Мычание коровы прервало воспоминания Фаины Егоровны. Она поругала себя вслух: «Ишь, барыня какая, с утра бездельничать вздумала». И поспешила во двор. По пути едва не налетела на турник. Его Саша поставил, когда еще в седьмом классе учился. Каждое утро выскакивал на улицу и забирался на перекладину. Руки от напряжения дрожали, а он все подтягивался и подтягивался.
— Хватит, сынок, отдохни, — просила его мать.
— Не мешай, мама, у меня же программа, — просил он.
Уставший бежал к речке, обливался водой. Вода-то по утрам ледянющая. Терпел. И зимой хотел у проруби свои процедуры выделывать, да мать категорически запретила. Послушался, чтобы не огорчать.
Управившись по хозяйству, Фаина Егоровна поспешила на фермы. Вчера, просматривая сводки, она обнаружила, что упали надои молока. Перепад хоть и незначительный, но председатель забеспокоился. Приказал зоотехнику выяснить причину. Оказалось, что скотники недодали коровам витаминно-травяной муки под мудреным названием СБ-1,5. Недодали из-за неисправности агрегата, вырабатывающего эту самую муку. «Ну, я кому-то хвосты накручу», — разозлился Юрий Федорович. Механики, вместо того чтобы устранить поломку, решили о ней не докладывать — отложили ремонт на потом. Ясное дело, заслуживали наказание.
Сегодня Фаина Егоровна убедилась, что дело поправлено, и хотела сообщить об этом строгому Юрию Федоровичу. Председатель колхоза упредил ее, лукаво улыбаясь:
— Поздравляю вас, Егоровна, с надцатилетием! Сколько гляжу, не стареете.
Засмущалась. Приятные слова всегда отрадно слышать. Только кто ему про день рождения сказал?
— В общем, Егоровна, сегодня вы от службы свободны.
Не забыл спросить о сыне: как он там, что пишет? Ответила словами Саши: «Все нормально. Чувствует себя прекрасно».
Когда вышла из здания правления колхоза, солнце уже поднялось и припекало по-весеннему. Звенели ручьи. Им вторил воробьиный гомон... Не успела Фаина Егоровна сделать и десяти шагов, как ее остановил веселый голос Володи Орешок, комсомольского вожака колхоза. С сыном они очень походили друг на друга. Оба всегда в деле, неунывающие и добрые. И тот, и другой в школе заводилами были. Устраивали такие интересные вечера, что даже взрослые на них ходили. «Первой скрипкой» обычно выступал Орешок, а Саша его всегда поддерживал. Футбольной команде нужен был вратарь — Демаков им стал. На электрооргане научился играть, чтобы заменить руководителя колхозного вокально-инструментального ансамбля, когда тот ушел в армию. «Сашок у нас человек артельный», — отзывался о нем Орешок.
Александр в свою очередь не переставал восхищаться кипучей энергией Володи, его умением организовать, зажечь людей. Он даже при вступлении в комсомол написал в заявлении: «...вступая в ряды ВЛКСМ, я хочу быть похожим на Орешок Владимира, члена комитета комсомола нашей школы. Он хороший агитатор и пропагандист, замечательный товарищ».
— Фаина Егоровна, от имени комсомола нашего колхоза поздравляю вас с днем рождения! — торжественно затараторил Володя. — Счастья вам и долголетия!
— Спасибо, спасибо... Откуда о моем рождении узнал?
— Это не я узнал, это наш председатель — у него большущая скатерть со списком именинников, — сообщил парень и попросил Фаину Егоровну отписать Сашке пламенный привет.
До дома мимо школы никак не пройти. Вот уже много лет назад сын ступил сюда еще нетвердой ногой, на неизвестный ему материк знаний. Читать научился довольно быстро, память его мгновенно запечатлевала облик слов. Фаина Егоровна помнит, как сын первоклассник влетел в избу и закричал:
— Мам, я писать научился!
И показал тетрадь с каракулями.
Он без труда приспособился к школьному ритуалу: по утрам молниеносно уписывал завтрак, одним глотком выпивал обжигающий чай и выбегал из дома — в жару, в мороз. А вечерами засиживался за книжками, читая быстро и легко. С алчностью поглощал приключенческие повести, а особенно — «про войну». Его интересовали судьбы великих полководцев, битвы, в которых они участвовали. Расположение войск при этих битвах он зарисовывал в тетрадь. Чего только не было в той тетради?! Шли грозной поступью колонны, мчалась быстроногая конница, надвигались краснозвездные танки, пикировали самолеты... Он иногда и на уроках с головой уходил в те далекие бои, и первой учительнице Саши Августе Дмитриевне Шабановой приходилось дважды называть его фамилию, приглашая к доске.
— Опять, Саша, воюешь? Давай-ка лучше займемся арифметикой.
И Саша из блеска побед возвращался в действительность.
Об Августе Дмитриевне, знала мать, сын сохранил самые добрые воспоминания. На выпускном вечере, получив аттестат зрелости, он поспешил к первой учительнице. Преподнес ей большой букет цветов и сказал: «Ваши уроки самые важные и о них я буду помнить всегда»...
Фаина Егоровна, когда бы ни проходила мимо школы, обязательно встречала кого-нибудь из преподавателей. Исключения и на этот раз не произошло. Бывший классный руководитель Саши — Анатолий Владимирович Воронков — направлялся по каким-то делам в сельсовет. Он прекрасно помнил всех своих учеников. Обязательно интересовался, где тот, а где этот, кем стал?
— На пенсию, Фая, собрался, — поздоровавшись, сказал Анатолий Владимирович. — Жизнь-то идет.
Покачал головой, мягко улыбнулся и снова заговорил:
— Сашку твоего вроде совсем недавно учил, а теперь он сам учит. Я тут вот однокашника его встретил — Сережу Лысакова и вспомнил, как сын-то твой за него горой встал, когда мы хотели исключить парнишку из десятого класса.
История эта Фаине Егоровне была известна. Как-то Саша пришел из школы возбужденным и сбивчиво поведал матери, что Сережку выгоняют.
— Как выгоняют? За что? — удивилась она.
— Пьяным был, да ругался... Плохо ругался, — коротко сообщил сын. — Он ведь не сам напился — отец его напоил. Алкаш несчастный.
— Ай-яй-яй, — приговаривала мать. — Что с ним теперь будет-то?
— Ничего не будет, — решительно ударил Саша по столу ладонью. — Завтра всем классом к директору пойдем...
И они пошли. Добились своего — оставили Лысакова.
— С твоим Сашкой в разведку ходить можно, — закончил Анатолий Владимирович. — Стоящий парень.
И снова Фаина Егоровна почувствовала себя так, словно дорогой подарок ей вручили. Поспешила домой: вечером, хотя никого и не приглашала, обязательно будут гости. День рождения, поется в песне, только раз в году. Надо что-нибудь приготовить.
Возле калитки ее окликнул почтальон.
СЛЕДЫ
— Что случилось, Ниякин? — спросил Демаков старшего сержанта, подойдя к нему.
— Посмотрите, товарищ лейтенант, — показал Ниякин рукой на примятую землю. — Свежие следы. Двое навстречу нам совсем недавно прошли, но мы почему-то никого не встретили.
— Может, до нашего прихода они уже в кишлаке были? — задумался офицер. — Но почему следы вдали от дороги? Загадка.
— Душманы по двое не ходят, да еще днем. Они бандами по ночам шастают, — заметил рядовой Ягофаров. — Скорее всего, пастухи прошли. В этом году что-то раньше обычного. Значит, лето жарким будет.
— Много ты знаешь, Азамат, — перебил его Ниякин. — А где следы верблюдов, овец, коней?
— На дороге, — ответил Ягофаров, — кочевники тоже по дорогам ходят.
Кочевников Демаков уже видел несколько дней назад. Они шли кланом в сторону Пакистана. Мимо бронетранспортера, на котором лейтенант находился, плыли и плыли загорелые и запыленные люди, позванивая монистами и бубенцами, а с ними — стада овец, верблюдов, ослов. Казалось, что в этом хаосе не было никакого деления. Но, понаблюдав, Александр понял, что идущий клан разделен на роды, на большие семейства. Впереди каждой семьи — несколько мужчин. За ними — верблюды — по три или четыре — караваном. Их вели мальчишки. Вразброд семенили ослы, нагруженные детьми, старухами, домашней утварью, кошмами, тюками... Завершали шествие отары овец в окружении огромных и сердитых псов.
— Что за племя? — поинтересовался Демаков.
— Наверное, афридии, — ответил рядовой Нуров, знаток местных обычаев и языков. — А может, шинвари или ортонзаи. Спросить?
— Не надо, — покачал головой лейтенант, хотя любопытство его так и распирало.
«С кем они? За революцию? Против? — задумался Демаков. — И против кого повернут оружие?»
Александр был в курсе, что за влияние в племенах идет борьба: ведь в Афганистане кочевников больше трех миллионов. Сколько точно, никто не знает. А это воинственные люди. Храбрые и дикие. Исправляя левацкие загибы Хафизулы Амина, новые руководители страны приняли меры, чтобы кочевники могли жить так, как они привыкли. Конечно, в племенах ведется пропагандистская работа о целях революции, ее программе. Но и контрреволюция не сидит сложа руки. Подкупом верхушки племен, обманом, запугиванием она стремится привлечь кочевников на свою сторону.
— Племена здесь прошли, но прошли давно, — нарушил молчание Демаков, — а следы, Ниякин прав, сегодняшние. Возможно, это кто-нибудь из банды, стало быть, надо усилить бдительность. Всем смотреть в оба.
До пункта, где предполагалось установить дорожный пост, оставалось совсем недалеко. Пост здесь уже когда-то был оборудован и в свое время использовался для несения службы. Потом его сняли — бандиты вроде бы успокоились. Остались камнями обложенные амбразуры. Местность из них хорошо просматривалась, так что внезапность душманского нападения почти исключалась.
За время перехода во взводе ничего не случилось. И Демаков, связавшись с командиром роты по радио, только и доложил о замеченных следах. Затем выставил часовых и в бинокль стал тщательно разглядывать серую ленту дороги, уходящую в ущелье. Метрах в семистах она терялась из виду: ее закрывала высокая крутая скала, за которой сразу, судя по карте, разбросался кишлак Р. «Вот пообедаем, — подумал Демаков, — разделю взвод на группы и пойду туда. Бандиты могли укрыться в нем за дувалами или засесть на скале. Чтобы лучше видеть, поднимись в горы, — кажется, так говорят пуштуны?»
— Товарищ лейтенант, обед готов, — пригласил Демакова к разбросанной на земле плащ-палатке старший сержант Ниякин.
— Милости прошу к нашему шалашу — так, что ли, Сергей? — пошутил Александр.
— Не совсем, — слукавил Ниякин. — Не к шалашу, а к дастархану.
За обедом к политработнику обратился рядовой Азамат Ягофаров.
— Вот вы, товарищ лейтенант, вчера про Сцеволу рассказывали во время политчаса, а что, действительно был такой?
Александр удивленно посмотрел на солдата, вспоминая, о чем же он вчера говорил. Ударил себя ладонью по лбу, как бы призывая думать быстрее.
— Да, был такой! — воскликнул он вдруг с жаром. — Был!
Несколько дней назад в руки Александру попала книжка, заброшенная в Афганистан из пакистанского Пешавара. Рядовой Мухамат Нуров помог перевести ее. Называлась она довольно безобидно: «150 вопросов и ответов». Но это был по сути дела учебник для бандитов. Вот пример:
Вопрос: Какие задачи стоят перед диверсионной группой?
Ответ: Уничтожение объектов...
Вопрос: Что является объектом для нападения?
Ответ: Больницы, школы, столовые...
Очередной политчас с личным составом роты Демаков решил начать именно с рассказа о книжонке. «В этом «пособии», — говорил Александр, — вложена вся злоба противников народной власти и их заокеанских покровителей». Ну и привел примеры изуверств этих «защитников свободы», как их лицемерно называют на Западе. Демакова радовало, что солдаты тоже хотели высказаться, с чувством гордости говорили о помощи Страны Советов молодой республике, вставшей на путь новой жизни, о своем интернациональном долге, о том, что сорваны планы империализма создать у границ СССР еще один плацдарм для агрессии против нашей Родины.
— За океаном жаждали превратить Афганистан в свой стратегический плацдарм у южных рубежей Советского Союза, — говорил Демаков. — И мы вместе с афганскими воинами, обороняя суверенные границы этой республики, обеспечиваем тем самым безопасность двух наших стран и народов. Вот почему нам приходится порою рисковать собою...
Тут-то он и вспомнил о патриоте древнеримской республики Муцие Сцеволе, который, желая показать врагу Рима — этрусскому царю — стойкость своих соотечественников, сжег на его глазах свою правую руку. Александр еще курсантом узнал об этом и его взволновала судьба римского героя. Он тогда невольно протянул связующую нитку из тех далеких времен к подвигу своего земляка Героя Советского Союза Алексея Гаранина. Солдаты слушали его, что называется, с открытыми ртами. И то, что Ягофаров не забыл рассказанного, политработника порадовало: выходит, он заставил солдата задуматься, а это — уже кирпичик в идейный фундамент.
Каждый видел высокий смысл в том, почему он находится здесь, и это людей всегда окрыляло. Чтобы сражаться, размышлял политработник, надо верить.
Александр каждое политзанятие или какое-нибудь другое политико-воспитательное мероприятие старался сделать интересным. Считал, что без этого коэффициент отдачи будет весьма невысок. И порой в палатке, где собирались люди, разгорался такой жаркий спор, что однажды проверяющий политзанятия сделал ему, лейтенанту, замечание. Но это нисколько не остановило политработника. Он по-прежнему с озорной улыбкой приходил на занятия и, заговорщически подмигивая, произносил привычное:
— Итак, начнем, пожалуй...
А начинал с какого-нибудь мифа, скажем, о похищении Европы или о Прокрустовом ложе, в которое американский империализм пытается уложить все народы, или с только что услышанной по радио интересной новости. Аудитория сразу оживлялась и включалась в работу.
— Да, Азамат, был такой герой, — повторил Демаков. — Муций Сцевола, но еще больше таких, как Муций, оказалось в нашей стране в годы войны. Тысячи патриотов не то, что руки или ноги, а жизни свои отдавали за Родину. Да, я думаю, и среди вас таких немало.
Беседуя с людьми, он для каждого находил свое слово, адресованное только тому, с кем он говорил. Подтянутый, улыбчивый, Демаков заражал всех уверенностью, оптимизмом. Он был широкоплеч, с. бронзовым лицом. Лоб высокий, чистый. Живые, горящие, как угли, глаза глядели прямо и бесстрашно.
...Демаков, наверное, затянул обеденный перерыв, потому что старший сержант Ниякин, всегда собранный и аккуратный, загремел котелком. Александр пружинисто встал на ноги, повел биноклем вдоль дороги, не особенно высовываясь из-за укрытия. Солнце скатывалось к горам и казалось уставшим. В разогретом воздухе висела тишина, изредка нарушаемая негромкими переговорами солдат взвода.
Опустив бинокль, лейтенант обратил внимание на лица подчиненных. Они сейчас были необычно сосредоточенны, удивительно серьезны. Зорко высматривал каждый клочок местности настороженный рядовой Жадан, стоявший на посту. Покусывая травинку, рядовой Варнавский мыслями унесся далеко-далеко. Любознательный Ягофаров, видимо, размышлял о поразившем его Муцие Сцеволе...
— Ниякин, Аллядинов, Караваев, Ягофаров, Варнавский, Валиев, Ибрагимов, Жадан, Антонян пойдут со мной, — отрывисто распорядился Демаков. — Выходим через пятнадцать минут.
Связался по рации с командиром роты. Не видя его лица, Демаков по голосу почувствовал, что весь он в напряжении.
— Скоро пойдет колонна, — говорил ротный. — Постарайся прощупать заброшенный кишлак... Больно удобное место для засады. И будь осторожен. Коварство душманов... Сам знаешь.
— Ясно.
Он собрался уже уходить, когда новый часовой, сменивший на посту Жадана, сделал знак: всем тихо.
В одно мгновение люди замерли, стали похожими на статуи, беспорядочно разбросанные под открытым небом. Демаков подошел к амбразуре, посмотрел вниз на дорогу.
ШАКАЛ В СТАЕ ШАКАЛОВ
Мулла Ахмад забеспокоился: высланная разведка до сих пор не вернулась. Если погибли, пусть отправляются в райские сады аллаха. Но вдруг попали в руки «неверных»? Продадут всех с потрохами, наведут на его людей армейские подразделения. Тогда не то чтобы колонну разгромить, самому бы живым выбраться. Он посмотрел на заброшенные дома некогда цветущего кишлака и черные бойницы окон сразу напомнили ему события годичной давности.
Слова учительницы и сейчас эхом отдавались в горах: «Бандиты! Убийцы!» Ее глаза — застывший ужас, проклятия. И не понимающие ничего глаза детей, их устремленные взгляды на ту, от которой услышали слова «свобода», «букварь», «равноправие». Ахмад разорвал на животе девушки платье, оголив ее нежное тело и вонзил в него нож. Острое лезвие вошло, словно в масло. Брызнула алая кровь. Дети завизжали в диком испуге, бросились на Ахмада, и тогда мулла вместе со своими подчиненными начал резать и их.
— Так будет со всеми вероотступниками, — вытирая нож куском материи, оторванной от чьей-то детской рубашонки, обратился он к оставшимся в живых.
Уже целый год прошел с тех пор, как он начал борьбу с теми, кто отверг давнишние обычаи страны, кто посягнул на собственность богачей, забыл ислам... Ишь, захотели жить, как баи, как жил он, Ахмад. Мулла Ахмад. «Дикие варвары, — скрипел зубами главарь банды. — Сами же потопите себя в крови». У народов, как и у отдельных личностей, считал он, жестокость рождается от сознания собственной неполноценности. Ахмад был умным и спокойным душманом. Он не переносил истеричности своих коллег по гнусным делам. Он даже позволял себе философствовать. И в отличие от своего шефа Гульбеддина Хекматиара, проповедовавшего безумие, насилие, всесокрушающую месть, мулла говорил, что, дескать, вообще не следует питать злобы — надо просто ждать подходящего случая, чтобы отомстить. Выжидать, затаившись, до того самого момента, когда твой удар неотразим, подобно стремительному броску гадюки. Такова тактика муллы.
Он выжидал и в эмиграции, когда в январе 1980 года в Пакистане создавался антинародный «Национальный фронт освобождения Афганистана». Присматривался к руководителям, оценивал их, как купец, придерживающий товар до поры до времени. «Фронт» потребовался для «координации действий» между разными контрреволюционными организациями, устроившими настоящую грызню из-за американских и других зарубежных субсидий.
Ахмада привлекал Бурхануддин Раббани, возглавивший «Исламское общество Афганистана». Привлекал прежде всего принадлежностью к религии. Что ни говори, бывший профессор теологии Кабульского университета. Ярый ненавистник всех левых, Раббани даже режим короля Захир Шаха громогласно назвал «прокоммунистическим». А при Дауде он вообще ни с кем не мог ладить, потому и эмигрировал в Пакистан. Стал одним из организаторов архиреакционного движения «Братья-мусульмане», а после саурской (Апрельской) революции основал собственную партию. Активно сотрудничает с зарубежными организациями ОУН (организация украинских националистов) и НТС («Народно-трудовой союз»). Даже на листовках в верхнем левом углу Раббани поместил сабельный герб «Исламского общества Афганистана», а в правом — зловещий трезубец.
Немалым капиталом обладал Раббани — владелец крупных поместий в провинции Кабул и Нангархар. Деловой хватки ему тоже не занимать. На одних только наркотиках состояние делает. Его агентов не раз арестовывали при попытках контрабандным путем перевезти героин. Последняя задержанная партия в аэропорту Дели весила десятки килограммов. А годовой доход Раббани от продажи наркотиков составляет не менее 20 миллионов афгани.
Но Раббани не отличался гибкостью. Криклив больно. Да и жаден не в меру. Миллионы долларов вложил в швейцарский банк, зато своим подручным дает лишь жалкие гроши. С таким только что и шуметь на митингах. А зачем Ахмаду вождь, если с ним сказочно не разбогатеешь.
Колоритна и другая личность — богослов Саббатула Моджаддади, племянник хозрата Шорбазара. За кланом этой семейки — длиннющий хвост антидемократических, антинародных преступлений. В свое время родственники Саббатулы принимали самое активное участие в свержении Амманулы — хана, провозгласившего в 1919 году независимость Афганистана и разработавшего ряд реформ, направленных на оживление экономики страны и демократизацию общества. Потом Саббатула организовывал противодействие тем, кто в развитии Афганистана пытался чуть-чуть двигаться вперед. В конце пятидесятых годов он спровоцировал выступление мулл и самой отсталой части населения Кандагара против правительства. Не понравилось Саббатуле, что расширяется светское образование. Ахмад, конечно, по возрасту не мог участвовать в том выступлении. Но он помнит избиение депутатов парламента в 1966 году. Депутаты ратовали за прогрессивные преобразования. И Моджаддади проучил их хорошенько. Ведь программа Саббатулы — абсолютная неподвижность. Кино, телевидение, светское образование — все ненавистно ему. А это как раз на руку западным спецслужбам. С их благословения Саббатула и стал главарем «Национального фронта освобождения Афганистана». Но чуяло сердце Ахмада — не тот это человек, на которого надо делать ставку. Прямолинеен, как оглобля, и настолько реакционен, что никаких шансов на будущее у него не видится.
Были еще два лидера. Первый — Сайд Ахмед Гелайни — из родовитых феодалов и богачей. Образование получил в Оксфорде, жил в Париже, а в Кабуле держал магазинный салон французских автомобилей. Другой лидер — Мухаммед Наби, главарь «Движения исламской революции Афганистана». То же «бирадир» (брат по духу) имеет высшее теологическое образование. Во времена монархии — член парламента. Поддерживает связи с израильской разведкой. Однако ни тот, ни другой не подходили мулле, так как попросту были убийцами. Да и в организациях у них числились в основном уголовные элементы. С этими многого не добьешься, хотя и состоят они на службе ЦРУ.
Все эти главари бандитских формирований, окопавшиеся кто где, ненавидели друг друга и друг другу не доверяли. И Ахмад им не доверял. Себе в ориентиры он взял основателя и руководителя «Исламской партии Афганистана», возглавляющего во «фронте» военную организацию — Гульбеддина Хекматиара, по прозвищу Инженер. Энергичен, невероятно честолюбив, умен, несмотря на скудность образования — всего лишь студент-недоучка. В свое время он был ярым последователем Саббатулы Моджаддади, потом обосновался на «собственной платформе». Спецслужбы США, почуяв в нем «авторитет», после Апрельской революции поспешили представить Гульбеддина как одного из наиболее реальных претендентов на пост главы афганского эмигрантского «правительства». Американское посольство даже повело с ним официальные дипломатические переговоры.
Конечно, цэрэушники знали прошлое этого сына крупного афганского землевладельца. За гомосексуализм Гульбеддин в свое время был отчислен из пахантуна (военного училища). Вышвырнули его и из политехнического института за убийство студента. Знали о его участии в левой экстремистской организации «Шоалес Джавид» («Вечное пламя»), об убийстве прогрессивного афганского деятеля Абдурахмана Кахрамана в городе Митерламе, а в Кабуле — Начазаддана. В 1972 году его обвинили в убийстве главного прокурора Афганистана... И все же именно ему ЦРУ поручило сформировать в Пешаваре банду для действия «в особых условиях». Затем Гульбеддин совершил вояж в Иран, где заручился поддержкой у лидеров местной реакции и даже в некоторых правительственных кругах. Все это и послужило поводом для того, чтобы львиную долю средств, поступающих в адрес афганской контрреволюции, передавать в личное распоряжение Гульбеддина.
Обо всем этом хитрый мулла Ахмад знал и понимал, где пахнет долларами. Завидовал он и тому, как жили Хекматиар и его приближенные — у каждого вилла, гарем, регулярно пополняемый юными наложницами. Не брезговал шеф торговать наркотиками, даже медикаментами, поступающими в его распоряжение. Свои капиталы Гульбеддин умножает доходами от автобусных парков и содержания рикш в Иране и Пакистане. Его резиденции находятся в Нью-Йорке и Тегеране, на счетах в Хабиб-банке лежат миллионы долларов. Тысячи долларов, полученные от реализации награбленного добра, Гульбеддин положил в американский Экспресс-банк, перевел в Бразилию, а также в Швейцарию и Италию. Не обижал он и свое окружение: всем давал «заработать».
К нему-то и подался Ахмад и, надо сказать, не ошибся. Вскоре сделал карьеру — из «рядовых» муджахиддинов стал приближенным Гульбеддина.
Но видел мулла и другое: нет единства в Пешаваре. Сплошные свары. Дешевые склоки не прекратились и с созданием так называемого «Национального фронта освобождения Афганистана». Между главарями банд и «исламских комитетов», действующих в самом Афганистане, тоже разногласия и вражда. Буквально на днях до Ахмада дошли сведения, что неподалеку от Файзабада банда Вадуда из Дарай-Кази пошла в атаку на банду Сайда Мухитдина из Курисанга. Первая принадлежала к «Исламской партии Афганистана», а вторая к «Исламскому обществу Афганистана». Многочасовой бой шел только из-за того, что душманы не могли поделить между собой продовольствие, которое они отобрали у крестьян.
Ахмад считал свой выбор удачным. Не то что бывший землевладелец Сайд из кишлака С., до революции — богач на всю округу, который пошел в услужение к Мухаммеду Наби и получает от него жалкие подачки. Теперь и на него, Ахмада, заискивающе смотрит. Раньше-то нос воротил. Знает или, во всяком случае, догадывается, что на счету у муллы в банке есть по крайней мере сто тысяч долларов. Только от последней партии золота, лазурита и драгоценных камней, награбленных Ахмадом в Афганистане и проданных через магазины Хекматиара в Пешаваре, на улице Масджид Роуд, мулле перепало свыше пятнадцати тысяч долларов. Конечно, львиная доля осела у Гельбеддина... На то он и шеф. Спасибо ему, что своих людей в беде не оставляет. Недавно Мухаммед Миран (Ахмад долго удивлялся, как этот профессиональный вор втерся в доверие к шефу) присвоил полученные для банды денежные средства и приобрел на них в Пакистане дом с участком земли. Противники Мирана пронюхали об этом и пришли в ярость: защитники ислама от голода пухнут, а этот наживается. Хотели взять виллу приступом. Да не тут-то было. Лично Гульбеддин распорядился встретить их пулеметным огнем. Никто пикнуть не посмел.
Семья муллы, живущая в Пешаваре, ни в чем не нуждалась. Как, впрочем, и семьи двух его братьев. Потому Ахмад и служил Гульбеддину верой и правдой. Надеялся и на этот раз, что аллах ниспошлет удачу. Шеф лично провожал его до самой границы.
— Нам нужны крупные акции, — чеканил он фразы. — Пора от обычных убийств переходить к настоящей войне, чтобы полыхала огнем вся страна. Пусть испепелятся «неверные» и тогда мы поднимем наше знамя. Нужно не пугать врага мелкими укусами, а бить, бить. Вешайте, уничтожайте, держите в страхе... Мы поведем «священную» войну с кяфирами, — голос Хекматиара Гульбеддина дрожал на высокой ноте.
«Война всегда священна для тех, кому приходится ее вести, — думал Ахмад. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли их священными, какой дурак пошел бы воевать?» Вслух же о« почтительно поддакивал главному из душманов.
— Было бы неплохо утереть нос нашим недругам известием, скажем, о нападении на аэродром или уничтожении крупной колонны, — продолжал Гульбеддин. — Да и к нашим друзьям-шефам из ЦРУ тогда можно обращаться уже не с пустыми руками...
Мысль о нападении на аэродром у Ахмада отпала сразу. Еще ни одна банда не смогла даже приблизиться к объекту. Он и сам как-то пытался сделать это, но батальоны охраны встретили его еще на дальних подступах таким мощным огнем, что он едва ноги унес. Поэтому решил сразу: цель — колонна.
Все складывалось удачно. Перешли границу. В пограничных районах акции производить не стали, чтобы незаметно подойти к автодорожной магистрали. Но от нападения на отдельные машины уже в глубине Афганистана не удержались. Ахмад понимал, что малые акции местными властями и хадовцами могут быть отнесены на счет действовавшей здесь небольшой банды бая Сайда. Конечно, было бы здорово, если бы удалось пройти незамеченными. Однако слишком много у него в подчинении воинов ислама, чтобы их не увидел какой-нибудь вероотступник, продавший душу шайтану. Гореть им в жгучем огне джаханнама — аллах силен в наказании... Но прежде их покарает он, мулла Ахмад. Правда, сейчас ему не до них. Сейчас у него цель другая — колонна, уничтожение которой принесет доллары.
Ахмад сразу наметил место засады — заброшенный кишлак. Еще в прошлом году обратил внимание на то, что удачнее места для засады не найти. Дорога простреливалась прекрасно. Надо только в самом ущелье сделать пробку, подбив две-три передние машины, и спокойно поливать огнем всю колонну. Автомобили из окопов будут похожими на мишени в тире.
Мулла лично распорядился, где создать линию окопов. Она прерывисто тянулась чуть выше кишлака резкими изгибами. Снизу ее не было видно за дувалами, к тому же коричневый грунт сливался с предгорьем. Хорошей маскировкой служили и цветущие гранатовые деревья, убегавшие от домов вниз, к дороге.
Ахмад молил аллаха и всех его пророков, чтобы «неверные» не обнаружили его раньше времени. Для того и выслал двух разведчиков. Именно двух — большее число вызовет подозрение, а один либо продаст, либо соврет. Верить никому нельзя.
Он сидел не в окопе, а за стеной дувала, в котором для него специально оборудовали смотровую щель. Тужурка военного покроя с расстегнутым воротом туго обтягивала его мускулистый торс. Мясистое, грубое, надменное лицо было спокойным. Выпуклые глаза с кровяными прожилками устремлены вдаль. В двух шагах от Ахмада, словно пес с поджатым хвостом, разместился его телохранитель Абдулла, рослый, с бессмысленным взглядом детина.
Из многочисленных стычек с подразделениями афганской армии Ахмад пришел к выводу и твердо уверовал: главное — внезапность. Ошеломить противника, парализовать его волю, а уж потом бить, бить и бить. Конечно, колонна наверняка имеет охранение, и его подручным придется туго под огнем. Однако пусть погибнет половина, даже большая часть правоверных, лишь бы выполнить приказ Гульбеддина. Иншалла! (Если угодно аллаху!). Ведь в случае удачи и ему перепадет куш. В ЦРУ денежки считать умеют, зря платить не станут. Определена твердая такса: за убийство активиста НДПА выдается 10 тысяч афгани. Если же доставить голову этого активиста, цена подскакивает до 50 тысяч афгани. Подбитый танк, бронетранспортер, автомобиль тянули куда больше...
