Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Васка

ModernLib.Net / Стронин М. / Васка - Чтение (стр. 2)
Автор: Стронин М.
Жанр:

 

 


      - Вали, вали-и! Не то еще будет! - еще крепче нахлобучил он фуражку. Злость заострила его лицо. - Пусть Васка в бутылку лезет. А я-то виноват? Они, суки, в шабар примут, а чем мне отыгрываться? Удохают и все. А тут, прошу улыбаться - раздери рот. Вода те-о-плая...
      И вдруг, не докончив свои оправдания, парнишка побежал к тому месту набережной, где обвалившиеся перила обнажили реку. Все, и дождь, и ветер, и ночь пропали для него, остались только осторожные, но торопливые шаги нескольких ног сзади.
      Вот ноги совсем близко. Спутались, притихли. Что-то шевельнулось совсем рядом. Что-то цокнуло вдали...
      - Са-а-ва! Са-а... - разодрал ночь отчаянный женский крик и лопнул тупым и жарким звоном в затылке парнишки. Руки его кинулись удержать летящую в пропасть голову со страшным и все объясняющим словом "булыжник", но голова с уничтожающей безнадежностью, хихикнув назад, исчезла.
      И увидел взвывший ветер, как трое подростков сгрудились около отсядающего парнишки и столкнули его в реку.
      И еще увидел ветер, что откуда-то вылетела легкая, как вихрь, девушка, сорвала с ног самого крупного из подростков, кулаком раздавила нос у другого и тоже кинулась в реку.
      --------------
      Маленькая комната с узенькой белой, как сугроб, кроватью, была иссиня-яркая от пятидесятисвечовой лампы. Около печки прижимался к стене маленький столик. Он храбро выносил тяжесть целого вороха чайной и разной посуды. За окном, блестевшим полированной мглой, слышалось чавканье и плеск дождевых струй. И от этого беспрерывного чавканья особенно приятен был треск огня в печке.
      В комнате две босые девушки.
      Одна - коротко остриженная, худощавая, с усиками, греясь у печки, азартно тянула "Смычку". Другая - с распущенными мокрыми волосами - полоскала и развешивала у печки мужское и женское платье. Работая, она иногда искоса взглядывала на коротковолосую, точно проверяла на ней свои мысли. С такими же, только чуть смеющимися взглядами обращалась она и к зеркалу, которое висело как раз против нее. Видно было, что ее занимал сейчас немножко трудноватый, но интересный вопрос.
      Коротковолосая же, ловко счиркнув в огонь стрелку слюны сквозь зубы и послав туда же окурок, заговорила басом:
      - Он знал, что здешние не пошли бы, и позвал "сименцев", трех парнишек. Они и в клубе свистели. А Фильке сказал другое: "Я, грит, этово барахло из клеша евоного вытряхну, а клеш, грит, Васке на щи, грит, на ероплане пошлю. Так, грит, и передай ему, что пусть лучше один не идет, а комса со всего района соберет за собой".
      - Ну, а ты, конечно, съежился, точно с тебя шкуру сдирали, - оторвалась от своего вопроса девушка, - оплевал все стенки, "даешь" сказал, и "похрял" один. А если бы Волгарь сказал, что пусть лучше не идет кверх-ногами, ты бы кверх-ногами пошел.
      - А что же, по-твоему и верно с районом итти? Чтобы потом... чтобы потом... сама бы смеялась...
      Васка, чуть прищурившись, взглянула на Кляву. И живо отвернув прожженное вдруг румянцем лицо, изо всей силы (что было вовсе не нужно) начала отжимать мокрую рубашку. Так что румянец мог сойти за счет ее усилий.
      - Ты, Савка, ба-лда! Я тебе говорила, что другой раз, чтобы не подраться, надо больше иметь силы, чем подраться.
      - А я забыл это. Ну, иду, значит, и все по дороге. Они, вишь ли, в "рядах" затырились и, кабы я по панели шел, ясно, булыжником бы достали. А тут пока хряют до меня, я бы уже смерил, что делать.
      - А что бы ты сделал, если бы их сотня была? - упрямо нахмурилась Васка. - Все равно удирать бы пришлось.
      - Ну и что ж? А я-то что сделал? Я так и сделал. Только куда я побежал? На набережную побежал, как раз туда, где перила обломаны.
      - Так что ж из этого? - окончательно раскипятилась Васка.
      - А то, что тронь меня там пальцем - и полетишь в воду. Хоть всю бы шпану перешвырял. А если бы и гамазом насели, все равно с собой бы пяток захватил. А в воде ты не знаешь меня...
      --------------
      Клява зябко запустил руки в рукава напяленной на него Васкиной кофточки и, облокотившись на колени, уставился в печь.
      - А потом что было - прямо холодно, как вспомнишь, делается. Когда меня, значит, сковырнули в реку, я сразу и очухался. Фуражка спасла. И, значит, хотел наверх всплыть. Вот взмахнул руками... и ни с места. Ухватил меня кто-то за ногу и не пускает. Я рваться, биться, - еще крепче держит. И будто и когти выпустил мне в ногу. Завыл я тут, Васка. Крышка, думаю, задыхаюсь... Тут нога моя и вырвалась. А там ведь топляки кругом.
      Выскочил я наверх, набрал духу и к берегу. А темно. И вместо берега-то, к барке. Я от нее, а барка под себя будто тянет. Зашумело в голове, вот усну, кажется. Уж и руками двигать не охота. "Тону" - подумалось совсем даже без горя... Тут ты меня как раз и достала.
      Клява рассказал это тихо и как будто бы с трудом. И замолчал.
      На дворе еще чавкает вода, а от печки тепло. И показалось Кляве, что он устал или хочет спать. Но нет, ему не охота спать, и не устал он ни капельки. Просто ему не хочется говорить. И шевелиться не хочется и думать. Хорошо вот так сидеть и чувствовать. Чувствовать свое тело теплым на все, на все легким и готовым, только захотеть. И потом чувствовать во всем своем смелом теле "ее". Ее, Васку... Одну Васку.
      И в этой чуткой дремоте он ощутил на своей левой щеке словно теплую тень. И с той же стороны к нему тянуло запахом теплой земляники. Обернулся в предчувствии чего-то хорошего и встретил розовое лицо Васки.
      Она, облокотившись на спинку стула, широко глядела в огонь синими, непривычно синими глазами. Крупные губы, немного вкось, расщемляла узенькая полоска зубов. Казалось, она хотела, было, улыбнуться и забыла об этом, услыхав где-то далеко-далеко занимательный звук. Этот звук был тот самый вопрос, который все время ее занимал. И к этому звуку прислушивались даже ее глаза.
      Но вот, видно, занимательный звук был расслышан. Васка искоса взглянула на Кляву, улыбнулась ему, словно в полусне, и опустила лицо на рукав, положив горячую руку на плечо Клявы.
      - Знаешь что, Сава? - покусывая кофточку, сказала тихо она, ловя рукой нос Клявы.
      - А что? - стесненно, одной грудью, спросил он.
      Васка поймала его нос, легонько вздернула кверху, потом тряхнула в бок головой, отчего ее распущенные волосы, упав на Савку, густо закрыли его до пояса, и еще тише спросила, засовывая свои волосы ему за пазуху:
      - Ты согласен?
      - Да что же... Васа? - прошептал он.
      Обхватила она его шею обеими руками и губами, щекоча его ухо, прогудела как в рупор:
      - Да-вай за-ре-гис-три-ру-ем-ся.
      Савка не ответил. Он и не мог ответить. Уронить сейчас хотя бы один звук, - это все равно, что на струны, поющие нежную и глубокую мелодию, уронить кирпич.
      --------------
      Погода в тот день была теплая. Маленький, вихрастый, но мирный скверик в тот день казался особенно беззаботным и мирным. Да и о чем заботиться, если солнце греет достаточно, а ветви вымыты вчерашним дождем до последнего листочка. Значит, пользуйся моментом, да тихонько посасывай солоноватый сок земли и с наслаждением чувствуй, как он расходится по всем ветвям.
      А что под этими ветвями делается, так и пусть делается. Потому что, конечно, там все хорошее и обязательное делается. Правда, немного суровое и другой раз неожиданное, но...
      ...как тепло на солнце... Словно таешь в нем... И вздремнуть клонит.
      Канавские же парнишки, собравшись в скверике, принимали теплый день как должное и настоящее. Настоящее потому, что такой день давал им возможность всецело заняться своим делом. А дело это:
      Клеш, шмары и буза.
      Но сегодня было еще и другое дело, очень интересное дело, которое заставляло пощупывать в карманах шабар и вслух злиться, что не захватил с собой бобика.
      - А то бы, возьми меня!..
      - У меня был "кольта"...
      - Плешь! кольта - пулемет!
      - Брось-ка ты кирпичами брызгаться. Кольта - маузер... автомат.
      - А я не взял нарочно, потому что он лепит горбатого. Не придут они.
      - Говорю - знаю! Увидишь, будут.
      - Пусть сунутся!
      Но эти разговоры тут же и прекращались. Еще светло, и парнишки отдавались текущему, основному интересу. Тому интересу, взамен которого им ничего не открыто. Тому интересу, который бывает противен, как сивуха пьянице. Противен, но и сладок.
      Клеш, шмары и буза.
      Собственно, самое-то главное - это шмары. Но раз шмары, то нужен и клеш и буза. Правда, можно и на одной бузе отыграться, но то-то и оно, что шмар здорово на клеш тянет. Даже у кого клеш на зекс, то и бузить много не надо. Клеш покроет. Но опять же и без бузы долго нельзя, хоть ты и при клеше. Шмарам скука. А с клешем и бузить легче и как бы гордее.
      Вот почему парнишки и делали вид, что клеш для них самая настоящая вещь, и они к нему, ну, совсем без всякого внимания. Тут уж так выходило. Примерно, приглянулась Суфлеру Катька Заводная, делай вид, что она для тебя самая задрыга, подкусывай, разводи ее, даже наверни слегка, и Катька уже знает, что в цвет пришлась. Да и парнишки это знают. И если Суфлер слинял куда, то и Катьку не ищи, ясно, что с ним смылась.
      Но бывали дни, а особенно праздники, когда парнишки никакого виду на себя не наводили и были откровенны. Тогда шмары обувались в высокие, начищенные сапоги, обязательно выпустив шнурки в виде кисточек, и повязывались в нарядные косынки. Парнишки же, насмолив штаны утюгом до хвоста, осторожненько, чтобы не сломать шва, натягивали их, потом надевали, у кого есть, чистые рубахи (обязательно без ворота) и шли в сквер.
      Тут уж штаны выступали в полном своем значении и даже порабощали парнишек.
      Вот и сейчас: Симка Суфлер, Блин Володька, Дворняжка, а сзади и еще несколько делашей и шкетов из канавской гамазухи ходили по скверику, слегка барахлясь со шмарами, но не подходя еще к ним.
      Ходили они, подавшись чуть вперед, каждый шаг плавно закругляя во внутрь и слегка согнув колени, чтобы плеснуть клешем. Все это делалось с целью показать свой клеш во всей его гордости.
      Когда же они останавливались, то колени сгибали побольше и опять же повернув ногу во внутрь. В то же время они незаметно или откровенно следили за положением клеша. И если положение его невыгодное, то клеш незаметно накидывался на носок сапога, выравнивался. Если же клеш натянут во все свои сорок восемь сантиметров, только кончик сапога виден, то парнишка замирал и весь гордился, осторожно ловя завистливые взгляды пораженных зрителей.
      В это время закатись в скверик чужой и даже фрайер с "кис-кис" или с "удавленником", то-есть с галстуками, то и им это простится. Ну, разве обложут слегка матом или, загнув ногу, произведут протяжный звук.
      И все.
      Но вот где-то засверлил тоненький огонек. Там второй. И вдруг, совсем рядом, неожиданно, но нужно выскочил яркий фонарь.
      В сквере сразу стало словно темней, и парнишки оторвались от штанов. Клеша уже все равно никто не видит, о нем осталось только знать самому, и значит - даешь шмар.
      А шмары уже ждут, уже наготове, уже вызывают парнишек то визгом, то хохотом.
      И пошла игрушка.
      Сенька Дворняжка нагнул Верку Дырявую за голову и начал "откачивать воду". Та крякнула, пискнула, потом, озлясь до слез, ткнула его под живот и, вырвавшись, оголенно захохотала.
      Суфлер тащил Саповку со скамейки и, когда она вставала, крепко бросал ее обратно. Блин Володька тянул Маньку Швабру за ногу. Она грузно скакала за ним, вырывая ногу, и, сковырнувшись, обложила его хлестким, как оплеуха, словом.
      Так же и шкеты Филька с Коськой. Оба давно уже вертелись около двух "шкиц", точно были привязаны к ним неразрывной резинкой. Резинка эта то растягивалась на расстоянии всего сквера, и тогда шкеты обсуждали "где баб пристроить", а "бабы" наспех поправляли платочки и поддергивали чулки. То резинка вдруг сталкивала их вместе, и тогда поднималась щенячья возня с визгом и коротким плачем шкиц. Казалось бы, что этой игрушки и хватит.
      Но мало! мало. Уже и шмарам скучно. Уже шмары начали танцовать. Это наступал тот момент, когда и парнишки и девчонки вдруг чувствовали, что что-то у них не то, что-то нехорошо, коряво, что-то даже обидно. И это сознание круто свертывалось у всех в ком злости.
      - Так бы и скрипнул какому фрайеру.
      - И-их! Кабы комса прихряла! Уж и измутохали бы, лярва! - вожделенно открыл суть сегодняшнего дела Дворняжка, - не лезь, лярва!
      - Бро-ось! Я говорил - плешь, вот и есть, - с тоской проныл Блин. Не будут они.
      Но зато фрайер как по заказу появился. Какой-то кругленький франтик с маленьким бантиком (кис-кис) на шее и тихонькая девица, аккуратненько слипшись боками, сунулись в сквер.
      Даже не смигнулись парнишки.
      - Ах ты так! Ты кис-кис мое мять! - наскочил Блин на Фильку.
      А Филька уже знает, что надо, и цап по рукаву Блина.
      - Так ты и драться еще! - заорал Блин и за ним.
      Филька от Блина, да прямо на лакированные "лодочки" девице.
      Фыркнул франтик, зашипела девица.
      - Маль-чишка! Уу!
      - Га-га-га! Кис-кис! Гляди склещились как!
      - Брысь на крышу! Разливай их!
      - Ай-яй-яй! Они льются! Мое платье!
      - Пардона даю, гражданинка. Сорвалось...
      - Это хамство! Это возмутительно! Уйдем отсюда, Соня.
      - Нахалы! Хулиганы!
      - Что-о!
      - Сунь! Наверни им!
      Тяжело заскакал по мостовой булыжник, но и он не догнал франтика и запакощенную Суфлером девицу.
      Гогот, визг, все резкое, вывороченное, обозленное.
      Но мало, мало! Чего бы огромного, настоящего, чтобы выскочить, вырваться из себя! Показать! Удивить! Где? Куда?
      - Волгарь прихрял! - почти шопотом бросил кто-то.
      И точно вспрыснуло лихорадкой парнишек. Разом отошли они от шмар и сгрудились, озираясь по сторонам.
      - Волгарь!
      - Петька Волгарь.
      Вот оно настоящее. Волгарь. Петька Волгарь. Который вчера только...
      - Шухер! Не горлови лох. Стукну.
      О настоящем надо молчать. Молчит и сам Волгарь в темном углу сквера. Он без шмары. У него и не было шмары. И не хотел он их. Думал он про одну, думал. Но она... нет ее... Смылась она...
      - Влил, братишки. Не мог он... - в зависти усумнился кто-то.
      - Пошел ты в сапог. Говорю - знаю.
      - И ее?
      - Ну да! Видишь ли так: когда он догнал Кляву у моста, тот обернулся, да ему в рыльник и за шпайкой полез. Не стерпел, знаешь ли, Волгарь схватил его за душник да к перилам. И скинул. Тут Васка откуда взялась и Волгарю в нюх. "Ах, так!" - Волгарь взял ее поперек, завернул катушки и за ним бросил. Все равно, грит, ни ему, ни мне тогда. Потом нашел мильтона: "Братишка, грит, там кто-то купается" - и на хазу.
      - Шухер! Сойди! Векша!
      Затихли шмары. Как бы засторонились они от парнишек, как бы охладели к ним даже. Но заострились они, чтобы не мешаться, чтобы шире была парнишкам дорога. Они и охладели, но от ожиданья. Это ожидание чего-то, что вот-вот готово сорваться, встряхивало их ознобом и мгновенной веселостью.
      Затихла будто и братва. Но взгляды колкие и нещадные, хриповатый, осунувшийся голос говорили о другом. Жажда до гнета нагрузить свои плечи деятельностью, размахнуться, прыгнуть, потешить и потешиться и тут еще вчерашний, "настоящий" пример Волгаря, все это сперлось внутри парнишек и хотелось и ждало как динамит в бомбе.
      Но ждать не в моготу. Грудь распирает. Филька уже не выдержал и разбил камнем электрический фонарь. Уже Суфлер мякнул сапогом в беременное брюхо собачонке. Шмары стабунились в углу.
      Грабеж, убийство, изнасилование, - вот что рождают эти моменты.
      - Ком-со-ма-а! - раскаленным шилом проткнул назревшую бомбу Коська.
      И лица у всех точно стянуло холодом. В карманах зашевелились ножи. Это комса идет в резку за Кляву и Васку. И пусть парнишки знали, что они тут не при чем, все равно: оправдываться признавалось только шабаром да булыжником и значит - даешь комса.
      Комсома же веселой и размашистой толпой, с хохотом ввалилась в сквер.
      Подпрыгнул шкет Коська.
      - Фи-й! Греми наши!
      И...
      Произошло невероятное.
      --------------
      Только что Филька разогнался на комсомолку Шуру Васильеву, его хвать налету комсомолец Жилкин и в тиски.
      - Ты чего, паренек, а? - повернул он Фильку к себе лицом.
      - А ничего! - сшибся с наскоку Филька. Он сейчас только заметил, что в толпе больше половины комсомолок, с которыми чего же драться.
      - Ничего, говорю!
      - Вот так будь здоров - таскай с мясом? Так-таки и ничего?
      Тут подскакивают Суфлер с Дворняжкой. А сами так и ходят, так и рвутся, так и ищут, с кого начать, хотя и заметили то же, что и Филька.
      - Кто тебя, Филька? Который? Давай его!
      - Да ни который, товарищи, сам сорвался. Мы его спрашиваем: "Ты чего, паренек?" а он говорит: "Ничего".
      - Почему, из-за чего не пойму ничего? - удивилась Шура.
      - Так в чем же дело, товарищи? - вопросительно заулыбались комсомолки.
      - А ни в чем! - дав своей горячке другое направление, выставили клеши парнишки. - Сойти вам надо отсюда. Понятно?
      Вскипели комсомольцы. Кулаки набухли железом.
      - Как, товарищи? Что?
      - Поцелуй... - и не договорил Суфлер скверную прибаутку. Уж очень одна комсомолка на него посмотрела, как будто бы он был кислый. И тут же заторопилась сказать.
      - Вот что, товарищи, бросимте всю эту трепологию. Право же тощища. Давайте-ка лучше перезнакомимся. - Настя Карасева, - протянула она руку сбитому с позиции Суфлеру.
      - Катя Иг... Птицина, - сунула Катя ладонь Дворняжке.
      - Тоня... Зверева! - хлопнула Тоня по рукам с Володькой Блином.
      - Виш-невская, - плавно поднесла Шура Васильева к носу Фильки пальцы, как это делают в кино графини, чтобы, значит, приложиться к ноготкам.
      Глянул на нее Филька этак дерзко и замашисто, да как чмокнет ее в руку и завизжал что поросенок, колесом завертевшись на месте.
      - Го-го-го!
      - Ха-ха-ха! Ура! - загрохотала комса с парнишками как один.
      Сразу в сквере точно просветлело.
      И что было дальше, Митька Пирожок так говорил:
      Тут и шмары прибежали. "Что такое?" "Да Филька шкет". А комсома уже не зевает и кренделем к ним, знакомиться лезут. Те хихикают в платочки, не соглашаются, на своих сначала глядят. Но видят, что свои-то парнишки - и все равно им, начали они тоже со строгостью, по-буржуйски фамилии свои отвечать.
      Комса же как по заданию и очухаться никому не дает: "Где работаешь?" - "Да там". - "А у нас вот что". - "А я на Бирже". - "И я, и я". Кто представлять начал всякие злости веселые. Парнишки в цвет, им не сдают. Жилкин затянул:
      Провожала меня мать
      Прово-жа-ла-а! - подхватили все.
      И пошла.
      --------------
      - Волгарь! Петька идет!
      Это Коська вскрикнул и мячом отскочил от комса.
      Весь хохот точно захлопнуло крышкой и смяло. Чужое и враждебное повернулось к комсомольцам.
      Из темного угла выходил Волгарь.
      Вся гамазуха, точно проглотив холоду, подалась к Волгарю и встала против комсомольцев как-то боком, как бы наготове ударить хлеще или убежать. И хотя поза эта сейчас была смягчена какой-то нерешительностью и даже, может быть, смущеньем, все же видно было, что присутствие Волгаря быстро овладевает парнишками.
      После вчерашнего примера Волгаря выперло из уровня местной шпаны заметной силой. Эта сила, как и всякая новая, привлекала особенное внимание, порабощала и обязывала. Было почти сладко подчиниться ей, встать под ее покровительство, ознакомиться и проверить ее, чтобы через все это, овладев ею, снизить ее до обыденности, то-есть отомстить хотя бы и за временное превосходство.
      Но пока Волгарь властвовал. И он, это чувствуя, так и рвался еще более выдвинуться и окончательно подавить гамазуху.
      Колесом изогнув руки и подпрыгивая, точно собираясь начать чечотку, он пятерней зачесал в паху и расставил ноги перед комсомольцами.
      - Парле-марле со шкварками, га, га, га! А это какая же растыка со мной-то познакомится, э? Какая же она, э? Нет что ли такой, га, га, га! - глумился Волгарь над молчащими комсомольцами.
      Шмары подстрекающе хихикнули. Парнишки встали боком резче и определеннее. Перевернулось что-то и среди комсомольцев.
      Волгаря же так и задвигало от сознания своей силы. Он заворочал плечами и уже злобно, с прямым вызовом, крикнул:
      - Которая же, говорю! Ну?
      Нависла грузная тишина. И ее нарушить смел только Волгарь. Но когда эта тишина сгустилась настолько, что душно стало дышать, в эту тишину вонзилось короткое и четкое:
      - Я!
      Против Волгаря встала Васка.
      - А хочешь и я, ха.
      Это сквозь закуриваемую папироску подал Клява.
      Две дюжины разинутых ртов повернулись к Васке, и в тот же миг эти рты искривились и стиснули челюсти, вернувшись к Волгарю. Покривились и стиснулись они так же как и у Волгаря, точно лица парнишек были зеркалами.
      Но эти зеркала все же не отражали всю ярость Волгаря.
      Он, по-бычьи выкатив глаза, задвигал нижней челюстью, точно растирал песок зубами. Его руки бросались то в один, то в другой карман, что-то отыскивая и не находя. Он всем своим видом как бы говорил: "Ну уж погоди! Теперь-то погоди! вот сейчас, вот сейчас я! сейчас, сейчас!"
      И эта подлинная ярость как-то жестко восхитила парнишек, возбудила в них чуть ли не жалость к Волгарю и толкнула их на его сторону. Не струсь Волгарь, и все бы ему простилось, даже сегодняшний обман, что он утопил Васку. Но в нравах не было у парнишек легко сдавать свои позиции.
      Волгарь же, не найдя ничего в карманах и даже в своей ярости (а может, просто в ошеломленности) почувствовав, что "ждать" больше не будут, надо действовать, побежал к мусорной куче.
      - У будки! У будки! - крикнул ему в помощь Коська и дьяволенком глянул на Васку.
      Но уже Волгарь полубегом надвигался на Васку, как-то деловито взвешивая на руке полупудовый камень.
      - Васка! Ай-яй!
      - Стреляет!
      - Петька!
      Шарахнулась гамазуха. Волгарь же встал как врубленный.
      Он встретил направленную на него Васкину руку, которая угрожала смертью.
      Оторопь еще слепила глаза отскочивших парнишек, но и сквозь ее они все устремились к Волгарю. Жаль, до злости было жаль такого скорого и бесславного поражения Волгаря. У всех рвались слова: "Эва, лярва, с бобиком-то тебе можно, лярва". И почти дрожа от нетерпения, парнишки мысленно подталкивали Волгаря: "А ну же, ну! докажи! Сделай что-нибудь!"
      - Хвати ее и хряй! - визгнул Коська и убежал.
      И Волгарь "хватил". Но он что есть силы хватил своим полупудовым камнем по дереву. И, всплескивая клешем, пошел из сквера.
      - Спутал! - скорее с облегчением, чем с сожалением проговорил Дворняжка.
      И точно сдавливающий горло ворот расстегнули парнишки. Только тут они почувствовали, что Волгарь их все же насиловал.
      - Фи-й! - беспощадно, хотя и трусовато пустил ему вдогонку Филька и торнулся, было, к своей новой знакомой Шуре.
      Но, взглянув на Васку, шибко захлопнул свой рот ладонью и уставился на ее протянутую руку.
      Да и верно, что это она. Вот Волгарь уже вышел на панель. Вот он уже подобрал с дороги чинария и закурил. Вот он уже завернул за угол, а Васка все еще ведет за ним протянутую руку. Одурела, что ли?
      - Теперь видели его? - спросила всех Васка, держа попрежнему руку.
      И вдруг все разом задвигались, заговорили, захохотали, указывая на Васку.
      Никакого, оказывается, бобика у Васки и не было. Просто она все время указывала на Волгаря пальцем. И все.
      А в темноте показалось, что она бобиком ему грозит.
      --------------
      - Ну, а как же потом было?
      Это комса у Митьки Пирожка спрашивала.
      Пирожок сдунул пылинку с бюста Ильича, потом подтолкнул пальцем свисившийся со стола журнал в обложке с мавзолеем и поддернул клеш.
      - Волгарь запоролся. Сходил он раз на чердак, бельишко себе сменить. А хозяйка жабра была и за милюками. Милюки: "Слезай!" говорят. А он кирпичом в одного: "Не ваше, грит, дело в мою внутреннюю политику касаться". Тут мильтон ему рукояткой шпайки в рыло. А Волгарь - в бутылку.
      - Я, - грит, - на вас, лярвы, прокурору касацию вынесу. Нет вашего права чужой рыльник портить. Не вор я вам какой.
      Ну, его в дежурке и спрашивают: "Как же ты не вор? А узел?"
      - Дык очень просто. На октябринах я был. Известно, не выдержал, выпил. А утром, отчего и не знаю, спать захотел. Вот я пошел искать, где покимарить бы. Да и позвонился в одну квартиру.
      - Кого дьявол сунул?! - заорал мне кто-то.
      Вижу, горловить может, а думаю, мне бы твою плевательницу увидеть, может и сплантуем.
      - Дайте, - говорю, - попить, гражданин. Страсть хочу.
      - Сейчас дам, подожди.
      Гляжу выносит он целое ведро, даже плещется сверху.
      - Пей.
      Я пригубил глоточек и в сторону.
      А он:
      - Пей все, коли пить хочешь.
      Я было пятиться, а он забежал за меня и ни в какую.
      - Пей, - грит, - все! - и только.
      Почти полведра выкачал.
      - Хватит, - говорю, - гражданин, напился теперь. Дай, - говорю, - вам и вашей распромамаше вечной памяти.
      Опрокинул тогда он мне на голову ведро с остатками, хряснул кулачищем по донцу и захлопнул за собой дверь.
      Отряхнулся я и по лестнице выше. Иду, иду, вижу чердак. Ну и лег.
      - А узел зачем?
      - Чево узел? Я его под головы сделал.
      - Тогда для чего же ты милиционера-то кирпичом резнул?
      - А спросонья! Думал, что налетчики какие.
      Засмеялись милиционеры и заперли его. А потом оказалось, что он с мокрого дела смылся тогда. Не иначе "налево" поведут. Семью вырезал.
      Этим, видно, и кончит.
      А с Ваской так было.
      Когда она пальцем-то Волгаря прогнала, гамазухе хошь не хошь, а смешно, да и Васка фортач. (Ведь заметь тогда Волгарь, что только с пальцем она, убил бы.) Обступили, значит, Васку а самим все же завидно: не соглашаются, что она такая.
      - Я видел, что палец, не говорил только.
      - А я не видел? - это Дворняжка обиделся. - Бобик блеснул бы, а тут сразу видно.
      Комса же только поддакивает. Потому ведь все по Васкиному плану было. Она так и сказала на собрании.
      - Комсома виновата, что у нас еще хулиганов много. Одни на пару с ними, другие же наоборот, воротятся, презирают их, гордятся, а их же только и ищут, милюкам сдать. Вот и вся борьба. А к чему она приводит? Только разозлит и все. Давайте-ка, ребята, вспомним, что они дети таких же, как и мы, да пойдем вот прямо с собрания в сквер и перезнакомимся с ними. А когда они начнут выделывать всякие штуки, то не кислить рожи, но и не ржать на это, а молчать пока. Конечно, они начнут, может, подкусывать да разводить нас, а мы мимо ушей. По несознательности же. А главное, самим примером быть. Хорошие примеры куда заразительнее худых. Только надо от них отодрать Волгаря. Его уже не исправить нам. Но за это я берусь.
      Тут Клява в азарт.
      - Я его! Дай мне его!
      Васка как глянет на него. Но смолчала.
      - Ты, Клява, в резерве будешь.
      Так и вышло.
      Сначала парнишки было бузить перед комсомолками. Без этого у них считалось, что и силы в тебе никакой нет. А девчонки ихние нет-нет да для отчаянности и отхватят мата. Только видят, что нет того жиганства в этом, худо как-то, барахлисто получается. Потому не принимала этого комса и виду не говорит. А кто виду никогда не дает - еще понятнее все делается. И сошли.
      Тут Васка и билеты в клуб стала раздавать комсе, да как бы заодно и гамазухе раздает. Что значит - все одинаковы.
      Так и задрыгало все в парнишках и девчонках.
      - Благодарствуйте, - заговорили они с тихостью.
      Конечно, прихряли.
      А через два-три месяца почти вся гамазуха прикрепилась к Клявинскому коллективу.
      Васка-то сошла. Через полгода по декрету пойдет. Ведь она так и зарегистрировала на себе Кляву. А пока она на рабфаке.
      Вот и все.

  • Страницы:
    1, 2