Журналистика в годы первой русской революции прошла очень своеобразный, сложный путь: за короткое время она пережила и «медовый месяц свободы», по выражению современников, и ожесточенный административный нажим со стороны власти, и попытки восставших рабочих взять ее под свой контроль. Журналистике пришлось самоопределиться, осознать собственную, только прессе присущую роль в период общественных бурь и катаклизмов.

Уже в конце 1904 г. печать «явочным порядком» расширила те жесткие цензурные рамки, в которые она была поставлена Александром III в 1880-е годы. Председатель Кабинета министров С. Ю. Витте в своих воспоминаниях писал: «Пресса начала разнуздываться еще со времени войны; по мере наших поражений на востоке пресса все смелела и смелела».[10] Очень интересную запись сделал 16 ноября 1904 г. в своем дневнике А. С. Суворин, известный публицист, редактор-издатель одной из самых влиятельных газет «Новое время»: «Вот она, „весна“, которую я провозгласил 3 ноября 1903 года. „Право“ и „Наша жизнь“ в либерализме всех превзошли, затмили „Русские ведомости“. Одни „Московские ведомости“ защищают самодержавие, в них печатаются письма с выражением сочувствия самодержавию. Вчера в Москве в Дворянском собрании во время концерта Собинова шикали гимну одни, другие аплодировали, а с хор падали прокламации. В земских собраниях не мудрено, что станут кричать „долой самодержавие“».[11]

Это свидетельство человека отнюдь не революционно настроенного, оно показывает всю напряженность общественной жизни страны в предреволюционные и революционные дни.

Газеты, о которых писал Суворин, – «Право», «Наши дни», «Наша жизнь», «Товарищ», «Сын Отечества» – были самыми популярными легальными изданиями 1905 г., они выходили в Петербурге, их издавали и читали представители оппозиционно настроенной интеллигенции. Эти газеты быстро исчезали под ударами цензуры, но те же редакции выпускали их снова уже под другими названиями.

После трагических событий 9 января 1905 г. русская печать была лишена возможности опубликовать какие-либо материалы, кроме официального сообщения. Многие уже набранные материалы были конфискованы полицией, делавшей обыски в помещениях редакций. Тогда газеты и журналы начали своеобразную забастовку. 9 января собрание представителей газет «Русь», «Новости», «Новое время», «Биржевые ведомости», «Слово», «Право», «Наборщик» приняло заявление, где говорилось, что эти газеты «не находят возможным считаться с цензурными запретами» печатать сообщения о событиях общественной жизни.[12] Следует заметить, что среди этих газет были не только самые радикальные, но и достаточно умеренные органы прессы, такие как «Санкт-Петербургские ведомости» и «Новое время». Но то, что газеты должны информировать читателя о происходящем в охваченной революцией стране, понимали все деятели русской прессы, и левые, и правые.

Почти все издания начали печатать в начале номера: «Выходит без цензуры». Цензура была устранена «явочным порядком». Пресса стала помещать такие материалы, которые раньше никогда бы не увидели света. Например, в первой половине 1905 г. широко обсуждался «Проект русской Конституции», изданный весной редакцией журнала «Освобождение». Публиковались материалы о многочисленных съездах, которые проходили в это время в России: съездах земцев, промышленников, торговцев и многое другое.

Вспоминая осенние месяцы до Манифеста 17 октября 1905 г., С. Ю. Витте писал: «Вся пресса превратилась в революционную в том или другом направлении, но с тождественным мотивом – „долой подлое или бездарное правительство, или бюрократию, или существующий режим, доведший Россию до такого позора“. Петербургская пресса, дававшая и поныне, хотя и в меньшей степени, дающая тон всей прессе России, совершенно эмансипировалась от цензуры и составила союз, обязавшийся не подчиняться цензурным требованиям. В этом союзе участвовали почти все газеты и в том числе консервативные, а также „Новое время“».[13]

Председателя Кабинета министров особенно возмущало поведение правой прессы, которая «совсем поджала хвост». Действительно, правая печать растерялась до такой степени, что даже оплот самодержавия – «Гражданин» князя В. П. Мещерского в 1905 г. перестал выходить, его заменили личные дневники издателя.

Положение русской журналистики в первый революционный год было очень сложным. С одной стороны, правительство, во всем видевшее революционные настроения, усиливало административное и цензурное давление на журналистику, с другой – восставшие рабочие, особенно наборщики, от которых зависела техническая сторона издания газет, прекращали работу типографий, не допускали выхода газет из-за их недостаточной революционности. Не выходили газеты во время всеобщих забастовок. Так, 8 января 1905 г., кроме «Ведомостей Петербургского градоначальства», не увидела свет ни одна газета. Депутат Государственной думы трех созывов В. В. Шульгин – сын редактора газеты «Киевлянин», сменивший впоследствии отца на этом посту, рассказывал в книге воспоминаний «Дни» о революционных событиях в Киеве и о рабочих своей газеты: «Однажды, когда я вернулся, меня встретила во дворе группа наборщиков. Они, видимо, были взволнованы. Я понял, что они только что вышли от Дмитрия Ивановича (Пихно, редактор „Киевлянина“. – С.М.). „Невозможно, Василий Витальевич, мы бы сами хотели, да никак. Эти проклятые у нас были. Кто? Да от забастовщиков, от „комитета“. Грозятся: „Вы тут под охраной работаете, так мы ваши семьи вырежем“. Ну что же тут делать?! Мы сказали Дмитрию Ивановичу: хотим работать и никаких этих „требований“ не предъявляем, но, – но боимся.“ Я понял, что эти люди искренно хотели бы „не уступать“, но. страшно. И вправду, есть ли что нибудь страшнее толпы?..»[14] Таким образом, не везде и не всегда приостановка всех изданий, кроме рабочих, была выражением воли всего восставшего пролетариата, часто в этом проявлялся диктат новых органов власти – Советов рабочих и крестьянских депутатов, создаваемых восставшими параллельно со старыми органами власти.

К 17 октября в Петербурге Совет рабочих депутатов представлял значительную силу, и столичная пресса вынуждена была считаться с его решениями. Все типографии были в руках рабочих-наборщиков, от них зависела судьба газет, и, как раздраженно заявлял Витте, «по карманным соображениям все газеты революционизировали». Конечно, частная газета должна была учитывать материальные потери от постоянных приостановок, но редакторы и сотрудники понимали, что в революционные дни необходимо информировать население о происходящем, и старались сохранить жизнь своего издания любой ценой. Кроме того, общее недовольство российскими порядками, стремление их изменить, романтика революционного подъема увлекали журналистов, давали возможность писать острые обличительные материалы.

В начале октября в Петербурге возник Союз в защиту печати. Инициатором его создания выступила газета «Наша жизнь», в ее помещении проходили первые заседания, потом они были перенесены в более просторную редакцию «Нового времени».

Основной вопрос, стоявший в центре внимания членов Союза, – вопрос о свободе печати. Ослабления цензурного гнета требовали все: и правые, и левые, и журналисты, и издатели. Но каждая группа изданий свободу печати понимала по-своему, поэтому обсуждение конкретных мер по ее обеспечению продвигалось медленно.

В сборнике статей «Свобода печати при обновленном строе», вышедшем в 1912 г., один из известных издателей Н. Ганфман в статье «Явочный период свободы столичной печати» рассказал о заседаниях Союза накануне Манифеста. В заседании участвовали представители газет «Биржевые ведомости», «Наша жизнь», «Неделя», «Новое время», «Новости», «Право», «Русская газета», «Русь», «Свет», «Слово», «Сын Отечества», «Юрист». Назвав имена присутствующих на заседании, автор распределил их по определенным группам, как принято было тогда среди деятелей прессы. Во-первых, группа «нововременцев» как символ правой печати, затем «радикальная пресса» – «Новая жизнь», «Право», «Русская газета», «Русь», «Сын Отечества». Отдельно указаны члены редакций журналов «Русское богатство», «Журнал для всех» и «Мир божий», представлявших левое крыло русских ежемесячников. В таком составе «комитет действия», как его называли, обязался следить за осуществлением свободы печати «явочным порядком», т. е. выпускать новые номера журналов и газет, не представляя их в цензуру.

Считалось, что подписать Манифест 17 октября 1905 г. Николая II заставил С. Ю. Витте. На самом деле таких людей было трое. Кроме Витте, это – беспартийный адвокат Г. Хрусталев-Носарь, возглавлявший Совет рабочих депутатов, и дядя царя Николай Николаевич.

Хрусталев-Носарь организовал всеобщую забастовку, начавшуюся с забастовки транспортников. Таким образом была парализована жизнь Петербурга. Одновременно с этим группа придворных требовала диктатуры, на роль диктатора выдвигали дядю царя Николая Николаевича, но тот, угрожая застрелиться на глазах у всех, потребовал подписания Манифеста, проект которого подготовил Витте.

Манифест 17 октября «Об усовершенствовании государственного порядка» обещал Конституцию, наделял законодательными функциями Государственную думу, провозглашал свободу слова, собраний, союзов, обещал неприкосновенность личности. Но Манифест был провозглашен без всякой подготовки. Страна растерялась, растерялись армия и полиция. Так как в Манифесте не было сказано о равноправии населявших Россию народов, во многих городах начались еврейские погромы, стреляли не только погромщики, но и боевые дружины самообороны, организуемые в еврейских кварталах. Армия начала делать свое дело – наводить порядок.

В 1905 г. трон был спасен, потому что часть народа еще стояла за монархию и защищала царя.

Либерально настроенная русская интеллигенция истолковала Манифест как долгожданную Конституцию, объявила революцию законченной.

17 октября в редакции «Слова» с нетерпением ждали царский Манифест, который был доставлен вечером. Сотрудник «Нового времени» А. А. Пиленко встал на возвышение и торжественно его прочитал. «Каждое из основных положений, устанавливающее начала конституционализма, было встречено горячими рукоплесканиями и криками восторга. Да, это Конституция – таков был единогласный и радостный отклик всех представителей печати без различия направлений».[15]

Союз в защиту печати заседал 17 октября еще два раза, основным в повестке дня был вопрос о скорейшем выходе газет, приостановленных во время всеобщей стачки. Но переговоры с рабочим стачечным комитетом закончились неудачей, и газетам не удалось опубликовать даже текст Манифеста. Его опубликовал только «Правительственный вестник», а «Новому времени» пришлось отпечатать текст на машинке и вывесить в окне редакции. В Москве «Русское слово» И. Д. Сытина тоже было приостановлено по приказу Совета. И хотя рабочие сытинских типографий в забастовке не участвовали, в помещении газетной типографии был отключен свет, и станки не работали. Издание «Русского слова» было перенесено в книжную типографию, снабженную автономным энергоснабжением. Газета смогла опубликовать Манифест и выйти в свет, но газетным полосам пришлось придать книжный формат.[16]

19 октября к Витте отправились представители петербургских газет. От имени прессы говорил С. М. Проппер – издатель «Биржевых ведомостей». Он требовал удалить генерал-губернатора Петербурга Трепова – виновника расстрела 9 января, вывести из Петербурга войска, а охрану города поручить городской милиции. «Мы правительству вообще не верим», – заявил Проппер. До 22 октября, когда снова был разрешен выход газет, пресса сохраняла антиправительственные настроения.

Время с 17 октября до 24 ноября современники называли «медовым месяцем свободы печати». Сотрудники большинства газет и журналов упивались долгожданной свободой слова, выпускали номера изданий без цензуры, обсуждали самые острые темы.

Однако в это время легальная печать осталась один на один с Советами, которые по-прежнему не допускали выхода газет не социал-демократического толка, особенно в периоды забастовок, следовавших одна за другой. В связи с началом Декабрьского вооруженного восстания Московский Совет рабочих депутатов с 7 декабря запретил издание всех городских газет и распространение петербургских. Это вызвало резкий протест Союза печати, и «общее собрание Союза печати почти единогласно (возражала одна социал-демократическая „Новая жизнь“ в лице ее редактора Н. М. Минского, вышедшего после этого из Союза) постановило, что интересы всего общества и самого освободительного движения требуют, чтобы забастовки не распространялись на периодическую печать, и ввиду того, что рабочие хотели допустить только выход своих изданий, подчеркнуло, что принцип свободы печати требует, чтобы направление издания не играло никакой роли при решении вопроса о выходе его в свет» (выделено мной. – С.М.).[17]

Таким образом, в 1905 г. деятели русской журналистики подчеркивали, что основная цель периодики – информировать читателей о происходящих событиях и свобода прессы означает, в первую очередь, свободу выхода в свет любых изданий вне зависимости от их направления.

В это время привычный для русской журналистики принцип оценки издания только по его направлению утрачивает свою обязательность и повсеместность. В переломные моменты истории информационная роль журналистики выходит на первый план, опережает требование последовательности и чистоты направления. Тем более что в момент общественного подъема, всеобщего увлечения революционными настроениями различные оттенки идеологий, политических пристрастий, программ становятся плохо различимыми на фоне общего недовольства существующими порядками. В такое время трудно строго различать направления газет и журналов, отличающихся друг от друга только оттенками, нюансами, не всегда имеющими принципиальный характер.

Зато необходимость в информации, даже по-разному, тенденциозно поданной, ощущалась всеми слоями общества. Эту информационную роль и должна была выполнять пресса, подвергавшаяся ударам и справа, и слева, и со стороны самодержавного государства, к чему все привыкли, и совершенно неожиданно, со стороны восставших, которых значительное число изданий поддерживало.

«Печати, освобожденной от правительственного гнета, грозит произвол, зарождающийся в собственной среде, – писал „Вестник Европы“ в январе 1906 г. – Если бы в нашей печати получили право гражданства приказы, идущие от рабочих, то положение ее стало бы худшим, чем при правительственной цензуре». Возражая против забастовок, парализующих деятельность прессы, журнал замечал: «Полная нецелесообразность газетных забастовок не может подлежать никакому сомнению. Успех забастовки создает настроение. Настроение, если не создает, то поддерживает на известной высоте всего сильнее газета – освещением событий и еще больше сообщением фактов. Поэтому первейшее средство понизить напряжение общественного настроения – прекратить газеты. Эти бесспорные соображения заставляли и в октябре, и в ноябре и теперь в декабре поголовно всех издателей, редакторов и сотрудников газет, особенно радикальных, добиваться возможности писать и печатать. Наборщики же, печатники и вообще все механические работники печати всякий раз отвечали решительным и упорным отказом».[18] Авторы этих строк – К. К. Арсеньев и В. Д. Кузьмин-Караваев – как бы уговаривают рабочих, пытаются доказать им, что пресса полезна и во время забастовок, и прекращение выхода газет недопустимо с точки зрения общественных интересов.

24 ноября 1905 г. правительство утвердило «Временные правила о печати», где многие обещанные свободы не получили законодательного подтверждения, но было узаконено основное достижение революционного года – явочный порядок выхода новых изданий.[19]

Существовавшую раннее систему выхода новых органов называли концессионной. Главное управление по делам печати давало разрешение на выход нового органа, только убедившись в благонадежности его будущих сотрудников. В правилах 24 ноября 1905 г. был узаконен явочный порядок выхода: достаточно было подать прошение и через две недели получить разрешение. Такой порядок давал возможность быстро заменять приостановленное издание другим при том же составе сотрудников. Он был более выгодным для деятелей русской прессы.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.