На сердце у Роберта потеплело.

— А кто был твой родитель?

Мальчик гордо расправил плечи.

— Эдвард Каррик. Он был великий лучник, милорд. Он погиб в сражении при Сент-Клер. Тогда вы соизволили дать ему прозвище Уэльский Ястреб.

Роберт от этих слов даже пошатнулся и всей тяжестью оперся о худенькое плечо мальчишки.

— О Боже! Эдвард! Эдвард из Шрусбери! Значит, ты сын Эдварда Каррика?

Мальчик с достоинством кивнул.

— Но почему же… — Роберт вовремя прикусил язык. Напомнить мальчику, что он выглядит, как кухонный служка, было бы непростительным промахом. Парень был одет в тряпки, подобающие лишь людям самого низкого происхождения. Почему с ним так безжалостно обошлись? Хотя от сэра Монтегью можно было ожидать любой жестокости по отношению к сторонникам де Ленгли и даже к их детям. — Что ж, ты убедил меня, что унаследовал все лучшие качества своего родителя. Твой отец обладал сердцем льва и хладнокровием, которому я всегда завидовал, и он был истинный волшебник в обращении с луком. Беда нас постигла, когда его не стало. Беда для нас… и для всей Англии…

Мальчик опять молча кивнул и посмотрел на Роберта глазами, полными тоски и надежды, слишком серьезными для столь юного возраста. Чем-то он действительно напоминал Роберту Адама, и голос его был ломающийся, подростковый, мучительно трогательный.

— Я помню, что отец ждал вашего возвращения и приказал мне тоже вас ждать, чтобы вовремя прийти на помощь. Как видите, сэр, он оказался прав. Вряд ли я уж так помог вам, но я сделал все, что было в моих силах.

Роберт пальцем коснулся испачканного сажей подбородка мальчишки и слегка приподнял вверх его чумазое лицо. Если бы взрослые мужчины так свято, с такой самоотверженностью исполняли свой долг и так же были верны присяге и клятвам, то Нормандия не ушла бы из-под власти Англии.

— Я бы хотел вернуть тебе твоего отца, хотел бы воскресить и своего малыша Адама, но я не Господь Бог. Только на одно я надеюсь, что они смотрят на нас сейчас с небес и гордятся тобою… И твой отец, и твой тезка.

Роберт нагнулся, обнял мальчика, но тут же громкий крик заставил его встрепенуться.

Это был голос Джеффри. До этого он был занят во дворе, убирая тела погибших и уничтожая следы прошедшей битвы. На него также была возложена и охрана крепостных стен.

— Милорд! Уильям Джаррет прискакал с доброй вестью. Замок Мерлан и замок Херкли в наших руках, и никто не убит, лишь один наш солдат ранен при взятии Херкли.

Джеффри трепетал от радостного возбуждения.

— Три замка! Уже три замка подвластны вам, милорд де Ленгли!

Всеобщий радостный вопль вновь потряс стены холла. Роберт выслушал его, гордо расправив плечи. Настал момент его торжества.

Но как накормить и победителей, и побежденных? Перед его глазами мелькали их лица, широко разинутые рты выкликали славословия в его честь. А какие проклятия он услышит очень скоро, когда эта голодная толпа потребует от нового хозяина хлеба и мяса.

«Господь милостивый, избавь меня хоть на краткие часы от забот! Дай мне время насладиться праздником. Я увидел подобие своего умершего сына, и спасибо тебе за это, Боже! Мои солдаты овладели всеми крепостями в округе и причем малой кровью, и за это я Тебе благодарен. И Ты, Господь, отдал мне в руки дочерей злодея Монтегью. Ты даже слишком щедр, Господь мой».

Внезапная и совсем несвоевременная мысль заставила его нахмуриться. А каково этим девицам там наверху? Что они думают о своем победителе?

Глухой ропот толпы, доносившийся снизу из холла, постепенно стих. Чем теперь занялись разбойники, Джоселин не могла догадаться, хотя и навострила уши, как лиса, почуявшая стаю гончих. Но тишина успокаивала. Она укрылась с головой одеялом и прильнула к телу сестры, чтобы согреться. Аделиза, как и ее служанка Хейвиз, продолжала всхлипывать. Джоселин не без брезгливости позволила Хейвиз улечься с ними в общую постель в надежде на то, что она прекратит занудное хныканье. Трем женщинам вполне хватило места на широкой кровати. Пока не кончился кошмар всей этой ночи и на все вопросы не получен четкий ответ, Джоселин решила терпеть рядом с собой присутствие служанки.

К тому же ледяной холод проник в комнату. Угли в камине давно прогорели, но Джоселин не решилась обратиться к стражникам с просьбой принести еще дров. Хотя Роберт де Ленгли строго приказал молодым солдатам не трогать пленниц, но кто знает, как они будут исполнять распоряжение милорда. Джоселин помнила, что они с вожделением поглядывали на распростертую на полу Аделизу.

Ей хотелось вновь уснуть и тем самым скоротать мучительные часы ожидания рассвета, но сон не шел к ней. Едва она смеживала веки, как перед ее мысленным взором возникал жуткий образ Роберта де Ленгли, Нормандского Льва, и тогда озноб пробегал по ее телу, несмотря на плотное одеяло и тепло, исходящее от женщин, лежащих рядом с ней.

До сих пор все, что она знала о нем, казалось ей лишь вымыслом суеверных простолюдинов. Однако недавняя встреча заставила ее усомниться в собственном здравом смысле.

Распространялись слухи, что он заколдован, что в битве его сила равна десятку рыцарей, а хитростью он превосходит сказочного Дракона. Он вел за собой от сражения к сражению войска короля Стефана, побеждал или терпел поражения, но сам всегда оставался невредимым.

Так было раньше, но постепенно война в Нормандии надоела всем, вести о победах все чаще сменялись горькими известиями о потерях, и могущественные вельможи один за другим присягали на верность династии Анжу.

Те, у кого была собственность в Англии, поспешили вернуться обратно на остров, чтобы сохранить последнее свое достояние.

Только один Роберт де Ленгли продолжал воевать. Где бы ни вспыхивал огонь возмущения против новой власти Анжу, там появлялся де Ленгли со своим отрядом и раздувал пламя погорячее. Он сеял смуту по всей Северной Франции, вмешивался в любой династический спор и не только мечом, а лишь одним своим присутствием наводил страх на успокоившихся было баронов в новообретенных ими замках.

Джеффри Анжу, объявивший себя независимым герцогом Нормандским, едва успев насладиться возданными ему почестями, вскорости почил в бозе, но его сын Генри крепко вцепился хищными, только что отросшими когтями в богатые провинции Анжу и Турень и, не дождавшись конца срока положенного траура по усопшему отцу, сочетался браком с Элеонор, графиней Аквитанской, скандально известной красавицей, избавленной по разрешению Папы Римского от брачных уз с королем Франции.

Графы и герцоги делили земли и праздновали свадьбы, а Роберт де Ленгли продолжал воевать, сохраняя верность своему далекому и давно забывшему о нем сюзерену, английскому королю Стефану. Такая преданность и твердость в убеждениях в годы всеобщего предательства создавали вокруг него ореол мученика.

И когда весть о сожжении его заживо в монастырской церкви, окруженной сворой наемников Генри Анжу, докатилась до английского острова, то королю Стефану ничего не оставалось сделать, как, угодив простому народу, прилюдно пролить слезы и пожертвовать много серебряных пенни на свечи, зажженные в память Роберта де Ленгли. Богобоязненные люди осеняли себя кресным знамением и вздрагивали при мысли о том, какую мученическую смерть приняли Роберт и его соратники.

Но Джоселин хорошо помнила, что в те дни на стол в замке Белавур подавалось множество сытных кушаний, и винные погреба опустошались, чтобы отметить столь радостное событие. Отец ее был счастлив, что украденные им у де Ленгли владения теперь уже никогда не станут предметом притязаний пришельца из-за Пролива.

Для Джоселин все годы ее пребывания в замке Белавур были наполнены тревожным ожиданием неминуемого краха. Она догадывалась, что власть ее отца ненадежна и временна. Слуги молча и покорно исполняли свою работу, притворяясь, как она это чувствовала, тупыми рабами, а на самом деле таили в душе ненависть к своим господам. Недаром отец на ее памяти подверг не менее двадцати крепостных жестокому наказанию за лень и за грубые высказывания в адрес господ. Смерды и слуги ненавидели и ее, потому что в жилах Джоселин тоже текла кровь проклятых Монтегью.

Однажды она, томясь от бессонницы, заглянула ночью в часовню при замке. К ее изумлению, там было светло и жарко от множества свечей. Так слуги отмечали первую годовщину кончины Роберта де Ленгли, Нормандского Льва. Как только она приоткрыла дверь и услышала слова панихиды, то ощутила страх — не за себя, а за тот зыбкий мир, который ей удавалось с большим трудом сохранять на землях Белавура.

Тогда ночью в часовне безусый мальчуган, кухонный служка, посмел произнести при ней слова, за которые мог быть подвергнут казни, да и все присутствующие тоже заслуживали подобной участи. Но Джоселин сделала вид, что ничего не слышала, молча проследовала к аналою, отторгая от себя волну всеобщей ненависти, зажгла свечу и, преклонив колени, тихим голосом вознесла молитву Господу за упокой души Роберта де Ленгли. Никто не пошевелился в толпе, никто не помешал ей. Закончив молитву, Джоселин беспрепятственно проследовала к выходу. У самых дверей она задержала шаг, оглянулась и громко напомнила людям, что все свечи должны быть погашены к рассвету во избежание пожара и все следы ночного бдения в часовне убраны.

Уже поутру она заметила, как изменилось отношение к ней прислуги Белавура. Ее приказы исполнялись без промедления. Появление ее на кухне и прочих службах замка встречалось благожелательной улыбкой. Это не означало, что она стала всеобщей любимицей — никто, в ком течет кровь Монтегью, не удостоится народной любви, — но все-таки с тех пор ее пребывание в замке не было отравлено ядом ненависти, скрытым под глухой покорностью.

Воспоминание о той ночи в часовне слегка ободрило Джоселин. Может быть, кто-то из прислуги расскажет о давнем поступке молодой хозяйки этому разъяренному мужчине с не человеческими, а львиными очами.

Наверное, в сновидениях ее преследовал его взгляд, потому что, пробудившись, она с трудом поверила, что не спит, ибо эти глаза вновь возникли перед нею.

Белки были красноватыми, зрачки, окаймленные золотым ободком, были черны, словно бездонная пропасть. Этот взгляд впивался в нее цепко и требовательно.

Она сонно поморгала ресницами. Видение не исчезло.

— Весьма рад вашему пробуждению, мадам! Нам предстоит серьезный разговор.

Теперь она уже окончательно проснулась. Де Ленгли склонился над ее постелью и ножнами меча довольно бесцеремонно и болезненно ударял по одеялу там, где оно прикрывало ее бедро. Он не соизмерял силу своих ударов. Чтобы разбудить девушку, незачем колотить ее оружием.

Она мгновенно выпрямилась, оторвав голову от подушки, и убрала со лба пряди волос, мешающие ей разглядеть вторгшегося в девичью спальню пришельца.

— Ваши прежние хорошие манеры, видимо, сгорели на том же костре, что и ваше тело… там, в Нормандии. Вам бы следовало, сэр, сначала постучаться…

— Я растерял все свои хорошие манеры и остатки благородного воспитания на долгом пути к этому дому. А на кратких привалах никто не заботится об условностях. И не советую вам, мадам, отпускать на мой счет колкости. Если я рассержусь, то вся вина падет на вас.

Эта угроза не испугала Джоселин, и она не отвела от него осуждающего взгляда. С детства она выигрывала все сражения в «гляделки» со своими сверстниками.

Он сдался первым.

— Что-то есть в вас от уэльского вздорного характера. Мое чутье меня не обманывает?

Не дождавшись от нее ответа, Роберт отступил на несколько шагов и привалился к стене, нагло, по-хозяйски улыбаясь.

— Даю вам пять минут на то, чтобы собраться. Я подожду вас за дверью. И не слишком долго занимайтесь своим туалетом. Мне плевать, как вы будете выглядеть, потому что мое время мне дорого.

Его поведение окончательно убедило ее, что это не сон, а явь. Что перед ней воочию находится Нормандский Лев, захвативший прошедшей ночью дочерей Монтегью в заложницы.

Тут и Аделиза подала голос.

— О, Джоселин, — застонала она, — мне так плохо…

Джоселин оглянулась. Прозрачные слезы вновь заструились из прекрасных голубых глаз.

— Ночной горшок у тебя под кроватью. Облегчись, и тебе станет лучше, — резко заявила Джоселин, не желая тратить время на утешение этой плаксы.

Увидев, что де Ленгли удалился, она метнулась к двери и опустила оказавшийся таким ненадежным засов.

— В ближайшие пять минут здесь не будет никаких мужчин. Приведи себя в порядок, сестрица, и растолкай эту дуру Хейвиз.

Раньше, чем истекли положенные пять минут, Джоселин уже была готова. Она спала, не раздеваясь, в том же платье, в котором встретила разбойников, крушивших топорами дверь спальни несколько часов назад.

Процесс одевания не занял много времени, она лишь стянула шнуры на талии, чтобы не выглядела такой уж бесформенной и уродливой ее фигура. Волосы она собрала в пучок и перевязала первой попавшейся под руку лентой. Румянить щеки и сурьмить брови и ресницы она не стала. Зачем наводить на себя красоту — ведь это только может увеличить сумму выкупа, которую готов потребовать за нее хозяин Белавура.

Она не постеснялась позаимствовать у Аделизы недавно приобретенную ее отцом и вошедшую в моду только во Франции перевязь, закрывающую верхнюю половину лба. Раз он угадал ее уэльское происхождение, то пусть подумает, что в ней есть доля и цыганской крови. Чем больше она будет его дурачить, тем легче ей будет со своей сестрой оберегать свою честь, пока войско отца не придет им на выручку.

Она откинула засов и приоткрыла дверь. На дворе уже брезжил рассвет.

Роберт де Ленгли стоял спиной к Джоселин на фоне узкого светлого окна. Он показался ей еще более высоким и широкоплечим, чем при первой встрече. Ночью, при свете чадящих факелов, его густые волосы выглядели темными, а сейчас они, когда их коснулся отблеск утренней зари, отливали червонным золотом. У Джоселин мелькнула мысль, что любая женщина была бы готова отдать все свои наряды и побрякушки, чтобы только ее голову украсил подобный золотой убор.

Он был занят рассматриванием замысловатого рисунка на ткани оконной занавески.

— Вы рукодельничаете? — спросил он.

— Да. Но то, что вы видите — это работа моей сестры. У нее золотые руки. Вышивка прекрасна, ведь правда, сэр?

Он резко обернулся. В его глазах поблескивали искорки, несмотря на то, что Роберт стоял к свету спиной. Он не торопясь оглядел ее всю, начиная снизу, от подола платья и кончиков туфель, а потом вновь уставился ей в глаза.

— Вышивка очень хороша. Приятно узнать, что ваша сестра на что-то годна… На нечто иное, кроме того, на что обычно годна смазливая девушка.

Его слова разозлили Джоселин. Она жестко возразила:

— Моя сестра обладает многими талантами и многое умеет. Но ее не готовили к встрече с кровожадным Нормандским Львом в его логове.

— А, значит, вы согласны, что это мое логово?

— Поместья в Англии в наше время принадлежат тем, кто достаточно силен, чтобы их захватить и удержать.

Он удивился.

— Вы рассуждаете на редкость здраво. При дворе нашего монарха не хватает дипломатов вроде вас, мадам. Вы бы имели успех.

— Я так не думаю.

Он покинул свое место у окна и шагнул к ней.

— Мне сказали, что вы управляете всем хозяйством после смерти бейлифа. Ваша сестра на год старше вас… Почему же именно на ваши плечи возложены столь нелегкие заботы?

Роберт слегка приподнял брови и смотрел на нее с сарказмом.

— Или к таким обязанностям не готовили прекрасную старшую дочь Аделизу, как и ко встрече с превратностями жизни, вроде штурма замка?

Джоселин не сочла нужным отвечать на его язвительность. Она произнесла серьезно:

— Моя мать умерла, когда мне было всего десять лет. Отец редко навещал нас в замке Уорфорд, где я росла. Мне с детства пришлось учиться, как вести хозяйство. Иначе я бы не выжила. Сестра моя, наоборот, воспитывалась в семье, где была окружена теплом и лаской. Вот и вся разница между нами, разве это вам так трудно понять?

— Понять это нетрудно… И все же я несколько удивлен. Две дочери одного отца и такие разные.

Его ирония обидела Джоселин, но она не подала вида.

— Что вам надобно от меня? — спросила она.

— Я хочу, чтобы вы обошли со мною все владения и показали, что заготовлено на зиму. И еще я собираюсь посмотреть с вами все счетные книги. — Гут он сделал паузу и с любопытством посмотрел на нее. — Мне сообщили, что вы умеете читать и писать и даже самостоятельно ведете все расчеты. Я отказался поверить тому, что женщина на такое способна. Неужели это правда?

— Я говорю, читаю и пишу на четырех языках. А на скольких языках читаете и пишете вы?

— На тех, которыми мне приходится пользоваться от случая к случаю.

Роберт оставил без внимания ее иронический укол. Пропуская Джоселин вперед по коридору, он произнес с холодной учтивостью:

— Только после вас, мадам писарь.

Она не обратила внимания на его насмешливый тон.

— Нам предстоит, мадам, многое сделать за это утро. Надо готовиться к осаде.

Джоселин немного испугалась.

— К осаде?

— Конечно. Неужели вы думаете, что ваш папаша смирится с моим присутствием здесь! Дай Бог, если у нас есть в запасе два-три дня, чтобы подготовиться к встрече с ним. Очень скоро он обнаружит, что вызов короля на заседание совета от Борсвика был лишь приманкой. Тогда он примчится сюда, чтобы поглядеть, кто это обвел его вокруг пальца.

— Приманка? Значит, все было вами задумано заранее?

Он ответил ей улыбкой и промолчал.

— А что будет с нами, с Аделизой и со мною?

— Трудно сказать… Мы выясним, какую ценность вы представляете для вашего папаши. Но предупреждаю, что я намерен назначить за вас самую высокую цену.

— Догадываюсь.

— А я и не сомневался в вашей прозорливости, раз вы уж столь ученая женщина.

— А если отец не согласится с назначенной вами ценой? Что тогда?

Какими же ледяными вдруг стали его глаза!

— Подобно вам, мадам, я с юных лет осваивал науку выживания и знаю, как соблюсти свои интересы. Будем надеяться, что к нашему общему благу мне не придется применить мои знания на деле.