Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Кольцо (Звонок) (№1) - Кольцо (Звонок)

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Судзуки Кодзи / Кольцо (Звонок) - Чтение (стр. 9)
Автор: Судзуки Кодзи
Жанр: Ужасы и мистика
Серия: Кольцо (Звонок)

 

 


— Так… сколько ей тогда было лет?

— Восемнадцать, она закончила школу в Осима, приехала в Токио, и сразу поступила в театральную труппу «Полет».

Осима? Ёсино перестал писать, нахмурился.

— Слушай, ты вообще… откуда звонишь-то?

— Идзу-Осима, местечко Сасикидзи.

— …? И когда назад?

— Постараюсь побыстрее.

— А ты в курсе, что тайфун приближается?

Ну, раз находится на месте, то, надо полагать, знает, хотя самому Ёсино этот неожиданный поворот событий показался интересным до невозможности. Надо же, у него крайний срок послезавтра вечером, а он в Осима засядет!

— Как там морской-воздушный транспорт, жив пока?

Асакава и сам толком не знал.

— М-м, точно пока не знаю, но при таком раскладе вполне возможно, что…

— … все рейсы отменяются?

— Боюсь, что да.

Погрузившись с головой в поиски Садако, информацию о тайфуне Асакава не ухватил. С того самого момента, как он ступил на причал Осима, у него появилось неприятное предчувствие, но от одного только упоминания об отмене рейсов ощущение безысходности стало просто нестерпимым. Асакава так и застыл с трубкой в руке.

— Эй, слышь, не паникуй! Еще же не отменили ничего, — нарочито весело сказал Ёсино, и вернулся к главной теме.

— Короче, женщина эта, Садако Ямамура. Что с ней было до восемнадцати лет, ты ведь уже разузнал?

— Ну, в общих чертах… — ответил Асакава, из телефонной будки прислушиваясь к шуму ветра и волн.

— Кстати, а больше ты ничего не нащупал? Ну, не только же театр этот ее, в самом деле…

— Да, конечно. Садако Ямамура, родилась на острове Осима в местечке Сасикидзи в 1947 году, мать ее звали Сидзуко… Да, кстати, запиши это имя! Сидзуко Ямамура, в сорок седьмом ей было 22 года. Едва родившуюся Садако она оставила на попечение бабушки, а сама уехала в Токио.

— Что ж это она ребенка на острове оставила?

— Мужик у нее был! Его имя тоже запиши. Хэйхатиро Икума, любовник Сидзуко, в то время доцент кафедры психологии Университета Т.

— То есть, Садако была внебрачным ребенком Сидзуко и Икумы?

— Точно не известно, но похоже, что так оно и есть.

— Но женаты они не были, это точно?

— Нет, не были. Икума в то время уже был женат и имел детей.

Вот оно что, значит, внебрачные связи… Ёсино лизнул грифель карандаша.

— Понял. Продолжай.

— В начале 1950 года Сидзуко после трехлетнего отсутствия появляется дома, снова встречается с Садако и некоторое время живет на родине. Однако уже в конце года, на этот раз вместе с дочерью, уезжает из дома и пропадает на пять лет. Где они были и что делали все это время, неизвестно. Тем не менее, во второй половине 50-х двоюродный брат Сидзуко случайно, из слухов, узнает, что она стала знаменитой и процветает.

— С ней случилось что-нибудь?

— Тоже неизвестно. Он только слышал такой слух, чью-то болтовню и не более… Однако, когда я дал ему свою визитку, он ответил, что наш брат газетчик должен о ней больше знать. Судя по всему, все эти пять лет Сидзуко и Садако занимались чем-то, что привлекало внимание прессы. Только на острове о них почти ничего не слышали, с информацией тут было не важно…

— И от меня требуется узнать, что собственно они вытворяли?

— Ты как всегда угадал.

— Балда, чего тут гадать-то?

— Но это еще не все! В пятьдесят шестом году Сидзуко вместе с Садако возвращается на родину, но совершенно другим человеком, и совершенно не рассказывает о себе, не смотря на расспросы двоюродного брата. Ни с кем не общается, постоянно бормочет что-то непонятное, и в конце концов бросается в кратер вулкана Михара. Ей был тридцать один год.

— А почему Сидзуко покончила с собой, тоже мне узнавать?

— Я тебя очень прошу!

Не выпуская трубки, Асакава машинально склонил голову. Если вдруг стихия запрет его на острове, кроме Ёсино положиться будет решительно не на кого. Досадно, что не удается спокойно поработать с ним на пару. В такой крохотной деревне как Сасикидзи Рюдзи мог бы и сам запросто справиться. Тогда самому можно было бы остаться в Токио и, не теряя связи с Рюдзи, вместе с Ёсино носиться в поисках информации — наверняка это было бы в сто раз эффективнее.

— Ну, постараюсь, конечно. Хотя надо бы нам еще помощничков, как ты считаешь?

— Попробую позвонить редактору нашему — Огури, может, подбросит кого-нибудь…

— Уж будь добр!

Пообещать-то просто, но вот удастся ли… Вряд ли главред, с его вечными причитаниями насчет нехватки кадров, расщедрится и пришлет людей, которые и так на вес золота.

— Итак, после самоубийства матери Садако остается в Сасикидзи на попечение двоюродного дяди, он теперь у себя дома гостиницу содержит… Асакава уже хотел сообщить, что в это самой гостинице они с Рюдзи и остановились, но не стал. Это будет уже лишним.

— В следующем же году Садако, тогда еще четвероклашка, предсказывает извержение вулкана Михара и становится школьной знаменитостью. Представляешь, в пятьдесят седьмом году вулкан действительно проснулся, причем именно в предсказанный Садако день и час!

— Да, не слабо! С такими дамами никаких сейсмологов не надо.

То, что сбывшееся предсказание породило на острове целую волну слухов и таким образом попало на заметку информатору профессора Миуры, сейчас тоже вряд ли стоит говорить. Не это сейчас главное…

— С того времени островитяне часто обращались к Садако за предсказаниями. Но она на эти просьбы не отвечала, а только отмахивалась, мол, нет у нее никаких способностей…

— Стеснялась, что ли?

— Понятия не имею. После школы Садако смогла наконец перебраться в Токио. Опекавшим ее родственникам только один раз пришла открытка, где она писала, что прошла пробы и поступила в театральную труппу «Полет». Больше с того времени от нее никаких вестей не было, и сейчас ни один человек на острове не знает, где она и что делает.

— Значит, кроме этого театра «Полет», никаких зацепок нет?

— К сожалению…

— Так, повторяю для верности. От меня требуется узнать следующее: почему был шум в прессе вокруг Сидзуко Ямамуры, почему она бросилась в кратер и, наконец, почему от ее дочери Садако нет никаких вестей с тех пор, как она поступила в труппу театра «Полет». Короче говоря, узнать насчет матери и насчет дочери. Всего по двоим, так?

— Да.

— С кого будем начинать?

— То есть?

— Я спрашиваю, о ком скорее нужна информация: о матери или о дочери? У тебя же времени в обрез!

Проблема напрямую касается Садако, это бесспорно.

— Лучше, конечно, с дочери.

— Ясно. Ну что, тогда я завтра загляну прямиком в дирекцию «Полета»?

Асакава взглянул на часы. Только-только седьмой час. В театрах в такое время еще во всю репетируют.

— Ёсино-сан, а сегодня никак нельзя, чтоб на завтра не откладывать?

Ёсино тяжело вздохнул и слегка покачал головой.

— Слушай, Асакава. Ты сам подумай, у меня вообще-то и своя работа есть. Мне еще целую кучу всего писать — до утра не разделаться! Да и завтра, честно говоря…

Тут Ёсино замолчал. Еще покажется, что он нарочно цену набивает. А к своему мужскому имиджу он был весьма чувствителен.

— Ну пожалуйста, придумай что-нибудь. Я меня ведь крайний срок — послезавтра.

Асакава слишком хорошо знал всю подноготную журналистской работы, чтобы излишне напирать. Оставалось только безмолвно ждать ответа Ёсино.

— Да понимаю я, но… Ну что мне с тобой делать! Ладно, постараюсь управиться за сегодня. Обещать, правда, не могу…

— Извини за настырность. На всю жизнь обяжешь, — Асакава благодарно склонил голову и уже хотел положить трубку.

— Эй, погоди! Я еще самого важного не спросил. С чего ты взял, что это видео каким-то боком связано с Садако Ямамурой?

— Скажу, не поверишь.

— Да ладно, выкладывай!

— Это не было снято видеокамерой, — Асакава выдержал длинную паузу, пока до Ёсино не дошел смысл сказанного. — На видеопленке отпечатался поток сознания женщины по имени Садако Ямамура — бессвязное чередование ее мысленных образов и обрывков того, что она действительно видела собственными глазами.

— Что?… — на мгновение Ёсино потерял дар речи.

— Сказал же, не поверишь.

— Это еще… «мысленной фотографией» называют, да?

— Ну, тут не совсем фотография. Поскольку изображение передавалось непосредственно на кинескоп, я бы скорей назвал это «ментальным вещанием».

— Ага, «ментальным веш-шанием лапши»! — неудачно перефразировал Ёсино и загоготал, довольный собственным каламбуром. Зная, что без хохм Ёсино и часу не протянет, Асакава даже сердиться на него не стал и молча слушал его беззаботный смех.


Девять сорок пять вечера. Выйдя из метро на станции «Ёцуя сан-тёмэ» на линии «Маруноути», Ёсино поднимался по лестнице, но тут внезапный порыв ветра чуть не сорвал с него шляпу. Схватившись за поля обеими руками, Ёсино осмотрелся вокруг. Сразу на углу он увидел ориентир — пост пожарной охраны, и чтобы дойти до места даже минуты не потребовалось.

От вывески театра «Полет» в цокольный этаж уходила лестница. Снизу доносились молодые женские и мужские голоса — песни и сценические монологи сливались в единый гул. Не нужно быть театральным журналистом, чтобы догадаться: приближается премьера, и актеры наверняка решили репетировать до упора, презрев даже последние электрички. Ёсино, до сего времени занимавшийся исключительно криминальной хроникой, впервые очутившись в репетиционном зале театра средней руки, чувствовал себя здесь несколько странно.

Громыхая каблуками по уходящим вниз железным ступеням, Ёсино подумал, что если вдруг окажется, что никто из старожилов труппы ничего не помнит о Садако Ямамуре, то нить поиска с треском оборвется, и дальнейшая жизнь этой женщины со странными способностями будет навсегда скрыта во мраке. «Полет» был основан в пятьдесят седьмом, а Садако пришла в труппу в шестьдесят пятом. Тех, кто работает здесь с самого основания, всего четверо, включая Утимуру — по совместительству директора и художественного руководителя.

Ёсино подал визитку стоящему у входа студенту лет двадцати и попросил позвать Утимуру.

— Сэнсэй, к вам пришли. Из газеты «М-Ньюс», — объявил студент по-актерски хорошо поставленным голосом, обращаясь к режиссеру, сидевшему у стены и наблюдавшему за ходом репетиции. Утимура удивленно обернулся, но услышав, что посетитель — журналист, заметно подобрел и подошел к Ёсино. В любом театре с благоговением относятся к газетчикам. Еще бы: даже простое упоминание в газетной колонке серьезно увеличивает продаваемость билетов. Наверное узнал, что через неделю премьера, и пришел расспросить… «М-Ньюс» не слишком часто писала об их театре, и Утимура решил быть полюбезнее. Но, узнав настоящую причину прихода Ёсино, Утимура мгновенно потерял интерес к разговору, изобразив на лице жуткую занятость. Он пробежал глазами по залу, остановив взгляд на сидевшем на стуле актере — невысокого роста мужчине лет пятидесяти.

— Син-тян! — ласково позвал он неожиданно высоким голосом.

То ли от такого неестественного обращения к пятидесятилетнему человеку, то ли из-за откровенно «бабских» интонаций в голосе Утимуры, с его непропорционально щуплыми и длинными конечностями, «здоровяк» Ёсино почувствовал отвращение. Как будто не человек даже, а какое-то совершенно чуждое существо…

— Син-тян, ты ведь до второго акта не работаешь? Тут вот человек интересуется Садако Ямамурой. Помнишь, была такая мерзкая особа?

Голос «Син-тяна» оказался неожиданно знакомым — Ёсино часто слышал его в дубляже западных фильмов. Син Арима был гораздо более известен как диктор, нежели как сценический актер. Оказывается, он тоже был одним из ветеранов «Полета».

— Садако Ямамура?

Арима накрыл ладонью свою лысеющую голову, словно хотел рукой выкопать оттуда воспоминания двадцатипятилетней давности.

— А-а, та Садако Ямамура! — неожиданно резко воскликнул он. Судя по местоимению «та», Садако действительно была довольно впечатляющей особой.

— Вспомнил? Вот и отлично. Мне репетировать надо, а ты проводи человека на второй этаж в мой кабинет — там и поговорите.

Еле уловимо кивнув, Утимура направился к актерам и вернулся в свое кресло уже с прежним режиссерско-диктаторским выражением лица.

Открыв перед Ёсино дверь с табличкой «директор компании», Арима пригласил садиться, указав на кожаные диван и два кресла. Понятно, раз висит табличка «директор компании», значит таковой имеется, а следовательно, сам театр построен по принципу обычной фирмы, в которой функцию директора по совместительству выполняет главреж.

— Как же вы к нам, в такой дождь?

Уставший на репетиции, Арима был совсем красный от пота, и улыбался одними глазами, выдавая свою душевную натуру. Если режиссер явно относился к тому типу людей, что привыкли юлить, выгадывая истинные намерения собеседника, то Арима скорее походил на человека, привыкшего искренне, без утайки отвечать на вопросы. От типа респондента многое зависит — у одних просто брать интервью, а у других совсем не легко.

— Извините, что нагрянул в неподходящее время… — усевшись в кресло, Ёсино достал из кармана блокнот и замер в своей привычной позе, с ручкой в правой руке.

— Уж и не думал, что через столько лет снова услышу имя Садако Ямамуры. Дело-то давнее…

Арима вспоминал свою юность. Когда-то он бросил работу в коммерческой труппе, чтобы вместе с друзьями на голом энтузиазме создать новую, собственную… сейчас бы такую энергию.

— Арима-сан, когда вы вспомнили ее имя, вы сказали «та» Садако Ямамура… Не могли бы вы объяснить, почему?

— Появилась она у нас, кажется… Буквально через несколько лет после создания труппы, если не ошибаюсь. Мы тогда были на подъеме, желающих поступить год от года прибывало, но… как бы там ни было, странная она была, эта Садако.

— В каком смысле «странная»?

— Как вам сказать… — Арима задумался, почесывая подбородок. Действительно, почему эта девочка казалась ему странной?

— В ней было что-то особенное?

— Да нет, на вид вполне обычная девочка, ростом довольно высокая, но держалась скромно… и всегда была одна.

— Одна?

— Ну, вы же понимаете, обычно ведь студенты кучей держаться. А она наоборот, сама никогда к людям не шла…

Ну, такие-то люди есть в любом коллективе. Вряд ли это могло так уж сильно выделять Садако из числа остальных.

— Ну, а если одним словом: какая она была?

— Одним словом? Было в ней что-то жутковатое… я бы так сказал.

Арима, не раздумывая, сказал «жутковатое». А Утимура перед этим, кажется, назвал ее «мерзкой особой». Когда девицу неполных девятнадцати лет характеризуют как отталкивающую, ее невольно становится жалко. Сам-то Ёсино представлял себе этакую гротескную даму…

— А что, собственно, в ней отталкивало, как вы думаете?

Странное дело выходит, если подумать. Она ведь в труппе и года не пробыла, к тому же двадцать пять лет прошло, но ведь как свежо отпечаталась в памяти! Что-то было, что-то запало Ариме в душу. Какой-то памятный эпизод, связанный с именем Садако Ямамуры.

— Да, точно, здесь это и было, в этой самой комнате.

Арима оглядел кабинет. Стоило вспомнить тот инцидент, и сразу же отчетливо всплыли в памяти все детали, вплоть до расположения мебели в то время, когда эта комната служила им офисом.

— Мы ведь с самого начала здесь, с самого открытия. И репетиционный зал был там же, только гораздо уже, теснее. А эту комнату использовали как контору. Вон там были кабинки, здесь была перегородка из матового стекла… А телевизор там же был, где и сейчас стоит.

По ходу рассказа Арима показывал пальцем, что было и где.

— Телевизор? — сощурился Ёсино, взяв ручку наизготовку.

— Да, старый такой, черно-белый.

— И что же? — нетерпеливо спросил Ёсино.

— Было это после репетиции. Почти все актеры уже разошлись, а мне никак не удавалось одно место в монологе, ну я и зашел сюда, чтобы еще над ним поработать. Вот, тут… — Арима ткнул пальцем в сторону двери, — Вот тут я остановился, смотрю: за перегородкой экран мелькает. Я подумал, кто-то телевизор смотрит. То есть, мне не померещилось. Из-за матового стекла я, конечно, самого изображения не видел, только черно-белые сполохи, но кинескоп горел, это точно. А звука не было… В комнате было темновато, и я заглянул за перегородку, посмотреть, кто там сидит. Это была Садако Ямамура. Но когда я обошел перегородку и встал перед ней, на экране уже ничего не было. Я, естественно, сначала подумал, что она успела выключатель повернуть. Словом, ничего подозрительного не заметил. Но вот какое дело…

Арима вдруг прервал свой рассказ.

— Продолжайте пожалуйста.

— Я ей и говорю, мол, — домой пора, скоро уже последняя электричка уйдет, — включаю лампу на столике, а она не зажигается. Смотрю, а у нее вилка выдернута. Я хочу ее подключить, и только тут замечаю, что телевизор тоже в розетку не включен!

Арима вспомнил, как увидел лежащую на полу вилку телевизора, и тот неприятный холодок, пробежавший по спине.

— То есть, телевизор работал, хотя явно был отключен от сети?

— Именно! Я тогда просто обмер. Инстинктивно поднимаю лицо, смотрю на Садако. Думаю, чего это она тут сидит, перед выключенным телевизором? А она на меня даже не взглянула — глазами в экран впилась, а на лице, в самых уголках губ, застыла усмешка.

Наверное, Арима действительно был шокирован, если запомнил все до мельчайших деталей.

— Вы еще кому-нибудь рассказывали об этом?

— Да, конечно. Уччи… в смысле Утимуре, нашему режиссеру — вы с ним сейчас разговаривали, потом еще Сигэмори…

— Сигэмори?

— На самом деле это он основал театр. А Утимура, так сказать, унаследовал руководство.

— Вот как… И как Сигэмори-сан отреагировал на ваш рассказ?

— Мы сидели, играли в маджонг, и Сигэмори-сан очень даже заинтересовался. Тем более, что он в ней души не чаял… Наверное, уже давно на нее глаз положил — частенько говорил, мол, — «моя девка будет»… А в тот вечер он еще принял изрядно, и вообще начал чушь какую-то нести, дескать, — «сейчас пойду, прямо домой к ней вломлюсь»… Мы просто не знали, что и делать… В самом деле, не воспринимать же всерьез его пьяную болтовню. В конце концов все разошлись, а его так там и оставили. Ходил ли тогда Сигэмори-сан домой к Садако, никто уже и не узнал. Только вот на следующий день прийти-то он пришел, но был просто сам не свой, словно подменили человека. Пришел, сел на стул — подавленный, бледный, ни слова ни проронил и с места не сдвинулся. Так на стуле и умер — будто заснул.

— А причина смерти?

— Сердце остановилось, сейчас это называют «острая сердечная недостаточность». Тогда как раз премьера надвигалась, вот он и перетрудился — я так думаю. Усталость накопилась, и организм не выдержал.

— То есть, никто так и не узнал, было ли что-нибудь между Садако и Сигэмори? — еще раз спросил Ёсино, и Арима уверенно кивнул.

Да, теперь понятно, почему впечатление от Садако с такой слой отпечаталось в их памяти, ничего удивительного.

— А что с ней было потом?

— Ушла. Кажется, она пробыла у нас от силы год-два, не больше.

— И что она потом делала?

— Ну, таких подробностей я уже не знаю.

— А что вообще делает человек, если уйдет из театра?…

— Если вообще не утратил желания работать, то, как правило, идет в другой.

— А что бы вы могли сказать о Садако?

— В общем, неглупая была девочка, да и артистизмом не обделена, и чутьем… Вот только характер у нее был сложный. Вы же понимаете, у нас ведь вся работа построена на человеческом общении. И мне кажется, что с таким характером ей бы было трудно.

— То есть, вполне возможно, что на сцену она не вернулась?

— Ну, остается только гадать…

— А нет никого, кто знал бы ее дальнейшую судьбу?

— Может быть, помнит кто-то из тех, кто вместе с ней поступил к нам в театр…

— А у вас нет, случайно, координат кого-нибудь из ее сверстников?

— Подождите минутку.

Арима встал и подошел к стеллажу. Пробежал глазами по рядам папок, вытащил одну. Это была подшивка автобиографий, которые подаются в числе документов на прослушивание.

— Так, всего получается восемь… Да, в шестьдесят пятом году вместе с ней к нам поступило восемь стажеров, — он помахал пачкой машинописных листов.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста, пожалуйста.

К каждому листу было подклеено две фотографии — одна по грудь и одна в полный рост. Сгорая от нетерпения, Ёсино вытащил лист с биографией Садако Ямамуры и посмотрел на фотографию.

— Вы сказали, что в этой женщине было что-то жуткое?

Ёсино недоумевал. Слишком уж далека была реальная Садако на фотографии от образа, нарисованного Аримой.

— Вы шутите. Что же тут жуткого? Да я такое красивое лицо вообще впервые вижу!

Ёсино вдруг подумал, почему он сказал не «красивая женщина», а именно «красивое лицо». Действительно, лицо было просто безупречным, но при этом совершенно лишенным женственной округлости, мягкости. Хотя на фотографии в рост она выглядела очень даже женственно: тонкая красивая талия, изящная линия голени… Но даже несмотря на редкостную красоту, через двадцать пять лет от нее останется только память как о «жуткой» или «мерзкой особе». А ведь для нормального человека гораздо естественнее было бы сказать «замечательно красивая девушка». Ёсино стало безумно интересно попытаться отринуть все очевидное, внешнее, и разглядеть в ее лице истинную, «жуткую» личину.

9

17 октября, среда


Стоя на перекрестке Аояма-Омотэсандо, Ёсино снова достал блокнот.

Минами-Аояма 6-1, жилой блок Сугияма. По этому адресу двадцать пять лет назад жила Садако Ямамура. Название дома явно не увязывалось с респектабельным теперь районом, и Ёсино даже не надеялся найти его здесь. Квартал 6-1 был сразу за углом, по соседству с картинной галереей Нэдзу, но, как того и опасался Ёсино, на месте прежнего барачного здания Сугияма с дешевыми квартирами теперь возвышался роскошный жилой дом из красного кирпича.

— Ну конечно, размечтался, найдешь ее, пожалуй, через двадцать пять-то лет!

Теперь рассчитывать можно только на оставшихся семерых ее сверстников. Ёсино кое-как удалось достать координаты только четверых из тех, что вместе с Садако пришли в театр. Если окажется, что и у них нет никаких сведений о Садако, нить оборвется окончательно. Почему-то Ёсино не мог избавиться от чувства, что все так и получится. На часах было уже одиннадцать. Теперь нужно было сообщить Асакаве все, что удалось узнать, и он заскочил в ближайший магазин канцтоваров, чтобы отправить факс в отделение «М-Ньюс» в Идзу-Осима.


В это время Асакава и Рюдзи были в доме Хаяцу в Осима, где и располагалось отделение газеты.

— Эй, Асакава, слышишь? Успокойся! — рявкнул Рюдзи в спину Асакаве, метавшемуся по комнате, — Что толку психовать-то?

…Максимальная скорость ветра, …давление в центральной области, …миллибары, …ветер северо-северо-восточный, …зона повышенной штормовой активности, … волнение на море выше допустимого уровня. Непрерывно сообщаемые по радио метеосводки были словно специально составлены, чтобы играть на нервах Асакавы.

Тайфун N21, с эпицентром в 150 км южнее мыса Годзэн, сохраняя скорость ветра 40 м/с, движется в направлении северо-северо восток с постоянной скоростью 20 км/ч, и предположительно к вечеру достигнет южной части района Осима. В этих условиях, восстановление нормального воздушного и морского сообщения ожидается не ранее четверга.

— Ты понял? Не ранее четверга!

У Асакавы вскипали мозги.

…Тайфун, сволочь! У меня крайний срок завтра — давай, проходи быстрее или вообще сваливай к чертям в тропики!

— Черт побери, на этом острове корабли и самолеты вообще когда-нибудь с места сдвинутся или нет!? — он уже не знал, на что обрушить свой гнев.

…Зачем он вообще сюда притащился? Но теперь, сколько ни терзайся — слезами горю не поможешь. Да и о чем, до какого предела теперь сожалеть? О том, что посмотрел это проклятое видео или почувствовал неладное в смерти Тиэко и Иваты Сюити? Или что не вовремя и не в том месте сел в такси? А-а, провались оно все в задницу!

— Эй, успокойся, тебе говорят! Ты что, человеческого языка не понимаешь? Кого теперь винить-то, Хаяцу-сан что ли? — Рюдзи неожиданно ласково взял Асакаву за руку, — Ну, сам подумай. А вдруг заклинание действует только здесь, на этом острове? Это ведь тоже возможно, так? Вот например, те четверо молокососов почему его не применили? Может, просто бабок не хватило, чтобы сюда добраться… Ведь возможно же? Вот и представь себе, что этот тайфун — ветер удачи. Глядишь, и полегчает.

— Для этого сначала нужно это заклинание найти! — Асакава оттолкнул руку Рюдзи. Видя, как два здоровенных мужика шумят, бесконечно повторяя «заклинание, заклинание», супруги Хаяцу переглянулись, вследствие чего Асакава тут же решил, что они над ним насмехаются.

— Что тут смешного?! — спросил он и двинулся на них, но Рюдзи успел поймать его за руку и теперь уже сильнее потянул на себя.

— Ну хватит, разошелся! Что ты выпендрежем своим изменишь?

Понимая взвинченное состояние Асакавы, сердобольный Хаяцу уже начинал невольно винить себя за то, что тайфун парализовал транспорт. Скорее даже, просто ощутил нормальную человеческую жалость к человеку, который из-за этого тайфуна вынужден так страдать. Он искренне желал, чтобы Асакаве удалась его работа. С минуты на минуту должен был прийти факс из Токио, и понимая, насколько ожидание подстегивает волнение, Хаяцу стремился хоть как-нибудь разрядить обстановку.

— Как продвигаются ваши поиски? — спросил он нарочито спокойным голосом.

— Да, так себе…

— Тут совсем рядом живет сверстник Сидзуко Ямамуры, который знал ее с детства — Минамото-сан. Может быть, стоит позвать? Сам он рыбак, но в такую бурю в море не выходит и наверняка сейчас скучает дома, так что с радостью придет.

Хаяцу подумал, что сбор информации поможет Асакаве развеяться.

— Он, правда, старенький уже — под семьдесят, не знаю, получится ли содержательный разговор, но все лучше, чем просто сидеть и ждать.

— Мм…

Хаяцу не стал дожидаться ответа, повернулся и крикнул жене, возившейся на кухне.

— Позвони-ка Минамото, скажи, пусть сейчас же придет!

Как и сказал Хаяцу, Цуги Минамото рад был поболтать, тем более о том, что касалось Сидзуко Ямамуры. Сам он был на три года старше ее, и теперь ему было шестьдесят восемь. Сидзуко не только была знакома с ним с детства, но и была его первой любовью. Когда рассказываешь, прошедшие события легко и во всех подробностях всплывают в памяти, то ли оттого, что память оживает, то ли само наличие слушателя воодушевляет рассказчика. Говорить о Сидзуко для Цуги Минамото означало пробуждать воспоминания о прошедшей юности.

Он без умолку, то и дело смахивая слезу, рассказывал многочисленные эпизоды, связанные с Сидзуко, благодаря чему Асакава и Рюдзи смогли составить представление об одной из сторон ее жизни. Хотя, конечно, не всему в рассказе можно было слепо доверять. Воспоминания все окрашивают в розовые тона, да и времени уже прошло немало — как-никак больше сорока лет. Тем более, что образ Сидзуко вполне мог слиться и с воспоминаниями о других женщинах. Хотя это вряд ли, все-таки первая любовь в жизни мужчины занимает особенное место, и с другими ее трудно спутать.

Минамото нельзя было назвать блестящим рассказчиком, говорил он сумбурно, и даже Асакава притомился его слушать, но тут Минамото завел рассказ о том, что мгновенно возбудило интерес Асакавы и Рюдзи.

— Только вот изменилась моя Сидзу-тян из-за того случая… Да-да, точно… когда со дна моря статую святого отшельника вытащили… Как раз ведь полнолуние было!

Он рассказал, что у Сидзуко, матери Садако Ямамуры, неожиданно обнаружились загадочные способности, которые были каким-то образом связаны с морем и полнолунием.

Судя по рассказу, в тот вечер Минамото со своей лодкой подвернулся ей под руку. Это случилось в конце лета сорок шестого года, когда Сидзуко был двадцать один год, а Минамото исполнилось двадцать четыре. Стояла последняя августовская жара, и даже ночью было не продохнуть, — рассказывал Минамото, как будто это случилось только вчера, а не сорок четыре года назад.

В эту жаркую ночь Минамото сидел на пороге и, задыхаясь от жары и обмахиваясь веером, смотрел, как в свете луны недвижная морская гладь отражает ночное небо. Тишину нарушила Сидзуко, забежав по холму и подойдя к Минамото.

— Минамото-тян, спускай лодку, ловить едем, — сказала она и, ничего не объясняя, потянула его за рукав. На все вопросы отвечала только, что «такой луны больше не будет», а Минамото, не шевелясь, сидел и не отрываясь любовался первой красавицей Осима.

— Ну, что ты вылупился? Давай скорее… — Сидзуко схватила его за шею и силком подняла с места.

Минамото и так всегда таскался за ней по первому слову, но все же спросил.

— Ловить? А чего ловить-то?

— Статую святого, — не колеблясь, ответила Сидзуко.

— Святого?…

С широко открытыми глазами, с болью в голосе Сидзуко рассказала ему, что сегодня днем солдаты оккупационной армии сбросили в море каменную статую святого отшельника.

На восточном берегу в местечке Гёдзя-хама была небольшая пещера, которую местные жители называли Отшельничьей, где хранилась каменная статуя святого отшельника по имени Энно-Одзуну, пришедшего сюда еще в 699 году. С самого своего рождения Одзуну слыл великим мудрецом, а будучи подвижником добился больших высот в искусстве магии и заклинаний, и славился тем, что мог легко управлять демонами. Однако пророческий дар подвижника испугал сильных мира сего, он был объявлен государственным преступником, сеющим в народе смуту, и сослан сюда, на остров Осима. Это было почти тысячу триста лет назад. Сидя в пещере на берегу моря, Одзуну не прекращал духовно совершенствоваться, обучал местных жителей земледелию и рыболовству, за что пользовался заслуженным уважением, а впоследствии был прощен и вернулся на большую землю, где основал буддийский орден Сюгэндо. На острове он прожил около трех лет, и существует легенда, что даже в это время он, надев железные сандалии гэта, путешествовал по воздуху до самой вершины Фудзи. Почитание этого святого среди островитян было очень сильным, его пещера считалась одной из важнейших святынь, а в память о нем ежегодно 15 июня проводился праздник Гёдзя-сай.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14