О покаянии

В чем заключается покаяние? Человек, который отвернулся от Бога или жил собой, вдруг или постепенно понимает, что его жизнь не может быть полной в том виде, в каком он ее переживает. Покаяние заключается в том, чтобы обернуться лицом к Богу. Этот момент изначальный и решительный. Когда мы вдруг меняем курс, и вместо того, чтобы стоять спиной или боком по отношению к Богу, по отношению к правде, по отношению к своему призванию, мы уже сделали первое движение, мы обратились к Богу. Мы еще не покаялись в том смысле, что мы не изменились; но, чтобы это случилось, мы должны что-то пережить, потому что мы не отвращаемся от себя и не обращаемся к Богу просто так, как нам вздумается. Бывает: человек живет себе спокойно, ничего с ним не происходит особенного. Он как бы «пасется» на поле жизни, щиплет траву, не думает, что над ним небо бездонное, не думает ни о какой опасности, ему жить хорошо. И вдруг что-то случается и обращает его внимание на то, что все не так просто. Это происходит у всех людей по-разному.

Бывает так, что человек совершает тот или другой, как будто незначительный, поступок и вдруг видит его последствия. Я помню одного мальчика, который размахивал перед своей сестренкой кинжалом. Размахивая этим кинжалом, он ее ослепил. В тот момент он вдруг понял, что бездумно, безответственно играть таким предметом, как кинжал. Эта женщина оставалась слепа на один глаз в течение всей своей жизни, но ее брат этого никогда не мог забыть. Он помнил об этом не в том смысле, что боялся прикоснуться к кинжалу или к перочинному ножу, он знал, что самые незначительные действия могут иметь окончательно трагическое значение. Иногда мысль, которая нас приводит к покаянию, бывает не так трагична, мы слышим вдруг то, что о нас думают люди. Мы представляем себя всегда в хорошем виде. Когда нас критикуют, у нас появляется тенденция думать, что человек, который нас не видит такими прекрасными, какими мы себя видим, ошибается. Но вот мы услышали еще несколько мнений других людей о самих себе. Мы думали, что мы герои, а все думают, что мы трусы. Мы думали, что мы безукоризненно правдивы, а люди думают, что мы лукавы и т. д. Если мы остановим внимание на этом, мы уже ставим перед собой вопрос: кто я? каково мое призвание в жизни? Я не говорю о ремесленном призвании, а о том, каким человеком я могу стать. Неужели я удовлетворен тем, кем я являюсь, не могу ли я себя перерасти, стать лучше?

Случается, что обращает мое внимание на себя самого не голос одного или другого нашего знакомого, а чтение Евангелия. Я читаю Евангелие и вижу, каков может быть человек. Я вижу образ Христов во всей его красоте или, во всяком случае, в той мере красоты, какую я способен увидеть. Я начинаю себя сравнивать. Я начинаю обращаться не на себя самого, а на другое: или на образ Христа, или на то, что обо мне думают люди: и начинается суд над собой. В момент, когда начинается суд, начинается и покаяние. Это еще не полнота покаяния, потому что произвести над собой качественный суд – это не значит быть в душу раненным тем, что я совершил, и чем я являюсь.

Иногда мы сознаем головой, что мы плохи и в том и в другом отношении должны быть иными, а чувством мы этого не можем пережить. Мне вспоминается один случай. Много лет назад (еще в 20-х годах) был съезд русского студенческого христианского движения. На этом съезде присутствовал один замечательный священник – отец Александр Ельчанинов, писания которого сейчас переизданы в России. К нему пришел на исповедь офицер и сказал:

– Я могу вам выложить всю неправду моей жизни, но я только ее головой сознаю. Мое сердце остается совершенно нетронутым. Мне все равно. Головой я понимаю, что это все зло, а душой никак не отзываюсь: ни болью, ни стыдом.

И отец Александр сказал потрясающую вещь:

– Не исповедуйтесь мне. Это будет совершенно напрасное дело. Завтра, перед тем как я буду служить литургию, вы выйдите к Царским Вратам. И когда все соберутся, вы скажите то, что вы только что сказали мне, и исповедуетесь перед всем собравшимся съездом.

Офицер на это согласился, потому что он чувствовал себя мертвецом; он чувствовал, что в нем жизни нет, что у него только память и голова, а сердце мертво, и жизнь в нем погасла. Он вышел от священника с чувством ужаса. Офицер думал, что начни он сейчас говорить, и весь съезд от него отвернется. Все с ужасом посмотрят на него и подумают: «Мы считали его порядочным человеком, а какой он негодяй, он не только негодяй, но и мертвец перед Богом». Но он пересилил свой страх и ужас, встал и начал говорить. И случилось для него самое неожиданное. В момент, когда он сказал, зачем он встал перед Царскими Вратами, весь съезд обратился к нему сострадательной любовью. Он почувствовал, что все ему открылись, что все открыли объятия своего сердца, что все с ужасом думают о том, как ему больно, как ему страшно. Он разрыдался и в слезах произнес свою исповедь; и для него началась новая жизнь.

И вот тут мы касаемся очень важного момента, именно покаяния. Покаяние заключается не столько в том, чтобы хладнокровно увидеть в себе грех и принести его Богу на исповеди, сколько в том, что нас что-то так ударило в душу, что вырвались из наших глаз и из нашего сердца слезы. Св. Варсонофий Великий говорит, что слезы истинного покаяния могут нас очистить так, что даже отпадет необходимость идти на исповедь: если нас Бог простил, то человеку нечего больше прощать.

Есть интересная мысль у ученика преп. Симеона Нового Богослова, преп. Никиты Стифата, где он говорит, что слезы истинного покаяния могут человеку вернуть даже потерянную телесную девственность. Покаяние должно быть именно такое.

Но мы не можем так каяться постоянно. Это нам не под силу. Что же нам делать? Вы, наверно, читали о том, как совершаются раскопки древних городов или памятников. Приходит археолог и начинает скрести землю. Сначала он видит обыкновенную почву, но постепенно начинает различать какие-то очертания того, что давным-давно легло под землю. Это уже первое видение. Когда мы в себе видим самым зачаточным образом что-либо, что недостойно ни нас самих, ни той любви и уважения, которыми мы окружены, ни той любви, которую Бог нам проявляет – это уже начало нашего прозрения. Мы можем пойти на исповедь и сказать, что под почвой, может быть, очень глубоко лежит мир греха, но я узнал на поверхности кое-что о нем. Я хотел бы это принести Богу и сказать:

– Я это увидел! Ты мне помог это увидеть. Господи! И я отрекаюсь от этого зла. Я пока еще не умею каяться, но я знаю, что это несовместимо ни с моей дружбой с Тобой, ни с тем отношением, моих близких которым я окружен, ни с тем, чем я хочу быть.

Есть старая средневековая разрешительная молитва, которая заканчивается словами: «И да простит тебе Господь все грехи, в которых ты истинно раскаялся». Не то, что ты просто рассказал, а то, перед чем ты содрогнулся душой, что тебя охватило ужасом. Эти грехи тебе прощаются. Остальное является твоей новой задачей. Ты должен дальше и дальше, глубже и глубже уходить в себя, в эти раскопки, и начать находить то, что недостойно ни тебя, ни Бога, ни того, что о тебе думают люди. Исповедь, таким образом, делается частью прогрессивного, постепенно углубляющегося покаяния. Постепенно раскрываются перед тобой новые глубины. Вы тогда скажете:

– В чем же заключается жизнь? В том, чтобы уходить в эти глубины и видеть в себе только зло, зло, зло?.. Уходить во тьму? С этим нельзя жить!

Да, с этим нельзя жить. Но тьму разгоняет свет. Если мы видим в себе что-нибудь умное – это значит, что свет проник в новую глубину нашей жизни. Я хочу привести пример, который я привожу детям.

Ко мне приходит ребенок и говорит:

– Я всматриваюсь во все зло, которое во мне есть, и не умею его искоренить, вырвать из себя.

Я его спрашиваю:

– А скажи: когда ты входишь в темную комнату, неужели ты машешь в ней белым полотенцем в надежде, что тьма разойдется, рассеется?

– Нет. Конечно, нет!

– А что ты делаешь?

– Я открываю ставни, я открываю занавески, я открываю окна.

– Вот именно! Ты проливаешь свет туда, где была тьма. Так же и тут. Если ты хочешь по-настоящему каяться, исповедоваться поистине и меняться, тебе не надо сосредотачиваться только на том, что в тебе плохо. Тебе нужно впустить в себя свет. А для этого нужно обратить внимание на то, что у тебя уже есть светлого. И во имя этого света бороться со всей тьмой, которая в тебе есть.

– Да, но как это сделать? Неужели я буду о себе думать, что вот я такой хороший в том или другом отношении?

– Нет. Читай Евангелие и отмечай в нем те места, которые ударяют тебя в душу, от которых трепетно делается сердце, от которых ум светлеет, которые подстегивают твою волю к желанию новой жизни. И знай, что в этом слове, в этом образе, в этой заповеди, в этом примере Христа ты нашел себе искорку Божественного света. И оскверненная, потемневшая икона, которой ты являешься, просветлела. Ты уже немного становишься похожим на Христа, в тебе понемногу начинает проявляться образ Божий. А если так, то запомни это. Если ты будешь грешить, то будешь осквернять святыню, которая в тебе уже есть, уже живет, уже действует, уже растет. Ты будешь тушить в себе образ Божий, тушить свет или окружать его тьмой. Этого ты не делай. Если ты будешь верен тем искрам света, которые в тебе уже есть, то постепенно тьма вокруг тебя будет рассеиваться. Во-первых, там, где свет, тьма уже рассеяна. Во-вторых, когда ты обнаружишь в себе какую-то область света, чистоты, правды; когда смотришь на себя и думаешь, что ты на самом деле настоящий человек, тогда можешь начинать бороться с тем, что наступает на тебя подобно врагам, наступающим на город, затемняя этот свет в тебе. Вот ты уже научился почитать чистоту, и вдруг к тебе подымается грязь мыслей, телесных желаний, чувств, чувствительности. В этот момент ты себе можешь сказать: нет, я обнаружил в себе искорку целомудрия, искорку чистоты, желание кого-то полюбить без того, чтобы этого человека осквернять даже мыслью, не говоря уже о прикосновении. Эти мысли я допустить в себе не могу, не стану, буду бороться против них. Для этого я обращусь ко Христу и буду кричать Ему: "Господи, очисти! Господи, спаси! Господи, помоги!" И Господь поможет.

Но Он не поможет тебе, прежде чем ты сам не поборешься. Есть рассказ в жизнеописании преп. Антония Великого, как он отчаянно боролся с искушением. Боролся так, что, наконец, в изнеможении упал на землю и лежал без сил. Вдруг перед ним явился Христос, и, не имея сил подняться к Нему, Антоний Ему говорит: "Господи, где же Ты был, когда я так отчаянно боролся?" Христос ему ответил: "Я стоял невидимо рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы ты только сдался. Но ты не сдался, и ты победил".

И вот я думаю, что каждый из нас может научиться каяться и приходить на исповедь всякий раз с новой победой и с новым видением того поля битвы, которое перед ним раскрывается все шире и глубже. И мы можем получить прощение наших грехов от Христа, прощение того, что мы уже начали в себе побеждать, и благодать – новую силу, чтобы победить то, что мы еще не победили.

Об исповеди

Выше я говорил о покаянии и только коснулся вопроса исповеди. Но исповедь настолько важный вопрос, что я хочу на нем остановиться подробнее. Исповедь бывает двоякая: бывает личная, частная, исповедь, когда человек подходит к священнику и открывает в его присутствии свою душу Богу; бывает общая исповедь, когда люди сходятся большой или малой толпой, и священник произносит за всех, включая и себя самого, исповедь.

Я хочу остановиться на частной исповеди и обратить ваше внимание на следующее: человек исповедуется Богу. В поучении, которое священник произносит перед исповедью каждого человека, говорится: «Се чадо, Христос невидимо стоит перед тобою, приемля исповедание твое. Я же только свидетель». И это надо помнить, потому что мы исповедуемся не священнику, и не он является нашим судьей. Я бы сказал больше: даже Христос не является в этот момент нашим Судьей, а является сострадающим нашим Спасителем. Это очень, очень важно.

Когда мы приходим на исповедь, мы находимся в присутствии свидетеля. Но что это за свидетель? Какова его роль? Свидетели бывают различные. Вот случилась авария на дороге. Какой-то человек стоял при дороге и увидел, что случилось. Его спрашивают: "Что произошло?" Ему совершенно все равно, кто прав, кто виноват. Он просто говорит, что он видел своими глазами. Есть другой род свидетеля. На суде один свидетельствует против подсудимого, а другой свидетельствует в его пользу. Так и священник. Он стоит перед Христом и говорит:

– Господи, прими его, потому что он к Тебе пришел в покаянии. Прими его. Если мне его жалко, то, конечно, и Тебе его жалко, даже больше, чем мне. Я его спасти не могу. Я могу с ним чем-то поделиться, в чем-то помочь, но Ты можешь его преобразить.

Есть третий род свидетеля. Во время заключения брака самого близкого человека приглашают быть свидетелем. Им является тот, который в Евангелии назван другом жениха. Можно было бы сказать, что в нашей практике он также и друг невесты. Человек, близкий жениху и невесте, может разделить с ними самым полным образом радость преображающей встречи, соединяющей чудо. Священник занимает именно такое положение. Он друг жениха. Он друг Христов, который кающегося приводит к жениху – Христу. Он тот, кто так глубоко связан любовью с кающимся, что готов с ним разделить его трагедию и привести ко спасению. Под трагедией я подразумеваю что-то очень, очень серьезное. Мне вспоминается один подвижник, которого однажды спросили:

– Каким это образом бывает, что каждый человек, который к тебе приходит и рассказывает о своем житье-бытье, даже без чувства покаяния и сожаления, вдруг становится охвачен ужасом перед тем, каким он является грешником? Он начинает каяться, исповедоваться, плакать и меняться.

Этот подвижник сказал замечательную вещь:

– Когда человек ко мне приходит со своим грехом, я этот грех воспринимаю как свой, потому что этот человек и я – едины. И те грехи, которые он совершил действием, я непременно совершил мыслью или желанием, или поползновением. И поэтому я переживаю его исповедь, как свою собственную. Я иду ступенькой за ступенькой в глубины его мрака. Когда я дохожу до самой глубины, я связываю его душу со своей и каюсь всеми силами своей души в грехах, которые он исповедует и которые я признаю за свои. Он тогда становится охвачен моим покаянием и не может не каяться. Он выходит освобожденным, а я по-новому каюсь в своих грехах, потому что мы с ним едины сострадательной любовью.

Это предельный пример того, как священник может подойти к покаянию любого человека, как он может быть другом Жениха, как он может быть тем, кто приводит кающегося ко спасению. Священник для этого должен научиться сострадать, научиться чувствовать и сознавать себя единым с кающимся. Произнося слова разрешительной молитвы, он предваряет их поучением, что тоже требует честности и внимания.

Иногда бывает, что во время исповеди священнику явно, как бы от Бога, от Духа Святого открывается то, что он должен сказать кающемуся. Ему может показаться, что это не относится к делу, но он должен послушаться этого голоса Божия и произнести эти слова, сказать то, что Бог положил ему на душу, на сердце и на ум. Если он так поступит даже в тот момент, когда это как будто не относится к исповеди, которую принес кающийся, он скажет то, что кающемуся нужно. Иногда у священника нет чувства, что его слова – от Бога. У апостола Павла это тоже было. В своих посланиях он не единожды об этом рассказывает: «Это я вам говорю именем Божиим, именем Христовым, а это – я вам говорю от себя. Это не отсебятина, это то, что я познал из своего личного опыта, и я с тобой поделюсь этим опытом, опытом моей греховности, моего покаяния и того, чему меня научили другие люди, которые чище и достойнее меня». А бывает так, что и этого священник не может сказать. Тогда он может сказать то, что он вычитал у святых отцов или вычитал во Священном Писании. Он может тебе это предложить, ты это прими во внимание, задумайся, и, может быть, через эти слова Божественного Писания тебе Бог скажет то, что он не мог сказать.

А иногда честный священник должен сказать следующее:

– Я всей душой болел с тобой во время твоей исповеди, но сказать тебе на нее ничего не могу.

У нас есть пример этого в лице св. Амвросия Оптинского, которому два раза приходили люди и открывали свою душу, свою нужду, и который три дня их держал без ответа. Когда на третий день в обоих случаях (это были различные случаи, они не вместе приходили) к нему пришли за советом, он сказал:

– Что я могу ответить? Три дня я молил Божию Матерь меня просветить и дать мне ответ. Она молчит. Как же я могу говорить без Ее благодати?

В частной, личной, исповеди человек должен придти и свою душу изливать. Не смотреть в книжку и не повторять слова других. Он должен поставить перед собой вопрос: если бы я стал перед лицом Христа Спасителя и перед лицом всех людей, которые меня знают, что бы явилось предметом стыда для меня, что я не мог открыть с готовностью перед всеми, потому что слишком было бы страшно от того, что меня увидят таким, каким я себя вижу? Вот в чем надо исповедоваться. Поставь себе вопрос: если моя жена, мои дети, самый мой близкий друг, мои сослуживцы знали бы обо мне то или другое, было бы мне стыдно или нет? Если стыдно – исповедуй. Если то или другое было бы мне стыдно открыть Богу, Который и без того это знает, но от Которого я стараюсь это спрятать, мне было бы страшно? Было бы страшно. Открой это Богу, потому что в тот момент, когда ты это откроешь, все, что ставится в свет, делается светом. Тогда ты можешь исповедоваться и произносить свою исповедь, а не трафаретную, чужую, пустую, бессмысленную.

Особенно, когда речь идет о детях, надо помнить, что детям нельзя навязывать исповедь, которая не является их исповедью. Им нельзя говорить: "Ты запомни, что ты меня рассердил таким-то образом, что ты поступил неправо таким-то образом, вот покайся в этом". Надо дать ребенку стать перед Богом, как перед другом, и с ним поделиться всей своей жизнью и душой, своей болью о родителях, даже тем, как он ее иногда тяжело переживает.

Я коротко скажу об общей исповеди. Общая исповедь может произноситься по-разному. Обыкновенно она произносится так: собирается народ, священник говорит какую-нибудь вступительную проповедь и затем, как по книге, произносит наибольшее число грехов, которое он ожидает услышать от присутствующих. Эти грехи могут быть формальными, например: невычитывание утренних и вечерних молитв, невычитывание канонов, несоблюдение поста. Это все формально. Это неформально в том смысле, что перечисленные грехи могут быть реальными для каких-то людей, может быть, даже для священника. Но это не обязательно реальные грехи данных людей. Реальные грехи бывают иными.

Я вам расскажу, как я провожу общую исповедь. Она у нас происходит четыре раза в году. Перед общей исповедью я произвожу две беседы, которые направлены на понимание того, чем является исповедь, чем является грех, чем является Божия правда, чем является жизнь во Христе. Каждая из этих бесед длится три четверти часа. Все собравшиеся сначала сидят, слушают, затем наступает получасовое молчание, в течение которого каждый должен продумать то, что он слышал; продумать свою греховность; посмотреть на свою душу.

А потом бывает общая исповедь: мы собираемся в середине церкви, я надеваю епитрахиль, перед нами Евангелие, и обыкновенно я читаю покаянный канон Господу Иисусу Христу. Под влиянием этого канона я произношу вслух свою собственную исповедь не о формальностях, а о том, в чем меня попрекает моя совесть, и что открывает передо мной читаемый мной канон. Каждый раз исповедь бывает разная, потому что слова этого канона всякий раз меня обличают по иному, в другом. Я каюсь перед всеми людьми, называю вещи своими именами не для того, чтобы они меня потом упрекали конкретно в том или ином грехе, а чтобы каждый грех был раскрыт перед ними как мой собственный. Если я не чувствую, произнося эту исповедь, что я истинно кающийся, то и это произношу в качестве исповеди. «Прости меня. Господи. Вот я произнес эти слова, но они до моей души не дошли».

Эта испбведь обыкновенно длится три четверти часа, или полчаса, или сорок минут в зависимости от того, что я могу поисповедовать перед людьми. Одновременно со мной люди исповедуются молча, а иногда как бы вслух говорят: «Да, Господи. Прости меня, Господи. И я в этом виноват». Это является моей личной исповедью, и, к сожалению, я настолько греховен и настолько похож на каждого, находящегося при этом действии, что мои слова раскрывают перед людьми их собственную греховность. После этого мы молимся: читаем часть покаянного канона; читаем молитвы перед Святым Причащением: не все, а избранные, которые относятся к тому, о чем я говорил, и как я исповедовался. Затем все встают на колени, и я произношу общую разрешительную молитву, чтобы каждый, кто считает нужным подойти и отдельно рассказать о том или другом грехе, мог бы это свободно сделать. Я на опыте знаю, что такая исповедь учит людей произносить частную исповедь. Я знаю многих людей, которые мне говорили, что они не знают, с чем придти на исповедь, что они согрешили против множества заповедей Христовых, сделали очень много дурного, но не могут собрать это в покаянную исповедь. А после такой исповеди, общей, люди приходят ко мне и говорят, что они теперь знают, как надо исповедовать свою собственную душу, что они этому научились, опираясь на молитвы Церкви, на покаянный канон, на то, как я сам в их присутствии исповедовал свою душу, и на чувства других людей, которые эту же самую исповедь воспринимали как свою. Поэтому после общей разрешительной молитвы люди, которые считают, что они должны что-то частным образом, отдельно поисповедовать, подходят и исповедуют. Я думаю, что это очень важно: общая исповедь становится уроком того, как исповедоваться лично.

Ко мне иногда приходят люди, которые вычитывают мне длинный список грехов, какие я уже знаю, потому что у меня те же самые списки есть. Я их останавливаю.

– Ты не свои исповедуешь грехи, – говорю я им, – ты исповедуешь грехи, которые можно найти в номоканоне или в молитвенниках. Мне нужна твоя исповедь, вернее, Христу нужно твое личное покаяние, а не общее трафаретное покаяние. Ты не чувствуешь, что ты осужден Богом на вечную муку из-за того, что ты не вычитывал вечерних молитв или не читал канона, или не постился.

Иногда бывает так: человек старается поститься, потом срывается и чувствует, что он осквернил весь свой пост и ничего не остается от его подвига. На самом деле все совершенно не так. Бог иными глазами на него смотрит. Это я могу разъяснить одним примером из своей собственной жизни. Когда я был доктором, то занимался с одной очень бедной русской семьей. Денег я у нее не брал, потому что никаких денег не было. Но как-то в конце Великого поста, в течение которого я постился, если можно так сказать, зверски, т. е. не нарушая никаких уставных правил, меня пригласили на обед. И оказалось, что в течение всего поста они собирали гроши для того, чтобы купить маленького цыпленка и меня угостить. Я на этого цыпленка посмотрел и увидел в нем конец своего постного подвига. Я, конечно, съел кусок цыпленка, я не мог их оскорбить. Я пошел к своему духовному отцу и рассказал ему о том, какое со мной случилось горе, о том, что я в течение всего поста постился, можно сказать, совершенно, а сейчас, на страстной седмице, я съел кусок курицы. Отец Афанасий на меня посмотрел и сказал:

– Знаешь что? Если бы Бог на тебя посмотрел и увидел бы, что у тебя нет никаких грехов и кусочек курицы тебя может осквернить, Он тебя от нее защитил бы. Но Он посмотрел на тебя и увидел, что в тебе столько греховности, что никакая курица тебя еще больше осквернить не может.

Я думаю, что многие из нас могут запомнить этот пример, чтобы не держаться устава слепо, а быть прежде всего честными людьми. Да, я съел кусочек этой курицы, но я его съел для того, чтобы не огорчить людей. Я ее съел не как скверну какую-то, а как дар человеческой любви. Я помню место в книгах отца Александра Шмемана, где он говорит, что все на свете есть не что иное как Божия любовь. И даже пища, какую мы вкушаем, является Божественной любовью, которая стала съедобной…

О молитве

Церковь является местом встречи, соединением Бога с человеком и одновременно самым чудом этого соединения. В связи с этим справедливо будет сказать, что существуют три элемента в жизни верующего и Церкви в целом, которые абсолютно необходимы. Первое – это, конечно, действие Божие, которое нас с Ним соединяет. Я здесь имею в виду не воплощение, а именно таинства, те действия Господни, которые совершаются Им над нами, но не без нас, поскольку с нашей требуется стороны открытость, вера, жажда встречи с Богом. С другой стороны, дары Божий предлагаются, но мы должны бороться за то, чтобы эти дары стали не только нашим достоянием, но и пронизали бы нас до предела наших глубин. И если мы хотим быть членами Церкви, учениками Христа, то вступает в силу момент верности. А верность – это постоянный подвиг, постоянная борьба с самим собой, со грехом, со всеми силами зла, которые встречаются нам в жизни. Наконец, на основании этой борьбы и на основании этого дара Божия в таинствах совершается встреча совсем иного рода, – постоянная, все углубляющаяся, происходящая в молитве. И вот об этой молитве мне хочется кое-что сказать.

Мы часто думаем о молитве в уставных или формальных категориях. Часто приходят люди на исповедь и говорят, что они не выполняли своего молитвенного правила и тех или иных молитвенных действий. Но молитва не только в этом. Самая сущность молитвы – это наша устремленность к Богу, устремленность к тому, чтобы встретить Его лицом к лицу. В конечном итоге, молитва – это предстояние перед Богом, которое начинается со слов и затем возрастает, углубляется до созерцательного молчания.