Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

ModernLib.Net / Исторические приключения / Свинцов Владимир / Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы - Чтение (стр. 6)
Автор: Свинцов Владимир
Жанр: Исторические приключения

 

 


      — Бери! И сдавай!
      — Тряпки твои мне не нужны, — худой закурил и долго кашлял. Кашлял надсадно, задыхаясь. На губах появилась кровь.
      — Чего это у тебя? — удивился хозяин.
      — Туберкулез, — худой перевел дух.
      — Ну, сдавай, — попросил униженно хозяин. — Сдай разок в долг. Больше у меня ничего нет.
      Худой посидел минуту, безвольно опустив руки, потом сказал:
      — Ставь своего Кабыздоха на кон.
      — Ты чего?! — удивился хозяин. — На кой хрен тебе моя собака?
      — Съем, — на полном серьезе ответил худой и опять закашлял.
      — А ведь верно, — почему-то обрадовался Кущ. — Слышал я, что жирной собачатиной вылечиваются…
      Он подозвал собаку, посадил на колени, пощупал ребра, погладил. От такой ласки собака радостно взвизгнула и лизнула его в лицо.
      — Пошла-а! — хозяин столкнул ее с колен. — Жирная! И чистая. Ее кто-то даже расчесал… Пашка, наверное.
      — Вот и ставь на кон. Засчитаем за пятьдесят рэ, — сказал худой, тасуя карты.
      — Что ты, что ты! — воскликнул хозяин. — Даже разговору быть не может. Она же мне родная. Единственная память от той, прошлой жизни. Да такая жирная…
      — Кончай базар! — раздраженно поморщился худой бомж. — Засчитываем за сотню — и все, ни копейки больше. Сдавать?
      — Сдавай! — согласился хозяин.
      Собака, уловив в голосах людей мирные мотивы, опять задремала. Проснулась от возгласа хозяина:
      — От, падла, не везет! Собака подняла голову, села.
      — Все, больше не играю, — худой поднялся с ящика. — Давай собаку.
      — Имей в виду, она от всех убегает, — честно признался хозяин.
      — Не успеет убежать, — худой подхватил Жучку под живот, достал из кармана веревку и больно затянул петлю на собачьей шее.
      Собака тоненько взвизгнула.
      — Потерпи, недолго осталось мучиться, — успокоил ее худой бомж и пошел к выходу из подвала.
      Жучка выворачивала голову, чтобы видеть хозяина, но тот уже улегся на свое ложе.
 

5

 
      Худой шел быстро, но дважды останавливался и долго кашлял. Все тело его содрогалось, ноги подгибались и, если бы не веревочная петля на шее, Жучка давно бы убежала от него. Наконец бомж залез в подвал жилого дома, прошел в дальний угол. Придерживая собаку одной рукой, чиркнул зажигалкой и зажег свечу. Подождал пока она разгорится и сильно дернул за веревку, затягивая петлю. Жучка захрипела и забилась в конвульсиях, потом стихла, вытянулась.
      — Вот и хорошо-о-о, — пропел худой бомж. — Вот и славненько-о-о! Сейчас я ножичек найду-у, кровь спущу-у, шкуру обдеру-у, сухих щепочек положу-у, костерок разожгу-у, воду в котелке вскипячу-у…
      Он положил неподвижное тело собаки на пустой картонный ящик. Большая тень его моталась по потолку подвала и стене. В унисон ей дрожал и изгибался язычок пламени свечи.
      Под тяжестью собаки картон ящика прогнулся, и Жучка соскользнула на землю, ударившись о закоптелые кирпичи, служащие бомжу очагом. Этот удар и привел ее в чувство. Она поднялась на дрожащих лапах, тряхнула головой, ослабляя веревочную петлю, и глубоко задышала. Слюна густо потекла из пасти…
      Жучка встряхнулась и, шатаясь из стороны в сторону, побрела прочь, спотыкаясь и падая. К своему подвалу она добралась поздним вечером. Определила местонахождение хозяина по пьяному храпу, осторожно, чтобы не потревожить его и не вызвать гнев, улеглась у него под боком и глубоко вздохнула.
      Дома! Рядом с хозяином. Господи, как хорошо!

ДИАНА-ОХОТНИЦА

      Диана, молодая выжловка русской гончей, поднялась со своего места в коридоре. Потянулась, сильно вытягивая задние лапы. Встряхнулась и, широко раскрывая пасть, звонко зевнула. Гибкая, но с развитой мощной грудью, поджарая, она, неслышно ступая, пересекла комнату, подошла к балконной двери, уткнулась носом в створ ее и глубоко втянула свежий воздух, идущий с улицы. Затем подняла морду и стала внимательно вглядываться сквозь стекло и балконную решетку вдаль. С высоты восьмого этажа она хорошо видела лесополосу, отделяющую город от пшеничного поля в ровной щетине стерни с темными пятнами копен, и у самого горизонта березовый колок, краснеющий от восхода солнца. Серые тени, плавающие в комнате, отступили, и стало видно кровать, на которой, разбросав руки, спала хозяйка, да и саму Диану, ее темную спину, багряные с подпалинами бока.
      На кухне захрипело радио. Диана подошла к кровати и тихонько заскулила. Хозяйка повернулась на другой бок, натянула на голову одеяло. Диана заскулила громче. Хозяйка не шевелилась. Тогда Диана взялась зубами за край одеяла и потащила на пол. Хозяйка подняла голову, глянула на настенные часы. Диана взвиз-гнула радостно, подпрыгнула, замахала хвостом.
      — Ну, еще немножечко, — умоляющим голосом попросила хозяйка. — Хоть минуточку…
      Диана заскулила.
      — Ух, противная, никогда поспать не дашь, — хозяйка села на постели, а Диана бросилась в коридор, нашла один тапочек, принесла, помчалась за вторым… — Спала бы себе да спала. А то, видите ли, гулять ей нужно…
      Услыхав слово «гулять», Диана взвизгнула, подпрыгнула, стараясь лизнуть хозяйку в лицо.
      — Уйди! — недовольным голосом прикрикнула та. — Не люблю я тебя, поняла? — Диана поглядывала, наклонив набок голову. — Ничегошеньки ты не понимаешь, глупышка. — Хозяйка несильно сжала морду собаки. — Где поводок?
      Диана тут же принесла поводок. Хозяйка, не обращая внимания на ее старательность, зашла в ванную. Диана с поводком в зубах ждала в коридоре, прислушиваясь к шуму воды за дверью.
      Во дворе в этот ранний час никого. И Диана сломя голову помчалась к лесополосе. Наскоро обнюхала наиболее интересные места и направилась было дальше к копнам, но услыхала строгий окрик:
      — Диана, ко мне! Домой! Домой!
      Утром хозяйка всегда сердитая, поэтому Диана не посмела ослушаться, подошла, сгорбившись, поджав хвост.
      Вскоре хозяйка ушла на работу, и Диана осталась одна. Она нехотя лизнула оставленную ей еду и пошла в комнату к балконной двери. Это место всегда притягивало ее. Отсюда иногда доносились запахи, которые она не понимала, но которые очень волновали. Это бывало тогда, когда ветер дул от восхода солнца через поле. Сегодня ветра не было, потому и запахи все старые — пахнет цементом, известкой, краской… Диана вернулась на свое место. Легла. Вытянула передние лапы. Положила на них морду и замерла. Она уже привыкла к своему дневному одиночеству, к долгому, томительному ожиданию. Раньше Диана пыталась как-то протестовать — скулила, лаяла, даже выла, но это ни к чему не привело, и она смирилась.
      Время, как всегда, тянулось долго. Диана лежала, вставала, смотрела в окно, опять лежала, пока, наконец, не почувствовала, что приближается час радости — обычно в это время возвращалась домой хозяйка. Диана встала, тщательно обнюхала входную дверь, прислушалась. Было тихо. Тогда она подошла к балконной двери — ничего интересного. Вернулась — нет хозяйки. Диана поняла, что сегодня почему-то час радости запаздывает, и от огорчения заскулила.
      Наконец загудел лифт. И Диана, упершись лапами в косяк, приникла носом к дверной щели. Запах хозяйки она узнает, наверное, из тысячи других. Диана бросилась хозяйке на грудь, завизжала, лизнула в лицо, убежала в комнату, вернулась, вновь убежала и вновь вернулась.
      — Перестань! Перестань сейчас же. Фу! — притворно сердилась хозяйка, но Диана чувствовала по голосу, что она довольна тоже. — Ну, хватит. Не лижись. Соскучилась, моя ты хорошая. — Хозяйка гладила собаку, чесала за ушами, и та затихла, а большие глаза выражали всю ее преданность и любовь. — Пошли гулять. Гулять!
      Из подъезда они вышли чинно, спокойно. Диана давно бы убежала вперед, но хозяйка взяла ее на короткий поводок, он тянул ошейник, давил шею, сдерживал…
      Во дворе шумно, много людей, много интересных запахов, но хозяйка ведет дальше к лесополосе и только там отстегивает поводок. Диана сразу уткнула нос в землю, отыскивая следы других собак.
      Вот запах старой медлительной овчарки, она живет в соседнем подъезде и очень сердится, если Диана пытается с ней заигрывать. А это запах молодого дога — веселого, сильного… А это…
      Диана подняла голову, ловя неясный, волнующий запах, и увидела — со стороны поля медленно приближается человек, а сзади него плетется незнакомая собака. И Диана, не слушая окриков хозяйки, побежала навстречу.
      Она подбежала к чужаку вплотную, завиляла хвостом и захлюпала носом. Человек снял со спины рюкзак, и Диана приникла к нему, задрожала. В ноздри ей тек запах пороха, запах зверя… Она не могла от него оторваться. Человек наклонился, поправил у нее завернувшееся ухо, потрепал по загривку, но Диана не почувствовала этого. Она ловила запах, запах необычный, но какой-то очень и очень знакомый. Она не слышала окриков хозяйки, не видела, как та подошла, как замахнулась поводком, как незнакомый человек остановил ее вопросом:
      — Где вы взяли такую прекрасную гончую?
      Хозяйка довольно улыбнулась, но ответила уклончиво:
      — Непослушная уж очень…
      — Не наказывайте ее. Она не виновата. Просто учуяла запах дичи, вот и не удержалась. Мы со старушкой, — он указал на свою собаку, — зайчишку добыли. Вот ваша и разволновалась. Кровь заговорила, — и спросил, улыбаясь: — Муж-то у вас охотник?
      Хозяйка сделала вид, что не расслышала последних слов и снова прикрикнула:
      — Диана, ко мне!
      Но Диана обнюхивала собаку охотника. Она обнюхивала ее всю от хвоста до головы, каждый волосок. Собака лежала на земле и не выказывала ни враждебности, ни желания знакомиться. Она была очень похожа на Диану, только грузная и усталая.
      — Видите, ваша смирная, а моя — сладу никакого нет, — пожаловалась хозяйка.
      — Она не смирная, она старая, — пояснил охотник. — Последний сезон охотимся. Чутье не то, да и силы… — Он тяжело вздохнул и заикнулся несмело: — Может, продадите вашу собачку? Я дам настоящую цену, без обмана. Догадываюсь, что охотников в вашей семье нет. Зачем вам такая собака?
      — А как же я без Дианы? — растерялась хозяйка.
      — Ну, купите себе какую-нибудь… болонку для забавы. Я вас очень прошу… Ведь загубите собаку.
      — Нет-нет, что вы?! — рассердилась вдруг хозяйка. — Я к ней привыкла. Да и потом, как это… Нет-нет, — и, не слушая уговоров, прицепила поводок и потащила Диану домой.
      Диана упиралась, скулила, рвалась назад, но хозяйка втащила ее в комнату, ударила поводком.
      — Это еще что за новости? Пошла сейчас же на место! Ну! — и ударила еще раз.
      Диана обиделась, ушла на свое место, но долго топталась на коврике, прежде чем лечь.
      Вечер наступил пасмурный, теплый. Дверь балкона хозяйка открыла. Зажгла торшер и прилегла на кровать с книжкой в руках. Диана оставалась на месте. Глаза ее были дремотно прикрыты, но она не спала. Хозяйка встала, подошла, погладила ее и заговорила ласково:
      — Ну что ты на меня дуешься? Сама виновата. Прицепилась к какому-то охотнику. Зачем он тебе? Ведь нам хорошо вдвоем, а? — Она поцеловала собаку, но та только чуть шевельнула хвостом и отвернулась. — Ишь какая обидчивая, — рассердилась хозяйка. — Ну и лежи одна, вредина! — Она погасила свет, легла в постель.
      В комнате стало тихо. Только ветерок, теплый, влажный, подул с поля, затрепыхал занавеской…
      Заснула и Диана. Но сон ее был беспокойным. Она вдруг часто задышала, задвигала носом, задергала лапами… Она шла за зверем, шла, наполненная его запахами, и вдруг залаяла громко, страстно…
      Проснулась хозяйка. Подошла, приласкала.
      — Ну что с тобой, маленькая? Заболела? Нет… А в чем дело? Сон плохой приснился? Может, и правда для тебя было бы лучше уйти с охотником? Нет. Нет и нет! Он свою собаку замучил… А потом, как я одна? Ты же не бросишь свою хозяйку?
      Она снова ушла к себе, и слышно было, как ворочалась, всхлипывала. Диана встала, подошла, ткнулась носом в горячую руку. И эта рука стала ласково перебирать ее шерсть, всхлипывания прекратились. Хозяйка заснула. Диана улеглась около, на полу, и тоже стала засыпать, как вдруг ветерок донес до нее запах. ТОТ запах, что был в рюкзаке у охотника. Правда, пока слабый, далекий. И Диана подняла голову, стараясь приблизить его. Она даже затаи-ла дыхание, чтобы не спугнуть запах. Лапы ее напряглись, и вся она подобралась, вытянулась в струнку, с нетерпением ожидая команды, чтобы рвануться по следу зверя, чтобы гнать его, гнать, помогая себе лаем, заставить пойти кругами, выгнать на охотника… Запах слабел, уходил. А команды все не было. Ну же! И Диа-на не выдержала, рванулась за ним, рванулась с азартом своих предков — чистопородных гончих. Рванулась страстно, неудержимо. Двумя прыжками она пересекла комнату, перемахнула решетку балкона и завизжала отчаянно, потеряв след…

ЭРМУТСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

ИВАН ИВАНОВИЧ БЫЛ ОДИНОК И СЧАСТЛИВ.

      Он жил в областном городе, в обычной жэковской квартире на втором этаже. Был не очень молод, но и не очень стар. Никто из соседей не слышал от него плохого слова, да и видели они его обычно два раза в день. Утром, когда он спешил на работу, и вечером, когда возвращался с работы со своим неизменным портфелем, в котором были ужин и завтрак в виде кефира, сырков и тому подобного…
      Вначале Иван Иванович вызывал у соседей подозрение тем, что не задерживался во дворе, не стучал в домино, не пил пиво на углу в «Закусочной». Потому о нем шли разговоры разные — и об алхимии, и о чернокнижии, затем сошлись на тихом алкоголизме. Наконец слухи сами по себе утихли, их не возобновляли даже старушки, мирно моющие косточки всем жильцам дома. Так прошло восемь лет.
      Иван Иванович все это время жил счастливо. Он был одинок и доволен судьбой. Когда восемь лет десять месяцев и двенадцать дней назад, ничего не сказав, никого не предупредив, его моло-дая жена уехала с каким-то лейтенантом на какой-то флот, он вздохнул горько, но без злобы, потому как, зная характер своей Инессы, предвидел массу малоприятных моментов в их совместной супружеской жизни.
      Нет, он любил Инессу, любил сильно — как любят мужчины-однолюбы — и с радостью вручил ей свои руки и сердце. Но рядом с ней он совершенно терял голову и противостоять ее взбалмошным выходкам не мог. С тоской, но и с реальным пониманием вещей Иван Иванович мысленно поздравил свою любимую, так как определенно знал — ей необходим муж-командир, строгий, решительный. Только так она могла быть счастлива.
      Чтобы ничего не напоминало о тех днях и не тревожило раны, Иван Иванович поменял квартиру в этот тихий уголок города. Теперь его жизнь протекает без всяких семейных сцен и переживаний. Утром, в семь часов, Иван Иванович просыпается легко, как ребенок, которому не нужно идти в детский сад, делает легкую физзарядку, выпивает залпом свой легкий завтрак и с легким желудком отправляется на работу.
      Свою работу Иван Иванович любит и не мыслит без нее жизни. В лаборатории завода, где он числится по штату старшим инжене-ром, разрабатываются схемы различных роботов. Ко всем робо-там — и к роботам-гигантам, и к роботам-малюткам, и к роботам обыкновенным — Иван Иванович имеет прямое отношение и испы-тывает такую отеческую нежность, что знает схемы назубок, и даже, сняв очки, на ощупь может определить все их болезни-неисправности. С роботами он готов возиться круглые сутки и даже больше, с досадой реагируя на обеденный перерыв, а на конец рабочего дня тем более…
      В столовой и на проходной завода Ивану Ивановичу прихо-дится буквально протискиваться сквозь строй разноцветных жен-ских глаз, которые непременно и пристально разглядывают его даже тогда, когда рубашку стирал не он сам, а соседка, живущая на первом этаже, — тетя Даша. Эти глаза его здорово смущают, он чувствует, как напрягаются предохранители его нервной систе-мы, потому снимает очки и торопится к своим роботам и техни-ческим журналам. Он не тщеславен и понимает, что некрасив, что женщины ищут в нем не достоинства, наоборот, они стараются определить незащищенные места в его жизненной цепи, изъяны его схемы, чтобы сделать его не таким счастливым, как он есть на самом деле. Но его собственная система защиты работала надежно, поэтому и только поэтому он прожил легкой, счастливой жизнью восемь лет десять месяцев и двенадцать дней. А на тринадцатый день…
      Иван Иванович не был суеверным. Но на тринадцатый день, возвращаясь с работы и подойдя к подъезду дома, в котором жил, он увидел автомашину и ползущий к ней от двери огромный шкаф, и сообразил, что это ЧП в их тихом доме объясняется лишь тем, что кто-то из жильцов уезжает насовсем. А значит? А значит — приедет кто-то новый. И хотя, кроме тети Даши, Иван Иванович никого из жильцов не знал, все-таки они не были ему безразличны. Он не ждал от вновь прибывших дружбы или единомыслия, он хотел одного, чтобы они, как и уехавшие, были незаметные, неслышные.
      Всякое ожидание томительно, а особенно то, когда не знаешь, чего ждешь. Поэтому легкая жизнь Ивана Ивановича дала легкую трещину. И чтобы сбросить напряжение, он, как никогда, спешил домой, стараясь по каким-нибудь признакам сделать радостное открытие — вновь приехавшие уже приехали и так же незаметны, как и уехавшие. И тогда жизнь Ивана Ивановича опять потечет легко и счастливо.
      Прошел день, второй, третий… Напряжение перевалило через свой апогей, и Иван Иванович стал постепенно успокаиваться. Это дало толчок его конструкторскому мышлению, и он на четвертый день, в пятницу, возвращаясь с работы, соображал, как бы усовершенствовать защиту роботов от внешнего влияния, как вдруг… Ох, уж эти «вдруг»… Вдруг увидел необыкновенный предмет. Иван Иванович поначалу подумал, что это аккуратно подстриженный в виде небольших овалов куст с мелкими листочками. Но удивлял цвет — голубой. Подойдя ближе, Иван Иванович к своему вящему удивлению заметил, что это не листочки, а кудряшки из какого-то непонятного материала. Причем, самое странное: предмет передвигался. Вот предмет продвинулся вперед, затем в сторону, постоял около молодого деревца, приподнял одну из лохматых опор, брызнул жидкостью… «Новый тип роботов по уходу за деревьями», — удивился Иван Иванович и, как специалист, определил: работает по заранее заданной программе. В мгновение ока он перебрал в уме все известные ему схемы роботов отечественного производства — ни один не подходил. «Конечно, японский», — понял он и присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть марку и клеймо завода-изготовителя.
      — Собачками интересуетесь? — прозвучал совсем рядом мелодичный голос.
      Иван Иванович вздрогнул, поднял голову, поспешно вскочил, снял очки, зачем-то снова надел их. Ну, зачем он снова надел очки?!
      Рядом стояла… Конечно же, не робот. Это Иван Иванович видел явственно, потому как в роботах разбирался. Рядом стояла женщина и смотрела карими с лукавинкой глазами. Иван Иванович почувствовал, как задымилось что-то в его нервной системе, защелкало часто-часто… Оставался единственный выход, и Иван Иванович сломя голову бросился домой, взлетел по ступенькам на второй этаж и накрепко запер дверь квартиры.
      Назавтра была суббота, потом воскресенье… До понедельника Иван Иванович рассчитывал отсидеться. Технических журналов и задумок у него хватало, да и насчет еды не бедствовал: как знал, вчера купил четыре бутылки кефира и полкило сыра какого-то…
      Через час Иван Иванович успокоился, но к ночи его стали одо-левать видения — смеющиеся глаза с лучиками морщинок возле них. Это не укладывалось ни в одну известную схему, поэтому неисправность он самостоятельно найти не мог. Очевидно, из-за этой неисправности ему вдруг стало не хватать кислорода, и он, чего никогда не бывало, в сумерках вышел подышать свежим воздухом.
      Выбитый из колеи своим состоянием, он все-таки обнаружил, что вечерний воздух не воняет пылью и асфальтом, а пахнет не-повторимо и таинственно. Пахнет еле слышно, но очень-очень приятно. Увидел на небе звезды. Оказывается, они еще есть и даже похорошели со времен детства, когда у него было время смотреть на них…
      С этого момента что-то сломалось в его счастливой жизни. Он забросил технические журналы и с нетерпением дожидался конца рабочего дня. Перестал стирать сам и даже носовые платки относил тете Даше, к которой проникся еще большим уважением. А однажды не отказался от чая. Вот тогда-то тетя Даша и сказала как бы мимоходом:
      — Новая жиличка, Нина Васильевна, незамужняя…
      Первым порывом у Ивана Ивановича было уйти, но он вспом-нил, что когда-то, давным-давно, тетя Даша просила отремонти-ровать телевизор. Он, пренебрегающий бытовой техникой из-за простоты схем, тогда отказался, ссылаясь на занятость. Теперь ему вдруг захотелось сделать соседке приятное, и он за один вечер привел в порядок допотопный «Рекорд», пылившийся под кроватью без малого, наверное, два десятка лет.
      Анализируя свое поведение, доискиваясь до неисправности своей схемы, Иван Иванович стал замечать за собой некоторые странности. То ему не хотелось подниматься с постели и идти на работу, то он до изнеможения занимался физзарядкой… То застывал на месте с остановившимся взором, то делал без видимой цели круги вокруг дома… То бежал обедать в ресторан, то днями ничего не ел, но в кармане носил обернутую в целлофан столовскую котлету…
      Последняя странность особенно поражала, тем более, что тот злополучный робот, то бишь голубой пудель, почему-то всеми свои-ми бесчисленными кудряшками возненавидел Ивана Ивановича, категорически отвергал предлагаемую ему котлету и разражался визгливым злобным лаем, не давая приблизиться к хозяйке, которая не обращала ни малейшего внимания на Ивана Ивановича, и ни одна стрелка индикатора ее сердца не дрожала.
      А напряжение росло. Это Иван Иванович чувствовал. Нарастала угроза выхода из строя главных систем. Так дальше продолжаться не могло. Поэтому Иван Иванович решил повторить свой мудрый шаг, который совершил восемь с лишним лет тому назад — сменить квартиру.

НИНА ВАСИЛЬЕВНА БЫЛА НЕОДИНОКА И СЧАСТЛИВА.

      Одинокой она быть не могла, потому как с ней постоянно находился ее друг — Эрмут, Эрмутик. Голубой пудель с такой родословной, что знакомые Нины Васильевны только ахали. Это презабавное и преданнейшее существо не покидало хозяйку, когда она была дома, ни на минуту, что доставляло некоторые неудобства. Зато сколько грации, сколько ума… Да-да! Ум светится в глазах, сквозит в каждом движении Эрмутика. Когда же он просится гулять — эта само кокетство. Он и лапкой потрогает, и головкой потрется, и взбрыкнет, как молодой козлик, и взвизгнет… Прелесть, одним словом.
      Эрмутик заменил Нине Васильевне все — семью, родственников, детей… Да, к сожалению, жизнь не сложилась. Винить одного мужа нельзя. Что-то и она упустила, что-то просмотрела. Может, была не права в оценках, не так терпелива… Муж стал прикладываться к рюмке, да что там прикладываться — пить. Лез с кулаками и ревностями, каждый день — пьяная рожа и скандалы. Детей, слава богу, не было. С разводом долго не получалось, то сама пожалеет, то суд начнет мирить, то муж слово даст исправиться, то не явится…
      Кое-как избавилась Нина Васильевна от благоверного, хотя иной раз накатывала такая тоска, такая жалость, что если бы не Эрмутик…
      Муж, теперь уже бывший, не переставал навещать, поэтому пришлось переехать в другой город. Но он нашел ее и там. Опять угрозы, опять скандалы… Опять обмен квартиры…
      Затаилась Нина Васильевна в этом тихом уголке большого города, боясь, как бы вновь не нашел ее бывший супруг, не напом-нил о былом семейном «счастье». Поэтому и друзей у нее нет. И родственников. Из детдома она…
      Эта квартира не очень ей нравилась, прежние были лучше, но выбирать не приходилось. Работа рядом, в ЖЭКе. Зарплата ма-ленькая. Да много ли ей нужно? Не привыкла к излишествам и роскоши. К тому же сама шьет, сама вяжет — мастерица на все руки. Сослуживицы завидуют, допытываются: где достала такую шикарную обновку? В каком магазине? Через какой блат?
      Жила она скромно, незаметно. Любила иногда почитать, но Эрмутик — такой проказник, терпеть не может никаких бумаг и вдрызг разнес две библиотечные книги. Нина Васильевна еле уладила конфликт и больше в библиотеку не ходила, неудобно. Хотя иной раз очень хотелось почитать что-либо о любви чистой, настоящей, описанной в рыцарских романах. Ведь не старая она — всего тридцать два года…
      Из-за боязни быть обнаруженной своим бывшим мужем Нина Васильевна сделалась малообщительной, замкнутой и все больше привязывалась к своему четвероногому другу, хотя, кажется, уж больше некуда. Все помыслы, все желания с ним — Эрмутиком. Оно и понятно, не было никого для нее дороже на свете.
      Поэтому, когда ее нежно любимого друга какой-то человек стал так бесцеремонно рассматривать, Нина Васильевна, естественно, заволновалась, много развелось всяких воров и, чтобы дать понять, что Эрмутик не один, что у него есть надежная защита, дрожащим от волнения голосом спросила:
      — Собачками интересуетесь? — она боялась, что мужчина ответит грубо, разве есть среди них другие? Но вдруг увидела, как смутился незнакомец, покраснел. Да-да! Ей казалось, что даже многие женщины потеряли такую способность, а тут — мужчина… И он еще вдобавок побежал в подъезд, в котором теперь жила она. Это обстоятельство не могло не заинтересовать Нину Васильевну, надо же знать, с кем живешь рядом, чтобы быть готовой ко всяким неожиданностям. Приятных она не ждала. Потому и спросила у тети Даши, с которой на удивление быстро сошлась. А когда узнала об Иване Ивановиче все, сконфузилась, не дай бог, что подумает тетя Даша… Нет-нет, боже упаси, она по горло сыта семейной жизнью и никогда (вы слышите!), никогда ни с одним мужчиной даже не пройдет рядом. Разве только по службе или в случае крайней необходимости.
      Но что-то мешало на новой квартире обрести прежнее спокойствие, она все чаще и дольше стала гулять с Эрмутиком, даже тогда, когда он уже и не хотел. Но этот моцион обязателен для здоровья собаки, да и для нее тоже. Нервы расшалились. Их она чувствовала, когда видела этого довольно-таки симпатичного, но неухоженного, запущенного мужчину. Вид его сбивал Нину Васильевну с толку, вызывал ненужную и даже вредную в таких случаях жалость.
      Тревожило еще одно обстоятельство: неоднократно она замечала, что Иван Иванович заигрывает с Эрмутиком, предлагает ему (фи!) столовскую котлету. А если Эрмутик ее съест? Могут быть колики или запор… Правда, Эрмутик держался стойко, столовскую котлету категорически отвергал и с каждым днем все с большей злобой лаял на Ивана Ивановича. Правильно, а то накормит черте чем, но уж слишком много злобы. А недавно Нина Васильевна поймала себя на мысли: «Хорошо бы они подружились». И ей даже приснился сон — зеленая лужайка, Иван Иванович и Эрмутик со звонким лаем играют на травке, а она сидит у палатки на надувном матрасике и вяжет… Сон был в среду, а сбываются только те, что с четверга на пятницу. Да и сон какой-то глупый. Иван Иванович и, извините, лает… Да и потом… Нет-нет! Она спохватывалась и звала Эрмутика домой. Эрмутик тоже стал какой-то не такой: не ест, вялый.
      Отпросилась Нина Васильевна с работы, взяла Эрмутика и к врачу. Врачи-то сейчас… Так, название одно. «Ожирела собака. Сажайте на диету». И все? А почему вялый? Почему глазки грустные?
      На душе Нины Васильевны становилось все тревожнее. Как-то муж бывший приснился. Лез с поцелуями. Не к добру это. Ох, не к добру…
      А тут еще тетя Даша сватовство развела. Сначала намеками, потом в открытую: мол, так и так, приглянулась ты ему, и он чем тебе не пара? Ах, тетя Даша, тетя Даша, вы не представляете, как трудно решиться начать жизнь заново, да и не подозреваете главного! Ведь не так уж и прост Иван Иванович. Нет. С загадочкой. Иначе бы не лаял на него Эрмутик, не злился бы. На хороших людей собаки не лают, хороших людей собаки любят. Есть что-то у Ивана Ивановича за душой. Держит камень за пазухой.
      Трудно Нине Васильевне, ох как трудно. По-старому нельзя, а к новому боязно… Лучше уж опять сменить квартиру.

ТЕТЯ ДАША БЫЛА ОДИНОКА И НЕСЧАСТЛИВА.

      Она принадлежала к поколению тех русских женщин, что вынесли на своих плечах тяготы военного тыла, что, не дождавшись после победы своих женихов, считали за счастье любое замужество, что преклонялись перед мужчинами и прощали им все. Было такое замужество и у тети Даши. Израненный душой и телом пил он напропалую, валялся под заборами, бил жену. Но она не сетовала, мужественно несла свой крест, и когда муж отбыл в мир иной, поплакала всласть и вспоминала только хорошее. Хотя хорошего-то было…
      Осталась тетя Даша одна. А душа искала заботу, искала, на кого истратить ласку, кого бы обогреть. Поэтому и погналась за своей племянницей-сироткой. Тянула ее в город, к себе. Но та не поддалась, не захотела бросить родительский дом. Осталась в деревне, там и семьей обзавелась. Но, видать, теткино проклятье давило. То ли на второй, то ли на третий год после свадьбы запил муженек, так по сю пору и не просыхает. Хотела племянница разорвать тяжкий круг, выгнала пьяницу к чертовой матери, несмотря на двух пацанов, вцепившихся в подол, да примчалась тетя Даша и давай увещевать, уговаривать:
      — Рази можно отца двоих детей так разом?… Образумится он, молод еще…
      Молодой же, сидя на крыльце, с синяком под глазом — успел с кем-то подраться — подавал голос:
      — Правильно, ведьма, рассуждаешь. Из-за тебя не идет у нас жизнь. Не шлялась бы из города, не нарушала наш покой, жили бы мы, словно голубки…
      Выскочила на крыльцо тетя Даша и давай причитать:
      — Бесстыжая твоя рожа, рази я вам помеха? Помогаю во всем. Гостинцы ношу. Детишек нянчу… Но раз так… Все, Степан. Все, Фрося — ноги моей здесь не будет, видит бог. — И к калитке, знала, удержат.
      Кинулись за ней оба. Как звали… Как просили… Как клялись любить друг друга и ее до гроба… За клятвами-то ссору свою и забыли. Остался Степан жить дома до следующего раза.
      Потом и второй раз так-то. Теперь, правда, пореже, степенится мужик. А все же как забушует, так тетку звать. А тетка пришла — давай ее поносить, потом прощения просить…
      — Громоотвод я у вас, что ли? — горько шутит тетя Даша и не устает бывать у них каждую субботу.
      Нагруженная заказами чуть ли не на полсела, подарками для внучат — идет она с автобусной остановки, довольная тишиной де-ревенской, умиротворенная воспоминаниями, и даже визг детворы, мчащейся к ней навстречу, не нарушает идиллии сельской, созданной в ее воображении, а только подчеркивает ее.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20