Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рассказы Ляо Чжая о необычайном

ModernLib.Net / Древневосточная литература / Сунлин Пу / Рассказы Ляо Чжая о необычайном - Чтение (стр. 17)
Автор: Сунлин Пу
Жанр: Древневосточная литература

 

 


Синь улыбнулся.

– Разрешите, – сказал он, – посоветоваться с моей старухой.

Студент сейчас же попросил дать ему кисточку и написал следующие стихи[236]:

В тысячу золотом яшмовый пест разыщу,

С пылким усердьем сам я его представлю.

Если Юньин[237] будет на это согласна,

Ей Первоиней[238] сам тем пестом истолку.

Хозяин с улыбкой передал это слугам.

Вскоре явилась служанка и стала что-то говорить Синю на ухо. Тот поднялся и, успокоив гостя, просил его терпеливо пока посидеть. Затем отодвинул занавес, вошел в соседнюю комнату, сказал там тихонько слова три и сейчас же быстро вышел.

Студенту казалось, что старик непременно принесет прекрасную весть, но Синь уселся и начал улыбаться, посмеиваться, не заговаривая ни о чем таком прочем. Студент не мог утерпеть, чтоб не спросить:

– Я так и не знаю еще как следует, что думает и велит передать ваша супруга. Сделайте мне удовольствие, разрешите сомнения, которые теснятся в груди.

– Вы, сударь, – отвечал Синь, – выдающийся и разносторонний ученый человек; я давно уже склонился перед вашей личностью. Однако у меня есть одно личное соображение, о котором я не решаюсь вам сказать.

Студент стал настойчиво упрашивать.

– Видите ли, – сказал Синь, – у меня, как говорится, слабого потомства[239] всего девятнадцать человек, из которых двенадцать уже замужем. Распоряжаться свадьбами и обрядами я предоставил моей, с вашего позволения, старухе. А я по-стариковски уже не вмешиваюсь.

– Ваш покорнейший слуга хотел бы получить лишь ту, которая сегодняшним утром шла по росе, с маленькой служанкой за руку.

Синь не отвечал и сидел перед ним молча. Студент слышит, как там, в комнатах, кто-то, словно пташка, сочно так и выпевает. В пьяном раже он рванул дверной занавес и сказал:

– Если мне не суждено получить достойную подругу, дай же я хоть раз взгляну на ее лицо и этим расплавлю свою досаду!

В комнате, услыша движение крюков, всей группой так и остались стоять, глядя в немом изумлении. Действительно, как и мог ожидать студент, там была девушка в красном. Она взмахнула рукавом, наклонила прическу и стояла, прямая, стройная, перебирая пояс и в упор глядя на входящего студента.

Вся комната пришла в дикое смятение. Синь рассердился и велел слугам вытолкать студента. Тому вино еще сильнее, прямо фонтаном бросилось в голову – и он повалился ничком в заросли бурьяна. Черепки и камни летели на него со всех сторон дождем. К счастью, в него не попали. Полежав некоторое время, он прислушался – и услыхал, как его осел все еще жует у дороги. Встал, сел на осла и поплелся шажком. Ночь была мутная, темная, наводящая тоску… Он забрел, заблудясь, в овраг, где струился поток. Рыскали волки, кричали совы… У студента стали вздыматься волосы, и в сердце захолодело. Топчась в нерешительности на одном месте, оглянулся на все четыре стороны, так и не узнавая, что это за место. Лишь где-то вдалеке, там, в темном лесу, он увидел огонек, который то светил, то угасал. Подумав про себя, уж не деревушка ли там какая-нибудь, решительно направился туда, чтоб заночевать.

Поднял голову. Перед ним были огромные строения. Постучал плетью в ворота. Изнутри кто-то спросил:

– Откуда это является сюда в полночь господин?

Студент сказал, что сбился с дороги.

– Подождите, я пойду доложить хозяевам, – сказал спрашивавший.

Студент стал ждать, нога к ноге, словно цапля. Вдруг он услышал движенье ключа, и дверь открылась. Вышел рослый слуга и взял у гостя осла. Студент вошел. Видит: в комнате очень красиво, приятно. В гостиной стоят лампы. Немного посидел. Тут вышла какая-то женщина и спросила у гостя его фамилию. Студент назвался. Не прошло и четверти часа, как вышли служанки, ведя под руки старуху.

– Госпожа области прибыла[240], – было сказано при этом.

Студент встал и, приняв церемонное положение, хотел было уже сделать большой поклон, но старуха остановила его и села.

– Ты не внук ли Фэн Юньцзы? – спросила она.

– Да, – сказал студент.

– Ты, значит, мой внучок-племянник! – сказала старуха. – Часы мои уже останавливаются и остаток годов идет к концу. От плоти, что называется, и костей моих[241], очень уж пришлось мне жить вдали и отчуждении!

– Я еще ребенком потерял, как говорится, свою опору и надежду[242], – сказал студент, – и едва ли знаю одну десятую часть тех людей, кто жил с моим дедом. И вот мне так и не удалось иметь честь навестить их. Усердно прошу вас указать мне их и назвать.

– Сам узнаешь, – сказала старуха.

Студент не смел расспрашивать далее и сидел против нее, весь погруженный в воспоминания.

– Скажи, племянничек, – спросила старуха, – как это ты попал сюда в такую глубокую ночь?

Студент стал гордо хвастаться своею храбростью и одно за другим по порядку изложил все то, что с ним случилось. Старуха смеялась.

– Ну что ж, – говорила она, – это дело великолепное. К тому же ты, племянничек, известный ученый, ничем не уступаешь невесте. Как может какая-то грубая лисица-оборотень возвышать себя над тобой? Ты, мой друг, не беспокойся: я сумею тебе ее самым милым образом сюда доставить.

Студент выразил свою благодарность и сказал:

– Хорошо, хорошо!

Старуха обернулась к служанкам.

– Я и не знала, – сказала она, – что дочь Синя вдруг окажется такою неподатливою и прекрасною!

Служанка заметила:

– У него девятнадцать дочерей, и все они как бы летят, порхают: в них есть жизнь и смысл! Не знаю только, которую из них по счету сватал себе барин?

– Ей, в общем, лет пятнадцать, – может быть, чуть больше, – описывал студент.

– Да это Четырнадцатая! – сказала служанка. – Всего три дня тому назад она вместе с матерью приходила сюда поздравлять вас и желать долгой жизни[243]. Как это вы так основательно забыли ее?

– Да это уж не та ли, – засмеялась старуха, – что делает себе высокие резные «лепестки лотоса» (туфли) и наполняет их душистым порошком. Не та ли, что гуляет в газовой накидке? Эта, что ли?

– Она и есть, – отвечала служанка. Старуха продолжала:

– Эта девчонка отлично умеет принимать тот или иной вид, кокетничать и жеманничать. Однако, надо сказать по правде, она, действительно, как говорится в древнем стихе, «уединенная и скромная», достойная девушка, и ты, милый племянничек, обратив на нее свое благосклонное внимание, не ошибся. Пошли-ка, – скомандовала она служанке, – Лисенка, пусть позовет ее сюда.

Служанка ответила: «Слушаю-с», – и ушла. Через некоторое время она снова вошла в комнату, доложила:

– Синь Четырнадцатую позвали, она уже здесь.

Вслед за тем показалась девушка в красном. Она прямо направилась к старухе, пала ниц и стала делать перед ней поклоны. Старуха оттащила ее:

– Ты станешь женой моего племянника, – сказала она, – не нужно делать этих церемоний прислуги перед госпожой!

Девушка поднялась и стояла, очаровательная, прелестная. Красные ее рукава были опущены книзу[244]. Старуха поправила ей локоны и волосы, притронулась к ее серьгам и затем спросила ее:

– Что ты за последнее время у себя делаешь?

– На досуге вышиваю на ложке, и только, – ответила она, потупясь.

Затем повернула голову, увидела студента и от стыда вся сьежилась, испытывая беспокойство.

– Это мой племянник, – сказала старуха. – Он, видишь ли, весь полон желания вступить с тобой в брак; за что, спрашивается, было заставлять его сбиться с дороги и всю ночь рыскать по оврагам?

Девушка потупилась и молчала.

– Я послала за тобой, – сказала старуха, – не для чего иного, как для того, чтобы быть со стороны моего племянника, что называется, «вырубающей»[245].

Девушка молчала, и только… Старуха велела обтереть кровать, настлать матрацы и тюфяки и тут же устроила им брачное соединенье в чаше. Девушка так и зарделась.

– Я пойду домой сказать отцу с матерью, – сказала она.

– Послушай, – сказала старуха, – я тебе, как говорится, служу льдом[246]… О каком тут недоразумении или ошибке может быть речь?

– Повелению областной госпожи, – возразила девушка, – ни отец, ни мать не посмеют воспротивиться. Тем не менее делать все это торопливо, наспех, кое-как… пусть я, девчонка, умру, но не посмею этого вашего приказания принять!

Старуха улыбнулась.

– Волю у этой девочки, – сказала она, – не отнимешь. – Настоящая жена моему племяннику!

С этими словами она взяла у девушки с головы золотой цветок и дала студенту. Затем велела ему с этим идти домой, чтобы заняться гаданьем о счастливом дне. На этот день и назначила брак. Наконец она отправила служанку проводить девушку.

Вдали уже кричали петухи. Услыша их, старуха послала человека подать студенту осла и проводить его, показать, как пройти за воротами.

Едва студент сделал несколько шагов, как вдруг, обернувшись, увидел, что и село и дом исчезли. Видны были только сосны и дикие акации, которые густо-густо чернели перед ним, да покрывали могилу кучи лопухов и пыреев… И больше ничего.

Студент стал сосредоточенно думать и вспоминать. Наконец он догадался, что на этом месте как раз находится могила министра Се, который доводился братом его бабке… Вот, значит, почему его называли племянником! Он понял уже, что был сейчас с мертвыми духами. Однако что за человек Четырнадцатая, ему было неизвестно. Вздохнул и поехал домой.

Кое-как, без особенной энергии, принялся он за гаданье о счастливом дне, выбрал и стал ждать, хотя его и брало опасливое раздумье, что рассчитывать на обещание мертвого духа – трудно.

Он еще раз сходил в тот самый храм. Но его здания были в состоянии полной заброшенности, и от них веяло холодом нежилого. Студент стал расспрашивать у живущих около храма поселян. Ему сказали, что в храме постоянно являются лисицы.

«Ладно, – думал студент про себя, – если получу красавицу, то пусть она хотя бы и лисица, все равно, – и это будет великолепно».

Когда настал этот день, студент убрал комнаты, подмел дорожки и поочередно со слугой смотрел вдаль и ждал. Подошла полночь, но все еще было тихо. Студент уже потерял всякую надежду, но сейчас же за дверями раздались крики. Он бросился к туфлям, вышел взглянуть, а расшитая повозка уже стояла во дворе, и две служанки помогали молодой сесть в ее зеленую комнату[247].

Среди ее картонок и ящиков с нарядами лишних вещей, по-видимому, не было. Но двое слуг, с целой гривой волос на голове, принесли огромную, величиною с целый жбан, «разбей-полную» копилку, спустили ее с плеч и поставили в угол гостиной.

Студент был так счастлив получить красивую подругу, что и не думал относиться к ней с подозрением, как к неестественному созданию и нечеловеку.

– Как это так, – спросил он, впрочем, ее однажды, – один какой-то мертвый дух[248], а твой дом так усердно чтит его и так к нему словно прилип?

Жена отвечала:

– Да, но министр Се теперь занимает должность обьездного уполномоченного всех пяти столиц[249], и мертвые духи вместе с лисицами нескольких сот ли в окружности бегут в его свите. Вот отчего он так редко возвращается к себе в могилу.

Студент не забыл, как говорится, о «выправительнице прихрамыванья»[250] и на следующий же день отправился на ее могилу для принесения жертвы ее духу. Вернувшись домой, он увидел у себя двух слуг, которые поздравляли его, держа в руках парчу с узорами раковин[251]. Все это они положили ему на стол и ушли. Студент рассказал жене. Она взглянула на вещи и заметила:

– Да это же вещи областной нашей госпожи!

В городе, где жил Фэн, обитал также сын сановника «Серебряной Террасы»[252] Чу, который с малых лет был с Фэном товарищ по кисти и тушечнице[253] и обращался с ним в высшей степени бесцеремонно. Услыша теперь, что студенту удалось жениться на лисе, он послал ей разные подарки, а затем и сам пришел с визитом в гостиную и поздравил с вином в чарке. Через несколько дней он, вдобавок к этому, «загнул визитный бланк»[254] и явился пригласить на выпивку.

Услыхав об этом, жена сказала:

– Когда намедни приходил этот господин, я сделала в стене отверстие[255] и взглянула на него. У этого человека обезьяньи глаза и коршунов нос. С ним долго жить нельзя. Тебе не следовало бы идти к нему!

Студент обещал. На следующий день Чу явился в дом и спросил обьяснения причин, по которым он позволил себе нарушить слово. Тут же кстати он поднес ему свои только что написанные стихи. Фэн стал их критиковать, допустив при этом насмешку и издевательство. Чу был сильно сконфужен и, недовольный, ушел.

Студент пришел к себе и стал, смеясь, рассказывать об этой истории в спальне жены. Та заметила ему недовольным тоном:

– Этот господин – шакал, волк. С ним фамильярничать не приходится. Смотри, ты не слушаешь моих слов, как бы не дойти тебе до беды!

Студент улыбнулся и просил извинения, и с тех пор как только встречался с Чу, то сейчас же льстил ему и поддакивал. Прежняя размолвка понемногу таяла.

Наступил местный экзамен, на котором Чу оказался первым. Он, стараясь быть корректным, все же внутренне торжествовал и послал человека, приглашая студента на попойку. Тот отказался и пошел только после неоднократных таких же приглашений.

Когда он явился, то узнал, что это день рождения хозяина. Гостей и присных была полна гостиная. Были роскошно накрыты столы с угощеньем. Хозяин достал свое экзаменационное сочинение и показал его студенту. Друзья-приятели теснились плечо к плечу, вздыхали и расхваливали.

Обошло по нескольку раз вино, и в зале раздалась музыка, где смешались барабаны с флейтами. Гостям и хозяевам было очень весело.

Вдруг Чу обратился к Фэну:

– Вот, знаешь, пословица-то гласит: «На экзамене не судят о литературных достоинствах…»[256] Теперь я понял, что эти слова неправильны. Я, к конфузу моему, очутился выше тебя… Но почему? Да потому, что несколько фраз в первой части моего сочинения, хоть на один, скажем, номер, да несколько выше твоих!

После этих слов хозяина вся зала единогласно выразила ему свое одобрение. Студент, который был уже пьян, не мог утерпеть, чтобы не расхохотаться.

– Как? – воскликнул он. – Ты до сих пор все еще думаешь, что добился этого успеха своими литературными качествами?

При этих словах студента у всех присутствующих с лица сошла вся краска, а хозяином овладели стыд и злость, так что даже сперло дух. Гости стали понемногу уходить. Фэн тоже быстро исчез.

Проснувшись трезвым, он начал раскаиваться в том, что сделал, и пошел сказать жене. Та стала невеселой.

– Скажу тебе, знаешь, откровенно, – заявила она, – ты именно, как говорят, «повеса из деревенского переулка»[257]. Ведь если ты применишь ничтожно легкомысленное обращение к возвышенно-благородному человеку, то погубишь свою же нравственную личность. Если же применишь ее к ничтожному, мелкому человеку, то убьешь свое же тело… Да, знаешь, твое несчастье уже недалеко. Мне не вынести, чтоб быть свидетельницей твоего разгрома и унылых блужданий. Позволь с этих пор от тебя отстать и проститься.

Студент перепугался, заплакал, сказал, что он раскаивается.

– Если ты хочешь, чтобы я осталась, – обьявила она, – то я с тобой заключаю уговор, а именно: с сегодняшнего дня ты запрешь ворота и прекратишь все сношения с друзьями-приятелями. Не смей также давать себе волю в выпивке.

Студент усердно внимал этим словам, как приказанию.

Четырнадцатая была как человек усердная, скромная в расходах и в то же время совершенно открытая, лишенная всяких предрассудков. Целые дни она проводила за шитьем и тканьем. Иногда она по собственному почину шла домой, чтоб «успокоить родителей»[258], но ни одной ночи вне дома не провела. Кроме того, она от времени до времени доставала золото и деньги на расходы. А если за день что-нибудь оставалось, она бросала в копилку. На целый день она запирала двери, а если кто-нибудь заходил проведать, то она приказывала слуге извиниться, но отказать.

На следующий же день пришло спешное письмо от Чу. Жена студента сожгла его, не сообщив ничего мужу. Еще через день студент пошел за город навестить семью умершего друга и встретил там Чу, который схватил его под руки и стал изо всех сил тащить к себе. Студент сказал, что у него есть дела, и отказывался идти, но Чу велел кучеру натянуть поводья, обхватил Фэна и помчался с ним домой, где сейчас же велел подать, что называется, «очищенного и крепкого», но Фэн сплошь отказывался и очень рано уже собрался уходить. Чу хотел даже загородить путь, но безрезультатно. Тогда он вызвал своих домашних женщин, которые ударили в гитары, – и началась музыка.

Студент всегда отличался несдержанным характером. Все это время он сидел взаперти в своем же доме, чувствуя крайнюю тоску и болезненное угнетение. И вдруг ему выпал теперь случай отчаянно напиться! Воспрянув сейчас же духом и разойдясь вовсю, он уже перестал крутить свою беспокойную мысль. Напился всласть, потерял сознание и лег тут за столом.

У Чу была жена из семьи Жуаней, отличавшаяся сварливостью и ревностью. Ни одна служанка, ни одна наложница не смела пользоваться румянами и притираньями. Как раз накануне этого одна из служанок прошла в кабинет Чу, но была ею накрыта и получила удар палкою по голове, от которого череп треснул, и она пала мертвой тут же на месте.

Чу злился на Фэна за то, что тот насмеялся над ним и выказал свое пренебрежение. Целыми днями он измышлял способы ему отомстить и наконец решил напоить его пьяным и в чем-либо его оклеветать. Воспользовавшись тем, что студент пьян и спит, он перенес труп убитой на кровать, прикрыл двери и быстро удалился.

В пятой страже Фэн протрезвился, проснулся и, заметив, что лежит на столе, приподнялся, чтобы поискать подушку и постель. Но там вдруг оказалось что-то мягкое и жирное… Подтянув к себе туфли, он подошел, пощупал – человек! Ему пришло на мысль, что это, вероятно, хозяин прислал мальчика-слугу, чтоб спать с ним, и давай его толкать. Человек был недвижим, лежал мертвецом.

В сильном испуге выбежал Фэн из комнаты и в диком исступленье заорал. Вся прислуга разом поднялась. Зажгли огонь, увидели труп, схватили студента и стали грозно на него кричать. Чу вышел, осмотрел труп и клеветнически обвинил студента в том, что он, принуждая служанку к разврату с ним, убил ее. Фэна арестовали и препроводили в гуанпинское управление.

Жена его только на следующий день узнала об этом, залилась слезами и сказала:

– Я давно уже знала, что сегодняшний день наступит!

И стала с этих пор ежедневно посылать мужу серебро и медные деньги.

Представ пред областным начальником, студент не мог дать ни одного настоящего показания для устранения своей беды, и его с утра до вечера били, колотили палками до того, что слезла кожа с мясом.

Жена пошла сама его проведать и расспросить. При виде ее студенту горе сдавило душу, и он не мог ничего ей сказать. Поняв, что пропасть, в которую его ввергло несчастие, уже очень глубока, она посоветовала ему дать ложное сознание вины и этим путем избежать казни. Студент заплакал и выслушал ее, как приказание.

Пока она ходила туда и обратно, никто ее не замечал, даже на расстоянии полуфута.

Она вернулась домой, стеная и горюя. Сейчас же отправила от себя свою служанку и несколько дней жила одна. Затем с помощью старой свахи она купила девушку из хорошей семьи, которую звали Луэр. Она была уже в возрасте, когда зашпиливают прическу. Лицо у нее блистало самой яркой красотой. Фэн стала с ней вместе есть и с ней вместе спать, лаская, любя ее и обращаясь с ней совершенно иначе, чем со всеми другими слугами. Студент сознался, что нечаянно убил, и был присужден к удавлению. Слуга, получив об этом весть, прибежал домой и, полный горя, передал ее, буквально не владея голосом. Фэн же выслушала с невозмутимым спокойствием, словно это ее мыслей не задевало.

Наконец приближался уже срок осенних приговоров[259], и вот тут она наконец в беспокойстве заторопилась, заволновалась, засуетилась, забегала. Стала уходить утром, чтобы лишь к вечеру вернуться… Туфли ее не знали отдыха. Но каждый раз, как она находилась где-нибудь в безлюдном месте, она принималась горько и жалобно рыдать от неизбывной печали. Дошло до того, что и сон ее и аппетит сильно пострадали.

Однажды после полудня вдруг появилась лиса-служанка. Фэн так и вскочила, бросилась ее уводить и что-то говорить, закрывшись от всех. Когда же вышла, то все лицо ее было полно улыбки, и она стала заниматься хозяйством, как в спокойное время.

На следующий день слуга пришел в тюрьму, где студент передал через него жене, чтобы она пришла еще раз перед вечной разлукой. Слуга исполнил приказание. Жена вяло обещала и вообще не потревожилась и не погоревала, оставив все это без малейшего внимания, как нечто, ее совершенно не касающееся. Домашние стали втихомолку осуждать ее за злое равнодушие.

Вдруг по всем путям закипели слухи о том, что сановник Чу отрешается от должности и что Пиньянскому «наблюдателю и следователю» предписано высочайшим именным указом разобрать и окончить дело студента Фэна. Слуга, услыша это, полный радости побежал сказать своей госпоже. Та тоже выразила радость и сейчас же отправила человека в областное управление за справкой. А студента, оказывается, уже выпустили из тюрьмы. Увидел его слуга – горе и радость обьяли обоих.

Сейчас же был схвачен Чу-сын, который при первом же допросе дал полные показания о деле, после чего студента сразу же отпустили с миром домой. Он пришел, увидел жену в ее комнате – слезы у него так и покатились. Жена тоже, глядя на него, вся приуныла, но потом, забыв горе, они предались радости.

Тем не менее Фэн так и не знал, как это удалось довести дело до сведения государя. Жена засмеялась и указала ему на служанку.

– Вот, – сказала она, – ваш государь, заслуженный министр!

Студент остолбенел… Стал расспрашивать, как это так. Оказалось следующее.

Когда жена отправила служанку, то велела ей ехать в Яньскую столицу[260] с тем, чтобы проникнуть во дворец и изложить несправедливость от имени мужа. Служанка прибыла ко дворцу, но там оказался сторожащий и охраняющий входы[261]. И вот ей пришлось несколько месяцев бродить лишь взад и вперед по Дворцовому каналу[262], попасть же было невозможно. Она уже стала опасаться, как бы не опоздать и не погубить дела. Только что она собралась домой, чтобы поговорить на этот счет, как вдруг раздались вести о том, что Сын Неба[263] готовится осчастливить Датун[264]. Служанка побежала вперед и приняла вид странствующей гетеры. Государь зашел, как говорится, в «кривую загородь»[265], где она удостоилась его самого полного внимания и любовной ласки. При этом государь выразил ей свое сомнение, сказав, что она не похожа на человека из этого самого «праха в ветре»[266]. Тогда она уронила голову и заплакала. Государь спросил, какое у нее горе или обида.

– Я, ваше величество, – отвечала она, – происхожу из Гуанпина; я дочь студента Фэна (такого-то). Мой отец по несправедливости посажен в тюрьму и уже близок к смерти, а меня продали в эту «кривую загородь».

Государь был тронут ее горем, подарил ей сто лян серебра и перед отьездом расспросил ее подробно о деле с начала до конца, причем кистью на бумаге записал имя и фамилию, добавив, что он хочет с ней делить богатство и почет.

– Удалось бы только нам с отцом жить вместе, – сказала она на это, – я не хочу пышности и отборных яств!

Государь кивнул головой в знак одобрения и отбыл.

Служанка теперь обо всем этом докладывала Фэну; тот бросился бить поклоны, а слезы в обоих глазах так и сверкали.

Прожив с ним недолго после этого, жена вдруг сказала ему следующее:

– Не будь, знаешь, это из-за моего чувства к тебе и роковой нашей связи, зачем бы мне обрекать себя на такие надоедливые хлопоты? Когда тебя схватили, я рыскала и носилась по всем твоим родственникам, и ни один, понимаешь ты, из них не дал мне никакого ответа. Как у меня тогда было кисло в душе, уверяю тебя, я не могу и высказать. И вот я теперь, глядя на этот мир праха и пошлой грубости, все более и более тягочусь и мучусь… Для тебя я уже давно воспитала прелестную подругу, так что за всем этим можно будет с тобой проститься.

При этих ее словах студент заплакал, повалился ей в ноги и не поднимался, пока она наконец не осталась. Ночью она послала Луэр услужить ему при почивании, но он решительно воспротивился и не принял. Наутро, взглянув на жену, он увидел, что светлая красота ее лица сразу стала спадать, а через месяц она начала стареть и дряхлеть. Через полгода она уже была темна, черна, словно деревенская старуха.

Студент почитал ее, так и не замещая другой. Вдруг она опять заговорила о расставанье.

– Послушай, ведь у тебя же есть прелестная подруга, – добавила она при этом, – зачем тебе нужен этот Цзюпань[267]?

Студент стал умолять ее и плакать, как и в прошлый раз.

Так прошел еще месяц. Она внезапно захворала, перестала есть и пить и скелет скелетом лежала на своей половине. Студент подавал ей горячую воду и лекарства, служа ей, как отцу с матерью. Ни одно лекарство не помогало, и она отошла.

Студент загрустил и готов был, казалось, умереть. Затем на деньги, пожалованные государем служанке, оп устроил ей похороны и монашеские службы.

Через несколько дней служанка тоже ушла. Тогда он сделал женой Луэр, которая через год принесла ему сына.

Однако год за годом был неурожай, и дом все падал и падал. Муж и жена не знали, что и предпринять. Сидели друг против друга, как тени, предавались печали.

Вдруг он вспомнил про копилку в углу комнаты, куда, как он часто видел, Четырнадцатая бросала деньги.

– Вот не знаю, – прибавил он, – существует она или нет?

Подошел к углу. Он был весь как есть заставлен чашками из-под бобовых консервов, плошками из-под соли и прочими вещами, наполнявшими комнату ряд за рядом. Все это, одну вещь за другой, он сбросил прочь, взял палочки для еды и попробовал шарить в копилке. Оказалось туго до того, что нельзя было проникнуть. Разбил копилку вдребезги. Оттуда волной хлынуло серебро и медь.

С того времени Фэны вдруг сильно разбогатели. Впоследствии слуга Фэна как-то побывал у гор Тайхуа, где встретил Четырнадцатую. Она ехала на сизом муле, а ее служанка трусила за ней на осле.

– Господин Фэн здоров? – спросила она и добавила: – Передай твоему господину от меня, что я уже занесена в книгу святых!

С этими словами она пропала из виду.

Рассказы о людях необычайных

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ ПЕРЕВОДЧИКА К СБОРНИКУ «РАССКАЗЫ О ЛЮДЯХ НЕОБЫЧАЙНЫХ»



Лаконичность и незначительность биографического очерка о Ляо Чжае в старинном китайском источнике «Описание уезда Цзычуань в Шаньдуне» не может, конечно, быть явлением случайным. Ясно, что многочисленные авторы предисловий и посвящений к сборнику его новелл вместо исключительно субьективных славословий, наверное, предпочли бы дать их в обильно документированной биографической рамке. Попробуем догадаться, почему все это вышло только так, а не иначе.

Вероятнее всего, первою причиною этой биографической скудости надо считать то печальное для Ляо Чжая (с этой точки зрения) обстоятельство, что он, всю жизнь готовясь к государственным экзаменам, дающим право на государственную службу, которая как известно, награждала предприимчивых кандидатов нигде в мире не слыханными сатрапскими привилегиями, на эту службу так и не попал. Это обстоятельство и определяет прежде всех прочих, почему у него не было официальной биографии среди колоссального количества подобных биографий, которые часто представляют собою лишь фразеологически более гладкие послужные списки, и почему составителям пришлось предпослать сборнику только эту тщедушную заметку из описания уезда, в котором родился и жил Ляо Чжай.

Второю причиною этой неудачной лакуны является, несомненно, самый характер новелл. Ни для кого, конечно, не было секретом, что этот сборник «сиротливых огорчений» (гу фэнь) обездоленного ученого начетчика не имеет в виду проповедовать веру в лисиц, оборотней, бесов, фей, чудотворцев, магов и т. д., особенно принимая во внимание послесловия автора ко многим новеллам, отнюдь не содержащим славословий всем этим, казалось бы, фетишам фантаста.

Было ясно, даже без догадок, что некоторые новеллы Ляо Чжая содержат сатиру на современность, особенно на грубое бесчинство, алчность, продажность, интриганство, дикий произвол и бесчеловечность китайского чиновничества, сидящего как в канцеляриях, так и особенно на губернаторских постах. При таких условиях создавать официальное признание человеку, что называется, без роду, без племени, в официальном мире особых охотников отыскаться не могло.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31