точности как ты хотела: пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями. Ты отправишься в Нью-Йорк, а потом отыщешь себе нового мужа, переедешь в Париж или Лондон, а может, в Палм-Бич и станешь растить детей. И в следующий раз мы с тобой встретимся на свадьбе у Ванессы и Роберта. – Это было как раз то, о чем мечтал Мэтт.

– А как же ты? – зло прищурилась Салли. – Неужто так и останешься отшельником?

– Почему бы и нет? Словно старое дерево, пущу корни и стану наслаждаться жизнью вместе с теми, кто придет посидеть в тени моих ветвей, насладиться покоем и тишиной. Знаешь, в такой жизни есть свои прелести.

«Только не для тебя, моя дорогая», – усмехнулся про себя Мэтт. Подобную жизнь Салли презрительно именовала «преснятиной». Она жить не могла без волнений, а если их не было, то ничтоже сумняшеся создавала их сама.

– Послушай, ты ведь не такой уж старый, чтобы так думать. Господи, да ведь тебе всего только сорок четыре! Хэмишу стукнуло сорок два, когда он умер. А рядом с тобой он казался почти мальчишкой.

– Вот-вот… и теперь его нет в живых. Так что, может, тихая жизнь не так уж плоха, как тебе кажется? Ну, как бы там ни было, с этого дня наши с тобой пути разойдутся. И слава Богу, иначе я доведу себя до психушки, а ты, чего доброго, просто прикончишь меня. Перспектива не из приятных, верно?

– У тебя кто-то есть?

– Может быть, дорогая, может быть. Но тебя это не касается. Если бы я любил тебя, то бросил бы все и последовал за тобой на другой конец света. Ты ведь меня знаешь, Салли. Вот такой уж я романтический дурак, хоть и старый. Проблема в том, что я тебя не люблю. Раньше думал, что любил, а вот увидел тебя и понял – нет. Все перегорело. Все-таки десять лет прошло. Я и сам не заметил, как это случилось. Осталась только любовь к детям, какие-то старые воспоминания и больше ничего. Может быть, где-то в глубине души я все еще люблю тебя… но не настолько, чтобы простить то, что ты сделала.

Мэтт встал, поцеловал ее в макушку и молча двинулся к двери. Салли не шелохнулась, не пыталась его остановить – только смотрела ему вслед. Все-таки она хорошо его знала. И понимала, что это конец. Раз Мэтт сказал, так и будет. Так было всегда, и так будет впредь. Уже перед самой дверью Мэтт обернулся.

– Пока, Салли, – бросил он. В душе его царило ликование. Мэтт едва удерживался, чтобы не пуститься в пляс. – Желаю удачи.

– Ненавижу тебя! – выплюнула она ему вслед. Голова у нее кружилась от выпитого мартини. Еще мгновение, и она услышала, как хлопнула дверь.

Но в ушах Мэтта этот звук означал свободу. То, что мучило его столько лет, осталось наконец позади.

Глава 25

В сочельник Офелия с Пип пригласили Мэтта к себе на обед – назавтра наступало Рождество, и Пип заранее облизывалась, предвкушая подарки. Они вместе нарядили елку, а Офелия настояла на том, чтобы собственноручно зажарить утку, уверяя, что это старинная французская традиция. Пип, люто ненавидевшая утку, с большим удовольствием предпочла бы обычный гамбургер, но Офелия твердо стояла на своем – в этом году у них будет самое настоящее Рождество! Хотя бы ради Мэтта. С тайной радостью она отметила, что давно уже не видела его таким умиротворенным и счастливым.

В последнее время оба были слишком заняты, и им никак не удавалось толком поговорить. Мэтт и словом не обмолвился Офелии о свидании с Салли, так и не решив, стоит ли ей рассказывать о его разговоре с ней. Все, что случилось между ним и Салли, он считал слишком личным, чтобы это обсуждать, тем более с Офелией. Во всяком случае, пока он был не готов. Но как бы там ни было, Мэтт чувствовал себя так, словно перед ним наконец рухнули стены тюрьмы. Он весь сиял, и Офелия хотя и не знала, в чем дело, однако догадывалась, что что-то произошло.

Они заранее договорились вечером обменяться подарками, но Пип уже с самого обеда не находила себе места. Притащив свой подарок, она торжественно вручила его Мэтту, а потом накинулась на него, когда он поклялся, что откроет сверток только на Рождество.

– Нет! Сейчас! – Казалось, Пип снова превратилась в ребенка – от нетерпения она даже топала ногой. Глаза ее сияли. Затаив дыхание, она смотрела, как Мэтт осторожно разворачивает бумагу. Но вот бумага упала на пол, и Мэтт радостно захохотал. В руках он держал пару мужских тапочек – пушистых и желтых, словно огромные цыплята. Мэтт незамедлительно всунул в них ноги и радостно объявил, что тапочки пришлись впору.

– Какая прелесть! – восторженно вздохнул он, не отрывая от них взгляда. И крепко обнял Пип. – Просто чудо до чего хороши. Приедете ко мне на озеро Тахо – будем ходить в них все трое. Только смотрите, не забудьте прихватить свои, идет?

Мэтт так и просидел в них весь обед. Пип торжественно пообещала уложить тапки прямо сегодня. И тут же онемела от восторга, когда Мэтт преподнес ей новенький, сверкающий велосипед. Взгромоздившись на нее, Пип стрелой пронеслась из столовой в гостиную, едва не сбив по дороге елку, и вылетела из дома, крикнув, что покатается немного, пока мать занята уткой.

– Ну а вы как – готовы получить свой подарок? – лукаво спросил Мэтт у Офелии, когда они, уютно устроившись в гостиной, маленькими глотками потягивали белое вино. Мэтт немного робел, считая идею довольно-таки рискованной. И все-таки очень переживал, не обидится ли она. Он даже думал, не отказаться ли ему от этой идеи, но в Конце концов убедил-таки себя, что Офелия обрадуется.

Офелия молча кивнула. Пип все еще не вернулась, и сейчас Мэтт даже обрадовался, что они остались наедине. Помявшись, он протянул ей сверток. Офелия сделала большие глаза. Что там может быть? Большая плоская коробка… Офелия встряхнула ее… нет, не гремит.

– Что это? – спросила она, нетерпеливо разворачивая бумагу.

– Увидите, – загадочно блеснув глазами, ответил Мэтт.

Послышалось шуршание бумаги, последняя обертка упала на пол, а вслед за тем раздался сдавленный крик Офелии. Не в силах сдержаться, она ахнула, и глаза ее моментально наполнились слезами. Офелия застыла – прикрыв ладонью рот, она закрыла глаза. По лицу ее струились слезы. В руках она держала портрет Чеда – сын, как живой, улыбался ей с холста. Желая доставить удовольствие Офелии, Мэтт написал его портрет – в пару к портрету Пип на ее день рождения. Офелия долго молчала. Потом открыла глаза, прижала к груди портрет и со слезами спрятала лицо на груди Мэтта.

– О Господи, Мэтт… спасибо… спасибо вам!

Отодвинувшись, Офелия снова бросила взгляд на портрет сына. Казалось, он сейчас заговорит. Сердце ее разрывалось от боли. Только сейчас она снова почувствовала, как безумно скучает без него… и вместе с тем его смеющийся взгляд подействовал на нее, как чудодейственный бальзам на раны. Портрет получился замечательный.

– Как вам удалось?! – Чед на портрете очень похож. Даже улыбка была его.

Вытащив что-то из кармана. Мэтт молча протянул ей руку, и брови Офелии поползли вверх. В руках он держал фото Чеда, которое когда-то незаметно утащил и унес с собой.

– Наверное, у меня клептомания, – хмыкнул Мэтт. Увидев снимок, Офелия облегченно засмеялась.

– Господи, вот он где! А я-то его везде искала! Решила даже, что его прихватила Пип… ну и не хотела спрашивать, чтобы лишний раз не расстраивать се. Думала, фотография лежит у нее в письменном столе или в шкафчике… и искала потихоньку. Но так и не нашла. – Офелия с улыбкой поставила фото на прежнее место. – Ах, Мэтт, как мне отблагодарить вас?!

– Вам нет никакой нужды меня благодарить. Просто я люблю вас, Офелия. И хочу, чтобы вы были счастливы. – Он уже хотел сказать все, что успел передумать за это время, но тут в дом вихрем ворвалась Пип. За ее спиной громким лаем заливался Мусс. Язык у пса свисал чуть ли не до земли – видимо, все время он так и бегал вслед за ней.

– Классный велосипед! Мне нравится! – завопила она, с треском врезавшись в столик, стоявший в прихожей, и чудом не зацепив другой, после чего, вспомнив о тормозах, остановилась в двух шагах от матери с Мэттом. Велосипед был почти взрослый. Пип влюбилась в него с первого взгляда. Офелия молча протянула ей портрет Чеда, и Пип моментально притихла.

– Ух ты… в точности как живой!

Она бросила взгляд на мать. Руки их сплелись, и Пип с Офелией долго молча смотрели в глаза друг другу. В комнате повисло молчание. И вдруг чуткий нос Офелии уловил характерный аромат. Утка не только поджарилась, но, судя по запаху, уже начала потихоньку подгорать.

– Вот здорово! – ахнула Пип, когда раскрасневшаяся Офелия поставила блюдо с уткой на стол.

Они с удовольствием пообедали и прекрасно провели вечер, но Офелия все никак не могла решиться отдать свой подарок Мэтту и колебалась до тех самых пор, пока Пип не отправилась в постель. Подарок был не совсем обычным. Офелия долго колебалась, но потом все-таки решила, что Мэтту он понравится. И сразу же поняла, что не ошиблась. Стоило только Мэтту развернуть подарок, как лицо у него стало в точности таким же, как у Офелии, когда она увидела портрет Чеда. Мэтт поднял на нее глаза, и у него перехватило дыхание. На ладони у него лежал старинный брегет, который принадлежал когда-то еще отцу Офелии. Вещица не только старинная, но и красивая, и теперь ей некому было ее подарить – у нее не осталось ни отца, ни сына, ни мужа, ни брата. Когда-то она берегла часы для Чеда… но теперь его не было, и Офелия решила отдать их Мэтту… Руки у него задрожали. Судя по всему, его так же сильно очаровали часы, как Офелию – портрет сына.

– Просто даже и не знаю, что сказать, – покачал он головой, не в силах оторвать глаз от драгоценной безделушки. А потом привлек Офелию к себе и нежно поцеловал в губы. – Я люблю вас Офелия, – тихо прошептал он.

То, что он испытывал сейчас к этой женщине, так не похоже на его чувства к Салли. Незримые, но прочные узы связывали его с Офелией. Его чувство, может быть, и нельзя отнести к такому светлому и поэтичному чувству, как любовь, зато оно было надежнее и сильнее. Их обоих с неудержимой силой тянуло друг к другу. Ни один человек не сделал бы для нее того, что сделал Мэтт, и Офелия это понимала. Впрочем, и Пип тоже. А в глазах Мэтта Офелия стала единственной женщиной – может быть, одной на миллион. И мысль об этом наполняла его сердце счастьем. Им хорошо и спокойно друг с другом, и у обоих возникло чувство, что, пока они рядом, им уже ничего не угрожает.

– Я тоже люблю вас, Мэтт… Счастливого Рождества! – прошептала она и поцеловала его. В этом поцелуе заключалась и нежность, и симпатия, и страсть, которую Офелия прятала даже от самой себя.

Когда же он наконец, распрощавшись, уехал, то уносил с собой матово поблескивавший старинный брегет ее отца. Офелия, лежа в постели, не сводила глаз с улыбающегося на портрете сына. А возле постели Пип дремач ярко-красный велосипед. Все трое испытывали счастливые минуты.

* * *

Но само по себе Рождество, которое мать с дочерью встретили вдвоем, выдалось совсем не таким радостным. Все их попытки развеселиться оказались тщетными. Перед глазами все время стояли лица тех, кто в такой день должен быть рядом… но кого больше уже не было с ними. Очень заметно стало отсутствие Андреа. А Рождество без Чеда и Теда смахивало на излишне затянувшуюся дурную шутку. Офелия кусала губы, с трудом удерживаясь, чтобы не крикнуть: «Ладно, с меня хватит! Немедленно выходите, мне уже надоело!» – и только потом одергивала себя, напоминая, что их уже нет. Но хуже всего, что даже самые сладостные, самые дорогие для нее воспоминания о прежних счастливых днях сейчас были отравлены горечью. Она рада бы забыть обо всем, но пустующее место Андреа за столом все время напоминало ей о ее подлом предательстве.

Да, день для них выдался нелегкий, и обе втайне радовались, когда он подошел к концу. Не сговариваясь, они с Пип забрались в широкую постель Офелии и, погасив свет, облегченно вздохнули. Слава Богу, Рождество наконец позади, и завтра они уже будут вместе с Мэттом и его детьми в домике на озере Тахо. Как и обещала, Пип собственноручно сунула в дорожную сумку их пушистые шлепанцы. Еще не было и десяти, а она уже сладко спала в объятиях матери. Однако Офелия долго не могла уснуть. Устремив невидящий взгляд в темноту, она лежала без сна, прижимая к себе дочку.

И все-таки в этом году ей стало полегче – может быть, потому что прошло время и они уже успели привыкнуть к мысли, что Чеда и Теда больше нет и семья их уменьшилась ровно наполовину. Правда, обе они только сейчас, кажется, окончательно поняли, что это уже навсегда. Прежней жизни, когда они были счастливы вместе, пришел конец. Конечно, когда-нибудь жизнь снова засияет для них яркими красками, но не так, как раньше.

После звонка Мэтта обе немного повеселели. Андреа так и не позвонила, а у Офелии не было ни малейшего желания звонить самой. Она вычеркнула ее из своей жизни навсегда. Пип как-то раз попыталась завести разговор о ней, но, заметив, какое лицо стало у матери, больше не упоминала имени Андреа. Офелия ясно и недвусмысленно дала ей понять – Андреа для них больше не существует.

И вот сейчас, когда она без сна лежала в постели, молча прижимая к себе дочь, а из темноты на нее смотрели улыбающиеся лица мужа и сына, мысли Офелии вернулись к Мэтту. Она вдруг вспомнила написанный им портрет, его всегдашнюю деликатность, то, как он относился к Пип, как он заботился о них обеих! С тех пор как они познакомились, Мэтт стал для них своего рода ангелом-хранителем. Офелия вдруг поймала себя на том, что уже просто не представляет себе жизни без Мэтта. Наверное, она незаметно для себя влюбилась в него и теперь просто не знала, что делать дальше. Офелия настолько привыкла к мысли, что в ее жизни больше нет и не будет места мужчинам, что в сложившихся обстоятельствах даже растерялась немного. И не потому, что до сих пор любила Теда, – с того черного дня, когда в ее руки попало злополучное письмо, она вообще больше не верила в любовь. Обман, предательство и неизбежное разочарование, боль, когда теряешь тех, кому привык доверять, – вот что такое любовь, думала она. Лучше уж умереть, чем второй раз пройти через предательство, решила она, даже с таким добрым и любящим человеком, каким на первый взгляд казался Мэтт. В конце концов, он ведь всего только мужчина, а мужчины имеют обыкновение причинять боль, всякий раз прикрываясь словами, что делают это, дескать, только из-за любви. Снова поверить во всю их чушь, рискнуть всем, что у нее осталось в жизни, – нет, ни за что! Офелия знала, что больше не способна кому-то верить, даже Мэтту. В душе ее вдруг шевельнулась непрошеная жалость. Учитывая, сколько ему пришлось пережить, Мэтт заслуживал большего.

Однако на следующий день, когда они с Пип вышли из дома, на душе у обеих было легко. Офелия прихватила с собой цепи на колеса – на случай, если дорогу занесет снегом. Но к их радости, дороги везде расчистили, и, следуя подробным указаниям Мэтта, Офелия с Пип очень быстро и без особых проблем добрались до Скво-Вэлли. Дом, который снял на праздники Мэтт, поразил их с первого взгляда – огромный, с внушительным количеством комнат и пятью спальнями, три из которых занимали Мэтт с детьми, а две ожидали появления Офелии с Пип.

Когда они приехали, Ванессы и Роберта не было дома – они отправились покататься на лыжах, – а Мэтт поджидал их в гостиной. В камине весело пылал огонь, восхитительно пахло горячим шоколадом, а на столе стояло блюдо с аппетитными сандвичами. Гостиная, обставленная строгой и элегантной мебелью, привлекала своим уютом. Под стать обстановке был и сам Мэтт – в узких черных брюках и пушистом сером свитере, он словно разом скинул десяток лет. Он выглядел очень привлекательно, и сердце Офелии невольно дрогнуло. Ее с каждым днем все сильнее тянуло к нему… и все же она боялась. Она повторяла себе, что ничего не решено окончательно, что у нее еще есть время оборвать их отношения, хотя и отдавала себе отчет, что этим больно ранит его. Но лучше уж пережить разочарование, повторяла она про себя, чем вновь погрузиться в ту бездну ужаса и отчаяния, которую оба слишком хорошо помнили. Необходимость доверить свою судьбу другому человеку пугала ее невероятно, хотя соблазн с каждым днем становился все сильнее. Офелию терзали сомнения, и тем не менее она чувствовала, что нити, связывавшие их, становятся все крепче. Теперь она уже просто не представляла своей жизни без него. И несмотря на все свои страхи, понимала, что любит Мэтта, хотя боялась в этом признаться.

– Ну как, не забыли захватить шлепанцы? – чуть ли не с порога спросил Мэтт у Пип. Та радостно закивала в ответ. – И я тоже, – объявил он.

Сразу развеселившись, они натянули на ноги мохнатые тапочки и уселись у огня.

Мэтт включил музыку. Очень скоро появились и Роберт с Ванессой. Офелии они понравились с первого взгляда, а улыбка на лице дочки подсказала ей, что и та рада встрече с ними. Ванесса моментально подружилась с Пип, а когда она смотрела на ее мать, в глазах девушки читалось искреннее и неподдельное восхищение.

Деликатность и изящество, с которыми держалась Офелия, произвели на нее приятное впечатление. К тому же ее окружала аура доброты, которую просто невозможно было не почувствовать. В ней замечалось много общего с Мэттом, и Ванесса не упустила случая сказать об этом отцу, когда они вдвоем накрывали на стол, а Офелия с Пип, поднявшись к себе, разбирали вещи.

– Теперь я понимаю, почему она тебе понравилась. Знаешь, она и в самом деле очень славная, честное слово. Только печальная, даже когда улыбается. Как обиженный ребенок – сразу хочется обнять ее и утешить, верно? – То же самое не раз приходило в голову и ему. – И Пип мне сразу понравилась! А какая она хорошенькая, ты заметил?

К вечеру девочки, несмотря на разницу в возрасте, уже стали настоящими подругами. Ванесса снизошла даже до того, что предложила Пип перебраться к ней в комнату, и та чуть не запрыгала от радости и восторга. Она уже была без ума от Ванессы. Какая она необыкновенная, замечательная и к тому же красавица, без умолку трещала она, торопливо натягивая пижаму. Офелия молча улыбалась.

Когда молодежь разошлась, Офелия с Мэттом еще долго сидели у огня, пока в камине не остались одни только угли. Они говорили и не могли наговориться: о музыке и о живописи, о политике и детях, о родителях, о картинах Мэтта и своих планах на будущее. Они говорили о людях, которых знали, и о собаках, с которыми играли, когда были еще детьми. В своем неосознанном стремлении узнать друг о друге как можно больше они ничего не скрывали. Уже попрощавшись, они потянулись друг к другу, губы их слились в поцелуе, и оба почувствовали, как им не хочется расставаться. Их прошлое и будущее, их мысли и чувства, все, чем они так щедро делились друг с другом, связывали их новыми, прочными узами.

На следующее утро они вышли из дома большой компанией и вскоре ждали своей очереди возле одного из подъемников. Правда, Роберт очень скоро убежал, присоединившись к компании своих приятелей по колледжу, с которыми неожиданно столкнулся нос к носу, Ванесса взялась опекать Пип, а Мэтт предложил остаться с Офелией.

– Не стоит вам портить удовольствие из-за меня, – запротестовала она.

На Офелии был старый лыжный костюм, который она купила сто лет назад, но даже в нем она умудрялась выглядеть элегантно. На голову она натянула шапку из какого-то неизвестного пушистого меха, и Мэтт не мог оторвать от нее глаз. Смеясь, Офелия уверяла, что при ее умении держаться на лыжах новый лыжный костюм просто ни к чему.

– Никакого удовольствия вы мне не портите, – уверял ее Мэтт. – Между прочим, я уже лет пять не стоял на лыжах. И сейчас приехал только из-за детей. Так что не известно еще, кто кому оказывает услугу.

Впрочем, как вскоре выяснилось, на лыжах они держались почти одинаково и прекрасно провели утро, катаясь с пологих горок. Ничего другого они и не хотели.

Поближе к обеду Офелия с Мэттом отыскали уютный ресторанчик и устроились там в ожидании детей, которые появились очень скоро с раскрасневшимися от мороза и удовольствия лицами. Пип сияла, Ванесса тоже улыбалась. Она успела познакомиться с какими-то довольно приятными молодыми людьми, и они катались большой компанией. Впрочем, для нее это было всего лишь забавным приключением, не больше. Ванесса, к счастью, не унаследовала от матери ее тягу к представителям противоположного пола.

Молодежь, перекусив, снова умчалась кататься, а Мэтт с Офелией, присмотрев долгий, пологий спуск, отправились туда. Вскоре повалил снег, и они решили, что пора возвращаться домой. Включив музыку, Мэтт принялся разводить в камине огонь, а Офелия приготовила горячий пунш с ромом. Устроившись на диване с книгами и газетами, они потягивали маленькими глотками обжигающе-горячий пунш, время от времени улыбаясь друг другу. Офелия не переставала удивляться, до чего ей всегда легко и просто рядом с Мэттом. С Тедом было не так. Он вечно требовал к себе внимания, всегда выражал недовольство и постоянно дергал ее по всякому поводу. Разница между ними просто очевидна. С Мэттом их связывало глубокое взаимное уважение, какое-то внутреннее спокойствие, свойственное их натуре, и тщательно скрываемая страсть. И что самое главное, они были друзьями.

– Хорошо-то как! – мечтательно вздохнул Мэтт. И ryi же решил рассказать Офелии о своей последней встрече с Салли.

– И вы больше ничего не чувствуете к ней? – Сделав глоток, Офелия украдкой бросила на него взгляд из-под ресниц. Ее все-таки немного тревожила мысль о Салли, в особенности после того, как стало известно, что она овдовела.

– Почти ничего. Даже сам не ожидал, честное слово! А как я боялся, что она снова попытается меня окрутить! Весь дрожал, когда шел к ней, ей-богу! И надо же! Сейчас и смешно, и грустно думать об этом… вспоминать, как мы с ней ссорились когда-то… Ей всегда хотелось заставить меня плясать под ее дудку. Наверное, как раз поэтому я вдруг понял, что во мне не осталось ни капли любви к ней, так… одна жалость, и все. Не повехпо Салли. Прожить с мужем почти десять лет – и вдруг он неожиданно умирает прямо у тебя на глазах. Правда, и месяца не прошло, как она уже принялась поглядывать по сторонам в поисках замены. Впрочем, верность никогда не входила в число достоинств моей бывшей супруги.

– Думаю, вы правы, – вздохнула Офелия, все еще находясь под впечатлением от того, как Салли поступила с Мэттом и с детьми. Как ни странно, эта женщина, похоже, не испытывала угрызений совести. И Офелия вдруг почувствовала, как у нее точно камень с души свалился. – Странно, что вы даже словом не обмолвились о вашей встрече с ней… – Она уже настолько привыкла, что Мэтт рассказывал ей буквально все, что невольно поразилась его скрытности.

– Наверное, хотел сначала сам спокойно все обдумать. Только представить себе – я вышел из гостиницы и вдруг впервые за десять лет почувствовал себя свободным человеком! Все-таки хорошо, что я согласился повидаться с ней. Пожалуй, это было самое умное, что я сделал за прошедшие годы. – Мэтт с торжествующим видом подмигнул ей. Он невероятно гордился собой.

– Очень рада, – тихо проговорила Офелия, жалея, что печальная история, которой закончился ее собственный брак, не может разрешиться так же легко, как эта.

Увы, нет человека, у кого она могла бы потребовать объяснений, на кого можно было накричать, наброситься с кулаками, а потом, после жаркого примирения, поплакать у него на плече. Оставалось одно – носить горе в себе и надеяться, что время сделает свое дело.

Дождавшись, когда молодежь вернется домой, Офелия приготовила обед, а потом они еще долго сидели у камина и разговаривали. Ванесса похвасталась, сколько у нее приятелей в Окленде. После чего Пип весь вечер взирала на нее с молитвенным обожанием в глазах, а Роберт, заметив это, долго дразнил их обеих. Сцена выглядела почти семейной и до такой степени трогательной, что и Офелия, и Мэтт вдруг почувствовали, как у них обоих что-то перевернулось в душе. Именно о таких вечерах многие годы мечтал Мэтт, мечтал все время, пока длилась его разлука с детьми. Именно этого после гибели близких так отчаянно не хватало Офелии. Настоящее счастье. Дом. Семья. Двое взрослых, а между ними – трое детей, весело болтающих и пересмеивающихся возле жарко пылающего огня в камине. Как раз то, о чем каждый из них мечтал… и чего никогда у них не было.

– Как хорошо, правда? – Мэтт с улыбкой посмотрел в глаза Офелии, почти столкнувшись с ней на кухне. Офелия решила подложить в вазочку печенья для детей, а Мэтт отправился за вином для себя и Офелии.

– Да, очень, – с искренним чувством ответила она. Похоже на волшебный сон. Если бы только он не кончался!

Мэтт видел, что Офелию по-прежнему терзают сомнения, но он мечтал и надеялся, что она найдет в себе мужество довериться ему. В последние дни он особенно осторожно с ней обращался, постоянно напоминая себе, насколько ранимой она была. Мэтт знал ее лучше, чем кто-либо другой, и знал, как поступил с ней Тед. С таким же успехом Тед мог наложить на нее заклятие, проклясть ее до конца ее дней. И никому лучше Мэтта не известно, что это за заклятие. Но сейчас они избавились от него, по крайней мере ненадолго.

Новый год они встретили в ресторанчике неподалеку от дома, а потом отправились в соседнюю гостиницу поучаствовать в аттракционах и повеселиться. Все вокруг были либо в лыжных костюмах, либо в толстых, теплых свитерах. Только некоторые из женщин, в том числе и Офелия, кутались в меха. В черном бархатном комбинезоне, накидке из шикарной пушистой чернобурки и маленькой шапочке она выглядела сногсшибательно.

– Знаешь, мама, ты смахиваешь на какой-то черный гриб, – недовольно пробурчала Пип, бросив на мать неодобрительный взгляд.

А вот Ванесса, восторженно присвистнув, ахнула: «Круто!»

Может быть, на строгий взгляд Пип, мать выглядела слишком уж экстравагантно, зато Мэтту понравилось. Впрочем, что бы она ни надевала, как бы чисто ни говорила по-английски, в ней безошибочно признавали француженку. Либо ее выдавал воздушный шарф, который она повязывала с небрежной элегантностью парижанки, либо сережки, а скорее всего сумочка на длинном ремешке, которую она привыкла носить на плече. Подобные мельчайшие детали туалета, каким-то непостижимым образом соединившись, мгновенно выдавали ее континентальное происхождение.

Может быть, французская кровь, что текла в ее жилах, или царившее вокруг беззаботное веселье, а скорее всего и то и другое заставили Офелию слегка потерять голову, и она даже позволила Пип выпить немного шампанского в честь Нового года. Мэтт украдкой подмигнул Ванессе и сунул ей в руку бокал с искрящимся вином. Само собой, Роберту тоже было разрешено выпить шампанского, хотя ему еще не было двадцати одного года. Мэтт, не спускавший с сына глаз, удовлетворенно улыбнулся – мальчик держался хорошо. Наверняка они там в Стэнфорде не слишком строго придерживаются законов насчет выпивки, но волноваться за Роберта нечего – похоже, у парня достаточно здравого смысла, чтобы сохранять трезвую голову.

Они находились в холле гостиницы, когда висевшие на стене огромные часы громко пробили полночь и все присутствующие по французскому обычаю принялись целовать друг друга в обе щеки и поздравлять с Новым годом. Только когда они наконец вернулись домой и уставшие дети разошлись по своим спальням, Мэтт, расхрабрившись, привлек Офелию к себе и страстно поцеловал в губы. Они были одни. В камине чуть слышно потрескивали угли, но комната еще сохраняла тепло. Праздник явно удался – во всяком случае, с точки зрения детворы, которая, несмотря на разницу в возрасте, на удивление хорошо ладила между собой. Мэтт готов был поклясться, что счастлив, как никогда в жизни, а Офелия в его объятиях чувствовала себя уютно и спокойно. Впервые за весь ужасный год она забыла о несчастье. И ноша, лежавшая у нее на плечах и с каждым днем становившаяся все тяжелее, вдруг непостижимым образом куда-то исчезла.

– Ты счастлива? – спросил Мэтт шепотом, хотя оба не сомневались, что дети наверху уже спят без задних ног.

Пип снова отправилась к Ванессе. Они уже стали неразлучны. Пип смотрела на Ванессу с восторженным обожанием, словно на старшую сестру, которой у нее никогда не было. А поскольку у Ванессы тоже не было сестер, то и она рада была побаловать Пип, как любимую младшую сестренку.

– Очень, – едва слышно шепнула Офелия.

С Мэттом ей всегда было хорошо. Он создавал совсем особый мир, где она чувствовала себя любимой, где уютно и безопасно и где ей ничто не угрожало. Никакое горе не могло коснуться ее, пока Мэтт рядом. А он только и мечтал о том, чтобы получить право защищать ее, беречь и любить после всего, что ей пришлось испытать. Он понимал, что душа ее изранена, но это не пугало его – у него хватит терпения и любви, чтобы ее излечить.

Он снова припал к ее губам, дав волю бушевавшей в нем страсти. Казалось, они с боязливой нежностью изучают друг друга. Только почувствовав, как руки Мэтта блуждают по ее телу, Офелия поняла, до какой степени изголодалась по мужской ласке. Как будто после гибели Теда женщина в ней умерла, и вот теперь Мэтт, как прекрасный принц в сказке, одним прикосновением пробудил ее к жизни. А самого Мэтта переполняло желание. Они долго сидели, тесно прижавшись друг к другу. Потом легли, вытянувшись на диване, и Мэтт, вдруг почувствовав, что еще немного – и он просто не выдержит, едва слышно шепнул ей на ухо:

– Если мы не встанем, причем немедленно, то у нас будут неприятности. – Офелия чуть слышно прыснула в ответ, в первый раз за много лет почувствовав себя озорной девчонкой. Мэтту понадобилось все его мужество, чтобы задать ей вопрос, который вертелся у него на языке. Он бы и не решился, но пока все шло как надо, по крайней мере до сих пор. – Может, поднимемся ко мне? – с замирающим сердцем шепнул он ей в самое ухо.

И когда она чуть заметно кивнула, Мэтт замер в страхе, что сердце его не выдержит и разорвется от счастья. Он так долго этого хотел, что сейчас был просто не в силах поверить, что она согласна.

Мэтт взял ее за руку и осторожно повел за собой в спальню. Дом, погрузившись в тишину, спал. Заметив, что они с Мэттом, не сговариваясь, крадутся на цыпочках, Офелия закусила губу, чтобы не рассмеяться. Конечно, в их возрасте смешно прятаться, но ей не хотелось ненароком разбудить детей. Едва дождавшись, когда они окажутся в спальне, Мэтт плотно прикрыл за ними дверь и запер ее на задвижку, а потом, легко подхватив Офелию на руки, бережно опустил на постель. И через мгновение сам вытянулся возле нее.

– Господи, как же я люблю тебя, Офелия, – прошептал он.

Комнату заливал лунный свет. В жарко натопленной спальне было уютно. Поцеловавшись, Офелия с Мэттом нежно и бережно помогли друг другу освободиться от одежды и через несколько минут, сами не заметив, как это произошло, оказались под одеялом. Едва сдерживая себя, Мэтт потянулся к ней. Он чувствовал, что она дрожит всем телом, и мечтал только о том, чтобы успокоить ее. Сделать так, чтобы Офелия почувствовала себя счастливой.

– Я люблю тебя, Мэтт, – прошептала она в ответ.

И Мэтт без труда уловил дрожь в ее голосе. Он чувствовал, что она напутана, поэтому крепко прижал ее к себе и долго баюкал, словно ребенка, давая ей время успокоиться.

– Все хорошо, дорогая… тебе ничего не угрожает… все будет чудесно, вот увидишь… я обещаю…

Губы Мэтта прижались к ее виску, и он почувствовал, что по щекам Офелии катятся слезы.

– Мне так страшно, Мэтт…

– Не надо, ну пожалуйста… Я люблю тебя… Клянусь, я скорее дам отрубить себе руку, чем обижу тебя.

Офелия верила ему – она знала, что Мэтту можно доверять, но она уже успела понять, что в жизни бывает всякое.

Жизнь любит играть с людьми в свои игры, и если сейчас она уступит, если позволит Мэтту проникнуть в тот мир, что с таким трудом создала для себя, то случится несчастье. Офелия была суеверна – она наверняка потеряет его навсегда, или же он сам предаст ее, уйдет к другой или просто умрет, и тогда она снова останется одна. Ни в чем нельзя быть уверенной – этот урок Офелия усвоила накрепко. Никому нельзя верить настолько, чтобы рисковать собой, – даже Мэтту. Какая же она дура, что позволила себе забыться, подумала Офелия, едва не заплакав от досады на себя.

– Мэтт, я не могу… – прерывающимся голосом прошептала она. – Мне слишком страшно… извини…

Она чувствовала, что просто не в силах отдаться ему, потому что тогда она впустила бы его в свою жизнь, а заставить себя сделать это Офелия не могла. Ведь в случае близости с ним она будет принадлежать ему всецело, не только телом, но и душой, и над ней снова нависнет опасность. Демоны, только" и поджидающие случая уничтожить ее хрупкое счастье, мигом слетятся стаями, словно стервятники, почуявшие добычу.

– Я люблю тебя, – тихо проговорил Мэтт. – Подождем… куда спешить, верно? Я ведь никуда не уйду. Клянусь, что не оставлю тебя, дорогая… Я никогда не посмею причинить тебе боль… Не бойся… все хорошо. Я люблю тебя.

В его устах слово «люблю» звучало совсем по-другому. Никто никогда не произносил его так – даже Тед. Офелия готова была расплакаться… она проклинала себя за то, что вынуждена оттолкнуть Мэтта, прекрасно понимая, какую боль причиняет ему. У нее не поворачивался язык сказать ему об этом. И тем не менее Офелия понимала, что должна – было бы ужасно отдаться ему сейчас. К тому же Мэтт сказал, что готов ждать, сколько она захочет…

Они еще долго лежали, прижавшись друг к другу. Мэтт прижимал к себе ее гибкое обнаженное тело, сгорая от желания, но благодарный уже за то, что Офелия не отталкивает его. Если это все, на что он может рассчитывать, – пусть так. Пока Мэтт готов довольствоваться и этим.

Уже светало, когда Офелия, выскользнув из-под одеяла, поспешно оделась. Она не стеснялась одеваться при нем. После того как она почти всю ночь пролежала, крепко прижавшись к нему, смешно было бы смущаться своей наготы. Она тоже хотела его… но не настолько сильно, чтобы принадлежать ему.

Мэтт поцеловал ее, прежде чем она ушла. Бесшумно прокравшись на цыпочках к себе в комнату, Офелия юркнула в постель и мгновенно уснула. А проснувшись, почувствовала знакомую щемящую тяжесть в груди. Но теперь причина была совсем в другом. Она чувствовала не горе, а разочарование. Почему-то ей стало безумно жаль, что прошлой ночью между ней и Мэттом так ничего и не произошло… и стыдно, словно она обманула его. Офелия готова была возненавидеть себя за это. Поспешно одеваясь, она поймала себя на том, что торопится увидеть его, что готова бежать к нему и умолять о прощении… и, однако, только взглянув Мэтту в глаза, Офелия вдруг поняла, что ничего не нужно.

Увидев ее на пороге, Мэтт улыбнулся и обнял ее, как будто стараясь утешить, и страшная тяжесть, давившая ей на сердце, вдруг испарилась. Офелия едва не расплакалась от облегчения. Все-таки он необыкновенный человек, подумала она. У нее вдруг возникло чувство невероятной близости к нему, словно она уже принадлежала Мэтту душой и телом… будто то, что должно было произойти вчера, случилось. И Офелия мысленно прокляла себя за вчерашние глупые страхи. Но тем не менее она оценила Мэтта за деликатность.

За весь день о вчерашнем они не упомянули ни слова. Они катались на лыжах, болтали, смеялись. Им было весело вместе, а когда вечером все уселись за стол, чтобы пообедать, то старались не думать о том, что сегодня их последний вечер перед отъездом. Ванессе пора было возвращаться в Окленд, однако Мэтт пообещал, что через месяц непременно прилетит повидать ее. Пип с Офелией утром уезжали в город, а еще через день у Пип начинались занятия в школе. У Роберта впереди оставались еще две недели каникул, и он объявил, что вместе с приятелями отправится в Хевенли покататься на лыжах. А Мэтт собирался снова вернуться в свой коттедж. Праздники закончились, но неделя, которую они провели вместе, оказалась чудесной. Между Офелией и Мэттом ничего не произошло, но теперь они оба знали, что это неизбежно, а когда – решать им обоим. Офелия была благодарна ему – она знала, что если бы Мэтт настаивал, вся ее надежда на счастье с ним развеялась бы без следа. Но Мэтт оказался умнее… а может, просто любил ее слишком сильно, чтобы рисковать. Поэтому наутро они расстались, не давая никаких обещаний. Да и к чему? Оба знали, что к ним снова пришла любовь.

Глава 26

Подбросив Ванессу до аэропорта и усадив ее в самолет до Окленда, Мэтт решил заехать в город – повидаться с Пип и Офелией. На душе у него было тоскливо – им опять приходится расставаться, и Мэтт втайне надеялся, что сможет еще какое-то время побыть рядом с любимой женщиной, прежде чем вновь вернется к своей одинокой жизни. Сейчас он как никогда остро чувствовал, что хотел бы не расставаться с ней. Неделя, которую он провел с Офелией и с детьми, стала самым счастливым временем в его жизни. Мэтт до смерти устал быть один. Однако выбора у него не было – по крайней мере сейчас Офелия еще не в силах дать ему больше, чем просто дружбу. Время для любви и страсти еще не наступило – во всяком случае, для нее. И Мэтту не оставалось ничего другого, как ждать. А если его надежды напрасны, если она так и не сможет дать ему счастья… что ж, тогда по крайней мере он останется их другом. Мэтт понимал, что такое возможно. Жизнь уже успела научить его, что в таких делах нет и не может быть никаких гарантий. Впрочем, Офелия тоже это знала.

Сердце его радостно дрогнуло, когда, войдя в дом, он увидел, что портреты Пип и Чеда висят в гостиной на почетном месте.

– Как они замечательно смотрятся, правда? – с гордостью в голосе спросила Офелия. – Ванесса очень переживала, что приходится улетать? – сочувственно спросила она.

За неделю Офелия успела привязаться к Ванессе, да и к Роберту тоже. Брат и сестра были очень похожи на отца – такие же славные, добросердечные и обаятельные, как Мэтт, и Офелия заранее знала, что будет скучать по ним.

– Да, ужасно, – буркнул Мэтт, стараясь не смотреть на Офелию.

Ему стоило немалых усилий не думать о том, как прошлой ночью она, обнаженная, лежала в его объятиях. Оставалось только надеяться, что со временем она привыкнет доверять ему.

– Ну да ладно, мы ведь увидимся всего через пару недель. Ванесса просила передать вам с Пип привет. И еще она просила сказать, что любит вас.

– Мы тоже, – мягко улыбнулась Офелия. Дождавшись, когда Пип умчалась к себе наверх, она повернулась к Мэтту. В глазах ее стояли слезы. – Мне очень жаль, что так произошло, – печально прошептала она.

До этой минуты ни он, ни она ни единым словом не упоминали о том, что случилось между ними. Мэтт молчал, потому что не хотел давить на нее. Лучше уж оставить все как есть, решил он.

– Мне не следовало… Словом, я некрасиво поступила. Нечестно. Получилось, что я «натянула тебе нос», а в английском, кажется, для этого есть куда более грубое выражение. Мэтт, поверь, я не хотела… Мне бы и в голову не пришло дразнить тебя, честное слово. Если я кого и обманывала, то только себя. Думала, что готова, а оказалось, что нет…

Мэтту не хотелось говорить об этом – он боялся, что обсуждение ее поступка может толкнуть Офелию на любую крайность. Было бы куда лучше, если бы она, почувствовав, что готова, сама пришла к нему. А он согласен ждать сколько угодно. И любить ее, оставаясь в тени, даже если Офелия решит принять его только на правах друга.

– А что, если так будет всегда? – грустно спросила она. Этого Офелия боялась больше всего. Терзавшие ее страхи парализовали волю, и она ничего не могла с ними поделать.

– Что ж, я все равно буду любить тебя, – со спокойной уверенностью в голосе сказал он, и на душе у Офелии стало тепло и спокойно. Она мечтала услышать именно такие слова. Как всегда в присутствии Мэтта, она почувствовала себя в безопасности. Это был ее собственный мир, в котором ей ничто не угрожало, потому что рядом был Мэтт.

– Не терзай себя. Разве тебе больше не о чем волноваться? Со мной все будет в порядке.

Улыбнувшись, Мэтт перегнулся через стол и припал поцелуем к ее губам. Офелия и не думала возражать. Скорее, она даже сама хотела его поцелуя. В глубине души она уже давно любила Мэтта, просто не знала, что ей делать. Влюбиться в кого-то значило снова начать жить, а единственным человеком, с кем она могла связать свою жизнь, был Мэтт.

Однако в глубине души ее до сих пор терзал страх, что вместе с гибелью Теда закончился и ее женский век. Может быть, и к лучшему, иной раз думала она. Теперь его власть над ней закончилась, твердила она себе. И тут же признавалась, что все не так, хотя сама презирала себя за это. Тед уничтожил какую-то часть ее души, и Офелия порой чувствовала себя калекой – вроде как человек с ампутированной ногой. Только ведь без ноги жить можно, а без души нет, с горечью чувствовала она. Любовь, вера – все куда-то исчезло. Нет, Тед не унес их с собой – он просто безжалостно уничтожил и то и другое. Офелия до сих пор гадала, любил ли он ее вообще. И так и не решалась ответить.

– Что собираетесь делать вечером? – стоя в дверях, спросил Мэтт.

Офелия уже хотела сказать… но тут же смущенно отвела глаза. По ее лицу Мэтт мгновенно догадался, что она должна идти ночью работать. Господи, как же ему была ненавистна эта работа!

– «Скорая помощь» на выезде? – буркнул он.

– Да, – кивнула она, не поворачиваясь. Они уже столько раз спорили из-за этого, что сейчас ей страшно не хотелось начинать все сначала.

– Господи, чего бы я не отдал, чтобы ты бросила свою затею! Просто не знаю, как тебя убедить. Знаешь, сердце подсказывает мне, что добром это не кончится – непременно случится какое-то несчастье. Только я не хочу, чтобы оно случилось с тобой. Возможно, твоим сумасшедшим напарникам просто везет, но везение не длится вечно. Вам всем слишком долго везло. Ну сама подумай – ты работаешь по ночам две ночи в неделю. Рано или поздно случится то, что должно случиться. Молю Бога, чтобы все обошлось.

– Все будет нормально. – Офелия снова попыталась переубедить его, но Мэтт ничего не хотел слушать.

Он ушел около пяти, и через несколько минут явилась Элис, чтобы, как обычно, посидеть с Пип. Офелии не давали покоя слова Мэтта. Она мысленно успокаивала себя, снова и снова повторяя, что занимается этим с самого сентября и до сих пор все было в порядке. Просто Мэтт такой беспокойный, вечно ворчит. Она уже привыкла к его страхам и смеялась над ними. За несколько месяцев работы Офелия успела хорошо узнать тех, с кем ездила на дежурства, и восхищалась их осторожностью и тем, как умело они действуют. Да, конечно, все они немного сумасшедшие. Они сами так говорили, и не раз. Но сумасшедшие или нет, эти люди никогда не рисковали понапрасну. Да и сама она уже привыкла, что ночью нужно глядеть в оба – только так ты можешь надеяться остаться в живых.

Около семи она забралась в знакомый пикап. Боб уселся за руль, а Джефф с Милли, как обычно, двинулись вслед за ними в другом пикапе. Перед тем как отправиться, они, как всегда, запаслись теплой одеждой, медикаментами, продуктами, даже презервативами, в который раз поблагодарив щедрость одного оптовика, снабдившего всех пуховыми куртками до колен. Тяжелогруженые фургоны, пыхтя, ползли вперед. Ночь обещала быть холодной. Боб с усмешкой посоветовал Офелии поддеть теплые кальсоны.

– Ну, как повеселилась? – дружелюбно бросил он.

– Еще как, особенно на Рождество. Денек выдался еще тот, – грустно пробормотала она. Оба они потеряли близких, и Офелия знала, что Боб поймет. Он молча кивнул. – А на следующий день мы отправились на озеро Тахо – кататься на лыжах с друзьями. Вот было здорово!

– Да уж, представляю себе. Мы тоже в прошлом году ездили в горы. Надо было бы нам и в этом году выбраться туда с ребятишками, да только дорого, черт! – вздохнул Боб.

Какое все-таки счастье, что она избавлена от подобных забот, в который раз подумала про себя Офелия. Бедный Боб! У него ведь трое детей, а денег почти нет. И однако, он не падает духом, стараясь как можно больше времени проводить с детьми.

– А как твой роман века? – фыркнул он. Они уже достаточно сдружились, не раз рисковали жизнью, прикрывая друг друга, да и судьбы их были схожи. Пока их фургончик часами колесил по городу, они успевали о многом переговорить. И у них не было секретов друг от друга.

– Какой еще роман? – с невинным видом удивилась Офелия.

Боб, рассмеявшись, игриво ткнул ее в бок.

– Не морочь мне голову, бесстыдница. А то я, по-твоему, забыл, как сияли твои глаза! Похоже, малыш Купидон попал-таки стрелой в твою аппетитную круглую попку… так, кажется, говорят, а?

Офелия нравилась Бобу. Сердце у нее доброе, да и смелости ей не занимать. Казалось, она ничего не бо ится. Она никогда не хныкала и не жаловалась, не пыталась свалить свою работу на другого – нет, она молча усаживалась рядом с ними и трудилась до утра, пытаясь помочь тем, кому еще можно помочь. За это время и он, и Милли с Джеффом успели ее полюбить.

– Так как там твой роман? – ехидно улыбнулся он. У них еще было время немного поболтать.

– Струсила. Глупо, конечно, я понимаю. Он чудесный человек. И я люблю его, Боб, но… знаешь, есть что-то такое, через что невозможно переступить. По крайней мере пока.

Ей не хотелось рассказывать ему о том злополучном письме, которое перевернуло ее жизнь, об измене Теда, о подлом плане Андреа использовать ее сына, чтобы завладеть отцом. Офелия тяжело вздохнула. Судя по всему, Тед был согласен со своей любовницей, когда она говорила, что Офелия плохо заботится о Чеде, намекая, что именно ее отношение к нему и является причиной его болезни и всех их несчастий. Какая жестокость! Офелия до сих пор не могла без содрогания вспоминать такое обвинение. Иной раз она даже спрашивала себя: а вдруг это правда? Неужели причина сумасшествия сына – в ней самой?! День за днем она продолжала, терзать себя, перечитывая письмо и растравляя кровоточившие раны, пока не нашла наконец в себе силы сжечь его, чтобы оно не попало в руки Пип.

– Знаю, знаю, не надо мне объяснять, я ведь не вчера на свет-то родился. Такая же чертовщина творилась и со мной, когда умерла моя старушка. У тебя все пройдет, вот увидишь. Трудно, конечно, в это поверить, но попомни мои слова, Оффи, – так и будет. Все образуется. А кстати, – мимоходом бросил он, с нарочитой рассеянностью глядя в окно, – я женюсь.

Новость обрушилась на нее словно гром среди ясного неба, и Офелия обрадовалась как ребенок.

– Вот здорово! А что сказали твои дети?

– Она сразу пришлась им по душе… так что они рады. Офелия вспомнила, что нынешняя невеста Боба была когда-то лучшей подругой его жены. И вот теперь они решили пожениться… Что ж, со вдовцами такое не редкость. Обычно если они женятся, то либо на сестрах, либо на подругах своих покойных жен.

– И когда свадьба? – широко улыбаясь, спросила Офелия.

– Хрен его знает! Твердит, понимаешь, что никогда не выходила замуж, вот и решила устроить пир на весь мир! А по мне, так лучше просто забежать в мэрию, да и дело с концом.

– Фу! Как тебе не стыдно! Прекрати ворчать и радуйся! Может, это в последний раз!

– Надеюсь, что так оно и есть. Как бы там ни было, она классная девчонка! И потом мы с ней вроде как друзья.

– Это самое главное.

То же она могла бы сказать и о них с Мэттом. Жаль только, что у нее не хватило решимости переступить через свои страхи – тогда бы они стали по-настоящему близки. Сейчас Офелия почти завидовала Бобу. Правда, он вдовел намного дольше, чем она. Возможно, когда-нибудь наступит день, когда и она, переступив через прошлое, сможет начать новую жизнь.

За разговором они незаметно добрались до окраин Миссии, сделав свою обычную остановку в Хантерс-Пойнт. Как всегда, обошлось без проблем, и Офелия в очередной раз вспомнила Мэтта с его страхами. Настроение у нее было великолепное, и, остановившись выпить кофе с бутербродами, она весело смеялась и перебрасывалась шутками с Милли и Джеффом. Подмораживало, бродяги на улицах имели в такую погоду особенно несчастный вид, и, наверное, поэтому сегодня они с особенной благодарностью принимали привезенные им еду и теплые вещи.

– Черт, ну и холодрыга сегодня! – буркнул Боб, заводя мотор.

Они медленно миновали доки и тяжелогруженые железнодорожные составы, потом по давно сложившейся привычке принялись рыскать среди путей, забираясь в самые темные уголки и подвалы. Постепенно они оставили позади Третью, Четвертую, Пятую и Шестую улицы, причем Боб ворчливо заявил, что ему, дескать, никогда не нравился этот район – слишком много наркотиков, буркнул он. Даже на их фургончики тут поглядывали с опаской – боялись, что им придет в голову вмешиваться. Впрочем, все они хорошо знали, что это опасно. Им нужны не хищники, а их жертвы, беспомощно цеплявшиеся за них в надежде выжить. Конечно, они могли ошибиться. А вот Джефф любил этот район – и был прав: такого количества бездомных, как тут, не встречалось нигде. Они прятались в подъездах и на задворках домов, а из картонных коробок мастерили себе какое-то подобие хибар, в которых ютились, скрываясь от холода.

Было решено заглянуть в проулок между Пятой и Шестой – Милли клялась, что видела там пару бродяг и оба набрались так, что едва держались на ногах. Боб с Офелией с ними не пошли, решив, что если речь идет о двоих, то Милли с Джеффом справятся своими силами. Вскоре, однако, Джефф крикнул, что им понадобятся одеяла и теплые вещи, которые лежали в пикапе Боба, но, прежде чем он успел закончить, Офелия уже бросилась бежать.

– Я отнесу! – крикнула она через плечо.

Боб хотел возразить, но она, держа в руках сверток с теплыми вещами, уже углубилась в проулок и почти скрылась из виду.

– Погоди! – завопил Боб, кинувшись вдогонку.

Но проулок, насколько хватало глаз, казался вымершим, только в самом конце его громоздились какие-то коробки. Джефф и Милли были уже возле них, а Офелия – в двух шагах, когда вдруг какой-то долговязый, тощий бродяга, вынырнув из подъезда, схватил ее. Боб на бегу успел заметить его движение и метнулся в их сторону. Держа Офелию одной рукой, мужчина крепко прижал ее к себе. Как ни странно, она совсем не испугалась. Не думая об опасности, она повернула к нему лицо и машинально улыбнулась. Взгляды их встретились.

– Дать вам спальный мешок? Или, может быть, теплое пальто? – По его глазам она сразу же догадалась, что перед ней наркоман, и улыбнулась как можно доброжелательнее, стараясь убедить беднягу, что не желает ему зла.

– Нет, крошка. На что они мне? А что-нибудь еще у тебя есть? – Огромные глаза с каким-то диким выражением впились в лицо Офелии.

– Еда, лекарства, теплая одежда, несколько дождевиков, спальные мешки, шарфы, шапки, носки, шерстяные костюмы, штормовки – словом, все, что угодно.

– Вы что – торгуете таким дерьмом? – презрительно бросил он.

Подбежавший к ним Боб остановился, ожидая удобного момента, чтобы вмешаться.

– Нет, хотим отдать их вам, – спокойно покачала головой Офелия.

– С чего вдруг? – В голосе бродяги чувствовалась нескрываемая враждебность. К тому же он явно нервничал.

Боб застыл на месте, боясь шелохнуться. Ситуация висела на волоске, и Боб безумно боялся нарушить установившееся хрупкое равновесие. Один неверный шаг – и Офелии конец.

– Решили, что может вам понадобиться.

– А что это за пижон с тобой? – Его пальцы еще сильнее стиснули запястье Офелии. – Коп, что ли?

– Нет. Он не полицейский. Мы с ним работаем в Векслеровском центре. Так что вам дать?

– Классная у тебя работенка, сука! Можешь оставить свое дерьмо себе. Мне ничего не нужно.

– Достаточно, – спокойно вмешался Боб, в то время как сзади незаметно выросли Милли и Джефф. Они сразу поняли, что что-то случилось, и хотя пока еще не знали, что именно, но на всякий случай решили подойти. – Ну-ка, отпусти ее, парень, – тихо, но твердо велел Боб.

– А ты еще что за цаца? Ее сутенер?

– Послушай, тебе не нужны неприятности, нам тоже. Отпусти ее, и мы уйдем. Ну, давай, убери руки! – резко бросил Боб, впервые за все время пожалев, что у него нет при себе пистолета.

Милли и Джефф были уже рядом. Наркоман заметил их и, прошипев что-то угрожающее, еще крепче прижал к себе Офелию.

– А это еще что за уроды? Тоже копы, да? А врали, что не из полиции!

– Мы не копы, – отчетливо, чтобы тот понял, произнес Джефф. – Просто я из «морских котиков» – слышал о таких, а, парень? А теперь слушай внимательно. Если ты не отпустишь ее сию же минуту, то я возьму тебя за задницу и голыми руками разорву на две половинки.

Бродяга уже подтащил Офелию к дому, где в дверном проеме виднелись смутные фигуры еще каких-то оборванцев. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу, поджидая своего приятеля. Боб чертыхнулся – именно этого он и боялся больше всего. Сами того не желая, они угодили прямо в лапы наркоманов.

– Нам плевать на то, чем вы тут занимаетесь, поняли, уроды? Мы раздаем одеяла, теплую одежду, еду и лекарства тем, кто в них нуждается. Вам это не нужно? Чудесно, давайте расстанемся по-хорошему. У вас свои дела, у нас свои. И до свидания, нас это не касается.

Боб знал, что оружия у него нет. Оставалось только блефовать, делая вид, что все козыри у него на руках. Бродяга, схвативший Офелию, смотрел на него, явно не веря собственным ушам.

– А она тоже с вами? Тоже из полиции, да? Нюхом чую.

Он ткнул грязным пальцем в сторону Милли, и Офелия, закусив губу, застыла на месте. Сама она в свое время тоже безошибочно угадала в Милли бывшую сотрудницу полиции.

– Раньше была. Потом ее вышвырнули оттуда за чересчур легкомысленное поведение, – храбро объяснил Боб, но бродяга не поверил.

– Врешь, ублюдок! От нее за версту воняет копами! И вон от того типа тоже! – прорычал он.

Выпустив руку Офелии, он пнул ее в спину с такой силой, что она завертелась волчком, едва удержавшись на ногах. Взмахнув руками, чтобы удержать равновесие, ошеломленная Офелия затрясла головой, и в тот же момент прогремели выстрелы. Им и в голову не пришло, что бродяга вооружен. Они и опомниться не успели, как он круто повернулся, высоко подпрыгнул, словно балерина, и бросился бежать.

Джефф ринулся вдогонку. Боб завопил ему вслед, а двое в подъезде исчезли, будто растворились в темноте. С грохотом захлопнулась дверь. Все случилось так быстро, что о них забыли. Все смотрели на Джеффа и на бродягу, за которым он погнался. Милли тоже помчалась за ними, крича вслед Джеффу. Что толку гнаться за ним, когда у них не было оружия? Даже если они догонят его, то рискуют получить пулю при попытке задержать наркомана. Да и зачем он им? В конце концов, они ведь не полицейские, так пусть убирается подобру-поздорову, подумал про себя Боб. Чертыхнувшись, он повернулся к Офелии сказать, чтобы возвращалась в фургон… и вдруг увидел, что она лежит, распростершись, на земле, в луже крови. Бродяга все-таки ранил ее!

– Проклятие, Оффи… что ты наделала?! – ошеломленно пробормотал он, рухнув возле нее на колени и пытаясь поднять ей голову. Нужно поскорее унести ее отсюда. Боб надеялся, что пуля лишь поцарапала ее, но тут же заметил, что рана сложнее. Офелия не двигалась. Тогда он остался возле нее дожидаться остальных. Проулок, где бродили наркоманы, мог оказаться ловушкой.

Боб закричал во всю мочь, и первой его услышала Милли. Он помахал ей рукой, а она окликнула Джеффа. Повернув, они увидели Боба, державшего на руках Офелию, и, забыв о погоне, бросились назад. У Джеффа был с собой телефон, и он на бегу набрал 911. Через мгновение они уже находились возле Боба и Офелии. Лицо Боба покрыла мертвенная бледность. Офелия не подавала признаков жизни, но ему удалось нащупать пульс. Она еще дышала.

– Проклятие! – прохрипел Джефф, опустившись на колени возле нее. Милли бросилась к выходу из проулка, чтобы перехватить «скорую», когда она подъедет. – Как она?

– Неважно, – сквозь стиснутые зубы пробормотал Боб.

Они с Джеффом молча проклинали себя за легкомыслие. Этот проулок – очень опасное место, и соваться сюда было полным безумием. Такой идиотской ошибки они не делали уже давно. И уж полным идиотизмом было позволить Офелии отправиться сюда одной, думал Боб. В такой ситуации, как сегодня, безоружные… что они могли сделать?! Когда-то еще давно они подумывали о том, чтобы обзавестись бронежилетами, но потом решили, что обойдутся без них. И вот результат.

– Господи, она ведь вдова, да еще с ребенком, – не сводя глаз с Офелии, пробормотал Боб.

– Знаю, черт возьми… знаю… Какого хрена они не едут?!

– Едут, я их слышу, – бросил Боб, по-прежнему прижимая пальцы к шее Офелии, где едва заметно бился пульс. С каждой минутой он становился все слабее. Минуты тянулись, словно часы. Но ночную тишину уже разорвал пронзительный вой сирен, и мгновением позже они увидели бегущую к ним Милли, за которой спешили люди с носилками.

Офелию быстро погрузили на них и повезли к машине.

– Сколько раз в нее стреляли? – на бегу спросил один из врачей у Джеффа.

Боб ринулся к фургону, собираясь ехать за «скорой» в больницу. Насколько он знал, Офелию наверняка отправят в Центральный госпиталь – там находился лучший травмопункт в городе. Уже разворачиваясь, он вдруг понял, что молится.

– Три раза, – ответил Джефф, задыхаясь. Носилки с Офелией молниеносно задвинули в машину, и оба медика вскочили туда вслед за ними. Дверцы захлопнулись, взвыла сирена, и машина с ревом сорвалась с места. Джефф помчался к своему пикапу. Милли уже сидела за рулем. Оба молчали. Ничего подобного не случалось еще никогда, но это было слабое утешение.

– Думаешь, она выкарабкается? – спросила Милли, вдавив педаль газа в пол до отказа и не отрывая глаз от дороги.

Глубоко вздохнув, Джефф покачал головой. Ему не хотелось отвечать, тем более что ответ известен ей так же хорошо, как и ему.

– Вряд ли, – честно ответил он. – Три пули, да еще почти в упор… Нет, ей конец, разве что обкурившийся ублюдок умудрился промахнуться с такого расстояния. Тут и здоровый мужик не выживет, а тем более женщина…

– Я-то выжила, – мрачно проворчала Милли.

Ей не хотелось вспоминать о прошлом. Дело кончилось для нее профнепригодностью, да еще она черт знает сколько времени провалялась в больнице, но она выжила. А вот ее напарник, тоже получивший пулю с такого же расстояния, – нет. Что поделать – судьба…

До госпиталя они добрались за семь минут. Выпрыгнув из фургона, они вместе с Бобом бегом бросились за носилками. По дороге с нее уже стащили одежду, и теперь Офелия лежала почти обнаженная, без чувств, с кислородной маской на лице. Все ее тело было в крови, так что даже невозможно было разобрать, где рана. Мгновением позже носилки скрылись за дверью. Трое ее коллег молча сидели в коридоре. Нужно бы позвонить… но кому? Они знали, что у нее есть маленькая дочь, которую она оставляет с няней. Не ей же звонить? И все же у всех троих было такое чувство, что позвонить нужно обязательно.

– Что думаете, ребята? – пробурчал Джефф, отводя глаза. Вообще-то до сих пор право принимать решения принадлежало ему, но тут особый случай.

– Мои ребята предпочли бы узнать сразу… – едва слышно пробормотал Боб.

Все трое были бледны до синевы. Джефф со вздохом поднялся, но, прежде чем уйти, повернулся к Бобу.

– Сколько ее девочке?

– Двенадцать. Ее зовут Пип.

– Может быть, лучше мне поговорить сначала с ее няней? – предложила Милли. Возможно, малышка не так испугается, если позвонит женщина. Но что она почувствует, узнав, что ее мама получила две пули в грудь и одну в живот… Милли не хотелось даже думать об этом.

Джефф, покачав головой, поплелся к телефону. Остальные молча ждали у дверей. Хорошо еще, что никто пока не вышел к ним сказать, что Офелия умерла. Но Боб не сомневался, что ждать осталось недолго.

Телефонный звонок вонзился ему в ухо, словно пуля. Было около двух ночи. Мэтт добрался до постели только около полуночи, но проснулся почти мгновенно. Теперь, когда он вновь обрел детей, он уже не отключал телефон по ночам, и всякий раз, когда телефон звонил в неурочное время, сердце его сжималось тревогой. Кто это? Роберт? Или Ванесса? Оставалось только надеяться, что не Салли.

– Да? – сонным голосом спросил он, схватив трубку.

– Мэтт… – Звонила Пип. Одного слова было достаточно, чтобы он заметил, как дрожит у нее голос.

– Что-нибудь случилось? – Но он уже заранее знал ответ, и волна ужаса накрыла его с головой.

– Да… мама… В нее стреляли. Она сейчас в госпитале. Можешь приехать?

– Уже бегу, – бросил он, выбравшись из постели. – Что произошло?

– Не знаю. Трубку сняла Элис, а потом позвали меня. Какой-то мужчина сказал, что в маму стреляли – три раза.

– Она жива? – Ноги у Мэтта подкосились.

– Да. – Пип плакала.

– Они объяснили, как это случилось?

– Нет. Ты приедешь?

– Постараюсь как можно быстрее. – Мэтт гадал, куда ехать сначала. Может быть, прямо в госпиталь? Или сначала к Пип? Сердце его разрывалось. Ему хотелось быть возле Офелии, но, похоже, Пип он сейчас нужнее.

– Ты возьмешь меня в больницу? К маме?

Мэтт колебался всего долю секунды. Все еще держа трубку в руке, он принялся натягивать джинсы.

– Ладно. Одевайся. Я уже выезжаю. Куда ее отвезли?

– В Центральный госпиталь, отделение хирургии. Это случилось только что. Больше мне ничего не известно.

– Хорошо, жди. Я люблю тебя, Пип.

Мэтту не хотелось тратить время на то, чтобы вселять в девочку напрасные надежды. Поспешно одевшись, он схватил ключи от машины и выскочил из дома, даже не позаботившись запереть дверь. По дороге он позвонил в госпиталь. Ему коротко сказали, что ничего пока не известно – Офелия жива, но состояние ее по-прежнему критическое. Шла операция, и какие бы то ни было прогнозы делать еще рано.

Мэтт вел машину на предельной скорости. Петляя по горной дороге, он слегка притормозил, но, оказавшись на шоссе, снова до отказа надавил на педаль газа. Вихрем пролетев по мосту, он швырнул деньги ошеломленной служащей в будке и через двадцать минут после звонка Пип стоял уже возле их дома. Решив не тратить время зря, Мэтт посигналил несколько раз. Через мгновение Пип выскочила из дома в джинсах и теплой куртке с капюшоном, которую она отыскала в шкафу. Личико ее было бледным и испуганным.

– С тобой все в порядке? – коротко спросил Мэтт.

Пип молча кивнула. Она была слишком напугана, чтобы плакать. Казалось, она вот-вот упадет в обморок, и Мэтт выругался сквозь зубы, от души надеясь, что этого не случится. Оба молчали. Мэтту хотелось ругаться, но он сдерживался. Что толку теперь проклинать упрямство Офелии, не захотевшей отказаться от своей безумной и опасной затеи? Произошло то, что должно было произойти… чего он так боялся… и о чем твердил ей все месяцы. Но разве ему легче от того, что он оказался прав? Мэтт уже не надеялся, что Офелия выживет. Да и Пип, наверное, тоже. Три пули почти в упор означали смерть. Хотя Мэтту известны случаи, когда люди выживали и не с такими ранениями.

До самого госпиталя они не обменялись ни словом. Припарковавшись на стоянке, Мэтт выскочил из машины и бегом ринулся к двери. Пип бежала за ним. Джефф, Боб и Милли заметили их, как только они появились на пороге. Вернее, догадались, кто это. Достаточно только взглянуть на Пип – если не считать копны рыжих волос, она была миниатюрной, но точной копией своей матери.

– Пип? – Боб осторожно положил ей руку на плечо. – Привет. Я Боб.

– Я знаю. – Пип узнала его по описанию Офелии. Впрочем, и остальных тоже. – А где мама? – с тревогой спросила она, изо всех сил стараясь не выдать своего страха.

Мэтт, подойдя к ним, поздоровался. Лицо у него было сердитое. Конечно, он не мог винить эту троицу в том, что произошло, – в конце концов, они сами выбрали для себя работу, но он все равно злился на них и даже не пытался этого скрыть.

– Они как раз сейчас пытаются извлечь пули, – объяснила Милли.

– Как она? – спросил Мэтт у Джеффа, безошибочно угадав в нем старшего.

– Не знаем. С тех пор как ее увезли – полная тишина. – Им казалось, что прошло уже несколько часов.

Боб пошел за кофе, Милли ласково сжала руку Пип, а другой девочка ухватилась за Мэтта. Они сидели молча, да и что тут говорить? Может быть, только одна Пип еще надеялась на чудо. Всякий раз, бросив взгляд на девочку, взрослые старательно отводили глаза. Сказать нечего, а лгать им не хотелось. Вероятность того, что Офелия останется в живых, казалась ничтожной.

– А того, кто в нес стрелял, поймали? – вдруг спросил Мэтт.

– Нет. Но запомнили хорошо. Его сейчас ищут. Если у парня найдут на руках следы пороха, ему конец. Я погнался за ним, но… Не хотелось оставлять ее одну, понимаете? – неловко объяснил Джефф. Мэтт угрюмо кивнул. Ему все равно, поймают убийцу или нет. Что толку, если Офелия не выживет? Разве то, что негодяй окажется за решеткой, сможет вернуть ее к жизни? Что ж, пока она еще жива… уже хорошо.

Пару раз он звонил в справочную, но всякий раз ему говорили только, что операция пока не закончилась. С ее начала прошло уже семь часов.

Когда Офелию вывезли из операционной, жизнь еще теплилась в ней.

Джефф позвонил в Центр, и очень скоро на госпиталь обрушился целый шквал звонков. Звонили из газет. К счастью, в госпитале репортеры пока не появлялись.

В половине десятого к ним наконец вышел один из хирургов. Сердце у Мэтта екнуло. Пип тоже побледнела. С тех пор как они приехали сюда, Мэтт ни на мгновение не выпускал ее руки. Пип вцепилась в него мертвой хваткой, словно он был последней надеждой, которая у нее еще оставалась.

– Она жива. – Это было первое, что произнес врач. – Что будет дальше, пока сказать трудно. Первая пуля, пробив легкое, вышла через спину навылет. Вторая прошла через шею, к счастью, не повредив позвоночник. Учитывая все это, можно сказать, что ей здорово повезло. Впрочем, радоваться еще рано. А вот третья… тут все гораздо хуже. Пуля задела яичник, разорвала аппендикс, повредила желудок и кишечник. Чтобы зашить все это, потребовалось почти четыре часа. Остается только надеяться, что у нее хватит сил выкарабкаться.

– А можно ее видеть? – хрипло спросила Пип. Врач покачал головой:

– Пока нет. Она в реанимации. Но через пару часов, если все будет хорошо, можете приехать. Сейчас она еще спит, но часа через два уже, возможно, придет в себя. Потом мы сделаем ей укол обезболивающего, так что не удивляйтесь, если она покажется вам странной. Но иначе нельзя.

– Мама умрет? – тоненьким голоском спросила Пип, и Мэтт затаил дыхание, ожидая ответа врача.

– Мы надеемся, что нет, – ответил тот, глядя в глаза девочке. – Все возможно, конечно… ранения достаточно тяжелые. Но раз уж она перенесла операцию, значит, организм у нее крепкий. Она молодчина, твоя мама. Крепкий орешек! Ты не бойся – мы сделаем все, что можем, честное слово.

– Аминь! – шумно выдохнул Боб, молясь про себя, чтобы Офелия выкарабкалась.

Пип опустилась на стул, словно ее вдруг перестали держать ноги, и застыла. Впрочем, ни Мэтт, ни остальные тоже не собирались никуда уходить. Так они молча просидели почти до полудня, когда в приемную заглянула сестра и шепотом сказала, что им можно подняться в отделение интенсивной терапии. Уже на пороге им стало жутковато – через стекло, которое отделяло их от Офелии, были видны мониторы, по экранам которых бежали извилистые зеленые линии, и бесчисленное множество проводов, тянувшихся к ним от кровати. За экранами мониторов следили трое врачей в белых халатах, а саму Офелию под многочисленными трубками и бинтами почти невозможно было разглядеть. Землистого цвета лицо ее пугало. Она не открыла глаз, даже когда Пип с Мэттом подошли к ее постели.

– Я люблю тебя, мамочка, – прошептала малышка, прижавшись к Мэтту, который, отвернувшись, чтобы не заметила Пип, смахивал слезы.

Он понимал, что должен держаться – хотя бы ради нее, – но сейчас ему хотелось одного: взять Офелию за руку, прижать ее к губам… отдать свою жизнь, если понадобится, лишь бы она осталась с ними! Впрочем, для нее делалось все возможное. Но за то время, что они стояли возле нее, Офелия так и не пришла в себя.

Вскоре сестра напомнила им, что пора уходить. Услышав это, Пип молча отвернулась, и по щекам ее хлынули слезы. Ее терзал страх, что теперь она потеряет и мать. Кроме Офелии, у нее никого не оставалось. И вдруг, словно почувствовав ее отчаяние, Офелия открыла глаза и посмотрела на Пип, а потом перевела взгляд на Мэтта… улыбнулась, словно чтобы порадовать их, и снова закрыла.

– Мамочка! – Голос Пип зазвенел, отражаясь от стеклянных стен бокса. – Ты меня слышишь?

Офелия слабо кивнула. Единственное, что у нее не болело, – голова. Дышала она через кислородную маску.

– Я люблю тебя, Пип, – прошептала она. И перевела взгляд на Мэтта.

По его лицу она сразу же поняла все, что он хотел ей сказать. Последнее, о чем она успела подумать, прежде чем провалиться в небытие: «Мэтт был прав». И потом ее вдруг словно засосало в черную дыру. Теперь он стоял тут, лицо у него было злое, и Офелия догадалась, что он взбешен. Немного удивившись тому, что они вдруг оказались тут вместе с Пип, она решила, что скорее всего дочь позвонила ему.

– Привет, Мэтт, – успела прошептать Офелия, прежде чем снова погрузиться в забытье.

Когда Пип с Мэттом вышли, в глазах у обоих стояли слезы, но теперь они означали радость и облегчение. У них появилась надежда.

– Ну как она? – набросились на них остальные, едва они появились на пороге. К тому времени как Пип с Мэттом вышли, они уже совсем извелись от беспокойства, а заметив их мокрые от слез лица, окончательно пали духом. Первое, что пришло им в голову, – Офелии уже нет в живых.

– Она разговаривает. – Пип, захлюпав носом, вытерла глаза.

– Разговаривает?! – Боб был потрясен. – И что она сказала?

– Что любит меня. – Пип просияла. Но всем им, даже ей, было ясно, как хрупка вероятность того, что Офелия выживет.

Боб с Джеффом и Милли вернулись в Центр, пообещав, что к вечеру, перед своим обычным дежурством, непременно зайдут узнать, как дела. Нужно было заехать домой и хоть пару часов поспать. После того, что случилось ночью, в Центре решили устроить совещание – обсудить вопрос о безопасности членов их команды. Нападение на Офелию потрясло всех без исключения. Боб и Джефф уже заявили, что с этого дня ни шагу не сделают без оружия, благо разрешение у них имелось, и Милли их поддержала. Но главное, что волновало участников совещания, – вопрос, можно ли брать добровольцев на ночные дежурства. Большинство считали, что нельзя. Однако для Офелии было уже слишком поздно думать об этом.

Мэтт с Пип просидели в госпитале до вечера. Им еще дважды позволили повидаться с Офелией. Правда, в первый раз она спала, а во второй, похоже, страдала от сильной боли. Врач посоветовал уйти, сказав, что введет ей обезболивающее. Все это время Мэтт безуспешно пытался уговорить Пип съездить домой, принять душ, переодеться и хоть часок поспать. Но она согласилась, только убедившись, что мать после укола тоже крепко спит. Мэтт отвез ее домой, и обезумевший от радости Мусс кинулся к ним, бешено виляя хвостом. Мэтт поджарил им тосты и сделал яичницу. На автоответчике были два сообщения – оба от учителей Пип, которые выражали ей сочувствие в связи с несчастьем. Скорее всего Элис, перед тем как уйти, сообщила им, что произошло. На столе лежала записка – Элис просила Пип непременно позвонить, если ей что-нибудь понадобится. Кроме того, она пообещала, что вечером обязательно зайдет прогулять Мусса.

Пока жарилась яичница, Мэтт вывел истомившегося пса прогуляться, а потом они с Пип уселись за стол. Выглядели они оба ужасно – словно уцелевшие после кораблекрушения, подумал про себя Мэтт. Пип так устала, что почти не могла есть. Да и Мэтту кусок не лез в горло.

– Может, поедем? – беспокойно предложила Пип. В страхе, что, пока ее нет, что-то может случиться с матерью, она даже поесть толком не могла – крутилась на стуле, не сводя с Мэтта умоляющих глаз.

– Погоди, давай хотя бы примем душ, а? – предложил он. Поспать немного им тоже не помешало бы. Днем им удалось по очереди немного подремать, но Мэтт считал, что этого мало – по крайней мере для Пип.

– Я не хочу спать, – упрямо набычившись, заявила она, и Мэтт уступил. В конце концов они сошлись на том, что примут душ, а потом отправятся в госпиталь и пробудут там до утра. Мэтт больше не пытался спорить. Честно говоря, сердце у него тоже было не на месте. Он прогулял Мусса, и через полчаса они вместе с Пип уже сидели на диванчике возле отделения интенсивной терапии.

Сестра сказала им, что к Офелии приезжали ее коллеги из Центра. К сожалению, она спала; впрочем, она и сейчас все еще спит. Мэтта это не удивило – когда он звонил в последний раз, ему сказали, что состояние Офелии пока еще критическое. Не успела Пип сесть на диван, как моментально провалилась в сон. Мэтт облегченно вздохнул. Усевшись возле нее, он гадал, что будет с Пип, если спасти Офелию не удастся. Ему невыносимо даже думать об этом, но реальность происходящего заставляла все учитывать. Что ж, если удастся, он оформит опекунство над девочкой. Тогда она останется жить у него, в коттедже… нет, лучше он снимет квартиру в городе. Перебирая в голове различные возможности, одна из которых была печальнее другой, Мэтт вдруг увидел спешившую к ним сестру. Напряженное выражение ее лица испугало Мэтта, и сердце его ухнуло в пятки.

– Ваша жена хочет вас видеть, – тихонько прошептала она, и Мэтт, хоть и заметил оговорку, не стал ее поправлять. Осторожно отстранив неловко подвернутую руку Пип, он последовал за сестрой.

Офелия не спала, на лице ее выражалось нетерпение. Похоже, она ждала его. Увидев Мэтта, она знаком попросила его сесть рядом. Мэтт осторожно поцеловал ее в щеку и почувствовал ее горячечный шепот. Ему показалось, что ей больно даже дышать.

– Прости, Мэтт… ты был прав… мне так жаль… ты позаботишься о Пип?

Этого он и страшился. Офелия, боясь, что умрет, хотела убедиться, что он никому не отдаст Пип. Мэтт знал, что близких родственников у них нет – только какая-то дальняя родня в Париже. Если Офелии не станет, у Пип останется только он.

– Конечно, ты же знаешь… Офелия, я люблю тебя… не уходи, любимая… останься с нами… ты нам очень нужна… ты поправишься… – Казалось, он умоляет ее не умирать.

– Я постараюсь, – слабым голосом пообещала она и мгновенно провалилась в сон.

Сестра сделала Мэтту знак уходить.

– Как она? – нетерпеливо спросил он. – Какие-нибудь изменения есть?

– Она держится молодцом.

Сестре очень хотелось его успокоить. Она до сих пор удивлялась – этот мужчина вместе с девочкой просидели тут почти весь день. Такое случалось не часто. Сестра уже успела вдоволь наглядеться на людское равнодушие и черствость. Но эти двое не уходили ни на минуту, только съездили на пару часов домой, однако утром, едва рассвело, оба снова были уже на посту.

Офелии стало немного лучше.

Мэтт опять отвез Пип домой, предупредив, что ему либо придется съездить к себе за вещами, либо купить кое-что. Обсудив эту проблему за завтраком, они решили съездить в супермаркет. Мэтт уже понял, что Пип отчаянно не хочется оставаться одной, да и ему спокойнее на душе, пока она с ним.

Улучив минутку, он позвонил Роберту, рассказал ему о случившемся, а потом договорился с Элис, что она будет выгуливать Мусса. Потом Мэтт позвонил в школу, где училась Пип, и рад был услышать, что девочке рекомендовали лучше побыть дома. Директор выразил ему сочувствие и сказал, что все они надеются, что миссис Макензи вскоре поправится. Судя по записям на автоответчике, было еще несколько соболезнующих звонков из Центра, но ему не хотелось звонить туда.

Заскочив в супермаркет они вернулись в госпиталь и снова заняли свой пост у дверей отделения интенсивной терапии. Только вечером Мэтт смог наконец с облегчением признаться себе, что Офелия выглядит значительно лучше. Приехавшие повидать ее Боб, Милли и Джефф тоже это отметили. После их ухода он взял предложенное сестрой одеяло и заботливо укутал им Пип.

– Я люблю тебя, Мэтт, – прошептала она.

– Я тоже тебя люблю, – тихо ответил он. Мэтт купил кое-что из одежды и белья – так, чтобы хватило по крайней мере на неделю. Конечно, рано или поздно ему придется съездить домой, но Мэтту не хотелось пока оставлять Пип одну. Так что в ближайшие дни попасть домой ему вряд ли удастся.

– А мою маму ты тоже любишь? – Мэтт с Офелией старались скрывать свои отношения, так что Пип до сих пор не знала, что между ними что-то есть.

– Да, – с улыбкой ответил он, и губы Пип неуверенно дрогнули в ответ.

– Ты женишься на ней, когда она поправится? – Мэтт ужасно обрадовался, что она сказала «когда», а не «если». Он тоже старался изо всех сил гнать дурные мысли. – Ты ей нужен, Мэтт. И мне тоже. – При этих словах слезы навернулись ему на глаза. Мэтт даже не знал, что ответить. До того как случилось несчастье, Мэтт считал, что Офелия к нему неравнодушна. Ну а в своих чувствах к ней он был совершенно уверен.

– Честно говоря, я бы с радостью, Пип, – вздохнул он. – Только ведь надо и у нее тоже спросить, как ты считаешь?

– Мне кажется, мама тоже тебя любит. Просто она боится. Папа… он не всегда хорошо обращался с ней. Часто кричал на маму, особенно из-за Чеда. Бедный Чед, он был очень болен, вот и делал разные дурные вещи, даже пытался убить себя. А отец был уверен, что он притворяется, вот и ругался на маму, будто это она во всем виновата, – осторожно выбирая слова, объяснила она.

Это еще мягко сказано, вздохнул Мэтт, оценив про себя деликатность Пип.

– Наверное, мама боится, что ты тоже будешь злиться на нее, хотя ты раньше никогда не злился… но может, она боится, что ты станешь, когда вы поженитесь. Папа хоть и был очень умный, но всегда раздражался и кричал… вот ей и страшно. А может, она боится, что ты тоже умрешь… она ведь и вправду очень любила папу, даже несмотря на то что он часто злился и кричал на нас, а иногда и вообще целыми днями не замечал, что мы есть. Правда, он всегда был так занят… но я думаю, что он нас все-таки любил. Может быть, ты дашь ей слово, что никогда не станешь злиться и кричать, и тогда она согласится? Как ты думаешь?

Мэтт не знал, плакать ему или смеяться… Так и не решив, он молча поцеловал ее в лоб.

– Думаю, если твоя мама откажет, то мне стоит подумать о том, чтобы жениться на тебе, моя дорогая. Ты такая здравомыслящая девочка, Пип. У меня просто нет слов!

Пип зевнула, свернувшись клубочком на диване. Кроме них, в приемной не было ни души.

– Ты слишком старый для меня, Мэтт, – хитро улыбнулась она. – Очень славный… но старый… ну, как папа, я хочу сказать.

– Ты милая.

– Так ты ее спросишь? – В глазах Пип снова вспыхнуло беспокойство. Мэтту показалось, что у нее что-то на уме.

– Я постараюсь ее уговорить. Но думаю, лучше подождать, пока она поправится.

Пип немного подумала. Потом вдруг нахмурилась.

– Только не очень долго. И потом… вдруг ей сразу станет лучше, если ты ей скажешь… как ты думаешь, может такое быть? Тогда она постарается поправиться поскорее.

– А что, это мысль! – «Или, наоборот, перепугается до смерти», – мрачно подумал Мэтт.

Ему уже приходило это в голову. Слишком хорошо он помнил ту злополучную ночь на озере Тахо, когда Офелия так и не согласилась отдаться ему. Так что предложение руки и сердца – палка о двух концах. Мэтт был бы только рад, если бы вышло так, как думала Пип. Девочка вскоре уснула, а он еще долго сидел рядом, с доброй улыбкой глядя на нее.

Потом он спустился вниз, позвонил Роберту, как обещал, чтобы рассказать, как идут дела. Роберт предложил приехать, но Мэтт, зная, что Роберта не пустят к Офелии, уговорил его не приезжать, пообещав, что снова позвонит, как только будут какие-то изменения. Роберт не меньше его самого был счастлив, что Офелия жива. Несчастье потрясло его.

О происшествии с Офелией сообщили во всех вечерних сводках новостей. Но в госпиталь репортеров пока не пускали, поэтому все они с похоронным выражением повторяли одно и то же: что во время перестрелки одна из добровольных помощниц Векслеровского центра была тяжело ранена и сейчас находится в критическом состоянии в реанимационном отделении Центрального госпиталя Сан-Франциско.

Около полуночи ненадолго заскочил Джефф – сказать Мэтту, что стрелявшего в Офелию наконец задержали. Пип еще спала, поэтому им пришлось шептаться. Джефф был рад, что ублюдка поймали. Они с Бобом и Милли уже побывали на опознании. Причем взяли его всего в трех кварталах от того места, где все случилось, застукав за передачей наркотиков. Пистолет он все еще держал при себе. На следующий день должно состояться еще одно опознание, но уже сейчас ни у кого нет ни малейших сомнений, что это тот самый тип. Впереди его ждал долгий срок, тем более что его «послужной список», как оказалось, был длиной в милю. Новости, конечно, хорошие, жаль только, что для лежавшей в соседней палате Офелии это не имело никакого значения. Жизнь ее все еще висела на волоске.

Но когда на следующее утро их провели к ней, Офелия уже улыбалась, а потом спросила, когда ее заберут домой. Теперь ее положение оценивалось не как критическое, а всего лишь как тяжелое, и врач, наблюдавший за ней, порадовал их, сообщив, что держится она молодцом. У Мэтта с Пип словно гора свалилась с плеч, особенно когда Офелия велела им отправляться домой и хоть немного поспать. Она была еще бледна, но мысли у нее уже не путались, и от болей она страдала теперь не так сильно, как раньше. Мэтт дал ей слово, что сейчас же отвезет Пип домой. Но они поклялись, что к вечеру непременно вернутся.

Выйдя из палаты, Пип бросила на Мэтта заговорщический взгляд, а потом с невинным видом поинтересовалась, не пришло ли время поговорить с Офелией на ту тему, которую они обсуждали накануне.

– Что – прямо сейчас?! – опешил Мэтт. – Может, подождем хоть пару недель, пока она оправится? Они так накачали ее таблетками, что она, боюсь, и не поймет толком, чего я от нее хочу.

– Может, оно и к лучшему? – мудро заметила Пип, твердо решившая, что для благородной цели все средства хороши.

Они переглянулись. Мэтт тут же сообразил, что она имеет в виду, и от души расхохотался.

– Уж не считаешь ли ты, случайно, что если твоя мать и даст согласие выйти за меня, так только под наркозом? – шутливо подмигнул он.

Первый раз с того самого дня, как им сказали о несчастье, они смеялись. И все же он очень боялся за Офелию.

– Ну, если это поможет… почему бы и нет? – хмыкнула Пип. – Ты же знаешь, какая она упрямая! И слышать не хочет, чтобы снова выйти замуж. Я точно знаю, она сама мне говорила.

– Ну, я, во всяком случае, не стал бы ее винить за отказ. А это чего-нибудь да стоит, не так ли? – с угрюмой усмешкой спросил Мэтт.

– Да уж, точно, – кивнула Пип, и они снова рассмеялись.

Они вернулись домой, и Мусс чуть с ума не сошел от радости, увидев их на пороге. Бедный пес никак не мог взять в толк, почему его бросили на целый день. Мэтт на скорую руку приготовил поесть, а потом прилег отдохнуть. В конце концов, он уже две ночи не спал. А Пип, пребывая в великолепном настроении, вихрем носилась по всему дому. Слава Богу, Мэтт тут, и к тому же он дал слово, что не уедет, пока не вернется Офелия!

Они возвратились в госпиталь немного позже, чем собирались, и узнали, что Офелия плохо спала ночь. Сестра, впрочем, сказала, что это неудивительно, учитывая, какую тяжелую операцию ей пришлось перенести. Офелия страдала от сильной боли, поэтому ее опять накачали морфином. И все же ее состояние медленно, но верно улучшалось. Их уверяли, что выздоровление идет вперед семимильными шагами, на такое даже никто и не рассчитывал, и обрадованный Мэтт решил отвезти Пип домой. Он откровенно соблазнял ее возможностью провести ночь в своей постели, и в конце концов малышка неохотно согласилась. Она осторожно поцеловала мать перед уходом, но одурманенная Офелия уже крепко спала.

В этот вечер они вернулись домой, когда еще не было девяти. Не прошло и получаса, как оба спали мертвым сном: Пип в своей постели, а Мэтт – в спальне Офелии.

Проснулись оба только утром и, позавтракав на скорую руку, помчались в госпиталь. Их впустили без каких-либо возражений, а увидев Офелию, Пип с Мэттом едва не запрыгали от радости. На щеках ее появился слабый румянец, а надоевшую ей до смерти трубку, которая торчала у нее из носа, наконец убрали. Состояние ее оценивалось как стабильное. Но самое главное – всем недовольная Офелия уже ныла и жаловалась, а это, как сказала сестра, верный признак выздоровления. Увидев на пороге дочь за руку с Мэттом, Офелия просияла от радости.

– Эй вы, парочка, что поделывали? – ворчливо спросила она так, словно укрылась в госпитале, чтобы отдохнуть. Ее посетители только радостно заулыбались.

– Знаешь, мам, он приготовил на завтрак французские тосты, – захлебываясь, сообщила Пип. – И клянется, что умеет печь булочки.

– Здорово! Не забудьте мне принести, – велела Офелия.

Но они все трое знали, что ей еще много времени придется провести на жесткой диете. Внезапно лицо ее стало серьезным.

– Спасибо, что позаботился о Пип, – повернувшись к Мэтту, прошептала она. Ей некого было больше просить – у нее остался только один Мэтт. Родственников у нее не было, друзей – благодаря Теду – тоже не осталось. – Прости меня. Ты оказался прав. Я сама виновата во всем. – Губы у нее задрожали – все-таки она очень любила свою работу.

– Не буду повторять: «Я же тебе говорил!» Между прочим, твой Джефф сказал, что больше добровольцев на такую работу брать не будут. И по-моему, правильно. Идея с добровольцами, конечно, замечательная. Но слишком уж опасно.

– Знаю. Сама виновата. Самое интересное, что я ничего не помню – так, какой-то удар… и все.

Они еще поговорили немного о всяких пустяках. А потом Пип, кинув на Мэтта многозначительный взгляд, ткнула его в бок. Ему с трудом удалось сохранить невозмутимый вид.

За ленчем она опять вцепилась в него бульдожьей хваткой.

– Ну не мог же я спросить ее, пока ты рядом! – прошипел он.

– Только ты не затягивай с этим делом! – грозно сказала Пип, и Мэтт опять с трудом удержался от смеха.

– Почему? Она же никуда не денется! К чему такая спешка?

– Хочу, чтобы вы поскорее поженились, – с капризным видом заявила Пип.

– А если твоя мама откажется?

– Ну… тогда придется мне самой выйти за тебя замуж, хотя ты и старый. Господи… ну сколько можно тянуть кота за хвост?! – возмутилась она.

В следующий раз в палату к Офелии Мэтт вошел уже один. Пип, смерив его разъяренным взглядом, буквально затолкала его туда.

– Я ничего не обещаю, слышишь? – упирался он. – Посмотрим, как она себя чувствует, а там уже будем решать.

Но втайне Мэтт был согласен с Пип. Конечно, ему совсем не хотелось давить на Офелию. И потом он привык больше доверять собственной интуиции, а не детским прихотям, хотя уже не раз имел случай убедиться, что у Пип светлая голова, а ее внутреннему чутью может позавидовать любой взрослый. Мэтт успел полюбить Пип всем сердцем – ничуть не меньше, чем. она его.

– В жизни своей не видела более жалкого труса, чем ты! – презрительно фыркнула девочка.

Мэтт захохотал. Открыв дверь в палату, он увидел Офелию с улыбкой на лице и решился.

– А где Пип? – удивилась она.

– Спит на кушетке в приемном отделении, – соврал Мэтт, чувствуя себя полным идиотом.

А что, если Пип права, внезапно промелькнуло у него в голове. Что, если эти выстрелы все изменили? В конце концов, жизнь так коротка, а они любят друг друга. Возможно, пришло время снова предложить ей свое сердце… а заодно и руку? Рискованно, конечно, но дело того стоило.

– Простите, что заставила вас поволноваться, – с раскаянием в голосе прошептала Офелия. – Не думала, что такое может случиться.

Голос у нее звучал устало. Она все еще была слишком слаба. Доктор твердил, что пройдет немало времени, прежде чем она выздоровеет окончательно, что и неудивительно, учитывая серьезность ее ранения. Счастье еще, что она вообще осталась жива.

– Вот этого я всегда и боялся, – признался Мэтт.

– Я понимаю. И ты оказался прав, – кивнула Офелия, и он молча взял ее руку в свою, другой рукой ласково поглаживая ей волосы.

– Я оказываюсь прав в одном и попадаю пальцем в небо в другом.

– Ну, до сих пор такое случалось не часто, – возразила Офелия, с благодарностью глядя на него снизу вверх, и сердце Мэтта растаяло от счастья.

– Рад, что ты так считаешь.

– Слава Богу, что Пип тогда подошла к тебе на берегу, – улыбнулась она, и оба рассмеялись.

– Ну, насколько я помню, сначала ты была не в восторге.

– Подумала, что ты педофил, – весело кивнула она. – И снова ошиблась.

Прикрыв глаза, Офелия улыбалась. Вид у нее был на удивление умиротворенный – учитывая, через что ей пришлось пройти. Все-таки она на редкость мужественная женщина, и Мэтт почувствовал, как в его душе шевельнулось восхищение.

– И что теперь? – мягко спросил он. – Что ты решила?

– Насчет тебя? Что лучшего друга, чем ты, у меня нет, не было и никогда не будет, и… и я люблю тебя, – осторожно добавила Офелия, глядя ему прямо в глаза. – Очень люблю.

Даже больше, чем она думала. Мэтт оказался для нее даром небес. Разве она заслуживала такого счастья – после того, какое горе причинила им всем?! Слезы навернулись ей на глаза.

– Я тоже люблю тебя, Офелия.

Он ужасно боялся задать ей вопрос, который вертелся у него на языке. Но тут он вдруг вспомнил о Пип, поджидавшей его у выхода, представил себе, какой разнос она устроит ему, если он снова струсит, и закусил губу, чтобы не рассмеяться.

– А ты… любишь ли ты меня достаточно сильно, чтобы выйти за меня замуж? – решился он наконец.

Ошеломленная, Офелия вскинула на него глаза.

– Ты в самом деле сделал предложение? Или у меня просто в ушах шумит после всех этих таблеток?

– Не важно. Так как тебе такая идея?

Глаза ее наполнились слезами. Ей все еще было страшно, но уже не так, как раньше. Выстрел, едва не оборвавший ей жизнь, многое изменил. Она могла больше не увидеть тех, кого любила. А вдруг она потеряет и Мэтта? Нет, ни за что!

– Мне нравится, – едва слышным шепотом ответила Офелия. По щеке ее скатилась слеза. – Только не вздумай умирать раньше меня, слышишь? Второй раз я не перенесу.

– Даже и не мечтай, – твердо пообещал он и прижался губами к ее губам. – По крайней мере в ближайшее время. И я был бы крайне признателен, если бы ты постаралась больше не соваться под пули. А если ты думаешь, что ты единственная, кто едва не отправился на тот свет, то сильно ошибаешься. – И тут он снова стал серьезным. – Я бы умер, если бы потерял тебя, Офелия… Знала бы ты, как я тебя люблю!

– И я тоже, – прошептала она, и Мэтт снова припал к ее губам.

В этот момент появилась сестра и с улыбкой выгнала его из палаты. В реанимационное отделение посетителей пускали не больше чем на пять – десять минут, но и этого времени оказалось достаточно, чтобы понять друг друга.

– Так, значит, решено? – спросил он уже с порога. – Ты выйдешь за меня замуж? – Ему страшно хотелось услышать ответ еще раз из ее уст.

– Да. Обещаю, – тихо, но твердо сказала она. Какой-то внутренний голос подсказывал Офелии, что время пришло.

– Можно мне сказать Пип? – спросил Мэтт, упираясь, в то время как сестра выпихивала его из палаты.

– Да, конечно! – сияя, крикнула вслед ему Офелия. И с улыбкой повернулась к сестре: – Кажется, я помолвлена.

– Да?! А я была уверена, что вы замужем, – страшно удивилась та.

– Была… раньше… э-э… теперь снова буду, – запинаясь, попыталась объяснить Офелия. Голова у нее кружилась от счастья. Господи, понадобилось получить три пули, чтобы понять, что у нее еще вся жизнь впереди!

– Поздравляю, – пробормотала сестра, сунув ей термометр.

Выйдя в приемную, Мэтт нос к носу столкнулся с караулившей его Пип. Девочка, подпрыгивая от нетерпения, бросилась к нему.

– Ну, что она ответила? – затаила она дыхание, и тогда Мэтт, улыбнувшись, обхватил ее руками и молча прижал к себе. Ведь теперь она была почти что его дочерью.

– Она согласилась, – проговорил он, и слезы снова навернулись ему на глаза.

– Правда?! Ух ты! Вы женитесь! Здорово! – Пип обняла его, и он закружил ее по комнате. – Ты все-таки это сделал!

– Мы это сделали! Спасибо тебе, Пип, – это ведь твоя заслуга! Если бы ты не заставила меня, я бы так и тянул до следующего года.

– Может, даже к лучшему, что ее ранили… то есть я хотела сказать… ну, ты понимаешь, – задумчиво протянула Пип.

– Нет уж, это ты брось. Потому что если случится еще нечто в таком роде, то я придушу ее собственными руками.

– И я тоже, – кивнула Пип.

Они обменялись заговорщическими взглядами – точь-в-точь два сообщника, провернувшие общее дельце. Все шло как надо, спасибо Пип. Оставалось только назначить дату свадьбы.

Глава 27

Офелии пришлось пробыть в больнице три недели. Все это время Мэтт жил у них в доме и приглядывал за Пип. Офелии стало получше, и девочка снова ходила в школу, но после занятий забегала в госпиталь проведать мать. Мэтт проводил с Офелией все утро, потом отправлялся за Пип и возвращался уже вместе с ней. Так продолжалось все три недели. Забрав наконец Офелию домой, Мэтт на руках отнес ее наверх в спальню – в ближайшие шесть недель ей следовало быть очень осторожной.

К счастью, врачам удалось сохранить ей легкое и большую часть желудка. По части гинекологии у нее тоже не должно быть особых проблем. В конце концов можно жить и с одним яичником, уверяли врачи, даже родить, если ей очень захочется. А что касается аппендикса, так без него даже лучше. Все наперебой твердили Офелии, что ей просто невероятно повезло, а Луиза Андерсон из Центра лично принесла ей свои извинения за то, что Офелия подверглась такому риску. Офелии даже пришлось напомнить, что она сама попросилась в выездную бригаду. Жаль, но теперь по решению руководства Центра добровольцев туда брать не будут. Офелии стало грустно. Однако она пообещала, что через пару месяцев вернется в Центр – с согласия Мэтта, естественно. Сказать по правде, Мэтт очень надеялся, что она передумает.

После возвращения Офелии домой он перебрался в прежний кабинет Теда. Мэтту не хотелось уезжать. Кроме того, он боялся оставить Офелию одну. А она только радовалась – ей до сих пор трудно приходилось обходиться без его помощи, и к тому же при Мэтте она чувствовала себя в безопасности. Ну а Пип была просто в восторге.

Свадьбу назначили на июнь, чтобы на ней могла присутствовать и Ванесса. Мэтт уже позвонил ей – рассказать об их с Офелией планах – и по голосу понял, как она рада. А Роберт узнал обо всем, приехав в госпиталь проведать Офелию.

– У нас снова будет семья, – с довольной улыбкой сказала как-то Пип, когда Офелия уже вернулась домой.

Можно не сомневаться, что такая перспектива ей по вкусу. Впрочем, Офелия тоже была счастлива и спокойна. Ей нелегко далось это решение, но теперь в душе ее воцарился мир. Они с Мэттом поговаривали о том, чтобы провести медовый месяц во Франции, может быть, даже вместе с детьми. Пип прыгала от счастья.

Как-то во второй половине дня Офелия прилегла отдохнуть, воспользовавшись тем, что Мэтт отправился за Пип. Со времени несчастья прошло почти шесть недель, она немного окрепла, но все еще не отваживалась выходить из дома, радуясь уже тому, что ей разрешено спускаться вниз к обеду.

Бывшие коллеги несколько раз заезжати проведать ее. Она как раз думала о них, когда раздалась пронзительная трель телефона. Офелия сняла трубку. Голос на том конце был ей хорошо знаком, только сейчас он звучал как-то непривычно слабо. Офелия поморщилась – голос принадлежал Андреа, и первой ее мыслью было бросить трубку. Но Андреа, словно почувствовав, умоляющим тоном попросила не делать этого.

– Прошу тебя, всего минуту… это очень важно. – Голос у нее был странный. Андреа сказала, что услышала о несчастье и перепугалась до ужаса. – Я хотела написать тебе, но так уж вышло, что я сама оказалась в больнице. – То, каким тоном это было сказано, заставило Офелию навострить уши.

– Попала в аварию? – холодно поинтересовалась она, поймав себя на том, что у нее вдруг заколотилось сердце. Впрочем, они ведь столько лет считались подругами.

– Нет. – Андреа заколебалась. – Просто я больна.

– Что значит – больна?

Молчание, казалось, длилось целую вечность. Андреа давно хотелось позвонить Офелии, но она все не решалась. Теперь время пришло.

– У меня рак, – слабым голосом призналась она. – Обнаружили всего два месяца назад. Скорее всего это тянется уже давно. Скоро год, как у меня почти постоянно болит желудок, но я считала, что это все нервы. Вообще-то предполагают, что началось все с рака яичников, а потом метастазы проникли в легкие. Сейчас у меня уже и кости ни к черту – эта проклятая штука пожирает меня живьем.

Говорила она почти спокойно, только немного печально. А Офелия просто онемела. Злость на Андреа куда-то исчезла, и на глаза ее навернулись слезы.

– Тебе делают химиотерапию?

– Да, даже сейчас. И облучение мне тоже назначили. Только не знаю… не знаю, доживу ли я до него, – откровенно призналась Андреа. – Все довольно паршиво. Знаю, что ты не хочешь меня видеть, но… я все равно решилась позвонить, чтобы спросить тебя… ты возьмешь Уилли?

Теперь они плакали уже обе.

– Прямо сейчас?

– Нет. Потом… когда меня не станет. Ждать уже недолго. Может, всего пару месяцев.

Офелия задыхалась от рыданий. Как ужасно… как неожиданно и несправедливо! Как Бог вообще допускает такое?! Чед… Тед… и вот теперь Андреа. И снова, как это бывало всегда, в сердце ее вспыхнула благодарность Мэтту. Офелия была потрясена – вне зависимости от того, какое горе причинила ей Андреа, она не заслуживала подобной участи. Только вот сама Андреа так не считала.

– Это Господь меня наказал, – словно услышав ее мысли, прошептала она. – Конечно, ты не сможешь простить меня… но, Офелия… не бросай Уилли, обещаешь?

– Обещаю, – глотая слезы, прошептала та.

Сразу вспомнилось, чем они с Пип обязаны Мэтту… а ведь они знали его всего несколько месяцев. Офелии хорошо известно, что у Андреа нет никого. Стало быть, и выбора у нее не было. К тому же она как-никак крестная мать мальчика… и не важно, кто его отец, ведь его вины в том не было.

– А где он сейчас? У тебя есть кто-нибудь, кто бы мог помочь, пока?..

– Я наняла одну женщину. – По голосу Андреа чувствовалось, насколько она устала. – Мне хотелось, чтобы он был со мной… до конца.

Она говорила о своей смерти как о чем-то решенном. Это было невероятно! Господи, ей ведь всего сорок пять, а ее сыну предстоит расти без родителей.

Мэтт вошел, когда они еще говорили, и на лице его появилось озадаченное выражение. Он успел заметить мокрое от слез лицо Офелии и незаметно вышел из комнаты. Ему не хотелось быть лишним. Она наверняка сама потом расскажет ему, что произошло.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – с грустью спросила Офелия. Ей очень не хотелось, чтобы между ними оставалась обида, хотя она понимала, что прошлого, увы, не вернешь.

– Мне очень хочется увидеть тебя, – слабым голосом сказала Андреа. – Но я так плохо себя чувствую. Эта химиотерапия доконает меня раньше, чем рак.

– А я пока еще не выхожу из дома. Но приеду сразу же, как только смогу.

– Я хочу составить новое завещание, поэтому и позвонила тебе… насчет Уилли. Только ты уверена, что не возненавидишь его… из-за того, что я сделала?

– Нет, – спокойно ответила Офелия. – Просто мне жаль, что так случилось. И… и мне больно. – Но в душе она уже простила Андреа.

В конце концов, она виновата не больше, чем Тед. И это было больнее всего. Но с тех пор произошло столько всего, что Офелия уже не ощущала прежней горечи.

– Я буду иногда звонить, чтобы ты знала, как у меня идут дела, – деловито сказала ее бывшая подруга, напоминая себя прежнюю. – И положу номер твоего телефона под стекло – на всякий случай. Прислугу тоже предупрежу – вдруг что-то случится, и я не успею позвонить.

– Держись, Андреа. Ты не должна сдаваться, – прошептала Офелия. Она была потрясена новостью и страшно жалела, что ей пока нельзя выходить. Впрочем, Офелия догадывалась, как мучительно ей будет снова увидеть Андреа – особенно после того, через что пришлось пройти ей самой. – Я тебе позвоню. И ты звони тоже, хорошо?

– Обязательно, – уже не пытаясь скрыть слез, прошептала Андреа. – Спасибо тебе за все. Я знаю, ты позаботишься об Уилли.

– Даю тебе слово. – И тут Офелии пришло в голову, что нужно рассказать ей о Мэтте. Теперь у Андреа есть право знать. – Мы с Мэттом решили пожениться. Свадьба в июне.

Наступило долгое молчание. А затем последовал тяжелый вздох, как будто Андреа казнила себя за то, что разрушила жизнь Офелии и вдруг узнала, что это не так. Казалось у нее камень с души свалился.

– Я так рада! Он славный. Надеюсь, вы оба будете счастливы, – умиротворенным голосом прошептала она.

– Я тоже надеюсь. Не вешай нос, Андреа. Я скоро позвоню.

– Я люблю тебя… прости меня, если можешь, – прошептала та и бросила трубку.

Офелия еще задумчиво вертела трубку в руке, когда в комнату заглянул Мэтт.

– В чем дело? – небрежно спросил он, но в глазах его пряталась тревога. Вид у Офелии был расстроенный.

– Андреа, – ответила она, глядя ему в глаза.

– Это она в первый раз позвонила? Офелия кивнула.

– Просила прощения? Давно пора. – В свое время, узнав о том, как они, Андреа и Тед, поступили с Офелией, Мэтт пришел в неописуемую ярость. Офелия вздрогнула – она только сейчас сообразила, что ничего не сказала Мэтту о своем обещании взять Уилли. Но разве могла она отказать? Нет, не могла. В конце концов, он не просто ее крестник, а еще и сводный брат ее дочери… ребенок, отец которого – ее бывший муж.

– Она умирает…

– Как?! – опешил Мэтт.

– Она узнала всего пару месяцев назад. У нее рак яичников, и метастазы проникли не только в легкие, но даже в кости. Андреа предполагает, что ей осталось не больше двух месяцев. Она взяла с меня слово, что я не оставлю ее сына. Мы… – Офелия решила, что лучше выяснить все сразу. – Я согласилась. А ты как думаешь? Я сообщила ей, что мы собираемся пожениться… ну, не могла же я сказать, что ты, возможно, не дашь своего согласия. Правда? Понимаешь, у нее ведь никого нет, кроме меня. Ты не против, Мэтт?

Ничего не ответив, Мэтт глубоко задумался. Естественно, ни о чем таком он и не думал, но… действительно, что она могла ответить? Отказать Офелия не могла. В каком-то смысле это решение далось ей даже труднее, чем ему самому, ведь, как ни крути, малыш был сыном ее мужа, сводным братом ее собственной дочери, а это делало ситуацию еще более щекотливой.

– Похоже, наше будущее семейство разрастается прямо на глазах, верно? Да, дорогая, я тебя понимаю – естественно, ты не могла ей отказать. Скажи, ты правда веришь, что она умирает?

– Похоже на то. Голос у нее ужасный.

– Ну, тогда выбора у нас нет. Кстати, он славный малыш, – пробормотал Мэтт, целуя Офелию. Они договорились, что не стоит пока говорить об этом Пип. В конце концов, новости невеселые, а девочка еще не совсем оправилась от потрясения после пережитого. Ей незачем знать, что Андреа умирает.

Пару дней спустя Офелии принесли записку от Андреа, после чего она не звонила. Офелия собиралась позвонить ей сама, но была все еще очень слаба. К тому же ей не очень хотелось это делать, и она все откладывала со дня на день, а потом Мэтт отвез ее на побережье, прихватив с собой и Пип с Муссом. Они немного погуляли по берегу, а после уселись погреться на солнышке. Стоял март, но было тепло, как летом. Мэтт с Офелией обсуждали предстоящую свадьбу. В конце концов они решили, что поженятся тихо. На свадьбе будут только их дети да священник, которого Мэтт знал еще в Болинасе. Ни Мэтт, ни Офелия не хотели шумной свадьбы.

Еще через пару дней, когда солнце светило особенно ярко, Мэтт опять привез Офелию на побережье. Офелия твердила, что морской воздух творит чудеса, и Мэтт молча кивал, хотя на уме у него было кое-что, о чем Офелия пока не догадывалась. Им пришлось заехать в город – прихватить с собой еду, потому что в коттедже Мэтта не было никаких припасов. Добравшись до дома, он поставил на стол корзинку и включил негромкую музыку. Офелия уже сообразила, что у него на уме, но на этот раз у нее и в мыслях не было ему отказывать. Слишком долго они оба ждали, чтобы она сейчас ответила ему «нет».

Повернувшись к Офелии, Мэтт притянул ее к себе и долгим поцелуем припал к ее губам. В душе она знала, что уже давно принадлежала ему, задолго до того, как он решился коснуться ее в первый раз. Держась за руки, они поднялись в спальню. Мэтт осторожно помог ей снять с себя одежду и уложил на постель, потом лег рядом. Они долго еще лежали, крепко прижавшись друг к другу, чувствуя, как ими овладевает желание. И наконец случилось то, что должно было случиться. Их жизни слились в одну – так же, как слились их тела. Они стали единым целым – это было то, чего они оба хотели… то, о чем они так долго мечтали, на что надеялись. Лежа в объятиях друг друга, они думали об одном и том же – их мечта наконец стала явью.

Глава 28

Офелия каждый день напоминала себе о том, что нужно позвонить Андреа. Но на нее разом свалилось столько дел, что она вспоминала об этом только поздно вечером. Ей пришлось выступать главным свидетелем по делу против стрелявшего в нее наркомана, хотя защита сделала все возможное, чтобы не допустить ее выступления в суде. Сделав над собой усилие, Офелия в сопровождении Мэтта все-таки явилась в суд, и протест защиты был отклонен.

Ее до сих пор мучила слабость. Но снять трубку и позвонить Андреа ей мешало что-то еще. В конце концов Офелия дала себе слово, что позвонит прямо сейчас, пока Пип не вернулась из школы. Она уже собиралась набрать номер, как раздался звонок. Звонила женщина, которая приглядывала за Андреа.

– А я как раз собиралась звонить ей, – обрадовалась Офелия. – Как она там?

Женщина на другом конце провода как будто замялась.

– Она умерла… сегодня… незадолго до полудня, – запинаясь пробормотала она, и Офелия оцепенела от ужаса и неожиданности.

– О Господи… мне очень жаль… я не знала… Андреа уверяла, что у нее есть еще пара месяцев… Мне и в голову не могло прийти, что это случится так скоро.

Но смерть не поезд, она никогда не приходит точно по расписанию, грустно напомнила себе Офелия. Почему-то ей вдруг вспомнилось, как около года назад она сидела возле Андреа, когда та рожала, По лицу Офелии потекли слезы – теперь она знала, что запомнит Андреа именно такой. Как хорошо, что ей не пришлось увидеть ее умирающей. После двадцати лет дружбы их дороги разошлись… что ж, может быть, это судьба? Андреа сама выбрала, какой дорогой идти, зная, что она означает разлуку с Офелией. Андреа совершила ужасную ошибку, которая рикошетом ударила и по Офелии. Однако в результате ошибки появился на свет ребенок, и очень скоро он будет жить в ее доме. Да, странная все-таки Штука жизнь! Никогда не знаешь заранее, что она может выкинуть.

– А что насчет похорон? – спросила Офелия, гадая, кому теперь придется заниматься всем этим.

Может, ей? Как это дико! До сих пор им случалось обсуждать разве что свадьбы или чью-то любовную интрижку. Ах да – в свое время Офелия устроила вечеринку по случаю крещения малыша Уилли. И вот теперь ей придется заниматься похоронами его матери. Однако оказалось, что она ошиблась, – женщина сбивчиво объяснила, что Андреа распорядилась по-другому. В соответствии с условиями завещания тело Андреа должно быть кремировано, а прах развеян над океаном. Так она сама хотела: никакой заупокойной службы, ни могилы, ни толпы рыдающих вокруг – только людская память. Видимо, Андреа считала, что так будет лучше для всех, и Офелия в душе молча согласилась с подругой.

Андреа заранее сделала все распоряжения относительно квартиры и всех своих вещей. Стало быть, все, что осталось от нее, был Уилли. Договорились, что его привезут вечером. Значит, Офелии придется срочно рассказать обо всем Пип.

Офелия сидела на кухне, когда Мэтт привез Пип из школы. Бросив один-единственный взгляд на лицо матери, девочка сразу же поняла – что-то произошло. Мэтт уже знал обо всем – Офелия позвонила ему на сотовый, пока он ждал Пип после школы. И он дал себе слово, что сделает все, чтобы помочь им обеим.

– Что-нибудь случилось? – Пип еще не забыла время, когда в последний раз видела у матери такое лицо. И хотя сейчас все казалось несколько иначе, Пип не на шутку перепугалась. А что, если она сейчас скажет, что они с Мэттом передумали и что никакой свадьбы не будет? Но Офелия моментально развеяла ее страхи, сказав, что у нее плохие новости.

– Мусс?! – Пес бегал по саду и не заметил ее возвращения. Офелия невольно улыбнулась: оставался только Мэтт, но его Пип видела.

– Нет… это Андреа. Она умерла… сегодня. – Глаза у Пип вначале стали круглыми от удивления, потом на них навернулись слезы. – Она была очень больна. Андреа звонила мне пару недель назад, но я пока не хотела тебе говорить.

– Ты все еще сердишься на нее? – робко спросила Пип, не сводя глаз с лица матери.

– Нет. Андреа позвонила сказать, что очень больна, и мы… мы помирились. – А что она тебе сделала?

Офелия бросила быстрый вопросительный взгляд на Мэтта и прочла на его лице, что он заранее согласен со всем, что она скажет.

– Когда-нибудь я тебе обо всем расскажу, обещаю. Когда ты вырастешь, хорошо?

– Наверное, что-то очень плохое, – задумчиво предположила Пип. Она достаточно хорошо знала свою мать, чтобы не понимать, как она любила Андреа. Будь это пустяк, она давно бы уже ее простила. – Я так и подумала.

Осталось сообщить Пип, что малыш Уилли – ее сводный брат. Впрочем, с этим можно пока подождать.

– А что будет с Уилли? – словно услышав ее мысли, грустно спросила Пип. Он же теперь сирота! Вспомнив о нем, Пип похолодела.

– Теперь он будет жить с нами, – спокойно ответила мать, и глаза у Пип стали как блюдца.

– С нами?! Он переедет к нам?!

– Да. Сегодня вечером.

Пип просияла, и Мэтт, заметив это, облегченно вздохнул и улыбнулся. Странный поворот событий, подумал он, но если подумать, так в жизни случается и не такое. Обернись все по-другому, и сейчас хоронили бы Офелию вместе с Андреа. Но слава Богу, они с Офелией теперь думают о свадьбе. В доме появится ребенок, пусть не их, но все-таки не чужой. Да, жизнь иной раз выделывает такие коленца, что и во сне не приснится.

Уилли со всеми его пожитками привезли в тот же день к вечеру, когда Офелия вместе с Пип уже извелись от нетерпения. Для Офелии ожидание было вдвойне мучительно: в конце концов, Уилли – сын не только Теда, но и Андреа тоже. А ведь они почти восемнадцать лет считались близкими подругами. За четыре месяца, что они не виделись, малыш Уилли здорово подрос. Офелия спросила у его бывшей няни, не захочет ли она и дальше присматривать за ним, и та охотно согласилась. Итак, число их домочадцев увеличивалось с каждой минутой. Но тут уж ничего не поделаешь – Офелия еще слишком слаба, чтобы взять на себя заботу о ребенке. Так что без посторонней помощи, хотя бы первое время, им не обойтись.

Вдруг ей в голову пришла одна мысль. Перебросившись несколькими словами с Мэттом, Офелия быстро выяснила, что он ничего не имеет против. Оставалось только спросить мнение Пип. Впрочем, Офелия и так могла сказать, что та не станет возражать. Раз уж они все равно решили пожениться, Офелия попросила Мэтта перебраться в ее спальню. А кабинет Теда, где он до этого жил, можно превратить в детскую для Уилли и его новой няни. Комната Чеда оставалась запертой. И Офелии пришлось согласиться с Мэттом, когда он сказал, что очень скоро им придется подумать о новом доме. Офелии очень хотелось, чтобы Ванесса с Робертом приезжали почаще. Значит, им понадобятся еще две лишние комнаты. Пока Ванесса ночевала в одной комнате с Пип, девушка, естественно, была в восторге, и это всех устраивало. Но дом постепенно начинал трещать по швам. А коттедж в Сейф-Харборе с его единственной гостиной и крохотной спальней мог, конечно, сойти за дом, но разве что для одних новобрачных.

Уже поздно вечером, когда малыша с няней устроили на ночлег и Пип мирно посапывала в своей постели, а Мусс вторил ей со своего коврика, Мэтт вытянулся возле Офелии и с усмешкой посмотрел на нее.

– Наша жизнь вдруг стала что-то слишком богата событиями, тебе не кажется, любовь моя?

– Да, согласна. А что ты скажешь, если выяснится, к примеру, что я беременна? – с насмешкой в голосе спросила Офелия.

С появлением малыша их семья увеличилась, и у Офелии, честно говоря, не было никакого желания способствовать ее пополнению. Уже засыпая, она еще раз поблагодарила Мэтта за то, что он с таким пониманием отнесся ко всему случившемуся.

– Никогда не знаешь, что произойдет завтра, верно? – довольным голосом спросил он. – Мне даже начинает это нравиться.

– Мне тоже.

Прижавшись к нему, Офелия закрыла глаза и счастливо вздохнула. Через минуту все обитатели дома крепко спали.

Глава 29

День их свадьбы выдался на удивление солнечным. Дул легкий ветерок, на небе не было ни единого облачка. На горизонте мелькали рыбачьи лодки, а на пляже – ни одной живой души. В такие дни Сейф-Харбор полностью оправдывал свое название.

Священник появился в половине одиннадцатого, а венчание назначили на полдень. Одетая в скромное белое кружевное платье с рукавами, доходящими до запястий, Офелия держала в руках букет тубероз. Пип с Ванессой были в одинаковых белоснежных платьях из чистого льна, а Мэтт и Роберт – в неброских слаксах и пиджаках. Уилли, которого няня держала на руках, щеголял в матроске. Он только накануне начал ходить, и сегодня у него на ногах сверкали первые в его жизни ботиночки. Офелия с облегчением заметила, что он с каждым днем становится все больше похож на покойную мать. Она боялась другого – что он пойдет в отца, а сейчас, как ни странно, он часто напоминал ей Пип. Теперь они стали настоящей семьей. Пип просто расцветала, когда замечала обращенные в их сторону добрые улыбки. Девочка не догадывалась и, Бог даст, еще долго не узнает, что Уилли и вправду ей не чужой.

Все были в прекрасном расположении духа. На следующий день они улетали во Францию. Решили сначала провести недельку в Париже, потом еще две – в Кап д'Антибе.

Экстравагантный медовый месяц, что и говорить! Но придумал все это Мэтт, он же уговорил и остальных, снова и снова повторяя, что за все последние десять лет не тратил на отдых ни единого цента. И вот теперь все с нетерпением ждали, когда он начнется. По возвращении Офелия с Мэттом решили приглядеть себе новый дом, потому что ее прежний особняк на Клэй-стрит стал очень тесен от наплыва обитателей.

Роберт и Ванесса выступали свидетелями, а Пип – подружкой невесты. Они даже подумывали, не доверить ли крошке Уильяму держать кольца, но у бедняжки резались зубки, и они испугались, что он их проглотит.

Священник проникновенным голосом сказал несколько слов о том, как они теперь пойдут по жизни, взявшись за руки, забыв о прошлых несчастьях и горестях, потому что впереди их ждет безоблачное счастье. Он говорил о надеждах и радостях, о семейной жизни и Божьем благословении, снизошедшем на новую семью. Слушая его, Офелия невольно перевела взгляд на берег, безошибочно отыскав то место, где со своим мольбертом сидел Мэтт, когда они познакомились. А ведь только слепое везение в тот день свело их вместе! Забавно думать, что если бы Пип тогда не захотелось прогуляться по берегу, то их жизнь, возможно, сложилась бы совсем по-другому.

Мэтт заметил, что взгляд Офелии устремился к пляжу, и подумал о том же. Потом, словно почувствовав его взгляд на себе, она обернулась, и они посмотрели друт на друга. Да, им очень повезло, что они встретились. Но одной любви мало – потребовалось немало мужества и воли, чтобы решиться связать свои жизни воедино. Было бы куда легче не рисковать, просто плыть по течению или, укрывшись в своей норе, зализывать старые раны. Но не для таких, как Мэтт и Офелия. Они осмелились! Взявшись за руки, они решительно повернулись спиной к подстерегавшим их демонам из прошлого, к черной пропасти, куда их едва не засосало, – лицом к свету, надеждам, любви, радости и счастью. Кусочки головоломки соединились, оборванные нити переплелись в новый узор – узор новой жизни. Они сделали выбор, который рано или поздно встает перед каждым, – презрев смерть, они выбрали жизнь. Выбор был нелегкий. Оставив позади немало бурь и штормов, хрупкое суденышко их судьбы устремилось наконец в тихую гавань.

И когда священник спросил Офелию, берет ли она этого мужчину в мужья, чтобы жить с ним до конца ее дней, Пип едва слышно ответила вместе с матерью:

– Да.

Примечания

1

Тихая гавань (англ.).

2

Соус из масла, желтков и лимонного сока.

3

Корзиночки из обжаренного теста.

4

Молотые креветки с шампиньонами в соевом соусе со сладким белым вином.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24