Это были годы длительной и кровопролитной войны за Испанское наследство (1702—1713), в которую была вовлечена почти вся Западная Европа. Ее причиной было желание Людовика XIV посадить на испанский престол своего внука и в дальнейшем объединить обе страны под одной короной, что вызвало образование антифранцузской коалиции. Находившиеся тогда у власти виги, одна из двух английских политических партий, немало содействовали созданию этой коалиции, а ряд внушительных побед, одержанных английским полководцем Мальборо, способствовали на первых порах популярности избранного кабинетом вигов курса и тешили национальное самолюбие. Но чем дальше шла война, тем теснее герцог Мальборо, корыстный и неразборчивый в средствах, сближался с кабинетом вигов, которые все более прибирали власть к рукам. Победы на полях Фландрии доставались слишком дорогой ценой. Морская торговля терпела огромный урон от нападений французских каперов, а внутри страны пагубно сказывался рост цен и налогов. Государственный долг вледствие военных расходов достиг астрономической суммы; недовольство войной, обогащавшей связанных с вигами поставщиков для армии, финансистов и спекулянтов, в то время как основная масса населения все более испытывала ее разорительное бремя, ширилось повсеместно. И Свифту суждено было сыграть огромную роль в сложной политической и дипломатической борьбе и подготовке общественного мнения к прекращению войны и принятию условий Утрехтского мира (1713).

Время его пребывания в Англии — время ожесточенной политической борьбы между партиями вигов и тори, которая осложнялась вновь обострившейся проблемой престолонаследия и не затухавшими религиозными раздорами. Королева Анна была больна и не имела наследников. Согласно Закону о престолонаследии (1701), принятому преимущественно по настоянию вигов, корона в случае ее смерти должна была перейти к ганноверскому курфюрсту, состоявшему в родстве с английским царствующим домом, поскольку английским королем мог быть только протестант. Но во Франции жили изгнанные в 1689 г. Стюарты, не скрывавшие своих симпатий к католицизму, Людовик XIV считал их притязания на английскую корону законными и оказывал им всяческую поддержку. В самой Англии у претендента были тайные сторонники и пособники, особенно среди тори (а еще больше среди населения Ирландии и Шотландии), ждавшие своего часа. Недовольны были и приверженцы различных пуританских сект (их называли диссентерами, то есть состоящими в расколе, несогласными), которых не допускали на государственную службу. Не было единства и внутри самой англиканской церкви. Никто не мог сказать с определенностью, что сулит грядущий день. Одно лишь было ясно, — сложившийся в Англии к началу XVIII в. (после десятилетий общественных потрясений — гражданской войны, революции, династических перемен и установления конституционной монархии) порядок вещей в любую минуту может рухнуть. Три года длилась эта борьба, завершившаяся в конце концов после смерти королевы (1713) падением кабинета тори, с которым в эти годы связал свою судьбу Свифт, и полным поражением этой партии, которая почти на 45 лет лишилась своего прежнего влияния и дееспособности на политической арене.

Для Свифта это был период самой интенсивной деятельности в качестве журналиста и памфлетиста, время необычайного его возвышения и влияния, с чем он связывал немалые честолюбивые надежды, которым, однако, не суждено было осуществиться. Впоследствии он мысленно часто возвращался к этому времени, с горечью размышляя над причинами поражения своих политических единомышленников и собственных неудач, и склонен был рассматривать эти годы как самые значительные в своей жизни. История, однако, рассудила иначе. Для нас Свифт-писатель — прежде всего автор «Путешествий Гулливера», а не блестящих памфлетов, написанных в поддержку кабинета тори, а Свифт — общественный деятель — прежде всего человек, содействовавший пробуждению национального самосознания ирландцев.

Когда в сентябре 1710 г. Свифт приехал в Лондон, ему было уже почти 43 года. На церковном поприще он к этому времени добился немногого — приход в Ирландии с годовым доходом в триста фунтов и весьма сомнительная репутация среди духовенства. Причин тому было несколько. Выступив в 1701 г. с памфлетом «Рассуждение о раздорах и разногласиях между знатью и общинами в Афинах и Риме» в защиту нескольких лордов-вигов во главе с их лидером — лордом-канцлером Сомерсом, обвиненных в государственной измене, он оказался в стане вигов и приобрел репутацию их защитника и публициста. Вскоре он свел с многими из них знакомство и во время своих наездов в Англию постоянно общался с кругом близких к вигам литераторов — Аддисоном, Стилем и другими. Впрочем, покойный патрон Свифта Темпл был тоже умеренным вигом, и это в некоторой степени предопределило первоначальную политическую ориентацию писателя.

Однако в программе вигов среди прочего заключалось требование устранить и в Англии, и в Ирландии препятствия, преграждавшие доступ диссентерам на государственные и военные должности. В этом вопросе само англиканское духовенство именно тогда разделилось на два лагеря, и в то время, как одни — их называли сторонниками низкой церкви, — смыкаясь с вигами, стояли за более терпимое отношение к диссентерам, другие — сторонники высокой церкви — выступали по существу за полное их отстранение от гражданской жизни, поскольку требовали признания государственной церкви единственной выразительницей религиозных взглядов всей нации, из чего следовало, что не принадлежащим к ней диссентерам должно быть отказано в защите со стороны государства, коль скоро государство и церковь едины. Тори в большинстве своем были сторонниками высокой церкви. Особую ярость «высокоцерковников» вызывало то обстоятельство, что многие диссентеры ради получения должности шли на компромисс и в обход Тест-Акта принимали в установленный срок причастие по англиканскому обряду, продолжая в остальное время посещать свои молитвенные собрания. Поэтому высокоцерковники не раз предпринимали попытки провести билль, сурово карающий такую практику временного или случайного единоверия, но под влиянием вигов такие попытки всякий раз терпели неудачу.

[Согласно так называемому Тест-Акту, или Закону о присяге, принятому в 1673 г. (в 1704 г. его действие было распространено на Ирландию), любой человек, назначаемый на должность, находящуюся в ведении короны, обязан был в течение ближайших трех месяцев после этого принять причастие в соответствии с обрядностью англиканской церкви. Виги руководствовались в вопросе свободы вероисповедания не только более либеральными взглядами, но и чисто прагматическими соображениями: так, например, в Ирландии, где почти все коренное население состояло из католиков, раздоры между сторонниками государственной англиканской церкви и различными протестантскими сектами лишь ослабляли англичан перед лицом враждебных им коренных ирландцев.]

Естественно, что священник, связанный с вигами и выступающий в их защиту, должен был выглядеть в глазах ортодоксальных и влиятельных церковников фигурой достаточно одиозной и не внушающей доверия.

Еще большую настороженность вызывало то обстоятельство, что этот священник явно больше дорожил своими мирскими связями и знакомствами, нежели церковными. Он вмешивался в политические распри, не имевшие подчас никакого касательства к делам религиозным, а свое язвительное и беспощадное перо (чем более талантлив и умен, тем более подозрителен) посвящал не богословским предметам, как подобало человеку его звания, но упражнениям на потребу острословам и умникам из лондонских кофеен, ради этих суетных успехов надолго покидая свой приход и прихожан. Занимая скромное место в церковной иерархии, Свифт к этому времени был одним из самых известных литераторов Англии. Читающая публика (разумеется, не в современном широком понимании этих слов) знала его как создателя вымышленного образа Исаака Бикерстаффа, под прикрытием которого он в серии пародийных памфлетов высмеял распространенные в ту пору альманахи астрологов, предсказывавших события на следующий год, а заодно посмеялся и над доверчивыми читателями. Имя Бикерстаффа приобрело после этого такую популярность, что литератор Стиль даже решил им воспользоваться и стал издавать от лица этого персонажа журнал «Тэтлер» («Болтун»). Более узкий образованный круг читателей по достоинству оценил сокрушительную мощь сарказмов Свифта, его гнева и презрения, когда он опубликовал в 1704 г. «Сказку бочки», заключавшую сатиру на всякого рода извращения и нелепости в религии, а заодно и в науке, литературе и во всей современной ему духовной жизни. В первую очередь он метил в католицизм и фанатиков из различных пуританских сект, не признававших англиканскую церковь. Однако, вопреки субъективным намерениям автора, книга приобрела откровенно антирелигиозный смысл. Очень уж дерзкой, срывавшей все покровы, была его мысль. Очень уж хлесткими были использованные им уподобления, и когда Свифт, желая посмеяться над католическими баснями, пользовался образом коровы, под коими подразумевал божью матерь, а крест, на котором был распят Иисус, фигурировал у него под видом указательного столба, то — вольно или невольно — он этим компрометировал самые почитаемые святыни христианской веры вообще. Свифт постепенно подводил читателя к выводу, что безумны не только фанатики и кликуши, безумен весь современный ему мир и потому лучше не докапываться до сути вещей и довольствоваться видимостью, тешиться иллюзиями. И разве быть счастливым, не значит быть «ловко околпаченным», то есть не видеть того, что делается вокруг, испытывать «благостно спокойное состояние дурака среди плутов»?

Такой книги ему не могли простить ханжи всех мастей и в том числе сама королева Анна, и сколько потом ни выступал Свифт в защиту англиканской церкви от всяких посягательств со стороны сектантов, деистов и вольнодумцев, церковные власти все равно не признавали его своим, не доверяли ему и страшились его ума, не знающего удержу в гневе.

К 1710 г. «Сказка бочки», которую он посвятил лорду Сомерсу, в надежде, что этот жест, как и прежние оказанные им вигам услуги, будет, наконец, должным образом вознагражден, выдержала уже пять изданий. Но виги не спешили, они отделывались любезностями и неопределенными обещаниями. «Мне стыдно за себя и за своих друзей, — писал Свифту тогдашний канцлер казначейства лорд Галифакс, — при мысли, что вы прозябаете там, где вас неспособны оценить (в Ирландии. — А.И.), а те, кто понимает, сколь высоки ваши достоинства и дарования, не вознаградили их» [Corresp., 1, 150.]. Эти слова звучали насмешкой, так как незадолго перед тем Свифт почти полгода тщетно обивал в Лондоне пороги Галифакса и Сомерса в надежде получить церковное назначение в Англии, которое избавило бы его от материальных забот и обеспечило более независимое общественное положение. В изысканно-комплиментарных даже по тем временам письмах он продолжал напоминать этим лордам об их обещаниях и открывшихся вакансиях, — а мечтал он не больше и не меньше как об епископате, — хотя в душе уже не верил им и желал отомстить. Если бы у них хватило воображения понять, чем может быть чревато негодование человека, написавшего «Сказку бочки», они, возможно, проявили бы больше внимания к его просьбам. Впрочем, виги едва ли могли тогда предположить, что их политическую карьеру ожидает в скором времени внезапный и бесславный финал.

У Свифта был еще один повод для недовольства вигами. Во время его предыдущего пребывания в Лондоне ирландское духовенство поручило ему похлопотать об отмене двух податей, взимаемых с церкви в пользу короны — так называемых первин, или первых плодов, то есть первого урожая, собранного во вновь полученном приходе, и двадцатины с любого церковного дохода. Такой налог уже несколько лет как был отменен в Англии, и, в сущности, речь шла о сумме едва ли превышавшей две тысячи фунтов в год, что было не так уж и накладно для казны. Собственно идея поручить это дело Свифту принадлежала дублинскому архиепископу Кингу, который решил, что связи Свифта в кругах правящей партии окажутся полезными, а ирландские епископы, хотя и без энтузиазма, дали свое согласие. Для Свифта же такое поручение было чрезвычайно важно, потому что в случае успеха его престиж в глазах ирландского духовенства существенно бы возрос. Тем горше было ему сознавать, что и в этом деле виги не вняли его просьбам. Наместник Ирландии лорд Уортон дал ему понять, что правительство удовлетворит это ходатайство только в обмен на согласие ирландских епископов отменить Тест-Акт в Ирландии. А это противоречило убеждениям Свифта.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что в то время, как автора «Сказки бочки» считали едва ли не атеистом и с подозрением относились к его вигистским связям, сам он чем дальше, тем больше расходился с вигами по ряду вопросов и в первую очередь в вопросах религии.

Какова же была позиция Свифта в эти годы, когда он считался союзником вигов, по коренным вопросам, относительно которых споры в Англии становились все более ожесточенными: англиканская церковь и разного рода протестантские секты, прерогативы короны, и, наконец, отношение к двум политическим партиям — тори и вигам?

Что касается проблем религиозных, то наиболее полно Свифт изложил свое кредо в написанных им в 1708 г. «Мыслях приверженца англиканской церкви касательно религии и управления» [The sentiments of a Church-of-England Man with respect to religion and government. — Wofks, II, 1.]. Первое, что обращает здесь на себя внимание, особенно в сопоставлении с последующими его памфлетами периода близости с тори, — это стремление сохранить независимость позиции, не впадая в крайности ни одной из партий. По мнению Свифта, разделяя программу любой из них до конца, каждый честный человек совершает насилие над своей честностью или разумом. Перечисляя ошибочные крайности обеих партий, он указывает, в частности, на терпимость вигов к диссентерам. Виги считают, что этим людям нельзя отказать в праве служить родине на том лишь основании, что они несколько отличаются от англиканской церкви в церемониях и взглядах, но ведь это приводит в их стан атеистов, либертенов, гонителей религии, — всех тех, кого именуют обычно вольнодумцами, не говоря уже о том, что такой аргумент можно, в конце концов, использовать для допущения на государственную службу магометан, язычников, евреев… Поэтому он против отмены Акта о присяге, ибо угроза государственной церкви в конечном счете представляет собой угрозу самому государственному строю.

Что касается прерогатив короны, то король, по мнению Свифта, не может считать себя ответственным лишь перед богом. Справедливо требуя от подданных подчинения власти, нельзя при этом путать исполнительную власть (король) с законодательной (парламент), ибо высшей властью является парламент, выражающий волю всей нации, и речь идет о повиновении народа им же выбранной власти. Высшая власть не может содеять зло, ибо любой ее акт — есть воля всех, а король принадлежит к ней как исполнитель этой воли. Вместе с тем, казнь Карла I для Свифта — позорное убийство, а государственный строй, установленный в результате переворота 1689 г., превосходит все ныне существующие: ведь три силы, составляющие высшую власть в Англии — король, палата лордов и палата общин — находятся в равновесии, ни одна из них не может быть отстранена от участия в законодательстве двумя другими, равно как и две из них не могут отменить или учредить закон без согласия третьей.

Что же касается обеих партий, то король должен главенствовать над всеми, иначе он превращается в главу одной партии и становится ответственным за все допущенные ею общественные злоупотребления. [Не случайно у наследного принца Лиллипутии один каблук был выше другого, и все из желания угодить одной из политических партий своей страны — высококаблучникам.] «Приверженец англиканской церкви может, сообразуясь с благоразумием и чистой совестью, больше одобрять принципы, провозглашенные одной партией, нежели другой, считая, что они более способствуют благу церкви и государства, но он никогда не станет из пристрастия или из выгоды содействовать каким-либо взглядам только потому, что их отстаивает партия, которую он более одобряет… Вступить в партию, как в монашеский орден, и изъявлять такую покорность вышестоящим совершенно несовместимо с гражданскими и религиозными свободами, которые мы так ревниво отстаиваем». Между тем, продолжает Свифт, дух партийной пристрастности так глубоко распространился, что «ныне, желая узнать, каков человек, вместо того, чтобы выяснить добродетелен ли он, честен, благочестив, здравомыслящ или учен, справляются только — виг он или тори, каковые определения включают все хорошие или плохие качества» [Works, II, 24.]. Свифт завершает свой трактат призывом к умеренности, он против крайностей вигов в отношении церкви и крайностей тори, противившихся любым попыткам ограничить прерогативы короны.

Как видим, перед нами довольно-таки своеобразный виг. Он решительно расходится с ними в вопросах религии, отстаивая интересы англиканской церкви, но самое главное — он отстаивает независимость своей позиции в отношении обеих партий, оценивая в высшей степени критически их влияние не только на политическую жизнь Англии, но и на нравственное состояние нации. Немудрено поэтому, что виги не считали его вполне своим, и можно лишь удивляться, что Свифт рассчитывал при этом на их милости.

Как же совмещались в одном лице такие, казалось бы, взаимоисключающие друг друга крайности, как сочинение «Сказки бочки» и отвращение ко всякого рода неконтролируемому разумом энтузиазму и тем более религиозному фанатизму с собственной нетерпимостью к любым отступлениям от официально установленного вероучения? Не было ли это следствием собственной непоколебимой веры Свифта в догматы англиканской церкви? Вряд ли. Для него церковь была в первую очередь институтом политическим и нравственным. У него был слишком аналитический ум, не оставлявший места для иллюзий и простодушной веры, и к своим взглядам он пришел чисто логическим путем. Он настаивал на том, что человек обязан исполнять религиозные обряды независимо от того, верит он или нет, и даже требовал установить контроль над религиозно-нравственным поведением людей, которое должно быть основным критерием при назначении их на должность. [A Project for the Advancement of Religion and the Reformation of Manners. — Works, II. 48—50. Любопытно, что уже после сближения с тори, в № 29 своего журнала «Экзаминер» («Исследователь») от 22 февраля 1711 г. он высказывал мнение, что если даже человек и не верит в бога, но скрывает свое неверие, не распространяет безбожных принципов ни письменно, ни устно и не пытается вербовать своих последователей; если он, подобно многим атеистам, считает, что религия лишь выдумка политиканов, чтобы держать народ в страхе, но при этом признает, что нынешняя государственная церковь лучше всего приспособлена для этой цели, то хотя будущая, то есть загробная, участь такого человека плачевна, но и он может волею провидения стать орудием, способствующим сохранению церкви (Works, III, 151—152).]

Итак, скромный провинциальный пастор в Ирландии и в то же время самый блистательный сатирик, пародист и памфлетист в английской литературе начала XVIII в., человек с репутацией атеиста среди своих собратьев по клиру и одновременно защитник непререкаемого авторитета англиканской церкви среди вигов — таков был доктор Свифт, когда в конце августа 1710 г. он в свите лорда Уортона (чтобы было не так накладно) отправился в Лондон. Он был вновь послан в помощь уже находившимся там двум ирландским епископам хлопотать все о тех же первинах. Ехал он с явной неохотой: слишком еще свежи были в памяти его недавние безуспешные и унизительные хлопоты.

По пути в Лондон он отправил Эстер Джонсон письмо, которое и положило начало «Дневнику для Стеллы», впервые предлагаемого вниманию русского читателя. Это было обычное дорожное письмо, не отличающееся от других писем Свифта. Но, очутившись в Лондоне, он вскоре почувствовал, что становится очевидцем событий, которые, возможно, будут иметь огромное значение для судеб его страны, и что в его собственной судьбе могут произойти перемены, которых он столько лет ожидал и на которые так надеялся. Писать об этом от случая к случаю, лишь в ответ на получаемые из Ирландии письма, значило многое, достойное упоминания, забыть, и тогда он решает превратить свои письма в некое подобие дневника. Постепенно с каждым новым письмом стала складываться у Свифта своеобразная манера вести свои записи, делающая его дневник не похожим ни на какой другой. При этом он и не помышлял превратить свои записи в книгу и отнюдь не собирался публиковать их. Более того, дневник ни в коем случае не предназначался для посторонних глаз и, если Письма первоначально сохранились, то, возможно, лишь благодаря благоговейному отношению Эстер Джонсон к каждой написанной Свифтом строке и еще вскользь оброненным им как-то словам, что на склоне дней ему будет любопытно перечесть эти страницы. Да и название «Дневник для Стеллы» принадлежит не Свифту, а позднейшим его издателям и биографам. И лишь после публикации этих писем отдельной книгой в 1784 г. началась ее история не только как выдающегося документа эпохи и одновременно документа глубоко личного, автобиографического, но прежде всего как литературного памятника, естественно вписавшегося в круг получивших распространение именно в XVIII в. жанров писем, записок, исповедей, дневников.

Попытаемся теперь воспроизвести канву важнейших событий, происходивших во время этого пребывания Свифта в Англии, частью на основании записей «Дневника», где они окружены таким количеством самого разнородного материала, что некоторые существенные моменты могут ускользнуть от внимания читателя, а частью выходя за пределы этих записей, ибо Свифт далеко не все в них упоминает — из предосторожности, порой из предвзятости, а еще и потому, что даже он был далеко не обо всем осведомлен, и факты, накопленные с тех пор как литературоведами, так и историками, позволяют более полно восстановить истинную картину тех лет.

Хотя на основании «Дневника» можно подумать, что политическая ситуация, сложившаяся в Лондоне к приезду Свифта, была для него неожиданностью, на самом деле он знал о начинающихся переменах и даже рассчитывал на них: еще до отъезда он писал своему лондонскому издателю Туку, что надеется вскоре его увидеть, и прибавлял: «… похоже… будет установлен новый порядок вещей, а у меня есть та заслуга, что я не стал приноравливаться в старому» [Corresp., 1, 166.]. Дни кабинета вигов еще недавно, казалось бы, столь устойчивого, были сочтены. Этому содействовало много причин, и в первую очередь усталость от войны за Испанское наследство, которой не видно было конца. Между тем виги стояли за ее продолжение, ссылаясь на то, что еще одна-две победоносные кампании принудят Францию к безоговорочной капитуляции. Герцог Мальборо, не довольствуясь своим положением и огромными законными и незаконными доходами, потребовал присвоения ему звания главнокомандующего пожизненно, а его супруга — фаворитка королевы — властная и не менее корыстная Сара Дженингс чувствовала себя в Сент-Джеймском дворце полновластной хозяйкой. Но бывший член нынешнего кабинета вигов, ушедший несколькими годами ранее в отставку, Роберт Гарли давно уже исподволь внушал недоверчивой, упрямой и нерешительной королеве Анне, что ей пора освободиться от ига семейства Мальборо (сын лорда-казначея Годольфина и государственный секретарь Сандерленд были женаты на дочерях герцога). И вот как раз в это время королеве представился подходящий повод.

Неистовые проповеди фанатичного высокоцерковника Сэчверела, провозгласившего, что при вигах церковь находится в опасности, и сопровождавшего свои обвинения оскорбительными личными нападками на министров, всколыхнули рьяных поборников веры. Попытка кабинета обвинить Сэчверела в государственной измене вызвала такую бурю протестов, что замысел кабинета потерпел неудачу. И тут-то королева Анна, всегда ревновавшая о вере, решила этим воспользоваться. В августе Годольфину велено было подать в отставку, и он в ярости сломал свой белый жезл лорда-казначея. Вскоре получил отставку и Сандерленд, а Сара после бурного объяснения с королевой уже несколько месяцев не появлялась в ее покоях. В сентябре последовала отставка остальных членов кабинета, и Роберту Гарли, хотя он занимал тогда скромный пост лорда казначейства, было поручено сформировать новый кабинет. Парламент был распущен и были назначены выборы нового. События следовали друг за другом с такой быстротой, что производили ошеломляющее впечатление. И не только в самой Англии. Ее союзники прекрасно понимали, что это повлечет за собой столь же решительные перемены в ее политике на континенте.

С какой же целью пришли в Уайтхолл умеренный осторожный Гарли и его молодой и честолюбивый коллега Сент-Джон? Последний с завидной откровенностью высказал это много позднее в письме к У. Уиндхему: «Боюсь, что мы появились при дворе с теми же самыми стремлениями, с какими это делали все партии, что главным побудительным мотивом наших действий было забрать в свои руки управление государством, а главным нашим желанием было закрепить за собой власть и все наиважнейшие посты, а также получить возможность вознаграждать тех, кто помог нашему возвышению, и вредить тем, кто нам противодействовал» [Цит. по кн.: Trevelyan G. М. England under queen Anne, in 3 vols. London, 1930—1934, III, p. 96.].

У дальновидного Гарли была своя тактика: желая оставить для себя возможность лавировать, он не хотел оказаться на поводу у крайних тори и вывести из игры вигов; кроме того, он понимал, что единственным козырем, который мог оправдать приход их кабинета к власти и снискать ему популярность, был мир. С этой целью он, еще не будучи главой кабинета, в августе 1710 г. начал искать возможности прямых переговоров с Версалем. Теперь Гарли был крайне необходим человек, который сумел бы представить его кабинет в самом выгодном свете и убедить английский народ в благотворности происшедших перемен. И то, что ему удалось привлечь на свою сторону Свифта, было величайшей его удачей. Приехав в Лондон, Свифт на первых порах еще по инерции посещает вигов, но 29 сентября 1710 г. вскользь упоминает в «Дневнике», что завтра ему предстоит встретиться с Гарли. Судя по всему, эта встреча была подготовлена заранее. Кому принадлежала инициатива? Думается, что она была обоюдной. Свифт искал путей, чтобы выполнить порученное ему дело с первинами; он не скрывал, что считает себя человеком обиженным, с которым прошлое министерство поступило несправедливо, а Гарли через своего секретаря Льюиса и однокашника Свифта по колледжу — банкира Стрэтфорда, по-видимому, давал ему понять, что стоит лишь ему захотеть, и он преуспеет.

4 октября происходит их знакомство, 7 октября Свифт излагает Гарли свое дело, 10 октября Гарли уже сообщает ему, что доложил о его ходатайстве королеве и что через неделю все будет сделано, а 21 октября, то есть через две недели после их знакомства, он уверяет Свифта, что королева даровала первины и осталось только выполнить формальности. Какой это был разительный контраст с поведением вигов! Еще бы, Гарли, против своего обыкновения, торопился: ему необходимо было связать Свифта благодарностью и обязательствами. Мало этого, уже при второй встрече он знакомит Свифта с членами своей семьи; его принимают не чинясь, не в канцелярии, а за обеденным столом, в кругу семьи и знакомых, как друга, как равного, как человека, знакомство с которым — честь. И ему не милость оказывают, а услугу, и в ответ тоже просят помочь, оказать дружескую услугу. Гарли понимал, что имеет дело с человеком гордым, самолюбивым, обидчивым, а подчас и высокомерным с теми, от кого он боялся встретить недостаточно уважительное отношение. После беседы Гарли сам отвозит его в карете, правда, не в своей — это еще впереди — и не домой, а к Сент-Джеймской кофейне. Насколько это было непохоже на холодный формальный прием Годольфина! И сознание этой разницы вызывает в душе Свифта еще большую ярость против вигов.

Виги, по-видимому, прослышав об этом опасном сближении, спохватились. Галифакс беспрестанно приглашает Свифта к себе; главный казначей и смотритель придворных служб изъявляют желание познакомиться с ним, но уже поздно, и теперь Свифт отделывается от их назойливых приглашений. А как меняется тон его записей! Еще недавно он писал, что до смерти устал от этого города, что хотел бы никогда больше сюда не приезжать, а теперь он уже только посмеивается, наблюдая падение вигов, теперь он находит, что жизнь в Лондоне имеет «неизъяснимую прелесть»; и, наконец, 14 октября мы читаем: «Я не намерен пользоваться чьим бы то ни было влиянием, кроме собственного». И если в первых записях единственный мотив, которым он руководствуется, — месть и необходимость во что бы то ни стало добиться выполнения порученного ему дела, то теперь возникают иные мотивы: мистер Гарли «любит церковь». Ведь теперь ему необходимо было как-то сформулировать для себя, в чем же состоят достоинства людей, пришедших к власти.

2 ноября выходит первый написанный им номер журнала «Экзаминер». Но в «Дневнике» об этом ни слова. 9 ноября вышел второй номер — об искусстве политической лжи, метивший в Уортона; 23 — один из самых прекрасных и язвительных выпусков журнала, изобличавший доселе недосягаемого Мальборо. Подумать только: самого Мальборо! 30 ноября последовал еще один беспощадный выпад против Уортона, человека, беззастенчиво грабившего Ирландию («Экзаминер» № 18). И в эти же дни выходит отдельный памфлет с уничтожающей характеристикой того же Уортона [«Краткая характеристика его светлости графа Томаса Уортона». — В кн.: Свифт Джонатан. Памфлеты. М.: ГИХЛ, 1955, с. 64.], в своей причастности к написанию которого Свифт упорно не признается, понимая, что среди ирландского окружения Стеллы мало кто одобрит свирепую беспощадность его нападок. И потом так безопаснее: мало ли что может произойти в будущем.

Гарли мог торжествовать. И он старается не остаться в долгу. 11 ноября Свифт представлен Сент-Джону, осыпавшему его такими комплиментами, что Свифт сам признает их преувеличенными.