1892 год

Ветер все крепчает. Днем вдруг со страшным треском рухнуло большое дерево и еще несколько деревьев поменьше. В атмосфере какое-то странное веселье. Работники стоят группками, с улыбкой на лицах, и, когда что-то падает, издают ликующие крики.

30 декабря я, представь себе, отправился с Бэллой на бал-маскарад. На побережье обнаружилось, что барометр упал ниже двадцати девяти дюймов note 120. Ветер по-прежнему устойчиво дул с востока, но в подветренной стороне собрался обширный и грозный массив туч и тумана. Мог начаться ураган. Я не рискнул оказаться отрезанным от работы и, покинув Бэллу, тут же повернул назад в Ваилиму. Весь следующий день — вчера — бушевал ветер. Вставили защитные ставни. Я сидел у себя при лампе и писал — целых десять страниц, с вашего разрешения, семь из них — конспект, и среди этих семи большая часть добыта не менее чем из семи разных и противоречивых источников. В общем потрудился на славу. Днем, часа в два, примерно в шестидесяти шагах от дома упало огромное дерево, а чуть погодя и второе. После чего мы послали ребят с топорами срубить третье, стоявшее слишком близко к дому и гнувшееся, точно удилище… Буря продолжалась всю ночь; поутру веранда была до половины завалена ветвями, сорванными с деревьев в лесу. Около шести пронесся последний бешеный шквал; дождь, как густой белый дым, со скоростью пули залпами мчался мимо дома со странным резким свистом, какой я до сих пор слышал только на море и привык считать чисто морским явлением. С тех пор ветер стал слабее и налетает редкими шквалами, но дождь почти не прекращается. Для лошадей наша дорога непроходима. Говорят, что затонула шхуна и разрушено несколько туземных построек в Апии, где Бэлла до сих пор в плену. Счастье, что я вернулся, пока было можно! Но главная удача вот в чем: погибло много хлебных деревьев и бананов; если это коснулось всех островов, неизбежен голод; и, следовательно, кто бы ни раздувал угли, война невозможна. Ты спросишь: неужели я предпочитаю голод войне? Не всегда, но сейчас определенно. Я уверен, что самоанцы не хотят войны, уверен, что война не принесет выгоды никому, кроме белых чиновников, и я убежден, что мы легко справимся с голодом, во всяком случае это вполне осуществимо. А у нашей администрации была бы полная возможность искупить свои прежние ошибки.

Проснувшись поутру, я обнаружил, что буря совсем улеглась. Небо грязно-серое; даже на востоке никаких красок. Подо мной склоны, окутанные прядями тумана, синего, как дым; даже на самых высоких деревьях ни один листочек не дрогнет. Только видно, как внизу, за три мили отсюда, пеной рассыпаются одинокие волны, ударяясь о рифы, и слышно, как нарастает их объединенный рев. Он все усиливается, и теперь, в час дня, напоминает шум оживленной улицы под окном.

К вечеру прогремел гром. Значит, буря кончилась.

Ветер и дождь порывами, но не хуже. Решено, что Ллойд должен отдохнуть, и он едет в Сан-Франциско.

С утра расчищали дорогу и после обеда послали за Бэллой. Джо сажает какао. Вечером мне вдруг сообщают, что паренек с Фиджи (он сейчас работает на кухне, но, когда требуется, помогает на посадках какао) и Сими харкают кровью. У фиджийца, по-моему, пневмония, а у Сими, который слегка сутулится и говорит сдавленным голосом (по-моему, это плохие признаки), должно быть, лопнул небольшой сосуд. Я ужасно рассердилась, узнав, что еще прошлым вечером прачка забрала у обоих одеяла, чтобы на них гладить, и не вернула до сих пор. И вот бедняги, оба больные, провели эту по-настоящему холодную ночь, не имея даже нитки, чтобы прикрыться, так как их лавалава совершенно промокли под дождем. Фиджийца я не нашла, но Сими сам пришел за помощью, по-видимому порядком встревоженный. Он, кажется, решил, что его считают умирающим, когда услыхал, что мы расспрашивали о симптомах его болезни. Льюис, простукав и выслушав легкие Сими, нашел место, где звук был глуше, и поставил туда банку. Сими, отчасти с подлинным, отчасти с наигранным ужасом, опустился на пол, прислонясь спиной к каким-то кирпичам и корзинкам для рассады какао. К этому времени вокруг собралась вся наша семья и большинство туземцев, что еще усилило его панику. Принесли зажженную свечу и показали Талоло, как обращаться с банкой, потому что мы хотели, чтобы Сими еще подержал ее, когда вернется к себе. Но надо было поглядеть на Сими, когда он обнаружил, что банка наполовину заполнилась его телом. Все расхохотались, а Сими еле слышно пробормотал что-то. В переводе оно могло означать: «Вам-то хорошо, а как я теперь избавлюсь от этой штуки?»

— Тебе ведь не больно, Сими? — спросил Льюис.

Это настоящая медицинская банка с выпуклым дном и каучуковой грушей для откачивания воздуха. Однако Сими, косясь на нее с таким видом, точно это ядовитая змея, заявил, что боль ужасная. Тогда банку сняли и для обучения Талоло стали ставить ее на грудь всем прочим, к их великому удовольствию. Затем банку снова поставили Сими, который при этом так обмяк, что под его тяжестью посыпались кирпичи. В конце концов вся компания, подхватив Сими, потащила его в постель, крича, смеясь и приплясывая на ходу.

Весь день собирала Ллойда в дорогу. Льюис ездил в город и вернулся без лошади; она исчезла, когда стояла на привязи перед домом Хаггарда. Кстати, Хаггард вернулся. Талоло принял в подарок своей семье лошадь Генри, причем я постаралась внушить ему, что, если лошадь появится здесь снова, она будет тут же пристрелена. Семья Талоло довольна, а мы вздохнули свободно.

Продолжались сборы. Джо сажал какао. Льюис поехал в Апию и Ллойд тоже, но с ночевкой, чтобы быть уже на месте, когда утром придет почтовый катер. Льюис вернулся на лошади Мэри Хэмилтон note 121, потеряв на этот раз мою. Я послала ребят при лунном свете искать моего Гарольда, и они, торжествуя, привели его. «Консульская лошадь — хорошая лошадь», — говорит Талоло.

Утром чувствовала такую слабость, что Бэлла одна отправилась провожать Ллойда. Джо лопается от гордости: сегодня он посадил тысячное дерево. Из-за бури пароход опоздал и пришел только во второй половине дня. Тогда мы с Джо вскочили на лошадей и со всей скоростью, которую позволяет дорога, помчались в Апию. Подъезжая, слышим второй гудок и с безумством отчаяния начинаем искать лодку. Но все, что может плыть, уже возле парохода. Тут мы замечаем американского консула, как раз входящего на один из причалов.

— Мистер Блэклок, ссудите мне вашу лодку! — кричу я. Еще минута — и мы несемся по волнам с развевающимся над головой американским флагом. Проходя мимо немецкого военного корабля, видим, что там проводят занятия по стрельбе в цель, направляя свои снаряды прямо через гавань. Путь весьма опасный, но у нас нет времени на обход. Едва мы проскочили, позади просвистел снаряд. Пароход еще не снялся с якоря, и мы с шиком проплыли вдоль его борта. Внезапно и меня и Джо осенила одна и та же мысль: это мы задержали пароход, и там ждут предполагаемого послания консула. С парохода спустили трап, и в тот же миг мы увидели Ллойда, выбежавшего нам навстречу.

— Что делать? — спросил Джо со смущенной улыбкой.

— Удирать побыстрее, — ответила я. Мы повернули и помчались назад.

Бэлла, Фануа, Лаулии и мисс Мурс стояли у причала. Все они побывали на борту, так же как и Талоло, который упросил, чтобы его взяли провожать. Капитан с ним очень возился и поднес ему стакан шампанского со льдом. Для Талоло, который никогда в жизни не видел льда, это был великий день. На обратном пути за нами следовала целая толпа, слушавшая наивный рассказ Талоло о чудесах, увиденных на пароходе.

Вчера вечером до слуха Бэллы из комнаты слуг донеслась красивая и печальная песня. Она мимоходом заглянула в дверь. Все лежали под москитными сетками. Талоло произносил строфу за строфой, и потом все их пели.

— Что это за песня? — спросила Бэлла.

— Это песня, — сказал Талоло, — «Прощай, Лоиа» note 122.

— Какие же в ней слова? — допытывалась Бэлла.

Ей объяснили, что песню посылают во Францию поискать Лоиа, но его там нет.

— Тогда иди на Тонга, ищи его там.

— Но Лоиа нет и на Тонга.

— Тогда иди по всему свету, ищи Лоиа, а когда найдешь, дай ему приятных снов.

Вместе с миссис Стивенсон проведала кофейные деревья. Мы насчитали восемьдесят штук таких, которые совсем хорошо себя чувствуют, и еще двести двадцать шесть вполне можно высадить из питомника. Завтра после полудня надо будет взять у Джо часть людей.

Сегодня к нам на ленч приезжали Мэри Хэмилтон и вождь высокого ранга, по имени Мамеа. Мамеа очень интеллигентный человек. Мы беседовали с ним о многом, в частности о нашем старом друге короле Тембиноке, о чьей смерти мы недавно узнали note 123. У него как будто был нарыв на ноге, который один из его врачей вскрыл нечистой рыбьей костью, отчего получилось заражение крови и Тембинока умер в мучительной агонии. Умирая, он распорядился, чтобы Поль занял его место, а Симон был регентом. «Том Уайт» теперь у Симона премьер-министром. Тембинока наказал Полю, чтобы его похоронили в земляном полу в центре нового дома, где будет жить этот маленький король. Мне кажется, я слышу его слова: «Так лучше. Пусть боятся». Он думал, что при этом Поль будет в большей безопасности.

Мы хотим вызвать сюда бывшего управителя Тембиноки (Ребама). Когда мы были у Тембиноки в последний раз, Ребам приходил ко мне и просил взять его с собой. Он спрашивал еще, разрешу ли я ему жить у нас на Самоа, если он сбежит туда на каком-нибудь корабле. Я отказала, объяснив, что король наш друг и мы никак не можем в это вмешиваться. Ребам был слишком нужным королю человеком, и мне не хотелось, чтобы он его лишился. До Симона мне нет никакого дела, а маленькому гордецу — королю Полю Ребам ни к чему.

Мамеа выразил удовольствие, что видит нас всех в самоанской одежде. По его мнению, это хороший пример для местных женщин.

Лучшее время дня провела за посадками кофе. Деревца выглядят хорошо, хотя некоторые саженцы Пауля погибли. Сими, который отправился с Джо в Апию подковывать лошадей, на обратном пути чуть не падал от слабости. Он продолжает выплевывать кровь. Его состояние меня сильно беспокоит. Он мне симпатичен, да и лучшего работника у нас еще не было. На кофейной плантации мне помогали Лафаэле и двое щуплых савайцев. За работой Лафаэле пересказал мне военные слухи, бродящие среди туземцев. Когда наш фиджиец подошел ко мне с каким-то делом, я увидела, что он начернил себе нос и провел черные полосы под глазами. По словам Лафаэле, теперь действительно начнется война, и, как он уверяет, первое сражение должно быть совсем близко от нас. «Вот, мадам, пожалуйста. Пусть мадам осторожно. Самоанский человек дерись тожесамо, как черт. Вот, пожалуйста, осторожно». В результате долгих расспросов я смогла понять из слов Лафаэле, что сторонники Малиетоа считают нас друзьями Матаафы и поэтому будут нам мстить. При первом удобном случае люди Малиетоа придут сюда и потребуют выдачи всех приверженцев Матаафы, чтобы расстрелять их. Лафаэле просил, когда начнется бой, отослать Талоло через лес в католическую миссию, потому что он первый, за кем будут охотиться. Думаю, что он прав. Если поблизости возникнут какие-то волнения, Талоло, вся родня которого за Матаафу, окажется или может оказаться в опасности.

Пока мы беседовали, где-то у горизонта вяло прокатился гром, напоминающий шум битвы. Следующий, более громкий раскат насторожил Лафаэле, который взглянул на небо с тревожным интересом. Не было видно ни облачка, никаких вспышек молнии я тоже не смогла заметить.

— Странно, — сказала я.

— Нет, мадам, — отозвался Лафаэле, — это правильно. Гром нет. Теперь приходи война. Гром нет. Черти подерись на небо. Теперь война приходи быстро.

Один из наших работников был очевидцем военных знамений. В деревне Фангалуа несколько человек заседали на совете в жилище женщины-вождя, как вдруг из-за дома выскочил угорь. Кто-то хотел поймать его, но другие закричали: «Не трогай! Он без головы!» Все в ужасе отшатнулись и наблюдали за тем, как угорь вернулся в воду, и, гляди-ка, голова была на месте, как положено.

Бэлла сегодня ездила купаться по приглашению Мэри Хэмилтон. Там было много молодых местных женщин, и все удивлялись и радовались тому, что Бэлла плавает не хуже них самих. Лаулии спросила, не полукровка ли она, иначе почему она такая смуглая? Они наказали ей передать, как они все мне благодарны. До нашего приезда самоанки, вышедшие замуж за белых, одевались по-европейски, если хотели быть принятыми в приличном обществе. К их удивлению и радости, я и все остальные женщины в нашем доме стали ходить в самоанской одежде. Но вершиной было, по-видимому, мое появление в обществе на рождество в очень красивом черном шелковом холаку с вышивкой на рукавах и кокетке. После этого мужья сняли табу, и теперь многие здешние леди завели нарядные шелковые платья, сшитые в изящной местной манере. Корсеты должны быть пыткой для бедняжек, и большинство самоанок из-за этого варварского европейского обычая становятся лишь нескладными и неуклюжими.

Мэри Хэмилтон рассказывает, что однажды она вышла в Сиднее на улицу в туземном платье и за ней увязалась целая толпа мальчишек с криками: «Эй, глядите, тетенька в ночной рубашке». Но холаку всего-навсего старомодный сак, который весьма кстати был распространен в Англии в те времена, когда в Южные моря прибыли первые миссионеры. В нем просторно и прохладно, он придает изящество и поэтому так пришелся по душе островитянкам, что стал традиционной одеждой во всей южной части Тихого океана. Я очень рада, что невзначай совершила доброе дело note 124.

Бэлла получила записку от Кьюсэк-Смитов с просьбой одолжить им какую-нибудь пьесу для любительского спектакля, причем, объясняя, почему не предлагают ей участвовать, они не пожалели труда и перечислили все причины, по которым Бэлла могла бы отказаться. Мне кажется, тактичнее было бы дать ей возможность сделать это самой. Из их поведения теперь и во время прошлого спектакля ясно, что они не хотят ее участия, и это странно, поскольку она играет много лучше остальных и спектакль имел бы верный успех. Может быть, миссис Кьюсэк-Смит боится, что Бэлла захочет лучшую роль, которую она всегда берет себе?

Все утро сажала кофе и простудилась. Ветрено, дождь, барометр падает. Что ж, я приготовилась как могла. Все защитные ставни второго этажа покрашены, но те, что внизу, я не могла поднять, к тому же, чтобы добраться до их верхней части, мне понадобится лестница. Надо как-то изловчиться и сделать это поскорее, иначе они покоробятся. Джо пошел прилечь, оставив людей готовить корзинки с землей под семена какао, которые мы ожидаем послезавтра. Капитан Хуфнагель говорит, что у него для нас масса хлебных деревьев, если только фирма разрешит отдать их. Несколько дней назад я послала Талоло и Лауило за большими саженцами хлебных деревьев в лес. Они вернулись с пятью красавцами. После того как деревья благополучно посадили, Лауило поведал, что они выкопаны в одном самоанском саду, где не было никого, кроме старухи, сторожившей владения.

— Старуха много кричи, — сказал Лауило. — Она сильно злой. Но мы не слушай.

Мэри Хэмилтон обещала сходить к хозяевам сада и договориться, как возместить этот ущерб.

Сегодня вечером Льюис собирается начать занятия с теми из слуг, которые захотят учиться. Лафаэле и Лауило рвутся больше всех. Прибыло несколько несложных альбомов с картинками и хорошей бумагой для копирования. Они теперь у Талоло. У него большой вкус к рисованию, и он в восторге от подарка. Так стемнело, что почти нельзя писать.

Много всего произошло с тех пор, как я записывала в последний раз. Ллойда, который, казалось, совсем выдохся, мы отправили в Сан-Франциско. Не успел он уехать, как, к моей большой печали, издохли его конь Макфэрлэйн и мой маленький Гарольд. Сначала Макфэрлэйн, за ним Гарольд. С последним рейсом «Арчера» с Абаианга note 126 приехали капитан Тирни и Лиззи, его жена. Они несколько раз были у нас. Все влюбились в Тирни. В последний свой приезд на прощание он заставил всю нашу семью усесться на веранде, чтобы унести в памяти общий портрет.

У нас теперь служит чернокожий паренек, по имени Аррик, которого мы наняли у немецкой фирмы note 127. Мы надеемся обучить его стирке. У него добродушная, сияющая черная физиономия, блестящие глаза и белые зубы. Джо прозвал его Эмблемой Чистоты, что сокращенно превратилось в «Эмблему».

Сегодня после обеда Льюис что-то читал вслух, как вдруг его внимание привлек темнокожий человек, стоящий на лужайке под проливным холодным дождем. На вопрос: «Что ему нужно?» — он ответил: «Остаться здесь». Мы позвали его на веранду и стали расспрашивать дальше. Выходило так, что это беглец, который некоторое время скрывался в лесу. Там его нашел мясник Дайнс и взял к себе, а теперь он удрал от Дайнса. Бродя по лесу, он, по его словам, встретил еще одного сбежавшего работника фирмы.

— Где же он? — спросили мы.

— Прячется за садом у калитки, — такова была суть ответа.

Привели второго. Тот оказался чернокожим юношей дерзкого вида, но страшно напуганным. Странно было видеть, как нос на коричневом лице первого побелел от волнения. Мы оставили их ночевать, и наши повара побежали согреть для них чаю и приготовить еду. Я дала им также сухой материи взамен остатков мокрых тряпок, обматывавших их бедра.

Боюсь, что повара погубят Аррика — чернокожего, попавшего к нам законным путем. Они отвели ему почетное место за своим столом, и он поглощает большую часть всей еды. Талоло и Лауило, эти двое мягкосердечных, стоят за его спиной и стараются впихнуть в него побольше. Они едят до нас, и, когда Аррик появляется в столовой, чтобы помочь за обедом, желудок его так набит, что кажется, будто у него в этом месте опухоль. Двое беглецов очень беспокоят меня. Оставить их у себя мы не можем, но не хватает духу предать их.

Лауило сообщил мне, что его знакомый нашел в лесу позади свиного загона останки человека. Когда этот знакомый позже зашел к нам, Льюис попросил его показать место. Действительно, там оказались кости человека — чуть повыше моей кофейной плантации. Но что странно — среди них целых два черепа. По-видимому, то скелет воина, который отрезал голову врагу, будучи сам смертельно ранен, и потом уполз в лес, чтобы умереть со славой. Льюис хочет поставить камень над его могилой.

Одному богу известно, какой сегодня день. И мне тем более стыдно, что как раз пришло твое письмо, притом написанное не где-нибудь, а именно в Борнемуте — о, добрый старый Борнемут! — и что ты выражаешь радость по поводу моих писем, за которую я хотел бы отплатить письмом подлиннее. Итак, что здесь происходит? Целое море событий — запутанных, утомительных, незавершенных, бесформенных; масса времени растрачена впустую; множество разъездов взад-вперед, и мало что доведено до конца или хотя бы до середины.

Позволь обрисовать тебе наш живой состав на данный момент. Шестеро рабочих на плантациях; шесть душ в доме. Повар Талоло сегодня наконец возвращается из отлучки, ради чего я потратил около двенадцати часов на поездки и, полагаю, часов восемь на совещания в торжественной обстановке… Стюардом теперь Лауило. Оба они превосходные слуги; у нас был званый ленч по случаю захоронения найденных костей самоанца, и поверь, что все было на высоте, хотя мы сами ни во что не вмешивались. Еда была хороша, вино и блюда подавались как по часам. Помощник стюарда и прачка — Аррик, чернокожий с Новых Гебрид, которого мы наняли у немецкой фирмы; он не так безобразен, как большинство из них, но и красавцем его не назовешь; не глуп, однако и не Критон. В первое время он так много ел, дорвавшись до хорошей пищи, что живот у него прямо торчал. Помощник повара — Томаси, родом с Фиджи, высокий и красивый, двигается как марионетка, с неожиданными прыжками, и так же неожиданно таращит глаза. Далее, прачка и регент нашего хора — Элена, жена Томаси.